Фабрика офицеров

8. Фенрихи заблуждаются

— Достать ручные гранаты — новенький идет! — резко крикнул один из фенрихов. — Точите штыки и самописки, ибо на карту поставлено все! Идиоты и самоубийцы — на фронт, солдаты — в укрытия!

Кричавший оглядел всех, ожидая одобрения. Однако никто не смеялся. На остряков в данный момент спроса не было. Новый офицер-воспитатель мог стать новой главой на курсах — возможно, даже абсолютно новым началом. Это наводило на размышления.

Фенрихи учебного отделения «Хайнрих» поодиночке и небольшими группами входили в классную комнату № 13. Они садились на свои места, открывали портфели и раскладывали перед собой блокноты для записей. Все это делалось механически, уверенными движениями, как навертывание болта на какой-либо фабрике, как поворот рычага после сигнала к началу работы.

До сих пор все было точно регламентировано: подъем, утренняя зарядка, умывание, завтрак, уборка помещений, приход на занятия. А вот начались осложнения; могло случиться непредвиденное, возможно, могло произойти невозможное — каждый неверный ответ мог привести к плохой оценке, каждое неверное движение — к отрицательному замечанию.

— Внимание! — закричал фенрих Крамер, назначенный командиром учебного отделения. — Нового зовут Крафт, обер-лейтенант Крафт! — Он узнал его имя от писаря начальника потока. — Его кто-нибудь знает?

Никто из курсантов его не знал. Они потратили больше чем достаточно времени, чтобы познакомиться с прежним офицером-инструктором, преподавателем тактики, начальником потока, начальником курса, то есть со всеми теми, кто имел решающее слово при их производстве в офицеры. Остальные их не интересовали.

— Не позднее чем через час, — заявил с чувством превосходства фенрих Хохбауэр, — мы будем точно знать, как нам себя вести. До тех же пор я советую быть крайне сдержанными. И чтобы никто не поспешил подлизаться к новому.

Это был не только совет, это было предупреждение. Курсанты из окружения Хохбауэра закивали головой. Требование это было весьма обоснованным: не рекомендуется встречать начальника с наивной доверчивостью, если этот начальник имеет своей задачей подвергнуть вас строгой, многонедельной, интенсивной проверке.

Фенрихи учебного отделения «Хайнрих» в это утро были необычно смирными. Они беспокойно ерзали на своих местах и с опаской поглядывали в сторону доски, возле которой стоял стол ведущего урок офицера.

За средним столом переднего ряда сидел фенрих Хохбауэр. Рядом с ним было место командира учебного отделения из числа обучающихся. Оба тихо перешептывались. Хохбауэр давал Крамеру, советы, Крамер одобрительно кивал.

Курсанты Редниц и Меслер сидели, конечно, в самом заднем ряду и вели себя спокойнее остальных: они пока что не внесли почти никакого вклада в жизнь учебного потока, ни душой, ни телом, — стало быть, и терять им было нечего.

— Почему мы, собственно говоря, так волнуемся, детки? — весело спросил Редниц. — Ведь вполне может быть, что новый офицер окажется исключительно свойским парнем. Вполне возможно, что он в какой-то степени ограничен или обладает доброй толикой тупости. В конце концов, он ведь офицер — а от них можно ожидать всего, чего угодно.

— Поживем — увидим, — внушительно изрек Хохбауэр. — Поспешные выводы в данном случае противопоказаны, не Так ли, Крамер?

— Абсолютно противопоказаны, — согласился с ним командир отделения.

— А что, — поинтересовался Меслер, — если новый будет того же калибра, что и лейтенант Барков?

— Тогда мы вынуждены будем снова положиться на бога, на нашего фенриха Хохбауэра и на эффективность быстрогорящего бикфордова шнура, — заявил Редниц.

Хохбауэр поднялся с места и выпрямился. Курсанты в передних рядах раздвинулись и посторонились в ожидании. Наступила гнетущая тишина. Были слышны только тяжелые шаги.

Хохбауэр шел по проходу между столами к задним рядам. Крамер следовал за ним. К нему присоединились еще два фенриха — Амфортас и Андреас, образуя как бы прикрытие с тыла. Атмосфера в плохо отапливаемом помещении накалялась.

— Что это за представления с раннего утра?! — воскликнул Меслер, высматривая путь к отступлению.

Редниц тоже встал. Он немного побледнел, но выглядел все же бодро. Он подождал, пока Хохбауэр подойдет к нему. Затем с заметным трудом улыбнулся еще приветливее. Он не был робким: слишком хорошо познакомился на фронте с бессмысленными случайностями, чтобы испугаться какого-то воинственного мальчишки. И хотя они были с Хохбауэром почти ровесниками, он чувствовал себя в сравнении с ним стариком.

— Редниц, — с явной угрозой произнес Хохбауэр, — мне не нравятся твои подлые намеки.

— А ты не слушай их!

— Они задевают мою честь, — сказал Хохбауэр.

— Велика беда! — ответил Редниц.

Курсант Редниц посмотрел вокруг, увидел плоские, серые лица своих товарищей и не заметил в них ничего, что бы говорило в его пользу. Но с благодарностью ощутил на своей руке руку Меслера. Он также увидел, что похожий на бульдога курсант Эгон Вебер занимает положение, удобное для драки, в которую он ввяжется не ради дружбы, а ради удовольствия. Однако конечный эффект был тот же самый.

— Ты сейчас же извинишься перед Хохбауэром, — потребовал Крамер от Редница.

Амфортас и Андреас энергично поддержали его.

— В этой ситуации шуткам не место.

— В этом вопросе наши мнения случайно совпадают, — согласился с ними Редниц. — Стало быть, осталось только втолковать это Хохбауэру.

Фенрихи смотрели на спорящих со все возрастающим беспокойством. Они чувствовали, что это может повести к лишним осложнениям. Положение в потоке и без того было сложным; им никак не нужны были распри в их собственных рядах — это было опасно и отнимало много времени.

Большинство фенрихов уважали Крамера как командира отделения. Он, унтер-офицер с большим стажем, был достаточно опытен и не был пройдохой, верховодящим с помощью интриг. Он был довольно порядочен и честно ишачил. Лучшего командира они вряд ли могли бы найти.

Но фенрихи терпели также и Хохбауэра в качестве заместителя командира отделения, так как быстро поняли, что он относится к числу самых честолюбивых молодых людей во всей стране. Его ничем нельзя было остановить или угомонить, кроме как уступить ему. И то, что Хохбауэр был хорошим спортсменом и суперидеалистом, было дополнительной причиной того, почему фенрихи уступали ему дорогу.

Таковы были в принципе соображения обучающихся. Они приветствовали самый удобный путь, а неизбежный воспринимали как должное. Поэтому вызывающее поведение Редница и Меслера казалось им безответственным. Простой инстинкт самосохранения не давал им следовать за этими аутсайдерами.

— Я жду, — сказал Хохбауэр и посмотрел на Редница как на насекомое.

— Пожалуйста, можешь ждать, пока не пустишь корней, — ответил Редниц.

— Даю тебе пять секунд, — продолжал Хохбауэр. — Затем мое терпение лопнет.

— Будь благоразумен, Редниц, — умолял его Крамер. — Мы ведь товарищи и тянем здесь одну лямку. Извинись — и дело с концом.

— Посторонись, Крамер! — решительно произнес Хохбауэр. — С такими людьми нужно говорить по-немецки.

Крамер продолжал увещевать. Хохбауэр протиснулся вперед. Его лейб-гвардия — Амфортас и Андреас последовали за ним. И вдруг все застыли на месте и прислушались.

— Идет! — крикнул кто-то хриплым от волнения голосом.

Это был фенрих Бемке. Склонный к поэзии и поэтому очень пригодный для выполнения всяких особо каверзных поручений юноша. На этот раз его назначили дозорным.

— Идет! — провозгласил он еще раз.

— Внимание! — с облегчением крикнул Крамер. — Все по местам, друзья!

В классную комнату вошел капитан Ратсхельм. За ним следовал обер-лейтенант Крафт. Фенрих Крамер доложил:

— Учебное отделение «Хайнрих» в количестве сорока человек полностью присутствует на занятиях!

— Благодарю! — сказал Ратсхельм. — Вольно!

— Вольно! — крикнул Крамер.

Фенрихи отставили левую ногу и ждали. Каждому было ясно, что капитан Ратсхельм только что подал неуставную команду. Но он мог себе это позволить: он не был фенрихом.

— Прикажите садиться, — исправил свою ошибку Ратсхельм.

— Садись! — крикнул Крамер.

Фенрихи сели. Они сидели прямо, положив кисти рук на край стола — как и положено в присутствии офицера. Осторожно стали рассматривать обер-лейтенанта Крафта. При этом они ни на минуту не забывали делать вид, что все их внимание обращено на капитана Ратсхельма, как старшего по званию.

Капитан Ратсхельм с воодушевлением произнес:

— Господа, мне выпала честь представить вам вашего нового офицера-воспитателя господина обер-лейтенанта Крафта. Я уверен, что вы будете относиться к нему с уважением и доверием.

Ратсхельм с вызывающим оптимизмом обвел всех глазами и заключил:

— Господин обер-лейтенант Крафт, я передаю вам ваше учебное отделение и желаю вам больших успехов.

Фенрихи со смешанным чувством следили за церемониалом, происходящим у них на глазах: краткое рукопожатие офицеров, сияющий взгляд Ратсхельма, скупая улыбка Крафта. Затем Ратсхельм удалился, оставив отделение наедине с новым офицером-воспитателем.

Фенрихи не смогли с ходу составить о нем четкого представления. Он казался немного неуклюжим, лицо его было серьезным, взгляд, казалось, равнодушно скользил мимо них. Ничего примечательного. Однако как раз это усиливало чувство неуверенности: они не могли разобраться, что их ожидает. Им казалось, что теперь все возможно, и, конечно, самое худшее.

Глаза обер-лейтенанта видели сорок обращенных к нему лиц — бесформенных, бесцветных, однообразных. Рассмотреть их подробно он в данный момент не мог. Ему показалось, что в заднем ряду на него смотрят чьи-то приветливые глаза, однако при попытке рассмотреть получше он их не обнаружил. Напротив, он увидел выжидающее равнодушие, настороженную сдержанность и осторожное недоверие.

— Итак, господа, — произнес обер-лейтенант, — давайте познакомимся. Я — ваш новый офицер-воспитатель обер-лейтенант Крафт, 1916 года рождения, место рождения — город Штеттин. Мой отец был почтовым служащим. Я работал в одном имении полевым инспектором и главным кассиром. Затем был призван в армию. Это все. Теперь ваша очередь. Начнем с командира учебного отделения.

Недоверие фенрихов возросло. Они почувствовали себя жертвами. Они думали, что новый офицер сразу приступит к занятиям. В этом случае обер-лейтенант был бы обучающим, и они смогли бы спокойно присмотреться к нему.

Вместо этого обер-лейтенант Крафт потребовал сольных выступлений, и цель у них могла быть только одна: как можно лучше присмотреться к каждому из них в отдельности. А что они узнают после этого о своем новом офицере-инструкторе? Ничего. О том, что он из их ответов тоже не очень много узнает о них, они не думали.

Между тем поднялся командир учебного отделения и доложил кратко хрипловатым, немного лающим голосом, привыкшим подавать команды:

— Крамер, Отто, фенрих. Родился в 1920 году в Нюрнберге. Отец — механик на фотозаводе. Унтер-офицер-сверхсрочник.

— Какие-нибудь особые интересы? Особые таланты? Хобби?

— Никаких, господин обер-лейтенант, — скромно заявил Крамер и, довольный, сел на место. Он был солдатом, и ничего больше, и счел важным сообщить об этом. Он был уверен, что все сделал хорошо. Он, кстати, всегда был уверен в этом, пока кто-нибудь из начальства не заявлял обратного. Но такое с ним случалось редко.

Крафт перевел взгляд с грубого лица Крамера на его соседа. Он увидел юношу с привлекательными, ясными и, можно сказать, благородными чертами лица.

— Пожалуйста, следующий, — сказал он ободряюще.

Хохбауэр встал во весь свой внушительный рост и сказал:

— Фенрих Хохбауэр, господин обер-лейтенант, по имени Гейнц. Родился в 1923 году в Розенхайме. Отец — комендант крепости в Пронтаузене, кавалер орденов: Pour le merite и Blutorden. После окончания школы я добровольно пошел на фронт. Особые интересы: история и философия.

Хохбауэр сказал об этом как о само собой разумеющемся, без важничания, почти небрежно. Но при этом он следил за обер-лейтенантом. Ему очень хотелось узнать, какое впечатление произвели его слова. И ему показалось, что они произвели впечатление. Взгляд обер-лейтенанта прямо-таки мечтательно покоился на Хохбауэре.

— Прошу следующего, — произнес Крафт.

— Фенрих Вебер Эгон, родился в 1922 году. Мой отец был пекарем в Вердау, там, где я родился, но его уже нет в живых: он умер от разрыва сердца в 1933 году, прямо во время работы, его как раз выбрали главой союза ремесленников нашего района; член партии с 1927 или 1926 года. Я тоже по профессии пекарь, у нас несколько филиалов. Мое любимое занятие — мотоспорт.

Цифры, имена, даты, названия населенных пунктов, профессий, указания, объяснения, утверждения, политические, человеческие, военные подробности — все это кружилось в помещении, наваливалось на Крафта. После шестого названия населенного пункта первые он уже начисто забыл. После девятого имени он уже не помнил третьего и четвертого. Он смотрел в худые, гладкие, круглые, острые, нежные, грубые лица; он слышал тихие, грубые, резкие, нежные и лающие голоса — и все это сменилось полным безразличием.

Крафт рассматривал помещение, стены которого были обшиты досками, потолки подпирались деревянными стойками, полы — сколочены из досок. Куда ни посмотри, везде дерево. Истертое, ободранное, покрытое выбоинами дерево, пропитанное олифой и покрытое масляной краской, коричневое, всех оттенков: от желтовато-коричневого до коричневато-черного. Пахнущее хвоей, скипидаром и затхлой водой.

Крафт почувствовал, что этот метод не приблизит его к обучающимся и не даст ему никаких поучительных сведений. Урок подходил к концу, а результат был плачевным. Он посмотрел на часы, и ему захотелось, чтобы скорее все кончилось.

Возрастающее недовольство обер-лейтенант автоматически перенес на свое отделение. Фенрихи тоже ждали конца урока, который не принес им ничего, кроме скуки и неясности. Они помрачнели, начали беспокойно ерзать на местах. Те, кто отбарабанил свою молитву, впали в мрачное размышление. Кто-то даже зевнул, и не только продолжительно, но и во всеуслышание. Но офицер-инструктор делал вид, что ничего не замечает. И это фенрихи тоже считали плохим знаком.

Еще двое, подумал обер-лейтенант Крафт, и все. И он сказал автоматически:

— Итак, следующий.

И тут встал фенрих Редниц, приветливо улыбнулся и заявил:

— Прошу прощения, господин обер-лейтенант, но я боюсь, что не в состоянии сообщить исчерпывающие сведения о себе.

Крафт с интересом посмотрел на Редница. Фенрихи перестали ерзать на стульях, повернулись к Редницу и уставились на него. При этом они повернулись спиной к офицеру, что считается неслыханным неуважением, но обер-лейтенант, казалось, не замечал и этого. Обстоятельство, которое возмутило командира учебного отделения Крамера. Он начал чувствовать опасения за дисциплину, за которую был ответствен и которой можно было добиться в нужной мере только в том случае, если начальник оказывает поддержку. Если же Крафт уже сейчас допускает, чтобы фенрихи поворачивались к нему спиной, то через несколько дней они начнут разговаривать в строю или спать на занятиях.

Обер-лейтенант Крафт воспринял выходку курсанта Редница как приятное разнообразие. Он даже немного оживился и весело спросил:

— Не будете ли вы любезны объяснить мне, какого рода сведения вы не можете сообщить мне исчерпывающе?

— Дело обстоит так, — любезно начал Редниц. — В отличие от остальных моих товарищей я, к сожалению, не могу назвать своего официального отца и поэтому не знаю, какая у него была профессия.

— Вы, вероятно, хотите сказать этим, что родились внебрачно?

— Так точно, господин обер-лейтенант. Именно это.

— Такое действительно иногда случается, — весело сказал Крафт. — И я ничего плохого в этом не нахожу, тем более если принять во внимание, что официальный отец не обязательно и не во всех случаях является родным отцом. Все же я надеюсь, что этот небольшой изъян не помешает вам сообщить мне хотя бы некоторые личные данные.

Редниц засиял: обер-лейтенант начинал ему нравиться. Его откровенная радость имела и еще одно основание: он увидел сердитое лицо Хохбауэра, который смотрел на него предупреждающе. И уже ради одного этого стоило выкинуть номер.

— Родился я в 1922 году, — начал Редниц, — в Дортмунде. Моя мать была домашней работницей у одного генерального директора, из чего ни в коем случае не следует делать выводы о моем происхождении. Я посещал народную школу и один год проучился в коммерческом училище. В 1940 году я был призван в вермахт. Особые интересы: философия и история.

Обер-лейтенант Крафт улыбнулся. Хохбауэр нахмурился: заявление Редница о том, что он питает особый интерес к истории и философии, он воспринял как личный выпад. Некоторые фенрихи заухмылялись, но только потому, что улыбнулся офицер. Это всегда было отправной точкой.

Фенрих Крамер поднялся и, как командир отделения, сказал:

— Осмелюсь обратить ваше внимание, господин обер-лейтенант, на то, что время вышло.

Крафт кивнул, пытаясь скрыть чувство облегчения. Он надел портупею и фуражку и устремился к выходу.

— Встать! Смирно! — рявкнул Крамер.

Фенрихи поднялись намного бодрее, чем в начале урока. По стойке «смирно» они стояли почти небрежно. Обер-лейтенант отдал честь в пустоту и вышел.

— Не может быть, — пробормотал Крамер, — если так пойдет дальше, то он испортит все отделение.

Фенрихи посмотрели друг на друга и с облегчением рассмеялись. Настроение у них было превосходное.

— Ну что ты на это скажешь? — спросил Меслер своего друга.

— Да, — задумчиво сказал Редниц, — что я могу сказать? Мне он кажется симпатичным, но это еще ни о чем не говорит. Моя бабушка тоже симпатична.

— Друзья-спортсмены, — изрек Эгон Вебер и подошел поближе, — ясно одно: он производит неплохое впечатление, но ведет себя как баран. Что можно на это сказать?

Бемке все время качал своей головой поэта и мыслителя. По сути, он еще не составил себе ясного мнения о Крафте. Да от него этого никто и не требовал.

Крамер делал записи в классном журнале. Он чуял осложнения. Этот Крафт даже не заверил своей подписью тему и продолжительность занятия. Крамеру уже мерещилось наступление времен дезорганизации и отсутствия дисциплины.

В группе вокруг Хохбауэра царило злорадство. Амфортас и Андреас даже позволяли себе бросать презрительные взгляды, когда кто-либо произносил имя нового офицера-воспитателя.

— Пустое место, как ты считаешь, Хохбауэр?

Тот решительно согласился:

— С ним мы справимся играючи. Не позднее чем через семь дней он будет ходить у нас на поводу — или мы сделаем из него пенсионера.