Euthanasya

II.

Солнце поднялось высоко, снежные вершины гор купались в золотых лучах и посылали в долины волны охлажденного воздуха. В природе царила тишина, лодки у берега колыхались, точно их убаюкивали ко сну, листья на деревьях шевелились с еле слышным шумом и сейчас же замолкали. На небе ни одной заблудившейся тучки; темноголубой свод сливался с вершинами Альп, замыкавшими горизонт. Молодая девушка смотрела в открытое окно и испытывала такое чувство, будто в долине Женевского озера свет и начинается, и кончается.

Шум в комнате заставил ее вздрогнуть, она повернула голову.

Больной заворочался, тяжело вздохнул и раскрыл глаза.

У нее страшно забилось сердце, она не могла выговорить ни слова. Молодой человек смотрел на нее, и глаза его не были так страшны, как при свете факела, и не так светились.

Он хотел сказать что-то. Девушка пересилила минутное волнение и первая заговорила:

— Доктор запретил; ни одного слова. Потом, потом вы будете говорить долго, много,и вознаградите себя за потерянное время, — она говорила по-польски и делала усилия, чтоб улыбнуться.

Родной язык чудодейственно повлиял на больного. Выражение его лица изменилось, на глаза набежали слезы.

— Я видел вас когда-то ночью при свете факела и понял вас. Когда на меня нападал тяжелый сон, вы стояли возле меня и клали руку ко мне на лоб. Мне было хорошо, тогда я стоял на пороге вечности.

— Довольно... не говорите больше, — просила она и, желая восторжествовать над его волей, прикоснулась рукой к его лбу.

Больной мягко и добродушно улыбнулся и замолчал. Девушка чувствовала, что нужно словами прервать тишину, пустоту наполнить жизнью, музыкою слов.

— Голова не особенно горяча, но, должно быть, у вас жажда (она подала ему стакан с питьем). Я была уверена, что сегодня вы придете в себя, — предчувствие не обмануло меня. Мы боялись за вас, — я и мама, — кажется, и доктор боялся, но только не говорил ничего, чтоб не огорчить и не испугать нас. Теперь опасность ушла далеко, далеко, вон за те высокие горы... Силы ваши будут прибавляться с каждым днем...

Утомленная долгою речью, она замолчала; больной не спускал с нее взгляда, в котором симпатия и признательность сливались вместе.

Она была не в состоянии вынести этого взгляда и отошла к окну.

— Чудесный день, — заговорила она опять. — Вам нельзя долго смотреть на воды озера, на зеленые луга и на деревушки, прижавшиеся к берегу. Слишком много света. Красные кровли домов так и горят на солнце, церковные башни стремятся к небу.

Больной усиливался приподняться. Она заметила это и крикнула:

— Нельзя, — но прежде, чем она подбежала к нему, голова молодого человека опустилась на подушки, сам он побледнел и глаза его сомкнулись.

Девушка позвонила. Прибежала ее мать и хозяйка дома. Больной нашел в себе настолько сил, что мог открыть глаза. Ему подали подкрепляющее питье, он успокоился под его влиянием и почувствовал радость, что видит возле себя людей. Он был рад, что может смотреть и следить взглядом за своею молодой сестрой милосердия. Девушка не избегала его взгляда и с такою же симпатией вглядывалась в его худое и бледное лицо.

Мать заметила этот обмен взглядов, учуяла пробуждающееся чувство, и сердце ее сжалось от боли и горести. Она боялась отгадать все, смотря на дочь, на ее светящиеся глаза, бледные щеки и и на румянец, который то сразу появлялся, то столь же быстро исчезал. Она боялась отгадывать, смотря на лицо молодого человека, утопающее в подушках. Мысль, что этот обреченный на смерть привлек любовь ее дочери, страшила ее. Она была бы рада оттолкнуть эту мысль, но та упорно возвращалась к ней. Перед глазами ее души вырастал образ с неясными и неопределенными очертаниями. Она хотела бежать от него, но образ становился все более и более ясным.

Пришел доктор и своим юмором и швейцарской бесцеремонностью разогнал тяжелые думы матери.

Вечером обе женщины оказались одни.

У матери нехватало отваги возбудить важный вопрос дня, она не знала, как начать разговор. И только после долгой внутренней борьбы она решилась спросить:

— Есть надежда, что этот молодой человек выздоровеет?

— Не имею никакого понятия, — ответила девушка.

— Он произвел на тебя впечатление.

— Впечатление несчастия, милая мама.

— Ты чувствуешь к нему симпатию?

— Да, и очень рада, что, когда исполняю свою обязанность, то это соединяется с чувством, которое порождает симпатию.

Мать колебалась с минуту.

— Деточка моя, скажи мне, но только истинную правду...

— Мама! — грустно ответила девушка, — я только и живу правдою.

— Я не обвиняю тебя, но есть различные оттенки, с которыми говорят правду.

— Ты не научила меня скрывать перед тобой мои мысли.

— Тебе жалко было бы покинуть Монтрэ?

— Теперь было бы очень жалко.

— Почему?

— Здесь мне хорошо, и если я не могу жить на родине, то я с радостью останусь здесь.

— Мы могли бы воспользоваться хорошею погодою и возвратиться сюда.

— Хорошо, но тогда больному помощь будет уже не нужна.

Мать боялась вынудить у дочери признание, но она всетаки добавила:

— Прежде ты так и рвалась отсюда.

— Мне было скучно без дела.

Они обе замолчали. Им было ясно, что они не могут быть искренними и откровенными. Каждая из них на дне сердца скрывала невысказанные мысли.

Молчание было тягостно и надрывало нервы обеих. Мать задумавшись сидела в кресле, девушка ходила по комнате, останавливалась у окна и смотрела на лодки, скользившие по поверхности воды. Вдруг она обернулась и сделала шаг вперед; мать навстречу ей открыла объятия.

— Мама! — шептала опа, прижимаясь к ней, — какая-то сила привязывает мои мысли к его постели, я с восторгом смотрю на это худое лицо, его шепот до сих пор раздается в моих ушах, и я чувствую огонь его глаз на моем лице.

— Поедем! — воскликнула мать.

— Зачем? Судьба бросила нас на его дорогу, подождем, что она даст еще. А если это его последние минуты... он ничего от нас не требует, кроме того, чтобы мы положили руку на его горящую голову... и тут бежать? Мама, я не боюсь смерти, и если она придет...

— Ты полюбишь его, — сказала мать.

— До сих пор еще никто не добивался моей любви.

— До сих пор ты была ребенком.

— Если я потеряю его,то... не на долго, — хотела было сказать она, но удержалась. — Мама! мы столько потеряли на свете, столько надежд, столько любимых людей.

— Так зачем же еще... — шепнула мать.

— Правда, но бежать — это значит изменить нашим чувствам и нашим правилам. Мы стыдились бы заглянуть в лицо друг другу. Нет, мы не убежим, и пусть будет то, что скажет судьба.

В дверях показалась горничная и объявила, что доктор и больной просят барышню пожаловать.

Девушка слегка покраснела.

— Слышишь, мама, а ты хотела бежать. Мы нужны, без нас обойтись не могут.

Она поцеловала мать в лоб и убежала.