Есть о чем вспомнить

ЕСТЬ О ЧЕМ ВСПОМНИТЬ

На старых, десятками лет битых дождем бревнах, наваленных у плетня, низенькой, аккуратно выбеленной избенки сидели и мирно беседовали Андрей Антипович Красильников, хозяин избы, и Самсон Петрович Выбойщиков. Андрей Антипович послюнил клочок газеты, свернул длинными с крупными желтыми ногтями пальцами цигарку и продолжил:

— А это в девятнадцатом годе было. Мы за Белорецк как раз бились. Раза три на день в ем власть менялась: то мы, то беляки, то опять мы, то обратно беляки. Такая заваруха, понимать, была! Как-то расположились эскадроном на перекур. Мы с Ванькой Крюковым (дружок был) у стога спе́шились. И командир с нами. Ну, значит, коней пустили, Ванька на гармошке играет, я придремнул…

— Знамо дело, придремнешь, — поддакнул Самсон Петрович.

— Ага, командир тоже задумался, слышим: «Беляки!» Мы повскакали на коней — и ходу! Дутовцы пощелкали нам вслед и отцепились. Устали тоже, видать. Проскакали мы эдак километров пять-семь, тут командир наш остановился как вкопанный и кричит: «Ребята, знамя-то мы в стогу оставили!» Ну, что делать, без знамя, ясное дело, какие мы вояки? Выстроил нас командир и говорит: «Дело это опасное и рисковое, товарищи бойцы, кто из вас насмелится вернуться?»

— Я б ни в жисть, — мотнул головой Самсон Петрович.

— Не, я рисковый был, ужас какой. Ваньке моргнул, давай, дескать, мы. Сделали мы три шага вперед. Тут командир обнял нас, давайте, говорит, товарищи бойцы, спасайте честь нашу.

Поскакали мы с дружком, подъезжаем к лесу, выглядываем: беляки на нашем месте перекуривают. Ванька и говорит мне: «У тебя, Андрюха, больно конь высокий, у меня попроворнее, давай так: подъедем на полном скаку, я прыгну за знаменем, а ты отстреливайся». Так и сделали. Дутовцы-то онемели от нас, ни черта не поймут.

— Знамо онемели, в полымя лезли, — Самсон Петрович с недоверчивым удивлением смотрел на старика.

— Ага, пока они супонились, мы со знаменем в лес тикать! И ушли! Ванька-то и гармошку прихватил свою, впопыхах тоже оставил.

— Командир, поди, обрадовался?

— А как же! Благодарность нам объявил перед эскадроном… Потом уж сколько лет прошло — в газетке про этот случай писали. Корреспондент ко мне приезжал, пронюхал где-то. «Риск» статейка называлась. Красиво, холера, написал.

— Приврал, небось? — поинтересовался Самсон Петрович.

— Не без этого… Есть малость.

— Малость — это что! Вот у нас в деревне брехло один мужик был, — Самсон Петрович хитровато сощурился и от удовольствия поводил большим красным носом. — Башкиренок, Керимкой звали. Как, бывало, зачнет байки разны сказывать — мужики животы понадсажают.

Он, вспомнив что-то, зашелся долгим смехом, закашлялся, потрясывая острым кадыком и чертыхаясь.

На улице темнело. Кое-где замигали огоньки в избах. За оврагом смеялись и визжали девчата.

— Я тебе про Фому, а ты мне — про Ерему, — с запоздалым недовольством вдруг сказал Андрей Антипович.

— Это про што?

— Ну, я тебе про знамя, а ты про Керимку.

— Дык я к тому, што брехать он мог чище твоего корреспондента.

— Сравнил тоже мне, — обиделся Андрей Антипович.

— А чего? Одна разница промеж имя: тот брехал на бумаге, а этот — вустно.

— Твое брехло без ума болтало, от пустоты своей, — оскорбился Андрей Антипович за знакомого ему корреспондента, — а этот, из газеты-то, от правды шел.

— Без ума… Попробуй ты без ума соврать, — Самсон Петрович свернул новую цигарку. — Тык-мык, и ничего путевого не соврешь.

Помолчали.

— Да, повоевали мы в гражданскую-то, — опять вернулся Андрей Антипович к своему разговору. — В Отечественную мне уж не довелось, годков прилично было… Я агентом в Минзаге работал в войну. Придет, бывало, в контору разнарядка: столько-то мяса, столько яиц, молока, масла. Едем по деревням. Народ бедно живет, у самих ребятишки голодные, а налог отдай, не греши… Зажмешь сердце в кулак и собираешь. А что делать? Шутка ли, такую войну через это выиграли. Фронт кормили!

— Что поголодовали, это точно, — согласился Самсон Петрович. — А мне подфартило, бог миловал. Пристроился одного начальника возить, я шоферил тогда. Вожу — да молчу, молчу — да вожу, оно ведь как у начальства-то: молчаливых всегда сурьезными считают. — Самсон Петрович хитро подмигнул. — Начальник мой шибко строг был…

— Война-то, выходит, не задела тебя? — Андрей Антипович недобро глянул на него из-под густых седоватых бровей.

— Как же, не задела, — обиделся Самсон Петрович. — Взяли меня в сорок пятом…

— Ну и что? Воевал?

— Вот воевать не пришлось. Нас, шоферов, на танкистов хотели переучивать. Пока мурыжили туда-сюда, войне конец.

Он аккуратно затушил цигарку о бревно, сплюнул, размечтался:

— Чуть было и вправду не женился я второй раз по дороге домой. А дело как вышло: остановились мы в одном городке, забыл уж название. Ну, война кончилась, народ с радости встречается, гуляет, бабы мужиков хватают — вдов полно.

Нам с мужиками спешить некуды, из дому недавно — не соскучились, давай, говорим, женимся. Женились. — Он хмыкнул. — Мне с почты досталась, письма и газетки бегала разносила. Муж, говорит, в начале войны еще погиб. Ничего себе была молодуха, как щас помню. Я тоже из себя ловок был, — похвастал он. — Вот с месячишко живем, гуляем, победу празднуем. Ну, время подходит — домой пора возвращаться. Мы туды-сюды, завертелись, мол, семьи у нас, звиняйте, бабоньки. Оне, конешно, в слезы, с нами просются. Что делать? Собирайтесь, говорим, а сами брешем: едем, мол, кто на Магадан, кто еще куда. Купили мы им билеты, пошли все на вокзал. Бабы наши кур набрали с собой в дорогу, яиц, довольнехоньки. Посадили мы их в вагоны, а перед отправкой говорим: мы, дескать, пойдем, пивка тяпнем. Ушли, и прощай, Нюся, я к тебе не вернуся. — Самсон Петрович зашелся смехом, даже слеза прошибла. — Хе-хе-хе, моя-то в Новосибирск упорола! Хе-хе, и чего там будет делать? Кхе-хе… Правда, билеты мы им до места честь по чести купили, а сами повернули — и до дому, хе-хе.

Он долго смеялся, покряхтывая и морща дряблый лоб. Андрей Антипович нехотя усмехнулся и, прищурившись, смотрел вдаль на багровый от заката край неба.

По темной улице полоснули фары. Испуганно залаяла задремавшая в теплых сумерках дворняжка. Мимо стариков прокатила легковая машина.

— Чугунок «Жигулишки» себе отхватил, — завистливо сказал Самсон Петрович. — Раскатывается, подлец.

— Твой сын тоже, поди, скоро купит? — спросил Андрей Антипович.

— Слупит, — проворчал Самсон Петрович. — Инженера, холера их возьми… Загордились, отца родного не признают. Поил-кормил по восемь классов — все им мало. Я в прошлом годе дурь-то им обоим сшиб, взял да на суд подал, — он довольно крякнул. — Плотят, как милые, по червонцу. Старшой письмо прислал: я, грит, вам с матерью и так помогал. Опозорил, мол, меня, дескать, я — партейный… Рассерчал, сукин сын, матери пишет, а мне и привета не пришлет. И младший туда же…

— Много нам сейчас надо?.. — заметил Андрей Антипович.

— Пускай тоже родителей почитают, — сердито огрызнулся Самсон Петрович. — А то туда же — корить, ты, дескать, такой-сякой…

— Слышь, наши чего удумали все семеро, — с тихой гордостью сказал Андрей Антипович, — в санаторий нас со старухой хотят отправить нынче. Отдыхайте, говорят, от внучат.

Самсон Петрович покосился, обидчиво, но важно произнес:

— Каждому человеку — своя планида, — и с тоской уставился на закат.

— Оно конечно, — согласился Андрей Антипович.

Гасла узкая полоска заката. Ночь осторожно накрыла село.

— Петрович, — вдруг задумчиво сказал Андрей Антипович, — а погано ты, однако, жистянку-то прожил?

— Чего?

— Оба, говорю, мы с тобой одной ногой в могилу смотрим.

— Оно, верно, помирать пора, — как бы не понял его Самсон Петрович.

— Кабы только помирать, — произнес Андрей Антипович.

Они посидели молча, покурили, недовольные друг другом, потом встали и пошли по домам, буркнув на прощанье: «Покедова».