Фамильные ценности

8

Некоторые люди утверждают, что способны чувствовать, когда телефон звонит в пустом доме, а когда кто-то собирается взять трубку. Доказать это невозможно, но инспектор Гварначча, никогда, впрочем, и не заявлявший ничего подобного, тем не менее почувствовал между той минутой, когда во второй половине дня в пятницу он, как обычно, позвонил в дверь Брунамонти, и той минутой, когда ему эту дверь открыли, что в доме что-то изменилось. Он вроде бы почти не обратил на это внимания и все-таки заметил, что сегодня он меньше ждал за дверью и кто-то двигался через мраморный вестибюль стремительно и шумно, а не мягко и неспешно, как в прошлые его посещения.

Дверь открыла женщина, которую он никогда прежде не видел, но она определенно не была служанкой. На ней не было косметики или ювелирных украшений, и, на его взгляд, ее одежда выглядела так, словно была куплена в комиссионном магазине, при этом она вела себя так уверенно, что инспектор извинился перед ней за вторжение, как извинился бы перед хозяйкой дома.

Женщина пропустила мимо ушей его реплику и сказала громким доверительным шепотом:

— Вы из Палаццо Питти? Если да, то я хотела бы переговорить с вами — не сейчас. Просто я так волнуюсь… Входите, входите…

Он проследовал за ней в белую гостиную, и лица всех присутствующих тут же повернулись к нему. В их выражении не было ничего, похожего на радушие, и он остался у двери с фуражкой в руках, сознавая, что молчание, густое, словно сигаретный дым, медленно вьющийся вокруг головы Питера Хайнса, наполнено отзвуками напряженного разговора, прерванного его появлением. Хорошо понимая, что такое молчание лишает этих людей присутствия духа в гораздо большей степени, чем его самого, он по очереди их изучал.

Женщина, впустившая его, с прямой, словно шомпол, спиной сидела на самом краешке большого кресла. Ее волосы были того же серого цвета, что и неброский костюм, глаза темные, а выражение лица такое, будто она с трудом сдерживается, чтобы немедленно с ним не поговорить. Патрик Хайнс и Леонардо Брунамонти сидели рядом на белом диване. После разговора, прерванного появлением инспектора, они избегали его взгляда. Сестра примостилась на подлокотнике, рядом с Хайнсом, вытянув руку, сверкающую бриллиантами, вдоль спинки дивана. Она бросила на инспектора рассеянный взгляд поверх каскада светлых волос да плече. Ее губы были слегка растянуты, словно в скупой улыбке, однако она не улыбалась. Единственный член группы, который чувствовал себя совершенно непринужденно, был английский детектив Чарльз Бентли. Он единственный сумел совладать со своим лицом, придав ему выражение благожелательности, из чего инспектор сделал вывод, что именно Бентли появление инспектора доставило больше всего неудобств, что и было подтверждено коротким кивком.

— Лео, — прошептала сестра, протянув руку, чтобы тронуть его за плечо, — нам следует предложить инспектору присесть.

Инспектор, увидев, что глаза Леонардо так же пусты, как в день приступа, расценил эту реплику как приглашение и присел на прочный с виду стул с прямой спинкой, стоявший справа от детектива. И стал ждать. Пока он ждал, его большие глаза оглядывали все находившееся в поле зрения, ни на чем конкретно не останавливаясь. Он прекрасно видел, что у ног Леонардо стоит собачья корзина и что она пуста. Седовласая женщина вдруг громко произнесла:

— Мне кажется, следует забрать Тесси домой. Здесь она поправится быстрее. — Она обращалась к Леонардо, но он не ответил, тогда она наклонилась вперед и повысила голос: — Леонардо!

— Этим занимается Катерина. Катерина очень тихо сказала:

— У нее сильно обезвожен организм, и ее пришлось поместить под капельницу, может, придется поставить не одну. Нехорошо перевозить собаку с такими повреждениями. На этом настоял ветеринар. Слишком болезненно для нее.

— Вы не можете оставить ее там на неделю! Она умрет.

— Это лучшее место для нее, возможно, ей потребуется остаться там и дольше.

— Леонардо! Вы не можете так поступить! — Женщина посмотрела на него.

Немедленного ответа не последовало. Леонардо наклонился вперед и уронил голову на руки. Затем он, казалось, сделал огромное усилие, чтобы сесть прямо и заговорить:

— Я бы предпочел видеть ее здесь, но это просто сентиментальность. Ей необходимо постоянное наблюдение специалиста, которое в домашних условиях обеспечить мы не в состоянии.

Странно, подумал инспектор, что в этой реплике, такой ясной и здравой по содержанию, каждое слово звучит фальшиво.

Твердый резкий голос детектива неожиданно положил конец обсуждению:

— Хайнс, я уверен, инспектор нас поймет. — («Он явно подчеркнул, что у меня нет офицерского звания», — пронеслось в голове Гварначчи.) — Мы сейчас обсуждаем финансовое положение семьи, а значит, это личная и конфиденциальная встреча. Я вынужден сказать, что в настоящий момент было бы лучше прекратить его визиты, поскольку они могут подвергнуть опасности жизнь графини Брунамонти.

— Я не согласна, — заявила Катерина, бросив на Бентли тяжелый ясный взгляд. — Это его работа. Он имеет к этому непосредственное отношение, и я…

— Пожалуйста, не волнуйтесь, — вежливо сказал инспектор.

Больше не было причин оставаться здесь, теперь они ничего не скажут в его присутствии.

Лучше позволить им все обсудить, а после послушать, что сообщит дочь. Он поднялся, надеясь, что неизвестная женщина проводит его к выходу. Она мгновенно вскочила. У двери — снова громкий трагический шепот:

— Вы знаете о том, что служанку уволили?

— Я… нет. Я думал, она отправилась навестить сестру. Она казалась такой расстроенной…

— Так и было. Расстроена из-за Оливии, я хочу сказать, но сейчас она расстроена еще больше. Уволена. Вот почему она уехала к сестре. Не думаю, что ее итальянский был так уж плох — как вы считаете? Кстати, я графиня Элеттра Кавиккьоли Джелли. Можете не представляться, ваше имя мне известно. Между прочим, следует учить этих филиппинок прислуживать за столом. Представляете, некоторые из таких бедных семей, что счастливы, если на столе вообще есть хоть какая-то еда, они даже не знают, какие бокалы подавать. Но мне так жаль эту девушку, я возьму ее к себе и дам какую-нибудь работу, пока Оливия… — Она запнулась.

— Знаете, мы делаем все от нас зависящее.

— Вы делаете? Меня не волнует, что вы делаете! Вот если бы у вас было восемь миллионов лир, тогда другое дело! Я кое-что собрала, но этого недостаточно, а Патрик, конечно, прекрасный человек, но у него ни гроша за душой. Мне надо идти. Они могут услышать. До свидания.

Она захлопнула дверь почти у него перед носом. Потребуется время, чтобы прийти в себя после общения с графиней Элеттрой Кавиккьоли Джелли. Он помедлил минуту внизу на площади, чтобы записать ее имя, и промокнул глаза, которые начали слезиться от яркого солнца. Потом убрал носовой платок и выудил темные очки. Было действительно тепло, в феврале во Флоренции резко повышается температура, и каждый год грипп укладывает в постель половину населения. Пышные серые облака собирались за солнечно-желтым фасадом церкви, напоминая, что тепло означает и сырость, но в эту минуту находиться на улице было приятно. Инспектор радовался этой привычной послеполуденной прогулке между пьяцца Санто-Спирито и главным управлением на виа Борго-Оньиссанти, а сегодня радовался особенно… Элеттра… хорошее имя. Эта женщина похожа на молнию. Она явно раздражена, но в чем причина? Главным источником раздражения, кажется, стала маленькая собачка… А еще заплаканная служанка… Восемь миллионов. Хм.

Капитан Маэстренжело был вызван к полковнику и оставил записку для инспектора, где говорилось, что, если нет срочных сообщений, они увидятся, как обычно, завтра утром. Несмотря на это, инспектор отправил карабинера постучаться в дверь кабинета полковника, а сам остался ждать в коридоре рядом с искусственным деревом в кадке.

Когда появился капитан, он выжидающе взглянул на инспектора, но ничего не смог прочесть по выражению его лица — лицо инспектора вообще редко выдавало его истинные душевные движения. Его присутствия оказалось достаточно, чтобы капитан понял: что-то произошло.

— Они вышли на связь? — спросил он.

— Да. Требуют восемь миллионов. Как я понял, требование сопровождается обычными инструкциями, но боюсь, ничего кроме суммы я сообщить не смогу. К сожалению, они отказались от моих посещений.

— Не стоит так быстро расписываться в бессилии. Первая весть от похитителей всегда вызывает у семьи шок, испуг. Так тем больше причин обратиться к вам, раз дело дошло до выкупа.

— Нет, они не обратятся, у них там детектив. Он сможет им помочь.

— Он разговаривал с вами?

— Нет.

— Откуда вам стало известно, что потребовали выкуп?

— От подруги графини. Она сказала бы больше, если бы этот детектив ее не запугал.

— Вам показалась, что ее можно запугать?

— О нет. К тому же дочь всегда там. Подруга хотела, чтобы я присутствовал, а другие — нет, поэтому я ушел. Она должна делать вид, что согласна с ними, или же они будут держать ее в полном неведении. Надеюсь, ничего страшного пока не произошло. Ей не следовало так открыто возражать, как сегодня.

— Она, видимо, туго соображает…

— Не знаю… Конечно, она расстроена, поэтому…

— Как зовут подругу? Инспектор заглянул в блокнот:

— Графиня Элеттра Кавиккьоли Джелли.

— Ах, да. Фусарри упоминал ее как возможный контакт. Очень богатая женщина. Подождете в офисе, пока я здесь закончу? У меня появился список имен, я хочу передать его вам. Необходимо сосредоточиться на поисках наводчика.

Кто стоит за похищением, сомневаться почти не приходилось, поскольку Салиса из числа подозреваемых исключили. Но лучше было бы, чтобы этим подозреваемым оказался Салис: тогда не пришлось бы искать сообщников за пределами общины сардинцев. А Пудду не только долго жил на континенте, он забыл, что он сардинец, и не следовал традициям, у него было множество сообщников, и можно было исключить лишь враждебные кланы и закадычных друзей, которые сейчас находились в тюрьме.

Люди капитана составили список. Учитывая важность и высокий риск работы, они включили в него всех, кто уже работал с Пудду прежде и кто имел опыт в делах с похищением. Потом список сократился, поскольку из него исключили тех, кто в настоящее время отбывал срок, а также получивших досрочное освобождение и регулярно отмечавшихся в участке. Исключили и тех, про кого было точно известно, что они находятся где-то в другом месте. За остальными велось тайное наблюдение, следили и за всеми подходами к лесу, где Пудду мог прятать свою жертву. Последнее было особенно трудно, поскольку никто точно не знал, кого и где искать. Должна, конечно, существовать какая-то связь между укрытием и внешним миром. Кто-то должен доставлять провизию и воду, передавать информацию. Однако если бы карабинеры даже и заметили посыльного, любые их действия могли бы поставить жертву под удар, увеличивая риск для ее жизни.

Зато без всяких опасений можно было арестовать наводчика, того, кто являлся связующим звеном между Пудду и его жертвой, потому что через посредника он уже наверняка договорился о своей доле. Наводчик, правда, может и не знать имени исполнителя. Тем не менее он станет ценным свидетелем для следствия, ведь этот человек, имеющий доступ к Брунамонти, мог контактировать с Пудду только во время тюремного заключения. Вот этот неизвестный человек и находился в центре паутины, которая тянулась к некоторым именам из списка.

До последнего момента ни следователи через своих информаторов, ни инспектор в результате бесед с семьей не смогли выявить даже ниточки, ведущей к этому человеку.

— Откровенно говоря, Гварначча, — признался капитан, — я больше надеюсь на вас, чем на них. Как насчет графини Элеттры Кавиккьоли Джелли? Я так полагаю, она близкая подруга похищенной, и, если она была там, как вы говорите, значит, она собирается обеспечить добрую часть выкупа. Лондонский детектив… как же его зовут? Бентли… заставит ее держаться настороже, поэтому я предпочел бы не начинать с ней никаких официальных переговоров. Возможно, она упомянет последнего приятеля дочери или обиженного сотрудника синьоры Брунамонти, быть может, работника мастерской. Как вы думаете?

— Если дадите мне ее адрес, я с ней встречусь. Сотрудники…

— Да?

— Ваши люди их опросили?

— Конечно. За исключением молодого дизайнера из Америки, только что закончившего Школу искусств, все они работают там годами и ни в чем подозрительном не замешаны. Результатов — ноль. Почему вы так настойчиво возвращаетесь к сотрудникам графини? Вы что-то обнаружили?

— Нет-нет… Я и заходил-то туда один раз, спросить, как пройти…

— Если вы думаете, что мы что-то пропустили, Гварначча, скажите. Пойдите и опросите их еще раз.

— Нет-нет. Я… нет. Я не следователь… Ходить, беспокоить людей — нет… Просто там что-то было не так.

— Это вы и раньше говорили. Вы кого-то подозреваете?

— Нет. — Инспектор рассматривал фуражку, лежащую на колене, левый ботинок, окно. — У меня возникло такое чувство, что они все объединены, общая преданность — просто мимолетное впечатление, конечно.

— И у меня точно такое же впечатление. Ну, что же не так?

— Не знаю… пока. И сейчас я потерял контакт с сыном.

— Вы совершенно уверены в этом, Гварначча?

— Он попытается заплатить без нас.

— Постарайтесь убедить его в том, что необходимо пометить банкноты, тогда мы не станем вмешиваться в момент передачи.

— Этот Хайнс…

— Что такое?

— Он слишком немногословен.

— Такое с людьми случается. Гварначча не уловил иронии.

Это был момент, когда полковник мог отстранить его как лишнего, и это был переломный момент всего расследования, самый напряженный. Когда всякий день у дверей толпятся журналисты, а раздражение полковника растет с каждым утренним совещанием, Гварначча обычно замыкается в себе. Пробормочет, что привык заниматься украденными сумками и расстроенными пожилыми дамами, и заявит, что он едва ли компетентен (Маэстренжело мог бы это оспорить). Любые попытки приблизиться к нему или разговорить обречены на неудачу. Он усядется, словно бульдог с костью между лап, молчаливый и спокойный. Но если кто-то попробует приблизиться, он зарычит — негромко, зато явственно.

Капитан все это знал, он понимал, что должен сдерживать эмоции и попытаться помочь инспектору. Только вот как? Чем? Если бы он только попросил… Или он попросил?

— Думаете, мне следует снова поговорить с Хайнсом? — после продолжительного молчания спросил капитан.

— Много он не скажет. Я полагал, что он богат. Ну, по сравнению со мной… А графиня Кавиккьоли Джелли сказала, что у него ни гроша за душой.

— А я сказал, что она богатая женщина.

— Да. Как я говорил вам, они больше не хотят, чтобы я крутился там, и я не могу их заставить… Мне надо побеседовать с дочерью графини наедине, — задумчиво сказал Гварначча.

— Она как-то приходила к вам в офис. Может, она…

— Нет. В доме. Я хочу поговорить с ней в доме. Я потерял с ними связь… Мне кажется, наводчик… Я должен поговорить с ней в доме…

— Хорошо, Гварначча, — тут же отозвался капитан. — Предположим, завтра, скажем, в четыре, прокурору Фусарри окажется необходимо побеседовать с Леонардо Брунамонти и Патриком Хайнсом в своем офисе.

— И с тем детективом. Вы не возражаете? — И когда капитан кивком отпустил его, инспектор ушел.

ИТАЛО-АМЕРИКАНСКИЙ ШИК

Марка «Contessa»- детище Оливии Беркетт, ведущей модели шестидесятых, ведущего дизайнера восьмидесятых и девяностых. После многолетнего успеха в Европе Оливия Беркетт расширяет дело. В этом году — Токио, в следующем — Нью-Йорк и, наконец, она надеется, — Лос-Анджелес в ее родном штате Калифорния. В чем секрет ее стиля?

«Наверное, история. После замужества я вошла в семью с шестисотлетней историей, меня вдохновила одежда прошлого — я приспособила ее к современному стилю жизни».

А секрет ее успеха?

«Я хорошо разбираюсь в одежде, но наша одежда непохожа на другую благодаря моему сыну Леонардо, чьи знания в области истории и истории искусства составляют основу каждой коллекции. Это определяет и детали нашей коллекции, и оформление показов — архитектуру помещения, музыку, свет и так далее».

У Оливии красивая аристократичная дочь, которая также появляется в мастерских «Сопtessa».

«Катерина — сама элегантность: красавица из четырнадцатого века в стиле века двадцатого, она идеальна в нашей одежде, и я хотела бы, чтобы она была у меня моделью, но сейчас ее больше интересует административная сторона работы».

Фото на первой странице: Жемчуг на золотой кружевной паутине воротничка вечернего платья «Contessa» из зимней коллекции.

Еще фото: Оливия Беркетт и Тесси в белой гостиной палаццо Брунамонти.

Фотограф: Джанни Таккола, Флоренция.

Инспектор уронил на колени экземпляр «Стиля».

— Пап? Можно нам не ложиться? Мы хотим посмотреть матч.

— Спросите у мамы.

— Мы спросили, она велела спросить тебя.

— Смотрите.

И двое мальчишек сломя голову понеслись на кухню, сдерживая хихиканье.

— Мам! Папа сказал, что мы можем не ложиться и посмотреть с ним матч, если ты не против. Ты согласна? Ну мам!

Они навалились на него с двух сторон, и он, довольный, крепко прижал их к себе. Игроки стремительно передвигались по зеленому полю, шум толпы то усиливался, то стихал — удобный фон для того, чтобы медленно перебирать в голове гораздо более яркие образы.

— Габриэль Батистута ведь не перейдет в другую команду, правда, пап? Джованни говорит, что перейдет, но я не верю. Зачем ты читаешь это?

— Читаю что? Хочешь смотреть матч — смотри. А если начнешь шуметь, твоя мама…

Должно быть, прошло около двух часов, когда он внезапно громко произнес:

— Я уже слышал это имя и думаю, что знаю, где…

— Какое имя, Салва? Он уставился на нее:

— Мальчики пошли спать?

— Полагаю, да. О чем ты думал, разрешив им не ложиться? Завтра ведь в школу.

— Что?

— Салва, в чем дело?

— Ни в чем.

— У тебя усталый вид. Пойдем спать.

Он провалился в глубокий сон и, как ему показалось, проспал много часов, прежде чем услышал собственный громкий голос:

— Собаки и фотографии.

— Собаки и что?

Он открыл глаза. Лампа Терезы все еще горела, она читала «Стиль», значит, было еще не очень поздно.

— Фотографии, — повторил он, вспоминая сон. — Это все вопрос…

— Вопрос чего, Салва?

Но он снова заснул. Заснул, убежденный, что утром туман рассеется и он ясно увидит то, что было у него перед носом. Он проснулся полный сил. Туман действительно рассеялся, но то, что он должен был ясно увидеть, пока еще не появилось.

Он начал свой день со спокойных размышлений. Сидел в кабинете и звонил в главное управление по внутренней линии.

— Конечно, инспектор. Можете назвать мне место и дату рождения? Это поможет найти досье, если оно здесь, — пообещал голос в телефонной трубке.

— Нет, не могу, но бьюсь об заклад, что на него есть досье, так как он жил и действовал в этом районе, поэтому его дело должно быть здесь, в архиве. Срочно, да. Оливия Беркетт, да. Я буду ждать.

Собаки и фотографии. Нужно спокойно посидеть и подумать. Собаки и фотографии. Он сидел и думал. Кто-то в центре паутины… Жемчуг на золотом кружеве паутины…

Зазвонил телефон.

— Инспектор Гварначча.

— Маэстренжело. У меня есть адрес и номер телефона графини Элеттры Кавиккьоли Джелли. Запишете?

Он записал. Потом спокойно посидел в ожидании.

Телефон зазвонил снова.

— Инспектор Гварначча.

— У меня есть досье для вас. Хотите, чтобы я его вам с кем-нибудь прислал?

— Нет, просто перечислите основные моменты биографии и скажите, когда он отбывал свой последний срок. Он вышел?

— Да, вышел. Срок был небольшой. Кража произведений искусства, виллы в окрестностях Флоренции… Ну, это вам уже знакомо, полагаю… Освободился года полтора назад. Еще какие-то подробности вас интересуют?

— Его адрес.

— На сегодняшний день — виа Санто-Спирито, дом семнадцать. Что-нибудь еще?

— Нет, но не отсылайте досье обратно в архив, передайте его капитану Маэстренжело, для меня. Я свяжусь с ним позже. Спасибо.

Сказать по правде, его воспоминания об этом случае были более чем неопределенными, но едва ли это сейчас имело значение. Будет достаточно времени, чтобы взглянуть на дело, только пусть лучше этим займется кто-то другой. Кроме того, где доказательства?

— Доказательств нет, — согласился он, когда позвонил Маэстренжело. — Я просто пытаюсь понять.

— И вы поняли. Он опасная личность, этот человек. Я производил его арест.

Значит, капитан, в отличие от инспектора, ясно помнил то дело. Независимый фотограф, который снимал светских людей в их домах. Он выбирал декорации, осматривал все подходящие комнаты, вел дружеские беседы с объектами съемок в непринужденной обстановке. Предусмотрительно выждав некоторое время, профессиональные взломщики, детально проинструктированные и даже снабженные фотографиями, совершали ограбление. Между фотосессией и кражей он с помощью фотографий получал комиссионные от тайных клиентов и таких же тайных антикваров и арт-дилеров. Все шло как по маслу, пока фотографа не арестовали.

Так почему бы не украсть домовладельца? Одно большое дело — и денег хватит на всю жизнь.

— Но, — добавил капитан, — если верить информации, которую я получил от семьи, они ошиблись с выбором. Конечно, здесь есть и состояние, и бизнес, но бизнес сейчас расширяется, поэтому денег не хватает. Похитители хотят быстро получить деньги и рассчитывают на скрытые наличные, которые невозможно было бы отследить, недвижимость в данном случае никак нельзя назвать идеальной. Информация наводчика об антиквариате, возможно, была достоверной, но вот о состоянии этих людей — явно ошибочной, как вы думаете?

— Думаю, кто-то ему солгал, — сказал инспектор.

— Я вас не понимаю. Да кто бы вообще стал с ним об этом говорить?

— Люди откровенничают… по разным причинам. Даже сама графиня могла захотеть показаться более состоятельной, чем была на самом деле. Возможно, фотографы, как и парикмахеры, способны разговорить клиентку.

— А разве вы не говорили, что была только одна фотосессия?

— Только одна, насколько мне известно. Но у него получилось.

Была достигнута договоренность, что Леонардо Брунамонти, детектив Чарльз Бентли и Патрик Хайнс будут вызваны в офис прокурора к четырем часам. Таким образом им ясно давали понять, что на них никто не собирается давить с целью получить информацию об их действиях, напротив, их поставят в известность о проблемах следствия и планируемых властями действиях в интересах спасения жертвы.

— Это, разумеется, не совсем правда, — признался Фусарри, — но послужит хорошей причиной.

К сожалению, вызов послужил причиной лишь для двоих приглашенных. Хайнс пошел на попятную, сославшись на головную боль и резонно предположив, что двое других его просветят.

Фусарри позвонил Маэстренжело:

— Этот проклятый Хайнс держит дочь графини под неусыпным контролем. Я не вижу, что мы можем предпринять, кроме как арестовать!

Маэстренжело позвонил инспектору.

— Я все равно пойду, — сказал инспектор. — Правда, из него слова клещами не вытащишь, как я вам докладывал, но я все же был бы рад повидаться с ним без его детектива. И я полагаю, что смогу организовать так, чтобы минуту-другую поговорить с каждым из них наедине.

— Ну, если вы считаете, что это может пойти на пользу…

— Я попробую. С сыном отношения разладились, вы знаете. Это очень плохо. Простите. Я покручусь там и попробую…

Он отправился без четверти четыре, как обычно пешком. Когда он проходил под каменной аркой, он привычно нашарил в кармане темные очки, но солнца сегодня не было: пушистые белые, серые и почти черные облака собирались на безветренном небе.

— Надвигается дождь, инспектор. — Это произнес Бьондини, куратор Галереи современного искусства, готовый к ливню, с плащом и зонтиком в руке. — Полагаю, вы слышали новости?

— Простите?

— Картину пейзажиста Коро похитили из Лувра. Я сам ужасно переживаю из-за плохой охраны, она совершенно не отвечает необходимым требованиям, но дело в том, что у других музеев те же проблемы. Стоит ли жаловаться, если вы и группа «Культурное наследие» занимаетесь поиском украденных картин. Вы мне не верите? Неужели вы не слышали этого в послеобеденных новостях?

— Сказать по правде, я не обратил внимания… Где, вы сказали, в Лувре?

— Совершенно верно, из новых поступлений.

— Значит, украли пейзаж… Хорошо. Что-то в этом роде, но только поближе к дому… Хорошо… Хорошо.

— Инспектор?

— Всего хорошего. Спасибо. Всего хорошего. Вы очень добры…

Бьондини всегда отличался отзывчивостью и разговорчивостью и, если бы он продолжил беседу, непременно рассказал бы инспектору больше, чем тот был способен переварить. Инспектора же интересовал только сам факт кражи. Куратор очень добр, да. Но лучше все-таки что-нибудь поближе к дому. Впрочем, об этом потом. Сначала на пьяцца Санто-Спирито.

Он очень удивился, обнаружив большие двери палаццо Брунамонти закрытыми. На дверях был только звонок в привратницкую, а насколько он помнил, в этой комнате никогда никого не было. Озадаченный, он позвонил.

— Кто там?

— Инспектор Гварначча, карабинер.

Двери, щелкнув, приоткрылись, и он начал их толкать. Неудивительно, что, как правило, они всегда открыты: страшно тяжелые, а ведь в доме находится мастерская, и люди целый день снуют туда-сюда.

— Кого вы хотите видеть?

Итак, здесь теперь действительно был привратник, да еще в форме.

— М-м… синьорину Катерину Брунамонти. Она меня ждет.

Ложь, но этого человека могли нанять сын или Хайнс. Не хотелось, чтобы парень о нем докладывал.

— Я прихожу каждый день в это время. Нет необходимости обо мне докладывать, я знаю дорогу, — уверенно произнес Гварначча.

— Прошу вас, инспектор.

Слава богу, он вернулся к газете. Инспектор прошел к лифту.

Когда он выходил из лифта на втором этаже, дверь комнаты стремительно распахнулась, выскочил Патрик Хайнс и захлопнул ее за собой. Он, онемев, остановился, а когда увидел инспектора, то побледнел, и в его глазах появился ужас.

— О боже! — простонал Хайнс и помчался вниз по лестнице, словно за ним гнались черти.

Инспектор остался стоять, глядя ему вслед, затем приблизился к двери.

Найти Хайнса будет достаточно легко. А если никто не ответит на звонок, он может позвать на помощь и взломать дверь. Он позвонил и стал ждать. Он не слышал приближающихся шагов, лишь легкий шуршащий звук удержал его на месте.

Дверь очень медленно открылась, и, прежде чем он что-то заметил, голос произнес неторопливо и смертельно холодно:

— Я знала, что ты передумаешь.

И тут он ее увидел: босая, высокое стройное обнаженное тело в распахнутом легком прозрачном белом пеньюаре.

Когда она поняла, к кому обращается, блестящие красные губы сжались и дверь захлопнулась прямо перед его носом.