Этьенн Бонно де Кондильяк

Глава V ОТНОШЕНИЕ К ОБЪЕКТИВНОМУ И СУБЪЕКТИВНОМУ ИДЕАЛИЗМУ

своих работах Кондильяк неоднократно выступает против любых попыток приписать реальность тем или иным идеям (см., напр., 18, 1, 161–166. 18, 2, 83–88). Предположение о том, что идеи существуют где-то вне людей, обладающих ими, думающих о них, по словам философа, так же абсурдно, как предположение, будто продолжают где-то существовать звуки клавесина после того, как на нем перестали играть. Пока никто не трогает клавесина, звуки эти нигде не находятся, они вообще не существуют и возникнут, лишь когда пальцы вновь начнут ударять по клавишам. Так же дело обстоит и с идеями: их вызывают в моем мозгу определенные движения в окружающих телах и в моем теле, «…идеи нигде не находятся, когда моя душа перестает о них думать… они вспоминаются мне, как только возобновляются движения, способные производить их вновь» (16, 3, 222).

Обстоятельно излагая учение Платона, Кондильяк пишет: «Его взгляды, по-видимому, только бред, который мало заслуживает, чтобы им занимались, но, так как этот бред просуществовал длительное время, необходимо познакомить (читателя. — В. Б.) с ним. Нельзя было бы проследить философскую мысль последующих лет, если сначала не рассмотреть Платона как философа, вымыслы которого были заразительны. С этой точки зрения я буду его рассматривать. Теми, которые задерживали успехи разума, история занимается так же, как и теми, которые эти успехи ускоряли» (38, 2, 66). Не только учение Платона, но и взгляды Лейбница, Мальбранша и других мыслителей, допускавших объективное существование идей, подвергаются резкой критике во всех работах Кондильяка. Таким образом, относить его к числу объективных идеалистов нет, как видно, никаких оснований.

Но не представляет ли его сенсуализм субъективно-идеалистическую доктрину?

Некоторые историки философии полагают, что доктрина Кондильяка освободила сенсуализм Локка «не только от учения о рефлексии, но и от твердого убеждения в существовании первичных качеств материального мира…» (22, 232). Другие утверждают, что, согласно этой доктрине, «какое бы то ни было определенное и очевидное знание относительно существования объектов невозможно» (27, 342), что «Кондильяк оставляет открытым вопрос, существуют ли вообще какие-нибудь внешние вещи» (37, 35).

В «Опыте…» и «Трактате о системах», где проповедуется радикальный сенсуализм, существование материального мира вне и независимо от сознания людей специально не обосновывается. Существование этого мира там рассматривается как нечто само собой разумеющееся. Но всего за полвека до Кондильяка выступил Беркли, который, исходя из того, что все наше знание о мире сводится к ощущениям, пришел к выводу, что любой объект, признаваемый обычно существующим вне нашего сознания, представляет собой лишь сочетание ощущений, существующее лишь в уме того, кто эти ощущения испытывает. Беркли, исходя из сенсуалистических принципов, построил субъективно-идеалистическое учение, отрицающее существование объективной реальности и объявляющее весь мир совокупностью ощущений нашего Я. В том же году, когда был опубликован «Трактат о системах», Дидро опубликовал «Письмо о слепых…», где писал: «Идеалистами называют философов, которые, признавая известным только свое существование и существование ощущений, сменяющихся внутри нас, не допускают ничего другого». Указывая, что эта система взглядов защищается в «Трех диалогах» Дж. Беркли, Дидро продолжал: «Следовало бы попросить автора Опыта о нашем познании[8] разобрать это произведение», поскольку теория Беркли «должна его заинтересовать, и не столько своей странностью, сколько трудностью опровергнуть ее исходя из его принципов, ибо по существу у него те же самые принципы, что и у Беркли» (7, 54–55). Дидро поставил Кондильяка перед дилеммой: он должен был либо подтвердить, что из принципов сенсуализма необходимо следует идеалистический вывод, сделанный Беркли, либо доказать, что из этих принципов такой вывод не следует. «Отныне Кондильяк всегда будет чувствовать в Беркли опасного противника, с которым постоянно будет бороться» (51, 93). Кондильяк вполне оценил проницательность своего друга и принял брошенный им вызов. Ответом на вопрос, поставленный в «Письме о слепых…», явился «Трактат об ощущениях», а аргументация, выдвинутая в этом трактате, была позднее развита в «Искусстве рассуждения» и в «Логике». По мнению Кондильяка, для решения проблемы, выдвинутой Дидро, необходимо дифференцированно рассматривать знания, доставляемые нам различными органами чувств. Предлагаемый в «Трактате об ощущениях» мысленный эксперимент позволяет, по мнению философа, выяснить, какими знаниями располагал бы человек, если бы он обладал одним только органом обоняния или вкуса, слуха, зрения, а также какие знания были бы ему доступны, если б он мог сочетать использование этих органов (некоторых из них или всех). Подробно выясняя, что должен был бы ощущать (а следовательно, знать) человек, оказавшийся в вышеописанном положении, автор трактата утверждает, что все свои обонятельные, вкусовые, акустические, зрительные ощущения он считал бы лишь различными состояниями, модификациями своего Я. Ни о существовании каких-либо объектов вне его, ни о существовании своего собственного тела или отдельных его органов такой человек не мог бы знать ничего. Таким образом, из того, что говорится в «Трактате об ощущениях», явствует, что человек, которому доступны все ощущения, кроме осязательных, рассуждал бы в точности так же, как Беркли, и пришел бы к тому же выводу, к какому пришел он.

Коренное изменение в эту ситуацию вносит, по словам Кондильяка, осязание. Отличительная особенность осязания — ощущение сопротивления, когда мы натыкаемся на вещи, и ощущение того сопротивления, какое одна вещь оказывает другой, движущейся, чтобы занять место первой. В осязательном ощущении всегда выступают одновременно по крайней мере две вещи, находящиеся одна вне другой. Тело человека так организовано, что достаточно незначительного внешнего воздействия, чтобы рука, например, стала совершать самопроизвольные движения. При этом она касается различных частей тела. Как и в тех случаях, когда человек пользовался только слухом, только зрением и т. д., он относит получаемые при этих прикосновениях ощущения к самому себе; ведь всякий раз, как рука касается какой-то части тела, и рука, и данная часть тела испытывают ощущения, сообщающие этому человеку, что они — это он. Но в силу вышеуказанной особенности осязания в данном случае ощущения сообщают человеку, что его рука и ощупываемая ею часть тела — два предмета, находящиеся один вне другого. Последовательно осязая различные части своего тела, человек узнает, что его Я состоит из находящихся вне друг друга частей, имеющих различную форму, величину и температуру. Наконец, непрерывно двигая руку по поверхности своего тела, он убеждается в том, что все эти различные части объединены в нечто целое, которое и есть он сам (см. 16, 2, 255–257).

Так человек совершает важное открытие: он обнаруживает, что у него есть тело, точнее, что сам он — то Я, которое ощущает, т. е. носитель сознания, представляет собой тело. Здесь Кондильяк спешит разъяснить: ощущает только нематериальная душа, ощущения — только различные ее состояния. «Но если бы душа воспринимала их лишь как сосредоточенные в ней самой состояния, то в своих ощущениях она видела бы только себя, и, значит, для нее было бы невозможным открыть, что она обладает телом и что за границами этого тела имеются еще другие тела. Между тем это открытие — одно из тех, которые она делает прежде всего… первое открытие, делаемое ребенком, — это открытие его собственного тела» (там же, 252). Объективное существование своего тела и других тел здесь рассматривается как нечто несомненное, без знания этого невозможна жизнь человека, необходимым условием которой является удовлетворение его потребностей. Ребенок не смог бы совершать даже несложные действия, связанные с удовлетворением его потребностей, поясняет философ, «если бы он не имел никакого понятия о своем теле и если бы он не мог с той же легкостью составить себе некоторые идеи о телах, способных удовлетворить его потребности…» (там же).

Здесь надо отметить три важных момента: (1) рассматривается не только то, что происходит в гипотетическом существе — статуе, но и реальный процесс — первые этапы развития ребенка; (2) возникновение знаний о своем теле и о телах внешнего мира здесь ставится в зависимость от действий ребенка, направленных на удовлетворение его потребностей, без которых была бы невозможна его жизнь; (3) сами эти приносящие знание о внешнем мире действия осуществимы лишь благодаря особому строению соответствующих органов тела — их подвижности и гибкости (см. там же, 288–289). К этим мыслям мы еще вернемся. Но последуем дальше за ходом мыслей автора «Трактата об ощущениях».

Пока статуя ощупывает лишь себя, она убеждена, что, кроме ее Я, ее тела, ничего не существует, что «она — все». Но рано или поздно рука ее натыкается на какое-нибудь внешнее тело. В этом случае в отличие от прежних ощущений, которые при прикосновении к какому-либо органу поступали и от руки, и от ощупываемого органа, здесь ощущение испытывает только рука; от тела, которое она осязает, такого ощущения не поступает.

Статуя узнает, что это тело не она, а нечто отличное от нее и находящееся вне ее. Она обнаруживает, что она не все, что ее тело имеет определенные границы, а за ними располагается много других тел. Так, движения руки статуи с необходимостью вызывают у нее ощущения, осведомляющие ее и о ее теле, и о телах окружающего ее мира. Именно ощущения: «…предположение, будто статуя переходит от себя самой к телам путем рассуждения, ошибочно, ибо нет такого рассуждения, которое могло бы помочь ей совершить этот переход», — говорит Кондильяк и разъясняет: телесная организация статуи (подобная нашей телесной организации) вынуждает ее, «чтобы она двигалась, осязала и получала при этом ощущение, заставляющее ее думать, что вне ее ощущающего существа… имеются протяженность и тела» (там же, 392).

Д’Аламбер писал: «…так как нет никакого отношения между каждым ощущением и предметом, который его вызывает, или, по меньшей мере, к которому мы его относим, то кажется немыслимым найти путем рассуждения возможный переход от одного к другому» — ведь это означало бы скачок через громадный, по-видимому непреодолимый, интервал (см. 6, 101). В первом издании «Трактата об ощущениях» цитировалось это высказывание Д’Аламбера и в полемике с ним приводилась обстоятельная аргументация, доказывающая, что переход от ощущений к вызывающим ощущения вещам, находящимся вне нас, к объективной реальности не только возможен, но и осуществляется каждым человеком, однако не посредством рассуждения, а посредством одного лишь ощущения. «Мне кажется, — говорит Кондильяк, — чтобы открыть, в чем заключается этот переход, нет необходимости рассуждать: достаточно коснуться (toucher). Ощущение твердости, пребывая сразу в двух отношениях — в одном отношении к нам, в другом — к чему-то вовне, есть как бы мост, переброшенный между душой и объектами: ощущения переходят по этому мосту и интервал оказывается несуществующим» (37, 1, 329–330).

Здесь в категорической форме подчеркивается, что опровержение субъективного идеализма всецело покоится на последовательном применении сенсуалистических принципов; что даже одно ощущение, а именно осязательное, не только обнаруживает наличие тел вне нас, но и сообщает нам об их температуре, форме, положении, о расстояниях и других пространственных отношениях между телами.

Некоторые западные исследователи обратили внимание на то, что Кондильяк в «Трактате об ощущениях» «отмежевывается от берклианского идеализма» (43, 212); что, оказавшись перед задачей найти «доказательство, которое с точностью устанавливает реальность тел», Кондильяк развивает в этой книге аргументацию, приводящую к выводу, что «мы постигаем вне нас находящуюся реальность, мир материи»; что философ «избавляется от Беркли» (52, XIX).

Люди обычно не сомневаются в том, что информация о существовании объектов внешнего мира и о всевозможных их характеристиках поступает к ним не только от органов осязания, но и от прочих органов чувств, в особенности от органов зрения и слуха. Сам Кондильяк в «Опыте…» разделял это мнение. В «Трактате об ощущениях» он обстоятельно доказывает, что различные органы чувств (каждый из которых без помощи осязания не в состоянии обнаружить, что вне нас существуют тела) получают уроки у осязания и в результате научается не только констатировать наличие внешних тел, но и выявлять различные их характеристики. Накопленный осязанием опыт связывает зрительные впечатления с пространственными отношениями. В результате суждения, к которым человек привык благодаря осязанию, настолько сливаются со зрительными ощущениями, что впоследствии глаза уже без помощи осязания определяют форму, положение, величину тел, расстояние между ними. Акустические впечатления благодаря опыту осязания связываются с суждениями о местонахождении источников, от которых поступают звуки, и с суждениями о расстоянии до этих источников. Позднее же органы слуха оказываются в состоянии определять направления и расстояния без помощи осязания. Только осязание научает нас «правильно слушать», так же как только оно учит нас «правильно видеть».

Получаемых нами осязательных ощущений и совершаемых нами телодвижений достаточно, чтобы осведомить нас о существовании тел внешнего мира и о присущих этим телам пространственных отношениях. Но есть весьма важное знание об этих телах, которое мы можем приобрести, только пользуясь одновременно и органами осязания, и другими органами чувств. В результате различных движений рук (то препятствующих обонянию, зрению, слуху, то устраняющих препятствия на их пути) человек обнаруживает у себя различные органы чувств, выясняет, в каких частях его тела они находятся.

Сопоставляя сведения о телах, доставляемые нам осязанием и обонянием, и открыв у себя органы обоняния, мы догадываемся, что запахи, ощущаемые нами, исходят от тел (см. 16, 2, 291).

Аналогичным путем люди определяют, что зрительные, акустические, вкусовые ощущения вызываются теми же телами, которые вызывают осязательные ощущения. Показания органов осязания в сочетании с показаниями прочих органов чувств убеждают человека в том, что окружающие его тела — это те предметы, которые вызывают у него все его ощущения (см. там же, 359). Обладая способностью вспоминать, воспроизводить в своем сознании ощущения, вызывавшиеся в прошлом телами, которых в данный момент перед нами нет, мы познаем существенное различие между тем, что происходит вне нас, в телах, и тем, что происходит в нас, в нашем сознании (см. там же, 275).

Пользуясь палками (примерно так, как это описано у Декарта), статуя определяет направления, углы, расстояния и другие пространственные отношения, на деле следуя правилам геометрии, хотя о геометрии она не имеет понятия. Не изучение геометрии и не врожденные идеи, а опыт вынуждает ее признать, что именно такие пространственные отношения присущи телам вне ее (см. там же, 281). И один только опыт сообщает нам знание о присущих внешнему миру временных отношениях. К этому знанию нас приводит сопоставление смены наших идей, с одной стороны, и солнечного круговращения и связи событий, происходящих во внешнем мире, с солнечными круговращениями — с другой (см. там же, 327).

Обосновывая существование объективной реальности, Кондильяк выдвигает еще одну мысль. По его мнению, опыт статуи (или изолированного от общества человека) неизбежно должен показать ей, что и ее благополучие, и ее злоключения зависят от различных вещей, из которых складывается окружающий ее мир. Эта зависимость статуи от предметов внешнего мира, пишет философ, «не позволяет ей сомневаться в том, что вне ее существуют отдельные объекты (etres)» (там же, 351).

Дальнейшее развитие этих идей мы находим в «Искусстве рассуждения» (1775) и в «Логике» (1780). Мы замечаем, говорится там, что не сами производим впечатления, которые испытываем. Однако причины, вызывающие эти впечатления, несомненно существуют, ибо нет ничего, что не имело бы своей причины. Ведь и о существовании своих собственных органов мы узнаем лишь по их воздействиям друг на друга. Раз причиной наших впечатлений не являются наши собственные действия, значит, их причины — воздействия, получаемые нашими органами чувств извне. Следовательно, вне нас существуют какие-то объекты, производящие эти воздействия на нас, объекты, которые принято называть телами. Единственные источники достоверного знания — ощущения и всецело на них основанная очевидность разума. В истинах, доказанных этими, самыми надежными, источниками знаний, мы не можем сомневаться. Такой истиной является существование тел (см. 16, 3, 40). Хотя, называя вещь вне нас телом, мы не знаем, в чем заключается ее сущность, однако мы уверены в ее существовании. Далее, мы уверены, что существует движение, что все явления природы предполагают протяженность и движение, что различные движения, которые имеют место всюду и всегда, вызываются причинами, которые мы называем силами и которые, так же как протяженные тела и их движения, существуют вне и независимо от нашего сознания.

В книге американской исследовательницы Дж. Ф. Найт (1968) справедливо отмечается непоколебимое убеждение Кондильяка не только в существовании объективного мира, но и в том, что все происходящее в этом мире подчинено объективным законам (47, 297–298). Большинство философов-идеалистов выступают с нападками на материалистический объективизм Кондильяка, обвиняя его в игнорировании субъективного начала в человеке, в игнорировании человеческого Я, его своеобразия, его активности. Это обвинение против Кондильяка выдвинул еще в начале XIX в. Мен де Биран, а в наши дни его предъявляет Кондильяку Ж. Леруа. Он присоединяется к мнению Мен де Бирана, что доктрина Кондильяка игнорирует самосознание человека (см. 52, XXXIV). Как мы видели, в доктрине Кондильяка вовсе не игнорируется самосознание и субъективная сторона духовной жизни, а выясняется зависимость возникновения самосознания от взаимодействия между человеком и окружающим его миром. Г. Мадинье усматривает ошибочность позиции Кондильяка в том, что философ отвергает субъективистскую («мыслительную», по терминологии Мадинье) точку зрения и обращает внимание на процессы, совершающиеся в человеке, прежде всего «поскольку они наблюдаются или могут наблюдаться извне» (там же, IV), вследствие чего у Кондильяка «вся система сконцентрирована на объекте» (там же, 35). В работе Мадинье, где показано, что автор «Трактата об ощущениях» придавал первостепенное значение материальной и духовной активной деятельности человека, это обвинение выглядит особенно неубедительным. Для Л. Брюнсвика то, что находится за пределами психологической индивидуальности, какой она представляется непосредственному наблюдению, — «это не теологическая трансценденция или социальное внешнее (exteriorite), а удвоение внутреннего» (32, 585).

Поэтому Кондильяк, по словам Брюнсвика, ошибался, признавая вместе с Локком объективную основу субъективных явлений.

Подведем итоги: как бы ни относиться к позиции автора «Трактата об ощущениях», один факт, во всяком случае, не подлежит сомнению: в отличие от ряда философских проблем, получающих в различных работах Кондильяка или в различных высказываниях в одной и той же работе разные и даже противоположные решения, вопрос о существовании объективной реальности решался философом всегда однозначно, а именно положительно. При этом Кондильяк всегда утверждал, что реальность эта — не совокупность пребывающих вне нашего ума идей (этот взгляд он считал абсурдным), а все то, что, пребывая вне нас и воздействуя на наши органы чувств, вызывает у нас ощущения. Не случайно он с восхищением говорит о взглядах выдающихся материалистов XVII в. Ф. Бэкона и П. Гассенди.

Иначе выглядят высказывания философа относительно вопроса о том, что мы можем знать о существующей вне нашего сознания материальной действительности.