Euthanasya

V.

На землю спускалась осень, знаменуя свое шествие тишиной в природе, окраской своих одежд и грустью своего серого колорита.

На вид ничего не изменилось. О близком конце их дороги говорило более короткое дыхание, более быстрое биение сердца, прозрачный цвет лица, да глубокий взгляд расширенных глаз. Мысли их плыли в бесконечность, прокладывая путь молодой паре.

Они стояли над берегом озера. Его зеркальная поверхность отражала белые тучки, плывшие по небу.

Ее силы убегали. Она оперлась на его руку и просила, чтоб он обнял ее.

— Если бы не наше сознание, — говорила она, — еслиб не твое мужество и спокойствие, то последние дни наши были бы наполнены муками борьбы и страха. А теперь это только тихое ожидание.

— Мы ждем освобождения духа; мы ждем, чтоб наши силы растворились в бесконечности, мы ждем слияния со вселенной, вечного сна и забвения.

— Моя бедная мать теряет дочь, наша бедная страна теряет две силы, два добрых сердца.

— Фатум убивает благородных и покровительствует сильным, с твердыми черепами и железными мускулами. Греки погибли, римляне остались. Тебе жалко жизни?

— Нет! — решительно ответила она, — мне жаль тех, которые остаются. Красота природы, ее грусть, разливающаяся вокруг, чаруют меня, а бесконечность притягивает. Возле тебя и с тобою я спокойно жду приближения вечности, — она обвила руки вокруг его шеи. — Голова у меня болит.

Он взял ее на руки, отнес в лодку и отвязал цепь. Незаметное дуновение ветра и невидимые волны влекли их лодку на середину озера.

— Мы плывем в бесконечность, кровь моя застывает, я вижу только тебя да над тобою лазурь неба. Прижми меня к себе, поцелуй. Видишь, я ухожу одна, и бедная моя одинокая душа грустит и сердце мое болит... величие вечности устрашает меня.

— Нет, ты одна не уйдешь, — шептал он, и прижимал ее к себе, и согревал ее теплотою своего тела.

— Ты не оставишь меня? Говорят, что душа, прежде чем уйти куда-нибудь, носится над телом. Я буду ждать, но спеши, если хочешь увидать мою душу, слиться с ней и идти вместе. Я не знаю, как долго я могу ждать тебя...

— Я приду, — отвечал он таким голосом и так сердечно, что девушка поверила.

— Добрая судьба привела меня сюда, к подножию этих гор. Предчувствие говорило мне: ты уйдешь, но не одна, не сиротою. Обними меня... Мама, мама!

Руки ее повисли, румянец на щеках угас, но тень улыбки осталась на устах.

— Подожди, — шептал он, — подожди!

Горе и тоска охватывали его, как ночь, спускающаяся в долину.

Луна выкатилась из-за вершин гор и, плывя между разорванными облаками, вела за собою лодку. Он разостлал на дне лодки шаль, положил на нее усопшую девушку и начал вглядываться в ее бледное лицо и улыбку, мало-по-малу гаснувшую на ее устах.

Лодка, движимая ветром, плыла тихо, и глубокое горе затуманило его взор. Он пришел в себя, замкнул ее ресницы, поцеловал, окутал шалью, как бы из опасения, чтобы ей не было холодно, и с наслаждением ждал приближения беспробудного сна, который увел бы его в бесконечность...

Лодка, вслед за лунными лучами, подвигалась все более и более на восток и, как бы желая скрыть свой драгоценный груз, углубилась в лес тростника, разросшийся на берегу озера...