Факторизация человечности

2

Университет Торонто — самопровозглашённый «Гарвард Севера» — был основан в 1827 году. В нём учатся около пятидесяти тысяч студентов. Главный кампус находится в центре города, вполне ожидаемо на пересечении Юнивёрсити-авеню и Колледж-стрит. Но из своего традиционного главного кампуса университет расползся по всему городу, украсив Сент-Джордж-стрит и некоторые другие улицы густой смесью архитектуры девятнадцатого, двадцатого и начала двадцать первого веков.

Самым узнаваемым университетским зданием была библиотека Робартса — студенты часто звали её «Форт-Бук» — массивное замысловатое сооружение из бетона. Кайл Могилл прожил в Торонто все свои сорок пять лет. Однако ему лишь недавно попалась на глаза архитектурная модель кампуса, и тогда он обнаружил, что библиотека имеет форму бетонного петуха: с башней над центром редких книг имени Томаса Фишера в качестве шеи спереди и двумя обширными крыльями, распростёртыми сзади.

К сожалению, в кампусе не было места, с которого можно было взглянуть на библиотеку Робартса сверху, чтобы оценить её дизайн. В университете Торонто было три ассоциированных теологических колледжа: Эммануэль, связанный с Объединённой церковью Канады, пресвитерианский Нокс и англиканский Уиклифф. Возможно, предполагалось, что петуха сможет увидеть один лишь Бог или пришельцы из космоса: что-то типа канадского плато Наска.

Кайл и Хизер разъехались вскоре после самоубийства Мэри; они оба тяжело его переживали, и их раздражение тем, что они не понимали, почему это случилось, часто различными способами выходило наружу. Квартира, в которой Кайл жил сейчас, находилась неподалёку от станции метро «Даунсвью» на окраине Торонто. Этим утром он доехал на метро до станции «Сент-Джордж» и теперь шёл от неё пешком к Деннис-Маллин-холлу, который находился по адресу Сент-Джордж-стрит, 91 — через улицу от библиотеки Робартса.

Он прошёл мимо Обувного музея Бати — самого большого в мире музея, посвящённого обуви, разместившегося в ещё одном чуде архитектуры двадцатого века: здании, по форме напоминающем немного смятую коробку для обуви. Когда-нибудь всё-таки нужно туда зайти. В отдалении можно было разглядеть стоящую на берегу озера башню «Си-Эн Тауэр» — уже давно не самое высокое отдельно стоящее сооружение, но по-прежнему одно из наиболее элегантных.

Примерно через две минуты Кайл добрался до Маллин-холла, нового четырёхэтажного здания круглой формы, в котором размещался факультет искусственного интеллекта и новых методов вычислений. Кайл вошёл в него через главный вход с автоматическими раздвижными дверями. Его лаборатория была на третьем этаже, однако он направился к лестнице, а не ожидающему внизу лифту. С тех пор, как у него четыре года назад случился инфаркт, он взял за правило при любой возможности давать себе немного физической нагрузки. Он помнил, как сопел и пыхтел раньше, поднявшись всего на два пролёта, но теперь одолевал лестницу, практически не теряя дыхания. По коридору, оставив по левую руку открытый атриум, он подошёл к своей лаборатории. Он прижал большой палец к сканирующей панели, и дверь скользнула в сторону.

— Доброе утро, доктор Могилл, — произнёс низкий мужской голос, как только он вошёл.

— Здравствуй, Чи́та.

— У меня для вас анекдот, доктор Могилл.

Кайл снял шляпу и повесил её на старую деревянную вешалку для пальто — в университетах никогда ничего не выбрасывают, и эта вешалка была, должно быть, происходила ещё из 1950-х. Он включил кофемашину, затем уселся перед консолью компьютера, наклонённой к оператору на сорок пять градусов. В центре консоли были две линзы, поворачивавшиеся в унисон, как пара глаз.

— Был такой французский физик, — произнёс голос Читы из-за решётки динамика под стеклянными глазами. — Он работал в ЦЕРНе и придумал эксперимент для проверки новой теории. Он запустил ускоритель частиц и дождался, пока произойдёт столкновение, которое он запланировал. Когда эксперимент закончился, он выбежал из пультовой в коридор с распечаткой с треками полученных частиц, и наткнулся там на другого учёного. И этот другой учёный ему говорит: «Жак, — говорит он, — ты получил те две частицы, что ожидал?» И Жак тычет пальцем сначала в один трек, потом в другой, и восклицает: «Mais oui! Хиггсов бозон! Кварк!»

Кайл уставился на пару линз.

Чита повторил концовку:

— Mais oui! Хиггсов бозон! Кварк!

— Не доходит, — сказал Кайл.

— Бозон Хиггса — это частица с нулевым зарядом и без собственного спина; кварк — фундаментальная составляющая протонов и нейтронов.

— Господи, да я знаю, что это такое. Я просто не вижу, в каком месте этот анекдот смешной.

— Это каламбур. Mais oui! — это по-французски «Ну да!». Mais oui! Хиггсов бозон! Кварк! — Чита на мгновение замолк. — Мэри Хиггинс Кларк. — Снова пауза. — Это знаменитая писательница.

Кайл вздохнул.

— Чита, это слишком сложно. Чтобы каламбур сработал, слушатель должен опознавать его моментально. Если его приходится объяснять — значит, он никуда не годится.

Чита на пару секунд замолчал.

— О, — сказал он, наконец. — Я снова разочаровал вас, да?

— Я не стал бы так говорить, — сказал Кайл. — Не совсем.

Чита[1] был ПРИМАТом — компьютерной моделью, созданной для Приближённой Имитации Мыслительной Активности; он имитировал человечность. Кайл издавна был сторонником принципа строгого искусственного интеллекта: мозг — это не более чем органический компьютер, а разум — программное обеспечение, им исполняемое. Когда он впервые публично принял эту точку зрения в 1990-х, она звучала разумно. Вычислительные возможности удваивались каждые восемнадцать месяцев; уже скоро появятся компьютеры, способные хранить больше информации и больше внутренних связей, чем человеческий мозг. Ясное дело, что когда этот момент настанет, человеческий разум можно будет воссоздать в компьютере.

Единственной проблемой было то, что такой момент уже настал. Согласно большинству оценок, компьютеры превзошли человеческий мозг по способности обрабатывать информацию и по внутренней сложности четыре или пять лет назад.

Но Чита по-прежнему не мог отличить смешную шутку от несмешной.

— Если я вас не разочаровал, — произнёс голос Читы, — то что не так?

Кайл оглядел лабораторию; внутренние и внешние стены закруглялись, повторяя контуры Маллин-холла, но окон здесь не было; потолки высокие, покрытые световыми панелями за металлическими решётками.

— Ничего.

— Не подшучивайте над шутником, — сказал Чита. — Вы потратили месяцы на то, чтобы обучить меня узнавать лица независимо от их выражения. Я до сих пор не слишком хорошо это делаю, но вас я узнаю с одного взгляда — и я знаю, как читать настроение на вашем лице. Вы чем-то расстроены.

Кайл оттопырил губу, раздумывая, хочет ли он отвечать. Чита делал всё посредством грубой вычислительной мощи; Кайл определённо не чувствовал себя обязанным ответить.

И всё же…

И всё же — в лаборатории никого больше нет. Кайл не мог заснуть всю прошедшую ночь, после того, как вернулся из дома — он до сих пор думал о нём как о «доме», а не «доме Хизер» — и потому пришёл на работу рано. В лаборатории тишина, нарушаемая лишь гудением оборудования и флуоресцентных ламп наверху да низким голосом Читы, звучащим как будто чуть-чуть в нос. Кайлу нужно будет как-нибудь отрегулировать подпрограмму вокализации; попытка дать Чите голос с реалистичной аспирацией привела к раздражающей имитации живой речи. Как и во многих областях, касающихся ПРИМАТов, различия между ним и настоящим человеком становились тем очевиднее, чем серьёзнее были попытки их преодолеть.

Нет, он точно не обязан отвечать Чите.

Но, возможно, он хочет ответить. В конце концов, с кем ещё можно поговорить о таких вещах?

— Инициировать приватный режим, — сказал Кайл. — Ты не должен раскрывать содержание последующего разговора кому бы то ни было либо задавать о нём вопросы. Понятно?

— Да, — ответил Чита. Финальное «а» оказалось несколько растянутым из-за проблемы в синтезаторе речи. Затем повисла пауза. Наконец, Чита сказал: — Так что вы хотели обсудить?

С чего начать? Господи, он даже не знает, зачем вообще это делает. Но он не мог поговорить об этом ни с кем другим без риска того, что пойдут сплетни. Он помнил, что случилось со Стоуном Бентли с антропологического. Пять лет назад его обвинили в сексуальных домогательствах к студентке. Трибунал полностью его оправдал, даже сама студентка в конце концов отказалась от обвинений. И всё же его обошли при назначении на должность помощника декана, и Кайл до сих пор иногда слышал, как о нём шепчутся другие преподаватели и студенты. Нет, он так подставляться не станет.

— Это, в сущности, ерунда, — сказал Кайл. Он перешёл на другой край лаборатории и налил себе чашку кофе из кофемашины.

— Пожалуйста, — сказал Чита. — Расскажите мне.

Кайл выдавил из себя слабую улыбку. Он знал, что на самом деле Чита не любопытен. Он сам программировал алгоритм, имитирующий любопытство: когда собеседник не хочет продолжать рассказ, прояви настойчивость.

И всё же ему нужно с кем-то об этом поговорить. У него и без того проблемы со сном.

— Моя дочь зла на меня.

— Ребекка, — добавил Чита. Ещё один алгоритм; намекать на близкое знакомство, чтобы стимулировать открытость.

— Да, Ребекка. Она говорит… говорит… — он замолк.

— Что? — Носовой призвук делает голос Читы ещё более интимным.

— Она говорит, что я над ней надругался.

— В каком смысле?

Кайл шумно выдохнул. Человек никогда бы не задал такого вопроса. Боже, как это всё глупо…

— В каком смысле? — снова спросил Чита, несомненно, отсчитав предписанное количество миллисекунд, прежде чем повторить вопрос.

— В сексуальном, — тихо ответил Кайл.

Микрофоны на консоли Читы были очень чувствительны; он, без сомнения, расслышал ответ. Тем не менее, он некоторое время молчал — запрограммированная манерность.

— О, — сказал он, наконец.

Кайл видел, как на консоли замигали огоньки: Чита обращался к интернету, изучая тему.

— Ты не должен никому об этом говорить, — резко напомнил Кайл.

— Я понимаю, — ответил Чита. — Вы делали то, в чём она вас обвиняет?

Кайл почувствовал, как внутри него нарастает гнев.

— Конечно же, нет.

— Вы можете это доказать?

— Это что ещё за вопрос?

— Напрашивающийся, — ответил Чита. — Полагаю, у Ребекки нет доказательств вашей вины?

— Конечно, нет.

— И, полагаю, у вас нет доказательств вашей невиновности?

— Нет.

— То есть это её слово против вашего.

— Человек невиновен, пока не будет доказано обратное, — сказал Кайл.

Консоль Читы проиграла первые четыре ноты Бетховенской Пятой симфонии. Никто не стал возиться с программированием реалистичного смеха — ущербное чувство юмора Читы вряд ли в нём нуждалось — и музыкальная фраза служила его заменителем.

— Из нас двоих мне полагается быть наивным, доктор Могилл. Если вы невиновны, то для чего ей выдвигать такие обвинения?

На это у Кайла ответа не было.

Чита подождал запрограммированное время, затем попробовал ещё раз.

— Если вы невиновны, то для чего…

— Заткнись, — сказал Кайл.