Эта милая Людмила

ВОСЕМНАДЦАТАЯ ГЛАВА Дорогу осилит идущий

Пожалуй, лучше всех из участников многодневного похода чувствовал себя Кошмар. Он развалился на мягком дне огромной корзины, сверху обтянутой марлей. А нёс корзину Пантя. Кот, сытый-пресытый, довольный-предовольный, подремывал. Его приятно покачивало, и лишь когда Пантя менял руку, Кошмар просыпался, успевал сообразить, до чего же прекрасна жизнь, и снова задремывал.

Отличнейшее его настроение объяснялось не только тем, что он был обильно накормлен, ублаготворен и обласкан сверх всякой меры, но и тем, что рядом находился Пантя — такой же хулиган, такое же гонимое существо, как сам он, Кошмар. А если ко всему добавить присутствие здесь благодетельницы, то у него имелась полная возможность и блаженствовать, ничего не опасаясь, и возможность покапризничать, похулиганить, побезобразничать, но не очень, конечно.

Не подозревал Кошмар, с каким отвращением нёс его Пантя, вернее, уже почти Пантелей. Во-первых, кот с корзинкой — не такой уж лёгонький груз, во-вторых, кому он в многодневном походе нужен, безобразник, какой от него, хулигана хвостатого, толк?

Ну, а всё остальное было — лучше некуда! Пантя ни о чем не думал, ничего не загадывал, ничего не переживал— просто наслаждался. Временами он даже забывал, кого несёт в корзине, а тяжеленный рюкзак лишь придавал гордости: вот он, Пантя, нужный участник многодневного похода!

Однако у остальных участников похода настроение было неопределенным, радость в нём перемешалась с невесёлыми думами о Герке. Все жалели его и в то же время бранили его.

Шли молча.

Первой не выдержала тётя Ариадна Аркадьевна, остановилась и возмущённо заявила:

— Мы бессердечные люди! Мы самые обыкновенные эгоисты! Моя совесть лишает меня удовольствия от похода! Я не могу без большого стыда думать о том, как мы бросили бедного мальчика одного!

— Присядем, товарищи, — предложил дед Игнатий Савельевич. — Вот тут в тени и отдохнём.

— Я имела в виду не отдых, уважаемый сосед!

— А я, уважаемая соседушка, имею в виду именно отдых. Но можно и потолковать. Хотя проку от наших толкований не будет. Я лично иду и дойду туда, куда мы решили идти!

— Нам предстоит, товарищи, — строго произнесла эта милая Людмила, — выбрать командира похода, передать всю власть в его руки и слушаться его беспрекословно.

Иначе у нас будет много времени уходить на споры и ненужные обсуждения.

Все с удовольствием расположились в тени на опушке леса. Тётя Ариадна Аркадьевна осталась на дороге и оттуда крикнула жалобно:

— Ведь что получается! Нет, вы только подумайте, что же такое получается! Ведь получается, что к коту мы отнеслись более человечески, чем к мальчику!

— А! — громко и требовательно позвал дед Игнатий Савельевич. — Риадна Аркадьевна! Покиньте солнцепёк и пройдите в тень!

Когда уважаемая соседушка выполнила его предложение и опустилась на траву, конечно, рядом с корзиной, в которой блаженствовал её любимец-проходимец, эта милая Людмила заговорила:

— Командиром может быть выбран любой участник похода, который пользуется авторитетом, твёрд и принципиален, которого все согласны слушаться беспрекословно.

— Фактически организатор и командир похода у нас уже имеется, — сказал дед Игнатий Савельевич. — Кто за то, чтобы им официально утвердить Людмилушку, прошу голосовать. — И он первым выбросил вверх прямую правую руку.

Вслед за ним проголосовала Голгофа. Ну, а раз она подняла руку, Пантя проделал то же самое.

— Кто против?

Тётя Ариадна Аркадьевна даже не пошевелилась.

— Кто воздержался?

Не пошевелилась даже тётя Ариадна Аркадьевна, но сказала осуждающим тоном:

— И всё-таки печально. И весьма жестоко.

Дед Игнатий Савельевич бодро поднялся с места, встал по стойке «смирно» и торжественно объявил:

— Большинством голосов командиром похода выбрана Людмилушка. Какие будут приказания?

— Приказаний не будет, — глухо отозвалась эта милая Людмила. — Тётечка поставила перед нами очень серьёзный вопрос. И мы должны решить его. Что вы конкретно предлагаете, тётечка? Вернуться?

— Ничего подобного я не предлагала! — нервно ответила тётя Ариадна Аркадьевна. — Просто я беспокоюсь о судьбе брошенного нами мальчика! И считаю, что мы с вами плохие воспитатели, если не сумели на него воздействовать!

— Как — не сумели?! — поразился дед Игнатий Савельевич. — Откуда вам известно, уважаемая соседушка, что мы не сумели воздействовать на моего избалованного внука? Ещё ничего неизвестно. И не бросили мы его, а он сам отказался идти с нами. Не могли же мы его, как кота, нести в корзине!

— Извините… — пробормотала Голгофа смущенно, — но мне кажется… я убеждена… я уверена, что Герман будет с нами… Я не представляю, что он именно сделает… как поступит… но он придёт. — У неё вырвался очень тяжелый вздох. — А если он не придёт, значит, не было никакого смысла его уговаривать.

— Значит, он избалован окончательно, до безобразия, — спокойно заключила эта милая Людмила. — Значит, обычные воспитательные и перевоспитательные меры на него не действуют. А если бы мы уступили ему…

— Внук мой! — решительно перебил дед Игнатий Савельевич. — Я за него главный ответчик и главный виновник его безграничной избалованности. Принимай, Людмилушка, командование.

— Вперёд!

Двинулись в путь. Девочки то и дело ныряли в малинник, тянувшийся вдоль дороги, торопливо лакомились ягодами. Уважаемые соседи мирно обсуждали план жизни на берегу Дикого озера. Пантя покорно нёс корзину, но уже на плече — до того ему оттянуло руки.

Равномерное укачивание так убаюкало сытого кота, что он от удовольствия не помурлыкивал, а почти похрюкивал, чем особенно раздражал своего носителя.

В конце концов Пантя остановился, опустил корзину на дорогу, искренне признался:

— Устал. Зря мы его взяли. Сбежать может.

— Передумывать поздно! — из малинника крикнула эта милая Людмила. — Будем нести по очереди!

— Донести-то я донесу, — пробормотал Пантя, — только всё одно сбежит он.

— Куда? Зачем? — поразилась и обиделась тётя Ариадна Аркадьевна. — Он же домашнее животное.

— Всё одно сбежит, — упрямо повторил Пантя. — Я его знаю.

— Я знаю его не хуже тебя и убеждена, что Кошмарик будет вести себя вполне достойно. И больше не расстраивай меня, пожалуйста. Я верю в Кошмарчика.

— Главное, ребята, что уха нас ждет! — от всей души пропел дед Игнатий Савельевич. — Вперёд, вперёд, только вперёд! — И, подхватив корзину, он почти побежал по дороге.

И всем сразу — кому побольше, кому поменьше, но чуть стало веселее.

Леса здесь были распрекрасные. С одной стороны дороги — густой, местами почти непроходимый ельник, сумрачный, сырой, справа — сосновый бор, просторный, светлый, жаркий.

Бор сменился молодым березняком, а ельник — огромной поляной с множеством елочек и кустиков.

— Пантелей! — позвала эта милая Людмила. — Возьми у дедушки корзину! Прибавить шагу! А то получается не поход, а прогулочка!

И пока наши путешественники ненадолго забыли о Герке, мы с вами, уважаемые читатели, как раз и вспомним о нём, посмотрим, чем он занимается и что собирается делать.

Тут нас опять удивит некоторая, предположим, неожиданность: Герка ничем не занимался и ничего не собирался делать. Он до сих пор не верил в случившееся. Точнее, сначала он убедился, что его оставляют одного, а вот когда действительно остался один, то опять не поверил, что все они покинули его одного. Герка до того не поверил в этот невероятный факт, что даже вполне успокоился, сидел в огороде на траве и без малейшего волнения ждал, когда они вернутся. Мысленно он даже разрешил им вернуться не так уж сразу.

Небезынтересно и такое обстоятельство: Герка привык, что его почти всё время воспитывают или перевоспитывают, привык не обращать на это почти никакого внимания. Вот и сейчас ему представилось, что они в многодневный поход ушли не просто для собственного удовольствия, а для его, Герки, воспитания или перевоспитания. Ему не привыкать, можно и подождать.

Однако он начал уже скучать, но вдруг слух уловил звуки автомобильных моторов, а затем Герка услышал негромкие, но явно требовательные, с достоинством, гудки и — бегом через двор на улицу.

Возле дома остановилось две автомашины — серенькая «Волга» и синенький «Запорожец».

Из «Волги» вылез длинный, тощий дяденька в большой плоской кепке, которого Герка сразу мысленно назвал Гвоздем, а из «Запорожца» — как он только там уместился! — толстенный дяденька в красном берете с хвостиком на макушке, которого Герка сразу прозвал Арбузом. Затем из «Волги» выпрыгнула маленькая тётенька, ростом чуть побольше девочки-второклашки, её Герка окрестил Микробой.

— Мальчик, здравствуй. Подойди сюда, — позвал Гвоздь, и когда Герка приблизился, сунул ему в руку плиточку шоколада. — Мы ищем девочку по имени Людмила и мальчика… Фантя… Кантя… Мантя… Какое-то странное имя!.. Дантя?

— Пантя! Пантя! Пантя! — возбуждённо ответил Герка, предчувствуя, что назревают приятные для него события. — Есть! Есть тут у нас такой злостный хулиган!

— А Людмилу ты знаешь? — спросил Арбуз и сунул ему в руку плитку шоколада. — Где она? Где он?

— Где их можно найти? Где? — торопливо спросила Микроба и сунула в руку Герке плиточку шоколада.

— Где, где Людмила? — настойчиво спрашивал Гвоздь. — Где этот Квантя, Фантя, Дантя, Мантя?

— Пан-тя, — с большим достоинством ответил Герка, великолепно сознавая, что сейчас представляет из себя здесь главную персону. — Знаю, знаю, всё про них знаю.

— Где? — в один голос закричали и радостно, и с тревогой Гвоздь, Арбуз и Микроба.

Мне придётся напомнить вам, уважаемые читатели, что одной из отличительнейших черт избалованных людей является их нежелание, неумение, а может быть, даже и неспособность серьёзно думать. Они, избалованные, настолько привыкли поступать по-своему, ни с кем и ни с чем не считаясь, что совершают поступки без раздумий, нисколечко не беспокоясь, к чему эти поступки могут привести. Вот почему избалованные люди иногда опаснее особо опасных преступников!

Так вел себя и Герка. Не поинтересовавшись, кто такие Гвоздь, Арбуз и Микроба, зачем им нужны эта милая Людмила и Пантя, он охотно и беззаботно сообщил:

— Все они в многодневный поход недавно ушли на Дикое озеро. С ними ещё дед мой. Роста небольшого, но борода почти до пояса. И ещё девчонка — длинная, тощая, волосы голубые.

— Где озеро? — хором спросили Гвоздь, Арбуз и Микроба, и едва Герка показал дорогу, как они, крикнув «Сейчас мы их привезём!», быстренько расселись по машинам и укатили.

Укатили машины, Герка остался один с тремя плитками шоколада в руках. Стоял он, ничего не понимая, лишь как бы мимоходом думая о том, а зачем он незнакомым людям сообщил, куда они ушли? Зачем Гвоздю, Арбузу и Микробе понадобились эта милая Людмила и Пантя? Зачем он ещё рассказал им о деде и Голгофе?

«Ничего, ничего, ничего, — начал он машинально утешать себя, когда почувствовал на душе смутное и неприятное подозрение. — Сейчас их привезут сюда! А я их шоколадом угощу! Красота…»

Но, увы, на душе становилось всё тревожнее и неприятнее, потом к тревоге прибавился стыд, словно Герка сотворил что-то нехорошее… Он вдруг вспомнил, что приезжие незнакомцы вели себя суетливо, вопросы задавали торопливо, с опаской… Кто же они такие? И за что ему дали шоколад? И почему он взял плитки? Ведь шоколадки ему подарили за что-то… За что?

Он увидел большие чёрные печальные глаза этой милой Людмилы, тревога в его душе возросла, а стыд очень обострился.

Герка, как потерянный, слонялся по двору, по огороду, будто искал чего-то, машинально съел шоколадку, расстроился немного, тогда съел и вторую, словно для того, чтобы не думать, за что же он их получил…

Тут он впервые пожалел, что не пошёл в поход. Уж перемучился бы как-нибудь… Главное, устал ходить-то, а присесть даже ненадолго не мог: только присядет — и сразу вскочит от неясного нервного нетерпения, тревоги и стыда… Измучился весь… Теперь, конечно, эта милая Людмила с ним и разговаривать не будет. Вот чего он больше всего боится, оказывается. И если они сегодня не вернутся, остается один только выход: заболеть. Да, да, купить на три рубля мороженого и быстро-быстро-быстро сглотать его! Ангина обеспечена. Вернутся они из своего похода, а он… в боль-ни-це! Тут-то они и попрыгают! Ха-ха-ха! Вместе с котом попрыгают, раз кот им дороже хорошего человека!

Попробовал Герка очень насмешливо похохотать — не получилось. Решил он очень радостно попрыгать — ноги будто к земле приросли.

«Не везёт! Не везёт мне! И их не везут! — чуть не крикнул Герка. — Просто-напросто зверски не везёт мне! Сидел, страдал от их несправедливого отношения, и вдруг откуда ни возьмись Гвоздь, Арбуз и Микроба! Набросились на меня, как шпионы! Где Людмила и Пантя? Где? Где? Куда? Куда? И шоколадки прямо в руки сунули! А я и уши развесил, разболтался… обещали, правда, их привезти… Только не верится что-то…»

Вдруг Герка застыл на месте: «А если мне рвануть к ним?! А? Сил вот только совсем нету, но ведь можно и поднатужиться! Недалеко ведь они ещё ушли!.. Можно-то можно, конечно…. А если Гвоздь, Арбуз и Микроба их уже сюда везут?.. Их-то везут, а мне-то не везёт… И даже если я пойду их догонять, мне не повезёт…»

Значит, остался единственный выход из положения: на три рубля сглотать мороженого, ангина, больница, красота… Будете знать, как опасно издеваться над хорошим человеком!

Более или менее решительным шагом Герка вышел на улицу в тот самый момент, когда к дому подкатили серенькая «Волга» и синенький «Запорожец».

Из кабины выскочил Гвоздь, быстро открыл багажник, поставил на землю корзину, большущий рюкзак, сердито сказал:

— Мы по ошибке увезли их вещи! Забери!

Гвоздь с громом захлопнул багажник, быстро залез в кабину, и машины умчались.

Из корзины раздался негромкий хриплый сип, или, трудно было разобрать, сиплый хрип Кошмара. Ведь бедный кот, как потом догадался Герка, едва не задохнулся в багажнике!

Пока мальчишка, простите, пялил глаза на оставленные Гвоздем вещи, кот отдышался, пришёл в себя, стал рваться наружу, опрокинул корзину и оттуда мяргал во всю глотку. Герка отвязал марлю, и кот стрелой метнулся к домику своей благодетельницы.

Очень и очень огорченно повздыхав, Герка взял корзину, тяжеленный рюкзак, еле-еле-еле донёс их до крыльца, присел и призадумался. Он знал, что в этот рюкзак дед сложил все продукты, даже соль…

С наижалобнейшими мяуканьями — мяук, мяук, мяук — вернулся Кошмар, сел рядом, четыре раза требовательно мяргнул и в изнеможении растянулся на крыльце, громко и обиженно пыхтя.

— Вот умел бы ты разговаривать, — с горечью сказал Герка, — всё бы мне объяснил. Чего они сейчас собираются делать без продуктов-то? Или вернутся, или Пантю пришлют?

Но, увы, человек может при желании мяукнуть, а кот даже при огромнейшем желании слова сказать не способен!

У Герки голова разболелась от безрезультатных размышлений… Зачем Гвоздь привёз кота и рюкзак?! Сказал, что по ошибке… А куда они смотрели? Чего они даже без соли делать будут?

Сами понимаете, уважаемые читатели, что поход срывался предельно неожиданным образом. Что же там произошло?

Во время очередного привала дед Игнатий Савельевич восторженно и многословно рассказывал, какую вку-у-ус-ную уху он приготовит из рыбы, которую в большом количестве они наловят с уважаемой соседушкой.

Все немного приустали, и хотя до озера было ещё очень далеко, но зато как приятно было представить эту самую вку-у-уснятину!

И тут вдруг, резко свернув с дороги, прямо к ним устремились две автомашины — серенькая «Волга» и синенький «Запорожец».

Для удобства, уважаемые читатели, я буду называть приезжих так, как мысленно называл их Герка.

Первым из кабины вылез Гвоздь, подошёл к нашей компании, очень вежливо, с поклоном, приветствовал её, внимательно оглядел каждого и, когда подошли Арбуз и Микроба, радостно сказал:

— Они!

— Конечно, конечно, они! — ещё радостнее подтвердили Арбуз и Микроба, ещё вежливее, с поклонами, поздоровались и очень удовлетворённо рассмеялись, потирая руки.

— В чём дело? — настороженно, с некоторой опаской спросила эта милая Людмила. — Кто вы такие?

— Бедные, несчастные, полуубитые горем родители, дорогая Людмила! — чуть ли не рыдая, ответила Микроба и тут же громко зарыдала, и из глаз её выскочили фонтанчики слез.

— Только ты, Людмила, можешь спасти нас! — грозно сказал Арбуз. — И ты, Фантя… Мантя… Дантя… Как там тебя?

Эта милая Людмила поднялась, заложила руки за спину, гордо вскинула голову и ответила:

— Его зовут Пантелей. Так в чем же дело? Откуда вы нас знаете и что вам от нас надо?

— Сущие пустяки! — весело сказал Гвоздь и проворно всунул всем в руки шоколадки. — Даже не пустяки, а пустячки! Вы можете спасти наших детей от несправедливости!

— Вы обязаны спасти наших детей! — угрожающе произнёс Арбуз. — Бедным мальчикам грозит серьёзное, но незаслуженное наказание!

— Поехали! Поехали! Поехали! — крикнул Гвоздь, открыл багажник, быстренько уложил туда большущий рюкзак, поставил корзину. — Мы отблагодарим вас всех! — Он захлопнул багажник. — Остальные вещи с собой в кабины! Поехали! Мы вам всем сделаем ценные подарки!

— Мы купим вам всего, чего вы только пожелаете! — умильным голосом пообещала Микроба. — Только спасите наших детей!

— Каких в конце-то концов детей? — возмутился дед Игнатий Савельевич.

— А я знаю! А я догадалась! — Голгофа рассмеялась и даже захлопала в ладоши. — Это родители дылд! Ну, тех самых хулиганов, которые нас ограбили, а Пантелея бросили в яму!

— Нет, нет, никакие они не хулиганы! — снова выпустив из глаз фонтанчики слез, навзрыд запротестовала Микроба. — Просто они ужасные шутники! И очень шаловливые!

— Тем более, что моего Эдика кто-то из вас искусал! — зло воскликнул Арбуз. — Мы вас прощаем, и вы обязаны простить наших детей!

— Быстро едем в милицию, — вкрадчивым голосом проговорил Гвоздь, — вы отказываетесь от своих показаний, заявляете, что не имеете к нашим мальчикам никаких претензий.

— А мы вам сделаем до-ро-ги-е подарки, — мрачно добавил Арбуз. — Вот Пантелею я отдам хороший спортивный костюм.

— Господи, зачем мы тратим столько времени зря?! — воскликнула Микроба, сморщила лицо, чтобы, видимо, снова выдавить фонтанчики слез, но запас их, наверно, иссяк, и по её щекам неохотно скатилось всего по две слезинки из каждого глаза. — Мальчики просто неудачно пошутили, а вы их не поняли! Глупые мальчики! Но неужели вы серьёзно думаете, что им была нужна ваша сумка?

— Давайте сюда шоколадки, — строжайшим тоном приказала эта милая Людмила, собрала их и заставила Гвоздя взять шоколадки обратно. — Ваши мальчики — отвратительные люди. Они у вас уже преступники. Они у вас уже воры. Они, ваши мальчики, не шалили, не шутили, а совершали безобразия. Презренные дылды, они втроём напали на девочку и мальчика значительно младше себя. Девочку толкнули на дорогу, сбив с ног, а мальчика бросили в яму с водой. Вам надо стыдиться за них, а не защищать их!

Арбуз побагровел и закричал:

— Мы не желаем выслушивать какую-то вздорную девчонку! Мы будем разговаривать только со взрослыми людьми!

— Мы, взрослые, не желаем разговаривать с вами, — спокойно сказала тётя Ариадна Аркадьевна, — потому что презираем, глубоко презираем вас.

— Презирайте! Презирайте! Презирайте! — радостно призвала Микроба. — Сколько угодно презирайте! Глубоко! Широко! Высоко! Вполне возможно, что мы достойны презрения! Вполне вероятно, что мы ужасные родители!

— Мы несколько избаловали своих детей, — охотно поддержал её Гвоздь. — Но речь не о нас. Пожалейте наших детей! Они-то не обязаны отвечать за неправильное воспитание. Они-то ни в чем не виноваты!

— Мы очень жалеем их, — печально сказала Голгофа. — До вашего приезда я их ненавидела. Сейчас я их пожалела.

— Спасибо тебе, дорогая деточка! — Микроба упала перед ней на колени. — У тебя чуткое сердце! Ты поняла нас, бедных, нас, несчастных родителей!

— Как раз вас-то понять и невозможно, — брезгливо возразила Голгофа. — А дылд ваших стало жалко. Вы не дадите им возможности вырасти настоящими людьми. И встаньте, пожалуйста.

— Что здесь происходит?! — побагровев, возмутился Арбуз. — Почему мы обязаны выслушивать детскую болтовню?!

— Во-первых, не болтовню! — гневно возвысил голос дед Игнатий Савельевич. — Во-вторых, нам пора в дорогу! Будьте настолько любезны, оставьте нас в покое! Ваших, извините, балдов… то есть дылдов… дылдей… надо наказать ваших деточек по всем строгостям за-ко-на!

— Ваши мальчики намекали нам, — сказала эта милая Людмила, — что не боятся наказания за свои преступления. Ваши дылды всегда были убеждены, что вы избавите их от наказания, какую бы гадость они ни сотворили. На сей раз они будут наказаны, не беспокойтесь! Мой возраст не позволяет мне сказать вам всё, что я о вас думаю!

Гвоздь, Арбуз и Микроба, переглянувшись друг с другом, разом тяжело вздохнули, лица их исказились неприкрытой злобой.

— Ненормальные! — крикнул Гвоздь и бросился к серенькой «Волге».

— Вы ещё пожалеете о своей глупости! — прогремел Арбуз и влез с Микробой в синенький «Запорожец».

Машины быстро скрылись за поворотом.

— Шоколадки надо было съесть, — со вздохом сказал Пантя, — их у них много, а я есть захотел.

— Кошмар… — в ужасе прошептала тётя Ариадна Аркадьевна, закрыв лицо руками. — Ведь они увезли Кошмара… Какой кошмар!

— Они ещё… они ещё рюкзак увезли… — почти в ужасе прошептал дед Игнатий Савельевич. — Продукты увезли… все… даже соль… Командир, как могло так… стрястись?

— Кошмар… Кошмар… Кошмар… — бормотала тётя Ариадна Аркадьевна. — Что с ним будет? Куда они его увезут? Ну как… ну… как вы могли… проглядеть?

— Просто умопомрачение какое-то! — недоуменно произнесла Голгофа. — Я всё время думала о корзине и рюкзаке. Все собиралась… собиралась… и вдруг забыла! Они, дылдины родители, так расстроили меня, что… А что делать будем?

— Конечно, виновата я, — хмуро призналась эта милая Людмила. — И нет мне оправдания. Сейчас будем соображать…

— Соображать… Чего — соображать? — совершенно растерянно пролепетала тётя Ариадна Аркадьевна. — О чём соображать?.. Кошмар… бедный Кошмарчик… Я всегда предчувствовала, что он кончит трагически…

— А почему они обратились к нам? — Голгофа сама поразилась своему вопросу. — Откуда они знают нас? И как узнали, куда именно мы ушли? Кто им сообщил о нас?

— Герка, конечно! — Пантя хмыкнул. — Они из милиции к нему, а он всё им и разбрякал.

— А почему они обратились к нему? — возмутился дед Игнатий Савельевич.

— Всё понятно, всё понятно, — удовлетворённо сказала эта милая Людмила. — Дылды рассказали родителям, с кем они шутили. Родители стали искать нас, а нашли только Германа. Он, ничего не подозревая…

— Тогда! Тогда… — радостно перебила Голгофа. — Тогда они вернут Кошмара и рюкзак Герману! Вполне логично!

— А вдруг… — Тётя Ариадна Аркадьевна, словно задыхаясь, схватилась руками за горло. — Вдруг они поставят машину в гараж… он… задохнется…

— Уважаемая соседушка! — почти крикнул дед Игнатий Савельевич. — Хватит про кота! Решается судьба многодневного похода, а вы всё про кота, про кота, про кота, про кота! Мы остались не только без кота, но и без продуктов! Даже без соли! Командир, давай голосовать, чего делать?

Ни на кого не глядя, эта милая Людмила твёрдо произнесла:

— Никаких голосований. Мы для того и выбрали командира, чтобы избежать излишних разговоров. А в поход мы пошли, чтобы выдержать все трудности. Всё. И мы обязаны не отступать при любых обстоятельствах. Вперёд!

Однако никто не двинулся с места.

— Извините меня, — смущенно попросила Голгофа, — я согласна с командиром. Надо идти вперёд во что бы то ни стало. Лишь тогда в нашем походе будет смысл. Ведь мы вышли побеждать, а не сдаваться!

— Тётечка… — извиняющимся голосом позвала эта милая Людмила.

— Я тебе сейчас не тётечка, — услышала она в ответ, — я участник многодневного похода, хотя он и складывается в высшей степени неудачно. Буду надеяться, что с Кошмарчиком всё обойдется благополучно, и буду идти вперёд.

Голгофа воскликнула:

— Чем больше трудностей, тем сильнее мы станем!

— Главное, ребята, сердцем не стареть! — довольно бодро пропел дед Игнатий Савельевич. — Поход не прогулочка, а серьёзное испытание.

— Шоколадки надо было съесть, — мечтательно проговорил Пантя, который нисколечко не сожалел о разлуке с Кошмаром.

Наши путешественники двинулись вперёд, но, честно говоря, уважаемые читатели, не так уж и радостно. Чтобы отвлечь спутников от невесёлых мыслей, Голгофа по возможности весело заговорила:

— Значит, дылдам здорово попадёт! Иначе бы их родители не пытались задобрить нас дорогими подарками. Ужасные люди! — И вдруг она завизжала так пронзительно, что все вздрогнули. — Гриб! Смотрите, смотрите, настоящий гриб! Чудо какое! Мой первый гриб! Даже срывать жалко! Красавец какой!

— Не останавливаться! — приказала эта милая Людмила. — Шире шаг! Надо торопиться! У нас же масса дел. Надо приготовить ночлег, рыбы наловить, грибов и ягод набрать.

— Наловить-то, насобирать-то можно, — пробурчал дед Игнатий Савельевич, — да как без соли-то есть?

— Соль я достану, — уверенно заверил Пантя, — там рыбаков всегда много… Да вон скоро и озеро!

Резвее зашагали наши путешественники. А когда Голгофа вспомнила, что у неё в сумке есть немного соли, то они чуть ли не бегом припустили, благо что дорога пошла под уклон.

Только тётя Ариадна Аркадьевна оставалась недовольной, ворчала:

— И тем не менее мы эгоисты. Бросили на произвол судьбы двух живых существ. Рассуждаем о воспитании, других осуждаем, сами же поступаем буквально бесчеловечно.

Дед Игнатий Савельевич отвечал довольно мирно:

— Может быть, уважаемая соседушка, мы к вашему коту отнеслись, хе-хе, бесчеловечно. К внуку же моему мы отнеслись абсолютно правильно. Избалованность детей — зло нашего века. Пора, пора всерьёз заняться им!.. Озеро!

Миновав поворот, наши путешественники неожиданно оказались на берегу озера.

Если бы вы только могли себе представить, уважаемые читатели, какая их здесь ждала красота! Подобно зеркалу, озеро отражало в себе прибрежные деревья и облака — получалось как бы два неба… Тишина стояла необыкновенная…

Покой…

— Очаровательный пейзаж, — виновато прошептала тётя Ариадна Аркадьевна, — столько лет прожила рядом и ни разу здесь не бывала…

— Эх, Герка, Герка… — вздохнул дед Игнатий Савельевич, — дурачок ты, дурачок. Ведь за уши тебя к такой красоте не вытащишь.

— Слушать мою команду! — весело сказала эта милая Людмила. — Выбираем место для ночлега. Распределяем обязанности.

Всем нашлось дело, и дело у каждого важное, ответственное, и неудивительно, что пока им было не до Герки и Кошмара.

А Герка сидел с Кошмаром на крыльце, сидел, сидел… Думал Герка, думал, соображал Герка, соображал, прикидывал Герка, прикидывал… И всё он стерпел бы, если бы не вспоминались ему большие чёрные глаза этой милой Людмилы, смотревшие на него с печалью и укором…

Страшеннейшая, просто очень ужасающая мысль пришла Герке в голову: надо ему идти к Дикому озеру и нести туда тяжеленный рюкзак с продуктами. Надо… надо… надо… Вот и посмотрим, кто тут настоящий-то герой…

Он вошёл в дом, Кошмар, конечно, за ним. Герка достал из холодильника колбасу, наломал хлеба, и они с котом довольно плотно и сытно поели. Герка ещё много воды с сахаром выпил, и захотелось ему не в дорогу отправляться, а на диване вдоволь поваляться. Кошмар уже разлегся на полу, подремывая себе с прихрапыванием. Хорошо ему…

Прямо скажу вам, уважаемые читатели: о возможности совершения героического поступка Герка задумался лишь потому, что понятия не имел о расстоянии до Дикого озера и ни разу в жизни не шагал с тяжеленным рюкзаком за плечами. Да, да, уважаемые читатели, Герка и не подозревал, на какое серьёзное испытание он решился. Но это обстоятельство не имеет никакого принципиального значения. Даже если Герка и не дойдёт до цели, замечательно само по себе уже то, что он попытается это сделать. Для такого баловня любая попытка одержать победу над собой достойна всяческой похвалы. Недаром народная мудрость утверждает: лиха беда — начало.

И Герка самоотверженно, почти мужественно, хотя и еле-еле-еле переставляя ноги по дороге, изредка покачиваясь из стороны в сторону, прилагая немало усилий, чтобы удержаться на ногах, которые оказались такими слабыми, шёл… На самом же деле он ещё просто не приноровился к тяжести рюкзака за спиной…

Но он шёл и шёл… Глаза застилал едкий пот, Герка слизывал его с губ — соленый-соленый походный пот, не чувствуя, что он смешался со слезами бессилия…

Сто двадцать восемь раз Герка мог бы уже рухнуть в тень на землю, но сто двадцать восемь раз, громко всхлипнув, продолжал еле-еле-еле-еле переставлять ноги, которые, казалось ему, давно должны были сломаться в коленках…

Ещё больше, ещё сильнее хотелось Герке грохнуться прямо на дорогу, прямо в пыль, да так грохнуться, чтобы нос расквасить, но зато не идти, а ле-е-е-е-е-ежа-а-а-а-ать…

И он грохнулся бы, и лежал бы, если бы не предчувствовал, что, грохнувшись, он уже не встанет для того, чтобы идти вперёд.

А вокруг Герки бегал Кошмар. Он то плёлся сзади, то обгонял Герку, то попрыгивал справа, то слева от него, издавая разнообразные радостные и громкие звуки.

Не только раздражающе-беззаботное поведение кота, но и само его присутствие здесь казалось Герке издевательством над ним, человеком. Скачет тут, ехидно задрав хвост, лодырь, бездельник, хулиган, разбойник, обжора, подлиза, а человек из последних сил выбивается… А сил-то, между прочим, становилось всё меньше и меньше, и уже не сосчитать, сколько раз Герка пожалел, что решил отправиться к озеру.

Ведь НЕ дойти!

НЕ дойти ведь!

Ведь не… не дойти… не дойти… НЕ ДОЙТИ… Казалось, тяжеленный рюкзак тяжелел с каждым шагом, будто кто-то подкладывал и подкладывал в него кирпичи сначала маленькие, а потом всё увесистее и увесистее… И вот в рюкзак опустился такой тяжелющий кирпич, что Герка остановился и… по… по… пя… пя… тил… тил… ся…

И пятиться было легко!

А вот ос… ост… остан… остано… вить… вить… ся… До боли вытянув вперёд шею (чуть кожа на ней не лопнула!), выставив вперёд плечи (чуть кости не хрустнули!), упершись на правую ногу (колено чуть не сломалось!), Герка ос… та… новил… ся.

Он постоял немного, пытаясь унять дрожь в коленках, шагнул с дороги на траву и сел, вернее, упал попой на землю и лёг, вытянув ноги и раскинув руки.

Все… Долго ему теперь не подняться. И не потому, что не хочет, а потому, что совершенно не может даже пошевелиться. Он в наиполнейшем изнеможении закрыл глаза и увидел большие чёрные глаза этой милой Людмилы, смотревшей на него радостно и ободряюще… Ничего, ничего, может, ещё и вернутся силенки… Вряд ли, конечно, но вдруг… сил, конечно, не будет, но хоть бы немножечко силенок… Дело-то ведь тут и не в силе, а в том, чтобы было куда и к кому идти…

Кошмар ловил бабочку.

— Скажи спасибо, что двигаться не могу, — еле слышно, но яростно прошептал Герка, — я бы тебе… я бы тебя… тунеядец, бездельник, лодырь, дурак…

В горле у него так пересохло, что больше ни слова не вышло из него наружу… Попить бы…

Эх, не подозревал Герка, сколько ещё гадостей и радостей преподнесёт ему кот за дорогу к озеру!

Вдруг мальчишка услышал, что Кошмар, громко прищелкивая языком, лакает воду… С трудом освободившись от рюкзака, преодолевая тупую боль в плечах, Герка на четвереньках двинулся в сторону заманчивых звуков и оказался около узкой продолговатой лужицы, дно которой было травяное, а вода прозрачная, и начал лежа пить. Лужица была в тени, и Герка глотал вкусную прохладную воду до тех пор, пока на язык не стали попадать песчинки… Потом он умылся, смочил голову, опрокинулся на спину и прошептал благодарно:

— Спасибо, Кошмарик…

Теперь ему стало всё равно. С каким-то почти весёлым равнодушием Герка подумал, что и от посёлка он далеко утопал, а сколько ещё топать до озера, неизвестно… Заснул Герка, крепко и сладко заснул…

На берегу же озера, где расположились они, кипел, можно сказать, трудовой энтузиазм. Девочки насобирали много грибов и ягод, вдоволь накупались, позагорали. Дед Игнатий Савельевич обнаружил два шалаша и теперь с девочками приводил их в порядок. Пантя убежал искать смородину для заварки чая. Тётя Ариадна Аркадьевна проверяла рыболовные снасти.

Увы, соли в спичечном коробке у Голгофы оказалось на одно только варево, но немудреный обед из грибов был обеспечен, а дальше, как правильно и оптимистично рассуждали все, будет видно. Пантя заверил, что к вечеру здесь обязательно появятся рыбаки, народ они добрый, и уж соли-то не пожалеют. Так что наши путешественники трудились радостно и споро.

— Эх, Герка, Герка! — вдруг горестно вырвалось у деда Игнатия Савельевича, сколько, видно, он ни пытался сдержаться. — Ведь как бы тебе здесь расчудесно было… — Он с большим трудом подавил очень тяжелый вздох. — Чего он там без меня делает? А?

— Мы поступили абсолютно правильно, — авторитетно и весело заверила эта милая Людмила, принеся к шалашу охапку травы. — Другого выхода не бьшо.

— Но какой же это абсолютно правильный выход, если… — Тётя Ариадна Аркадьевна поморщилась. — Мы здесь почти наслаждаемся, а мальчик… Я уже молчу о несчастном Кошмарчике! Он-то вообще ни в чем не виновен!

— А я почему-то уверена, что всё закончится благополучно, — задумчиво сказала Голгофа. — Кота и рюкзак дылдины родители всё равно привезут обратно Герману. А Герман… придёт. Вот увидите. И я даже знаю, почему он обязательно придёт сюда. Но промолчу, почему.

Над костром булькало варево в котелке, вкусно пахло грибами.

— Ого-го! — раздался голос Панти, и все увидели, что он подплывает к берегу на небольшом плотике, стоя на коленях и орудуя узкой длинной доской. — Пароход я вам достал! С него нырять можно!

Он отдал деду Игнатию Савельевичу смородиновые листья. Девочки решили перед обедом ещё раз искупаться и на плотике поплыли к середине озера.

— Хоть за девочек порадуемся, — совсем нерадостно проговорила тётя Ариадна Аркадьевна. — Рыбы здесь, видимо, много, но я впервые порыбачу без особого удовольствия.

— Пантелей! — позвал дед Игнатий Савельевич. — Запасай дров для костра на ночь! — И когда тот убежал, сказал сумрачно: — Не к лицу вам, уважаемая соседушка, пессимизм. Нельзя детям его демонстрировать. Герка несёт заслуженное наказание. Пусть хоть раз призадумается над своим безобразным поведением. А кот не пропадет. Он у вас закалённый, в жизни опытный.

Девочки на середине озера визжали от восторга, кричали, Пантя в лесу гоготал.

А у Герки дела обстояли несколько иначе. Заснул-то он в тени, а проснулся на самом солнцепеке, весь потный, с тяжелой, раскалённой головой и в отвратительнейшем настроении, да ещё с невероятной жаждой. Руки, ноги, шея и вообще всё тело онемели. Больно было даже пальцами шевелить.

Невероятнейшая жажда, высушившая гортань до того, что и слюны не было, заставила Герку опять на четвереньках добраться до лужицы и напиться. Сейчас вода была теплой, невкусной и почти не принесла облегчения.

Отдышавшись, он поднялся на ноги, постоял, словно для того, чтобы убедиться, что они ещё способны выполнять своё назначение, то есть двигаться, и сделал несколько шагов… Ничего, ничего, не смертельно… Знать бы только, сколько ещё мук осталось до озера!

Увидев блаженно растянувшегося на траве Кошмара, всем своим мерзким видом показывавшего, до чего же он доволен жизнью, Герка еле удержался от желания выместить на нём отвратительнейшее настроение.

Рюкзак показался ещё тяжеленнее, чем был, когда Герка недавно от него освобождался.

Первые шаги получились вялыми, неуверенными, какими-то ненужными, и не столько от бессилия, сколько от того, что Герка не решил пока, куда всё-таки идти, чтобы не погибнуть, — вперёд или обратно. Чего они, интересно, там сейчас делают? Купаются, конечно. Воды пьют сколько только пожелают, да вокруг Панти ахи-охи… Перевоспитывают!.. Перевоспитаешь его… А дед вреднющий… он ещё пожалеет, что единственного внука бросил, на чужого хулигана променял…

А между тем Герка шёл! И — вперёд!

Как ни странно, раздражение прибавило ему сил, и чем злее ругал он их, тем вроде бы легче шагалось. Жалко, что запас злости и раздражения быстро иссяк, зато на смену постепенно пришла торжествующая радость: посмотрим на их физиономии, когда он придёт к ним и так небрежно скажет:

— Что-то устал я немножко.

А этой милой Людмиле он скажет:

— Ну, будете меня ещё ана… лиризровать, комментировать?.. Пойду-ка я лучше поплаваю.

Но и торжествующей радости хватило ненадолго, а вот тяжеленнейшая ноша за плечами стала вроде бы чуть-чуть привычной. Герка словно впервые сообразил, что ведь он несёт им пищу! Вот почему он до сих пор идёт! Спасать их от голода!

И сердце его наполнилось и тут же переполнилось гордостью. Герка если не зашагал чуть-чуть быстрее, то испытал такое желание. Гордости, однако, тоже хватило ненадолго, как до этого злости, раздражения и торжествующей радости. Рюкзак снова потяжелел, но теперь груз ощущался как нечто необходимое.

К тому же Герка неожиданно, сразу, вдруг здорово захотел есть, да не просто здорово есть захотел, а вообразил, что, если сейчас же ему не насытиться, потеря сознания ему обеспечена.

Но пока он сознания ещё не потерял, сумел сообразить, что снова снимать тяжеленнейший рюкзак, развязывать его, есть один только хлеб всухомятку, снова завязывать рюкзак, опять надевать его — обойдется дороже, чем попробовать продолжать путь.

Ко всему привыкает человек, уважаемые читатели. Через некоторое время Герка был убеждён, что с тяжелейшим рюкзаком за плечами, по пыльной дороге, под палящим солнцем, голодный и изнывающий от жажды, он плетется давным-давно, уже не первый день, и не особенно беспокоился о том, сколько ещё дней ему плестись…

Умыкался и Кошмар. Он перестал ловить бабочек, долгое время нетерпеливо и требовательно мяргал, потом ещё дольше издавал злые и утробные звуки непонятного значения, а теперь вот беззвучно тащился сзади.

У Герки ноги в коленках ныли, а плечи совсем онемели, шея болела, но зато всем своим существом он чувствовал, что совершает нечто для себя очень важное, может быть, самое важное за всю свою жизнь.

Дорога сузилась, деревья подступали почти к самым обочинам, образовав полутёмный прохладный коридор. Идти по нему было приятно и страшновато, сначала более приятно, а потом всё страшноватее — просвета впереди не виделось.

Страх придал сил, прохлада освежила, и Герка шагал чуть побыстрее, почти забыв об усталости, боли, голоде и жажде. Как ему хотелось оказаться на берегу озера! Он представил себе, даже чуть затаив дыхание, картину: из прохладной воды выходит эта милая Людмила, смотрит на него большими чёрными глазами и шепчет: — Ах, Герман, Герман…

Кошмару, видимо, тоже не очень нравился лесной полутёмный коридор, и кот теперь вяло вышагивал впереди Герки.

Воздух здесь был прохладный, а жажда всё-таки мучила, как ни глубоко вдыхал сыроватый воздух мальчишка.

Занятый самим собой, он не замечал, что Кошмар всё чаще и чаще ложился на землю, бессильно вытянув лапы. Однажды мальчишка чуть было даже не споткнулся о кота, машинально перешагнул через него и продолжал шагать дальше, не слыша за спиной тихого, жалобного, обиженного мяуканья.

То ли Кошмар, оголодав, действительно выбился из сил, то ли элементарно закапризничал, сразу определить было невозможно. Ясным оставалось одно: он усложнил и без того достаточно тяжелое положение Герки.

Мальчишка обнаружил исчезновение кота, отойдя от него метров сто. Сначала Герка просто подождал, нисколько не волнуясь, потом, обеспокоившись, начал звать Кошмара и ласково, и сердито, и нежно, и грозно. Наконец испугался и растерялся.

Пришлось снять рюкзак и топать обратно. Правда, добра без худа не бывает: Герка отыскал чистую, с травянистым дном, лужицу и вдоволь напился.

Что же стряслось с Кошмаром? Притворяться и убедительно притворяться он всегда умел, и Герка, конечно, знал об этом. Но тут, увидев кота, валявшегося на дороге, с широко раскрытой пастью, высунутым языком, закрытыми глазами, часто вздымавшимся животом, Герка просто-напросто струсил. Если, подходя к Кошмару, он и не собирался с ним нянчиться, то, увидев его, валявшегося на дороге, желал только одного: лишь бы кот не помер! Он бережно взял его на руки, тот хрипло и еле-еле слышно мяукнул, и Герка в полной растерянности побрел обратно, то есть вперёд, дошёл до рюкзака, опустил кота на землю, сам сел рядом и задумался. Конечно, ему и в голову не взбрело бросить Кошмара, хотя и ненавидел его всеми силами души и, честно говоря, даже не особенно жалел.

Самое обидное заключалось в том, что не представлялось возможности определить истинное состояние здоровья Кошмара. Ведь он вполне мог и притворяться! А тащить его на руках — толстенного, горячего…

Заслышав шум автомобильного мотора, Герка быстренько и уже привычными движениями надел рюкзак, поднял кота и в нетерпении ждал.

Когда радостно-красный «Москвич» приблизился к нему, Герка почти весело закричал:

— Подвезите, пожалуйста! Подвезите, пожалуйста!

За рулем сидел лысый улыбающийся дяденька, а рядом с ним бородатая собака. Когда машина проезжала мимо, едва не задев Герку, собака высунула морду в окно и лениво, беззлобно гавкнула.

Не открывая глаз, Кошмар угрожающе, но тихо фыркнул и пошевелил хвостом.

— Жадина! — крикнул вслед радостно-красному «Москвичу» Герка. — Жадина! Жадина усатая! Собака бородатая! — Он чуть не расплакался от обиды и бессильной злости, постоял и двинулся вперёд.

Каким бы ни был большущим и тяжеленным рюкзак, в нём находились продукты для людей, и он уже удобно, привычно покоился, прилипнув к потной спине, а вот кот… тяжеленнейший, горячий, быстро оттянул руки.

Лесной прохладный полутёмный коридор кончился неожиданно, и Герка вновь оказался под палящими, казалось, душными лучами солнца.

Кот тяжелел и становился всё горячее прямо-таки с каждым шагом, и держать его было всё неудобнее и неудобнее, а нести — всё глупее и бессмысленнее… Руки до того устали, что мальчишка не чувствовал рюкзака.

Шум автомашины Герка услышал, когда она была всего в нескольких метрах от него. Он встал посередине дороги. Красивая, редкого аквамаринового цвета «Волга» провизжала тормозами и едва не ткнулась в мальчишку.

Из кабины выскочил разъяренный дяденька в голубом тренировочном костюме с олимпийской эмблемой на груди, закричал:

— Ты псих, что ли, или чокнутый? Я же тебя чуть не задавил, дурака! Отвечай за тебя! А ну, марш с дороги!

— Подвезите меня хоть немножечко, пожалуйста, — со слезами пролепетал Герка. — Хоть немножечко подвезите…

— Я тебе — подвезу! — уже без крика, но зло ответил дяденька. — Делать мне больше нечего! — Он оттолкнул Герку к обочине. — Ножками, ножками поработай! — сел в кабину, и красивая, редкого аквамаринового цвета «Волга» укатила.

Герка заметил, что на переднем сиденье рядом с дяденькой улыбалась толстая, ярко раскрашенная тётенька.

Почувствовав, что ему сначала надо выплакаться, Герка сел прямо на дорогу, положив кота рядом, кое-как пришёл в себя и крикнул в сторону, куда укатилась красивая редкого аквамаринового цвета «Волга»:

— Чтоб у вас все колеса полопались!

Кошмар, не вставая с земли, потянулся, очень громко и не менее сладко зевнул, бодро вскочил и, как ни в чем не бывало, не оглядываясь, побежал вперёд, торжествующе подняв хвост.

Все стало ясно: безобразник хорошо отдохнул! Хотел Герка на него разозлиться, но не получилось. Он поднялся, тоже с удовольствием потянулся, хотя при этом заныло всё тело, и тоже двинулся вперёд по дороге.

На душе у него было: как-то легко и пусто. Легко оттого, что идти без кота на руках стало легче, а пусто… много было причин для этого.

— Ножками, ножками поработай, — самому себе сказал Герка. — Поработаю, поработаю, не беспокойтесь, жадины.

Зло, исходящее от недобрых людей, уважаемые читатели, заключается ещё и в том, что своим бесчеловечным поведением они и добрых людей толкают на злые поступки. Вот вам самый близкий пример. Никогда раньше Герка не радовался чужому горю. Раньше он даже и представить не мог, что чужое горе может его развеселить и даже прибавить сил.

А ведь случилось такое!

Когда он опять выбился из сил, хотя солнце пекло уже слабее, а по дороге стали попадаться тенистые места, когда его опять неудержимо и непреодолимо потянуло прилечь, вытянув ноги и раскинув руки, он услышал раздраженные крики.

Почуяв в этом для себя что-то приятное, Герка ускорил — откуда только и силы взялись! — шаги, и чем ближе были раздраженные, почти озлобленные крики, тем быстрее шагал мальчишка. Его охватило такое приятное нетерпение, что он, представьте себе, уважаемые читатели, побежал, словно за поворотом его ожидало что-то приятное. Да, да, ПРИЯТНЕЙШАЯ картина открылась его глазам, изъеденным соленым потом: красивая, редкого аквамаринового цвета «Волга» врезалась в багажник радостно-красного «Москвича»!

Стоя друг против друга, дяденьки размахивали кулаками, хотя и не дрались, а только ругались самыми, между нами говоря, нехорошими словами. Бородатая собака скулила.

Толстая, ярко раскрашенная тётенька сидела на краю кювета и громко-громко рыдала, повторяя одну и ту же фразу:

— Вы нам заплатите! Вы нам заплатите! Вы нам заплатите!

А лысый усатый дяденька изредка кричал в её сторону:

— Ещё посмотрим, кто кому заплатит!

Герка незамеченным прошёл мимо ругавшихся владельцев личных автомашин, отошёл подальше и крикнул:

— Интересно, как вы до посёлка добираться будете! Ножками поработать придётся, ножками!

Дяденьки в два озлобленных голоса посоветовали ему убираться подальше.

А тут закипел бой. Увидев Кошмара, бородатая собака перестала скулить и бросилась на кота с победным лаем.

В бродячей, разбойничьей жизни своей Кошмар и не с такими псами дрался, как этот бородатик, разъезжающий на личной машине! Кот и не подумал отступать. Шерсть у него мгновенно поднялась дыбом, он издал звериный МЯРГ и — раз-раз-раз-раз — обеими лапами по бородатой морде, а потом ещё немножечко повисел на ней. Пес постыдно и жалобно завыл на всю окрестность и обратился в бегство. Кошмар сидел, облизываясь и с презрением глядя на трусливого автолюбителя.

— Ножками поработайте, ножками! — крикнул Герка и сам весело заработал своими ногами по дороге. — Главное, ребята, сердцем не стареть! — неожиданно пропел он, и это означало, что больше никакие трудности не помешают ему дошагать до Дикого озера.

Так оно и случилось, уважаемые читатели. Уже начинало темнеть, когда Герка, не ощущая под собой ног от радости и усталости, спускался с горы к озеру.

Но чем ближе он подходил к воде, тем нерешительнее становились шаги, а на берегу, у самой воды, он замер в полном смятении.

Где же их тут искать?

Искать их тут где?

Тут их где искать?

Он не сразу сообразил, что надо их позвать. Кричал он, кричал, пока не охрип и не осип… в изнеможении опустился на землю, не сняв рюкзака, хотел пожаловаться Кошмару, огляделся по сторонам и не увидел кота, покликал его, так сказать, остатками голоса и очень уныло подумал, что вот и Кошмар бросил его… Понял Герка, что долго ещё ему не встать, не подняться, даже не скоро ещё он рукой или ногой пошевелить сможет… Он видел перед собой большие чёрные глаза этой милой Людмилы и слабейшим голосом бормотал:

— Пришёл ведь я… пришёл… я ведь пришёл…

А всего в каких-то двухстах метрах от него, за густой стеной деревьев, на берегу заливчика они вели невесёлые разговоры. Рыбы наловили много, хорошей рыбы, но, как назло, в этот вечер на озере не было ни одного рыбака, и соли достать не удалось.

— Кто-то кричит, — сказала Голгофа.

Все прислушались, но довольно равнодушно.

— Правда, правда, кричит кто-то.

Тётя Ариадна Аркадьевна, изменившись в лице, прошептала:

— Кошмар…

— Да хватит вам… — раздражённо начал дед Игнатий Савельевич.

Но тётя Ариадна Аркадьевна мгновенно вся расцвела:

— Ко-о-о-ошма-а-ар при-и-и-ишё-ё-ё-ёл…

Да, да, котик её любимый преспокойненько забрался на колени к своей благодетельнице и удовлетворённо заурчал.

— Рыбки ему, рыбки, пожалуйста! — умоляюще воскликнула она.

— Значит… значит… значит… — Эта милая Людмила боялась договорить своё предположение.

И Голгофа повторяла:

— Значит… значит… значит…

— Герка, значит, пришёл! — в необычайном волнении закричал дед Игнатий Савельевич, а Голгофа запрыгала от радости, приговаривая:

— Пришёл! Пришёл! Пришёл! А нас найти не может!

— Так идёмте его искать! — предложила тётя Ариадна Аркадьевна, с умилением глядя, как Кошмар расправляется с огромным окунем.

Но искать Герку необходимости уже не было: к костру подходил Пантелей, неся его на руках вместе с рюкзаком.

Сами понимаете, уважаемые читатели, что он и не думал сопротивляться. Он спал.

Пантелей осторожно опустил Германа на землю. Эта милая Людмила освободила его от рюкзака. Дед Игнатий Савельевич постелил телогрейку. Голгофа свернула куртку и положила Герману под голову. Тётя Ариадна Аркадьевна накрыла его плащом.

И всё закончилось так, как и мечтала эта милая Людмила. Сидели они у костра под звёздным небом.

Звёзд было много-много, и каждая казалась ярче другой.