Этика

Этика человечности

Имя Петра Алексеевича Кропоткина (1842–1921) ассоциируется в нашем сознании прежде всего с отечественным анархизмом, возникшим в недрах революционного народничества. Действительно, в 1876 году, после смерти М. А. Бакунина, именно он стал признанным теоретиком и пропагандистом анархии. Однако многогранность и незаурядность личности П. А. Кропоткина не могут быть сведены только к этой стороне его деятельности. Его пытливый исследовательский ум плодотворно работал во многих направлениях. Политика и история, социология и философия, география и этнография, сельское хозяйство и кооперация, литература и этика, блестящая публицистика, проблемы образования и воспитания, история науки и политэкономия — вот далеко не полный перечень предметов, в развитие которых он так или иначе внес свой позитивный вклад, ставший достоянием человеческой культуры.

С точки зрения обывательского сознания такие люди и их поведение непонятны. Он мог сделать блестящую военную карьеру при императорском дворе, но предпочел ей службу в рядовом казачьем полку в Сибири. Его научные исследования по физической географии Сибири и Дальнего Востока получили признание в научном мире, ему предлагали пост секретаря Российского географического общества, но он не воспользовался возможностью сделать карьеру ученого. В чем причина столь неординарных поступков, вызывавших недоумение и раздражение его родных и знакомых?

Природа щедро наделила П. А. Кропоткина недюжинным умом и редкостным трудолюбием, способными реализоваться в любой области человеческой деятельности, но одновременно она одарила его и чрезвычайно чутким и отзывчивым сердцем, которое не выносило разлада между личным благополучием и несправедливостью и злом, окружавшими его. Именно этот нравственный разлад души заставил его отказаться сначала от удачной военной, а потом и научной карьеры и отдать все силы и талант делу борьбы с существующим общественным злом — делу, которое не сулило лично для него ничего, кроме невзгод и лишений, поскольку этим выбором он ставил себя в конфронтацию с власть предержащими.

В этой своеобразной позиции самопожертвования, которая была характерна для лучших представителей революционного народничества, не было ни грана тщеславного расчета. Если бы таковой и имелся, то они легко могли бы удовлетворить его и в рамках существовавшего строя. Как справедливо отмечал П. Л. Лавров, оценивая современное ему состояние русского общества, «недеятельность при виде стеснения развития безнравственна. Участие в организации, стесняющей человеческое развитие, преступно»[1].

Были, конечно, среди революционных народников и люди типа С. Г. Нечаева (организатора тайного общества «Народная расправа», автора «Катехизиса революционера»), для которых революционная борьба была, возможно, единственным способом реализации их честолюбивых замыслов, но, повторим, для П. А. Кропоткина это был осознанный нравственный выбор уже сложившегося человека. Его выбор не был проявлением и максимализма молодости: он все пропустил через собственное сознание, взвесил все «за» и «против» и до конца жизни не изменял выбору своей судьбы.

И здесь сразу встают весьма сложные вопросы: как соотносятся этическая теория П. А. Кропоткина и его нравственная позиция? Является ли теория отражением личного нравственного опыта автора, или она продиктована более общими целями и задачами? И, наконец, какое значение его этическая теория и личный нравственный выбор имеют для современности?

Попытаемся ответить на эти вопросы, учитывая существование подчас прямо противоположных оценок социалистического идеала и отношения к тем, кто стоял у истоков формирования различных его вариантов.

Мы не случайно упомянули о социалистическом идеале, ибо изначально он и возник как чисто этический идеал справедливого общества, ставший знаменем различных социальных сил и революционных движений, каждое из которых вносило в него свое содержание и понимание. Их объединяло общее недовольство порожденной капитализмом пропастью между бедностью и богатством, политическим господством одних и угнетением и бесправием других. Зло было очевидным, а иллюзии лозунгов буржуазной революции «свобода, равенство и братство» были еще достаточно свежи. И это явное несоответствие действительности провозглашенным буржуазией лозунгам порождало резкую критику существовавшего строя, его институтов, экономической и политической системы. Поэтому в устах многих теоретиков социализма категории «справедливость», «равенство» выдвигались не только как социальные и экономические требования, но и как этические нормы, выступавшие в качестве фундамента будущего общества, гаранта гармонизации альтруистических и эгоистических устремлений его представителей.

Для П. Ж. Прудона, например (а его взгляды оказали заметное влияние и на М. Бакунина и на П. Кропоткина), идея справедливости выступала высшим законом и мерой всех человеческих деяний, из нее он выводил понятия «равенство» и «свобода», ибо только она дает возможность определить и упорядочить явления общественной жизни, по своей природе неопределенные и противоречивые. Именно такой, одновременно социологический, обществообразующий и этический, подход к рассмотрению категории «справедливость», понимание ее атрибутов — равенства и свободы — как естественных субстанций человека, оказали существенное влияние на формирование этических взглядов П. А. Кропоткина.

Следует отметить, что воспитание и становление П. А. Кропоткина как человека и как революционера происходило в предреформенную эпоху, насыщенную важнейшими социальными и политическими переменами. Поэтому еще задолго до того, как проблемы построения справедливого общества встали перед Кропоткиным в качестве осознанной социальной задачи, в его детском и юношеском сознании происходили сложные процессы нравственной оценки действительности.

Потомок Рюриковичей и гетмана Сулимы, Петр Кропоткин по всем условиям жизни и воспитания должен был стать барином и господином своих крепостных. Во всяком случае, он мог бы вполне впитать в себя достаточно яркие и убедительные примеры проявления его отцом крепостничества. Причем, как вспоминал сам П. А. Кропоткин, его отец был не из жестоких помещиков, но и он посылал своих дворовых за провинности «на съезжую», где их пороли розгами.

Такие эпизоды рождали в душе ребенка чувства вины и жалости. Это еще не протест, но это уже элемент будущей нравственной позиции. Вот как он описывает свои переживания: «Слезы душат меня. После обеда я выбегаю, нагоняю Макара в темном коридоре и хочу поцеловать его руку, но он вырывает ее и говорит не то с упреком, не то вопросительно:

— Оставь меня, небось, когда вырастешь, и ты такой же будешь?

— Нет, нет, никогда!»

Эту детскую боль сострадания, чистую и светлую душу ребенка П. А. Кропоткин, по воспоминаниям сподвижников и товарищей, сохранил до конца своих дней.

Семейная обстановка как бы специально создала контраст впечатлений и наблюдений для любознательного и пытливого ума П. А. Кропоткина. С одной стороны — жизнь крепостных и дворовых, с другой — жизнь родственников и друзей семьи, многочисленными нитями связанных с высшим обществом и императорским двором. Богатейший социальный эмпирический материал, который накапливался памятью ребенка, отрока, юноши, зрелого человека, плюс, конечно, огромная тяга к знаниям, неудовлетворенность обязательными образовательными программами Пажеского корпуса, особенно по гуманитарным дисциплинам, все это формировало особый склад характера и строй мышления П. А. Кропоткина. Круг его интересов был весьма широк и разнообразен, хотя первоначально и достаточно хаотичен: философия и этика, литература и искусство, социология и политэкономия, естественные науки и, наконец, знакомство с запрещенной литературой (статьями журналов «Колокол», «Полярная звезда», работами Н. Г. Чернышевского, Н. В. Шелгунова и др.).

Не без противоречий и преодоления иллюзий вырабатывает он свое отношение к царю и самодержавию, к крестьянской реформе и религии, к самому главному вопросу о цели своей жизни, о собственной нравственной позиции и роли нравственности в жизни общества. Было бы упрощением полагать, что такой выбор — дело легкое и подразумевался он сам собой: так называемый принцип «двойной морали», когда официально провозглашается одно, а в реальной жизни делается совсем другое, был весьма распространен во все времена.

Доведенный до отчаяния самодурством отца, старший брат Петра Алексеевича Александр в феврале 1860 года в своем письме-трактате о нравственности с горечью писал о том, что огромное большинство людей живет несообразно требованиям нравственности, а, сообразуясь прежде всего с обстоятельствами, личными выгодами, и по мере необходимости, ворует, лжет, льстит, унижается, прелюбодействует и т. д. «Замечательно, — восклицает Александр, — что даже в взаимных беседах эти люди согласны между собой: когда говорят: «NN получил посредством просьб, денег и т. п. от ММ очень доходное место» — никто почти не возмущается поступками этих двух N и М, а, напротив, — зовет их всех умниками»[2]. И задает вопрос: почему я не могу поступать так же, сообразно обстоятельствам и личной пользе?

Правда, даже находясь в крайне возбужденном состоянии, Александр тем не менее признавался: «…не знаю, способен ли я буду, когда дойдет до дела, унижаться, красть и т. д.»[3]. Петр Кропоткин в своем ответном письме прямо связывает личную нравственность человека с обществом и отмечает, что общество пойдет назад в своем развитии, если в нем соблюдение нравственных требований будет необязательно[4]. В переписке братьев, особенно в тех письмах, где они обсуждают проблемы нравственности и нравственного долга, прослеживается еще одна чрезвычайно важная тема: постановка проблемы о природе нравственности — проблемы, разрешению которой П. А. Кропоткин посвятил свою последнюю работу «Этика». В весьма отвлеченной, обшей форме эта проблема обнаруживается в рассуждениях об исторической обусловленности нравственных требований, об их обязательном и необязательном характере и скорее в связи с личными поисками смысла жизни и нравственной ответственности перед обществом и народом.

Пожалуй, наиболее четко эту проблему поставил Александр в своем письме от 15 марта 1862 года. Вот что он написал брату: «Нравственность, т. е. ощущение в себе идеала человеческого достоинства, стремление жить, сообразуясь с его велениями, мучения при безнравственном поступке — все это общее, неотвязное свойство человеческой природы. Недавно я даже у Катрфажа нашел подтверждение этой мысли, хотя и не согласен с его взглядом вообще на человека. А Гоголь вот что говорит, привожу как пояснение; я недавно заметил это место в «Тарасе Бульбе»: «…но… у последнего подлюки, каков он ни есть, хоть весь извалялся он в саже… есть и у того, братцы, крупица нравственного чувства (у Гоголя — «русского». — Ю. Г.); и проснется он когда-нибудь, и… схватит себя за голову, проклявши громко подлую жизнь свою, готовый муками искупить позорное дело».

Да, — это так. Но объяснить это явление не берусь. Отчего в человеке нравственность? Отчего она — неотвязное свойство всех людей?

Если и существуют у меня гадательные и необдуманные ответы на эти вопросы, то я не хочу их высказывать»[5].

Вероятно, при личных встречах среди прочих тем они обсуждали и эту тему, и выводы, которые из нее следовали. Во всяком случае, если нравственность присуща природе человека, то почему в обществе так часто встречаются безнравственные поступки, почему само общество в лице его институтов и законов поддерживает вопиющую безнравственность и что необходимо сделать, чтобы привести общество в соответствие с нравственной природой человека? О том, что такие вопросы уже ставились П. А. Кропоткиным, говорит его письмо к брату от 18 февраля 1862 года, где он, как бы извиняясь за свой отъезд в Сибирь, пишет, что «по первым симптомам — можно прискакать…». Расшифровывая эти «симптомы», он приводит следующие строки стихотворения:

Служба в Сибири многое дала П. А. Кропоткину и для понимания жизни народа, и для осознания реакционной сущности самодержавия. После восстания польских каторжан в 1866 году Петр и Александр расстались с военной службой. Ни Александр, ни Петр не участвовали в подавлении восстания. Первого, зная его убеждения, под благовидным предлогом отстранил командир полка, а Петр в этот момент был далеко от места событий — в Витимских горах. Ни тот, ни другой не согласились бы участвовать в походе против восставших. И чем обернулся бы для обоих такой отказ, предсказать было несложно. Одним словом, восстание послужило им уроком, и оба они расстались с военной службой тем более легко, что еще во время учебы (одного в Кадетском корпусе, а другого — в Пажеском) они мечтали об ином поприще.

Осенью 1867 года П. А. Кропоткин поступает на физико-математический факультет Петербургского университета и одновременно на работу в статистический комитет министерства внутренних дел, которым руководил крупный ученый-географ и путешественник П. П. Семенов-Тян-Шанский. Имя П. А. Кропоткина к тому времени стало известно в научном мире, он — член Русского географического общества, награжден золотой медалью за отчет об Олекминско-Витимской экспедиции. Его труд о рельефе азиатского материка был по тем временам серьезным вкладом в науку. Одновременно он начинает исследование причин «великого оледенения» в Европе. Казалось бы, радости научного творчества должны были полностью завладеть этой незаурядной натурой, но внутренний разлад не покидал его. И в Сибири и позже он неоднократно задавал себе один и тот же вопрос: к чему весь этот прогресс знания, если он не ведет к улучшению жизни народа, если простые люди должны всю жизнь тяжким трудом добывать свое скудное пропитание, хотя прогресс науки уже тогда мог дать поразительные результаты.

Это, по его собственному выражению, «разъедающее противоречие» заставило его отказаться от научной деятельности.

В принципе на вопрос «Что делать?» к этому времени у него уже был ответ. Поэтому поездка в Швейцарию в 1872 году, знакомство с социалистической прессой, с людьми, которые посвятили себя борьбе за осуществление социалистического идеала, и с интеллигентами и особенно с рабочими лишь послужили толчком к принятию окончательного решения. В его мемуарах читаем: «…я дал себе слово отдать мою жизнь на дело освобождения трудящихся. Они борются. Мы им нужны, наши знания, наши силы им необходимы — я буду с ними»[7].

Итак, внутренний выбор сделан, противоречие между собственной нравственной позицией и своим образом жизни ликвидировано. В принципе ясны и последствия реализации этой позиции в жизни. Рано или поздно столкновение с карательными институтами самодержавия было неизбежно, и его результаты в общих чертах тоже ясны.

Проблема в другом. Каким должно быть общество, в котором нравственные ценности индивида не вступали бы в противоречие с его организацией, и какова должна быть эта организация? Море литературы, множество вариантов теоретического решения этой проблемы даже в рамках социалистического идеала, несколько вариантов стратегии и тактики достижения цели. Все это так или иначе тоже связано с нравственностью. Проблема соотношения цели и средств, особенно после нашумевшего дела С. Г. Нечаева — убийства по подозрению в предательстве студента И. И. Иванова, — стояла очень остро среди народников. Словом, к моменту принятия П. А. Кропоткиным выбора уже существовал значительный зарубежный и русский теоретический и практический опыт. Вопрос, следовательно, в том, почему П. А. Кропоткин в качестве социального идеала отдал предпочтение анархизму. Ответить на него однозначно, видимо, нельзя по той простой причине, что с именем анархизма и тогда и теперь связано множество предрассудков. Исторически сложилась традиция отрицательного отношения к анархизму. Эта традиция связана с чрезмерной жесткостью оценок, вульгаризаций позиций, представлений анархистов в качестве непримиримых идейных противников (а то и врагов) марксизма, в основе которых лежало неприятие ключевой идеи анархизма — возможности безгосударственного общежития. Эта непримиримость взглядов на государство различных сторонников социализма чрезвычайно дорого обошлась революционному движению в целом. Ее исторические «результаты» — раскол I и II Интернационалов, исключение анархистов из их деятельности, «отлучения» от социализма «инакомыслящих» и в какой-то степени догматизация теории и практики реального социализма. Причина в другом. Высший нравственный потенциал идеала справедливого общества требовал соответствующей высоты нравственного уровня его адептов, прежде всего в личных взаимоотношениях, в вопросах, связанных с теоретической разработкой идеала, стратегии и тактики его осуществления.

При выборе социальной концепции у П. А. Кропоткина, естественно, не было той идеологической зашоренности в отношении анархизма, которая тогда, в 1872 году, еще только складывалась в среде социалистов, как не было и чрезмерного пиетета к марксизму. Анархизм рассматривался им как логический итог тех либеральных политических и этических учений, которые исходили из принципа предельной минимизации функций государства и увеличения (расширения) автономии нравственной личности. Однако дело не только в этом. Революционные народники ставили вопрос о будущем России в контексте ее внутренних реалий и изучения опыта революционной борьбы рабочего класса Европы. А опыт этот показывал, что политический переворот, совершенный в ходе буржуазных революций, не решал социальных проблем общества. 1848 год особенно наглядно показал, что буржуазные революции в Европе не дали ни свободы, ни равенства, ни тем более братства и счастья. Картечь буржуазии перечеркнула эти лозунги и окончательно поставила буржуазию и пролетариат по разные стороны баррикад.

Обобщение этого опыта создало определенное негативное отношение к политическим аспектам революции и породило естественный крен к анархизму. Причем устами М. Бакунина русский анархизм дополнил идеи европейского анархизма двумя моментами, которые, собственно, и сблизили анархизм с социализмом. Это прежде всего идея коллективной собственности на орудия и средства производства и, во-вторых, положение о том, что осуществить анархию можно только с помощью социальной революции, то есть непосредственного решения вопроса о собственности в пользу народа.

Смещение акцентов с политической борьбы на вопросы экономические и социальные, несомненно, было заложено в самой идее крестьянского социализма, в идеализации общины как готовой ячейки будущего общества. На вопрос о том, чем заменить свергнутое самодержавие, анархисты отвечали: возвратом к якобы прерванной государством традиции народной жизни.

Значительное влияние на выбор П. А. Кропоткина оказали и его личные наблюдения за бытом и жизнью общин духоборов, кочевых племен коренного населения Сибири, его общение с простыми казаками во время экспедиции в Сибирь. Впоследствии, обобщая эти впечатления в своих мемуарах, он писал: «Хотя я тогда еще не формулировал моих мыслей словами, заимствованными из боевых кличей политических партий, я все-таки могу сказать теперь, что в Сибири я утратил всякую веру в государственную дисциплину: я был подготовлен к тому, чтобы сделаться анархистом»[8].

Первоначально это был лишь внутренний протест и неприятие государства как системы угнетения и насилия над человеком. Причем для П. А. Кропоткина уже тогда было ясно, что это свойство не только самодержавия, но и буржуазных государств. Очевидным для него было и то, что государство, стоящее на страже социальной несправедливости, способствует нравственной деградации индивида и общества в целом.

Одновременно его поражала способность людей в их повседневной жизни сохранять проверенные веками традиции взаимопомощи, сотрудничества, милосердия — фундаментальные основы нравственности, которые явно не вписывались в концепцию борьбы за существование и строившееся на ней представление о государстве (и его законах) как гаранте социального статус-кво, как системе, объединяющей общество в некоторую целостность и обеспечивающей гармонизацию часто противоположных интересов индивидов.

Для П. А. Кропоткина — человека науки — эти противоречия требовали своего объяснения, и он попытался их дать с позиций анархизма.

В принципе перед П. А. Кропоткиным стояла та же самая задача, что и перед К. Марксом: дать научное обоснование социалистического идеала. Но шли они к обоснованию социалистического идеала разными путями: К. Маркс строил свою концепцию на основе анализа тенденций современного ему общественного производства и форм классовой борьбы; П. А. Кропоткин стремился найти ответы на те же вопросы, исходя из изучения главным образом природы человека и эволюции его общественных форм. И тот и другой исходили из различных форм материалистического миросозерцания, оба высоко оценивали роль науки в исследовании общества и, по существу, пришли к сходным выводам. Но при этом К. Маркс считал, что для коммунистического общества необходим и более высокий уровень развития производительных сил, и более высокий уровень этической и общей культуры человека. Отсюда он и выводил необходимость государства для проведения социальных преобразований, их защиты, установления диктатуры пролетариата для переходного периода, которому определялись сугубо гуманистические функции: создание производства, максимально удовлетворяющего потребности человека, условий для его духовного и нравственного развития.

П. А. Кропоткин, напротив, полагал, что социальный и нравственный потенциал человека вполне достаточен для того, чтобы после революции начать созидание коммунистического безгосударственного общества на основе союза сельскохозяйственных общин, производственных артелей и ассоциаций людей по интересам, а в силу сложившихся хозяйственных, торговых и культурных связей такой союз, по мнению Кропоткина, с неизбежностью должен был бы вступать в сношения с другими союзами, объединяя этими связями все человечество.

Суть разногласий, как видим, заключалась в понимании не конечной цели, а путей ее достижения. И сегодня можно только сожалеть, что в то время диалог по этим вопросам не состоялся, а он мог бы стать весьма плодотворным.

Многие идеи П. А. Кропоткина звучат ныне весьма актуально. Пройдя суровый и порой трагический путь, мы сейчас, по существу, возвращаемся к его идее о местном самоуправлении, местной инициативе, о минимизации централистских функций государства, которые связаны с хозяйственной, социальной, культурной и национальной жизнью отдельных людей, территориальных и национальных общностей, трудовых коллективов предприятий, учреждений, строек и т. д. Причем он был весьма далек от идеи региональной замкнутости, экономического и национального эгоизма. «…Сама история нашего времени, — писал он, — не доказывает ли, что дух федеративных союзов уже представляет отличительную черту современности? Если только где-нибудь Государство дезорганизуется по какой-либо причине, если только его гнет ослабевает где-либо, — и сейчас же зарождаются вольные объединения… Как только Государство оказывается неспособным удержать силою национальное единство, сейчас же начинают образовываться союзы, вызванные естественными потребностями отдельных областей…»[9]

Дилемма, таким образом, ставилась достаточно четко: либо использовать государство как консолидирующий общество инструмент с четко очерченными функциями и задачами, либо решать проблему консолидации через саморегуляцию людей, общин и союзов с помощью нравственности. И в том и в другом случае была своя аргументация и свои резоны, но и в том и в другом случае существовал взгляд на нравственность как на элемент человеческой культуры, которому передаются или которому принадлежат функции объединения общества в социальную целостность, функции регуляции человеческих отношений. Поэтому в анархизме этическая проблематика выступает в тесной взаимосвязи с социологической. Она становится фактически важнейшей составной частью — если не ведущей — анархистской концепции общества.

Эту специфику важно постоянно иметь в виду при чтении этических работ П. А. Кропоткина. Его этика не является некоей самостоятельной дисциплиной, трактующей специфический предмет нравственных отношений, она есть одновременно концепция общества, его становления и прогресса. Не случайно поэтому такие важнейшие понятия его социологии, как «взаимопомощь», «солидарность», «справедливость», несут в себе значительную нравственную нагрузку. Столь же двуединое содержание вкладывает он и в формулу общественного прогресса, определяемую следующими вопросами: «…какие общественные формы лучше обеспечивают в данном обществе, и следовательно в человечестве вообще, наибольшую сумму счастья, а потому и наибольшую сумму жизненности?»— «Какие формы общества позволяют лучше этой сумме счастья расти и развиваться качественно и количественно; то есть позволяют счастью стать более полным и более общим?»[10]

Конечно, с точки зрения строгой науки и тем более требования подходить к анализу общественных явлений так, как мы подходим к изучению фактов в естественных науках (а именно такой подход П. А. Кропоткин постоянно отстаивал), использование в формуле прогресса столь неопределенного понятия, как «счастье», не вполне корректно. Однако с точки зрения этики как составной части социологии это не выглядит чем-то неожиданным. Если общество ради достижения всеобщего равенства нивелирует личность, не дает ей полнокровно развиваться, то такое общество несправедливо. Напротив, если общество допускает абсолютную свободу индивида, которая ничем не ограничена, то ее развитие может происходить только за счет узурпации интересов других личностей, что тоже несправедливо. Помимо этих, чисто теоретических, трудностей актуализация этической проблематики была вызвана и ситуацией, которая сложилась в обществознании в связи с распространением социал-дарвинизма.

Основным импульсом к постановке проблем этики, ее научному обоснованию и пониманию прогресса послужили для П. А. Кропоткина конечно же задачи обоснования анархистского идеала прогрессивной общественной системы, одновременно исходящей из нравственной природы человека и создающей условия для его нравственного развития. Однако П. А. Кропоткина беспокоило то, что глубоко научное дарвиновское учение об эволюции животного мира, во-первых, интерпретировалось лишь как концепция борьбы за существование (и игнорировалась его идея об инстинкте общительности), позволяющая «научно» обосновать правомерность эгоизма и аморализма в жизни общества; во-вторых, такая трактовка теории Ч. Дарвина позволяла возродить идеи сверхъестественного, внеприродного происхождения нравственности. Коль скоро природную основу человека составляет борьба всех против всех, то внушить человеку нравственные чувства может только высшее существо — Бог.

Не могли не тревожить его и аналогичные тенденции в самом анархизме, особенно в его индивидуалистическом направлении, в котором происходил своеобразный симбиоз реанимированных идей М. Штирнера об абсолютной, ничем не ограниченной свободе индивида и Ф. Ницше о сверхчеловеке, свободном от каких-либо моральных норм.

Марксистская концепция борьбы классов также не вызывала сочувствия у П. А. Кропоткина. Он полагал, что и она является своеобразной интерпретацией дарвиновской концепции борьбы за существование.

Словом, существовал целый комплекс причин, побудивших его заняться проблемами этики, и главная из них — необходимость ответить на вопрос: куда ведет человечество нравственное чувство — к вырождению человеческого рода и господству слабых или к позитивным, желательным последствиям?

Впервые идея пересмотра понятия борьбы за существование возникла у П. А. Кропоткина во время его пребывания во французской тюрьме Клэрво, а теоретической отправной точкой стало знакомство с лекцией русского зоолога К. Ф. Кесслера, которую тот прочел на съезде русских естествоиспытателей в 1880 году. В ней К. Ф. Кесслер отмечал, что «взаимная помощь — такой же естественный закон, как и взаимная борьба: но для прогрессивного развития вида первая несравненно важнее второй»[11].

Вплотную этой темой П. А. Кропоткин занялся уже после своего освобождения из тюрьмы в 1886 году. Им была написана целая серия работ, которые впоследствии составили книгу «Взаимопомощь как фактор эволюции». В ней П. А. Кропоткин развивал и обосновывал фундаментальную для своей социологии и этики категорию взаимопомощи. Подтверждение своим идеям он нашел и у самого Ч. Дарвина в работе «Происхождение человека».

Взаимопомощь как инстинкт общительности возникла, по мнению П. А. Кропоткина, естественным путем из опыта жизни общественных животных и человека. Этот инстинкт не отменяет закона борьбы за существование, но позволяет понять ее в более широком и глубоком смысле; не отрицая межвидовой борьбы, он помогает животным внутри вида, используя взаимную поддержку в борьбе с неблагоприятными обстоятельствами жизни и внешними врагами, достигать более ощутимых результатов в развитии вида. Одновременно, считал П. А. Кропоткин, взаимопомощь содействовала смягчению внутривидовой борьбы, выработке привычек, нравов, обычаев и традиций, которые — особенно человеку — позволяли создавать различные формы общежития, соответствующие месту, роду занятий и историческому времени. К таким прогрессивным формам эволюции человеческого общежития он относил род, общину, средневековые цехи, гильдии и вольные города, а в более позднее время — различные страховые, научные, культурные сообщества, кооперацию и, естественно, будущее общество — коммуну.

Принцип общительности или, как он его называл, «закон взаимопомощи», выработанный в ходе эволюции природы, стал основой появления таких зачатков нравственности, как чувства долга, сострадания, уважения к соплеменнику и даже самопожертвования. Поэтому природа, считал П. А. Кропоткин, может быть названа первым учителем этики, источником нравственного начала в человеке. «Общественный инстинкт, прирожденный человеку, как и всем общественным животным, — вот источник всех этических понятий и всего последующего развития нравственности»[12]. Взаимопомощь выступает, таким образом, первым, исходным, и в то же время природным принципом нравственности. Его развитие и усложнение в процессе эволюции человеческого общества, по мнению П. А. Кропоткина, связано с постепенной выработкой второго основного понятия этики — справедливости, которая одновременно выступает как требование равноправия и равноценности всех членов данного общества.

Как отмечалось, П. А. Кропоткин высоко оценивал разработку этой идеи П. Ж. Прудоном. Но и в данном случае его как естествоиспытателя не устраивало то, что Прудон считал справедливость высшей идеей, задающей порядок миру наподобие мира идей Платона. Он стремился и понятие справедливости найти в истории эволюции человеческого общества. Из собственных наблюдений в Сибири, из многочисленных работ антропологов, социологов, историков, психологов, свидетельств миссионеров он по крупицам добывал эмпирический материал, на основе которого делал вывод: понятие справедливости зарождалось в практике общежития людей на весьма ранней ступени их развития. Принцип «не делай другому того, чего не хочешь, чтобы делали тебе» — лишь словесное выражение тех обычаев и традиций, которые складывались еще в практике взаимоотношений первобытных людей. Он даже высказал предположение, что, возможно, справедливость вытекает из своеобразия физиологических свойств нашего мышления. Впрочем, считая этот вопрос спорным, он подчеркивал важность того, что справедливость составляет основное понятие этики, поскольку не может быть нравственности «без равного отношения ко всем, т. е. без справедливости»[13].

Требование справедливости — требование одновременно и нравственное, и экономическое, и социальное, поскольку предполагает равенство людей во всех этих областях. Поэтому он и не мог согласиться с утверждениями о «справедливости» отношений капиталиста и рабочего, помещика и крестьянина, называя их софизмами умозрительной этики. Без признания справедливости «общественная нравственность останется тем, — писал П. А. Кропоткин, — что она представляет теперь, т. е. лицемерием. И это лицемерие будет поддерживать ту двойственность, которой пропитана современная личная нравственность»[14]. На уровне деклараций — «свобода, равенство, братство», а на уровне реальной жизни — угнетение, неравенство, эксплуатация.

Справедливость, являясь важнейшей составной частью нравственности, по мнению П. А. Кропоткина, еще не дает всей нравственности. Ее третьей составной частью выступает то, что он условно называл готовностью к самопожертвованию, великодушием. По духу этот принцип чрезвычайно близок собственной нравственной позиции П. А. Кропоткина, его нравственному выбору.

В истории этики, полагал П. А. Кропоткин, наиболее точно этот принцип изложил французский мыслитель Марк Гюйо, понимавший его как сознание человеком своей силы: избыток энергии… стремящийся выразиться в действии на благо общества, причем в действии, не претендующем на какое-либо воздаяние. Это действие совершается в силу внутренней убежденности в его необходимости, полезности для общества, для людей. Мотивы, как видим, очень сходны с теми, которые пережил сам П. А. Кропоткин в молодости.

Сколько было терзаний, раздвоенности, попыток найти себя на различных поприщах, сколько было горечи и обиды за собственную бездеятельность или деятельность, не приносящую общественной пользы!.. Но, конечно, последний принцип этики П. А. Кропоткина — это не только собственный, теоретически обобщенный нравственный опыт автора и его товарищей по революционной борьбе. Это скорее принцип этики будущего общества. И не случайно он подчеркивал, что именно с этого принципа начинается действительная нравственность человека.

Резюмируя вкратце этические взгляды П. А. Кропоткина, подчеркнем, что суть инстинкта общительности, принципа взаимопомощи, лежащего в основе нравственности, заключается в следующем: человек «считает добром то, что полезно обществу, в котором он живет, и злом то, что вредно этому обществу»[15].

Дальнейшим развитием этого принципа является понятие справедливости, смысл которого можно выразить следующим образом: если я не хочу, чтобы меня грабили, убивали, обманывали, эксплуатировали, то я и сам обязуюсь не делать того же. Равенство, по мнению П. А. Кропоткина, и есть синоним справедливости, а в плане социальном — синоним анархизма-коммунизма. Равенство — это одновременно и уважение к личности, к ее свободе, к полноте ее существования и развития.

Однако истинная нравственность, по П. А. Кропоткину, начинается тогда, когда человек, чувствуя в себе силу, энергию, избыток ума и воли, начинает действовать на благо общества и людей, не задумываясь над тем, получит он за это воздаяние или нет. Он называет этот третий принцип самопожертвованием, считая его истинным принципом нравственности будущего общества. Именно он дает жизни наибольшую сумму счастья, полноту ее проявлений. Этим принципом, ставшим знаменем жизни самого П. А. Кропоткина, он и заканчивает свою этическую концепцию.

Каково наше отношение к его теории? Что может она дать нам сегодня, помимо удовлетворения нашей любознательности? За простотой, четкостью и ясностью изложения позиции стоит огромный духовный потенциал личности автора концепции. В ней — колоссальная работа мысли, обобщение многовекового опыта развития этической теории и нравственной практики, позволяющих автору дать свою оригинальную концепцию этики. С ней можно соглашаться или полемизировать, да П. А. Кропоткин и не претендует на истину в последней инстанции, говоря, что каждое поколение, каждая эпоха вправе пересматривать эти извечные проблемы, исходя из задач собственного времени. Но одно необходимо сказать, чтобы понять значение его теории для современности.

Этика П. А. Кропоткина — это этика консолидации общества, гармонизации личного и общественного, этика, позволяющая индивиду максимально полно реализовать свой потенциал. Она лишена нормативных требований и санкций, а просто говорит человеку, что общество и его нравственность суть продукты эволюции природы и самого человека и что соблюдение этой нравственности, действия в соответствии с ней есть не что иное, как следование своей собственной человеческой природе, законам ее прогрессивного развития. Нравственность возникла из практики взаимосвязи и солидарной деятельности людей, и ее основное предназначение — развивать и совершенствовать эту человеческую солидарность.

В этом и заключается непреходящая гуманистическая ценность этических идей П. А. Кропоткина. И мы не случайно сегодня, в наше сложное и подчас трагическое время все чаще обращаемся к сознанию человека, к нравственности, к ее ценностям, справедливо надеясь на нее, как на ту естественную духовную силу, которая способна помочь удержать общество от разрушения и хаоса. И этика П. А. Кропоткина с ее консолидирующим общество началом — отнюдь не лишний аргумент в сохранении социального мира. Но предлагаемая вниманию читателей книга не только об этике П. А. Кропоткина. Она и о самом авторе, о его личном нравственном выборе, его нравственной оценке различных сторон общественной жизни: права и политики, преступления и наказания. В ней — нравственная оценка литературы и ее творцов, характеристики политических деятелей и товарищей по революционной борьбе. В ней — высокая нравственная культура полемики, сочетающая логику доказательств и высочайшее уважение к оппоненту — качества, которых нам сегодня так не хватает. Одним словом, в ней пример и опыт высоконравственного и духовно иогатого человека, отдавшего все свои силы служению народу.

Предлагаемая вниманию читателей книга состоит из отдельных законченных работ, глав и разделов ряда произведений, фрагментов статей и писем П. А. Кропоткина, характеризующих его этические взгляды. В ней не соблюдена строгая хронологическая последовательность в расположении материала. Да это в принципе было бы трудно осуществимо: книги П. А. Кропоткина за небольшим исключением не имели какого-то общего первоначального плана. Он писал и публиковал статьи, очерки, заметки и только впоследствии составлял из них книги, объединенные единой темой и логикой.

Для настоящего издания отобраны переводы произведений, выходивших в зарубежных издательствах, которые прошли авторскую редакцию и потому гарантированы от смысловых искажений, а также работы П. А. Кропоткина, написанные им на русском языке. Правка, если и вносилась в текст, то лишь в тех немногих случаях, где того требовал лексический строй современного русского языка, но это ни в коей мере не отразилось на смысле и содержании авторского изложения.

Книга состоит из трех разделов: первый раздел включает последний труд П. А. Кропоткина «Этика» (Т. 1), работу над которым он не успел завершить; во второй раздел входят работы, в значительной мере раскрывающие позитивную сторону этической концепции П. А. Кропоткина. Это прежде всего его законченные и самостоятельные произведения «Справедливость и нравственность» и «Нравственные начала анархизма», а также фрагменты, посвященные анализу морального выбора Л. Н. Толстого, взятые из книги П. А. Кропоткина «Идеалы и действительность в русской литературе». Раздел заканчивается главой «О смысле возмездия» из работы П. А. Кропоткина «В русских и французских тюрьмах»; третий раздел составляют фрагменты из статей, писем, выступлений П. А. Кропоткина, сгруппированных по определенной тематике. Осуществленный таким образом подбор фрагментов позволяет более полно представить всю совокупность этических взглядов автора и лучше понять его собственный нравственный облик.

В настоящем издании курсивом выделено все то, что в источниках напечатано разрядкой (использованный автором в нескольких случаях курсив заменен разрядкой). Подстрочно приводятся примечания автора, сноска на которые дается звездочкой. Цифры отсылают к примечаниям составителя, которые помещены в конце книги.

Ю. В. Гридчин.