Фабрика драконов

Глава 29

В полете.

Суббота, 28 августа, 11.09.

Остаток времени на Часах вымирания:

96 часов 51 минута (время местное).

— Что?! Какой, на хрен, единорог! — не на шутку взбеленился я. — Вообще, что за хрень!

— Никакой хрени здесь нет, — парировал Кто. — По крайней мере, мистер Черч относится к этому очень даже серьезно. Он… — Слова зама по науке прервала пронзительная тема из «Призрака оперы». Кто покосился на свой сотовый. — Вот вам: легок на помине.

— Это у вас такой рингтон? — спросил я.

— Только для мистера Черча, — пояснил Кто, открывая телефон.

— Да? Конечно. Даю вход.

Экран разделился надвое; на одной половине теперь сидел в своем кресле шеф.

— Специально звоню по скайпу, чтобы у вас обоих была прямая видимость, — сказал он.

— Что это там за ересь на видео?.. — начал было я, но он перебил, поднеся палец к губам:

— Сначала о главном. Вы рады будете узнать, что состояние сержанта Фарадея оценено как критическое, но стабильное. Он лишился селезенки, но в отношении остального доктора проявляют оптимизм.

— Слава богу! Первая хорошая новость за сегодня.

— К сожалению, она же и последняя, — обрадовал Черч. — ДВБ все так же долбится в ворота, а президент еще не восстановился для контроля над администрацией. Так что мы по-прежнему в осаде.

— Красота. Кого-нибудь еще из наших взяли?

— Неизвестно. Девяносто три процента состава благополучно доложились. От остальных семи ни слуху ни духу. Часть из них на заданиях, а остальные… И вся команда Петерсона.

— Ч-черт, — в сердцах сказал я. Ну не может же такого быть, чтобы всех ребят Хэка взяли и повязали.

— Как тебе видео с охотой? — осведомился шеф.

— Ересь какая-то, — сказал я. — Сейчас графикой что угодно можно сделать.

Тут вмешался Кто.

— Компьютерной анимацией здесь и не пахнет, — категорично заявил он. — Мы консультировались у троих специалистов из «Индастриал лайт энд мэджик» — команда самого Джорджа Лукаса по спецэффектам, — слышали, наверное? Так вот, они…

— Как это вы, интересно, к ним пролезли? — перебил я.

— У меня там есть один хороший знакомый по отрасли, — вместо Кто ответил Черч.

Я сдержал невольную улыбку. У Шефа, где ни копни, везде есть товарищ «по отрасли», что бы это за отрасль ни была.

— А Ноев ковчег вы тоже можете добыть? — сухо сказал я.

— Настоящий или который в кино? — переспросил шеф с вполне серьезным видом.

— Дело в том, — вернул нас к теме обсуждения Кто, — что ребята из ИЛЭМ отсмотрели то видео на всех своих мониторах, пропустили через всякие фильтры и счетчики. Даже алгебраический анализ волосков гривы сделали, основанный на синхронности движения под соответствующим углом солнца. И однозначно доложили, что комар носа не подточит: изображение подлинное.

Я спесиво фыркнул.

— Ну, значит, это просто лошадь была с прилепленным рогом!

— Предположение неудачное, — заметил Черч.

— А что мне еще сказать?

— Снова повторяю, — опять вклинился Кто, — мы досконально изучили видео: рог совершенно подлинный, не раскачивается и не хлябает. В нем с полметра длины, а в основании он достаточно тонок. Так что будь рог приклеен или привязан — непременно начал бы раскачиваться. А теперь вспомните: существо встряхивало на скаку головой и затем резко упало, а рог, между прочим, держался намертво. Ну не гвоздями же он был к черепу прибит, в конце концов!

— Тогда я сдаюсь, — действительно сдался я. — Видно, в тот день, когда мы в полицейской академии проходили невиданных зверей, я пропустил занятия.

Черч взял с тарелки печенье и задумчиво надкусил.

— Мысль о природной мутации можно отбросить, — гнул свое Кто. — Рог размещался строго по центру лба; иных выростов или признаков деформации нет, так что ни о каком врожденном уродстве речи тоже не идет.

— Ну а о хирургическом изменении? — снова усомнился я.

— Такое в принципе возможно, — ответил Кто, — но маловероятно. Так как потребовалась бы большая и непростая косметическая работа, чтобы скрыть следы вмешательства, а мы ничего подобного не наблюдаем. Даже у хороших косметологов после операции остается след. Тем не менее окончательно от этой версии отказываться не будем, хотя бы из-за ее логичности. Если только это животное не было уцелевшим представителем некоего исчезнувшего вида, вошедшего в свое время в мифологию.

— Я лично думал, — заметил я, — что миф о единорогах вырос из сказаний древних первопроходцев, впервые увидевших носорогов.

— Не исключено, — согласился Кто. — Или нарвалов — представителей семейства китообразных с одним зубом, который смотрится примерно так же, как у этого животного на видео. Еще в восемнадцатом веке дельцы очень даже выгодно торговали клыком нарвала, выдавая его за рог единорога.

— Еще предположения есть? — спросил Черч. Лицо у него было непроницаемым, хотя, сдается мне, гипотезу о криптидах он воспринимал не многим лучше, чем я.

— Везде имеет место генетика, — высказал мнение Кто, но, увидев мою скептическую мину, поспешил добавить: — Нет, я не говорю о восстановлении ДНК вымерших видов; никакого «Парка Юрского периода». Я имею в виду радикальную генную инженерию. Трансгеника — перенос генов от одних особей другим.

— Ага, — ухмыльнулся я. — А теперь подумайте, с кем надо спарить лошадь, чтобы получился единорог. Лично мне сложно представить кобылу в одной кровати с нарвалом.

На это улыбнулся даже Черч.

— О скрещивании речи не ведется, — сказал Кто. — Слишком проблематично, да уже и малость устарело. Трансгеника — это генетическая манипуляция на эмбриональной фазе. Быть может, кто-то взял гены, я не знаю, от носорога или от нарвала, и ввел их в ДНК лошади. А результат мы видели на записи.

— И такое возможно? — по-прежнему со скепсисом спросил я.

— Если отправить машину времени на месяц назад, я бы еще сказал: «Скорее нет, чем да». Но, гм… — Он навел пульт, и на экране вновь возникло недвижное животное. — Вот смотрите. Трансгенная наука развивается, можно сказать, в геометрической прогрессии. Сейчас уже есть козы — да-да! — дающие в молоке еще и паучий шелк. Им ввели гены паука-кругопряда. Сейчас таких коз в Канаде целая ферма.

— Во дела, — я даже не нашелся что и сказать.

Кто между тем, набирая обороты, увлеченно продолжал:

— Делать эти «чудеса» есть два действительно эффективных, апробированных способа. Вы или трансформируете стволовые клетки эмбриона для роста в тканевой культуре с желаемым ДНК, или же вводите нужный ген в пронуклеус оплодотворенной яйцеклетки животного. Мы это уже сколько раз проделывали с яйцеклетками мышей. Очень удобный материал в работе. Легкий.

— Ох и гадом же вы, наверное, были в детстве, — пробормотал я.

Кто лишь полоснул меня взглядом.

— Так, ну ладно… И вот, значит, кто-то плодит у себя этих чудо-животных. Хвала безумству, ха-ха. Но зачем кому-то посылать нам это видео? И почему мы придаем ему значение? Выходит, тут можно выйти на что-то большее. Гораздо большее.

— Прежде чем мы до этого дойдем, — сказал Черч, — давайте-ка поразмыслите за меня. Если б такое животное действительно существовало или было создано искусственно, кому на него в принципе охотиться? И зачем?

— Охотиться, да еще на такое-то уникальное животное? Да вы что, тут-то как раз вся и прелесть!

— Вот как?

В голове у меня ожило воспоминание.

— Когда я учился в колледже, у меня был сосед по комнате, отец которого охотился, как говорится, но-крупному. Типа бизнесмен с не до конца атрофированным первобытным инстинктом охотника-собирателя. Так вот, он денег не жалел даже на информацию о больших кошках. И если ему сообщалось о какой-то особо крупной, то он с друзьями бросал все, прыгал в самолет и летел в Африку или Южную Америку, куда-нибудь в джунгли, к черту на рога. По всему миру кочевал. И каждый из них брал с собой исключительно малокалиберную винтовку и к ней патронов штук пяток. А все для пущего риска. Малый калибр, патронов в обрез, да против крупного зверя — еще неизвестно, кто кого, — это же сплошной адреналин! Когда я на Рождество очутился со своим приятелем в доме у его папаши, там на стенах висело пять звериных голов — оскаленных, здоровенных голов гигантских кошек. Ну просто рекордных по размеру.

При этом папаша мечтал наконец добраться до Азии. И тут облом: там как раз запретили охоту на тигров. — Я сделал паузу. — И вот, я тогда был где-то на старших курсах, охотник тот улетает якобы на конференцию, где-то в Японии. А месяцев через пять после возвращения — мне товарищ рассказывал — какой-то «друг» берет и присылает ему подарок: голову громадного тигра. Я уж не стал спрашивать, папина ли это работа. Разумеется, ни товарищ по комнате, ни я особо не верили, что он мог повесить на стенку чей-то чужой трофей. Да еще такой.

— Улавливаю смысл, — кивнул Черч.

— Ну да, — нахмурился Кто. — Вы что, хотите сказать, кто-то специально генетически выращивает единорогов для охотников за трофеями?

— А почему нет? — спросил я. — Если эти съемки, по вашим словам, действительно подлинные, то в таком случае мы, скорее всего, отсматривали частную охоту. Если не частную — снимки бы фигурировали в каждой газете, а уж про инет я вообще молчу. А учитывая, какие деньги отдавал за охоту на больших кошек папик моего товарища… Могу лишь догадываться, сколько можно выложить за действительно уникальное животное.

— Что ж, — вздохнул шеф. — Олигархи счета деньгам не знают. Миллионы кладут не глядя. Оценка на пять баллов, капитан, и прекрасно увязывается с присутствующими на видео людьми. Их лица и голоса мы прогнали через программу распознавания и троих в этой пятерке, похоже, установили. Один из них Гарольд Сандерленд, брат техасского сенатора Д. П. Сандерленда. В основном трутень, живущий на немалые деньги семьи. А брат его, Джей Пи, — это мозги, один из самых ярых лоббистов законодательства по биотехнологиям. Ратует за ассигнования на генетические исследования в сельском хозяйстве. «Ясновидец» пока не выявил прямой финансовой связи между Сандерлендом и прибылями в биотехе, но в свете этого видео я удивлюсь, если мы со временем чего-нибудь не выкопаем.

— Ну и… что?

— А то, что Д. П. Сандерленд — близкий друг вице-президента Уильяма Коллинза. Очень близкий.

— Опа, — вырвалось у меня. — Так это… прямо в дамки.

— Точно так. На данный момент мы определяем, как интересы Сандерленда в продвинутой генетике могут быть связаны с крестовым походом вице-президента против ОВН.

— Может, совпадение? — предположил Кто, но мы его проигнорировали.

— А кто там еще на видео?

— Гм, — кашлянул Черч. — А вот это действительно вопрос. Человек, управляющий охотой… что ты в нем заметил?

Я пожал плечами.

— Ну, что он на самом деле немец, который пробует имитировать южноафриканский акцент. Или немец, живущий в ЮАР достаточно долго, так что даже акценты у него накладываются один на другой. А кто он?

— Если на видео действительно он, а программа фиксирует это с высокой степенью вероятности, то запись начинает представлять уже отнюдь не один лишь научный интерес. Более того, она заводит нас на некую весьма опасную территорию. Мы считаем, что зовут этого человека Гуннар Хекель. Ты о нем не слышал, но когда-то он входил в группу киллеров, известную как «Братство косы». Название несколько напыщенное, но шороху в свое время они задавали нешуточного. Весьма жесткие ребята. И меткие стрелки. Причем очень изолированные: все вчетвером никогда не встречались, так что, даже если их поймать, они не смогут друг друга идентифицировать. У каждого из группы имелось свое кодовое имя: Хекель был Севером; другие, соответственно, Югом, Востоком и Западом. Коды никак не связаны с местом происхождения своих носителей — суть по большей части направлена на то, чтобы скрывать фактические имена. Они действовали несколько лет на исходе холодной войны. Досконально известно то, что трое из этого «Братства» уничтожены.

— А Хекелю удалось уцелеть? — понял я.

— Нет. Гуннар Хекель считается мертвым.

— Только не говорите мне, что это зомби, — сказал я.

Черч проигнорировал ремарку.

— Свои скверные дела Хекель и «Братство» вершили в последние годы холодной войны. Они были мышцами в еще одной группе с не менее характерным названием — «Конклав», состоящей из немецких экспатриантов, многие из которых были нацистами, избегнувшими суда после войны. Хекель — сын нацистского ученого, и, хотя родился после войны, убийцей он был со стажем; считай, весь приклад в зарубках. А мы до недавних пор считали, что он уже снят со счета.

— Снят со счета? — переспросил Кто.

— Убит, — ответил я за шефа. — А где гарантия, что ваша программа насчет него попала в яблочко?

Глаза Черча за стеклами «хамелеонов» блеснули.

— В личном знании.

Слова осязаемо повисли в воздухе.

— Тогда получается три возможности, — рассудил я. — Четыре, если у Хекеля есть близнец.

— Близнеца нет.

— А сын?

— Известно, что у него была лишь дочь, которая в два года погибла в автокатастрофе вместе с матерью, женой Хекеля. В их смерти подозревается сам Хекель. Человеку на записи примерно лет пятьдесят. В апреле ему должно исполниться пятьдесят один. Так что речь идет об одном и том же персонаже.

— Что ж, тогда или программа у вас с изъяном, или… Но, по вашему рассказу, она в основном действует без сбоев, так что… Вы говорите, личное знание… Быть может, ошибаетесь вы?

— У меня есть копия протокола о его вскрытии. С детальными снимками свидетельства о смерти. Как только ДВБ от нас отвяжется, я направлю в ЮАР дипломатический запрос насчет эксгумации Хекеля. Второй экземпляр — на образцы тканей, которые, вероятно, еще хранятся в больнице Кейптауна, где проводилось вскрытие. — Черч откинулся в кресле. — До меня так и не доходит, откуда он на видео в добром здравии. По крайней мере один из этой группы имеет при себе оружие последней модели, так что перелицовкой старых кадров это быть не может. И пока у нас не появится новых свидетельств, придется уживаться с мыслью, что Хекель каким-то образом выжил. Основное беспокойство вызывает то, какие силы за ним стояли. Не хочу быть излишне пафосным, но «Конклав» представлял угрозу, можно сказать, для всего человечества. Впечатляет уже сам список совершенных ими преступлений, а три или четыре самых масштабных — с устранениями ведущих политиков — осуществлялись с использованием террористических организаций, финансируемых паутиной подставных фирм.

— А чего они вообще добивались?

— Для начала, на их счету этнические чистки, и их почерк угадывается в самых кровавых расовых конфликтах второй половины двадцатого века. У них были длинные руки и большие ресурсы, что позволяло устраивать локальные бунты, цветные революции, путчи… Они даже тайно высылали диверсионные группы, специально загрязнявшие водоемы в Африке и Израиле. Есть подозрение, что они прикладывали руку к распространению эпидемий в странах третьего мира. Было отслежено несколько случаев, когда «Конклав» финансировал геноцид, целью которого было умертвить как можно большее количество «расово неполноценных».

— Получается, речь идет о нацистской доктрине расовой чистоты? Истребить всех евреев, цыган, чернокожих — словом, всех, помимо светловолосых, синеглазых «детей Одина»?

Черч кивнул.

— Смерть Адольфа Гитлера едва ли кладет конец геноциду. Просто мировым правительствам стало политически выгоднее удерживать это вне фокуса общественного мнения, называть каким-то другим именем: обвинять террористов, сепаратистские течения. — В голосе шефа звучала нехарактерная для него горечь. И мне было совершенно не в чем его винить. — Пойми меня, капитан: это давно уже не элемент сугубо немецкой культуры и даже не арийский идеал. В войне с этническим геноцидом Германия давно с нами. Нет, эти мужчины и женщины — часть некой призрачной нации, которая сама по себе. Они более не хотят преобразовать какой-то отдельный народ; им теперь подавай весь мир.

— А Хекель у этих сволочей — кнопка запуска?

— Был, — уточнил Черч, потрогав очки и вновь принимая обычный, сдержанно-нейтральный вид. — А возможно, что и есть.

— Пожалуй, теперь я понимаю, почему это видео вас так насторожило. Если животное на съемке — продукт каких-то навороченных генетических разработок, созданных не без участия Хекеля и его патронов, и если они все те же козлы из «Конклава» или как там его еще, то получается, враги ушли от вашего удара, живут себе и преспокойно орудуют вот уже много лет, да еще и выходят на передовые рубежи небезопасной в целом ряде вопросов генетики? Так?

— Да, — медленно кивнул Черч.

Доктор Кто зацвел улыбкой.

— Я же говорил, у вас от этого видео крышу сорвет.

— Ага. Рад, что осчастливил вас, док.

— Эй, — сказал он, демонстративно поддергивая рукав и обнажая желто-коричневатую кожу. — Я, кстати, у них тоже кандидат на переделку. Но тем не менее достойно похвалы: какой размах, какое воображение!

— Нет, ни хрена не достойно, — ответил я.

— Когда вернешься в Ангар, — произнес шеф, — я дам тебе более полное досье на «Конклав» и те усилия, что предпринимались для его устранения. А пока важно помнить, что нас к Гуннару Хекелю ведут только две нити, а сам Хекель — единственная нить в «Конклав», если он в самом деле существует. Первая связь — данное видео, хотя мы даже не знаем, кто и зачем его послал. Вторая — то, что хранится в «Глубоком железе». Может, там вообще ничего нет, но тот факт, что в хранилище на аналогичном задании застопорилась наша «Пила», заставляет сделать вывод: связь эта не эфемерная.

— А больше никаких ассоциаций не возникает? Там еще была какая-то «волна вымирания».

— Нет, но мы пройдемся по всему этому повторно, «Ясновидцем». Сложно прочесывать что-то, не имея о нем предварительных представлений. Иначе, может, мне бы и Google хватило.

— Вы что, и через Google тоже искали?

Вопрос он проигнорировал.

Раздался мелодичный звон, и послышался голос Ханлера:

— Пристегиваемся, капитан. Идем на посадку.

— Какие будут указания? — обратился я к шефу.

— Первый приоритет — вычислить и проверить, что может там хранить семья Хеклер. Второй: выйти на след команды Петерсона.

Судя по мрачноватой мимике, расстановка приоритетов вызывала у него восторг не больший, чем у меня самого.

— Поддержки при операции у нас нет, — продолжал он. — Я бы, разумеется, не пренебрег подмогой СВАТ,[10] армейского спецназа и национальной гвардии, но в нынешних обстоятельствах звонить им не берусь. У тебя есть Симс и Рэббит. Им я сподобился организовать машину технической поддержки, так что оружие и бронежилеты у вас будут, но без тонких средств. И больше пока о землю нам опереться нечем.

— Задача для троих, о которую сломала зубья даже «Пила»? Круто.

— Спрос с вас нешуточный, но, поверь, дело того требует. Зря кадрами я не разбрасываюсь. Задача первостепенной важности. Противостояние может оказаться таким, о каком мы и не догадывались.

— Если у нас новый враг, шеф… Перед ними тоже может оказаться противодействие, о котором не догадывались они.

Черч смерил меня долгим взглядом.

— Удачной тебе охоты, капитан.

Глава 30

Ипподром Сандаун-Парк, Саррей, Англия.

Девять недель назад.

Клайв Монро смотрелся не совсем тем, кем он был на самом деле, но выглядел безупречно: серый деловой костюм в пепельную полоску, лакированные короткие сапожки и шляпа-котелок. Так что по одежке он безусловно соответствовал образу лондонского финансового воротилы, решившего на выходные махнуть на скачки в Сандауне. Решительно все на нем: и безупречно подстриженные усики, и даже зонт в шикарной машине — годилось на рекламный плакат британского бизнесмена.

Впрочем, подобное впечатление мог составить лишь случайный прохожий; любой же, с кем Клайв Монро встречался взглядом, тут же менял свое мнение. От этих темно-карих глаз веяло мертвенной холодностью. Никаких эмоций — лишь алчный расчет и льдистый холод. Безжалостные глаза. Даже скупая улыбка (если она вообще появлялась) не зажигала в них огонек юмора; нет — они постоянно обшаривали, выщупывали, буравили. Когда Клайв Монро в итоге выдавал цену, то будьте уверены, что объект просчитан им до последнего пенни. Нет, не в деловом смысле, а вообще как таковой. В итоге он вызнал о своем визави достаточно для определения нужной стратегии и знал наперед, что именно этот самый визави произнесет или сделает.

Причем оценка переговорщика выходила в основном без погрешностей.

Клайв Монро уже двадцать лет как был инвестиционным банкиром, и этот взгляд, холодный, пронизывающе-оценивающий, делал его неодолимым оппонентом, шла ли речь о портфельных инвестициях или о партии в бильярд. Двадцать один год назад он был другим человеком, с работой иного рода, где способность оценивать ситуацию и людей всякий раз пригождалась, оборачиваясь тем, что он в итоге оставался в живых там, где прочие падали замертво направо и налево или исчезали без следа.

Сейчас Монро мимо принимающих ставки букмекеров прошел к лестнице в зарезервированные ложи, где его ждали на коктейль между третьим и четвертым заездами. Сам Монро ставки на скачках не делал принципиально, хотя порой и тешился тем, что просматривал каталоги с представленными к забегу лошадьми и взвешивал их шансы применительно к погоде, характеру поля, числу барьеров и углу наклона, ведущего к финишному столбу. Если бы он ставил, то в кармане у него всякий раз оказывался бы выигрыш как минимум на два заезда из трех. Когда случалось такое, что Монро по обстоятельствам проводил на ипподроме весь день, он мысленно делал безошибочный суммарный прогноз насчет размеров ставок и выигрышей. Например, в прошлом году он все равно оказался в выигрыше на тридцать тысяч фунтов, даже когда выбранная им лошадь в финальном заезде вдруг на скаку обрушила третий барьер, а на нее повалились двое других фаворитов скачек.

Итак, Монро взошел по ступеням к зеркально сияющему ряду лож, где его как своего встречали лорд Моубри и еще трое парламентариев-консерваторов, известных своим пристрастием к скачкам и вообще к лошадям. Сам Моубри был в этой тусовке завсегдатаем и почти весь свой бизнес вершил в промежутках между скачками.

Они радушно пожали друг другу руки, а лакей в белой ливрее поднес Клайву его всегдашнее: джин-тоник (джина по минимуму, тоника по максимуму). Клайв, даром что сидел на таблетках от малярии (ох уж эти зловонные болота Западной Африки), по устоявшейся привычке не мог отказаться от богатого хинином напитка.

Содвинув бокалы, все воссели в кожаных креслах.

— Ну что, — выждав, когда уйдет лакей, отрывисто бросил лорд Моубри, — ты рассмотрел наше предложение?

Клайв, прихлебнув, молча пожал плечами.

— Что, накинуть надо? — надменно фыркнул Клайдсдейл, старший по возрасту из парламентариев.

— Да нет, не надо. Благодарю за щедрость.

— Ну так чего ж межуешься, черт тебя дери? — потерял терпение Моубри — глава богатой семейной династии и владелец стольких фирм, что демонстрировать светскость ему давно уже было необязательно. Клайв это понимал, а потому не принимал близко к сердцу.

— Да мне хватает и того, что у меня есть, — ответил он невозмутимо. — Я вот уж сколько лет сижу на акциях «Энфилд и Мартин». Так что если захочу, через годок-другой расстанусь с ними — и в отставку. Вот тогда на досуге и уйду с головой в скачки.

— Да какие там скачки! — взвился Клайдсдейл. — Тебе с нами купоны стричь нужно!

— Будь дело в деньгах, Саймон, я бы вон там, у букмекеров, отирался. Кстати, имеет смысл поставить на Виолетту: она нынче под четвертым номером.

— Не до нее сейчас, — досадливо отмахнулся один из членов парламента. — Кстати, интересно: ты сам на скачках день-деньской, а хоть бы раз поставил. Зачем тебе вообще все это?

— Каждый развлекается по-своему.

— Да ну его! — с горьким сарказмом воскликнул лорд Моубри, полоснув Монро синей молнией взгляда; тонкие губы спесиво поджались под топориком породистого носа. — Он же сказал: для него дело, видите ли, не в деньгах. Понимаешь, Монро, ты нам в этом предприятии необходим. Ты знаешь ментальность этих людей. Тебе никто не напустит пыль в глаза. Потому мы и привлекаем тебя к делу. Вся наша схема зависит от человека с нужным опытом в данной области.

Забавляло то, что ни Моубри, ни остальные не оглашали ни сути, ни потенциальной цели своих замыслов. Похвальная осмотрительность, выдающая вместе с тем дилетантизм в данной теме этих почтенных, щедро наделенных деньгами и властью господ. Одно дело — зарабатывать на валютных торгах, как Клайдсдейл, или на животноводстве, как эти двое, Бейкерсфилд и Хате, или на растениеводстве, чем последние пятьсот лет занимается семейство Моубри, и совсем иное — вопросы продвинутой генетики, в которой эти респектабельные джентльмены, судя по всему, ни уха ни рыла. В самых общих чертах их замысел состоял в том, чтобы скупать генетические исследования у мающихся на безденежье НИИ, НПО и КБ бывшего Советского Союза; так сказать, на постсоветском пространстве. Куда ни глянь, всюду здесь призывно лежали миллионы затраченных впустую человекочасов квалифицированного научного труда, где государственных, где частных предприятий — в России и Узбекистане, в Латвии и Армении, — бери хоть голыми руками. Многое здесь, бездарно брошенное с распадом СССР на произвол судьбы, безнадежно устарело, но было и такое, что могло стать для Моубри и его заокеанских партнеров источником баснословных прибылей, стоило лишь с умом отдать этот скупленный за бесценок материал на доработку в их дочерние компании и фирмы клиентов. Ключом здесь могло стать приобретение информационных материалов и дальнейшая их доводка в современных, снабженных суперкомпьютерами лабораториях, которые отделяли бы зерна от плевел уже освоенной, отработанной информации. Советские ученые зачастую были в своих исследованиях дерзкими радикалами, по наитию, а то и вопреки здравому смыслу внезапно прорываясь вперед, наплевав на существующие международные запреты и ограничения в целом ряде аспектов физиологии и генетики человека и животных.

Изначально идея принадлежала Моубри, приобретшему как-то чуть ли не задаром набор старых жестких дисков, на которых нежданно-негаданно оказалась ценнейшая информация по трансгенным мутациям лососевых рыб. В результате одна из его фирм — средней руки рыбный питомник — стала производить лосося весом на восемь процентов выше обычного. Эти восемь процентов обернулись для Моубри миллионными дивидендами. Тогда он исподтишка начал покупать другие, казалось бы, нефункциональные результаты исследований (дескать, беру себе в убыток, разве что из любви к науке). И вот пару лет назад он набрел таким образом на исследование гормонов роста крупного рогатого скота, оказавшееся новым словом в науке. Его скотоводческие хозяйства в Южной и Центральной Америке превратились просто в золотые россыпи. Проблема была лишь в том, что дремавшая доселе кошка все же выскочила из мешка. За аналогичные исследования начали борьбу другие производители; да и русские, очухавшись, заявили о своих правах. Так что со скупкой приходилось поторапливаться, пока, не ровен час, война за золотую генетическую жилу не уперлась в какие-нибудь спешно принятые законодательные препоны. Тогда прощай сверхприбыли.

Пару лет, с началом кризиса в Штатах, ему еще как-то удавалось удерживать пальму первенства, но теперь, когда биотех повсеместно стал показывать благополучные темпы роста, отрасль начало лихорадить от конкуренции.

Истинная проблема состояла в том, что многие ценные материалы можно было добыть лишь на черном рынке или через брокеров, среди которых преобладали бывшие советские силовики и военные — сплошь хищные, безжалостные, без стыда и совести живоглоты, которым общепринятые правила и нормы ведения международного бизнеса, пусть даже полуподпольного, были, мягко говоря, побоку. При таком раскладе Моубри и его коллеги крайне нуждались в человеке, который бы разговаривал с этими вольтронами на их же языке и сам некогда плавал в этих кишащих акулами водах. Человек, который сам был бы акулой. В общем, такой, как Клайв Монро.

— Так говоришь, деньги тебя не волнуют? — вкрадчиво произнес Моубри. — Что ж, дорогуша, проверим. Мы тут посоветовались и предлагаем тебе довесок в полмиллиона фунтов. Можешь считать это подписным бонусом.

Клайв, вздохнув, оперся подбородком о сведенные в щепоть пальцы. Полмиллиона плюсом к трем, уже согласованным? Несмотря на каменность лица, сердце шелохнулось. Двадцать лет назад, уйдя из МИ-6, Монро практически расстался со шпионскими играми и подчас смертельной подковерной борьбой. Но сеть своих контактов сохранил. Всякое, знаете ли, бывает. Прежде иногда мелькала мыслишка: а вдруг снова пригожусь стране и тэ дэ и тэ пэ? Однако с годами этот дурацкий романтизм рассосался точно так же, как отошли в небытие времена легендарных героев разведки: чистые руки, холодное сердце… Гораздо больше его сеть подходила теперь таким вот жирным котам вроде этих парламентариев, а геройские сыны отчизны стали обычным товаром, которым Моубри со товарищи торговали налево-направо. Как он сказал: три с половиной миллиона фунтов? Необлагаемых налогом? В оффшоре?

— Что ж, — произнес он, видя, как алчные огонечки немедля вспыхнули в глазах компаньонов. — Если я соглашусь, то тогда: «А» — мое имя не фигурирует ни в каких документах; «Б» — мы ничего между собой не подписываем; «В» — я не сижу ни в каких ваших президиумах, и меня не теребят в качестве советника. Фактически я призрак. Ну, от силы один из друзей-джентльменов, имеющих обыкновение встречаться иногда на скачках.

— Не вопрос, — отреагировал Бейкерсфилд.

— Это первое. Второе: по выполнении заказа бонус в полмиллиона дублируется мне откатом от противоположной стороны. Если я добываю двойной пакет информации, из Чечни и Вильнюса…

— И еще из Казахстана, — подал нетерпеливый голос Халс.

— Ну хорошо, — Монро кивнул, — пускай от этих трех. Если я добываю все три, бонус удваивается.

Партнеры переглянулись.

— Ладно, — кивнул Моубри, сверля Монро колючим, цепким взглядом.

— И еще одно условие…

— А не много ли ты запрашиваешь? — подал ревнивый голос Халс.

— Это же я хотел спросить у вас. То, что я говорю, не обсуждается. Так вот: сделав для вас дело, я выхожу из игры.

А вот это пришлось партнерам явно не по нраву. Моубри, нахмурившись, покачал головой.

— Давай уж лучше сойдемся на том, что, когда дело будет закончено, мы сможем пообсуждать и другие проекты, ладно? Ты вполне сможешь работать поэтапно: запрос — дело, запрос — дело. А?

Клайв Монро лишь улыбнулся.

— Вы же знаете, цены у меня не стоят на месте.

— Ну, мы ж не арабы на базаре, чтобы рядиться из-за какой-нибудь там дерюги. Мы знаем, чего ты стоишь, и, когда нам сольют информацию, что на рынке есть очередной стоящий пакет, мы к тебе обратимся с соответствующим предложением. Только тогда, не раньше. Идет?

Монро сосредоточенно раздумывал минуты три. Его собеседники сидели, боясь вымолвить слово, чтобы не погубить успешный задел.

— Ну ладно, уломали, — сказал Клайв Монро, вставая. Остальные тоже поднялись: теперь они сердечно трясли ему руку, хлопали по плечу, поздравляли его и друг друга.

— А чего это мы про шампанское забыли? — панибратски возгласил Моубри. — А ну, всем взять бокалы! — Из тронутого инеем ведерка он вынул бутылку «Боллингера» и оценивающе ее оглядел. — Я, кстати, знал, что ты согласишься, — игриво подмигнул он безотказному старине Клайву. — Знал, что смогу на тебя положиться.

И тут бутылка внезапно лопнула, обдав всех шипучими брызгами и градом мелких осколков. Нет-нет, никакой пробки из нее не вылетело; как раз пробка, вместе с куском горлышка, осталась в руках у лорда Моубри, в то время как все остальное фонтаном разлетелось по ложе.

— Твою мать! — вякнул от неожиданности Клайдсдейл, машинально отпрянув и отряхивая с сорочки пузырчатые капли вперемешку со стеклянным крошевом.

— Боже ты мой, — выдохнул Моубри с оторопелым видом, — бутылку, ч-черт, должно быть, встряхнуло так…

Он осекся при виде Клайва, так же как и все устряпанного расшалившимся напитком. На лице у Монро расплывалась странная улыбка, словно он не к месту вспомнил что-то смешное. Глаза, утратив всегдашнюю расчетливую холодность, как-то потускнели.

— Ой, дорогой мой, — с участливым видом сказал Бейкерсфилд, делая шаг навстречу Клайву, которого, видимо, нечаянно задело разлетевшееся вдребезги стекло. — У тебя грудь…

Клайв смотрел вниз — туда, где белая сорочка под расстегнутым пиджаком и сбившимся набок галстуком все заметнее набрякала, но не потеками вина, а багровым цветком, пускающим растущие лепестки в складки одежды.

— Я…

Тут колени у него подогнулись, и он с глухим стуком рухнул на колени.

Халс и Бейкерсфилд попеременно, с медленно нарастающим ужасом переводили глаза то на остатки бутылки, то на шатко стоящего на коленях партнера по предприятию. Наконец они немо воззрились на окно ложи. На цельной глади витринного стекла виднелось отверстие с паутиной тонких трещин.

Негромкий хлопок, и там возникла еще одна дырочка. Вторая пуля бесшумно и невидимо глазу вошла Клайву как раз над левой бровью и вылетела из затылка, испачкав стену ложи жирным пятном из мозгов и крови. Истошно, в голос завопили четверо мужчин, заглушив падение тела Клайва на ковер. Звука выстрела никто не расслышал.

В трехстах метрах от места происшествия, в гуще деревьев, бросил наземь винтовку Конрад Ведер. Оружие было куплено и подготовлено специально для этого выстрела. Сноровистым движением он отстегнул длинные резиновые нарукавники и снял защитную маску. Все эти предметы были одноразовыми, чтобы частицы пороховой гари не попали на лицо и одежду. Ведер никогда не прикасался к оружию голыми руками. Все снаряжение он бросил в неглубокую ямку и, вылив на него целую банку бензиновой смеси, бросил туда зажженную охотничью спичку, не гаснущую при любой непогоде. С гудением взвился огонь. Туда же полетели латексные хирургические перчатки. Быстро пройдя древесный околок, Ведер поочередно подхватил и надел неброскую куртку и фетровую шляпу, кинутые на ветви. На опушке его дожидались большие резиновые сапоги, в которые он не замедлил сунуть ноги, обутые в самые что ни на есть расхожие дешевые кроссовки (здесь, на ипподроме, небось половина народа в такие обута). В сапогах, пальто и фетровой шляпе он смотрелся тем, за кого себя и выдавал: рядовым, неприметным работником, которых на скачках пруд пруди: ходят приглядывают за сущие гроши, чтобы все было нормально. Вокруг ипподрома Ведер курсировал вот уже две недели. Выйдя из зарослей, он заученным маршрутом обогнул скаковой круг и, пройдя еще через один пролесок, оказался с другой стороны трибун.

Затем он слился с тревожно гомонящей толпой, по которой уже успел прокатиться слух о каком-то убийстве. Надо же, как быстро срабатывает сарафанное радио! Протиснувшись наконец сквозь толпу, Ведер нырнул в туалет и, запершись в кабинке, снял и пальто, и шляпу, и обувь, сунув их в вынутый из-за мусорного бака пакет. Оттуда он, в свою очередь, достал сверток с ботинками, синей фуфайкой с логотипом местной футбольной команды, очками в дешевой оправе, ну и, разумеется, миниатюрным зрительским биноклем. В зашумевший унитаз полетели накладные усы.

Второй раз с толпой слился уже типичный зритель — один из сотен встревоженных и возбужденных вестью об убийстве — событии, делающем предстоящий заезд еще более интригующим.

Из заказанных семи мишеней это убийство было уже вторым. Первое не стоило и выеденного яйца: надо было отравить инвалида в коляске, чей некогда блестящий ум блуждал нынче в сумрачном лабиринте болезни Альцгеймера, сразившей его до срока. Итак, двое со счета; впереди еще пятеро.

Глава 31

«Дека».

Суббота, 28 августа, 14.06.

Остаток времени на Часах вымирания:

93 часа 54 минуты (время местное).

— Близнецы все еще в комнате для персонала, — доложил Отто. — Расспрашивают Баннерджи и остальных своих шпионов. Да, не успели вы отлучиться… Через пару часов, думаю, свернутся. Можете еще побыть в боксе для медитаций, если желаете.

— Нет, — сказал Сайрус, вылезая из танка сенсорной депривации.[11] — На сегодня хватит. — Он остро глянул на Отто. — Что-нибудь случилось?

— Да вот, еще одна потеря, — вздохнул Отто, подавая купальный халат.

Вода стекала Сайрусу по ногам, образуя на полу соленую лужу. Повернувшись спиной, он выставил руки, чтобы Отто надел на него халат.

— Потеря чего?

— Исследователя. Даниэль Хорст.

— Вирусолог?

— Эпидемиолог.

— И как?

— Разбил у себя в уборной зеркало и вскрыл вены, — сообщил Отто. — Истек кровью в ванне.

Сайрус, озабоченно насупясь, прошлепал босиком в угол, где стоял компьютер. Вышел в директорий персонала, нашел там Даниэля Хорста и через пароль попал на наиболее свежий замер психических параметров данного сотрудника. Прочел и нахмурился еще сильней.

— Вон там, внизу, все указано, — угодливо уточнил Отто. — В нижних сносках. И Гастингс, и Штеннер докладывали о возросших у Хорста уровнях стресса, частых головных болях, нервозности. Избегал смотреть коллегам в глаза. Явные признаки депрессии; снижение самооценки. Стал вечерами допоздна засиживаться в баре для сотрудников. В общем, классический случай.

— Не углядели, стало быть, — проворчал Сайрус.

— Да кто же мог знать? — развел руками Отто. — Все заняты своими делами.

— Моя вина. Неделями не считываю данных по людям.

— Да и мы, признаться, тоже. Вообще, патрон, надо бы больше полномочий передать надзирателям, что ли, а то ведь нас на всех не хватит. Если и дальше будем лично за всеми доглядывать, неизбежно зашьемся. — Он помолчал. — Или, может, сигомов побольше завезем? Надо же их чем-то занимать. Зачем простаивать?

— Эх, сейчас бы сюда Восемьдесят Второго… — Сайрус намеренно сделал паузу.

— Он не готов. Пока.

— А остальные?

— А что? Некоторые да. По крайней мере, их было бы достаточно, чтобы хоть как-то нас разгрузить.

Сайрус пожал плечами.

— Как бы смерть Хорста негативно не сказалась на состоянии персонала.

— Не волнуйтесь. Обнаружившая его уборщица доложила напрямую старшему надзирателю смены, а он — мне. Уборщицу я взял в карантин: со следующим рейсом она отправится в «Улей». Старший надзиратель — один из Хекелей, а у них все как в сейфе: умеют держать язык за зубами.

— Славно, славно, — с задумчивым видом произнес Сайрус. — А у нас есть легенда насчет отсутствия Хорста?

— Понадобился в «Улье». Уже пущен слух, что он получил завидное повышение и отправился в «Улей», где возглавит новый отдел. Хорст якобы и под стрессом-то ходил оттого, что переживал, возьмут его или нет. Такое уже срабатывало раньше, да еще и шло во благо: хорошо сказывается на боевом настрое и служебном рвении.

Сайрус кивнул. Персонал, посылавшийся в «Улей», в «Деку» никогда больше не возвращался. Исключение было минимальным: Отто с Сайрусом, кое-кто из Хекелей, плюс один-два ключевых специалиста; больше никому курсировать между двумя объектами не разрешалось. Никто, помимо узкого круга посвященных, даже не знал, где они находятся. Для профилактики в систему время от времени намеренно запускалась деза. Скажем, поддерживалась смутная молва, что где-то в Мексике находится некая «лаборатория А», а еще один объект готовится к запуску в Австралии. Причем ни то ни другое не соответствовало действительности. Просто подобные слухи оправдывали себя в случае внезапного исчезновения того или иного сотрудника.

Надо сказать, что последнее время количество самоубийств среди сотрудников «Деки» настораживало. Что касается алкоголизма и наркомании, то тут показатели были еще выше, хотя проводившийся с недавних пор забор мочи и крови перед выходом на рабочее место несколько снизил процент являвшихся в состоянии «измененного сознания». Эта борьба давалась ох как нелегко. Причем уровень все равно оставался высоким.

— А какой у Хорста был фронт работ?

— Болезнь Тей-Сакса.

— Так откуда у него стресс? Вы же его апробировали?

— Безусловно. Он не еврей; не было их и среди его близких знакомых. И интимных связей с еврейками у него не было. Более того, евреям он не доверял, что было отмечено в его изначальных оценках и собеседованиях при трудоустройстве. Он даже набрал у нас «семерку» насчет неприязни к евреям в сфере своей профессиональной деятельности, поскольку из-за них невозможно получить достойную работу или гранты.

— Так откуда ж у него депрессия?

— Оттуда, где у нас самое уязвимое место. Всегда одно и то же: совесть, видите ли. Как бы мы с этим ни боролись, они все равно доходят до точки, где над их видением мира и верой в новый порядок начинает довлеть страх.

— Страх чего? — сердито фыркнул Сайрус.

— Проклятия, вероятно. В той или иной форме.

— Ерунда. Мы их всех изначально тестируем на научный атеизм.

— Большинство атеистов — скрытые агностики или разуверившиеся теисты.

— И что с того?

— Как вы верно указываете во многих своих обращениях к персоналу, мы здесь все как на передовой. Поговорка насчет того, что атеистов под вражьим огнем не бывает, по большей части справедлива. Даже если вера их преходяща и условна.

— Ну и… Ты хочешь сказать, это моя вина?

— Вовсе нет, патрон. Я лишь говорю, что это признак неотъемлемой внутренней слабости, которую неминуемо смоет волна вымирания.

Сайрус, запахнувшись в халат, прошел к потайному окну. Отсюда открывался вид на производственные емкости и снующих вокруг работников в белых комбинезонах.

— Надо бы усерднее стараться разыскать ген, отвечающий за совесть, — сказал Отто.

— Чего я не понимаю, Отто, а понять бы мне надо, так это того, почему и каким образом подобное происходит, когда мы всегда, систематически, с непреложным упорством вводим каждому из нашей команды ученых препарат, подавляющий ВМТ-два?

ВМТ-2 (везикулярный моноаминный транспортер второго поколения) был мембранным протеином, переносящим моноамины вроде допамина, норепинефрина, серотонина и гистамина из клеточной цитозоли в синаптические везикулы. Генетик Джин Хэмер в свое время первым провозгласил, что этот ген наиболее активен у людей со стойкими религиозными убеждениями и наименее выражен у тех, кто не верит ни во что или почти ни во что. Сайрус живо проникся и этими, и некоторыми другими нейротеологическими воззрениями. Годы ушли у него на изучение связей между уровнями диметилтриптамина в шишковидной железе и уровнем всяческой духовной блажи.

— У нас никто из команды, — категорично заявил Сайрус, — не способен ни на какие верования, тем более религиозные.

— Мы это уже с вами обсуждали, патрон, — с непроницаемым видом заметил Отто. — Вы мне еще твердили о вашем полном неприятии теории насчет «гена Бога».

— Я не это, черт возьми, имел в виду, — буркнул Сайрус и, придвинувшись к Отто, вдруг заорал: — Я говорил, что не верю, будто бы он отвечает за всякую веру! За истинную веру он не отвечает! А веру ложную можно контролировать генетикой! — И далее, уже сдержаннее: — Я имею в виду веру во всякие там идеалы и божества, никак не связанные с божественной тропой расового развития. Никому с чистой, генетически незапятнанной родословной, верящему в верный и единственный путь к новому порядку, гена веры не требуется! Это непреложная истина веры как таковой. А подрывают ее, причем вот уже два с лишним тысячелетия, все эти католические и прочие свиньи, своими религиозными россказнями про этого еврея-искупителя!

Отто осторожным движением отер с лацкана брызги начальственной слюны.

— Как скажете.

Сайрус отодвинулся. Лицо его все еще горело, глаза яростно блистали.

— Получается, что-то в генной терапии не так.

— Разумеется, сэр, — сдержанно согласился Отто, — однозначно.

— В общем, цепочку прогоним еще на раз. Еще один круг генной терапии.

— Само собой.

— И чтоб никаких мне больше приступов совести! Это что еще за выходки?!

— Боже упаси, — скривился в улыбке атеист Отто, спеша уйти, прежде чем Сайрус не начал кидаться предметами.

Глава 32

Частный аэродром близ Денвера, Колорадо.

Суббота, 28 августа, 14.29.

Остаток времени на Часах вымирания:

93 часа 31 минута (время местное).

Старший с Банни встретили меня у спущенного трапа — оба в форме со знаками отличия, но, судя по всему, без оружия. Вид у них, понятно, не сказать, чтобы счастливый.

Ханлер пожал всем нам руки, но остался при самолете, а мы направились в небольшой ангар на краю летного поля. Внутри был припаркован приземистый фургон с логотипом мороженого; тем не менее облокотившийся на машину дядя торговца пломбиром никак не напоминал. Скорее он был бы похож на пожилого Ван Дамма, если б не ножной протез и явно боевые шрамы на лице.

— Кэп, — официально обратился Старший, — позвольте представить: Кирк Реймс, первый сержант морской пехоты. Возглавляет полевую поддержку денверского подразделения.

Имя у Кирка было вполне под стать образу, а рукопожатие такое, что впору кирпичи дробить, причем без всякой кирки.

— Рад видеть, кэп, — поприветствовал Кирк. — Наслышан. Обо всем.

— Судя по всему, мореход, — сказал я с улыбкой, — ты и сам можешь многое нам рассказать. Как тебе удалось улизнуть от ДВБ?

— Они слышали, что я инвалид. Ну и послали меня взять всего двоих. — Он пожал плечами-валунами. — Выходит, не рассчитали.

— Думали, инвалид, а он болид, — хмыкнул Старший.

— Значит, не рассчитали, — согласился я. — Ну а у тебя какие планы?

Кирк опять пожал плечами.

— Шеф велел обеспечить вам всяческую посильную поддержку. «Глубокое железо» — это полчаса отсюда. Я прикинулся потенциальным покупателем, спросил, смогу ли подъехать как-нибудь на неделе. И заодно узнал, какие у них часы работы. Сейчас они открыты. Их главный по продажам на месте. Звать Дэниэл Слоан. Вот информация. — Кирк протянул листок бумаги с контактными номерами и еще тоненькую папку. — Это основняк с их сайта. Спецификации, всякое такое.

— Молодчина, — одобрил я. Открыл папку, мельком глянул, закрыл. — Дорогой ознакомимся. Что у нас с амуницией? У меня только пукалка с двумя магазинами. Пополнить сможешь?

Наш морпех лишь ухмыльнулся и, махнув рукой дескать, айда, — подвел нас к машине и отодвинул дверь. Внутри находился целый мобильный арсенал. Здесь было представлено всякое стрелковое оружие, от станковых пулеметов до реактивных гранатометов.

— Ё моё-о-о, — только и сказал Старший, расплываясь в улыбке. — А не разрыдаться ль мне от счастья?

— У нас нынче что, Рождество? — поинтересовался Банни.

Минута-другая, и мы уже катили по окольной дороге, плавной дугой уходящей к заснеженным Скалистым горам. По дороге читали и обсуждали достоинства и недостатки интересующего нас хранилища. «Глубокое железо» упрятано в горных отрогах юго-западнее Денвера, представляя собой громадный разветвленный лабиринт ходов и камер, пронизывающих толщу известняка на манер сот. Архивы хранились на различных естественных «этажах» этой системы пещер; самые ценные, а следовательно, наиболее охраняемые и дорогостоящие «реликты» располагались на самых нижних уровнях, примерно в миле под землей. Я набрал кодовый номер Ангара в Балтиморе, запросив там Глюка — начальника компьютерной службы. Вообще-то звали его Джером Тейлор, но за годы безвылазного вращения в мире компьютеров он сделался таким глюкнутым яйцеголовым, что Глюком его стали звать даже родные. На схемах и микрочипах он съел такую собаку, что никто с ним даже рядом не стоял.

— О, кэп! Ты, что ли? — брякнул он жизнерадостно, как будто все происходящее было в сто восприятии не более чем компьютерной игрой. — Как оно?

— Слушай, Глюк, мы тут со Старшим и Банни находимся под Денвером, у «Глубокого железа», и…

— Ух ты! Это в том хранилище, где снимали пару забойных блокбастеров? Сейчас, погоди, вспомню когда…

— Круто, — опередил я, не давая ему возможности уйти в детали насчет исходного материала тех фильмов, а потом пятого, десятого и так далее, вплоть до последних ставок на виртуальных тараканьих бегах. Вот уж кто действительно двинутый из двинутых; им бы впору посостязаться в этом с Кто. Я даже не уверен, на кого бы из них поставил, случись спорить об этом на деньги. — Слушай, ты можешь взломать у них компьютерную систему?

— Обижаешь, — фыркнул он.

Я рассмеялся.

— Требуется детальная планировка этажей на всю эту халабуду. И точное местонахождение всего, что относится к неким Хекелям. Общая информация есть у доктора Кто, но мне нужно, чтобы ты копнул глубже и скинул все мне на нетбук.

— Как быстро?

— Час назад.

— Дай десять минут.

Он управился за девять.

Перезвонив, Глюк сообщил:

— Ну что, скинул тебе план этажей, а также базу данных по всем клиентам. Хекель в директории только один. Звать Генрих. Бокс у него нестандартный, десять на двенадцать метров, расположен на уровне «J».

Выведя на нетбук схему расположения, я тихо чертыхнулся: «J» — это на самом дне, целая миля вниз.

— А что там хранится, ты можешь мне сказать?

— Минуту, — ответил Глюк, проворно стуча по клавишам. — Так, основной жесткий диск указывает: «Записи». Но тут есть еще отдельная база данных по ревизиям, и в ней указано: «Коробки с папками — знак умножения — триста пятьдесят одна». В бокс ведут две двери, обе опечатаны поверенными. Содержимое проходит как «смешанные бумажные носители». На одной коробке значится: «МФ». Думаю, это или микрофиши, или микрофильм.

— А какого рода записи, не говорится?

— He-а. Указывается, что коробки были опечатаны Хекелем перед смертью, а в завещании у него есть пункт, что вскрыть архив может только юридически уполномоченный член семьи. Но ныне живущие члены семьи почему-то не указываются. Хранение имущества и надзор за ним осуществляется юридической фирмой. Печати каждый год инспектируются. Похоже, проверяет их присяжный поверенный. За все годы поверенных было несколько, причем все от одной фирмы: «Биркхаузер и Бернардт», Денвер. Печати также заверяются представителем «Глубокого железа». Содержимое, похоже, лежало все это время недвижимо, так как не был найден наследник. Я, пожалуй, взломаю эту контору и посмотрю, есть ли у них что-нибудь на этот счет.

Поблагодарив Глюка, я не мешкая ввел в курс дела Старшего и Банни.

— Наследника нет, — задумчиво рассудил Старший, — кроме Гуннара Хекеля, который, как я понимаю, восстал из мертвых и охотится на единорогов в Южной Америке. Надо же, как странно устроен мир.

— Я бы с таким житьем-бытьем вовек не расстался, — мечтательно признался Банни.

— Прибыли, — сообщил Кирк.

Глава 33

Центр контроля заболеваний, Атланта, Джорджия.

Суббота, 28 августа, 14.31.

Остаток времени на Часах вымирания:

93 часа 29 минут.

— Слышь, Иуд, — позвал Том Ито. — Помнишь вирус, о котором ты как-то спрашивал? Тот, что однажды появился, мелькнул и пропал?

— Ну. А что?

— Так он опять вернулся. Ты вот зайди в имейлы.

Иуда, развернувшись на стуле, застучал по клавишам ноутбука. Вспыхивали попеременно окна с письмами, рассылками, бюллетенями тревожного оповещения.

Ито наклонился у него над плечом.

— Глянь на возвраты имейлов. Целых восемь. Так что вирус там.

Иуда закарантинил имейлы и активировал антивирус-ник. На экран тут же выскочило окошко с предупреждением. Иуда загрузил программу изоляции и через нее открыл одно из зараженных сообщений. Программное обеспечение позволило просмотреть содержание и его код через сетевой заслон, не дающий опасной информации просочиться в основную систему.

Там значилось, что исходящее сообщение ЦКЗ с предупреждением невозможно доставить адресату, так как почтовый ящик получателя полон. Подобное случалось множество раз. Тем не менее программа обнаружила «трояна» — разновидность вредоносного ПО, цель которого, помимо замедления работы операционки, еще и в нанесении побочного вреда, от выведывания конфиденциальной информации вроде номеров кредитных карт и паролей до прямого выведения компьютеров из строя. Прилетала эта дрянь к пользователям обычно в виде довеска, вместе с кучей всяких мулек: то в виде бесплатного софтвера или скринсэйверов, то рассылки ставок казино, то порнухи, то коммерческих предложений и прочего спама, попадающего во всевозможные организации вплоть до правительственного уровня. Никого этим не удивишь.

— «Троян»? — спросил Ито.

— Похоже. Хотя отправителя заблокировать не получается: видишь, он для отсылки использует ответы на наш же мэйлинг-лист.

— Может, кто-то присосался к кому-нибудь из наших абонентов и использует их адреса?

— Может, — Иуда, кивнув, нахмурился. — Ладно, попробуем установить, какие имейлы рикошетят, и заблокировать этих абонентов, а потом разошлем им всем предупреждение.

Ито удалился к себе в закуток заниматься этим вопросом, в то время как Иуда отгрузил информацию насчет вируса в КЭКГ — Команду экстренной компьютерной готовности США, являющуюся подразделением службы безопасности. ЦКЗ был, в общем-то, еще и правительственной организацией, а нынешнее происшествие пусть и на минимальном уровне, но все-таки технически расценивалось как кибер-атака. Кто-то там, в КЭКГ, принимал все подобные предупреждения о новых вирусах и добавлял их в консолидированную базу данных. Если выяснялось, что подобный случай — часть некоего тренда, то тотчас же рассылалось предупреждение, и нередко КЭКГ делал обновление различных операционных систем, защищая их от дальнейших казусов подобного рода. Дело было достаточно рутинным; за истекшие годы Иуда посылал подобные уведомления сотни раз.

Это должно было закрыть вопрос.

Но не закрыло.

Дополнительных рикошетов электронной почты в тот День не произошло. Равно как и на следующий. Если бы Иуде пришло в голову сопоставить текущие имейлы с теми, что тогда ненадолго появились в компьютерах ЦКЗ, а затем исчезли, он бы заметил, что «рикошетящие» сообщения исходят совсем из иных адресов. Отправители тех посланий были осторожны.

Когда аналогичные проблемы с имейлами случились в офисах Национального института здоровья в Мэриленде, во многих региональных представительствах ВОЗ, в Координационном центре информации и здравоохранения, Агентстве регистрации токсических субстанций и заболеваний, Координационном центре инфекционных заболеваний, а также в Координирующей службе оповещения и оперативного реагирования на теракты — тревоги никто не поднял. Каждая группа адресатов получила свои «рикошеты» из сторонних, третьих источников. Большого ущерба, кроме разве что досадливого цыканья, это не принесло. Мало ли прилетает вирусов и спама?

Это была, так сказать, пристрелка; истинных угроз пока не рассылалось.

На Часах вымирания все еще имелся запас времени в девяносто три часа и двадцать девять минут.

Глава 34

Хранилище «Глубокое железо», Колорадо.

Суббота, 28 августа, 15.11.

Остаток времени на Часах вымирания:

92 часа 49 минут (время местное).

Снаружи «Глубокое железо» смотрится подобием какого-нибудь гидроузла. Единственное, что у нас получилось разглядеть за внешними воротами, это несколько среднегабаритных зданий и мили проволочного заграждения под током. По информации, присланной мне Глюком, строения на поверхности использовались в основном под хранение оборудования и гаражи. В главном здании располагалось несколько офисов, но в принципе это просто большой короб, внутри — шесть большущих шурфов с лифтами, два из которых запросто вмещают по дюжине внедорожников каждый. Само же «Глубокое железо» расположено гораздо ниже, под землей. Верхние ярусы хранилища начинаются в ста метрах под поверхностью, остальные уходят вглубь, как в преисподнюю.

Кирк подрулил к передним воротам. Охраны видно не было. Мы переглянулись, и Банни, открыв дверь, вышел наружу. Он проверил караульную будку, придвинулся к ограждению, секунду-другую постоял и вернулся, озабоченно хмурясь.

— Караульня пуста, следов борьбы нет, — доложил он. — Забор под током, но ворота обесточены.

— По информации от Глюка, — кивнул Старший на мой нетбук, — у хранилища своя подстанция.

Я вынул сотовый и набрал контактный номер менеджера по продажам Дэниэла Слоана, но после длинных гудков ответил лишь автоответчик. То же самое и с головной конторой.

— Ну что же, — принял я решение, — резвимся как на вражеской территории. Жмем до упора. Банни, открывай ворота.

Выпрыгнув, он отодвинул ворота и вскочил на боковой бампер фургона, въехавшего за заграждение. Кирк дал по объекту разведочный круг. На парковке для персонала стояло одиннадцать машин, к ОВН ни одна из них не относилась. Мы притормозили у задней, тыловой караульной, также пустовавшей. Я велел Кирку двигать к головному офису и там припарковаться; машину мы поставили наискось, укрепленной кабиной к окнам здания. На нас уже были бронежилеты, а набивая карманы запасными магазинами, стальную дверь машины мы использовали как щит. К своим защитным шлемам мы пристегнули приборы ночного видения. Никто не говорил об этом вслух, но все мы размышляли насчет команды «Пила». Они что, скрываются внутри? Есть ли вообще на это шанс? Или их уже в самом деле можно считать без вести пропавшими?

И вот теперь нам втроем предстоит спуск в бескрайние незнакомые каверны, которые, вероятно, поглотили всю команду Петерсона. Никакой поддержки, кроме Кирка с его одной ногой. Нельзя даже вызвать полицию штата или национальную гвардию.

Глядя, как рыскают глазами Старший с Банни, я с нарочито спокойным видом напихивал и сумку шумовые гранаты.

— Мореход, — окликнул я Кирка. — Ты только не обижайся, но… сможешь нам при надобности помочь огоньком?

Тот широко улыбнулся.

— Для нажатия курка, кэп, двух ног не требуется. Этот мой пломбирчик, — он ласково похлопал стенку фургона, — своими трюками любого Джеймса Бонда уделает.

Забравшись в заднюю часть броневика, Кирк откинул сиденье у ближней к зданию стенки и деловито завозился с каким-то приспособлением на рельсах. Послышалось шипение гидравлики, и из пола вырос металлический ящик, постепенно явив взору шестиствольный скорострельный пулемет с воздушным охлаждением. Потянувшись, Кирк открыл на боку машины металлический лючок, после чего торжествующе обернулся к нам.

— Тут у меня весь пол в рельсах: куда хочу эту приладу, туда и двигаю — хоть вперед, хоть назад. Тут еще и гранатометики есть спереди и сзади, а сама лайба у меня из стали в два пальца толщиной, с керамической прослойкой. Боеприпасов хоть на целую войнушку: начать и кончить.

— Обосраться, — только и нашелся Старший.

— Босс, — спросил меня Банни, — может, лучше его туда послать, а нам здесь отсидеться?

— Лет пяток назад, парень, — хохотнул Кирк, — я бы поймал тебя на слове.

— Ничего не скажешь, круто, — признался я. — Ну что, мореход, если электричества там нет, спуститься с комфортом у нас не получится; а как спустимся, то пропадет сотовая связь, да и дозвониться будет неоткуда. Я даже не знаю, сколько примерно мы пробудем внизу. Но если Черчу к той поре удастся сбросить с загривка ДВБ, ты уж будь добр, подними, к едрене фене, всех способных держать оружие агентов по стране: пусть летят сюда на подмогу.

— Что, капитан, тревожно на душе? — спросил он.

— А у тебя?

— Да хрен бы его… Хребет с утра чего-то чешется.

— Ты одним глазком наверх тоже поглядывай, — посоветовал Старший. — А то машинки все местные, а они возьмут да и нагрянут с небес на стрекозе. С них станется.

— Ничего, — успокоил Кирк, — у меня при надобности и зенитные ракетки найдутся.

Я от души пожалел, что у него не две исправные ноги.

— Будешь кого посылать к нам вниз, давай им сегодняшний пароль, — напомнил я.

Пароль на сегодня был «сойка», отзыв «кенар». Все в ОВН, кто включился в сеть после двух часов дня, были уже в курсе. Ну а те, кому знать не положено, пусть пеняют на себя.

Мы сверили часы, проверили экипировку. Я кивнул. Пусть впереди и неизвестность, но все же отрадно из добычи превращаться в охотника.

Банни взял ориентир и, пригнувшись, под нашим прикрытием побежал от машины к углу здания. При этом слышалось лишь легкое шарканье его резиновых подошв об асфальт; вокруг ни звука. Безветрие и косматое солнце позади нас. Добежав до цели, Банни присел, прикрывая движущегося к зданию Старшего; третьим шел я, и меня прикрывали спереди и сзади. Кирка видно не было, но знать, что за тобой неотрывно следят вороные зраки стволов, казалось большим подспорьем. Вообще у Кирка был вид солдата, не бьющего в «молоко»; и я сомневаюсь, чтобы кто-нибудь когда-нибудь застиг его на посту врасплох.

Дверь в офис оказалась приоткрыта, и мы, затаившись по обе стороны, для начала прозондировали помещение фиброоптической камерой. Никого. Банни проверил: ни растяжек, ни мин-сюрпризов. Осторожно мы втянулись внутрь.

По шпионским сведениям Глюка, на объекте посменно несли стражу четверо охранников: две двойки, бывшие военные или полицейские. На дежурных мы наткнулись тут же и сразу поняли, что рубка была на редкость жестокой.

Четверо убитых охранников валялись в живописных позах. С ними был еще один человек в деловом костюме — судя по всему, менеджер по продажам Слоан. Тела носили следы попадания множества пуль, но это не все. Они были еще и в неописуемом состоянии: руки-ноги переломаны и выворочены, как у каких-нибудь кукол, головы размозжены, на месте лиц — попросту пробоины. Разглядывать было некогда (да и просто тошно). Мы в тройке прочесали комнату за комнатой: один распахивает дверь, двое, прикрывая, держат помещение под прицелом. Всего в здании оказалось шесть комнат: служебные кабинеты и туалет. Больше ничего и никого. Мы возвратились в караульную.

— Пресвятая Богородица, — прошептал Банни.

Тела мы все же осмотрели.

— Кучные попадания, кэп, — констатировал Старший. — Крупным калибром поливали.

— Давно?

— Еще остыть не успели. Пара часов, не больше.

Я тронул его за руку и указал на кровавые вензеля вдоль пола и стен. Существует три разновидности кровавых отметин: пассивные, спроецированные и перемещенные. Первая — это если пятна образуются силой притяжения: скажем, когда кровь стекает из ран. Спроецированные возникают, когда кровь выталкивается под давлением, скажем, из порванной артерии, или при быстром движении, если, допустим, разбрызгивать ее из пораненного пальца. Наконец, перемещенные — это если что-нибудь окровавленное вступает в соприкосновение с поверхностью, к примеру отпечаток руки, ноги.

Здесь было, извините за цинизм, всего понемногу, но при этом как-то не так. Отметины на стенах, понятно, имелись, но не частые, как при артериальных разрывах, а словно бы вразнобой, случайного характера.

Старший, прикинув, взялся соразмерять распределение пятен сам.

— Какое-то чертово вуду, что ли, — сказал он наконец, растерянно глядя на поверженные, изломанные тела.

— Поясни.

— Ну вот смотри, — пояснил он вполголоса. — У этих пятен вид и траектория такая, будто кто-то специально стряхивал кровь с убитых парней, все равно что воду с полотенца. А как это можно было сделать? Трясти тела, что ли? Дурь какая-то.

Комментировать мне даже не хотелось.

— Старший, глянь на лужи под телами. Из трупа кровь не течет, если только нет раны с той стороны; тогда она ищет, где ей вытечь снизу. Да и то не вся, а только та, что находится в той части тела. Улавливаешь намек?

Он все улавливал как надо.

— Получается, кто-то тешился с ними, уже мертвыми? Терзал, раскидывал?

— Эй, вы там о чем? — спросил подошедший Банни.

Старший медленно повел головой из стороны в сторону.

— Не знаю… Похоже на приступ ярости. Бешеной, слепой. Кто-то тут совсем осатанел, озверел, как Кинг-Конг. Но сила у него, похоже, нешуточная. Мне с таким не сравниться. Тут, наверное, и Большой Боб бы не справился.

— Так-так-так, — сев на корточки, вздохнул Банни. Он поднял с пола несколько крупных, иного, чем у нас, стандарта гильз. — А ну, посмотрим.

— Похоже на русские укороты, капитан, — определил Старший. — АКСУ. То же, что мы видели в Вилмингтоне. Крупный калибр в сравнении с нашим.

Банни повторно оглядел вначале тела, затем поднятые гильзы.

— А вообще, каким боком вся эта хрень привязана к Вилмингтону? — вспылил в итоге он. — И при чем здесь вообще русские? Кто-нибудь может мне сказать?

Я и впрямь задумался, но тут в ухе у меня засвербил звонок из ОВН. На связи была Грейс.

— Линия чистая, Джо. У меня новости.

— У меня тоже кое-что есть. Давай быстро, а то тут полная чаща медведей вокруг.

— Мы установили двоих из той русской четверки, что устроила засаду в Вилмингтоне. Это бывшие спецназовцы.

— Гниды, — отозвался я. — Соберу и привезу тебе все их скальпы.

Я рассказал о нестандартных гильзах и исковерканных телах, а также о кровавых пятнах и посмертных надругательствах.

— Вот же черт, — даже слегка растерялась она.

— Во что такое мы вообще влезли, Грейс?

— Я… и не знаю даже.

— Тут вообще пахнет чем-нибудь официальным? Я имею в виду, действия российского правительства?

Спецназом у русских, как известно, под одну гребенку зовутся и ОМОН, и оперативники из ФСБ; потом еще СОБР, спецвойска МВД, ГРУ… С развалом Советского Союза и крахом экономики многие из русских военных и силовиков, поувольнявшись со службы, пустились в самостоятельное плавание, пополняя по всему свету ряды русской мафии или создавая ЧОПы — частные охранные предприятия для неприглядной, зачастую полулегальной работы везде, где требовалось стеречь (а то и захватывать) чьи-нибудь деньги. А нынче спрос на такую работу есть считай что повсюду.

— Я не думаю. А в нынешнем нашем положении мы не можем позвонить в Госдепартамент и разузнать. Шеф считает, что та команда в Вилмингтоне — наемники. Может статься, они часть большой команды. Однако мы понятия не имеем, на кого они работают, — сказала Грейс. — А следы Хэка или «Пилы» вы обнаружили?

— Нет. Но мы все еще наверху. Сейчас собираемся вниз. Если честно, не мешало бы получить подмогу.

— Никого не могу отрядить. Мы сейчас здесь замкнуты надежней, чем пояс верности у монашки. Джо, — сказала она, помолчав. — Если ты хочешь прервать задание, я тебя прикрою.

— Я бы, может, и хотел, но не стану.

И она, очевидно, это знала.

«Пила» — единственное, чем я мог мотивировать свой отказ.

— Джо, слышишь? Мне сейчас плевать на протокол. Если наскочишь там на кого-нибудь, кто не из ОВН… — Окончание фразы повисло в воздухе.

— Все на абордаж, майор, — бодрым голосом скомандовал я (и как это мне хватило ума не назвать ее «майор Лапкин», сам не знаю; вот что значит собранность).

Я отсоединился и рассказал остальным про новости о спецназе. Информация отложилась, причем без особого напряжения. Правда, Банни выбивал из колеи вид растерзанных тел. Он то и дело шало на них поглядывал, тут же отворачиваясь, но через какое-то время неизбежно возвращаясь взглядом. Я понимал, что сейчас с ним происходит. Само убийство понять еще можно, но такое изуверство просто не укладывалось в голове. Было в этом что-то нечеловеческое, дикарское, первобытное.

— Кэп, — окликнул через комнату Старший. — Похоже, ток здесь все еще есть. На лифте зеленые огоньки.

— Что с телефонами?

Сняв со стены трубку, он покачал головой.

— Да, связь у нас скоро оборвется, — сказал Банни.

— Что ж, будем перекрикиваться.

Я связался с Кирком, обрисовал ему ситуацию и велел поддерживать контакт со штабом через майора Кортленд.

— Если лифт работает, я могу с вами, — начал было морпех, но я перебил:

— Душевно ценю, мореход, но нам надо быстрее. Извини, пожалуйста.

— Да ерунда.

— И постарайся, чтобы безбилетникам вход сюда был закрыт.

— Даю гарантию.

Зайдя в лифт, мы одновременно отправили вниз все шесть кабин. Две из них — нашу и еще одну — остановили на предпоследнем уровне и, едва раздвинулись двери, обнажив темное жерло коридора, пригнулись и вслушались в звуки, исходящие из недр лифтовых шахт. Слышно было, как остановились кабины и отверзли в гулкой пустоте свои двери. Циклопические, нескончаемые, уходящие во мглу каверны из известняка пахли плесенью и дурными снами. Поверху тусклыми рядами тянулись флюоресцентные лампы — возможно, они работали автономно, как и лифты. Входящий сюда и с добрым, и со злым умыслом однозначно оставил бы их включенными: не карабкаться же потом целую милю наверх по лестнице.

Мы напряженно затаились, высматривая малейшее движение через очки ночного видения. Ничего: ни огня из засады, ни вспышек и взрывов. Впрочем, это не означало, что русские не дожидаются в укромном месте. Просто они, к добру или к худу, не палят почем зря во все, что движется. Приблизившись по моему сигналу к двери на лестницу, мы проверили ее на предмет растяжек, после чего проникли на площадку и глянули вниз. Фонари аварийного освещения были все как один разбиты вдребезги, и спуск смотрелся бездонным черным зевом.

Приборы ночного видения, используемые в ОВН, на три головы выше всех тех, что выбрасываются на коммерческий рынок, и на поколение новее тех, какими пользуются даже продвинутые команды оперативников. На большинстве стандартных приборов установлены пассивные системы, усиливающие естественный рассеянный свет; у нас же стоит активная система, включающая инфракрасную подсветку там, где рассеянный свет равен нулю. Недостаток состоит лишь в том, что инфракрасный свет активной системы можно засечь с помощью чужих приборов ночного видения. Если же на противнике нет такого, менее совершенного, прибора (а где гарантия?), то за риск воздается сторицей. Единственный иной способ тебя засечь — это фонарик, но светящий им выдает себя снайперу с головой. Имеется в нашем приборе еще и панорамная линза, дающая обзор в девяносто пять градусов; к тому же она выявляет чужое присутствие за счет тепловизора. Так что будь здесь кто живой, мы бы разглядели его в кромешной тьме, пожалуй, лучше, чем сверхзоркая сова. Через такой прибор все выглядит призрачно-зеленым, ну да нам до этого дела нет: ум машинально приноравливается и на эффективности действий это не сказывается никоим образом. Впрочем, вглядевшись, я различил лишь пролеты уходящих вниз ступеней, насколько позволяла моя навороченная оптика. Мы медленно, осмотрительно тронулись вниз.

Первая растяжка обнаружилась на тридцать седьмой ступеньке. В очках она смотрелась эдакой тонюсенькой фосфоресцирующей ниточкой. Тот, кто ее ставил, определенно заслуживал похвалы: размещено с умом, под ступенькой, так что настороженным носком не нащупаешь, а беспечной пяткой или каблуком заденешь почти наверняка. Похвально.

Я указал на нее Банни. Тот готовно кивнул, но Старший мотнул головой: дескать, не надо. В таких делах он был поопытней. Ловушка поставлена умело, однако слишком уж быстро тебе предлагалось проявить смекалку. Лучше обойти капкан попроще, а уже потом заняться тем, что посложней. Перед ним и поразмыслить, на что рассчитывал тот, кто его для тебя устанавливал.

Медленно двигаясь вперед — точнее, вниз, — мы набрели на вторую растяжку, примерно такую же, как и первая, одним концом она крепилась к клеймору[12] и шла вдоль подъема ступени. Банни обезвредил и ту и другую. Если придет подмога, хорошо бы им всем держаться скопом.

По пути на перилах мы то и дело встречали какие-то пятна, в приборе смотревшиеся как машинное масло. Хотя пахли они ржавелой медью. Стало быть, кровь.

— Наверное, охранник успел задеть кого-то из русских, — предположил Старший шепотом.

Вряд ли. Пятна были на внешней стороне перил сквозного центрального пролета. Такие могут возникнуть, если сбросить туда кого-нибудь, а он на лету будет стукаться о перила.

Причина открылась внизу: человек в черном комбезе, лежащий под лестницей скомканной тряпичной куклой. Ясно, что вниз его столкнули и он не раз шарахнулся на своем жутком пути к бетонному полу. Разбился, можно сказать, в лепешку. Я, задрав голову, посмотрел в шахту, идущую на милю вверх. Полет получался долгий. Оставалось лишь гадать, был ли несчастный жив во время своего страшного стремительного падения.

Старший, опустившись рядом на одно колено, поискал возможную ловушку и, не найдя, прошелся у лежащего по карманам. Труп полностью безымянный: ни удостоверения, ни медальона, ни хотя бы талисмана — одни ремни да подсумки с боезапасом: гранаты, груда запасных магазинов. Калибр знакомый.

— Privet, tovarisch.

Задумчиво взвесив в руке магазин, Старший снизу вверх посмотрел на меня.

— А может, это наших работа? — шепнул он. — В смысле, «Пилы»?

Я в ответ пожал плечами: «Не знаю». Ощущение, честно сказать, не из приятных.

Банни находился у двери на уровень «J», проверяя ее на сюрпризы.

— Здесь чисто, — доложил он.

Я вывел на экранчик мобильника план этажей, и мы еще на раз его изучили. Прямо за дверью здесь должен быть широкий коридор; по одну сторону находятся лифты, по другую начинаются боксы. Картинка была схематичной; фактического изображения того, что ждет за входом — где укрыться, где чего, — у нас не было.

«Линзу», — подал я знак, и Банни, выпростав фиброоптический зонд камеры, просунул его под дверь. Картинка умещалась на экране величиной с ладонь. Изображение было подстроено под ночное видение, только без тепловизора. Банни повертел зонд во всех направлениях. Глазам открылась вереница электрокаров, штабеля ящиков — тысячи их, вдоль всего коридора, насколько можно разглядеть. Все неподвижно.

Я молча жестами указал: сейчас мы, как делали раньше, врываемся и прикрываем друг друга, а помещение под перекрестным прицелом. Я держусь ближе к лестнице, а они вбегают и рассредоточиваются по сторонам. Старший кивнул; Банни упрятал объектив в нагрудный карман. Пальцами я дал обратный отсчет от трех. И мы вошли в подземную галерею.

Тишину тотчас разорвал гулкий грохот выстрелов: мы попали в засаду. Да еще в какую!

Глава 35

Ангар, Балтимор, Мэриленд.

Суббота, 28 августа, 15.13.

Остаток времени на Часах вымирания:

92 часа 47 минут.

— Как президент? — односложно спросил Черч.

— Недоволен, нездоров и не желает вникать во всю эту блажь, — отрывисто сказал Линден Брайерли.

— Скажи ему о моем искреннем сочувствии. Но мне нужно с ним поговорить.

— Может, попозже и получится, когда…

— Линден, мне нужно устроить с ним разговор сейчас.

Тишина леденящей волной перекатывалась меж двумя телефонными трубками.

— Ты меня убиваешь, друг мой, — наконец вздохнул Брайерли. — Доктора меня уже вот-вот линчуют, а если я попрошу первую леди, чтобы он принял звонок, ей на ланч подадут мои яйца.

— Скажи ей, что это касается Джо Леджера, — буркнул Черч.

Брайерли притих. Два месяца назад Джо Леджер с командой «Эхо» спас первую леди и половину Конгресса от террористов, думавших взорвать в здании, где они находились, бактериологическую бомбу. Она видела Леджера в действии, сполна оценив его героизм и самоотверженность. Это, по признанию первой леди, изменило ее как человека — правда, со слов Брайерли, неизвестно еще, в лучшую ли сторону. А сам он тогда оказался далеко не в выигрышном положении, так что вполне мог воспринять просьбу Черча как прямой или косвенный подкоп под него.

Видно, дело действительно неотложное.

— Я посмотрю, что она скажет, но на многое не рассчитывай, — заранее предупредил Брайерли.

Черч сидел у себя в кабинете и ждал. Вот так, просто сидел неподвижно, и все. Даже не надкусил печенюшку, хотя поглядывал на тарелку с ванильными хрустяшками не без интереса. Тикали настенные часы, бесшумно скользили по бухте за окном катера, оставляя за собой белые полоски бурунов.

— Мистер Черч? — послышался в трубке мягкий, словно шелк, облекающий лезвие ножа, голос первой леди.

— Добрый день.

— Что-то случилось с Джо Леджером?

Как всегда, строго по существу. Черча это неизменно восхищало.

— Да, мадам.

Он в сжатой форме изложил ей суть происходящего. Рассказал даже о задании Леджера в «Глубоком железе». Он досконально знал, что с такой, как она, лучше выкладывать всю правду, причем без ретуши и прикрас: хуже не будет. Чутье его не подводило.

— И вы хотите, чтобы мой муж, только что после операции, не просто возвратился к своим служебным обязанностям, а еще и принял на себя весь стресс от фактического заговора своей администрации?

— Да, — ответил Черч. За попытку подсластить пилюлю он бы горько у нее поплатился.

— Это поможет Джо?

— Из-за ДВБ Джо оказался в крайне опасном положении, без мало-мальски нужной поддержки и даже без надежды спастись, если проблема будет усугубляться. Такого вообще не должно было произойти.

— Вы можете мне рассказать, в чем суть этого задания? Не какие-нибудь разрозненные детали, а в совокупности?

— Мог бы, — не стал таиться он, — но сами понимаете…

— Мистер Черч, — произнесла она с тихой непреклонностью. — Я разговариваю с вами по линии прямой правительственной связи, и мое слово решает, вернется мой муж до срока в Овальный кабинет или нет. Заметьте: не вице-президент, не доктора здесь в клинике, не генпрокурор и не спикер Палаты представителей. Поверьте мне на слово: вам нужно убедить меня в важности всего этого, иначе наш разговор закончится прямо сейчас, без продолжения.

— Как хорошо у вас получается, — сказал Черч.

— Что?

— Разыгрывать большие карты.

— Бог ты мой, это что, комплимент от самого мистера Черча?

— Именно. Назовите его респектом одного профи к другому.

— Так вы мне расскажете?

— Извольте, — ответил он. — И думаю, черт возьми, лучше мне с этим не медлить.

Глава 36

Хранилище «Глубокое железо», Колорадо.

Суббота, 28 августа, 15.21.

Остаток времени на Часах вымирания:

92 часа 39 минут (время местное).

— Умри, умри, умри! — орал я, поливая из своей М-4. Старший в прыжке нырнул под припаркованный электрокар, перевернулся и изготовился к стрельбе лежа. Банни кинулся за штабель ящиков, но, судя по тому, как он при этом дернулся, одна из очередей его все же зацепила. Канув за штабель, боец исчез из вида.

С четырех точек в нашу сторону огнем плевались дула. Пара стрелков укрывалась за нагромождением ящиков, еще двое — за рядом электрокаров напротив. Лестничная клетка тут шире дверного проема, поэтому можно было прятаться от огня за узким бетонным выступом, но всякий раз, когда я пытался из-за него высовываться и стрелять, пули, визжа, кусали стену в считаных сантиметрах от моей головы. Если б не очки ночного видения, бетонная крошка ослепила бы меня, а то и вовсе отхватила пол-лица.

— Глаза! — рявкнул Старший, кидая световую гранату.

Я зажмурился; в воздухе оглушительно треснуло. Упав на одно колено, я высунулся из-за выступа, ища цель. От места взрыва шаткой походкой отваливал темный силуэт, по которому я дал пару коротких очередей. Фигура словно нехотя отвернулась, ударилась о стену и рухнула навзничь. Слева от себя я разглядел Старшего: он крадучись пробирался вдоль стены ящиков к стрелку, засевшему где-то слева.

Я дал очередь в прикрытие и тут же нырнул за выступ, получив в ответ порцию встречного огня, но тут Старший, неожиданно вынырнув, дал парню напоследок прикурить. Тот еще не успел упасть, как я уже, пригнувшись, несся вдоль ряда электрокаров: стрелок, что справа, мог сейчас целиться в направлении, где блеснули выстрелы Старшего. Неожиданно впереди меня возникло движение. Я в долю секунды понял, что это тот самый стрелок спешит вдоль каров навстречу мне, повернув при этом голову вбок и высматривая Старшего. Его он так и недоглядел: когда наши пути пересеклись, мой ствол уперся вражескому бойцу как раз под подбородок, а выстрелом ему снесло с головы шлем.

Последний из засадников, должно быть, меня увидел, поскольку огонь последовал незамедлительно; хорошо, что я сиганул, распластавшись в полете в полный рост: пули выели куски бетона в полу как раз там, где только что были мои ноги.

Различив справа движение, я увидел Банни; вполне целый, он боком, как краб, подбирался ко мне. Увидев, что я его заметил, он указал на место, где высоченный штабель ящиков образовывал стенку между ним и оставшимся стрелком. Я кивнул, и он продолжил движение. Стрелок огнем прижимал меня к полу, но ящики были неплохим прикрытием. Где находится Старший, я понятия не имел. Видно, он подбирался сейчас к стрелку в обход.

Когда Банни занял позицию, я активировал коммуникатор и шепнул Старшему:

— Эй, у нас раннер на третьей базе. Жди подачи.

В ответ два колких сигнала в наушнике: «Принял, понял».

— Даем отвлекающие. Пусть обозначит себя в укрытии. А ты, Рэббит, заходи с тыла.

Подземная галерея огласилась гулким грохотом очередей, которые мы со Старшим дали одновременно. Под наш аккомпанемент Банни, вынырнув из-за стены, мелькнул через пять метров открытого пространства и вышел на стрелка сзади. Приблизившись к нему на нужное расстояние, он саданул очередью так, что того прибило к стене, от которой он отпал, скорчившись в молитвенной позе.

— Чисто! — рявкнул Банни.

— Чисто! — эхом отозвался Старший.

— Всем на местах! — проорал уже я.

Нельзя доверяться обманчивому затишью. Стараясь держаться в затенении, я перебежками перебрался к Банни. Затем подоспел Старший; вместе мы обследовали место. Старший облюбовал себе позицию за грудой ящиков.

— Тебя задело? — спросил я Банни. Тот в ответ с улыбкой приподнял изорванную в лохмотья часть камуфляжа: на бронежилете красовалась длинная борозда.

— Хорошо, когда вскользь, — констатировал он.

— Да уж.

Я, нагнувшись, обследовал безжизненное тело. Ни удостоверения, ничего — одна славянская внешность; ну и, понятно, оружие и амуниция российского производства. Как у его товарищей.

— А я с утра и не думал, — признался Старший, — что буду воевать с Россией-матушкой.

— Если будет такая возможность, — попросил я, — вы мне хоть одного живого оставьте, чтоб можно было пару вопросов задать.

Они кивнули.

Куда ни глянь, вокруг было море, точнее, океан всевозможных ящиков, коробов, контейнеров и обрешеток. Аккуратно складированные, они тянулись в необозримую даль в обоих направлениях. Сотни и сотни тысяч ящиков, миллионы тонн бумажных единиц хранения томились в тысячах боксов и камер, расположенных по неисчислимым полостям из природного известняка, образующим мили и мили бетонных путей, переходов и закоулков. Я снова вывел на экран план этажа, который мы повторно рассмотрели и обсудили.

— Ну что, — подвел я итог по возможному противнику, — мы не знаем, сколько их здесь еще прячется, но чувствуется, что ребята ушлые и вдобавок уже успели проявить свою смекалку. Так что продвигаемся не спеша и ищем по пути ловушки. Никакого удальства или необдуманного риска.

— Ясен хрен, — согласились коллеги по отделу.

И мы выдвинулись, бесшумно дрейфуя среди безбрежья глухого сумрака. Ловушки и в самом деле попадались — в основном кумулятивные заряды и сделанные наспех растяжки, как их обычно ставят солдаты при нехватке времени. Каждую из них мы по ходу обезвредили. Шли, слегка растянувшись, но так, чтобы быть постоянно друг у друга на виду.

Наконец наша группа чуть не угодила под перекрестный обстрел, который ждал нас в большом отсеке, где на некоем подобии громадных антресолей хранились документы адвокатских контор Денвера. На входе в отсек нас притормозил Старший.

— Ты чего? — спросил я шепотом. — Заметил что-нибудь?

— Слушай, кэп, — сказал он. — Если б мне велели устроить засаду со стрельбой, я бы организовал ее именно тут. Давай-ка малость шумнем: глядишь, какая-нибудь живность из травы повыскакивает?

Я кивнул, и мы подбросили пару шумовых гранат. Полыхнул мертвенный свет; едва унялся грохот, мы ворвались внутрь. Надо же: там на коробах действительно мостился снайпер, который у нас на глазах, закрыв руками уши, свалился с верхотуры на пол. Высота была нешуточная, так что приземлился он хуже некуда.

Старший, метнувшись первым, выпнул у него из рук оружие и прижал тело к земле, но вскоре ослабил хватку и поднялся. Подоспев, я понял почему: снайпер упал вниз головой, так что шея у него лопнула, как веточка.

— Тьфу, блин, — только и вырвалось у меня.

Тронулись дальше. Улитка и та ползла бы быстрее. По пути нейтрализовали еще несколько ловушек, хотя теперь, когда мы просчитали алгоритм русских минеров, они и угадывались легче, и обезвреживались проще. В общем, пока все шло неплохо. Земная кора снаружи была уже в милю толщиной, а мы все спускались, углубляясь в разбег чуть покатых коридоров и галерей, вдыхая воздух, не знакомый ни с солнечным светом, ни с дождем. Даже для смерти это место было чересчур мрачным — мне с невольным ужасом представилось, как мой дух сиротливо бродит здесь, потерянный в извивах бесконечной темноты.

На стенах местами крепились телефоны, но шнуры у них были вырваны, а сами аппараты раскурочены. За спиной оставались бессчетные анфилады, где хранились какие-то судебные тяжбы тридцатилетней давности; десятки тысяч бобин фотопленки различных киностудий; меха, антиквариат и черт знает что еще. Один из отсеков был заполнен коллекционными автомобилями, в другом стояла полусотня терракотовых солдат династии Цинь (вероятно, вывезенная из Китая контрабандой, но по-прежнему хранящая верность своему императору).

Миновали мы и двоих здешних охранников, а также с полдесятка разного рода клерков — все как один связанные и безжалостно лишенные жизни. Тринадцать ни в чем не повинных людей, убитых… за что?

— Черт бы меня побрал, — вполголоса ругался Старший, — у меня теперь просто руки чешутся перестрелять все это сучье.

— Я не понимаю, какого черта им вообще здесь надо? — тоже вполголоса вторил ему Банни. — Это ж риск какой, да и времени сколько ушло. Неужели парни недорубают, что им отсюда не выйти?

Я двигался молча.

— Нет, правда, — не унимался Банни, — что ж за хрень такая? Поход суицидников-невозвращенцев за пыльными архивами? Тут что, фантастический фильм?

— Может, они рассчитывали управиться шустрее, — рассудил Старший. — И тут что-то у них сорвалось.

— Видно, пришли за чем-то очень важным для них, — призадумался Банни. — Настолько, что пока не справятся, даже хвоста не боятся. Нашего или чьего-то еще.

— А откуда нам знать, сколько вообще их там? — вслух подумал Старший. — Может, целый взвод, и мы им как слону дробина. Или они подмогу ждут. Машин наверху вроде как не было, но ведь могут и понаехать. А с ними еще взвод автоматчиков.

Эта мысль отрезвляла. Действительно, хвастаться особо нечем; подумаешь, прорвались через пару заслонов. А сколько их еще впереди? Тем не менее надо двигаться. Я снова проверил маршрут. Нам предстояло пройти ряд помещений поменьше — судя по всему, с более современным реквизитом. Что-то вроде делопроизводства какого-нибудь крупного предприятия.

— Чисто, — дал знать верный Старший Симс, обследовав на пару с сержантом Рэббитом соседнюю келью.

— Привал на пять минут, — объявил я как старший по званию. — По схеме, до цели с полкилометра.

Экранчик на сотовом выдавал зигзаг, ведущий к закуту Хекеля: двадцать три поворота и дюжина проходов. Сладкий — можно сказать, с поллюцией — сон любого засадника.

— От Кирка что-нибудь есть? — поинтересовался Старший.

— Откуда? Тут сверху такая толща: никакой сигнал не пройдет.

Снова спуск. Нервы были настолько на взводе, что шагни сейчас из-за угла моя девственница тетя со щеночком в одной руке и ребеночком в другой, не знаю, кого бы мы отымели жарче.

Безусловно, уроды спецназовцы открыли огонь первыми, так что не имелось причин отказать им в ответной любезности. Ничего нового не происходило. Пальба звучала где-то в стороне. Случайно мы вышли на место, где оказались навалены порожние магазины от «калашей». Еще здесь были лужи крови, но трупов не оказалось. Получается, раненые или ушли сами, или их уволокли. Сделав кое-какие выводы, я попытался на известной мне частоте выйти по коммуникатору на кого-нибудь из «Пилы» — ничего, один белый шум. Я опять глянул на экранчик. «Два раза налево, пятнадцать метров прямо», — пробормотал я машинально.

На первом левом повороте мы приостановились, и Старший мельком выглянул за угол.

— Чи… — только и успел сказать он, прежде чем все утонуло в дробном грохоте автоматных очередей.

— Ложись! — проорал я, и мы попадали на пол, рыская стволами в поисках цели. Но сполохов выстрелов видно не было. Каменные своды вторили пальбе громовым эхом, но, как ни странно, нас эта перестрелка не касалась. По крайней мере, пока.

За ящики ужом ввинтился успевший уже отлучиться и вернуться Старший.

— Это вон там, кэп, — махнул он рукой, — по соседству, через зал.

— Стой, — оборвал его Банни. — Значит, это… «Пила»! Она, родимая! — Но, приставив руку к уху, озадаченно нахмурился. — Хотя нет. Вроде как из одних акаэмов строчат.

— Прав наш Рэббит, — отирая пот со лба, щерясь, кивнул Старший. — Как будто свои в своих стреляют.

— Или, может… — Банни осекся на полуслове. За него договорил я:

— Или, может, расстреливают.

Расстреливают? Наших? Нет, не может быть!

— По коням! — вскочил я, не помня себя.

Мы уже подлетели к двери, собираясь ворваться, но тут что-то произошло. Пальба была в разгаре, с секундными паузами, когда кто-нибудь из стрелявших менял магазин, но стоило мне схватиться за дверную ручку, как раздался новый звук.

Это был рев. Никак иначе не скажешь. Глубокий, грубый, исполненный свирепой силы рык. Извергаясь, его раскаты сотрясали стены и неистово плясали под сводами потолка. Что это? Какое-то животное? Точнее, дикий, необузданный зверь?

— Офигеть. Что это? — изумился даже Старший.

— Не знаю. И как-то даже знать не хочется, — поежился Банни, даром что сам не робкого десятка.

— А вот я знаю, — сказал я, распахивая дверь.

В проходе было пусто; раскаты рева и крики полонили его дальнюю часть. Я пополз вдоль стены, готовый продырявить любого, кто выйдет навстречу, чувствуя спиной, что Старший с Банни ползут следом, так же бесшумно.

На подходе к боксу Хекеля мы остановились. Металлическая дверь в нем была закрыта, но на уровне груди изъязвлена пулевыми отверстиями.

— Ну что, кэп, заходим? — спросил, поравнявшись со мной, Старший.

И тут стрельба разразилась с новой силой. Мы, не мешкая, рассеялись. Кстати сказать, толстенные стены бокса благополучно гасили все пули.

Выжидая, когда пальба хоть немного уймется, я рупором сложил ладони у рта.

— «Пила»! — рявкнул я что было мочи.

Стрельба на секунду заглохла, и тут снова грянул рев. Нет, не в ответ на мой крик. И, судя по всему, это был не голос человека, а рев зверя внушительных размеров и пугающей силы.

— «Пила»! — опять проорал я. — Это «Эхо»! «Э-хо»! «Э-хо»!

— Na pomosch! — раздалось из-за двери. На русском.

Нет, не «Пила».

Я крикнул снова, на этот раз позывные Хэка Петерсона:

— Бульдог, Бульдог! Это Ковбой! Ков-бой!

— Kakoi na fig kovboi! Spasai, brat! A-a-a!

— Dver derzhi! — выкрикнул еще кто-то.

За дверью снова взревело — слегка по-другому, не так густо, но столь же свирепо и дико, — и по новой раздалась пальба.

Старший смотрел на меня, ожидая указаний. Я же, подобравшись ближе к изрешеченной пулями двери, орал уже на русском, все пытаясь докликаться Хэка. Наконец — тоже ором — спросил, что там происходит.

На вопрос не ответили. Опять рев, опять выстрелы и истеричные крики на русском.

— Konets emu! — проорали из-за двери. Наконец оттуда раздался одинокий и тоскливый истошный вопль: — Valim!

— Ну что, лезем в эту бучу или нет? — спросил решительно Старший.

Я мотнул головой. Автоматные очереди делались короче и реже.

— Запас кончается, — определил Банни. — И все равно только акаэмы, будто стреляют с одной стороны. Или другого оружия ни у кого нет.

Раздалось несколько одиночных выстрелов, и пальба стихла: видимо, закончились патроны. И тут послышалось такое, отчего похолодело в груди. Темноту шилом пропорол душераздирающий вопль, на этот раз явно человеческий — высокий, полный невыразимой муки. Перерастая в заполошный визг, он оборвался жирно чавкнувшим звуком. И все. Тишина. Жуткая, мертвящая.

Я приблизился к двери, держа палец на спусковом крючке (теперь уже скорострельного пистолета). Тут снова раздался вопль, но не безысходного страдания, а злобного торжества хищника, познавшего вкус крови. По громкости он ничуть не уступал только что стихшей стрельбе; эхо, отпрянув от стен, тугим кулаком шибануло по перепонкам. Тем контрастней воспринималась нависшая вслед за тем тяжелая, недобрая тишина, не сулящая ничего хорошего. Секунду-другую мы стояли неподвижно; потом товарищи посмотрели на меня.

— Заходим на цыпочках, — прошептал я. — Гасим всех, кто не ОВН.

Старший с Банни кивнули. Времени на расспросы не было.

Взявшись за ручку двери, я рывком ее повернул. Выстрелов не последовало. В открывшуюся щель полетела моя последняя шумовая граната. Прикрыв от грохота уши, через секунду мы ворвались в бокс, готовясь довершить задел. И застыли.

Увиденное садануло как обухом по голове; лишь присутствие духа заставляло молчать и держать наготове оружие. За спиной судорожно вдохнул Банни. Мы молча озирали поверженную команду спецназа.

— Ну дела-а-а, — протянул вполголоса Старший.

Помещение было не сказать чтобы большим, примерно пятнадцать на двадцать, со штабелями коробок от пола до потолка. У стены стояло несколько укрытых полиэтиленом ЭВМ: старых, перфокарточных. Еще стол, стул и этажерка с ящичками формуляров. Пол усеян гильзами; призрачно-зеленоватым облаком слоился в спертом воздухе пороховой дым. И восемь трупов, неряшливыми грудами; вся команда в полном составе. Перебиты.

Но не просто перебиты, а растерзаны. Их оружие, как и они сами, еще не успело остыть; пальцы свело судорогой на курках. Островами в лужищах крови проглядывали оторванные конечности и головы.

— Боже, что здесь было? — зашевелился рядом Банни.

Я скорее почувствовал, чем увидел, как сплошной штабель коробок слева от меня начинает шевелиться, и едва успел оттолкнуть в стороны своих товарищей, прежде чем центнер бумаг, накренившись, грузно рухнул. Банни думал отскочить, но поскользнулся на предательски попавшей под каблук гильзе, да еще и смазал рукой по лицу Старшего.

Я едва успел увернуться от второго кренящегося штабеля, наставив готовый расплеваться огнем ствол на мелькнувшую за ним смутную тень.

— Кэп! — рявкнул Старший. — Там…

Это единственное, что я успел расслышать: нечто из-за того штабеля, что справа, шарахнуло меня, причем с такой силой, что я на лету лишь потрясенно подумал, не автомобиль ли это. При том я влет вписался в соседний штабель коробок, успев машинально уткнуть подбородок в плечо и тем смягчить столкновение, и оказался на полу. Силы удара хватило, чтобы картонно-бумажная громада, накреняясь, задела соседний штабель и так далее, по принципу домино. Опрокидываясь одна за другой, пыльные горы коробок загромоздили, казалось, все вокруг. Загремели разрозненные выстрелы, сделанные больше для острастки: как видно, каждый из нас опасался попасть в своих и одновременно увертывался от тонн рушащейся на голову бумаги.

Неподалеку кто-то оглушительно взревел разъяренной гориллой — разглядеть, кто именно, мешал курган из бумаг, да еще и ночной прибор съехал набок, так что в одном глазу было зелено, а в другом черным-черно. Между тем ко мне кто-то ходко пробирался; я наудачу вскинул пистолет, но его у меня вышибли с такой резкостью и силищей, что хрустнуло в запястье. Обезоружившей меня руки я так и не различил, увидел лишь какую-то зверюгу в черной каске и снаряжении. Набычась, словно боксер, тварь выбросила мощный, как кувалда, кулак, метясь мне в голову. Хорошо, что я по наитию поднял плечо, которым и успел прикрыться; удар пришелся вскользь, но сорвал с меня шлем: не выдержав, лопнули ремни. С потерей окуляров все погрузилось во тьму. Впрочем, нет: свет пробивался от оброненного кем-то из русских фонарика — неяркий, но достаточный, чтобы как-то отбиваться от нападающего.

Крутнувшись волчком, я вскочил со своим выкидным ножом в руке. К чему задаром пропадать? Уж лучше счет «один-один». Жало лезвия выкинулось как раз тогда, когда жуткий детина пошел на сближение. Помимо черного комбеза на нем еще была полумаска, так что лица не разглядеть.

Видно только глаза, маленькие, глубоко посаженные, и широкий оскаленный рот с кривыми желтыми зубами. Бросаясь на меня, он издал нечеловечески жуткий рык. Мозг машинально, отстраненно анализировал: малый на порядок крупнее и сильнее меня, прямо матерый самец гориллы. И на нем вдобавок какие-то жесткие защитные пластины, вроде хитиновых. А что, с таким материалом, говорят, сейчас вовсю экспериментируют: не уступят в прочности бронежилету. На бедре у него пистолет, а у меня только нож. Вокруг раздавались вопли и стрельба.

Налетчик в мгновенном броске попытался меня схватить. Но я не дался, скользнув вбок, и тот лишь успел скребнуть пальцами по моему бронежилету. Сделай он захват, и конец — тварюга меня попросту раздавит. И хотя, как известно, нож в умелых руках вполне способен пробить броник, я не собирался сейчас проверять свое лезвие на прочность, а, извернувшись, засадил его извергу прямо в рот — да-да, в самую глотку, через язык и мягкие ткани гортани, до кости. Вырвав лезвие, я тем самым выпустил наружу жуткой вой добела раскаленной ярости; только теперь в нем чувствовалась еще и не менее дикая боль. Тело зверюги забилось, утратив всякую собранность; бестолково месили воздух громадные кулаки. Я было подумал, что уклонился от них, но тут получил неожиданный удар, да такой, что врезался на лету в частично рухнувший штабель по соседству.

Пошатываясь, попытался встать, и тут на меня упала оставшаяся его часть.

Глава 37

«Дека».

Суббота, 28 августа, 15.22.

Остаток времени на Часах вымирания:

92 часа 38 минут (время местное).

Близнецы возвращались к своему авиалайнеру под ручку — давно подмеченная и взятая на вооружение европейская манера: физическая близость, достаточная в то же время для конфиденциального общения.

— Иди тише, — вполголоса сказала Геката, легонько стискивая брату предплечье, — а то он смотрит. Да и Отто, наверное, тоже.

— Да они всегда смотрят, — тоже вполголоса пробормотал Парис. — Бог ты мой, скорей бы убраться из этого места. У меня от него мурашки по коже.

— От кого? От папика или от Отто?

— От обоих, — фыркнул Парис. — Что один, что другой — змеи подколодные.

— Хм. Но змеи, согласись, полезные, — заметила сестра, похлопав по сумочке, где лежали несколько компактов с информацией, переданных Сайрусом. Возможно, теперь удастся наконец решить проблему эмоционального перегрева у берсерков или хотя бы несколько ее сгладить.

Близнецы подошли к самолету. У трапа встали навытяжку их собственные охранники.

— Что-нибудь есть, Маркус? — непринужденно спросила Геката.

— Ничего особенного, мадам. Заправка проведена, на борт никто не поднимался.

— А попытки были? — шутливо осведомился Парис.

— Так точно, сэр, — отрапортовал Маркус. — Хотел пройти мистер Отто, думал оставить вам цветы. Я сказал, что у нас приказ никого не пропускать.

— А цветы?

— Он их унес с собой.

Парис понимающе глянул на сестру.

— Небось, полный букет подслушек.

— Могу ручаться, что на борт никого и ничего не проникало.

— Молодец, Маркус, — похвалил усердие охранника Парис.

Геката, чуть наклонив голову, взыскательно оглядела лайнер и, повернувшись, легко взбежала по трапу. Парис зловеще оглянулся на «Деку», надеясь, что на него смотрят папаша и Отто.

— Поцелуйте меня в жопу, — как можно четче проартикулировал он и с улыбкой взошел на борт.

Через несколько минут самолет катился по взлетной полосе. Отто Вирц стоял, наблюдая эту сцену из обзорного окна центра связи «Деки». С отлетом близнецов спецы нажали соответствующие кнопки, и стены сложились секциями, открыв остальные две трети помещения, заставленные множеством многофункциональных рабочих станций. Задвинулись напольные панели, обнажив стеклянный пол, под которым находились компьютерный зал и негромко гудящие емкости по производству вирусов со своим смертоносным потенциалом. Как он и говорил патрону, близнецы увидели лишь то, что он сам хотел им показать.

— Они в воздухе, сэр, — доложил инженер за соседним пультом.

— Дождись, когда поднимутся километров на семь, — отозвался Отто, глядя на экран, — и включай датчики.

— Слушаю, сэр.

Пока шла заправка, вместе с горючим в баки попали десятки крохотных сенсоров размером чуть больше водяной капли. Плавая в авиатопливе, они посылали сигналы через свои тончайшие усики. Датчики совмещали в себе сразу несколько нанотехнологий. По отдельности сигнал у них был ничтожен, но вместе они консолидировались в сильный, четкий импульс, передающийся на многие мили.

— Что у нас по воздушной разведке?

— Птицы один, два и четыре на высоте одиннадцать километров. Птица три курсирует на трехстах метрах. Все отдаленные станции настроены на прием, инфильтрационные команды активизированы. Все готово к запуску, сэр.

— Хорошо, — с улыбкой кивнул Отто, глядя на просверки радара, направленного на юго-восток.

Глава 38

Сокото, Нигерия.

Шесть дней назад.

Доктор Ханс Кертиг чуть ли не пинком распахнул открывающиеся в обе стороны двери полевой операционной. Выйдя в закуток ординаторской, он сорвал с себя перчатки, маску и кинул их в мусорное ведро. Несколько минут врач стоял, играя желваками на лице и ничего не видя перед собой от бессильного гнева. Он даже не обернулся, когда вслед за ним вошла Фрида Йегер, бесшумно расстегивая на ходу хирургический халат в темных пятнах.

— Извини, Ханс, — сказала она негромко. Он в ответ промолчал; желваки все так же играли. — Ты сделал все от тебя зависящее. Иногда бывает…

Она осеклась на полуслове, когда врач, резко обернувшись, напустился на нее:

— Ты в самом деле так думаешь, Фрида? Прямо-таки все, что мог? Надо же, благодетель какой! — Под его напором она невольно сделала шаг назад. — Ты хоть понимаешь, что я все проделал без сучка без задоринки? Без сучка, черт возьми, без задоринки! — В углу рта у него пузырилась слюна. — Здесь, в Нигерии, гангренозных я оперирую уже четыре года. Я проделал двести операций. Двести! И ни разу — слышишь, ни разу — не было случая, чтобы у меня на столе умер больной. — Он кивком указал на двери операционной. — А здесь у меня за восемь дней под ножом гибнет уже шестой ребенок. И ты мне еще говоришь: дескать, оно бывает!

— Может, ты просто переутомился…

Не успев это произнести, Фрида Йегер уже пожалела, что так сказала. Глаза у Кертига полыхнули так, что казалось, сейчас подбежит и ударит. Но он лишь с горькой усмешкой отвернулся и, подойдя к умывальнику, стал драить руки так, словно хотел смыть с кожи всю реальность происходящего.

— Я не теряю пациентов, Фрида, — сказал он через плечо. — Можешь назвать меня упрямым бараном, но факты остаются фактами. Пациентов я не теряю. Ни здесь, ни в Кении, ни дома в Мюнхене. Черт возьми, не те-ря-ю! Ни со скарлатиной, ни с номой, ни с чем-то еще. Это тебе не богадельня с одной на всех аптечкой и упованием на волю Божью. И не послевоенная карета «скорой помощи». Ни у кого на всем континенте нет лучших показателей по спасению детей, чем у нас.

— Я знаю, Ханс, — слабым голосом согласилась она. — Но ведь они умирают, дети-то. И не у одного лишь тебя. Мы их тридцать потеряли за последний месяц с небольшим.

— Тридцать? — Кертиг забыл даже вытереть руки. — Ты что такое говоришь?!

Нома была ужасной болезнью — страшная форма инфекционной гангрены рта и щек, которой подвержены страдающие от недоедания дети в Африке, частично Азии и некоторых районах Центральной Америки. Почти всем пациентам было от двух до шести лет, и болезнь буквально поедала плоть их щек и ртов, оставляя там жуткие язвы и являясь почвой для вторичных инфекций. Однако с середины девяностых в Нигерию и другие очаги заболевания зачастили медицинские десанты из известных здравоохранительных центров Европы и Америки: «Штифтунг киндерхильфе», Голландский центр по борьбе с номой, «Лицом к Африке» и прочие. Как и этот лазарет в Сокото, все они проделали грандиозную работу, оттеснив болезнь и улучшив здесь состояние здравоохранения в целом. Сотни восстановительных операций безвозмездно проводили пластические хирурги «Интерпласта», возвращая детей к нормальной жизни. С тем, чтобы они продолжали жить. Болезнь — если не вести речь о запущенных случаях — уже не считалась смертельной; у нее были свои методы лечения и превентивной медицины. Через мировые гуманитарные организации наладилось снабжение продовольствием.

А тут вдруг такое: дети мрут от болезни, которая, казалось, больше не угрожала им смертельным исходом.

— Почему их умирает так много? — строго спросил он.

— Мы… не знаем.

— Ну вы хоть, боже ты мой, тесты проводили?

— Проводили.

— И что?

— Это именно нома. Но почему-то вдруг ставшая агрессивной.

— Ты имеешь в виду мутацию?

Фрида вначале нерешительно кивнула, но затем пожала плечами.

— Не знаю даже, как это назвать.

В Нигерии Фрида Йегер работала сестрой-педиатром четвертый месяц. Разумеется, компетенции в таких вопросах у нее не хватало.

— Кто проводит анализы? — колючим голосом осведомился Кертиг.

Она назвала лабораторию. Он, не тратя время на раздумья, пошел делать звонки. Нома была старой, а потому достаточно изученной болезнью. Коварной, но стабильной и предсказуемой.

Ужас сжимал Кертигу сердце, когда он спешил к своему вагончику, где у него на случай необходимости имелся спутниковый телефон.

Боже сохрани этих детей, если ее возбудитель мутировал.

Храни Бог вообще всех детей на земле.

Глава 39

Хранилище «Глубокое железо».

Суббота, 28 августа, 1559.

Остаток времени на Часах вымирания:

92 часа 1 минута (время местное).

Распинав наконец ящики, я вскочил на одно колено и выхватил резервную «беретту».

— Чисто! — послышался знакомый рык.

Рядом всплыл Симс (переносица со шрамом, один глаз заплыл) со своей М-4.

— Чисто! — эхом, проорал откуда-то Банни. Вскоре, разгребая завалы из коробок и папок, с правой стороны возник и он.

— Сержант, а где у нас противник? — с напускной суровостью спросил я, найдя и водрузив на место шлем с прибором ночного видения.

Вместо ответа Банни точечным фонариком посветил на приоткрытую заднюю дверь. Подобравшись, пинком закрыл ее. Внутренний замок был сломан.

— Что, в погоню?

— Нет. Баррикадируемся.

Вместе с ним мы дружно стали закладывать ящиками обе двери. Старший задумчиво наблюдал за нашими стараниями со стороны.

— Чего? — спросил я, отвлекаясь.

— Слушай, кэп, а тебя, часом, последним ящиком по башке не долбануло? Или мне провести проверку на вменяемость: расспросить, кто есть ты, а кто президент Североамериканских Штатов и все такое? А, капитан?

— Я — это я, а вице-президент, как у меня записано, жопа с ушами.

— Тогда ладно, — ухмыльнулся Старший. — Жить будешь.

Банни, сидя на полу, снежинками накладывал пластырь на длинный тонкий порез на бедре.

— Вообще было прикольно. — Он, хмыкнув, покачал головой. — Не знаю, парни, как вас, а меня лично начинает понемногу притомлять, что на нас устраивают засады всякие ублюдки, которых мы даже ни разу не обижали. Я в смысле, что вообще это было? Из-за чего сыр-бор? А недавние нелюди кто: йети и компания?

— Типа того, — сказал я, оглядывая то, что осталось от русских спецназовцев.

— Ты, кэп, сам-то понятие имеешь, во что мы врюхались? — поинтересовался и Старший.

— Да вот, въезжаю понемногу, — ответил я, не особо распространяясь. — По крайней мере, становится ясно, что здесь одно и то же выискивали две команды.

— Три, — поправил Старший. — Если тут где-то еще и «Пила».

На это я не сказал ничего. Если «Пила» находилась в этом хранилище и не вышла даже на звуки перестрелки, значит, вести о ней речь не приходилось. Старший все понял по моему лицу и не стал углубляться. Банни, поочередно нас оглядев, лишь тихонько ругнулся.

Лучи фонариков хорошо освещали помещение. Схватка с русскими происходила преимущественно в одном углу, v двери, через которую ворвались мы. Эта часть комнаты представляла собой поистине адское побоище с растерзанными трупами. Смертей я повидал немало (да и сам, чего греха таить, не раз и не два был им причиной), но это зрелище вгоняло в невольный ступор. От такого изуверства хотелось брезгливо отвернуться, что было бы, увы, не лучшим выбором. Отрицание — всегда волчья яма: ты предпочитаешь о ней забыть и потом неминуемо в нее попадаешь.

Старший, вынув магазин из своей винтовки, узрел там всего три патрона и приткнул новый, бережно переложив в карман патроны из старого.

— Кэп. Знаешь, я или стар становлюсь для такой хрени, или нас и впрямь чуть в задницу не отымели всего двое бойцов. И отымели бы, кстати, если б ты одному перышком губу не пощекотал.

— Не-не, кроме шуток, — заметил и Банни. — Один из тех ребят прямо-таки выдрал у меня винтовку из рук. А ты знаешь, это не так просто сделать. Я ему аж четыре раза от всей души вписал: два апперкота, хук в подреберье и навес с правой. А ему мои удары, похоже, как перхоть с лацкана стряхнуть, даже не хрюкнул. Я так себя, пожалуй, уважать перестану.

У Банни, между прочим, размер бицепса пятьдесят пять сантиметров — сам мерил, — и подковы с монетами он гнет даже не на спор. А уж когда боксирует по перчаткам спарринг-партнера, у того руки враз немеют до локтей. Сейчас синие глаза Банни, обычно такие задорные, были озадаченно-встревоженными.

— Он прав, кэп, — солидарно кивнул Старший. — Я в этих козлов полный магазин высадил, а их едва откинуло. И уж точно не повалило. Тут, наверное, дело в какой-то особой броне, которая поглощает удар, как я не знаю что. Лишь когда я ему прямиком в голову всадил, он наконец показал хвост и нырнул за ящики. А до тех пор… в общем, сдерживать сдерживал, а урона гадам никакого.

— Я что-то таких жилетов и не припомню, — покачал головой Банни.

— Одного из них, — продолжал Старший, — я, верно, хорошенько прошил по ногам. Не того, что ты чикнул, а второго. Ушел прихрамывая. Другой бы на его месте полз чуть живой, со столькими-то дырками. Я вот что думаю: а может, они оттого такие крепыши, что на них какой-нибудь наружный экзоскелет — как, понимаешь, у членистоногих? А что, сейчас такие, говорят, поступили в разработку…

— Да ну, Старший, перестань, — не стал слушать Банни. — Жесткий-то он и вправду был, но за счет костей и мышц: я сам кулаками прощупал.

— Резиновые подушки с перегородками, как на матрасе, да металлические распорки — вот тебе и все кости с мышцами, — стоял на своем Старший. — А при общем гвалте…

— Неважно что, — рассудил я, — но у них это было, а у нас нет. Хорошо еще, что получилось их вытурить. Сронить мы их не сронили, но хоть у самих голова цела, поэтому ставим себе плюсик.

— Стакан наполовину полный? Меня устраивает, — одобрил Банни.

Стоя по бокам, мои сослуживцы оглядывали изувеченные трупы. Я прикинул размеры комнаты. Кровь скопилась примерно в одном углу. Собственно, пятна были везде, но в основном пол был не загажен.

— Ну, — вздохнул я, — вот что нам надо сделать: для начала посмотрите, нет ли при них удостоверений или других опознавательных знаков. Сомневаюсь, конечно, но поискать в любом случае стоит.

— Вот те раз, — пробормотал Банни.

— Затем передвинем останки к той части стены. — Я указал на пятачок метра в три, свободный от коробок.

— Да зачем вообще их трогать, капитан? — спросил Старший.

— Затем, что нам тут предстоит работа и запинаться обо все подряд будет не с руки. Уловил?

Он кивнул.

Присев на корточки, я взялся обыскивать мертвых спецназовцев. Что и говорить, занятие не нравилось ни мне, ни моим подчиненным. Банни, ненадолго отвлекшись, вынул из кармана мятный дезодорант и, пшикнув себе под нос, передал флакончик нам. Перечная мята и эвкалипт достаточно быстро отшибают прочие запахи, а при эдакой кровище, да и еще кое-чем, запах здесь в непродолжительном времени будет, скажем прямо, не фиалки.

Поиски, разумеется, успехом не увенчались. Ни удостоверений, ничего. Мы без слов начали сдвигать тела к стене. Я знал, что Старшему заниматься подобным в свое время уже доводилось — в Ираке, вытаскивая трупы из каменных завалов, понаделанных шахидами. У нас с Банни тоже был соответствующий опыт, у каждого свой. Я входил в контингент копов, отряженных из Балтимора для работы на развалинах башен-близнецов. Грустное это, признаться, было дело. И всегда одолевает мысль: ну как, как такие деяния можно ассоциировать с разумной, более того, намеренной, деятельностью человека? Да-да, понимаю: как говорится, чья б корова мычала, а особенно моя, то есть того парня, что умеет убивать и пистолетом, и ножом, и гранатой, и удавкой, а если надо, и голыми руками. Но ведь есть разница между убийством в бою и вот так. Непонятно даже, как это и назвать. Убийством — слишком уж расплывчато; расчленением — как-то по-больничному. Тогда как?

Те два нелюдя, которых мы отсюда спровадили, проделали именно это и с русскими, и с персоналом наверху. Более того, они всем этим упивались. Возможно, тут и кроется разгадка. Лично у меня смерть противника — скажем, террориста, держащего пистолет у виска перепуганного шестиклашки, — вызвала бы удовлетворение, но не дольше чем на секунду. Упиваться этим я бы ни в коем случае не стал. Никакого нутряного или эротического восторга от смерти другого человека. Ну а здесь, я полагаю, налицо был именно тот случай.

Как раз когда я над этим раздумывал, мою мысль философски, буквально тремя словами озвучил Старший:

— Сие есть зло.

И этим сказано все. Мы с Банни взглянули сначала на него, затем друг на друга. Команда работала молча, но получается, все думали об одном и том же, и Старший угодил в самую точку. Это и было зло.

Покончив с перетаскиванием трупов, мы омыли руки водой из фляжек и, как могли, забросали тела картоном. Тогда я наконец оглядел все остальное помещение. Половина коробок была повалена на пол. На первый взгляд в боксе хранилась только бумага.

— Старший, Банни, эти злыдни, что мы прогнали, ничего не прихватили с собой? Может, какие-нибудь отдельные коробки, флоппи-диски, перфокарты? Еще что-нибудь?

— Я что-то не заметил, — сказал Старший. — Разве только мелочь по карманам попрятали. Ну так что, кэп, мы идем или здесь торчим?

— Пока остаемся здесь. Если те, как ты говоришь, членистоногие где-то там прячутся, я не хочу, чтобы они висели у нас на хвосте всю дорогу к лифтам. В деле безопасного возвращения у них перед нами преимущество, и гарантий безопасности никаких.

— Согласен целиком и полностью, — ухмыльнулся Старший. — Не знаю, как на вас, ребята, а на меня враги в бою вот так еще не ревели. До сих пор в ушах звенит.

— Да, — согласился и Банни. — Мой личный шизометр явно зашкаливает.

— Ну вот, тем более имеет смысл задержаться, — подытожил я. — Отдохнем здесь в теньке. К тому ж если они ничего с собой не взяли, значит, никуда оно от нас не денется. — Я подошел к стене, чтобы лучше оглядеть комнату и ее, так сказать, общий антураж. — Основная цель все та же, так что нам сейчас предстоит прошерстить эти архивы. Налицо по крайней мере два игрока: русские и эти вот, которые считают содержимое бокса достаточно ценным, чтобы ради него перебить кучу народа. Давайте выясним почему.

По лицам сослуживцев было видно, что эта задача им по сердцу не больше, чем мне.

— Если те ребята выпрыгнут наружу, — высказал предположение Банни, — их там встретит один лишь Кирк. Один против двоих.

Старший прыснул в кулак.

— Это в броневике-то, с шестиствольником и базуками? Против двух хитиновых скорлупок?

— Вообще-то да, — вынужден был признать Банни, хотя и без особого восторга.

— Во всяком случае, нам за ними не угнаться, — уже сосредотачиваясь на задаче, сказал я. — Как там у них сложится, пусть решают боги войны. А мы пока займемся делом. От цели нас постоянно что-нибудь да отделяет. Давайте хоть найдем, что именно.

И мы занялись этой самой работой, чутко вслушиваясь и выжидая, не оживут ли лифты, не раздадутся ли знакомые, властно покрикивающие голоса, не послышится ли дробный топот, безошибочно выдающий бойцов СВАТ или иных оперативников. Ничего. Тишина.

Так мы и торчали в этом склепе, но, пока ДВБ по-прежнему на хвосте у ОВН, никакой кавалерии на помощь, как видно, не прибудет.

Об этом мы старались не думать — все пытались сосредоточиться на текущем задании.

Все пытались.

Глава 40

Булавайо, Республика Зимбабве.

Пять дней назад.

Габриэль Мугабе, прихлебывая чай, с довольным видом наблюдал, как шустро снуют электрокары, разгружая и загружая паллеты с бутилированной водой, с депо прямо на склад. И количество хорошее. В смысле, сумма. Американец не поскупился — дал на лапу как следует, чтобы груз побыстрее и без проблем прошел таможню.

— А зачем так быстро? — поинтересовался он, помнится, тогда.

— Да в рекламную кампанию денег вбухано немерено, — по-свойски ответил янки. — Рекламу запускаем первого сентября, поэтому хочется, чтобы продукт был на тот момент в наличии.

— Но ты же сказал, вы воду раздаете, а не продаете. При чем здесь тогда время?

— Импульсная покупка — один из двигателей продаж. Становой хребет экономики. Дашь одну бутылку на халяву — они потом десяток купят.

— А-а-а…

Вот дурак американец. Шестьдесят тонн бутилирован-ной воды на раздачу — все равно что целое состояние в унитаз. Но тот настаивал: мол, один день пиковых продаж по миру окупает все затраты сторицей. Да и бог бы с ним, — проверять, что ли? А вот аккуратно подсунутый толстый конверт с деньгами — это совсем иное дело. Денежка к денежке — американские баксы, южноафриканские ранды. Никаких тебе зимбабвийских долларов, стоящих меньше резаной бумаги. Наше почтение.

Они пожали друг другу руки: договорились. Чуток ушло на взятки таможне. Само имя Мугабе уже вызывало готовность к сотрудничеству. Ну, еще малость подмазать порт Бейра в Мозамбике. Борт был разгружен там, а далее вода поездом проследовала на товарное депо в Булавайо и наконец с поезда — прямиком на склады, владели которыми люди, при одном лишь упоминании семьи Мугабе замирающие навытяжку.

Габриэль Мугабе был племянником президента Зимбабве, поносимого разными международными организациями, от «Эмнести интернэшнл» до «Африканского союза», за попирание человеческих прав. Смехота. Признаться честно, в душе Габриэль был с этим согласен, но, опять же, что такое человеческие права, как не попытка слабых покуситься на сильных? С правами приходит сила. А имея силу, на то, что говорят слабые, можно в принципе наплевать. Ведь сила — она и есть сила. И сама история на всем своем протяжении учит тому же. Мугабе, если надо, мог назвать сколько угодно исторических прецедентов: от времен Ветхого Завета и далее, вплоть до так называемой войны с террором, объявленной этими лицемерами американцами.

И хотя Габриэль Мугабе не был плотоядным монстром вроде своего дяди, в Булавайо его по праву боялись. А значит, уважали. Так что вода прибыла быстро, а выданная американцем наличность благополучно осела у Габриэля дома в персональном сейфе.

Он не спеша, со вкусом прихлебывал чай, заваренный на взятой с паллеты воде: а как не отщипнуть с проплывающего мимо? Надо же что-то прихватить и в личное пользование.

— Вода бесплатная. — Ехидно хмыкнув, он лишь покачал головой. — Ох уж эти американцы. Придурок на придурке.

Глава 41

Дом Воплей, остров Дос Диаблос.

Утро пятницы, 27 августа.

Мальчика звали Восемьдесят Второй, или сигом, в зависимости от того, кто с ним говорил. Отто всегда называл его по номеру, а Альфа, когда в хорошем настроении, звал сигомом. Возможно, у него было и настоящее имя, но наверняка такое, какое ему употреблять будет не дозволено, или же он сам того не захочет.

Бесприютно сгорбившись, он сидел на покатой черепичной крыше в дрожащей тени крон двух больших, вздымающихся колоннами пальм. Восемьдесят Второй был маленьким и хорошо поднаторел в искусстве прятаться. Здесь, в «Улье», большинству людей разговаривать с ним не разрешалось, а те, кому это было позволено, его по большей части игнорировали. Люди, которым вменялось в обязанность уделять мальчику внимание, вызывали у него тихий ужас, и он предпочитал их избегать. Среди них мальчик жил — они что ни день десятками проплывали у него перед глазами, но все общение, иной раз неделями, ограничивалось лишь мимолетным замечанием насчет погоды. А с десятого ноября прошлого года по второе марта нынешнего он вообще ни с кем и словом не перекинулся. Тестирующие доктора и те перебрасывались с ним фразами лишь по необходимости, от случая к случаю. Хватали, щупали, кололи какими-то иглами, брали образцы, заставляли лежать под сканнерами — и все это так, походя, даже не обращаясь напрямую. И им, и мальчику в равной степени было известно, что от него требуется. Зачастую они просто указывали жестами: сесть, встать, лечь.

Одиночество давно тяготило, однако с некоторых нор он даже стал его предпочитать. Все лучше, чем из раза в раз мусолить происходящее в «Улье». И точно лучше, чем когда люди Отто волокут его на эту их охоту. Восемьдесят Второй ходил с ними лишь потому, что того ожидал Альфа и требовал Отто, но сам сигом ни в одно из животных до сих пор не стрелял. Через год-другой, когда он подрастет, от него наверняка будут добиваться активного участия, вместо того чтобы просто таскаться с оператором.

Никто — в том числе и оператор — не знал, что у Восемьдесят Второго имеется своя собственная камера: маленькая пуговка, украденная из сумки предыдущего видеосъемщика.

Как-то раз охотники решили съездить на денек в Сан-Пауло, оторваться, и он из зоны бассейна ускользнул на сорок минут в интернет-кафе, что через улицу от отеля. Отправить имейлом видео было, пожалуй, единственным храбрым поступком в его жизни, а те сорок минут — самыми тревожными. Он сидел как на иголках, думая, что вот-вот придет ответ. Он и просил, и молился, и представлял, что на выручку уже спешат американцы.

И вот теперь он снова в «Улье»; опять в Доме Воплей. Это он сам его так назвал, хотя сдается, что многие из Новых Людей думают точно так же. В конце концов, чем, как не визгом и воплями, изо дня в день, из ночи в ночь оглашаются коридоры этого здания?

Мальчик сидел в одних трусах. Кожа у него была светлая. Загорать сигому не разрешалось, а если ослушаться или, чего доброго, облезть на солнце, Альфа приказывал Отто сечь его у себя на глазах. Отто сек долго, со вкусом. Восемьдесят Второй подозревал, что ему это очень нравится, и он грустнел, когда Альфа велел ему остановиться. После каждой такой порки губы Отто покрывала слюна, ноздри излучались, а глаза горели, как светляки.

Внизу на территории трое Новых Людей рыли ямы под сваи для курятника. Мальчик зачарованно их созерцал. У Новых Людей были грубые черты и жесткие рыжие волосы, а когда рядом никого не было, они переговаривались меж собой до странности высокими голосами. Двоих из них мальчик уже как-то встречал. Один — самый старый в поселении — почему-то все еще жил на острове. Ему, наверное, было лет двадцать пять, волосы уже с проседью, а кожа на лице изрыта морщинами; прямо старик лет семидесяти. Рядом с ним работал молодой — не намного старше, чем сам мальчик, хотя выглядит лет на тридцать. Возраста Новым Людям придавала еще и их небывалая мускулистость.

Третьей была женская особь, одетая, как и все остальные, в хлопчатые штаны и майку с лямками. За работой она вспотела, и ткань прилипла к ее грудям, демонстрируя темные круги сосков.

Восемьдесят Второй ощутил невольное шевеление в паху и отвел глаза, мысленно стыдясь своего шпионства, а также того, что оно так на него действует.

Лопата женщины внезапно ткнулась о камень; проворно согнувшись, она вытащила его из земли и машинально бросила через плечо, прежде чем снова начать копать.

В эту секунду со стороны забора раздался резкий окрик. Обернувшись, мальчик увидел одного из охранников — блондинистого верзилу с короткой солдатской стрижкой и кобурой на боку. Он вразвалку шел к работникам.

— Ты че это тут себе позволяешь, сука, а? — кричал он на ходу с не вполне понятным мальчику акцентом, наверное, австралийским.

Тройка работников застыла на месте с ужасом на лицах. Причина испуга была еще и в том, что они толком не понимали, какие такие правила нарушили, но что нарушили — это факт. С приближением австралийца-охранника они дружно попадали на колени, потупив головы. Сейчас он надменно возвышался над ними, а со стороны забора, где у караульных веранда, подтягивались еще трое его товарищей. Все криво улыбались. Австралиец поддел камень носком армейского ботинка.

— Вот это че за хрень? — спросил он.

Новые Люди, понуро глядя вниз, не шелохнулись. Австралиец осклабился еще шире.

— Я еще раз спрашиваю: что — это — за — хрень? А?! — В голосе появились стальные нотки.

В ответ молчание. Даже со своей позиции на крыше Восемьдесят Второй различил, что женщина начинает плакать: по округлым щекам из глаз катились серебристые слезинки.

— Ты! — позвал австралиец. — Я тебе, рожа обезьянья, говорю. Смотреть на меня, когда с тобой разговаривают.

Женщина медленно подняла глаза; остальные так и смотрели вниз, судя по всему трепеща от леденящего страха.

— Тебе кто говорил засирать тут всю территорию? Глянь, какой кусок дерьма! — Он еще раз поддел этот камень размером с яйцо. — Давай жопу в горсть и мигом все прибрала. Ну?!

Женщина несколько раз спешно поклонилась, после чего метнулась выполнять приказание, напуганная своим проступком так, что побежала чуть ли не на четвереньках. Но, приближаясь к охраннику, она замедлила ход и почти остановилась, нерешительно протянув руку к камню, на который австралиец наступил теперь ботинком. Его взгляд — мальчик видел — остановился на тонкой майке, облепившей ее увесистые груди. Выражение лица у него сменилось с глумливого на какое-то иное, непонятное сигому. Мальчик знал, что охранник может изнасиловать женщину; для него такие надругательства были уже не в диковинку: изнасилование спереди, сзади, избиение, а то и убийство. Но сколько бы раз Восемьдесят Второй ни видел это или последствия этого, он не мог до конца понять происходящее. Даже по темноте своей, даже в глубокой странности своих искаженных снов, он не мог проникнуться дикарским зовом, голодом этого.

Восемьдесят Второй подался вперед. Мышцы у него — уже в который раз — напряглись в мучительном предвкушении того, что будет, если сейчас вдруг взять и заорать на этих негодяев, прямо за их постыдным занятием. Остановятся ли они, если увидят, кто он такой? Или подобный поступок всего-навсего обернется лишней поркой со стороны Отто? Нерешительность сковывала мальчика в тот момент, когда женщина все же подняла камень и, рабски склонившись, слезливо забормотала в нос что-то неразборчивое своим высоким голосом.

Австралиец, недолго думая, пнул ее в живот — резким ударом кованого башмака в мягкое подбрюшье, отчего женщина враз лишилась дыхания. Она свернулась в пульсирующий от боли клубок. Охранники в этот момент развязно смеялись; стоящие на коленях Новые Люди беспомощно плакали.

Отпустив на этот счет пару-тройку шуточек, охранники отвернулись и пошли к себе на веранду, обратно к домино и пиву. Женщина осталась лежать посреди двора, по-прежнему сжимая камень в руке. Мальчик все время неотрывно смотрел на происходящее. Шмыгнув носом, он смахнул навернувшуюся слезу и тут вдруг поймал на себе взгляды Новых Людей, которые там, внизу, повернулись в его сторону. Восемьдесят Второй застыл. Они что, его услышали? Или, не дай бог, увидели?

Даже женщина, медленно подняв голову, посмотрела в его направлении. Охранники, пересмеиваясь, разговаривали в это время о футболе. Они ничего не слышали. Глаза у мальчика налились слезами; он поднял руку их отереть.

Внизу, во дворе, старший из Новых Людей пристально смотрел на него, сдвинув брови. Вот он поднял руку и сымитировал движение мальчика. Или же он просто смахнул собственную слезу? Затем то же самое проделал его младший напарник.

Восемьдесят Второй не двигался, затаив дыхание.

Наконец старший повернулся к женщине. Бросив осторожный взгляд на охранников, он тихонько подобрался к несчастной и, обхватив руками, помог ей подняться; вместе они возвратились к своим ямам. Теперь и старший, и младший попеременно обнимали и целовали ее, причем все время с оглядкой на ржущих на веранде охранников: один следит, двое обнимаются. Затем они вернулись к работе.

Мальчик смотрел на руку женщины, надеясь, что она припрячет камень. Он бы при случае мог им воспользовался. Угостить того же Картерета, пока тот спит. Восемьдесят Второй уже давно хотел это сделать и даже составил план, но так пока его и не осуществил. Однако женщина, видно, ни о чем таком не думала, а просто бросила камень в кучу вырытой земли и взялась за лопату.

Через пять минут мальчик, пробравшись по козырьку крыльца, залез в окно своей спальни, сел там на краешек кровати и стал думать, как быть дальше.

Глава 42

Хранилище «Глубокое железо».

Суббота, 28 августа, 16.06.

Остаток времени на Часах вымирания:

91 час 54 минуты (время местное).

Вообще-то нагромождения хлама бессмысленны лишь на первый взгляд. Имея соответствующий навык, можно мысленно воссоздать картину, придав ей первоначальный вид. Смотришь на завалы, сопоставляешь, что изначально лежало снизу, что сверху, и так постепенно выстраиваешь все в обратном порядке. Когда я работал в криминальном отделе полиции Балтимора, мне как-то попался один из тех классических случаев, когда труп лежал среди груды битой посуды и разбросанных книг. Новичок бы сказал, что жертва пришла домой в тот момент, когда там царил связанный с убийством кавардак, поэтому комната или уже была разгромлена, или все разнесли в результате потасовки. Однако ковер под трупом был абсолютно чистым — не истоптанным, не замусоренным, — так что убийство произошло в самом начале. Разумеется, мы обдумали и вариант, что тарарам можно было учинить потом, но, рассматривая и по фрагментам восстанавливая картину с учетом расположения предметов, установили, что кто-то расхаживал по комнате, специально все круша: по кругу, систематично, преднамеренно. Тогда мы внимательней пригляделись к жене, сообщившей о том, что она нашла мужа мертвым. Схема разброса вещей, а также угол удара тупым предметом, ставшего причиной гибели жертвы, дали нам доскональную картину преступления. После этого лишь оставалось расколоть алиби жены и спалить ее в течение ряда допросов. Это уже было рутинной полицейской работой; я же лишь сэкономил копам время, использовав метод дедукции. Я, понятно, не Шерлок Холмс, но воссоздавать сцену преступления вполне умею.

Десятки коробок были опрокинуты и перевернуты. Исходя из протяженности перестрелки, мы знали, когда и в какой примерно последовательности они падали. Большинство из них было запечатано широким скотчем. На каждой третьей скотч при падении лопнул, а бумажное содержимое высыпалось в кровавые лужи. Мы начали с того угла, где суше.

Пришлось вспомнить школьную арифметику: если кипа из десяти коробок падает под таким-то и таким-то углом, встречая при этом препятствие (назовем его объективности ради моей головой), а затем рушится на пол с силой «икс», а их содержимое по такой-то и такой-то траектории… Вычислять, каким именно образом разлетались бумаги, было сродни тому, как рассчитывают траекторию разбрызгивания крови баллисты. Эта мысль, в свою очередь, заставляла снова и снова вспоминать о растерзанных телах, скрытых под картонками, и тогда ужас побуждал или завизжать, или подпрыгнуть.

Коробки оказались изрядно пожеваны выстрелами. Русские опустошили здесь каждый по паре обойм, не меньше. Стены из шлакоблока были изрыты пулями; они же пропороли и содержимое ящиков. По счастью, бумага хорошо гасит выстрелы, так что урон наблюдался более-менее сносный. Гранаты вполне могли бы поставить на наших усилиях крест.

Все ящики были из гофрированного картона, в основном темно-коричневого, со стилизованной под орех рамкой, где указывался порядковый номер, очевидно, по каталогу хранилища. Алгоритм кодов первым вычислил Старший. Держа в руках карточку с указателем «ГХ/1/3/6 — 8/051779», он сказал:

— Литеры — это, как видно, инициалы нашего парня Генриха Хекеля. Так что данная коробка, видимо, из того угла. Эта, другая, двумя рядами выше: видишь, на ней римская «три», указывает ряд. Усек?

— А то, — рад был согласиться я.

— Дальше идет «шесть дробь восемь». Шестая коробка в штабеле из восьми штук. А? А другое число, должно быть, дата. Коробки лежат здесь уже долго, поэтому особого ума, чтобы вычислить, не надо: пятое семнадцатого семьдесят девятого. А через это и каждую из них можно на нужное место поставить, даже не будучи комиссаром Мегрэ.

— Ну что, Старший, зарплату за этот месяц, считай, отработал, — констатировал я. — А заодно и добрую бутыль вискаря. Это уже от меня. Как насчет шотландского?

— Давай ирландского, и мы в расчете.

— Позволь угадаю, — чувствуя, что пахнет поживой, попробовал подольститься Банни. — Тебе нравится «Блэк Буш»?

— Ишь ты какой, — с видом прорицателя хитро сощурился Старший. — Я знаю сорок три способа, как от тебя отмазаться, но так и быть, налью.

— Ловлю на слове, — поднял руку Банни.

Мы вернулись к работе, и единственной загвоздкой теперь было установить, в какие именно коробки определить выпавшие бумаги.

— А что это вообще за записи? — поинтересовался Банни, беря в руки собранные скрепкой страницы.

— Осторожнее, — предупредил я. — Надо все рассовать по нужной таре.

— Да это понятно, — сказал он. — Просто что это за материалы?

Он постучал по верхней странице, и я наклонился посмотреть. Листок покрывали колонки бессмысленных цифр.

Вверху каждой из них — указатель из букв и цифр, тоже ни о чем не говорящий. Я просмотрел одну страницу, затем другую. То же самое; в смысле, ничего внятного.

Бумаги были старые, заполненные от руки.

— Бухучет? — спросил Банни.

— Не знаю, — признался я.

— О, — окликнул Старший. — Кажется, чего-то нашел. — Он занимался коробками, что ближе к двери. — А вот это не бумага. Больше похоже на микрофиш.

Он подал мне несколько отрезков пленки, на которых были десятки фотографий со страничками, каждая меньше почтовой марки. Без считывающего устройства нельзя было определить, аналогичные ли это страницы или что-то иное. Поискав, мы нашли лишь восемь отрезков пленки, брошенные здесь как бы случайно.

— Если на них дубляжи всей этой халабуды, — заметил Банни, — то тогда пленка точно не приближает нас к разгадке. К тому же те двое друзей вполне могли утащить с собой остальное.

— Да, черт возьми, — нехотя согласился я, берясь за очередную коробку.

Мы, как могли, систематизировали штабеля, рухнувшие с момента нашего вторжения. Все они, похоже, были заполнены подобными рукописными заметками. Затем Банни нашел в одной из коробок что-то похожее на аннотацию.

— Глянь-ка, шеф, — подозвал он меня. Я присел рядом на корточках.

Над одной из колонок было подписано карандашом: «Zwangs/Trauma».

— На немецком? — спросил он. — Что бы это значило?

Я, кивнув, вынул сотовый и внес в него номер этого ящика. Что-то робко забрезжило в мозгу, но пока весьма смутно. Мы продолжили свое занятие. За дверями стояла тишина — ни братской кавалерии, ни звука труб.

— А это что за фигня? — спросил Старший, показывая несколько карточек. На каждой был указан какой-то медицинский код, а вверху слева стоял отпечаток пальца. Старший вгляделся внимательней.

— Это не чернила, кэп. Похоже на давным-давно засохшую кровь.

— Смотри не запачкайся, — предостерег я. — Черт знает что вообще здесь содержится.

Через несколько минут меня опять окликнул Банни:

— Глянь-ка. Тут еще одна со словами. И еще… какая-то пара имен.

Мы со Старшим пробирались через свои участки завала. Он передал мне старомодный деревянный планшет с зажимом, положив флягу на то место, где он прежде лежал. Здесь цифры были проставлены явно не одним пером, а справа внизу на каждой странице значились инициалы «Й. М.». Надпись сверху стояла все та же — «Zwangs/Trauma», — а над каждой колонкой было написано по одному или по нескольку слов: «Geschwindigkeit», «Winkel», «Druck in Pfund pro Quadratzoll».

«Скорость. Угол. Фунты давления на квадратный дюйм».

Слева по вертикали шло:

«Kette», «Schlager», «Pferde — Peitsche», «Faust», «Barfuss», «Gestiefelt».

Я сглотнул пересохшим горлом.

«Цепь. Дубинка. Кнут. Босая нога. Обутая нога».

— Бог ты мой, — выдохнул я под озадаченные взгляды моих товарищей.

Они, не сговариваясь, посмотрели на страницу через мое плечо. Я перевел им написанное. В глазах у парней читалось постепенное осмысление.

— Драть его ети, — произнес Старший, как-то даже постарев. — Если это то, о чем я сейчас подумал, тут речь идет о маниакальном извращении.

Я молча пролистал остальные бумаги и возвратил ему планшет.

— Перепакуй этот ящик, — сказал я. — Проверь все как следует. Хотелось бы видеть что-нибудь со словами, особенно написанными от руки.

Однако ничего рукописного в коробке не оказалось. А вот в следующей… Это меняло все. Я сидел на полу, перебирая страницы с цифрами, и тут наткнулся на единственный рукописный листок. Он был на немецком, так что понять содержание проблемы не составляло. Я читал, а ум у меня наполнялся чем-то тошнотворным:

«Генрих, третья фаза завершена сегодня утром, и у нас достаточно материала, чтобы приступить к следующей части наших исследований. Результаты анализов я в грядущий четверг предоставлю герру Вирцу. Надеюсь, ты сможешь к нам присоединиться.

Должен признаться, что волнуюсь, как школьник, от достигнутого и того, что мы еще сможем осуществить. Мой друг, мы здесь делаем работу Бога. Благодарю за комплименты насчет моих занятий с близнецами. Твои заметки и предложения на этот счет поистине неоценимы, равно как и наблюдения по передающемуся от животных человеку зоонозу, а также номе.

Пожалуйста, дай знать, сможешь ли ты ко мне присоединиться на представлении. Твои наблюдения могли бы составить колоссальную ценность для аудитории, равно как и для меня лично».

Письмо датировалось 22 февраля 1942 года. Адресовалось оно Генриху Хекелю. Я сидел и не отрываясь смотрел на конверт, к которому оно было пришпилено. Проживал Хекель в Берлине. А отправлено письмо было из польского Биркенау. Кровь застыла у меня в жилах.

Святый боже, Биркенау! Городок в Польше, где нацисты построили лагерь смерти Аушвиц.

Под письмом стояла подпись: «Йозеф Менгеле».

Доктор Смерть.

Глава 43

Дом Воплей, остров Дос Диаблос.

Вечер пятницы, 27 августа.

Весь остаток дня Восемьдесят Второй раздумывал над тем, что же произошло там, на заднем дворе территории. Нет, не о том, что охранник пнул женщину — такое в «Улье» случалось по полсотни раз на дню, а о том, как трое Новых Людей посмотрели на сигома. Если, конечно, они его разглядели, а думается, что да. Или почувствовали. Или еще что-то.

Они, вероятно, расслышали, как он шмыгнул носом. А когда он смахивал слезы, то изобразили его движение. Почему? Что это значило? Был ли смысл у этого поступка или они как бы действовали по наитию? Восемьдесят Второй однажды подслушал Отто, который говорил, что это в них вживлено, они — мимики от природы, вроде обезьян, только посообразительней, все же ближе к человеку. Примерно так разъяснял Отто одному из докторов.

Но только ли в этом дело? Что, если тут кроется нечто иное? Восемьдесят Второй на это надеялся. Если Новые Люди способны мыслить и действовать самостоятельно, то, может, когда сюда придут американцы, им удастся вырасти из их нынешнего состояния?

Если американцы сюда доберутся. Ведь видео с охотой он послал уже два дня назад. Ужас как хотелось украдкой пробраться в узел связи и проверить свой акаунт на входящие имейлы.

А что, если техники все раскусят? Установят ли они, вернее, могут ли установить, что видео послал именно он? А если да, то что сделает Альфа? Или, вернее, что он позволит сделать Отто?

Чем больше мальчик над этим задумывался, тем страшнее ему становилось. И тем сильнее хотелось что-нибудь предпринять, чтобы как-то связаться с человеком по имени Дьякон.

Медленно клонилось к закату августовское солнце. Восемьдесят Второй сидел на полу в углу между кроватью и тумбочкой, бездумно уставясь в экран. Телевизор ему вменялось смотреть ежедневно по шесть часов на дню. Разумеется, не на свое усмотрение. Отто составил расписание и зарядил соответствующую программу на ДВД. На этой неделе были сплошь фильмы о войне. Восемьдесят Второй относился к ним более-менее неплохо; во всяком случае, лучше, чем к фильмам на секс-тематику, которой его тоже усердно пичкали. Он так и не мог взять в толк, почему и в тех и в других столько насилия. Оно было почти во всем, что для него планировал Отто. Даже фильмы с хирургическими операциями полонило насилие. Кровь, истошные вопли привязанных к столам пациентов… Зрелище отвратительное даже при выключенном звуке.

Причем закрывать глаза было бесполезно. Отто всегда задавал вопросы, требующие знания просмотренного материала. Восемьдесят Второй успел усвоить, что на вранье лучше не попадаться. Солнце уже село, но лампу он не включал. До слуха доносились разнообразные шумы. Подойдя к окну, он вслушивался в звуки, едва ли не каждую ночь наполнявшие окружающее пространство. Крики. Вопли экстаза, вопли боли; иной раз они наслаивались друг на друга, выворачивая чуть ли не наизнанку. Вопли из лабораторий и из бараков, где обитали Новые Люди.

Подумалось о том камне, из-за которого женщину пнули в живот. Ну почему, почему она не подобрала его и не взяла с собой? Вот было бы здорово оставить его себе, а может, и… использовать.

Но она бросила его в кучу вывороченной из ямы земли, не пожелав — или не додумавшись — найти ему лучшее применение. Вот досада.

Несправедливость случившегося упорно не покидала мозг, горела в мыслях, как жжет кожу брызнувший со сковороды раскаленный жир. Почему она не подумала унести камень, из-за которого над ней надругались? Что в Новых Людях мешает им заступаться за себя? Ведь их здесь, на острове, сотни, а охранников всего шестьдесят и восемьдесят три техника. Новые Люди были очень сильны, и, хотя громко кричали при избиениях, было ясно, что они могут терпеть и куда более жестокую боль (Восемьдесят Второму самому доводилось сносить порки, так что он знал, каково это, когда тебя лупцуют). Они стонали, вскрикивали, извивались и плакали, даже теряли сознание, но через считаные минуты после истязаний вполне могли возобновлять свой тяжелый физический труд. Было не совсем ясно, утрируют ли они свои страдания намеренно, отчаянно стеная лишь потому, что так угодно охранникам, а их удовлетворение было, по сути, частью того, для чего существовали Новые Люди. Эту мысль Восемьдесят Второй крутил у себя в голове на протяжении недель; собственно, и инцидент с камнем был важен по той же причине.

В снах и грезах мальчика Новые Люди в один прекрасный день дружно набрасывались на охранников и разрывали их в клочья, примерно как обезьянолюди из уэллсовского «Острова доктора Моро». Идеалом грез Восемьдесят Второго было то, как Новые Люди наконец сбрасывают с себя ярмо угнетения и расправляются с двуногими зверями. Вот бы услышать, как Дом Воплей когда-нибудь огласится такими же криками свирепого, справедливого торжества, сотрясшего «Дом Боли» Герберта Уэллса. Так что лучше бы та женская особь все же прихватила с собой чертов камень. Вечер наполнял Восемьдесят Второго таким неугасимым желанием действовать, что слоняться или валяться без дела на протяжении еще одной ночи было для него поистине невыносимо.

Он оставил комнату и по покатой черепичной крыше дополз до самого конца строения, где дождался, когда отвернется в сторону объектив камеры слежения. Восемьдесят Второй уже давно выучил наизусть каждое движение, каждый огонек камер на всей территории. Пока объектив будет смотреть в другую сторону, у него окажется двадцать девять секунд, чтобы пробраться к водостоку на той стороне крыла здания. Это получилось без труда; надо было лишь дождаться, когда пройдет свой цикл другая камера. Двигаясь пошагово, с неизменно размеренным, просчитанным терпением, Восемьдесят Второй проделал путь от окна своей спальни до того пятачка, где он сегодня сидел на крыше. Участок внизу подернули лиловые тени.

С угла крыши Восемьдесят Второй спрыгнул на ближнюю из двух пальм, ухватился в знакомом месте за ствол и легко, привычно съехал вниз. Достигнув земли, он остановился, подождал, покуда проедет мимо наземная камера, и припустил вдоль строящегося курятника к цветочной клумбе на той его стороне. На нее была набросана жирная почва из ям. Восемьдесят Второй нагнулся и напряг ночное зрение, доводя его до нужной интенсивности. Нетерпеливо роя, он в конце концов ощутил рукой твердый комок. Пальцы, стиснув, вынули из взрыхленной почвы камень величиной с куриное яйцо — черный вулканический базальт, гладкий, как стекло.

Сидя на корточках, Восемьдесят Второй повертел его в ладонях, перекочевав взглядом на веранду, где охранники после обеда рубились в домино.

Верзилу австралийца звали Картерет. Восемьдесят Второй живо его представил: вот он дремлет в своем гамаке, отупев от выпитого пива; на экране крутится порнуха, из сонно обвисших губ торчит сигарета. Образ был так ясен, будто Восемьдесят Второй и в самом деле видел перед собой этого самого Картерета.

Другая часть его мозга воспроизводила образ той женщины, судорожно скрючившейся на земле от боли, и ржание охранников, когда Картерет с презрительным высокомерием отходил, будто бы она была… даже не вещью, а вообще ничем. А то и того меньше. Камень был как раз по руке.

Мальчик поднял глаза к небу — этой бескрайней, изъязвленной россыпью бриллиантов вечности над купами деревьев — и с досадливым удивлением подумал, почему же до сих пор не приехал человек по имени Дьякон. Или он не получил имейл? И вообще, приедет ли он? Приедет ли хоть кто-нибудь?

Восемьдесят Второй сомкнул ладонь вокруг камня, чувствуя незапамятно древнюю, увесистую твердость породы. Ну что, рискнуть?

А если не получится… что тогда?

Где-то в Доме Воплей пронзительно вскрикнул женский голос. Может, это та самая особь? Стоит ли она перед глазами этого самого Картерета, беспокоит ли его так же, как изводят Восемьдесят Второго мысли о камне? Мальчик, сузив глаза, посмотрел на лабораторный корпус. Дом Воплей. Наверху, в купах пальм, сиренами зашлись динамики: собачники готовятся на ночь выпускать псов. Пора уходить.

Он пригладил взрыхленную землю там, откуда достал камень, подождал, пока бесшумно проскользнет мимо камера, и из безмолвной неподвижности пришел в стремительное движение. Пробежал через полоску сада, без усилия взобрался по пальме и спрыгнул на крышу. Камень лежал у него в кармане.

Глава 44

Белый дом.

Суббота, 28 августа, 16.10.

Остаток времени на Часах вымирания:

91 час 50 минут.

Вице-президент Соединенных Штатов восседал за своим столом, но ощущение было такое, будто он сидит под безжалостным лучом лампы в полицейской допросной. Перед ним стояли трое. Двое мужчин и одна женщина. И присесть, и от кофе они отказались. Поочередно оглядев их лица, Билл Коллинз понял: друзей у него в этой комнате нет.

Делегацию возглавлял спикер Палаты представителей Алан Гендерсон. По должности он шел как раз следом за вице-президентом, так что явиться сюда входило в его обязанности (если соваться в чужие дела — вообще чья-нибудь обязанность). На нем был дорогой костюм в бледную тонкую полоску и галстук-бабочка, какие уже лет сорок никто не носит. Даже на самых ответственных заседаниях Палаты, когда требовались жесткие решения, спикер цвел слегка ироничной улыбкой, характерной для его фирменного постулата: «Пройдет и это». Теперь же вид у него был мрачный, как у гробовщика.

— Ну что, Билл, скажу тебе, что ты ох каких дров наломал. Вначале наломал, а затем еще и проехался сверху катком. Я только что встречался с президентом. У него, чтоб тебя, чуть повторный приступ не случился, от которого доктора пытались его уберечь посредством операции.

— Я, мягко говоря, удивлена, — прокашлявшись, добавила госсекретарь, — что вы не проконсультировались со мной, прежде чем начать эту операцию.

— У вас все? — холодно спросил Коллинз. — Что ж, Алан, давайте по порядку. Отдавая эти приказы, я, между прочим, считался действующим президентом США, так что давайте оставим вопросы подотчетности и субординации в покое. Я ценю вашу преданность и служение стране, а вот тон общения по отношению к себе предпочел бы иной.

Ага. Позатыкались.

— Второе. Прежде чем принять решение, я проконсультировался с генеральным прокурором Натаном…

Натан Смитрович, генпрокурор, степенно кивнул, даром что вид у него был слегка озадаченный: а ну как вывезет куда-нибудь не туда?

— Да-да, Алан, — подтвердил он. — Вице-президент звонил мне, мы все обговаривали. Я, гм, советовал ему прошерстить и еще кое-кого, но он заметил, что речь идет о сохранении доверия…

— Доверия? — Алан Гендерсон чуть не поперхнулся. — Да вы вообще… ты вообще, черт тебя дери, за кого себя…

— Успокойтесь, Алан, — милостиво сказал Коллинз. — Никто никого ни в чем не обвиняет. По крайней мере, вас или кого-нибудь еще из здесь присутствующих. Но вы должны вникнуть в мое положение. Я получил конфиденциальное уведомление от источника, занимающего достаточно высокий пост, чтобы обладать инсайдерской информацией. И информация эта не только выявила продолжительную кампанию шантажирования нашего президента, но и намеки на то, что аналогичный догляд и контроль осуществляются и в отношении других членов Конгресса, причем весьма существенной его части. Вынести этот вопрос на публичное обсуждение было для меня недопустимым риском. Прознай об этом кто-нибудь из посторонних, и компромат, которым располагает мистер Черч, стал бы достоянием гласности. А это бросило бы тень на нашу администрацию. Как минимум. А могло бы обернуться и вовсе скверно. — Он откинулся на спинку кресла, демонстрируя гостям свое спокойное, открытое лицо. — Или вы хотите сказать, что на моем месте поступили бы как-то иначе? Так скажите, а я послушаю.

Госсекретарь Энн Харткорт, сложив на груди руки, приподняла подбородок. Речь вица не очень ее впечатлила.

— Этот кусок насчет конфиденциальной информации, Билл, я бы еще, может, и проглотила. И даже, возможно, по легковерию своему поблагодарила за то, что вы благоразумно не включили нас в список подозреваемых. Но как вы, сидя здесь, объясните мне, что вся эта операция была задумана, спланирована и запущена именно после того, как президент был помещен под наркоз?

— Да нет, конечно, — рассмеялся Коллинз. — Информация поступила ко мне загодя. Несколько дней назад. Уже после того, как было объявлено, что президент ложится на операцию. По мнению информатора, единственная возможность, позволяющая мне переломить ситуацию быстро и решительно, это использовать свое временное исполнение обязанностей президента, пока его самого нет на месте.

— Кто этот информатор? — спросил без обиняков Гендерсон.

Коллинз покосился на генпрокурора.

— Я сказал Натану, что не хотел бы разглашать его имя до разрешения ситуации. А операция далека от завершения. Разумеется, президент может возвратиться к исполнению обязанностей когда угодно, но угроза еще не устранена.

— Если она вообще реальна.

— Лично я считаю, что реальна.

— Интересно почему? — упорствовала Энн Харткорт. — Откуда у вас такая уверенность?

Коллинз нервно заерзал.

— Потому… видите ли… информатор располагал сведениями, которые могли поступить только из двух источников: или от самого президента, или от кого-то, кто определенным образом собирал на него досье. Очень частное.

— Что это была за информация? — спросил вдруг генеральный прокурор. — Раньше вы мне не говорили. Но теперь я, черт возьми, хочу знать.

— Сейчас не получится, Натан. Я через пять минут улетаю в клинику Уолтера Рида. Обсужу все напрямую с президентом. Если он сочтет нужным, чтобы в разговоре участвовали все, то у меня не будет другого выбора. Однако раскрывать конфиденциальную информацию, касающуюся президента, свыше моих сил. И не пытайтесь. Никому из вас, ни при каких обстоятельствах, даже если потащите меня на подкомиссию.

Воспользовавшись общей паузой, он воскликнул:

— Я с самого начала был против создания ОВН! Спорил, предупреждал, что это может обернуться угрозой. Что Отдел выйдет у нас из-под контроля.

— Я тоже с тобой в этом соглашался, Билл, — вздохнул Алан Гендерсон. — Но нас пересилили. К тому же я не верю, что мистер Черч шантажировал или собирал компромат на кого-нибудь из тех, кто за нас голосовал. Есть такие, кто считает: ОВН делают ценную, я бы сказал, неоценимую работу. Больше того: шеф Пентагона и секретарь по антитеррору готовы тебя буквально распять, а у них, учти, никаких симпатий к Черчу нет. И именно они очень даже ценят ОВН. Может, у тебя память коротка, но именно агенты ОВН спасли два месяца назад жизнь твоей жене. И мою жизнь, если на то пошло, и присутствующей здесь Энн, и первой леди. А кто, как не они, помешали террористам провезти к нам в страну ядерные заряды и бактериологическое оружие? ОВН предотвратил шесть покушений на президента. Не дал похитить обеих его дочерей. А сорок три террористические ячейки, уничтоженные на территории США?

— Да что вы набросились? — вскинулся Коллинз. — Я же не говорю, что от них вообще нет никакой пользы. Просто надо, чтобы они делали свою работу от сих до сих. А ОВН возомнил о себе невесть что и теперь представляет угрозу для нашей администрации.

— Если прав ваш информатор, — напомнила Энн Харткорт.

— Прав, не прав… Вот переговорю с президентом, и тогда ешьте меня хоть поедом: все подтверждения выложу.

— Не знаю, как вам, — высказал соображение Гендерсон, — а мне кажется, здесь попахивает Ведомством по оружию массового поражения. Что, угадал?

Коллинз его проигнорировал.

— Быть может, «Ясновидец» и полезная штука в войне с террором, — сказал он. — Но уж очень он опасен. Эта компьютерная система способна везде вмешиваться, все раскапывать. Кто такой Черч, чтобы ему знать все обо всех? А? Вы думаете, я не наводил справки? Да люди кругом от Черча вот уж сколько лет стонут! Намекают, что с помощью своего компьютера он собирает данные, а затем использует информацию для давления, чтобы добиваться своего! ОВН уже и президента шантажирует: подавай, дескать, нам больше власти!

Алан Гендерсон задумчиво посмотрел на своих спутников. Госсекретарь по-прежнему стояла, скрестив руки; генпрокурор под его взглядом молча пожал плечами.

— Что ж, Билл, — подытожил Гендерсон. — Лучше б ты оказался прав. Иначе все это тебе ох как аукнется.

— Если бы я знал, что не прав, Алан, — ответил вице-президент, — я бы эту бучу затевать не стал. — Он взглянул на часы. — Все, пора бежать. Машина будет внизу через две минуты.

Едва оказавшись в машине за звуконепроницаемым окошечком между собой и шофером, Билл Коллинз вынул сотовый телефон и набрал Дж. П. Сандерленда.

— Ну как оно? — послышалось в трубке.

— Как-как?! Издубасили всего, будто котлету.

— Но купились?

— На время. Но в нашу команду я бы их не записал. Пока нет доказательств, что Черч копает под президента, и не получается подлезть к «Ясновидцу», приходится переключаться на план «Б». Причем быстро, черт возьми. Я пока еду в клинику к президенту. Ох, он меня порвет. Поэтому не мешает, чтобы его люди получили звонок насчет нашего козла отпущения. Напрямую он от меня исходить не должен, сам понимаешь.

— Без вопросов. Не волнуйся, Билл, у меня все в кулаке.

Они разъединились, и Билл Коллинз, с протяжным вздохом откинувшись на подушки сиденья, смотрел на проплывающие мимо серые здания Вашингтона. Снаружи вице-президент выглядел спокойно и собранно, однако внутри его буквально колотило.

Глава 45

Хранилище «Глубокое железо».

Суббота, 28 августа, 16.22.

Остаток времени на Часах вымирания:

91 час 38 минут.

Зазвонил спутниковый телефон; сержант-стрелок Кирк Андерсон, не отводя глаз от входа в главный корпус «Глубокого железа», протянул руку и снял трубку. Услышав сегодняшний пароль, назвал отзыв.

— С вами будет разговаривать мистер Черч, — послышалось в трубке.

Через секунду заговорил сам шеф:

— Стрелок, доложите обстановку.

— На этом конце ничего. Капитан Леджер со своей командой находится в дыре семьдесят одну минуту. Из них семьдесят я бездействую.

— Есть ли какое-то движение?

— От них ничего, и вокруг тоже ничего.

Черч секунду-другую помолчал.

— Ладно. Слушайте меня, Стрелок: ситуация изменилась. Президент пришел в себя и вернулся к своим обязанностям, хотя все еще находится в больнице. Вице-президенту приказано унять ДВБ.

— Что ж, гип-гип-ура. Собственно, давно пора, сэр. А то мы тут соскучились без подмоги.

— Соглашусь. Я известил «Узел»: подмога уже рулит. К вам через тридцать минут прибудет техническая поддержка из вашего местного отделения. Кроме того, у меня информация, что СВАТ полиции Колорадо уже двадцать минут как в воздухе. Ориентировочное время до прибытия тридцать пять минут.

— Какие будут приказания, сэр?

— Сидеть накрепко до прибытия поддержки. СВАТ проинформирован, что дело государственной важности, и вы здесь за старшего до тех пор, пока не установится связь с капитаном Петерсоном или Леджером. Если на момент прибытия СВАТ никто из них не даст о себе знать, вам нужно будет спуститься в «Глубокое железо», оценить обстановку и в случае экстренной необходимости или опасности осуществить поиск наших людей. — Черч сделал паузу. — Я знаю, Стрелок, что вы теперь не в прежней форме, но мне нужно, чтобы поиск возглавил кто-то из моих людей. Вы против этого не возражаете?

— Сэр, я потерял ногу, — напомнил Кирк, — но не палец, что жмет на курок.

— Вот это ответ. Держите меня в курсе дела.

Черч прервал связь.

Кирк положил трубку и посмотрел на часы, после чего вновь занял дежурное положение, озирая объект через визир торчащего в лючке шестиствольника. Хорошо, что проблема с ДВБ отпала, по крайней мере на время. Тем не менее по-прежнему томило ощущение чего-то дурного, причем сильнее прежнего.

На дальней стороне здания из вентиляционного люка вылезли две нескладные фигуры и, сгорбившись, побрели восвояси. Один из идущих сильно хромал из-за пуль в бедре, второй брел по соседству, держась руками за покореженный рот. Следом за ними тянулся кровавый след. На краю крыши они приостановились и стали оглядывать подножие гор на той стороне объекта. Тишина и покой; лишь жухлая трава колыхалась под ленивым августовским ветерком.

Один из громил отстегнул клапан набедренного кармана на липучке и вынул два шприц-тюбика, протянув один напарнику. Оба вкололи себе коктейль из морфина с адреналином. Боль почти сразу унялась до относительно приемлемого уровня.

Тот из них, что с раненой ногой, достал из футляра на поясе переговорное устройство, включил, проверил что-то по часам и набрал соответствующую времени частоту.

На сигнал ответила женщина с чувственным, мурлыкающим голосом.

— Задание выполнено, — доложил раненый громила голосом, составляющим полный контраст женскому, — глубоким и гортанным. Слова он выговаривал с трудом, словно его речевой аппарат плохо справлялся со своей функцией.

— Статус? — спросила женщина.

— Оба ранены, но двигаться можем. Просим капельной вытяжки.

— Как скоро?

— Десять минут.

— Принято.

Женщина прервала связь.

Громила сунул передатчик обратно в футляр, упрятал в карман использованные шприцы и кивнул своему напарнику. Они слезли по стене так проворно, насколько позволяли их ранения, пробежав по тылам задней парковки, перелезли через забор из металлической сетки и устремились к отрогам гор, умело сливаясь с рельефом местности. Минута-другая — и они исчезли из вида.

Глава 46

Хранилище «Глубокое железо».

Суббота, 28 августа, 17.21.

Остаток времени на Часах вымирания:

90 часов 39 минут.

Неожиданно зажегся свет, а вскоре загудела тяжелая гидравлика лифтов. Еще пара минут — и издалека донеслись приглушенные голоса. Быстро проверив оружие, мы заняли оборонительную позицию за штабелями коробок.

И тут раздался бычий рев нашего морехода Кирка Андерсона:

— Сойка!

Вот она, красавица кавалерия.

— Черт возьми, давно бы так, — примирительно проворчал Банни.

Они со Старшим начинали разбирать штабеля у двери. Осмотрительно ее открыв, Старший сложил рупором руки у рта и рявкнул отзыв, эхом разнесшийся под сводами:

— Кенар!

Послышался гвалт голосов, жужжание машин и топот спешащих ног. Кирк повторил пароль, получил от Старшего отзыв и остановил у самой двери электрокар, в котором поперек приборной панели лежал карабин. Андерсона окружала дюжина ребят из СВАТ в полной экипировке, с автоматами наперевес. Оглядев вначале нас, они осмотрели помещение, заметив при этом мертвых русских на полу у стены. Картонные крышки ящиков едва прикрывали жестокую реальность того, что скрывалось под ними.

— Да вы, парни, я вижу, тут позанимались, — мрачно усмехнулся Кирк.

— Нет, мореход, это не наша работа, — сказал я.

Улыбка на лице Кирка начала тускнеть.

— А… капитан Петерсон? — спросил он.

— Из «Пилы» мы никого так и не видели, — ответил я начистоту.

Я коротко рассказал Кирку и начальнику команды о происшедшем, опустив то, что мы обнаружили в коробках. Вид у Кирка был подавленный. Командир СВАТ передал своим, что на объекте находятся как минимум два вооруженных до зубов враждебных элемента. Против формулировки «по обнаружении уничтожить» я не имел ничего, хотя этот подход был продиктован скорее эмоциями. Исходя из здравого смысла, их стоило задержать и допросить. Интересно бы послушать их ответы. Команда рассеялась в активном поиске, хотя маловероятно, что они найдут нечто существенное.

Некоторые из коробок с папками я избирательно сгрузил на электрокар Кирка.

— Поставь пару человек на дверь, — распорядился я, указывая на закут Хекеля. — Чтобы до моего распоряжения никто сюда не входил и ничего не трогал.

Кирк внимательно смотрел мне в глаза, хотя я принял непроницаемый вид (впрочем, спорно, такой ли уж он был непроницаемый: лицо у морпеха заметно омрачилось при виде моего). Кивнув, Кирк передал инструкции команде СВАТ.

Через несколько минут прибыла команда технической поддержки из денверского отделения ОВН, а с ней еще дюжина вооруженных спецов из «Узла». Вот-вот должен был подтянуться и контингент полиции штата, включая полковника (никак не меньше) Национальной гвардии с двумя сотнями бойцов. Звучит солидно, хотя километров известняковых каверн хватит на всех. Офицер из «Узла» сообщил, что на подлете находится Джерри Спенсер, и я скорректировал под это свои инструкции. Пусть Джерри возится с бумажными завалами; сам я, что мог, уже наскреб. При этом мне не давало покоя то самое письмо. В любых других обстоятельствах оно было бы не более чем историческим свидетельством из тех, что могло бы послужить основой для книги писателю-мемуаристу. Может, так оно и есть, хотя у меня на сей счет имелись сомнения. Слишком уж много на сегодня странных совпадений; столько, что так просто от них не отмахнется. Когда кто-то посылает два вооруженных отряда любой ценой выдернуть и унести отсюда некие данные, значит, собранный здесь материал определенно является чем-то большим, нежели просто пищей для документального телесериала.

А это, в свою очередь, давало почву для весьма неприятных размышлений. Так что, стоя и наблюдая со стороны работу Кирка, команды «Узла» и СВАТ, я пытался придать всему произошедшему некую форму. Во мне возобладал внутренний коп, сортирующий отдельные элементы этого сумбурного дня. Отряды русских головорезов здесь и в Вилмингтоне. Запытанный ими до смерти прохиндей, торгующий ворованными медицинскими исследованиями. Опять же, что это были за исследования? О чем именно? Весьма и весьма любопытно. Сам Черч вряд ли был в курсе, а у меня, похоже, забрезжили догадки.

Затем вторая команда русских, искавшая здесь, в Денвере, архивные записи, оказавшиеся — вот уж удивительно — тоже медицинскими исследованиями, но уже нацистских докторов-душегубов из Аушвица. Целые нагромождения коробов. Статистика и результаты. Zwangs/Trauma — именно так написано на одной из страниц. По-немецки значит «нанесенная травма». И результаты, расписанные по категориям: скорость, угол, фунт-сила на квадратный дюйм — от цепей, дубинок, кнутов, кулаков, босых и обутых ног… Обширная документация, с исчерпывающей педантичностью описывающая наносимые людям увечья. Даже у такого невольного циника, как я, в голове не умещались масштаб и глубина личностной извращенности и гнусности, требуемых для составления столь немыслимой программы этих изуверов. Причем нет сомнения, что она практиковалась на протяжении ряда лет.

А если эти записи реальны, то каким образом, черт возьми, Генриху Хекелю удалось умыкнуть их из послевоенной Германии? Этого архива просто не должно было существовать, во всяком случае в частном хранилище здесь, в Штатах. А между тем вот он, и для того, чтобы им завладеть, месят друг друга персонажи, которые по сходной причине замучили и убили в Вилмингтоне Гилпина и там же пытались разделаться с моими подчиненными.

Зачем?

Старший с Банни, описывая ту стычку в Вилмингтоне, упомянули, что русские скачивали какую-то информацию с гилпинского жесткого диска. Могли Гилпин по своим хакерским каналам каким-то образом наткнуться на ссылку насчет Хекеля, а затем и выйти на сведения об архивных записях, что в итоге привело русских в «Глубокое железо»?

Вполне вероятно. В плане времени здесь все сходится, по крайней мере русские отлично сюда вписываются.

Черч говорил, что нечто подобное входило и в интересы организации «Конклав» времен холодной войны, хотя сам он был убежден, что с «Конклавом» давно покончено. Получается, он ошибался? Или кто-то подхватил инициативу этого самого «Конклава»? И нанял или русских, или тех двоих громил, чтобы они отыскали нечто хранящееся среди записей. Такое вероятно, хотя все равно не отвечает на вопрос: кто же выслал вторую команду? Не принципиально даже, которую именно.

Из задумчивости меня вывел наш Старший Симс, подавший мне трубку спутникового телефона.

— Яйцеголовые ребята из «Узла» уже успели подсуетиться со связью. Шеф на линии.

Я кивнул и нажал кнопку соединения.

— Ты слышал о ДВБ? — спросил он и, не дождавшись ответа, потребовал: — Доложи обо всем, только коротко.

Я так и поступил. Черч продолжительное время молчал. Слышно было, как у него работает ретранслятор.

— У меня тут вопросов уйма, — начал было я, но он перебил:

— Через сорок минут в аэропорту сядет специально отряженный С-сто тридцать. Надо, чтобы на борт было сгружено все содержимое Хекелева бокса — все до последней бумажки — и чтобы он в срочном порядке вылетел ко мне. Ты тоже нужен — вылетишь с документами.

— Да что вообще такое деется? — сердясь на непредсказуемость перебросок, спросил я.

— Помнишь, я намекал насчет наихудшего сценария, привязанного к человеку на видео?

— Да.

— Так вот это оно и есть.

Он отключился.

Я отдал трубку Старшему.

Ладно, подумалось мне. Черчу нужно время, чтобы все взвесить. Мне, собственно, тоже. Хотя общие очертания начинали уже более-менее вырисовываться довольно жутковатым и странным образом, словно чудище, постепенно проступающее из тумана. До Балтимора на С-130 несколько часов лёта; времени на раздумья достаточно.

Суть в том, что… Я даже не был уверен, хочется ли мне в своих подозрениях оказаться правым или наоборот. Если я ошибаюсь, то мы еще никого и ничего не ухватили за жабры и блуждаем в темноте точно так же, как и до спуска в жерло «Глубокого железа».

Если же я прав, то… Святый боже, святый крепкий!

Глава 47

Госпиталь Уолтера Рида, Вашингтон, округ Колумбия.

Суббота, 28 августа, 17.23.

Остаток времени на Часах вымирания:

90 часов 37 минут.

Президент Соединенных Штатов — высокий, тонкого сложения человек — и в лучшие-то времена не выглядел здоровяком, а уж сейчас, в больничном халате, после перенесенной операции, окруженный паутиной трубок и мониторных шнуров, должен был, по логике, смотреться и вовсе хрупко. Тем не менее гнев придавал его облику неожиданную, даже несколько угрожающую силу. Темные глаза излучали неподдельный жар.

Уильям Коллинз стоял в изножье кровати (сесть ему не предложили) и вынужден был сносить этот взгляд. Прошла минута с лишним, прежде чем он дал наконец полную мотивировку своих действий. Прикроватный монитор с показаниями сердечной деятельности зачастил тревожными сигналами, однако когда в палату сунул голову доктор, президент гневливым жестом велел ему убраться. Единственный, кому разрешалось находиться в пределах прямой слышимости, был Линден Брайерли, глава службы безопасности.

— Значит, Билл, такова твоя версия? — спросил президент на удивление ровным и рассудительным тоном. — И тебя она устраивает?

— Сэр, — произнес Коллинз, — это чистая правда. Я действовал всецело в интересах американского…

— Брось пороть чушь, Билл. Выкладывай все как есть, или сказке конец.

— Так я же и говорю. Мои действия основывались на полученной информации, которую я счел исчерпывающей и достоверной. И побуждающей к действию. Прежде чем хоть что-либо предпринять, я поставил в известность генерального прокурора, и мы сошлись на том, что это единственно легитимный и безопасный способ…

— Ты всерьез полагаешь, будто Черч держит меня на поводке?

— Основываясь на полученной мной информации, да. Сколькими способами мне ее перед вами озвучить? Хотите — вот сейчас преклоню перед вами колена и изложу все как есть. Пожелаете — выведите меня перед Конгрессом; я и тогда все повторю слово в слово, хоть под присягой, хоть на Библии. Какую угодно участь приму от вас, мистер президент, но ответ мой будет все время один и тот же. Сведения, поступившие от моего источника, подвигли меня к немедленным действиям. И действия эти все еще актуальны.

— А не желаешь мне сказать, что это конкретно за информация?

— Не хотелось бы излагать ее перед Линденом.

— Я могу выйти, — подал голос Брайерли, но глава государства покачал головой.

— Если у меня, Билл, и есть какие-то скелеты в шкафу, то Линден насчет них уже в курсе. К тому же важно, чтобы нашему разговору был свидетель.

Коллинз оглядел их обоих, явно растерянный.

— Мистер президент… вы не думаете, что есть вещи, подразумевающие некую тонкую подоплеку, так сказать, сугубую конфиденциальность…

— Нет таких вещей, — перебил его президент.

Коллинз издал тяжелый вздох.

— Что ж, ладно. Мой источник доложил: у мистера Черча имеется свидетельство тому, что вы использовали государственные активы и персонал для уничтожения связи между компаниями, в которых юрисконсультом состояла ваша супруга, с целью незаконного присвоения фондов во время первого витка финансовых вливаний в терпящие бедствие сектора экономики.

Президент смотрел недвижно и пристально. Брайерли окаменел лицом.

— Если бы все это стало достоянием гласности, — продолжал Коллинз, — то ваш президентский рейтинг упал бы до нуля, резко замедлились темпы выхода экономики из кризиса, а рынок рухнул еще жестче, чем на рубеже две тысячи девятого года, что, вполне вероятно, привело бы к импичменту. А значит, конец и вашему президентству, и всем вашим добрым начинаниям.

— Вот как?

— Так что же я, спрашивается, должен был делать? Я увидел шанс вывести вас из-под удара шантажиста и одновременно уберечь и вас, и всю страну от катастрофы. Если вы желаете меня за это подвергнуть остракизму, воля ваша. Хоть слушание, хоть суд — я на людях даже слова не скажу. И чего я еще, мистер президент, не сделаю, так это не раскаюсь в своих действиях.

Президент не торопясь кивнул.

— Тебе о чем-нибудь говорит такое имя, как Стивен Престон? — Коллинз ощутимо напрягся. — Я вижу, говорит. Это он твой источник?

Коллинз молчал.

— Билл, перед самым твоим прибытием мне позвонил генпрокурор. Последние полтора года Престон был вторым информационным аналитиком «Отечества» с максимальным допуском к государственной тайне. Человек он уважаемый, на своем месте, и если бы кто-то обнаружил махинации подобного рода, так это именно он. Также если уж кому-нибудь и удалось бы вычислить подвох и у «Ясновидца», и у ОВН, так это именно ему. Логично?

Коллинз молчал.

— А потому если бы такой человек, как Стивен Престон, явился к тебе с информацией подобного рода, было бы естественно и необходимо, чтобы ты к ней отнесся со всей серьезностью. Мне это понятно. Линдену тоже. Возможно, понятно это было и генпрокурору, потому что в этой игре он пошел рука об руку с тобой.

Коллинз молчал.

— Между тем сорок минут назад сотрудник охраны обнаружил Стивена Престона в своем кабинете застреленным — точнее, застрелившимся — в голову.

— Что?

— На столе у него была записка. О предстоящем самоубийстве в ней речь, собственно, не шла; скорее это было длинное и запутанное письмо насчет коррумпированности американского жизненного уклада и необходимости его смести, с тем чтобы заменить системой, созданной Богом и преданной Его воле. Вот такая штука. Шесть страниц. Почерк, казалось бы, его, однако ФБР проводит на этот счет графологическую экспертизу. Сейчас его офис оцеплен; я же попросил генерального прокурора работать в контакте с ФБР, чтобы информация экспертов была непредвзятой, а все найденные в результате обыска и полученные от следствия материалы поступили ко мне.

— Бо… боже. — Вид у Коллинза был такой, что Брайерли подставил под вице-президента стул, на который тот буквально рухнул.

— Я… Я… не понимаю. У него же были записи, были доказательства…

— Билл, лиц, которые способны сфабриковать подобные, как ты говоришь, доказательства, можно по пальцам перечесть. Основная задача сейчас — определить, действовал ли Престон в одиночку или же тут часть какого-то более крупного сговора. Я еще посмотрю, придать ли этому огласку, но только тогда, когда будет окончательно ясно, что дело не пахнет дальнейшим укрывательством фактов или чьими-то схемами.

— Я… Господин президент, я даже не знаю, что сказать. Я…

Впервые за весь разговор президент улыбнулся.

— Билл, я недоволен тем, как ты поступил. Пострадали люди, обмануто доверие, между ДВБ и ОВН возникли трения, а ведь им необходимо работать в атмосфере сотрудничества. Буду откровенен: у меня теперь за тобой глаз да глаз. Тебя проверят на вшивость, как никого другого, и если найдут хоть что-нибудь, ты слышишь, хоть что-нибудь, что подтвердит какие-либо подозрения, то я опущу тебя в дыру и дерну за цепочку.

— Я считал… — истово начал Коллинз.

— Я уже понял. Как там в чьей-то пословице: доверяй, но проверяй?

— Но, Черч…

— Ты опять? Да если бы мистер Черч действительно был врагом, он бы от тебя мокрого места не оставил. Я не преувеличиваю. Вот так вот взял бы, — президент крепко щелкнул пальцами; звук такой, будто сломалась сухая ветка, — и все.

— Он же… «Ясновидец»…

— Ты думаешь, Билл, Черчу обо мне ничего не известно? Всего того, чего лично я предпочел бы не афишировать? Разумеется, ему известно. А пытался ли он хоть раз использовать это как рычаг давления? Нет. Ни разу. Что творилось при предыдущей администрации, я рассуждать не берусь. Были ли у него тогда какие-то секреты, пытался ли он их использовать — я об этом не знаю и знать не желаю. — Глаза президента смотрели пристально, улыбка сошла с лица. — Обладает Черч и эта его чертова компьютерная система такой уж серьезной властью? Может быть. И если я когда-нибудь — неважно когда — учую, что он эту силу употребил во зло, или выпустил ее из-под контроля, или использовал на что-то помимо бескорыстного служения стране, я на ДВБ даже и не гляну, а просто брошу на него и на все его объекты Национальную гвардию, ничуть не меньше.

Коллинз горестным медведем горбился на стуле.

— Но я знаю этого человека, Билл, — продолжал президент. — Знаю его очень хорошо и всей душой верю, что Черч с его группой едва ли не самое верное и правильно используемое оружие во всем нашем арсенале. Я редко встречал людей, которым бы настолько искренне доверял, как мистеру Черчу.

— Но как?! Вы даже его настоящего имени не знаете!

— Почему? — Улыбка возвратилась на лицо президента. — Знаю.

Через полчаса вице-президент Билл Коллинз, предусмотрительно задвинув звуконепроницаемое окошечко, набрал из своего лимузина нужный номер.

На звонок ответили с первого гудка.

— Ну как? — нетерпеливо выпалил Сандерленд.

— Он мне, зараза, чуть все яйца не оторвал.

— Чем дело кончилось?

— Заглотил. И крючок, и леску, и блесну.

Сандерленд выдохнул так, что казалось, сдувается целый дирижабль.

— Джей Пи, — помолчав, подал голос Коллинз. — Я не хочу знать, как ты там разыграл самоубийство. Понял? Чтобы вообще об этом речи в моем присутствии не было.

— И не будет. Ты здесь вообще не при делах.

— Я-то да, — согласился Коллинз. — А вот тебе за свою задницу придется остерегаться.

Сандерленд издевательски пукнул губами в трубку.

— Чтобы такого больше не было, Джей Пи. Зря мы вообще это затеяли.

— Теперь-то уж поздно плакаться. Да и пользы извлечь можно сам знаешь сколько.

— Уж тебе-то точно. В общем, я ничего не знаю.

Ответить Сандерленд не успел: Коллинз закрыл сотовый. Сцепив руки на коленях, виц напряженно задумался, а не ткнул ли он своими действиями палкой в тигра? Причем тигром, в его понимании, был вовсе не Сандерленд. И даже не президент.

Тигром был Черч.

Глава 48

«Дека».

Суббота, 28 августа, 21.46.

Остаток времени на Часах вымирания:

86 часов 14 минут (время местное).

— Мы нашли, где у них объект, — выложил Отто, заправляя салфетку из ирландского льна Сайрусу под подбородок.

— И где же?

— На Багамах. Оказывается, они купили себе остров, спесивые пройдохи. Акулий риф. Тридцать восемь акров. Грунт вулканический, но поверхность плоская. Весь такой цветущий, с несколькими строениями и лагуной, видимо специально углубленной для подхода небольших грузовых судов. В основе своей объект, мне кажется, встроен в скальную породу.

— Мои юные боги, — как всегда мечтательно улыбнулся Сайрус. — Как славно они учатся.

Отто, хмыкнув, поудобнее расположил тарелку на подносе патрона. — Оттуда рукой подать до Штатов, и можно прятать небольшие партии среди туристов и развлекательного реквизита. И в то же время это вне территориальных вод США.

— Вот почему мы не могли их вычислить. А я-то был уверен, что они обосновались в одной из Каролин, Северной или Южной. У них там собственность, оформленная на полдесятка подставных лиц. — Сайрус подождал, пока Отто подаст ему нож и вилку, повторно протерев их салфеткой. — Мм, теперь-то, зная всю картину, я вижу, что они элементарно заметали следы. Умно. Молодцы.

— И что вы теперь собираетесь делать?

— Теперь? Кушать. Что это у нас? Нет! — воскликнул он брюзгливо. — Неужели опять додо?

— Нет-нет, это эльзасский дог. Печенный на гриле, с луком и перцем.

— С каких это пор про меня можно сказать, что я собаку съел? А, Отто?

— Вы же сами просили, специально.

— И о чем я только думал? — Он отрезал ломтик мяса, подцепил на вилку кусочек зеленого перца и задумчиво пожевал. — Что-то, я бы сказал, не очень.

— И как вы думаете поступить с «Фабрикой драконов»?

Сайрус отрезал еще кусочек и, насадив на вилку, погрозил ею своему подручному.

— Понятно, проникнуть туда. Выслать две команды: разведки и вторжения. Первыми запустим нью-йоркских парией. Какая там, на Акульем рифе, погода?

— Погода теплая, ветер переменный, роза ветров с юго-запада. Через несколько часов надвинется облачность.

— Команды готовы?

— Ждут на легких самолетах.

— Ночью пусть вылетают.

— Очень хорошо.

— Отто?

— Сэр?

— Надо, чтобы они убили Гекату или Париса. Или ее, или его, но ни в коем случае не обоих.

— У нас что, отступление от правил, патрон? Криминальный прецедент?

— Поумничай мне, наглец, — улыбнулся Сайрус язвительно. — Бог ты мой! Гляньте-ка на него: бледный как полотно.

— Убить одного из близнецов?

— Что, сентиментальным стал под конец жизни, старый маразматик?

— Да нет. Просто не понимаю, зачем хотеть, чтобы убили одного из ваших детей? Что это нам даст?

— Если все обставить правильно, Отто, можно сделать так, будто это дело рук кое-кого из правительства — что, в общем-то, несложно, учитывая, у кого мы снабжаемся амуницией, — это сблизит со мной того из них, который останется в живых. Семья, сплоченная общим горем. Одни против холодного, жестокого мира; каково? И вместо того чтобы прятать секреты «Фабрики драконов», он — или, что более вероятно, она — с радостью их отдаст. — Глаза у него полыхнули, словно черное стекло. — И тогда наконец у нас сможет начаться настоящая работа.

Глава 49

Частный аэродром, Денвер, Колорадо.

Суббота, 28 августа, 22.59.

Остаток времени на Часах вымирания:

85 часов 1 минута (время местное).

Джерри Спенсер подоспел на аэродром как раз тогда, когда мы заканчивали загружать на С-130 архивы из бокса Хекеля. Я помахал; мы пожали друг другу руки.

— Что здесь за хрень нынче творится, а, Джо? — спросил Джерри своим хриплым задиристым голосом. — Выглядишь так, будто тебе по мудям припечатали. В чем дело?

Я рассказал о скверных секретах, обнаруженных нами в темном каземате.

— Что? — Он аж побледнел. — Вначале русские, а теперь еще и долбаные нацисты? Ты меня, часом, не за дурака держишь?

— Да уж лучше б так. Слушай, дружище, мы там, на месте, малость понатоптали — Черчу эти записи понадобились в Балтиморе, а у меня к тебе вот какая просьба: попытайся нарыть для меня какую-нибудь зацепку. Направление у нас вроде как намечается, но все равно не мешало бы побольше ответов. Ребята из «Узла» проводят тебя туда, в гадюшник. А ты уж будь другом — сотвори свое чудо.

Джерри, вынув из кармана небольшую курительную трубку, вертел ее в кулаке. Курить он бросил пару лет назад, но все равно таскал ее с собой, чтобы было с чем возиться: она мешала ему грызть ногти.

— Ты это… следов «Пилы» не отыскал? — спросил он.

— Как сквозь землю. Может, у тебя получится.

Посмотрев ему в глаза, я понял, что зря это сказал. Теперь любая находка у него может быть сопряжена с печальными новостями.

— Сделаю, что смогу, Джо, — сказал он. — Позвоню, как что-нибудь появится.

Он ушел, склонив голову, зажав в зубах незажженную трубочку.

Я по бетонке направился к С-130. Десять минут, и мы в воздухе.

Глава 50

Дом Воплей, остров Дос Диаблос.

Воскресенье, 29 августа, 12.43.

Остаток времени на Часах вымирания:

83 часа 17 минут.

На территории никогда не было тихо. Даже сейчас, среди ночи, воздух полонили звуки: крики ночных птиц в джунглях, нескончаемое жужжание насекомых, глухой шум ветра в пальмовых листьях. И вопли.

Сгорбясь в темноте, Восемьдесят Второй пытался вспомнить, бывало ли здесь когда-нибудь тихо: чтобы никто не кричал, не плакал, не исходил воплями. Наверное, такое все же бывало, просто что-то не припоминается. Иное дело в «Деке». Там, понятно, тоже вопили, но хоть не все время. Восемьдесят Второй много смотрел телевизор, в том числе и передачи, которые он научился тайком ловить через отростки спутниковых антенн, а потому знал, что вопли не всегда сопровождают твою жизнь. Хотя как знать: он же вроде как дефективный.

Улизнув, чтобы подобрать камень, Восемьдесят Второй забрался обратно в спальню дождаться полуночной проверки. После того как медсестра и охранник — неизменно вдвоем — убеждались, что он у себя в кровати и спит, дверь запиралась на ключ. Следующая проверка была через четыре часа.

Приподняв угол матраса, Восемьдесят Второй извлек небольшой комплект инструментов. Оберткой ему служил кусок дерматинового фартука, подобранный мальчиком в мусорном баке, а сами инструменты он собрал за последние пару лет. Все они были малость неказистые, но сделаны старательно. Восемьдесят Второй очень неплохо мастерил. Делать инструменты он наловчился лет с десяти и даже помогал Отто изготавливать хирургические приспособления для Альфы. Правда, делал он их без особого азарта, но, если на то пошло, какой вообще от такой жизни может быть азарт? Изготовление инструментов было делом непростым, требуя обучения и сноровки, а Восемьдесят Второй никогда не упускал возможности чему-нибудь подучиться. Пожалуй, эта его увлеченность, а может, и стремление к обучению, и была одной из причин, почему Альфа не давал Отто с ним разделаться. Альфа возлагал на него надежды. Восемьдесят Второй об этом догадывался, хотя знать не знал, что именно это были за надежды. Но Альфа цеплялся за них с упрямой агрессивностью. Не из любви; в этом мальчик убедился давно и прочно. В «Деке» было много других мальчиков, отношение к которым переметывалось у Альфы из крайности в крайность. Во многих из них Альфа с годами разочаровывался, и разочарование это было ужасным. Шесть недель назад он заставил Восемьдесят Второго и дюжину других детей сидеть и смотреть, как скармливается Изиде с Осирисом Один Тринадцать. Бедняга был недостаточно силен в арифметике, а когда держал скальпель, рука у него иной раз подрагивала. Альфу он очень разочаровал.

Парой металлических щупов Восемьдесят Второй легко совладал с замком и, выскользнув в коридор, запер дверь изнутри. Бесшумным призраком он поплыл пустыми коридорами главного корпуса и далее, крытым переходом, в сторону караульной. Дважды на пути встречались развилки со стенными камерами слежения, но он по памяти выжидал у них смену угла вращения и проходил незамеченным. Чтобы пробраться в Дом Воплей, ему предстояло пройти караульную или же выбираться наружу, что при наличии там ищеек было не только нежелательно, но и нереально. Из окна на территории он различал четверых: две тигровые гончие и еще пара какой-то новой породы, о которой он ничего не знал и знать не хотел. Спасибо, не надо.

Из караульни затхло воняло пивом, потом, сексом, нестираной одеждой и тестостероном. Вот бы облить ее бензином и поджечь! Даже представлять такое было сплошным удовольствием. Думалось об этом легко, настолько ненавистны были ему охранники.

А если вправду, решился бы он лишить кого-то жизни?

Он знал, что этого от него и ждут. И довольно скоро потребуют. Велят. Заставят.

Боже.

Скользнув внутрь, он спрятался в затенении у двери, озирая ряды коек, над которыми витал разномастный храп.

Откуда-то слева послышался звук — тихий, робкий, для караульни явно нетипичный. Восемьдесят Второй бочком направился туда. Похоже, он знал, кто это.

Да, там была именно она: на полу, в прогалине лунного света. Та женская особь.

Обнаженная, колени подтянуты к груди, голова наполовину закрыта руками. Спутанные рыжие волосы взмокли от пота, сгорбленная спина исполосована рубцами от ремня, особенно там, где в тело впивалась бляха. Почерк знакомый. Картерет.

Несмотря на духоту, женщину била крупная дрожь. Рядом блестела маленькая лужица — судя по запаху, моча. От страха ли, или от невозможности двинуться из-за побоев бедняга сходила под себя. У Восемьдесят Второго тревожно замерло сердце. Проспавшись и обнаружив непорядок, Картерет точно живого места на ней не оставит.

В каком-то фильме он услышал памятную фразу: «Что так, что эдак — все одно не угодишь». Видимо, так и чувствовала себя эта несчастная. И тогда, и тем более сейчас. Что ни делай, как ни тужься, чем ни угождай — перед охранниками все равно будешь виноватой. Повиновение и то зачастую у них наказывается. Суть именно в подчинении, в сокрушении воли. Восемьдесят Второй это знал. Вот почему для Отто и Альфы так важно все происходящее. Потому-го они и одобряют, чтобы охранники творили с Новыми Людьми что ни попадя — особенно когда это видят другие Новые Люди.

И тут женщина, открыв глаза, неожиданно посмотрела на него. Сама ясность ее страдающего взгляда словно пригвоздила его к месту. Она не сводила с него глаз; было видно, что она его узнала. Глянув на развалившегося на койке Картерета, она снова обратила взгляд к мальчику. Медленно, опасаясь невзначай издать из-за боли какой-нибудь звук, она поднесла палец к щеке, словно отирая с нее слезу. Этот жест Восемьдесят Второй тотчас узнал: в точности такой же, какой вслед за ним повторили те две мужские особи Новых Людей, когда перед ними истязали соплеменницу. У Восемьдесят Второго пересохло во рту. Потянувшись в карман, он вынул округлый кусок вулканической породы и под лунным светом выставил его на ладони, чтобы женщина видела. Глаза ее вспыхнули ужасом; она болезненно сощурилась, но Восемьдесят Второй покачал головой: дескать, не бойся. Сомкнув вокруг камня ладонь, он изобразил, что бросает его в спящего Картерета и тот от попадания якобы падает. Женщина проследила за его действиями. До нее явно дошло. Тем не менее она медленно повела головой из стороны в сторону. При этом в глазах у нее блеснули слезы; она смежила веки и больше на мальчика не смотрела.

Глядя, как судорожно дрожит женщина, Восемьдесят Второй хотел сделать хоть что-нибудь, но надо было уходить. Вот ведь как нехорошо вышло: и не помог, и напугал пуще прежнего. А еще мальчика колотило от досады, что женщина не смогла постоять за себя даже тогда, когда ее мучитель лежал беззащитный. В глазах словно замельтешили бесовские красные тени: то была взметнувшаяся в нем внезапная ярость. В неистовом порыве Восемьдесят Второй взметнул руку с зажатым в ней камнем, целясь ненавистному охраннику в неприкрытую голову. Еще никогда он не был так близок к тому, чтобы решиться на убийство.

Но он сдержался. Тело дрожало от исступленного усилия не убивать этого простертого перед ним человека. Оказывается, на то, чтобы всего лишь опустить руку, силы подчас требуется гораздо больше, чем вскинуть ее для удара.

«Нет, не надо, — внушал он себе. — Пока не время».

Надо было сделать еще кое-что.

Он собрался уходить, чувствуя при этом на себе взгляд женщины. Нет, взгляд этот не молил о помощи, и не было в нем проблеска надежды на спасение. Все, что в нем было, это тусклая, обреченная покорность, от которой надрывалось сердце.

Гнев багровыми угольями полыхал в мозгу. Кинув напоследок взгляд на лежащего пластом у себя на койке Картерета — голого, пьяного, — Восемьдесят Второй против воли сунул камень в карман.

«Пока рано, — решил он окончательно. — Но уже скоро».

Пробравшись в дальний угол караульной, Восемьдесят Второй отомкнул замок и проскользнул в Дом Воплей. У него был план, хотя и крайне рискованный. Он уже как-то пытался выслать видео охоты. Теперь можно было попробовать еще кое-что. Но если поймают… За свою шкуру он, в общем-то, не опасался: дожить до взрослых лет мальчик все равно не рассчитывал. Другие недотянули и до его возраста. А вот чтобы устроить что-нибудь скверное Картерету, надо было и вправду постараться; тут и требуется осторожность.

Благополучно миновав все камеры наблюдения, он нашел, что искал: ноутбук на столе одного из спецов. Восемьдесят Второй заприметил его вчера и надеялся, что его не уберут. Получается, надеялся не зря.

Открыв его, он нажал кнопку «пуск». Ноутбук загружался, казалось, целую вечность, но, когда загрузился, выход в Интернет был очень даже четкий. Восемьдесят Второй облизнул пересохшие губы, стараясь не слышать гулкого биения сердца. Так, вот страница браузера, набиваем адрес в Yahoo, логинимся на тот же имейл-акаунт — и за работу. Не успев еще набрать сообщение, он обратил внимание, что у ноутбука есть встроенная веб-камера.

Впервые за многие недели лицо Восемьдесят Второго тронула улыбка.

Глава 51

В полете.

Воскресенье, 29 августа, 12.44.

Остаток времени на Часах вымирания:

83 часа 16 минут (время местное).

Ущербный я человек. Мне это известно. Возможно, потому и мой лучший друг тоже в каком-то смысле «ку-ку». Наше знакомство состоялось из-за Хелен. С ней мы дружили, когда еще учились в средних классах. Однажды в сентябре, под вечер, компания придурков старшекласников, налакавшись виски и основательно обожравшись дури, подкараулила нас на соседнем пустыре. Меня испинали до полусмерти — повредили и поломали все, что только можно, — и я валялся в луже крови, не в силах ничем помочь Хелен, которую сукины дети насиловали спереди и сзади. Физически мы оба потом оправились. А психически… ну а вы как думаете? Я исходил от отчаяния и бессильной ярости, а Хелен наглухо ушла в себя и затерялась где-то во мгле. Всю оставшуюся жизнь она периодически проходила курсы медикаментозной и психологической реабилитации. Руди взялся за нее, когда нам с Хелен было по двадцать с небольшим, и с той поры она постепенно пошла на поправку. И вот однажды я зашел в гости, а ее нет. То есть тело имелось, но уже холодное.

Что можно сделать, когда в тебе гаснет всякий свет? Лично я научился пользоваться темнотой. Через несколько месяцев после того нападения я занялся боевыми искусствами, причем не в какой-нибудь секции, а в настоящем японском додзё — и за годы обучения освоил все самые каверзные и грязные приемы, какие только мог. Во всяких там соревнованиях я не участвовал; я просто учился драться. По достижении возраста я пошел в армию, а оттуда поступил на службу в полицию Балтимора. Руди знал, что то нападение сделало с Хелен и со мной. В тот день я утратил почти всю свою человечность, а остатки потерял, когда она наложила на себя руки. Постепенно я разделился как минимум на три обособленных, хотя местами и совместимых личности: цивилизованного человека, копа и воина. Цивилизованное «я» во мне, несмотря на все, по-прежнему тяготело к идеализму. Коп был существом более циничным и не таким наивным (к счастью для всех нас, рулил в основном именно он). Однако когда пахло жареным, наружу деловито выбирался воин: дескать, а ну-ка, подвиньтесь, сейчас я займусь. Так что когда, сидя в шумной темноте С-130, я сортировал в уме всевозможные расклады, помогал мне в этом коп, но и воин был готов скользнуть в потемки и разобраться там с гадами по полной.

Надо бы, наверное, поделиться своими переживаниями с Руди: о Большом Бобе, о перестрелке в «Глубоком железе», о находках в норе Хекеля. Чувствовалось, что мой самоконтроль мало-помалу идет на убыль. Понятно, что я профессиональный солдат, бывший детектив да еще инструктор по боевым искусствам — и то, и другое, и третье требует нешуточной самодисциплины и самообладания, — но не забывайте, что я еще и подпорченный товар. У парней вроде меня самоконтроль периодически нуждается в профилактике.

Руди до перехода в ОВН работал полицейским психиатром. Его задача — присматривать за целым взводом бойцов с передовой: мужчинами и женщинами, которые вынуждены по долгу службы то и дело браться за оружие. Как любит подчеркивать сам Руди, насилие, неважно насколько оправданное, неизбежно оставляет отметину. Сегодня я убивал людей, более того, горел желанием найти и убить еще нескольких. Эта нужда, эта иссушающая жажда найти ответственных и воздать им по заслугам не давала мне покоя, просто жгла меня изнутри, а комната, наполненная газом, как известно, не лучшее место для курильщика.

С другой стороны, боевой пыл тоже нельзя терять: именно моя способность эффективно наносить удары и привлекла внимание Черча. Работа у него наделила меня необходимой рубцовой тканью — качеством, весьма полезным в драке, особенно когда таковая возникает внезапно, словно из ниоткуда. В сущности, ведь не мы сами на нее напрашиваемся. Не мы устанавливаем правила; зачастую самое пакостное насилие обрушивается на тебя как снег на голову. И не ты задаешь здесь тон. Никто из нас его не кличет, не будит понапрасну, но жизнь не спрашивает, справедливо ли оно, готов ли ты его принять. А если ты не готов схлестнуться с опасностью, молниеносно отреагировать на предательские выстрелы из-за угла, тебя сразит первым же залпом. Или можно прикрываться, лезть в клинч, но когда тебя метелят, зажав в углу, разве это выигрыш в поединке? Печальная правда в том, что верх при этом берет твой противник, а ты все равно остаешься в проигрыше. Это не спорт, очков тут никто не считает, а достается тебе в процессе по самое не могу. Заехав запрещенным ударом и прытко увернувшись от сдачи, шакал понемногу входит во вкус, почуяв кровь и пьянея от безнаказанности, и будет наседать на неуклюжего верзилу с кривенькой панк-рокерской ухмылкой, пытаясь ударить побольней, а лучше чикнуть ножиком по горлу. С таким сладить нелегко — точнее, очень даже трудно. Если такого задеть, то толку не особо много, а на ругань и угрозы он лишь оскалится — лучше и силы на это не расходовать. У него иной задор, и сложно предсказать, куда он бросится в следующую минуту. Знаешь лишь, что твой враг сделает это непременно. Единственная верная линия здесь — быть плохим парнем.

Плохой парень должен непременно прикончить врага, причем с первого захода, иначе понятия «охотник» и «добыча» примут новый смысл, поменяются местами. Плохой парень запрещенных ударов не терпит — он бьет сразу и насмерть. Зачем ему кожурка? Ему подавай сразу самое вкусное, такой уж у него норов.

И я понимаю подобных парней. Знаю, что движет этими ненормальными.

А как же: я ведь сам такой. Убийца во мне зародился на окраине Балтимора, под тупыми ударами башмаков и под крики невинной девчонки, что разодрали мне душу в клочья.

Я прикрыл глаза: воин вот он, тут как тут, в боевой раскраске, зорким стальным взором высматривает сквозь высокие стебли травы, выжидает своего часа.

«Бери их, — шептал он мне. — Без удержу. Без жалости. Без пощады».

Нехорошие мысли.

Хотя если вдуматься, в чем он не прав?

Самолет плыл по горящему синевой августовскому небу.

Интерлюдия

Старый замок.

Штутгарт, Германия.

Пять дней назад.

Конрад Ведер стоял во внутреннем дворе штутгартского Старого Замка, в тени одной из арок. Пожевывая коричную жвачку, он наблюдал за голубем, примостившимся на округлом шлеме Эберхарда Первого, герцога Вюртембергского, — прекрасная статуя, возведенная в 1859 году Людвигом фон Хофером. Прежде чем сюда прийти — отчасти по работе, отчасти из живого интереса к германской истории, — Ведер прочел про этот замок. Вообще стойких интересов у Конрада не было, но Германия захлестнула его еще тогда, когда он впервые приехал в эту страну тридцать четыре года назад. В Штутгарте он тоже был впервые и хотел с утра не спеша, в свое удовольствие побродить здесь со стороны Карлсплац, а еще заглянуть в музей Клауса Шенка — того самого графа Штауффенберга, некогда жителя Штутгарта, который в 1944 году совершил покушение на Адольфа Гитлера. Пару лет назад Ведер смотрел фильм «Операция „Валькирия“», тоже на эту тему. Том Круз, по его мнению, получился похожим на Штауффенберга, хотя в целом ни сам актер, ни проваливший в общем-то несложное задание изменник симпатии у него не вызывали. Ознакомившись с планом этажей и местом несостоявшейся ликвидации фюрера, Ведер пришел к выводу, что подошел бы к задаче по-иному и справился с ней куда лучше.

Он посмотрел на часы: почти пора.

Вынув изо рта жвачку, Ведер аккуратно завернул ее в салфетку, которую упрятал в карман. Не оставлять лишних следов вошло у него в привычку. Он был невысокого мнения о прозорливости полиции, но лучше от греха подальше лишний раз не играть в игры с ищейками. Мимо прошлепала вереница туристов: жирные американцы в редкостно безвкусных рубашках, англичанин с дурными зубами, надменного вида француз. Что ни говори, а стереотипы бытуют не на ровном месте. Подождав, когда группа пройдет, Ведер смешался с людским водоворотом. Одет он был в джинсы и толстовку с капюшоном: на груди логотип штутгартского клуба, на спине эмблема «Мерседес-Бенц Арены». Такие ветровки здесь, на площади, он заприметил уже по крайней мере на пятерых. Темные очки, рыжеватая щетина, сутуловатая спина, слегка развязная походка: в общем, ни дать ни взять плейбой из бывших, никак не желающий смириться с тем, что ему уже за сорок. Свой нынешний антураж Ведер выработал за несколько дней неспешного фланирования по местным людным улицам. Такие, как он, сотнями тусуются в окрестностях Старого Замка, кто по магазинам, кто по музеям. Ведера от них и не отличить.

Вместе с толпой его второй раз на дню занесло в музей Штауффенберга. В предыдущий раз он был одет по-другому. Тот антураж тоже соответствовал типичному штутгартскому прикиду и также отличался от истинного обличья Ведера. Можно было не усердствовать и остановиться на найденном, но Ведеру нравился процесс слияния с толпой: так он по-своему развлекался. Если б кто-то особо ушлый просмотрел с утра записи камер безопасности, ему, возможно, и удалось бы приметить кое-что полезное насчет подлинной внешности убийцы: все-таки народа в тот час было здесь поменьше. А так, среди толчеи туристов, это было фактически невозможно.

Людская масса была поделена на три группы, и каждую гиды вначале загоняли в одну из комнат, где их ждала короткая лекция профессора Юргена Фройнда, замдиректора музея. Фройнд выходил с медленной величавостью, припадая на трость с серебряным набалдашником в стиле модерн. Хромота — Ведер точно знал это — была вызвана крупнокалиберной пулей, расщепившей ему тазобедренную кость. Тот выстрел был одним из очень немногих промахов, когда-либо допущенных Ведером, и за это он на себя досадовал. То, что он сам тогда схлопотал две пули в грудь и едва не истек кровью, было не в счет: не справился — будь добр, терпи. Это был один из трех огрехов в его профессиональной биографии, причем все как один связаны с работой на его «идеалистичных» заказчиков.

Фройнд был высоким, с шекспировским лбом и бетховенской гривой седых волос мужчиной. Очки сидели у него на кончике носа, а широкие мосластые плечи были согнуты артритом — но и при этом из-под шкуры согбенного старика проглядывал истинный волк.

Речь он произнес примерно ту же, что и утром, даже жесты были примерно те же самые. «Вот уж воистину, — вздохнул мысленно Ведер, — повторенье — мать ученья».

Он подождал, когда профессор начнет описывать картину покушения. Если у того все заучено, то сейчас он поднимет трость и концом ее укажет на фотографию во всю стену, на которой ткнет в то место, где стоял фон Штауффенберг, а где Гитлер. За этим показом Ведер делал вид, что щелкает цифровым фотоаппаратом. Разумеется, профессор и впрямь повернулся и начал постукивать по стене.

Будь Ведер человеком иного склада, он бы, возможно, или торжествовал от того, как легко ему все дается, или, наоборот, досадовал, что не получается проявить себя сполна. Но киллер своей холодной эффективностью был сродни насекомому, а насекомые действуют механистично, и им не присуще злорадство.

Он нажал кнопку, и из муляжа объектива со скоростью тридцать метров в секунду вылетела иголочка, почти бесшумно пущенная пневматической струей. Фройнд, резко втянув воздух, хлопнул себя по шее.

— Чертов комар! — громко сказал при этом он, посмешив передние ряды взопревших туристов.

Да, действительно, при эдакой жаре от мух с комарами просто прохода нет. Лекция как ни в чем не бывало продолжилась. Ведер остался с группой до конца экскурсии, вытек вместе со всеми во внутренний двор и уже тогда отделился от толпы и не спеша прошел в галерею торгового пассажа. Среди многочисленных рядов тоже было многолюдно. Там он в различных магазинчиках прикупил себе кое-что из одежды, в туалете переоделся и, преобразившись в очередной раз, окончательно затерялся в толпе.

Задерживаться в Штутгарте Ведер не планировал. В эффективности патогена он не сомневался, а следить за кончиной жертвы — кому это надо? Все неизбежно появится в газетах, причем едва ли не во всех: еще бы, где это видано, чтобы немецкий ученый скоропостижно умирал от лихорадки Эбола?

На тот момент как у Фройнда проявились первые симптомы, Конрад Ведер уже ехал поездом в Мюнхен. Не прошло и двадцати минут, как он успел задремать. А Юргену Фройнду как раз становилось плохо.