Euthanasya

I.

Звезды одна за другою загорались на темном сафире неба, ветер утих, волны озера, мало-по-малу усмиряясь, легко и ласково ударяли о каменистый берег.

Из-за вершин Альп показалась луна, серебря белые снега, зеленые пригорки и голубые воды. Разбросанные но берегу виллы и деревянные домики отражались в воде.

На террасе, обвитой виноградом и плющом, углубившись в кресло и закутавшись в шаль, сидела молодая девушка. Ее темные глаза вглядывались в воды озера, в белые облачка, блуждавшие по небу, и лунные лучи, набрасывавшие на нее радугу мягких красок. Она вслушивалась в музыку вечера, которая слагалась из плеска воды, бьющейся о берег, из жужжанья насекомых и неясных, едва слышных звуков, наплывающих с юга. Голову она прислонила к спинке кресла, пульс ее тревожно бился, сердце дрожало, а по ее телу от времени до времени пробегала дрожь, возбуждая неопределенную жалость и грусть.

Длинные, протяжные оклики рыбаков доносились с противоположного берега, отражались от поверхности воды, разливались в воздухе и смолкали.

Взгляд молодой девушки рвался к этим чарам природы, слух жадно ловил все голоса, а мысли летели за пределы мира и снова возвращались на землю, — и была она полна тоски и неясных желаний.

Дверь, ведущая на террасу, слегка приотворилась. Старушка, освещенная светом лампы, горящей в соседней комнате, торопливо подошла к девушке и беспокойно приложила руку к ее лбу.

Девушка отклонила руку матери и нежно прижала ее к себе.

— Мне хорошо, — прошептала она, боясь, чтоб ей не приказали уйти. — Тепло, тихо, весна чарует своим благоуханием и свежестью молодости. Здесь так хорошо, мама, что хочется расплыться в белом тумане и подняться на лунных лучах по синему эфиру прямо к небу.

И она весело прибавила:

— Ну, что-ж, мама приказывает жить, значит нужно жить, любить и страдать. Мама приказывает идти замуж, — нужно искать мужа, и, отыскивая его, избегать холода и жара, избегать волнений, не сердиться, не плакать, хотя муж, может быть, и не отыщется.

Мать наклонилась и поцеловала ее в лоб.

— Только ты-то была бы здорова, — хотела сказать она, но не сказала. Она боялась громко высказать причину своих опасений.

Девушка, должно быть, отгадала мысль матери и продолжала:

— Здесь так уютно и нам живется так хорошо, что мы ни чем другим не интересуемся. Ничем, мама; мы наслаждаемся чарами весны, самими собою, лучами луны, радугами, мерцающими на белых тучах, и красотою гор, покрытых снегом. Как там должно быть холодно и страшно, какие вихри там воют, а кажется, что это так близко, тихо и ясно. Кажется, что там царит вечная весна смерти. Какая-то сила притягивает на эти высоты и еслиб у меня хватило настолько отваги...

Она не докончила. Звук шагов и красные огоньки привлекли внимание женщин. Шаги и красный свет все приближались и приближались. На завороте дороги показался горец, державший в руках факел. За ним мерно шествовали четверо его товарищей и несли на плечах носилки, связанные из ветвей. На носилках лежал человек, покрытый буркой. Красноватые лучи факела бросали свет на его бледное лицо, закрытые глаза и золотистые волосы. Теперь процессия поравнялась с террасой. Испуганная девушка встала с места, прижалась к матери и не спускала глаз с необычного зрелища.

— Мертвый, — прошептала она. В голосе ее чувствовалась жалость и тревога.

— Только не волнуйся, дитя мое.

Она не слышала просьбы матери и все всматривалась в лицо молодого человека.

Процессия остановилась перед террасою, проводник отдал факел одному из своих спутников.

— Это он, мама.

— Кто?

— Молодой человек, который два дня живет в этом доме.

— Ты видела его?

— Видела.

Прибежала хозяйка и в ужасе остановилась над своим постояльцем.

— Жив он? — спросила девушка, наклоняясь через балюстраду террасы.

— Не знаю, — ответил горец, — час тому назад был жив.

По данному знаку носильщики сняли с плеч свою ношу. Молодой человек открыл глаза, посмотрел на окружающих людей как на сонные видения, и ресницы его снова сомкнулись, как будто не могли вынести собственной тяжести.

— Жив! — крикнули мать и дочь.

— Жив! — повторил проводник, а за ним и носильщики.

Хозяйка обратилась к матери и дочери:

— Благодарение Богу, — сказала она и, собирая энергию, начала распоряжаться.—Несите бедняжку туда, кверху, да осторожней. Послать за доктором.

Носильщики подняли носилки, проводник светил факелом, и процессия исчезла за стенами дома.

Мать и дочь смотрели и слушали. Отблеск огня показывал дорогу шествия.

В окнах первого этажа сделалось светло. Было видно, как по комнате снуют тени передвигающихся людей. Горцы вскоре возвратились назад. За ними шел проводник. Женщины невольно приблизились к нему. Он остановился.

— Тяжелый случай, — заговорил он, опираясь о каменную балюстраду. — Тяжелый случай, всего в третий раз в моей жизни. Мы предприняли трехдневную экспедицию. Человек добрый, отважный, сердечный, как всякий поляк.

— Поляк? — переспросили мать и дочь.

— Да, мы подружились.

— Что же именно случилось? — неспокойно перебила девушка.

— Кто же знал, что на высоте восьми тысяч футов у него закружится голова и кровь пойдет горлом. Он упал и страшно разбился.

Проводник дотронулся рукой до шляпы и ушел.

— Мама, пойдем туда, — говорила взволнованная девушка, стискивая руку матери.—Поляк... один... наша обязанность быть возле него. На чужбине мы все — одна семья.

— Хорошо, но это завтра, дитя мое. Сегодня ты изнервничалась и утомилась.

— Мама, он один, без призора. Смотри, уж ни одна тень не двигается по его комнате, возле него никого нет. Что бы ты сказала о людях, еслиб подобное несчастие случилось со мною и все покинули меня?

— Хорошо, пойдем, но только тогда, когда придет доктор. А пока поди в комнаты, отдохни, — упрашивала мать, подводя дочь к открытой двери.

Девушка, расхаживая по освещенной гостиной, сбросила с плечей шаль. Ее стройная фигура, темные волосы, большие глаза, светившиеся необычным блеском, и беспокойные движения обличали ее энергию и расстроенные нервы.

Она закашлялась, мать посмотрела на нее испуганными глазами.

Девушка не обратила внимания на это, охваченная мыслью о помощи пострадавшему.

— Отчего доктор так долго не приходит! — нетерпеливо воскликнула она.

— Придет, придет, — успокаивала ее мать. — Сядь, отдохни.

— Мама, я вовсе не уморилась. Жизнь была бы ужасною тяжестью, если бы нужно было заботиться только о поддержании ее. Жить, как автомат, без волнений, без радости, без желаний, потому, что на тебя два раза в день нападает кашель, стоит ли это? — проговорила опа решительным тоном.

Но потом ей стало жалко матери, она подбежала и поцеловала ее.

— Не бойся за свою любимицу, — весело заговорила она — ничего ей не будет. — В эту минуту я чувствую в себе столько силы, что взялась бы переплыть озеро и дойти пешком до Вэвэ.

Она задумалась и прибавила:

— А этот бедняк все один в своей комнате.

— Ты видела его? — спросила мать, стараясь быть спокойной.

— Только один раз во время его приезда. Я не думала, что он поляк, и тогда он меня мало интересовал.

— А сейчас интересует?

Девушка слегка покраснела.

— Нас интересует его участь. Мама, ведь мы не эгоистки, и не потому хотим ухаживать за ним, что он нас интересует. Правда? Ведь не для того?

Стук колес кабриолета прервал разговор. Девушка подбежала к окну.

— Доктор... наконец...

— Подождем минуту, — успокаивала мать, дадим ему время осмотреть больного.

В доме поднялось движение, торопливый говор и отрывистый шепот. Девушка вслушивалась с возрастающим беспокойством.

— Пойдем, — наконец, решительно сказала она.

Мать не имела силы протестовать.

— Дитя мое, меньше экзальтации и побольше спокойствия.

— Мама, отчего не больше экзальтации и поменьше спокойствия?

Она улыбнулась и тихо начала спускаться по лестнице; мать последовала за ней.

Двери были открыты. Хозяйка, серьезная и задумчивая, стояла возле постели больного, доктор держал его за руку и считал пульс. Молодой человек лежал неподвижно с закрытыми глазами и тяжело дышал; на бледном его лице выступали капли пота.

— Ну, что, — прошептала девушка, подходя на цыпочках, надежда?

— Положение угрожающее, — также тихо отвечал доктор. — Больной требует большой заботливости и ухода.

— Я готова, — девушка сбросила с плеч шаль. — Приказывайте, что мне делать.

— Вы, всю ночь, и одна? — доктор вопрошающе посмотрел на мать.

Мать движением головы и взглядом просила его дать отрицательный ответ.

— Это невозможно, помочь вы мало поможете, а силы свои надорвете.

— Значит, у меня настолько мало сил, что я не могу подать больному лекарство или стакан воды? Это ужасно, — она перенесла взгляд с доктора на мать.

— Вопрос не в том, но бессонная ночь... — объяснял доктор.

— У меня остается день.

— Дни принадлежат вам.

— С завтрашнего дня я буду принадлежать больному. Этот человек — наш соотечественник.

— Хорошо, я останусь здесь на ночь, — сказал швейцарец. — Есть опасение, что припадок повторится.

Мать посмотрела на доктора с признательною улыбкой. Девушка, задумчивая и грустная, всматривалась в лицо молодого человека и прислушивалась к его тяжелому дыханию.

Хозяйка принесла ей кресло, она села. Ею овладевало полнейшее физическое изнеможение. Но тем не менее, она смотрела на окружающих с оттенком неудовольствия, как будто хотела сказать им:

— Отойдите, дайте мне свободу действовать, теперь моя очередь.

Густые русые волосы больного крупными прядями падали на его прямой и широкий лоб. Золотистая борода, усы и брови, более темного оттенка, придавали его худому лицу с тонкими чертами выражение меланхолии, соединенной с энергией. Это в особенности бросилось в глаза девушке. Она ждала в надежде, что вот-вот он откроет глаза. Ей казалось, что от него исходит какой-то блеск. Любопытство и зарождающееся влечение приковывали ее к месту.

Доктор распахнул окно, лампу прикрыли темным абажуром; в комнату ворвался свежий, влажный воздух, а с ним вместе ласковый шум волн, бьющихся о каменистые берега, далекий грохот мчащегося поезда и удары колес мимоидущего парохода.

Мать легко положила руку на плечо девушки. Та очнулась и посмотрела на нее своими большими глазами.

В то же время к ней подошел и доктор.

— Пульс делается ясней, лихорадка уменьшается, тревожное состояние проходит, и есть надежда, что наступит реакция. Вы утомлены и измучены сегодняшними впечатлениями, подите, отдохните, я останусь здесь до зари.

Девушка уступила просьбам матери и настояниям доктора.