Этьенн Бонно де Кондильяк

ПРИЛОЖЕНИЕ (Из «Курса занятий по обучению принца Пармского»)[10]

[…] Между привычками и бытом, обусловливающими поведение каждого из народов, должно существовать такое же различие, как и между условиями жизни, в которых различные народы находятся. Но подобно тому как перевороты (les revolutiones), происходящие в уме человеческом, вызывают перевороты в нравах, изменения нравов производят изменения в форме правления; так что форма правления так зависит от нравов, как нравы зависят от того, как рассматриваются или расцениваются человеческие поступки. Эти три фактора, производящие друг друга в указанном порядке, воздействуют один на другой еще и в обратном порядке; я хочу сказать, что и форма правления влияет на нравы, а нравы — на образ мыслей. Чем больше, монсиньор, вы будете наблюдать народы, тем ярче вы заметите взаимовлияние этих трех факторов. И Вы убедитесь, что их взаимное влияние друг на друга является первопричиной всех происходящих переворотов и оно же будет первопричиной всех грядущих переворотов, а следовательно, оно может привести к тому, что Ваше царствование окажется счастливым или несчастным. Таким образом, для вас чрезвычайно важно знать, как, в каких пределах и с какими предосторожностями Вам надлежит действовать, чтобы подчинить себе влияние данных факторов; к тому же должен сказать, что Вы станете достойным повелевать лишь в той мере, в какой Вы окажетесь способным должным образом приостанавливать, ускорять, замедлять, изменять ход событий. Вот чему Вас может научить опыт минувших веков […]

Земледелие оказалось первым искусством, потребность в усовершенствовании которого возникла у общества. Для достижения этого усовершенствования наблюдали природу во всем, что она производит. Познали, или считали, что познали, средства, способствующие плодородию. Возделывая почву, надеялись повысить ее урожайность, пытались ставить опыты. Небрежно произведенные наблюдения приводили, разумеется, к тому, что принимались как истинные предположения, лишенные оснований. Но попытки их применения, не имевшие успеха, показывали ошибочность таких предположений. Низкие урожаи заставляли отказаться от системы, в пользу которой люди были настроены. Учились на ошибках, и прогресс в земледелии осуществлялся в той мере, в какой росла нужда в увеличении плодородия земли и в какой облегчилось выявление допущенных ошибок. Совершенство земледелия зависит от знания [особенностей] времен года. В силу этого пахарь вынужден был стать астрономом. Чем больше была нужда в изучении движения светил, тем с большей поспешностью он строил предположения, в которых ход светил выступал таким, каким человеку рисовало его воображение. И он начинал с того, что строил ошибочные системы. Но если его гипотезы годами не согласовывались с состоянием погоды в различные периоды, то, как бы велико ни было его предубеждение, оно не могло устоять перед очевидностью ошибочности его представлений, в которых движения светил выступали такими, какими их рисовало его воображение. Тогда человек вновь начинал наблюдать, строил новые гипотезы. Опыт исправлял ошибки, а в астрономии совершался прогресс. В общем, именно таков метод, которому следует человеческий ум в ремеслах и в искусствах, им создаваемых и совершенствуемых. Он накапливает наблюдения, строит гипотезы, на которые ему указывают его наблюдения, и завершает этот процесс опытами, подтверждающими или исправляющими его гипотезы.

Геометрия, столь необходимая для искусства, для физики и астрономии, именно таким путем обрела свое начало и сама совершенствовалась. При самых больших неточностях у геометрии было то преимущество, что она представляла идеи наглядные (sensibles), легко определяемые. Разумеется, часто случалось, что их воспринимали лишь приблизительно к искомым соотношениям. Но по мере того как стремились все более совершенствовать искусства, все больше ощущались неудобства столь грубой геометрии. Стали искать иные методы и нашли их. Тот, кто первым пришел к мысли измерять угол дугой окружности, пролил яркий свет на изыскания в данной области.

С одной стороны, польза, достижение которой ощутительно, когда в ней есть нужда, с другой — ошибки, выявленные опытом, — вот причина успехов человеческого ума. В самом деле, понятно, что люди станут исследовать что-либо, лишь ощутив нужду в том, чтобы чему-то научиться. А исследование их чему-то научит лишь в той мере, в какой они будут располагать средствами для выявления своих ошибок. Одного этого соображения достаточно, чтобы понять, что в какой-либо области успехи будут достигаться медленно, а в другой — быстрее и что есть, наконец, и такие области, в которых все старания [продвинуться вперед] окажутся безуспешными. Прогресс в военном искусстве, например, должен был совершаться медленно… Война считалась игрой случая, где счастье может улыбнуться и после неудачи, и обычно ограничивались надеждой на победу, не изыскивая для этого никаких средств. Искусство управлять народами совершенствовалось столь же медленно и даже медленней, а причина была все та же. Вы видели, что вначале законами в обществе служили лишь обычаи, сложившиеся под влиянием обстоятельств. Считалось, что этих обычаев достаточно, пока у общества было мало потребностей, да и мало пороков. Опыт, казалось, это подтверждал. Вследствие этого все были настроены в пользу древних обычаев, а сомнения в их пригодности появились, лишь когда доведенные до крайней степени беспорядки вынудили людей заметить изъяны заблуждений, в какие приходится верить.

Между тем суеверия проповедуются жрецами алтарей, а главы правительств используют суеверия в своих целях. Законодатели приписывают богам речи [освящающие их законы]; философы приспосабливают свои воззрения к предрассудкам, которых они не отваживаются оспаривать, которых они не могут уничтожить и которые иногда они сами разделяют. Так, суеверие, законодательство и философии суть не что иное, как единый свод (corps) доктрины, в которой большое количество заблуждений, смешанных с небольшим количеством истин, погружают народы во мрак, и к тому же создается видимость просвещения этих народов […]

Я понимаю под философией знание природы в вещах, доступных нам. А вещи доступны нам благодаря наблюдению: например, мы наблюдали ход светил, и мы его знаем. Вещи доступны нам еще посредством аналогии, так как среди явлений, которые не поддаются нашему наблюдению, существуют и такие, о которых мы можем судить, исходя из тех, которые мы наблюдаем. Мы, например, считаем, что Земле присуще двойное обращение, потому что мы наблюдаем двойное обращение других планет. Так же, как невооруженным глазом наше зрение видит не так далеко, как глазом с помощью телескопа, так и наше знание простирается далеко лишь с помощью аналогии. Аналогия для наблюдения является тем же, чем телескоп для глаза. Поэтому, подобно тому как невозможно видеть то, что за пределами досягаемости телескопа, так же невозможно нам познать то, что за пределами аналогии. Одним словом, наблюдение и аналогия определяют поле наших знаний так же, как глаза и телескопы определяют поле нашего зрения. Вот чего древние философы, видимо, не знали. Будучи убеждены, что они созданы, чтобы проникать во все тайны природы, они воображали, что им дано все, вплоть до вещей, ускользающих от наблюдения и от аналогии. Их не останавливали препятствия, наоборот, они их побуждали; и чем более невозможным оказывалось для них преодолеть эти препятствия, тем больше они удваивали свои усилия, так как они не догадывались о своем бессилии. Они копили предвзятости, рисковали выдвигать туманные понятия, возрождали старые воззрения, преподнося их с новыми ухищрениями, — одним словом, создавали плохие системы. Эти системы распространялись с таким же фанатизмом, как суеверия идолопоклонников, потому что они были не менее невразумительные. Это заблуждения, перенесенные во все климаты; они покрывали всю землю и, казалось, вовсе не оставили места истине, как некогда покрывающие землю леса не оставляли места для земледелия. Но леса истребить легче, нежели заблуждения, так как философы были более приспособлены к умножению предвзятостей, чем к их искоренению. Сами они очень робко подступали к идолам. От страха ли или от ослепления, но курили им фимиам и, сделав своим занятием примирение собственных воззрений с простонародными, они выглядели зачастую не менее суеверными, чем народ […]

…Мы видим, что люди достигают успехов в своих исследованиях лишь в той мере, в какой опыт предупреждает их об их ошибках; этого достаточно для того, чтобы объяснить, каким путем они создают и быстро совершенствуют многие искусства, и вместе с тем какие науки приходится развивать веками и безуспешно. Но почему искусства в Египте и в Азии после достижения большого прогресса прекратили свое совершенствование? И почему те же искусства, будучи перенесены в Грецию, процветали там пышнее, нежели где бы то ни было? Почему промышленность и искусства в отдельных случаях в одной обстановке замирают? И почему в другой — они идут на подъем?

Восточные народы, одаренные духом изобретательности, внезапно его лишились. Они не только вновь не изобретают, но словно бы и не в состоянии совершенствовать то, что они ранее изобрели; и если они заняты лишь грубой обработкой наиболее необходимых искусств, то в науках они остаются совершенно бесплодными, именуя науками ряд нелепейших воззрений. Греки совершенствуют искусства, заимствованные в Египте и в Финикии, создают новые; и по одаренности, проявленной греками в целом ряде областей, можно предположить, что от их проницательности ничто не могло укрыться. Однако науки остаются несовершенными; и прежде чем они достигнут значительных успехов, пройдут века; но когда они станут достигать этих успехов, это будет происходить быстро. Я в данной главе ставлю своей задачей отыскать причины этих явлений. Следует постичь, как наш разум, вступая в противоречие с самим собой, в одно и то же время является и возвышенным, и тупым.

Это, монсиньор, не вопрос чистого умозрения. Разум являет отставание в развитии не иначе как в силу пороков государственного управления. Поэтому, если Вы желаете стяжать славу, со знанием дела содействуя прогрессу ума человеческого, Вам надлежит рассмотреть причины, способствовавшие в прошлых веках его развитию, и причины его отставания.

При возникновении общества все граждане были в равной мере землепашцами и солдатами. Искусствами, только еще возникавшими, занимались в равной мере все, и еще нельзя было различить отдельные профессии.

В пору всеобщего невежества открытия были необходимы. Цену им придавала нужда в них. Тот, кому общество было обязано открытиями, завоевывал почет в обществе, и полезные изыскания становились предметом соревнования для всех граждан.

Так как тогда вещи оценивались по их полезности, ни одно необходимое искусство не презиралось. Все эти искусства были равны, как равны были все граждане. Никто не присваивал себе исключительной привилегии, преимущества заниматься каким-либо видом искусства, и каждый мог заниматься тем из них, к которому, как он полагал, у него есть талант. Когда жизненно необходимые искусства были свободны и окружены почетом, они с самого начала очень быстро достигали успехов. Вот почему они так рано расцвели у ассирийцев и египтян. Но в дальнейшем, когда им перестали предоставлять такую свободу и окружать таким почетом, развитие этих искусств прекратилось.

Попробуем отыскать обстоятельства, вызвавшие этот переворот.

При возникновении искусств их число было невелико. Те, которые позднее оказались несколькими искусствами, выступали как одно искусство, так как о любом из них известно было мало. Например, один и тот же человек и возделывал землю, и мастерил нужные ему орудия труда, и строил свою хижину. Все делалось настолько грубо, что не требовало большого времени, чтобы обучиться каждому делу.

Вещи, сделанные столь грубо, приносили мало пользы. Но нужда побуждала развивать ремесла. Ранее изобретенное совершенствовалось, и изобреталось новое. Землю возделывали лучше и лучшими орудиями, жилища стали строить более удобными. Для того чтобы достичь совершенства в этих делах, надо было упражняться. Один и тот же человек оказывался не в силах одинаково успешно заниматься всем; и вот искусства, разветвляющиеся на много видов, расслаивают граждан на многие классы. Когда произошло такое расслоение, дети стали воспитываться, обучаясь занятию своих отцов, и, естественно, профессии стали наследственными.

Так как о том, что надлежит делать, судили по тому, что практически делается, профессии, ставшие в силу обычая наследственными, стали вскоре таковыми в силу закона.

Разделение искусств происходило почти так же, как размежевание земель. Кто жил одним лишь своим ремеслом, по-видимому, отказывался от всякого другого, и каждая семья, ревниво относясь к своей профессии, считала, что ей одной принадлежит исключительная привилегия ею заниматься.

Обычай считать профессии наследственным и исключительным занятием определенных семейств все более укреплялся, и наконец его стали рассматривать как основной закон. Две причины способствовали этому. Первая из них заключалась в том, что в каждом искусстве существуют приемы, известные лишь тем, кто данным искусством занимается. Тот, кто изобретает эти приемы или их усовершенствует, рассматривает их как секреты, которые принадлежат ему и которые отнять у него значило бы совершить по отношению к нему несправедливость. Когда этот взгляд стал общепринятым в качестве принципа, казавшегося обоснованным, стало считаться, что одни семьи не имеют права заниматься ремеслом других семей и что поэтому каждой семье присвоена исключительная привилегия заниматься профессией, которую она себе присвоила.

Второй причиной этого заблуждения являлось поощрение, которое правительство склонно было оказывать ремеслам. Считалось, что они будут поощряться, если одни лишь изобретатели будут пользоваться плодами своих открытий. Вследствие этого закон предоставил им исключительное право заниматься искусствами, которые ими были изобретены или усовершенствованы. А обычай, передававший детям все, чем владели их отцы, привел к тому, что исключительные привилегии навеки закреплялись за семьями, их получившими. Для поощрения достаточно было закреплять эти привилегии за самими изобретателями, а порой и за их потомками на определенное число поколений. Но недальновидная политика, допустив такой обычай, превратила его в закон […]