Фантасмагория смерти

Прав, тысячу раз был прав Александр Сергеевич, произнося слова, ставшие названием этой главы. Сколько жизней он унес, этот бунт, сколько крови пролил, сколько слез… А сколько пролилось ее потом, когда победители выкорчевывали инакомыслие? И до него, в попытке бунт предотвратить, сколько человеческих жизней было загублено!

Свобода, равенство, братство… Пожрав своих врагов, революция всегда принимается за своих детей, за тех, кто делал ее, свергал ненавистный строй, а затем… Затем боролся за власть и местечко посытнее – такова уж человеческая натура. Романтики, герои, они гибнут первыми или тихо уходят в тень, не желая или просто не имея сил драться за свою долю добычи, оставляя все тем, кто хочет и еще имеет желание ловить рыбку в мутной послереволюционной водичке, для кого лозунги их – прикрытие в грызне за власть и достаток.

А те, кто боролись с ними, с бунтарями, революционерами, не приемлющими компромиссов с властями, желающими вдруг и разом облагодетельствовать свой народ, те, кто сражался «за веру, царя и Отечество», – неужели они лучше? Мучились ли они бессонными ночами, слыша стенания душ убиенных борцов за свободу, или посылали толпы на смерть, не моргнув глазом?

Нет, не было чистеньких ни в том, ни в другом лагере. Террор противостоял террору, смерть – смерти. Революционеры стреляли, взрывали, травили; монархисты вешали, ссылали в Сибирь, на Колыму, отправляли на каторги, натравливали погромщиков. Нельзя, простите, в белых перчатках отхожие места чистить, не получается, оттого, видимо, что грязи много – запачкаешься, как ни старайся остаться незапятнанным. В таких условиях или стой в стороне, не борись, не лезь в драку, или имей силу признать, что цель твоя превыше тебя самого и что для достижения ее пойдешь – да уже пошел! – на все, и ты применишь любые средства. Но такие душевные силы на такое признание, пусть и самому себе, находят лишь очень немногие. Вот и имеем мы приторно-сладкие портреты лидеров, написанные их сторонниками, и ядовито-горькие, нарисованные противниками. Обели себя и очерни врага – вот одно из основных правил во время революции, во время русского бунта, бессмысленного и беспощадного…

Выстрел в опере. Пётр Аркадиевич Столыпин

В Киевском оперном театре 14 сентября 1911 года собралось на редкость изысканное общество. Актеры заметно нервничали – еще бы, представление почтил своим высочайшим присутствием сам Его Императорское Величество Николай II Романов. Музыканты, налаживая инструменты и разворачивая партитуру, невольно косились на ложу, где расположился государь со свитой, но неменьшее внимание привлекала фигура высокого, атлетически сложенного человека, прислонившегося к рампе. Никто из музыкантов не был преступником – упаси Бог, да разве же охрана допустила б! – но близкое присутствие Его Высокопревосходительства министра внутренних дел и председателя Совета министров Столыпина Петра Аркадиевича способно было повергнуть в трепет не только музыкантов, но и более значительных людей. Всегда есть шанс привлечь отнюдь не благосклонное внимание сильных мира сего глупым и ненужным словом. Приближался второй акт пьесы.

Пётр Аркадиевич был задумчив, но не хмур. Да, всем было ясно, что скоро он лишится своей должности, что государь более не поддерживает его, но это скоро… Когда оно еще наступит? Пока же надлежит исполнять свой долг, бороться за веру, царя и Отечество – многое еще можно и нужно успеть сделать, пока наступит это «скоро».

Внезапно резкое движение слева вывело министра из раздумий. «Опять?» – мелькнуло в голове. «Опять-опять» громыхнул револьвер в руках незнакомого молодого человека. Сделав два выстрела, преступник бросился бежать, руками расталкивая всех вокруг, но при выходе из партера ему преградили путь. На поимку убийцы бросилась не только молодежь, но и лица весьма преклонного возраста. Террориста сшибли с ног и стали бить чем ни попадя – шашками, шпагами, кулаками…

«Опять. Боже, храни государя…» – устало вспыхнуло в мозгу министра. Пётр Аркадиевич пережил 10 покушений, 11 попытка принесла свой результат. Раненый министр повернулся к ложе, в которой находился царь, и перекрестил ее дрожащей рукой. Затем неторопливыми движениями он положил на оркестровый барьер фуражку и перчатки, расстегнул сюртук и рухнул в кресло. Его белый китель быстро начал окрашиваться кровью.

«Я жив? Вот странно. Мерзавец же целился прямо в сердце». Боли Столыпин еще не чувствовал, только ужасную слабость и апатию. Вокруг стояла невообразимая суматоха, куда-то волокли несостоявшегося убийцу, незнамо откуда взявшиеся жандармы оттесняли от Петра Аркадиевича толпу и тщетно выискивали в круговерти лиц других возможных бомбистов, кто-то громко звал врача.

Когда Петра Аркадиевича отнесли в одну из комнат театра и наскоро перевязали рану, выяснилось, что от мгновенной смерти его спас крест Святого Владимира, в который попала первая пуля. Она раздробила крест и ушла в сторону от сердца. Но все же ранение было очень тяжелым, пуля пробила грудную клетку, плевру, грудобрюшную преграду и печень. Другая рана не представляла большой опасности – пуля пробила кисть левой руки.

Врачи поместили раненого министра в клинику доктора Маковского. Агония Петра Аркадиевича длилась четыре дня. Под конец у него началась страшная икота, затем он впал в кому, из которой уже не вышел. 5 (18) сентября врачи констатировали смерть. Так закончил свой земной путь Пётр Аркадиевич Столыпин, дворянин, помещик и государственный деятель. Последний приют он обрел в Киево-Печерской лавре, поскольку завещал похоронить себя там, где его настигнет смерть.

Убийца пережил министра лишь на одну неделю. Сильно избитый толпой при задержании, на первом допросе тот вел себя хладнокровно и с достоинством. Он назвал себя убежденным анархистом, настаивал на том, что покушение подготовил и осуществил в одиночку, на вопросы отвечать отказался. 9 сентября состоялось закрытое заседание Киевского военно-окружного суда. Подсудимый от защиты отказался, предпочтя защищать себя сам. Выступление его история не сохранила, так как заседания военно-полевых судов не протоколировались. Слушание дела длилось всего 3 часа, после чего суд удалился на совещание и через 20 минут огласил приговор: смертная казнь через повешение.

Террорист сохранил полное спокойствие, отказавшись от прав на обжалование приговора и прошения о помиловании.

Спустя три дня, еще затемно, его подняли с постели и отвели на казнь. Когда к нему подошел палач, убийца попросил присутствующих передать его последний привет родителям. Палач связал ему за спиной руки и подвел к виселице, на него надели саван. Из-под савана раздался спокойный голос: «Голову поднять выше, что ли?»

Палач ничего не ответил, надевая на шею преступника веревку. Тот взошел на табурет сам. Палач тотчас же выбил табурет из-под ног осужденного. Спустя 15 минут петля была снята и тюремный врач констатировал смерть. Труп убийцы бросили в яму, засыпали ее и сровняли с землей.

Но все это было позже, а пока Столыпин умирал. О чем думал этот человек в свои последние дни, о чем сожалел, кого вспоминал? Размышлял ли, кем останется в народной памяти – мудрым политическим деятелем, желавшем блага народу и государству, или же кровавым палачом, в чью честь виселицу прозвали «столыпинским галстуком»? Или, быть может, вспоминались ему погибшие на Аптекарском острове? Тогда, 12 августа 1906 года, когда эсеры-максималисты устроили взрыв у него на даче; он не пострадал, зато 27 человек – ни в чем не повинных – погибли, а 32 были ранены, в том числе и двое его детей. Сын выздоровел, а вот одной из дочерей оторвало ноги ниже колен… Да и шестеро из остальных пострадавших умерли на следующий день. Сожалел ли Пётр Аркадиевич, что не погиб тогда?

А быть может, вспоминал он тот давний случай, когда вот также бросился к нему убийца с пистолетом? Тогда он, потомок нескольких поколений военных, сын генерал-адъютанта, не растерялся, распахнул плащ и спокойно сказал: «Ну, стреляй». Тогда убийца растерялся и не нажал на курок. Жалел ли Столыпин о том, что не успел сделать нечто подобное на сей раз?

По воспоминаниям современников, являясь человеком незаурядного мужества, Пётр Аркадиевич твердо знал, что умрет насильственной смертью. По словам бывшего министра иностранных дел царского правительства Л. П. Извольского, у него постоянно было такое предчувствие, «о котором тот говорил с поразительным спокойствием».

В этом он очень похож на последнего русского императора, которому столь преданно служил, – Николая II. Тот тоже чувствовал свою обреченность. Очень характерен в этом плане разговор императора со своим министром, о котором поведал сам Столыпин. Николай Александрович спросил, помнит ли тот день его рождения. Он не мог не помнить. Об этом знали, пожалуй, все подданные русского императора – 19 мая. А помнит ли тот, память какого святого приходится на этот день? Для русского человека, получившего образование в царской гимназии, одним из главных предметов в которой был Закон Божий, и этот вопрос не являлся слишком сложным – Праведного Иова Многострадального. Иов Многострадальный – один из самых известных персонажей Ветхого Завета, страдания которого были пророчеством страданий Христа. Как повествуется в книге «Иов», праведник потерял благополучие, имущество, близких и даже детей, но сохранил главное – чистую душу и веру в Бога. «Ну слава Богу, – воскликнул преданный царедворец, – Ваше царствование закончится с той же славой, как и у праведного Иова». – «Нет, —покачал головой император, – я чувствую, что конец мой будет ужасным».

Кто знает, о чем думал министр, лежа на смертном одре. Возможно, вспоминал свою богатую событиями жизнь?

Столыпин Пётр Аркадиевич появился на свет 5 апреля 1862 года в Дрездене, в семье, принадлежавшей старинному дворянскому роду, известному с XVI века. Блестяще окончив физико-математический факультет Петербургского университета, поразив на выпускном экзамене глубиной своих познаний самого Менделеева, он, как это значится в официальных документах и в редакционной статье «Исторического вестника» (т. 126, 1911 года, октябрь), «начал свою служебную деятельность в Министерстве внутренних дел, а через два года был причислен к Департаменту земледелия и сельской промышленности Министерства земледелия и государственных имуществ, в котором последовательно занимал различные должности и особенно интересовался сельскохозяйственным делом и землеустройством. Затем перешел на службу Министерства внутренних дел Ковенским уездным предводителем дворянства и председателем Ковенского съезда мировых посредников и в 1889 году был назначен Ковенским губернским предводителем дворянства», а вскоре стал самым молодым в Российской империи губернатором – в Гродно (1902–1903). Интересно, что в период губернаторства Столыпина в Гродно там нелегально проходил первый съезд ПСП (Польской социалистической партии) и II съезд еврейских рабочих Польши и Литвы, а также отмечалось празднество 1 Мая, чему, впрочем, в городе не придавалось большого политического значения, и состоялись политические демонстрации (возможно, именно эти события сказались на убежденности Столыпина в экстренной необходимости решения национальных и социальных проблем, которые становились источником волнений и революционно-антимонархической пропаганды, распространявшейся на всю Россию), а затем (1903–1906) последовало и назначение на должность губернатора в Саратове.

Губернаторство Столыпина пришлось на беспокойные времена Русско-японской войны и первой русской революции, дававшей обильные всходы и на Саратовской земле. Для подавления беспорядков в Саратов был направлен бывший военный министр, генерал-адъютант В. В. Сахаров. В ноябре 1905 года Сахаров был убит – застрелен явившейся к нему на прием посетительницей прямо в губернском доме, и на смену ему был командирован другой генерал-адъютант – К. К. Максимович, действовавший на территории Саратовской и Пензенской губерний.

Покушения на Столыпина начались уже в тот период: в него стреляли, бросали бомбы, угрожали отравлением самого младшего ребенка – его долгожданного сына трех лет от роду. Пётр Аркадиевич прилагал все мыслимые усилия к восстановлению порядка, действуя решительно, смело, со знанием психологии толпы. Не раз появлялся он безо всякой охраны в крайне возбужденной толпе и своим внушительным спокойным видом, трезвыми, взвешенными и понятными каждому фразами успокаивал возбужденный народ. За подавление крестьянских восстаний в Саратовской губернии Пётр Аркадиевич был удостоен личной благодарности Николая II.

В 1906 году Столыпин был назначен министром внутренних дел, а 8 июля того же года сменил на посту председателя Совета министров «его безразличие» И. Л. Горемыкина, получившего свое прозвище за апатичность и бездеятельность. Портфель министра внутренних дел он оставил за собой.

Целеустремленный, волевой и деятельный Столыпин выгодно отличался от своего вялого предшественника и снискал расположение императора. «П. А. Столыпин, – писал П. Н. Милюков, один из лидеров партии кадетов, – принадлежал к числу лиц, которые мнили себя спасителями России от ее „великих потрясений“. В эту свою задачу он внес свой большой темперамент и свою упрямую волю. Он верил в себя и в свое назначение. Он был, конечно, крупнее многих сановников, сидевших на его месте до и после Витте».

Злопыхатели объясняли его блистательную карьеру протекцией со стороны родственников жены, чьи позиции при дворе были традиционно сильны. Действительно, Столыпин был женат на О. Б. Нейгардт – бывшей невесте убитого на дуэли брата Петра Аркадиевича, однако же, несмотря на сложный характер Ольги Борисовны, Столыпин был, по свидетельству современников, счастлив в браке, имел сына и пять дочерей.

Потомственный дворянин и крупный помещик, он боролся за упрочение государства и государственности, вел беспощадную борьбу с революционерами и террористами как делом, так и словом. Например, выступая в Думе по вопросу о мерах борьбы с революционным терроризмом, Столыпин говорил: «Правительство будет приветствовать всякое открытое разоблачение какого-либо неустройства... но иначе должно правительство относиться к нападкам, ведущим к созданию настроения, в атмосфере которого должно готовиться открытое выступление. Эти нападки рассчитаны на то, чтобы вызвать у правительства, у власти, паралич и воли, и мысли, все они сводятся к двум словам, обращенным к власти: „Руки вверх“. На эти два слова, господа, правительство с полным спокойствием, с сознанием своей правоты может ответить только двумя словами: „Не запугаете“». Столыпин, борясь с бомбистами, добился в чрезвычайном порядке, по 87 статье Основных государственных законов, введения указа о создании военно-полевых судов, в соответствии с которым судопроизводство завершалось в течение 48 часов, а приговор, санкционируемый командующим военным округом, исполнялся в течение 24 часов. Эта мера, призванная остановить революционно-террористический произвол, привела по большому счету лишь к стократному(!) увеличению количества смертных казней.

Мера эта хотя и оказалась почти бесполезной, но суровая обстановка не оставляла власти выбора. Революционеры развернули настоящий террор (убили, например, великого князя Сергея Александровича, министров внутренних дел Д. С. Сипягина и В. К. Плеве, генерал-адъютанта В. В. Сахарова и многих других). Только с февраля 1905 по ноябрь 1906-го года было убито более 30 000 человек. Среди них, конечно, были и важные сановники, и именитые деятели, и жандармы, но в подавляющем большинстве погибали простые рабочие, придерживавшиеся монархических взглядов. За лидерами и простыми членами промонархической организации «Союз Русского Народа» велась настоящая охота – их резали, отстреливали, взрывали… Начало этим акциям положило нападение на харчевню «Тверь», располагавшуюся у Невской заставы Санкт-Петербурга, – место, где могли бесплатно пообедать безработные, и один из центров «Союза Русского Народа». Тогда погибло два человека и одиннадцать получили серьезные ранения. Отстреливаясь, злоумышленники скрылись, найти и покарать их так и не удалось. Не справляясь с разгулом террора, правительство пошло на экстренные меры, и военно-полевые суды заработали: в 1900 году было казнено 574 человека, в 1907 – 1139, в 1908 – 1340, в 1909 – 717, в 1910 – 129, в 1911 – 73. До этого в России приводилось в исполнение в среднем 9 смертных приговоров в год.

Впрочем, это был «кнут». Отлично понимая, что политика репрессий и государственного террора есть признак слабости власти, а отнюдь не ее силы, Пётр Аркадиевич сосредоточился больше на устранении причин социальной напряженности, как хороший врач борясь с причинами государственного «недуга», а не с его симптомами. Официально было объявлено о следующем курсе преобразований: свобода вероисповеданий, неприкосновенность личности и гражданское равноправие в смысле «устранения ограничений и стеснений отдельных групп населения», преобразование местных судов, реформа средней и высшей школы, полицейская реформа, преобразование земства, подоходный налог, «меры исключительной охраны государственного порядка».

Отлично осознавая промышленно-экономическую отсталость, аграрность России, Столыпин боролся за появление в империи нового сильного класса – класса, прозванного потом кулаками и полностью репрессированного Советами.

Несмотря на то что Российская империя все еще была мировым лидером по производству зерна, производя его в три раза больше, чем ее основные конкуренты на этом рынке – США, Канада и Аргентина вместе взятые, способы хозяйствования на земле в России безнадежно устарели. Обработка наделов велась общинами, что не давало активным и предприимчивым крестьянам завести свое крупное, приносящее высокие прибыли хозяйство. Столыпин поддержал и развил позицию, обозначенную в XIX веке Валуевым, Барятинским, а в начале XX века – предшественником И. Л. Горемыкина на посту председателя Совета министров Сергеем Юльевичем Витте, о предоставлении крестьянам права на выход из общины. По его проекту, крепкие хозяева, кулаки и середняки, должны были создать конкурентную борьбу в производстве сельскохозяйственной продукции. Разорившиеся крестьяне, неспособные или не желающие осваивать новые методы хозяйствования, вынуждены были бы пополнять городское население, существенно увеличить трудовые ресурсы индустриальных центров и привести к росту промышленности. Фактически его политика должна была привести к тем же последствиям, что и сталинская индустриализация, но пройти гораздо более мягко и без урона для количества сельскохозяйственного производства, а может быть, и с его приростом.

Пётр Бернгардович Струве охарактеризовал деятельность Столыпина следующим образом: «Как бы ни относиться к аграрной политике Столыпина – можно ее принимать как величайшее зло, можно ее благословлять как благодетельную хирургическую операцию, – этой политикой он совершил огромный сдвиг в русской жизни. И – сдвиг поистине революционный и по существу, и формально. Ибо не может быть никакого сомнения, что с аграрной реформой, ликвидировавшей общину, по значению в экономическом развитии России в один ряд могут быть поставлены лишь освобождение крестьян и проведение железных дорог».

Важной частью аграрной реформы Столыпина стала деятельность Крестьянского банка, скупавшего земли и перепродававшего их крестьянам на льготных условиях, причем часть расходов финансировалась государством. Это хоть и не решало проблему (финансирования на обустройство независимых хозяйств фермерского типа катастрофически не хватало: по расчетам, на организацию одного такого хозяйства требовалось от 250 до 500 рублей, сумм для крестьян просто астрономических), в немалой степени ее смягчало.

Столыпин подверг острой критике в Государственной думе проект о национализации земли. Он считал, что земля, отчужденная у одних и предоставленная другим, «получила бы скоро те же свойства, как и вода и воздух. Ею бы стали пользоваться, но улучшать ее, прилагать к ней свой труд с тем, чтобы результаты этого труда перешли к другому лицу, – этого никто не стал бы делать.

Вообще, стимул к труду, та пружина, которая заставляет людей трудиться, была бы сломлена». Также он считал, что национализация земли «поведет к такому социальному перевороту, к такому перемещению всех ценностей, к такому изменению всех социальных, правовых и гражданских отношений, какого еще не видела история». Не поддерживал он и идею об арендных отношениях в земледелии, полагая, что такая форма владения землей приведет к ее быстрому истощению.

Столыпин был уверен в том, что «нельзя любить чужое наравне со своим и нельзя обхаживать, улучшать землю, находящуюся во временном пользовании, наравне со своею землей. Искусственное в том отношении оскопление нашего крестьянства, уничтожение в нем врожденного чувства собственности ведет ко многому дурному, главное – к бедности. А бедность, по мне, худшее из рабств. Смешно говорить этим людям о свободе и свободах».

Принятым в чрезвычайном порядке указом от 9 ноября 1906 года было положено начало выходу крестьян из общины. Законом он стал только с 14 июня 1910 года, пройдя через обсуждение в III Государственной думе. Столыпин не желал насильственной ломки общины и никогда не требовал всеобщей унификации форм землепользования и землевладения. Разъясняя позицию правительства по аграрному вопросу в Государственной думе 10 мая 1907 года, он подчеркнул: «Пусть собственность эта будет общая там, где община еще не отжила, пусть она будет подворная там, где община уже не жизненна, но пусть она будет крепкая, пусть наследственная». Меры насильственного характера предполагались только тогда, когда община препятствовала выходу крестьян, что случалось отнюдь не редко.

Мало известен тот факт, что Столыпин был инициатором введения всеобщего бесплатного начального образования в России. С 1907 по 1914 год постоянно росли расходы государства и земств на развитие народного образования. Так, в 1914 году на эти нужды выделялось средств больше, чем во Франции – культурнейшей из стран того времени.

Стремясь повысить образовательный уровень населения, Столыпин предлагал увеличить зарплату учителям, служащим почт, железных дорог, священникам, чиновникам госаппарата.

Пётр Аркадиевич пытался провести и политическую реформу. Он предложил бессословную систему местного управления, согласно которой выборы в земстве проводились бы по имущественным, а не по сословным куриям. При этом имущественный ценз – закон, согласно которому участвовать в выборах имели право только граждане, обладающие имуществом определенной стоимости, – должен был быть снижен в десять раз. Благодаря этому количество избирателей пополнилось бы за счет зажиточных крестьян.

Столыпин планировал во главе уезда ставить не предводителя дворянства, а чиновника, назначаемого правительством. К сожалению, предложенная им реформа вызвала резкую неприязнь у представителей дворянского сословия и острую критику правительственного курса с их стороны.

Интересно, что современники никак не могли определить его политическое кредо, называя Петра Аркадиевича то консервативным либералом, то либеральным консерватором. Сам Столыпин себя такими поисками своего политического Я не затруднял.

Попытки конструктивного общения между монархически настроенным правительством Столыпина и либерально-нигилистической – в любом созыве – Думой потерпели полное фиаско, что и стало основной причиной того, что большую часть своих проектов Столыпин вынужден был проводить в периоды между роспуском одной и созывом другой Думы. Впрочем, о работе Государственной думы, органа законосовещательного, о принимаемых ею решениях Столыпин отзывался весьма снисходительно: «...У вас нет ни сил, ни средств, ни власти провести его (решение) дальше этих стен, провести его в жизнь, зная, что это блестящая, но показная демонстрация», или еще: «...это ровная дорога, и шествие по ней почти торжественное под всеобщее одобрение и аплодисменты, но дорога, к сожалению, в данном случае приводящая никуда».

Стремясь ликвидировать источник социального недовольства путем проведения аграрной реформы, Пётр Аркадиевич не забывал и о другом факторе неустойчивости государства Российского (его поражающей воображение многонациональности. Считая предоставление национальных автономий гибельным для государства – и совершенно правильно, как показал опыт СССР). Столыпин пытался централизовать страну за счет ее «хребта», национальной образующей – русских.

Столыпин показал негибкость и отсутствие деликатности в разработке национальной политики, руководствуясь принципом «не утеснения, не угнетения нерусских народностей, а охранения прав коренного русского населения», хотя на деле этот принцип зачастую оказывался одним из главных для русских, независимо от того, где они проживали. Столыпиным был разработан проект закона о введении земств в шести западных губерниях (Минской, Витебской, Могилевской, Киевской, Волынской, Подольской). Согласно ему, выборы в земства должны были пройти по национальным куриям, следовательно, главенствующую роль в них играли бы русские.

Нужно особо отметить, что Столыпин никогда не позволял себе высказываний, унижавших или оскорблявших национальные чувства других народов, кроме русского, населявших Российскую империю. Петр Аркадиевич был русским патриотом, понимавшим, насколько важно развитие национального самосознания, достоинства, сплочения всех народов, проживающих на территории государства. Об этом свидетельствует такое рассуждение Петра Аркадиевича: «Народы забывают иногда о своих национальных задачах; но такие народы гибнут, они превращаются в назем, в удобрение, на котором вырастают и крепнут другие, более сильные народы». Однако проводимая им политика отнюдь не способствовала разрешению национального вопроса.

И все же Столыпину недоставало гибкости. Не сумев привлечь в правительство ни одного из лидеров оппозиции, да и по большому счету не особо желая с ней, оппозицией, договариваться, он постепенно терял популярность у широких слоев населения и лишился последних, хотя изначально и достаточно призрачных, шансов на сотрудничество с Думой. Аграрная и политическая реформы Столыпина восстановили против него как дворян, видевших в них посягательство на свои привилегии, так и левых, боявшихся потерять избирателей и влияние на общество (лозунг «Чем хуже – тем лучше!» еще не был озвучен, но уже витал в воздухе), умудрился попасть в немилость к Ее Императорскому Величеству, которая считала, что Столыпин затеняет ее обожаемого Никки, наконец, он потерял и поддержку монарха, открыто выступая против влияния на царскую семью Григория Распутина и прочих кликуш-богомольцев. Восстановив против себя все общественные силы, он был вынужден опираться только на полицейский аппарат, отчаянно борясь с наступающей революцией и анархией. В своих «Воспоминаниях» Сергей Юльевич Витте пишет: «Столыпин последние два-три года своего правления водворил в России положительный террор, но самое главное – внес во все отправления государственной жизни полицейский произвол и полицейское усмотрение».

Долго так продолжаться не могло, было совершенно понятно, что срок столыпинского кабинета министров истекает. Столыпин подал прошение об отставке в марте 1911 года, мотивируя свое решение тем, что Государственный совет окончательно отклонил законопроекты о западных земствах. Николай II после недолгого раздумья отставку не принял и поддержал Петра Аркадиевича, однако всем окончательно стало понятно, что на политической карьере Столыпина поставлен жирный крест. Впрочем, до отставки он не дожил.

1 (14) сентября 1911 года, во время посещения Николаем II празднеств в Киеве, Столыпин был смертельно ранен в Киевской опере. Покушение совершил Дмитрий Богров, сын местного владельца многоэтажного дома и двойной агент, работавший и на охранку, и на эсеров.

В досье жандармского управления о нем была агентурная справка следующего содержания: «Богров Дмитрий Григорьевич родился 29 января 1887 года, сын присяжного поверенного Григория Григорьевича Богрова, богатого киевского домовладельца, известного в городе благотворительной деятельностью. Отец Богрова занимает видное положение в городе и имеет обширные знакомства в разных сферах». Мотивы его поступка по сей день не ясны. Одни исследователи считают, что его руку направляла охранка, возможно, и не без ведома царя; другие – что Богров, действуя по заданию партии эсеров, сумел обмануть руководство охранки и получил пригласительные билеты почти во все места, где бывали царская чета и Столыпин, от начальника охранного отделения Кулябки; третьи же полагают, что у Богрова были некие личные причины. Партия эсеров, к которой принадлежал Богров, заявила о своей непричастности к этой акции. В любом случае, Богров был личностью неуравновешенной психически, с явными суицидальными признаками. Вот выдержки из некоторых его писем: «Нет никакого интереса в жизни. Ничего, кроме бесконечного ряда котлет, которые мне предстоит скушать в жизни. И то если моя практика это позволит. Тоскливо, скучно, а главное – одиноко» и еще: «Вообще же все мне порядочно надоело и хочется выкинуть что-нибудь экстравагантное, хотя и не цыганское это дело».

Возможно, это самое «надоело» и толкнуло его на «подвиг Герострата» – застрелить грозного министра и тем прославиться. Так или иначе, но 1 сентября 1911 года он произвел роковые выстрелы.

5 (18) сентября 1911 года Пётр Аркадиевич Столыпин скончался.

Николай Александрович Романов. Крах российского самодержавия

Празднование 300-летия дома Романовых началось со службы в Казанском соборе Санкт-Петербурга. Блестящий кортеж из карет царя и его свиты неторопливо продвигался по Невскому проспекту, несмотря на ранний час, заполненному толпами народа, пылко проявляющего верноподданнические чувства. Толпа, неистово и громогласно провозглашая здравицы, прорвала солдатские кордоны и окружила экипажи императора и императрицы.

Собор был набит до отказа. Впереди, согласно регламенту, расположились члены августейшей фамилии, послы иностранных держав, министры и депутаты Думы. Следующие после службы в соборе дни были посвящены официальным церемониям, балам и приемам депутаций, которые прибывали со всех концов необъятной империи одетыми в национальные костюмы и преподносили царствующей чете дары. В честь императора Николая Александровича, его супруги Александры Фёдоровны и всех великих князей Романовых знать Санкт-Петербурга устроила грандиозный бал, на котором присутствовали тысячи гостей из самых знатных и родовитых семейств. Чуть позже Их Величества изволили посетить представление оперы Глинки «Жизнь за царя». Когда венценосные супруги прошли в свою ложу, весь зал стоя приветствовал их аплодисментами.

Торжества продолжались. В мае 1913 года император с семьей отправились по следам Михаила Романова, чтобы проделать тот же путь, что прошел и первый царь династии, с рождения и до восшествия на престол. По Волге на пароходе они поплыли в родовую вотчину Романовых – Кострому, где юный Михаил был призван на царство.

Великая княгиня Ольга Александровна позже писала об этой поездке так: «Где бы мы ни проезжали, везде встречали такие верноподданнические манифестации, которые, казалось, граничат с неистовством. Когда наш пароход проплывал по Волге, мы видели толпы крестьян, стоящих по грудь в воде, чтобы поймать хотя бы взгляд царя. В некоторых городах я видела ремесленников и рабочих, падающих ниц, чтобы поцеловать его тень, когда он пройдет. Приветственные крики были оглушительны!».

Путешествие, а с ним и празднование 300-летия царствования дома Романовых закончились, как тому и положено было быть, в Москве. На 20 метров оторвавшись от казаков Его Императорского Величества Конвоя, солнечным июньским днем Николай II верхом въехал в Первопрестольную. Спешившись на Красной площади, государь-император проследовал с семьей и свитой через ворота Кремля в Успенский собор, где была проведена торжественная служба.

Торжества и восторг подданных заставили государя позабыть о волнениях 1905 года и воскресили его веру в неразрывную связь царя и народа, любовь простого люда к своему императору. Казалось бы, столь бурное обожание Николая II, проявленное в юбилейные дни, должно было способствовать укреплению и процветанию монархии, однако уже тогда и Россия, и Европа стояли на краю больших перемен.

За последующие пять лет рухнули три европейские монархии, три императора или умерли, или вынуждены были отправиться в изгнание. Рухнули старейшие династии Габсбургов, Гогенцоллернов и Романовых, распались Россия и Австро-Венгрия.

Мог ли Николай II хоть на миг представить, что ожидает его и его семью через четыре года, на какую смерть эти ныне восторженные толпы обрекут его и его близких?

Уинстон Черчилль писал: «Ни к одной стране судьба не была так жестока, как к России. Ее корабль пошел ко дну, когда гавань была в поле зрения. Она уже перетерпела бурю, когда все обрушилось. Все жертвы принесены, вся работа завершена. Отчаяние и измена овладели властью, когда задача была уже выполнена. Долгие отступления окончились, снарядный голод побежден; вооружение притекало широким потоком; более сильная, более многочисленная, лучше снабженная армия сторожила огромный фронт; тыловые сборные пункты были переполнены людьми.

Алексеев руководил армией и Колчак – флотом. Кроме этого, никаких трудных действий больше не требовалось: удерживать, не проявляя особой активности, слабеющие силы противника на своем фронте; иными словами – держаться; вот и все, что стояло между Россией и плодами общей победы. Царь был на престоле; Российская империя и русская армия держались, фронт был обеспечен и победа бесспорна». Если бы не… Впрочем, история сослагательного наклонения не знает.

Николай II (1868, Петербург – 1918, Екатеринбург) получил домашнее воспитание на традиционной религиозной основе. Воспитатели и учителя будущего императора и его младшего брата Георгия получили от императора Александра III такой наказ: «Ни я, ни Мария Фёдоровна не желаем делать из них оранжерейных цветов. Они должны хорошо молиться Богу, учиться, играть, шалить в меру. Учите хорошенько, спуску не давайте, спрашивайте по всей строгости законов, не поощряйте лени в особенности. Если что, то адресуйтесь прямо ко мне, а я знаю, что нужно делать. Повторяю, что мне фарфора не нужно. Мне нужны нормальные русские дети. Подерутся – пожалуйста. Но доносчику – первый кнут. Это – самое мое первое требование».

Первые 8 лет он изучал программу гимназического курса. Особый акцент делался на изучении политической истории, русской литературы, иностранных (французского, немецкого и английского) языков, которыми цесаревич Николай овладел в совершенстве. «Я редко встречал так хорошо воспитанного молодого человека, как Николай II», – записал в своих «Воспоминаниях» известный российский государственный деятель С. Ю. Витте.

Николай II любил музыку, театр, балет, оперу, уже в зрелом возрасте полюбил чтение. Это был хорошо сложенный, спортивный человек. Он всегда со всеми был вежлив, никогда ни на кого не повышал голос, со вкусом одевался, прекрасно танцевал.

Еще пять лет в жизни цесаревича были направлены на изучение военного дела, юридических и экономических наук, необходимых для монарха. Гранит этих наук Николай II грыз, направляемый русскими учеными с мировым именем: Бекетовым Н. Н., Обручевым Н. Н., Кюи Ц. А., Драгомировым М. И., Бунге Н. Х.

Учился он, правда, неохотно (28 апреля 1890 года в связи с окончанием учебы даже записал в своем дневнике: «Сегодня окончательно и навсегда прекратил свои занятия»), да и выдающимися умственными способностями Николай II одарен не был. В октябре 1904 года в Петербурге даже имел хождение следующий анекдот: «Почему вдруг понадобилась конституция, ограничивающая монархию? Ведь уже десять лет мы имеем „ограниченного“ царя!». Однако же дураком он также отнюдь не являлся. Дабы будущий император познал армейский быт и порядок службы, отец направил его в полк. Два года Николай служил младшим офицером в рядах лейб-гвардии Его Императорского Величества Преображенского полка, затем еще два летних сезона он командовал эскадроном кавалерийского гусарского полка и закончил «военную кафедру» в артиллерии. Военная служба Николаю понравилась, возможно, потому еще, что почти каждый день заканчивался славной офицерской попойкой. 31 июля 1890 года он написал в своем дневнике: «Вчера выпили 125 бутылок шампанского». Алкоголик из него, правда, не получился. Наоборот, впоследствии Николай II практически не пил.

Тогда же Александр III начал вводить его в курс государственных дел, приглашая на заседания Государственного совета и Кабинета министров. Этой науке Николай Александрович учился также не слишком охотно.

Смерть императора Александра в ноябре 1894 года застала Николая Александровича командиром батальона лейб-гвардии Его Императорского Величества Преображенского полка в звании полковника. Эти погоны он носил до февраля 1917 года, даже будучи Верховным главнокомандующим Вооруженными силами России.

Закончить обучение сына и наследника Александр III, человек нравов достаточно простых, решил несколько эксцентричным способом – 23 октября 1890 года Николай отправился в морской круиз через Египет, Индию и Японию на Дальний Восток, откуда в Питер он должен был вернуться сухопутным путем через Сибирь. В путешествии его сопровождали конногвардейский офицер князь Н. Д. Оболенский, кавалергардский офицер B. C. Кочубей, князь Э. Э. Ухтомский, затем к ним присоединился наследник греческого престола Георг по прозвищу Атлет. Приглядывать за ними должен был генерал князь В. А. Барятинский.

Но 29 апреля 1891 года, когда пьяная компания шлялась по борделям в портовом квартале Оцу, что в Японии, рядом с городом Киото, японец Ва-цу ранил Николая саблей в голову. Подробности инцидента не разглашались. «Ранение сопровождалось с внешней стороны не особенно картинными действиями, то есть такими, которые не могли увлечь зрителей симпатиями в ту или иную сторону», – писал Витте, ссылаясь на беседы с очевидцами.

В личном плане жизнь Николая II ничем не отличалась от жизни большинства молодых великосветских оболтусов. «Зимний сезон сменился летним. Начинаются усиленные военные учения, смотры, подготовка к большим маневрам, переезд в лагерь… встреча с балериной Матильдой Кшесинской», – писал он в своем дневнике в 1890 году. Иметь любовницу из балерин или актрис считалось в высшем обществе правилом хорошего тона.

Конечно, жениться на Кшесинской Николай не мог, о чем честно ее предупредил, однако же на содержание ее взял полностью. Дом любовницы стал для него и его друзей местом приятного времяпрепровождения.

Кшесинскую Николай не любил по-настоящему, хотя она и была ему приятна. В 1894 году он без церемоний объявил Матильде о своей помолвке с принцессой Алисой Гессен-Дармштадтской, впоследствии ставшей его женой под именем Александры Фёдоровны.

Правда, Кшесинская, к чести ее надо заметить, отнюдь не растерялась. «В моем горе я не осталась одинокой, – позже писала она. – Великий князь Сергей Михайлович… остался при мне и поддержал меня». Позднее Кшесинская завлекла в свои сети великого князя Андрея Владимировича, от которого в 1902 году родила сына. Законными мужем и женой они стали уже в эмиграции, в 1921 году, в Каннах оформив свой брак. К тому времени Николая II уже не было в живых.

Считается, кстати, вполне обоснованно, что Николай Александрович Романов искренне любил свою жену и был счастлив в браке, несмотря на то что характер у нее был очень непростой.

Посол Франции в России Морис Палеолог, который присутствовал на обеде, данном Николаем II в честь президента Франции Пуанкаре, записал в дневнике 20 июля 1914 года: «В течение обеда я наблюдал за Александрой Фёдоровной, против которой я сидел… Несмотря на свои сорок два года она еще приятна лицом и очертаниями… Но вскоре ее улыбка становится судорожной, ее щеки покрываются пятнами. Каждую минуту она кусает себе губы… До конца обеда, который продолжался долго, бедная женщина, видимо, борется с истерическим припадком».

По политическим причинам Николаю Александровичу сватали французскую принцессу Елену Орлеанскую, но он продолжал настаивать на своем и добился того, чтобы женой его стала милая сердцу Николая Александровича Алиса Гессен-Дармштадтская.

В 1894 году Николай II взошел на престол. Началось его правление с катастрофы на Ходынском поле, когда в толчее погибло более 1300 человек, а еще больше людей получили травмы различной степени тяжести. При этом гуляния отменены не были, продолжались выступления клоунов, работали балаганы. На вечер того же дня у французского посла Монтебелло был запланирован бал в честь Николая II и его жены. По утверждению московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича, «многие советовали государю просить посла отменить визит и в любом случае не приезжать на этот бал, но государь с этим мнением совершенно не согласен. По его мнению, эта катастрофа есть величайшее несчастье, которое не должно омрачать праздник коронации; ходынскую катастрофу надлежит в этом смысле игнорировать».

18 мая 1894 года в дневнике Николая II появилась следующая запись: «Сегодня случился великий грех, …потоптано около 1300 человек! Отвратительное впечатление осталось от этого известия. В 12 1/2 завтракали, и затем Аликc и я отправились на Ходынку на присутствование при этом печальном „народном празднике“. Собственно, там ничего не было… Поехали на бал к Монтебелло. Было очень красиво устроено». А вот запись от 19 мая: «В 2 ч. Аликc и я поехали в Старо-Екатерининскую больницу, где обошли все бараки и палатки, в которых лежали несчастные пострадавшие вчера… В 7 ч. начался банкет сословным представителям в Александровском зале». Железные нервы были у человека! По свидетельству современников, все неприятные известия Николай II принимал с видом скучающего безразличия, чему (видимому безразличию) многие верили.

Царствование императора Николая II совпало с началом бурного развития капитализма и одновременного роста революционного движения в России. Примером для подражания для него был царь Алексей Михайлович, прилежно хранивший традиции старины и самодержавия. В одном из самых первых публичных выступлений в качестве монарха он заявил: «Пусть же все знают, что я, посвящая все силы благу народному, буду охранять начала самодержавия так же твердо и неуклонно, как охранял его мой покойный незабвенный родитель».

И правда, за «начала самодержавия» Николай II держался мертвой хваткой: ни одной сколько-нибудь существенной позиции за время своего царствования он не сдавал, вплоть до отречения от престола в 1917 году.

Витте в 1913 году написал в своих «Воспоминаниях»: «Этот лозунг – „Хочу, а потому так должно быть“, – проявлялся во всех действиях этого слабого правителя, который только вследствие слабости делал все то, что характеризовало его царствование – сплошное проливание более или менее невинной крови, и большей частью совсем бесцельно». Тут Сергей Юльевич несколько передергивает: как председатель совета министров с октября 1905 по апрель 1906 года он несет ничуть не меньшую ответственность за репрессии против участников революции. Конечно, являясь умным и дальновидным политиком, он отлично осознавал, что одними только репрессивными мерами остановить революционный процесс невозможно, что надо идти на какие-то уступки, проводить реформы.

Так появился манифест 17 октября, подписанный Николаем II практически под дулом пистолета – великий князь Николай Николаевич обещал пустить себе пулю в лоб в случае его неподписания. И хотя тот практически ни чем не ограничивал самодержавной власти, Николай II и императрица восприняли его как личное унижение.

Да, Николай не был сильным и волевым правителем. «У Николая нет ни одного порока, – записал 27 ноября 1916 года посол Франции в России Морис Палеолог, – но у него наихудший для самодержавного монарха недостаток: отсутствие личности. Он всегда подчиняется». Талантливый, честолюбивый и волевой Витте, до смерти обиженный отставкой, дал царю саркастическую характеристику: «Нужно заметить, что наш государь Николай II имеет женский характер. Кем-то было сделано замечание, что только по игре природы незадолго до рождения он был снабжен атрибутами, отличающими мужчину от женщины». Слабость Николая II признавала даже его жена, Александра Фёдоровна.

В частности, 13 декабря 1916 года она писала ему: «Как легко ты можешь поколебаться и менять решения, и чего стоит заставить тебя держаться своего мнения... Как бы я желала влить свою волю в твои жилы... Я страдаю за тебя как за нежного, мягкосердечного ребенка, которому нужно руководство» (письмо № 639 – все свои письма к мужу Александра Федоровна нумеровала).

Впрочем, ей-то грех было жаловаться – именно благодаря этим своим качествам императрица могла держать его под своим изящным каблучком. Наставник цесаревича Алексея, француз Пьер Жильяр, постоянно находившийся при Романовых с конца 1905 по май 1918 года, вспоминал: «Задача, которая выпала на его долю, была слишком тяжела, она превышала его силы. Он сам это чувствовал. Это и было причиной его слабости по отношению к государыне. Поэтому он в конце концов стал все более подчиняться ее влиянию».

В письмах к мужу Александра Фёдоровна просила и требовала, чтобы он проявлял волю и твердость характера:

«Будь тверд... помни, что ты император» (№ 305 от 4 мая 1915 года);

«Они (министры) должны научиться дрожать перед тобой» (№ 313 от 10 июня 1915 года);

«Покажи им (депутатам Думы) кулак... яви себя государем! Ты самодержец, и они не смеют этого забывать» (№ 351 от 11 сентября 1915 года);

«Ты помазанник Божий» (№ 623 от 5 ноября 1916 года);

«Покажи всем, что ты властелин... Миновало время... снисходительности и мягкости» (№ 631 от 4 декабря 1916 года);

«…Будь Петром Великим, Иваном Грозным, императором Павлом – сокруши их всех!» (№ 640 от 14 декабря 1916 года).

Рожденным для эпохи бурных перемен Николай Александрович, конечно, не был, но не надо думать, что даже монарх масштаба Петра I, с его сверхъестественной энергией, в конкретно взятых условиях конца XIX – начала ХХ века продемонстрировал бы намного лучшие показатели. Пётр I жил и действовал в стране, близкой к дремучему Средневековью, и его методы властвования, с постоянными казнями недовольных и мордобоем нерадивых, навряд ли подошли бы стране с началами буржуазного парламентаризма. Более того, будь этот период в жизни России спокойным, лучшего императора, чем Николай II, подыскать было бы трудно. Справедливости ради, впрочем, следует отметить, что в немалой степени Николай сам был виноват в сложившейся обстановке. Уже в ноябре 1896 года он едва не втравил Россию в войну за турецкое наследство. Поводом стала записка А. И. Нелидова, посла Российской империи в Блистательной Порте, о том, что внутреннее положение Оттоманской империи крайне неустойчиво и вскоре можно ожидать ее распада.

Посол советовал заранее принять меры, которые позволили бы России завладеть Константинополем и черноморскими проливами. 23 ноября Николай II провел специальное совещание, где присутствовали все военные руководители – военный министр генерал П. С. Ванновский, начальник Генерального штаба генерал Н. Н. Обручев, управляющий Морским министерством вице-адмирал П. П. Тыртов, управляющий делами министерства иностранных дел К. П. Шишкин, министр финансов С. Ю. Витте и сам А. И. Нелидов.

Было принято решение спровоцировать в Турции инциденты, дающие России право высадить войска и завладеть верхним Босфором. В Севастополе и Одессе решили готовить войска для возможной высадки десантов. Против данной акции выступил только Витте. Позже выяснилось, что Черноморский флот не мог обеспечить столь крупную десантную операцию.

Французское правительство, прознав через свою агентуру о планах Николая II, пригрозило сообщить об этих планах Англии. Войны с Британией он не желал, и от этого плана пришлось отказаться.

Поняв, что расширить империю в сторону Малой или Средней Азии, а тем более Европы было нереально, Николай Александрович обратил свой взгляд в сторону Китая и Японии. По свидетельству С. С. Ольденберга, биографа Николая II, «ключом к внешней... политике первого периода царствования императора Николая II следует считать вопросы Дальнего Востока, „большую азиатскую программу“». Он планировал «укрепление и расширение русского влияния в этих областях как задачу именно своего управления».

Витте отмечал, что «в душе молодого царя неоднократно рождалась мысль… о подчинении китайского богдыхана, подобно бухарскому эмиру, и чуть ли не о приобщении к титулу русского императора дальнейших титулов, например богдыхан китайский, микадо японский и проч. и проч.».

12 августа 1898 года Россия выступила с предложением о проведении международной конференции в Гааге с целью ограничить гонку вооружений и решать все спорные межгосударственные вопросы путем мирных переговоров.

На самом деле, это было желание доказать миролюбивые устремления России, особенно в период усиления ее экспансии на Дальнем Востоке, а также попытка уменьшить военно-техническое отставание российской армии.

После длительных предварительных переговоров такая конференция состоялась 6–18 мая 1899 года в Гааге. В ней учавствовали 27 государств. И хотя на ней были приняты три конвенции о законах и обычаях войны, каких-либо результатов в главных вопросах – разоружения, сокращения военных расходов – достигнуто не было.

В то же время Российская империя вынуждена была укреплять свой политический вес в мире, в том числе и с помощью военной силы. В 1900 году Россия, защищая свои интересы в Маньчжурии, вела против китайских повстанцев («боксеров») боевые действия. Для участвовавших в ней войск эта война не стала серьезным испытанием – слишком уж велико было качественное превосходство российской армии над бунтующими китайскими крестьянами. В то же время эта кампания убедила императора в возможности влиять на ситуацию в мире с помощью имеющихся у Российской империи вооруженных сил.

Германия, стремясь отвлечь внимание Николая II от европейских дел, поддерживала дальневосточную экспансию России, что в результате привело к позорной Русско-японской войне и обострению отношений с Англией и Францией.

21 декабря 1904 года Николай II записал в дневнике: «Получил ночью потрясающее известие от Стесселя о сдаче Порт-Артура японцам… Тяжело и больно, хотя оно и предвиделось… На все воля Божья!». Россия к войне с Японией оказалась не готова, Порт-Артур был взят, армия вынужденно отступила, а корабли Тихоокеанской эскадры Рожественского – будем честны сами с собой – японцы перетопили как котят (что бы там ни писали наши квасные патриоты и при всем уважении к героизму русских матросов при Цусиме адмирал Того не потерял в бою ни одного корабля, наша же эскадра была полностью уничтожена). «И не Россию разбили японцы, не русскую армию, а наши порядки или, правильней, наше мальчишеское управление 140-миллионным населением», – писал Витте.

Поражение в войне спровоцировало волнения 1905–1907 годов, позже названных Первой русской революцией, и восстание на броненосце «Князь Потемкин Таврический». После восстания на броненосце Николай II 20 июня 1905 года записал в дневнике: «Черт знает, что происходит в Черноморском флоте. Лишь бы удалось удержать в повиновении остальные команды эскадры! За то надо будет крепко наказать начальников и жестоко мятежников».

Революция чрезвычайно напугала царствующую чету. В октябре 1905 года даже рассматривался вопрос об установлении в России военной диктатуры. Николай II предлагал сделать диктатором главнокомандующего войсками гвардии и Петербургского военного округа великого князя Николая Николаевича, который, однако, отказался от этого предложения, сославшись на то, что в центральных районах России слишком мало войск – многие части, принимавшие участие в Русско-японской войне, еще не успели вернуться с Дальнего Востока.

На крайний случай рассматривался даже вариант бегства царской семьи из России, о чем прямо говорят слова обер-гофмаршала двора, генерал-адъютанта графа П. К. Бенкендорфа: «Жаль, что у Их Величеств пятеро детей… так как, если на днях придется покинуть Петергоф на корабле, чтобы искать пристанище за границей, то дети будут служить большим препятствием». О такой возможности заявлял и друг юности Николая II, князь Э. Э. Ухтомский.

В то время императорская семья проживала в Петергофе, на рейде которого постоянно находилась подводная лодка «Ерш». «Она уже пятый месяц торчит против наших окон», – записал царь в дневнике 11 октября 1905 года. Кстати, командир этой лодки Огильви обедал 1 октября у императора, а 11 октября царь и царица сочли необходимым посетить ее. К услугам царской семьи были предоставлены германским императором Вильгельмом II несколько миноносцев, прибывших из Мемеля.

В своей внутренней политике, особенно после событий 1905 года, Николай II сделал ставку на самые реакционные силы России, особенно на промонархический «Союз русского народа», или, как называл его членов император, «истинных русских людей». Витте же, например, характеризовал их далеко нелестными эпитетами, например так: «Политические проходимцы, люди грязные по мыслям и чувствам, не имеют ни одной жизнеспособной и честной политической идеи и все свои усилия направляют на разжигание самых низких страстей дикой, темной толпы. Партия эта, находясь под крылом двуглавого орла, может произвести ужасные погромы и потрясения, но ничего, кроме отрицательного, создать не может… Она состоит из темной, дикой массы, вожаков – политических негодяев… И бедный государь мечтает, опираясь на эту партию, восстановить величие России. Бедный государь… И это главным образом результат влияния императрицы» и так: «Черносотенцы преследуют в громадном большинстве случаев цели эгоистические, самые низкие, цели – желудочные и карманные. Это типы лабазников и убийц из-за угла… Черносотенцы нанимают убийц; их армия – это хулиганы самого низкого разряда… Государь возлюбил после 17 октября больше всего черносотенцев, открыто провозглашая их как первых людей Российской империи, как образцы патриотизма, как национальную гордость».

Активный деятель «Союза» журналист из Киева Б. М. Юзефович тоже нелестно, но уже в 1908 году отозвался об этой организации: «Какие там все сомнительные, грязные личности, начиная с председателей; как жаль, что государь отмечает этот „Союз“ преимущественно перед другими партиями, гораздо более чистыми и корректными».

Впрочем, не все было плохо в его правление, отнюдь не все. В России было принято самое лучшее по тем временам трудовое законодательство, обеспечивающее нормирование рабочего времени, вознаграждение при несчастных случаях на производстве, обязательное страхование рабочих от болезней, по инвалидности и старости.

Вообще же период царствования Николая II стал временем самых высоких темпов экономического роста за всю историю государства Российского. В 1880-1910 годах рост валового национального продукта был больше 9% в год. Россия вышла на первое место в мире по темпам экономического роста, опередив даже стремительно развивающиеся Соединенные Штаты Америки. По производству сельскохозяйственных культур Россия занимала первое место, производя более половины выращиваемой во всем мире ржи, более четверти пшеницы, овса и ячменя, более трети картофеля, на долю Российской империи приходилось 2/5 всего мирового экспорта сельхозпродукции. Россия стала основным экспортером продуктов крестьянского хозяйства, «житницей мира».

Эти успехи были логическим продолжением отмены крепостного права в 1861 году Александром II и Столыпинской земельной реформы в годы правления Николая II. Результатом земельной реформы стало то, что в руках крестьян оказалось более 80% пахотных земель в европейской части России, а в азиатской части – почти вся. В то же время площадь помещичьих латифундий неуклонно сокращалась.

Абсолютная монархия не препятствовала экономическому прогрессу и культурному росту России. По манифесту 17 октября 1905 года, хотя и неохотно, но подписанному императором, подданные российской короны получили права на неприкосновенность личности, свободу слова, печати, собраний и союзов. В стране росли политические партии, издавались тысячи периодических изданий, была созвана Государственная дума. Россия становилась правовым государством – судебная власть была практически отделена от исполнительной.

Интенсивное развитие промышленного и сельскохозяйственного производства, а также положительный торговый баланс и профицитный бюджет позволили России иметь устойчивую золотую конвертируемую валюту и привлекли множество иностранных инвестиций в экономику.

Почему же, спрашивается, несмотря на столь впечатляющий экономический рост страны, в России сложилась революционная ситуация, приведшая к падению монархии? Дело в том, что Россия всегда была немного «подавлена» своими размерами; успехи, достигнутые в результате экономических реформ, не сразу вели к реальному росту благосостояния общества, особенно беднейших его слоев. Интеллигенция, радея о «бедном русском крестьянине», в открытую противопоставляла себя монарху, поддерживая бог знает кого, но только не власть, недовольство пролетарских масс умело подхватывалось, раздувалось и использовалось настроенными на террор и экстремизм левыми партиями, раскол в обществе становился все глубже и глубже, а неудачная война с Японией только усилила кризис, что в результате привело к революционным событиям 1905 года. С особой силой кризисные явления в обществе стали проявляться с началом растянувшейся на несколько лет Первой мировой войны, к которой Россия традиционно готова не была.

Подлили масла в огонь и военные неудачи, и огромные человеческие потери. Кроме того, успеху революции в немалой степени способствовало то обстоятельство, что привыкших ходить в атаки в первых рядах русских офицеров, составлявших к тому времени некую касту, просто повыбивали пулеметным огнем. В офицеры начали производить низшие чины, склонные, в силу «подлого» происхождения, преклонять слух к агитации революционеров. России просто не хватило времени, чтобы плоды экономических и социальных преобразований созрели. В России наступило время террора и власти люмпен-пролетариата. Дворянство, духовенство и буржуазия были уничтожены как класс, поддержавшая переворот интеллигенция была выслана или уничтожена, в полной мере пожав плоды собственного предательства.

Одним из гвоздей в крышке гроба монархии, о котором стоит обязательно упомянуть, стал Григорий Ефимович Распутин, сумевший полностью подчинить себе царицу, а через нее и царя. Николай II был человеком глубоко верующим, Александра Фёдоровна добавила к этому свой мистицизм. Приближенная фрейлина Александры Фёдоровны и Николая II Анна Александровна Вырубова (Танеева) написала в воспоминаниях: «Государь, как и его предок Александр I, был всегда мистически настроен; одинаково мистически настроена была и государыня… Их Величества говорили, что они верят, что есть люди, как во времена апостолов… которые обладают благодатью Божией и молитву которых Господь слышит». Вообще-то такое настроение неудивительно – их единственный сын и наследник престола, цесаревич Алексей, был болен гемофилией и любой, даже самый незначительный порез, был чреват для него смертью от потери крови, а небольшой ушиб вполне мог стать причиной если и не смерти, то инвалидности. Отсюда и огромное количество убогих, кликуш и богомольцев, постоянно присутствующих при царском дворе – несчастным родителям оставалось надеяться только на чудо. Этим чудом и стал Распутин.

Это был человек хотя и необразованный, но очень умный и хитрый, к тому же совершенно непостижимым способом он умел останавливать кровотечение и снимать опухоли от ушибов у цесаревича, чем, естественно, был очень ценен для его августейших родителей. Все было бы хорошо, если бы не вмешивался он в политику. Изучив все слабости царской четы и умело их используя, Распутин приобрел совершенно неоправданный вес при дворе. Доходило до того, что по его слову назначались и смещались министры, а в августе 1915 года с подачи Распутина даже великого князя Николая Николаевича сняли с поста Верховного главнокомандующего, хотя именно благодаря ему Распутин вошел в ближний круг царской семьи и приобрел такое влияние. Когда же Николай Николаевич понял, что тот оттеснил с ведущих позиций при дворе его жену Стану, он попытался подвинуть Распутина, что привело к открытому разрыву между ними. Распутин к тому времени уже давно не нуждался ни в чьем покровительстве.

Александра Фёдоровна писала в 1916 году своему царственному супругу: «Я всецело верю в мудрость нашего Друга, ни-спосланную Ему Богом, чтобы советовать то, что нужно тебе и нашей стране» (письмо № 580). «Слушай Его, Бог послал Его тебе в помощники и руководители» (письмо № 583). И Николай II слушал. Правда, не всегда. 10 ноября 1916 года он, по вопросам, связанным с назначением министров, писал жене: «Прошу тебя, не вмешивай нашего Друга. Ответственность несу я, и поэтому я желаю быть свободным в своем выборе».

В декабре 1914 года посол Франции Морис Палеолог писал о «всегда больной» царице, «подавленной своим могуществом, осаждаемой страхом, чувствующей, что над ней тяготеет ужасный рок» (учитывая ее печальный конец, совершенно правильно чувствующей), а в январе 1915 года он записал в дневнике следующее: «Болезненные наклонности Александра Фёдоровна получила по наследству от матери… Душевное беспокойство, постоянная грусть, неясная тоска, смены возбуждения и уныния, навязчивая мысль о невидимом и потустороннем, суеверное легковерие – все эти симптомы, которые кладут такой поразительный отпечаток на личность императрицы… Покорность, с которой Александра Фёдоровна подчиняется влиянию Распутина, не менее замечательна».

Бывший министр иностранных дел С. Д. Сазонов заявлял: «Император царствует, но правит императрица, инспирируемая Распутиным».

30 декабря 1916 года терпению дворянства пришел конец – группа дворян во главе с великим князем Дмитрием Павловичем убила Распутина. Однако же дело было сделано, большая часть аристократии уже отвернулась от своего императора.

«Императрица, – написал в своем дневнике Палеолог, – потребовала себе окровавленную рубашку „мученика Григория“ и благоговейно хранит ее как реликвию, как палладиум, от которого зависит участь династии».

28 июня 1914 года член революционно-террористической организации «Молодая Босния», серб Гаврило Принцип застрелил наследника престола Австро-Венгрии эрцгерцога Франца Фердинанда. 28 июля Австро-Венгрия объявила Сербии войну. Министр иностранных дел Российской империи С. Д. Сазонов открыто выступил против Австро-Венгрии, получив гарантии поддержки со стороны французского президента Р. Пуанкаре. 30 июля Россия начала всеобщую мобилизацию, Германия использовала это как повод для объявления войны России. Война с Российской империей началась 1 августа, а 3 августа Вильгельмом II была объявлена война Франции. После вторжения немцев в Бельгию (4 августа) Великобритания объявила войну Германии. Так началась Первая мировая война.

Затянувшаяся война привела в результате к Февральской буржуазной революции. Жители Петрограда испытывали в течение зимы недостаток продуктов питания, поскольку доставка продовольствия и топлива была сильно затруднена отсутствием нужного количества транспортных средств. В столице начались волнения, которые правительство, вместо того чтобы наладить поставки, попыталось подавить силой, не учитывая то, что в Петрограде в тот момент дислоцировались лишь обучавшиеся запасные части, разложенные пропагандой, организованной левыми партиями. В Ставке вначале не осознавали масштаб волнений в Петрограде. 25 февраля Николай II отдал приказ командующему Петроградским военным округом генералу С. С. Хабалову: «Повелеваю завтра же прекратить в столице беспорядки». Войска открыли огонь по демонстрантам, произошли случаи неповиновения приказам, и после трех дней слабого сопротивления войска перешли на сторону революционеров.

Еще в августе 1915 года был организован так называемый Прогрессивный блок партий, который насчитывал в своих рядах 236 членов Думы из общего количества в 442 человека. Блок сформулировал условия для перехода от абсолютизма к конституционной монархии, однако Николай II отклонил эти условия. К февралю 1917 года обстановка в стране еще более обострилась. Председатель Думы М. В. Родзянко постоянно слал в Ставку тревожные сообщения, от имени Думы предъявлял правительству настойчивые требования о внесении изменений в структуру власти. Многие советовали императору пойти на уступки, дав согласие на формирование правительства Думой, которое будет Думе же, а не ему подотчетно, с монархом же будут лишь согласовывать кандидатуры министров. Николай не пошел на этот шаг, и Дума приступила к образованию независимого от царской власти правительства.

27 февраля город почти весь был в руках повстанцев. В тот же день Николай II записал в своем дневнике: «В Петрограде начались беспорядки несколько дней тому назад; к прискорбию, в них стали принимать участие и войска. Отвратительное чувство быть так далеко и получать отрывочные нехорошие известия. После обеда решил ехать в Царское Село поскорее и в час ночи перебрался в поезд».

28 февраля император направил на Петроград воинские части во главе с генералом Н. И. Ивановым, однако они были задержаны революционными войсками на пути в Петроград и присоединились к восставшим. Так свершилась Февральская буржуазная революция.

Не имея информации о фиаско генерала Иванова, Николай II в ночь с 28 февраля на 1 марта тоже принял решение выехать из Ставки в Царское Село. Царский поезд был задержан в Малых Вишерах. Тогда император отдал распоряжение направиться в Псков, под защиту штаба Северного фронта, главнокомандующим которого был генерал Н. В. Рузский. Тот, связавшись с Петроградом и Ставкой в Могилеве, посоветовал Николаю II попробовать локализовать восстание в Петрограде, заключив договоренность с Думой, и сформировать ответственное перед Думой правительство. Император отложил это дело на утро, все еще рассчитывая на солдат генерала Иванова.

2 марта, утром, генерал Рузский доложил Николаю II, что генерал Иванов не смог справиться с поставленной задачей. Председатель Думы М. В. Родзянко заявил по телеграфу, что теперь уже стоит вопрос о сохранении династии Романовых на троне и что это возможно теперь лишь при условии передачи трона цесаревичу Алексею при регентстве младшего брата Николая II, Михаила. Николай II поручил генералу Рузскому по телеграфу узнать мнение по этому вопросу командующих фронтами. За исключением командующего Черноморским флотом адмирала А. В. Колчака, который от отправки телеграммы отказался, идею отречения Николая II поддержали все, включая командующего Кавказским фронтом дядю Николая II, великого князя Николая Николаевича.

Из дневника Николая II. 28 февраля, вторник. «Лег спать в три с четвертью часа утра, т. к. долго говорил с Н. И. Ивановым, которого посылаю в Петроград с войсками водворить порядок. Ушли из Могилева в пять часов утра. Погода была морозная, солнечная. Днем проехали Смоленск, Вязьму, Ржев, Лихославль».

1 марта, среда. «Ночью повернули со станции Малая Вишера назад, т. к. Любань и Тосно оказались занятыми. Поехали на Валдай, Дно и Псков, где остановились на ночь. Видел генерала Рузского. Гатчина и Луга тоже оказались занятыми. Стыд и позор! Доехать до Царского Села не удалось. А мысли и чувства все время там. Как бедной Аликс должно быть тягостно одной переживать все эти события! Помоги нам, Господь!»

2 марта, четверг. «Утром пришел Рузский и прочел свой длиннейший разговор по аппарату с Родзянко. По его словам, положение в Петрограде таково, что теперь министерство из Думы будто бессильно что-либо сделать, т. к. с ним борется социал-демократическая партия в лице рабочего комитета. Нужно мое отречение. Рузский передал этот разговор в Ставку, а Алексеев – всем главнокомандующим фронтов. К двум с половиной часам пришли ответы от всех. Суть та, что во имя спасения России и удержания армии на фронте в спокойствии нужно решиться на этот шаг. Я согласился. Из Ставки прислали проект манифеста. Вечером из Петрограда прибыли Гучков и Шульгин, с которыми я переговорил и передал им подписанный и переделанный манифест. В час ночи уехал из Пскова с тяжелым чувством пережитого. Кругом измена и трусость, и обман!»

2 (15) марта 1917 года Николай II поставил свою подпись на акте об отречении от престола. Когда вечером 2 марта к нему явились по поручению Временного комитета Государственной думы Гучков и Шульгин, для проведения переговоров об отречении и его условиях, император уже был готов к этому и смирился со своей участью. Гучков заявил, что спасти династию теперь может только отречение Николая II в пользу его сына, на что Николай Александрович «самым спокойным тоном, как если бы дело шло о самой обыкновенной вещи», ответил, что здоровье его сына слишком слабо, и поэтому он решил отречься в пользу своего брата Михаила. Это решение он принял в три часа дня. Это же время он поставил на акте отречения.

Из дневника Николая II. 3 марта, пятница. «Спал долго и крепко. Проснулся далеко за Двинском. День стоял солнечный и морозный. Говорил со своими о вчерашнем дне. Читал много о Юлии Цезаре. В 8.20 прибыл в Могилев. Все чины штаба были на платформе. Принял Алексеева в вагоне. В 9.30 перебрался в дом. Алексеев пришел с последними известиями от Родзянко. Оказывается, Миша (младший брат царя) отрекся в пользу выборов через 6 месяцев Учредительного собрания. Бог знает, кто его надоумил подписать такую гадость! В Петрограде беспорядки прекратились – лишь бы так продолжалось дальше».

8 марта 1917 года Николай Романов попрощался с армией и уехал из Могилева. 9 марта он прибыл в Царское Село. Еще до его отъезда из Могилева эмиссар Думы в Ставке сообщил, что Николай Александрович «должен считать себя как бы арестованным».

Из дневника Николая II. 9 марта 1917 года, четверг. «Скоро и благополучно прибыл в Царское Село – 11.30. Но боже, какая разница, на улице и кругом дворца, внутри парка часовые, а внутри подъезда какие-то прапорщики! Пошел наверх и там увидел Аликс и дорогих детей. Она выглядела бодрой и здоровой, а они все еще лежали больные в темной комнате. Но самочувствие у всех хорошее, кроме Марии, у которой корь. Недавно началась. Погулял с Долгоруковым и поработал с ним в садике, т. к. дальше выходить нельзя! После чая раскладывали вещи».

С 9 марта по 14 августа 1917 года семья бывшего императора проживала в Александровском дворце Царского Села под арестом.

Большевики все больше мутят воду, и Временное правительство, опасаясь за жизнь царственных арестантов, переводит их в глубь России, в Тобольск. Им позволяют взять из дворца необходимую мебель и личные вещи, разрешают добровольно сопровождать их к месту нового размещения всем желающим из обслуживающего персонала.

Накануне отъезда их навестил глава Временного правительства А. Ф. Керенский и привез с собой Михаила Александровича Романова. Братья видят друг друга и говорят в последний раз в жизни – больше им встретиться не суждено. Михаила Александровича вышлют в Пермь, где в ночь с 12 на 13 июня 1918 года он будет убит.

14 августа, в 6 часов 10 минут, поезд с членами императорской семьи и обслуживающим персоналом под вывеской «Японская миссия Красного Креста» на максимальной скорости отбыл к месту назначения. Охрана из 337 солдат и 7 офицеров ехала за ними во втором составе. Все узловые станции по пути их следования были оцеплены войсками, а публика с них удалена.

17 августа составы благополучно добрались до Тюмени. Арестованных перевозят в Тобольск, для чего используется три судна. Под жилье семье Романовых определили дом губернатора, специально к их приезду отремонтированный.

В апреле 1918 года Президиум ВЦИК четвертого созыва принял решение о переводе Романовых в Москву – Троцкий планировал грандиозный процесс над бывшей императорской фамилией, подобно тому что был во Франции над королем Людовиком и в Британии над королем Карлом. Сам он собирался представлять обвинение.

Однако судьба не дала разыграть этот фарс. 30 апреля поезд с царской семьей, следуя из Тюмени, прибыл в Екатеринбург. Временно был реквизирован дом, принадлежащий горному инженеру Н. И. Ипатьеву, в котором разместили Романовых и 5 человек из последовавшего в ссылку за отрекшимся императором обслуживающего персонала: доктор Боткин, лакей Трупп, комнатная девушка Демидова, повар Харитонов и поваренок Седнев.

В первой половине июля 1918 года в Москву выехал уральский военный комиссар Исай Голощекин. Целью его поездки было окончательное решение вопроса о дальнейшей судьбе царской семьи. СНК и ВЦИК дали добро на расстрел. 12 июля Уралсовет в порядке заочного производства вынес решение о казни семейства Романовых, а также о мерах по уничтожению трупов. 16 июля по прямому проводу решение было передано в Петроград Зиновьеву. После разговора с Екатеринбургом Зиновьев послал в Москву телеграмму такого содержания: «Москва, Кремль, Свердлову. Копия – Ленину. Из Екатеринбурга по прямому проводу передают следующее: сообщите в Москву, что условленного с Филиппом суда по военным обстоятельствам ждать не можем. Если Ваше мнение противоположно, сейчас же, вне всякой очереди, сообщите в Екатеринбург. Зиновьев». Телеграмма была вручена адресату 16 июля в 21 час 22 минуты. Как видно из телеграммы, Уралсовет просил еще раз письменно подтвердить решение о казни, ссылаясь на «военные обстоятельства» – в ближайшие дни ожидали падения Екатеринбурга перед наступающими в этом направлении Чехословацким корпусом и белой Сибирской армией.

Ответная телеграмма из Москвы от СНК и ВЦИК с подтверждением решения о казни была немедленно отправлена в Екатеринбург.

16 июля 1918 года Романовы и обслуга легли спать, как обычно, в 22 часа 30 мин. Час спустя в особняк Ипатьева явились двое особоуполномоченных от Уралсовета, которые вручили решение о казни командиру отряда охраны Ермакову и коменданту дома Юровскому, которым предложили незамедлительно привести приговор в исполнение. Под предлогом опасности от возможного артиллерийского обстрела Романовых и обслугу перевели в подвал.

Юровский построил приговоренных в два ряда, в первом поместили царскую семью, во втором – их слуг. Александра Фёдоровна с сыном сидели на стульях. Крайним правым в первом ряду стоял Николай Александрович, лицом к лицу с ним, засунув правую руку в карман брюк, а в левой держа небольшой листок, стоял Юровский, который и огласил приговор. Как только он прочел последние слова, царь громко переспросил его: «Как? Я не понял». Юровский прочитал вторично, на последнем слове выхватил из кармана револьвер и выстрелил в Николая II. Тот упал, Александра Фёдоровна и княжна Ольга попытались перекреститься, но не успели. Раздались выстрелы расстрельной команды, и все остальные приговоренные попадали на пол. По лежащим выстрелили еще несколько раз. Комната заполнилась пороховым дымом, палачи прекратили стрельбу и открыли двери, чтобы проветрить помещение. Были доставлены носилки, и тела начали выносить из помещения во двор, где поместили их в грузовой автомобиль. Многие были еще живы. Тогда Ермаков взял у одного из солдат винтовку и добил всех, кто оказался жив, штыком. Цесаревич Алексей отчего-то долго не падал со стула и не умирал. Его добили выстрелом в голову и грудь, после чего он рухнул со стула.

Около трех часов ночи, когда все приговоренные были уже гарантированно мертвы и тела их были закинуты в машину, убийцы выехали на место, которое должен был приготовить Ермаков за Верхне-Исетским заводом. Проехав завод, они начали выгружать трупы на пролетки, поскольку дальше машина не прошла бы. Тогда же установили, что на княжнах Татьяне, Ольге и Анастасии надеты необычные корсеты. На месте погребения трупы решили раздеть, а одежду обыскать, однако оказалось, что место нахождения шахты, где собирались захоронить Романовых, никто не знает.

На поиски шахты Юровский послал верховых, однако успехом их миссия не увенчалась. Тогда, проехав еще немного, убийцы остановились в лесу, в полутора верстах от деревни Коптяки, где обнаружили неглубокую шахту с водой. Юровский приказал раздеть тела. В корсетах княжон были обнаружены бриллианты. Все, что представляло хоть какую-то ценность, собрали, одежду сожгли, а трупы опустили в шахту и закидали гранатами, после чего, оставив охрану, Юровский уехал с докладом в Уралисполком.

18 июля 1918 года Ермаков вновь явился на место захоронения. Спустившись в шахту на веревке, он начал привязывать к ней трупы, которые по одному поднимали наверх. Тела облили кислотой, а затем сожгли. Следы преступления были надежно скрыты. То немногое, что осталось от Николая Романова и его семьи, обнаружили только сравнительно недавно.

Русская православная церковь канонизировала Николая II, официально причислив его к лику святых великомучеников.

«Бог войны». Барон Унгерн фон Штернберг

Барон Унгерн – очень интересная и противоречивая личность, один из наиболее ярких лидеров белогвардейского движения. Он родился на Западе, но его деятельность была связана с Востоком (он был одним из руководителей контрреволюции в Забайкалье и Монголии). Барон мечтал о том, что в скором времени во всем мире победит монархический строй, и за это, по его утверждению, воевал. Но исследователи его жизни за мистицизм, расизм и его философию нередко сравнивали барона с Адольфом Гитлером. Так ли это и к чему в действительности стремился этот человек?

Роберт Николай Максимилиан Унгерн фон Штернберг родился 29 декабря 1885 года в австрийском городе Граце. Его родители, по происхождению эстонцы, принадлежали к старинному баронскому роду. Имеются достоверные сведения о том, что два его предка были рыцарями Тевтонского ордена. Сам Унгерн говорил, что его дед бывал в Индии, где принял буддизм. Буддистом, по утверждению барона, был и его отец. Сам он тоже исповедовал эту древнюю восточную религию.

Через два года после рождения сына семейство Унгернов фон Штернбергов переехало в Ревель (ныне Таллин). Отец Роберта рано умер, а мать через некоторое время вышла замуж вторично. С этого времени она мало внимания уделяла своему сыну, который оказался предоставленным самому себе.

Некоторое время Роберт учился в гимназии, но из нее мальчика вскоре исключили за плохое поведение и отсутствие стремления к учебе. Когда Унгерну исполнилось 11 лет, он по совету матери поступил в петербургский Морской корпус. Став жителем Российской империи, он изменил свое имя на русское – Роман Фёдорович. По окончании учебы его должны были отправить на флот. Однако в 1904 году началась война с Японией. Унгерн, несмотря на то что ему оставалось учиться всего один год, покинул корпус и записался рядовым в пехотный полк.

Но воевать ему не пришлось: война закончилась в 1905 году. А переброска военных частей из европейских регионов России на побережье Тихого океана в то время занимала много времени и часто растягивалась на долгие месяцы. Вообще, в то время, для того чтобы добраться, например, из Москвы до Охотского моря, требовалось около года. Унгерн не успел доехать до театра военных действий и принять участие в сражении во славу Российской империи, как пришло известие о мирных переговорах.

Затем Унгерн поступил в Павловское пехотное училище, которое благополучно окончил в 1908 году. Некоторое время он служил хорунжего в Аргунском полку, относящемся к Забайкальскому казачьему войску (полк базировался на железнодорожной станции Даурия между Читой и китайской границей).

В то время ему было всего 23 года, он был молод, горяч, храбр, уверен в себе, совершал удивительные поступки. Однажды он заключил пари с товарищами по полку, что в определенный срок преодолеет путь из Даурии до Благовещенска (примерно 800 км) верхом, без карт и проводников, не зная дороги, без продовольствия, только с винтовкой и патронами. По дороге ему пришлось переправляться через реку Зею. Унгерн прибыл в Благовещенск вовремя и выиграл пари.

Правда, Унгерн прославился больше не как отважный и храбрый воин, а как пьяница, гуляка и дуэлянт. Он завоевал в корпусе дурную славу, а из-за своего вспыльчивого характера влип в неприятность. Выпив, он поссорился с одним из своих сослуживцев и ударил его. Тот, не стерпев обиды, выхватил шашку и, размахнувшись, ударил Унгерна по голове.

Эта ссора отразилась и на положении барона в воинской части, и на его здоровье. Он был вынужден предстать перед судом за пьянство и был изгнан из корпуса. Однако об этом он вскоре забыл, но рана напоминала о себе на протяжении всей жизни: после этого барон начал жаловаться на головные боли, которые временами бывали настолько сильными, что у него даже падало зрение. Некоторые критически настроенные исследователи жизни Унгерна утверждали, что это ранение в голову отразилось и на психике барона.

Как бы то ни было, разжалованный военный был вынужден покинуть корпус и оказался в Сибири. В сопровождении одного только охотничьего пса он дошел до Монголии, которая находилась в нескольких десятках километров от Даурии.

Монголия уже в течение нескольких столетий находилась под властью маньчжурских оккупантов, но стремилась к завоеванию независимости. Унгерн, попав в эту страну, был очарован ею и решил, что именно она является его судьбой. Восточный уклад жизни, условия быта, одежда, монгольская кухня оказались ему чрезвычайно близки, как будто он родился и вырос здесь.

Решающее значение в этом, возможно, сыграло то, что монголы исповедовали ламаизм – тибетско-монгольскую форму буддизма, которую Унгерн посчитал наиболее подходящей для себя религией. Он быстро освоился в Монголии и добрался до Урги, ее столицы (ныне Улан-Батор), где очень скоро сошелся с Кутукту, верховным ламой, которого, согласно ламаистским традициям, считали воплощением Будды.

Сведения об этом периоде жизни барона Унгерна фон Штернберга очень скудны. Известно, однако, что он принимал активное участие в монгольском освободительном движении и благодаря своей храбрости и отваге завоевал в этой стране всеобщее уважение. Кутукту назначил его командующим монгольской кавалерией. Воспользовавшись нестабильной внутренней обстановкой в Китае, монголы изгнали из страны оккупантов, после чего Кутукту учредил теократический монархический строй, то есть, продолжая оставаться религиозным главой, стал и главой государства.

Российский офицер барон Унгерн фон Штернберг собрался покинуть Монголию. О его подвигах уже были наслышаны в России, и руководство настаивало на его возвращении. Но перед отъездом он по настоянию одного из своих монгольских друзей посетил шаманку в надежде узнать свое будущее. Старая женщина впала в транс и начала прорицать. Она бормотала что-то о войне, богах, реках крови.

Сопровождавший Унгерна друг, принц Джам Болон, объяснил ему смысл ее слов: шаманка сказала, что в Унгерне воплотился бог войны, и что в будущем он будет править огромной территорией, и что при этом будут течь реки крови. Власть Унгерна закончится быстро, и он покинет землю, где был правителем, и этот мир.

Как воспринял Унгерн это странное предсказание, неизвестно. Однако после этого он покинул Монголию и вернулся в Россию, а в следующем, 1912, году совершил поездку по Европе. Ему было тогда 27 лет, и жизнь, которую он продолжал вести, была пустой и беспутной. Но в Европе произошло событие, навсегда изменившее всю его жизнь и оказавшее влияние на формирование его мировоззрения и жизненной философии. Унгерн посетил Австрию, Германию, затем прибыл во Францию и остановился в Париже. Здесь он встретил молодую девушку по имени Даниэла, которую полюбил с первого взгляда. Даниэла ответила на чувства барона, они начали встречаться, гулять по городу, посещать выставки. Но вскоре обстоятельства нарушили идиллию влюбленных: Европа готовилась к войне, и барон должен был вернуться в Россию и в случае необходимости сражаться против германцев. Девушка согласилась последовать за Унгерном, и они отправились в Россию.

Путь их лежал через Германию, но там барон неминуемо был бы арестован как солдат вражеской армии. Тогда Унгерн решил добраться до России морем. Это путешествие было чрезвычайно рискованным, так как баркас, на котором барон направлялся в Россию, был слишком мал для морского путешествия. На море разыгрался шторм, во время которого судно потерпело крушение. Даниэла не умела плавать и утонула, а Унгерну чудом удалось выжить.

Но с того момента барон Унгерн фон Штернберг сильно изменился, как будто оставил свое сердце на дне Балтийского моря, где покоилась его возлюбленная. Он перестал пить, стал умерен, даже аскетичен во всем, перестал обращать внимание на женщин и стал невероятно жестоким. Он не щадил никого: ни своих солдат, ни жителей местностей, через которые ему доводилось проходить, ни себя. Как точно замечал об Унгерне писатель Юлиус Эвола, «великая страсть выжгла в нем все человеческие элементы, и с тех пор в нем осталась только священная сила, стоящая выше жизни и смерти».

Барон Унгерн вернулся в Россию, но вместо того чтобы явиться в военную часть, вышел в отставку и в августе 1913 года отправился в Монголию. Что он делал в этой азиатской стране? Вероятно, он не мог и не хотел жить тихо и спокойно, ему нужна была война. Именно поэтому он отправился на запад Монголии и вступил в отряд Джа-ламы, монаха, специалиста по тантрической магии и разбойника. В тот момент, когда он прибыл на Восток, отряды под предводительством Джа-ламы сражались с китайцами за город Кобдо. Унгерн принял участие в сражении, но отличиться в бою на этот раз ему не представилось возможности.

Однако в России поведением Унгерна были недовольны. Ему передали приказ покинуть отряд Джа-ламы, и он подчинился. К тому же в 1914 году началась Первая мировая война, и «бог войны» отправился на фронт.

Барон Унгерн сражался в составе полка 2-й армии А. Самсонова. Скоро солдаты полка начали рассказывать друг другу о храбрости офицера Унгерна: он ничего не боится, в любом сражении всегда в первых рядах, кажется, что он ищет смерти в бою, но та обходит его – барон как заговоренный. Его не берут ни пули, ни штыки.

Правда, за все время войны он четыре раза был ранен. За храбрость и отвагу, проявленные в боях, он был награжден Георгиевским крестом, орденом Святой Анны 3-й степени, возведен в чин есаула, командира сотни.

Но барон, кажется, относился ко всем наградам с полнейшим равнодушием. Ему нужна была война ради самой войны, и своим стремлением воевать, посвящая этому всего себя без остатка, он поражал даже видавших виды офицеров. Легендарный барон Пётр Николаевич Врангель, про которого один из его сослуживцев как-то сказал, что «…он инстинктивно чувствует, что борьба – его стихия, а боевая работа – его призвание», и тот вынес отрицательные впечатления от знакомства с Унгерном. Врангель оставил о нем такую характеристику: «Среднего роста, блондин, с длинными, опущенными по углам рта рыжеватыми усами, худой и изможденный с виду, но железного здоровья и энергии, он живет войной. Это не офицер в общепринятом значении этого слова, ибо он не только совершенно не знает самых элементарных уставов и основных правил службы, но сплошь и рядом грешит и против внешней дисциплины, и против воинского воспитания, – это тип партизана-любителя, охотника-следопыта из романов Майн Рида. Оборванный и грязный, он спит всегда на полу, среди казаков сотни, ест из общего котла и, будучи воспитан в условиях культурного достатка, производит впечатление человека, совершенно от них отрешившегося. Тщетно пытался я пробудить в нем сознание необходимости принять хоть внешний офицерский облик».

В начале 1917 года Унгерна пригласили в Петроград, где проходил съезд Георгиевских кавалеров. Здесь он поссорился с комендантским адъютантом и сильно избил его (согласно официальной версии, барон был сильно пьян) за то, что тот не предоставил барону квартиру. За этот поступок ему пришлось нести серьезное наказание: он был уволен в запас и осужден на три года тюрьмы. Но отбывать наказание ему не пришлось: началась Февральская революция, власть перешла от царя к Временному правительству, которое освободило многих политических и других заключенных. Унгерн тоже попал под амнистию.

В августе того же года по приказу Александра Фёдоровича Керенского, занимавшего в тот период пост военного и морского министра во Временном правительстве, Унгерн отправился в Забайкалье, где поступил под командование генерал-лейтенанта Григория Михайловича Семёнова. Однако спустя еще два месяца в стране снова произошел переворот: к власти пришли большевики. Семёнов отказался подчиниться новому правительству, не считая его законным. В своих «Воспоминаниях» Семенов писал: «C падением Временного правительства и захватом его функций партией большевиков уже не было законной власти, не было никакого руководства государственным аппаратом на пространстве всей территории России. Всюду царил лишь большевистский террор». Семенов считал своим долгом бороться против власти большевиков. Мнение Унгерна совпадало с мнением его командира, который также считал необходимым бороться против новой власти.

Унгерн находился в отряде Семёнова до 1920 года. В Сибири он обосновался в Даурии и начал формировать Азиатскую дивизию, ядро которой составили буряты и монголы. Средства на содержание дивизии ему приходилось добывать самостоятельно, и он начал облагать данью проезжающие через Даурию поезда. Полученные товары он реализовывал в Харбине, а на вырученные деньги закупал продовольствие и снаряжение. Затем Унгерн начал печатать в Даурии деньги: он сам нарисовал эмблемы для монет, выписал из Японии чеканную машину и распорядился начать печатать монеты из вольфрама, который добывался в местных рудниках. Несмотря на попытки обеспечить дивизию всем необходимым, подчиненные Унгерна постепенно превращались в разбойников и грабили проезжавших через Даурию купцов, а также близлежащие поселения и монастыри. Барон не препятствовал им в этом. В его голове зрели грандиозные планы, он мечтал о создании нового рыцарского ордена и не обращал никакого внимания на творимые его людьми бесчинства.

Одновременно Унгерн требовал от солдат железной дисциплины. Когда-то он любил выпить, а теперь, став командиром дивизии, категорически запрещал своим подчиненным пить. Однако никакие штрафы и наказания не помогали: солдаты продолжали напиваться. Тогда Унгерн пошел на крайние меры: однажды он приказал бросить 18 пьяных офицеров в реку. Стояла зима, вода в реке замерзнуть еще не успела, но была очень холодной. Кое-кому из офицеров удалось спастись, большинство утонуло. Но пить бросили все, даже те, кто стоял на берегу и смотрел на жестокую расправу.

Многие отмечали, что Унгерн был чрезвычайно, нечеловечески жесток и безжалостно наказывал своих подчиненных за малейшие проступки. Часто применялись телесные наказания: провинившегося били палками, иногда до тех пор, пока кожа не повисала клочьями, в некоторых случаях – до смерти. Казненных таким способом Унгерн не разрешал хоронить, и их тела выбрасывали в степь, где их обгладывали волки и одичавшие собаки.

Унгерн становился все более странным: например, он любил совершать конные прогулки по сопкам после захода солнца, совершенно не опасаясь волков, вой которых приводил в ужас местных жителей. Майор Антон Александрович, по происхождению поляк, исполнявший в дивизии роль инструктора монгольской артиллерии, оставил о своем командире такую характеристику: «Барон Унгерн был выдающимся человеком, чрезвычайно сложным, как с психологической, так и с политической точки зрения.

1. Он видел в большевизме врага цивилизации.

2. Он презирал русских за то, что они предали своего законного государя и не смогли сбросить коммунистическое ярмо.

3. Но все же среди русских он выделял и любил мужиков и простых солдат, интеллигенцию же ненавидел лютой ненавистью.

4. Он был буддистом и был одержим мечтой создания рыцарского ордена, подобного ордену тевтонцев и японскому бушидо.

5. Он стремился создать гигантскую азиатскую коалицию, с помощью которой он хотел отправиться на завоевание Европы, чтобы обратить ее в учение Будды.

6. Он был в контакте с далай-ламой и с мусульманами Азии. Он обладал титулом монгольского хана и титулом «бонза», посвященного в ламаизм.

7. Он был безжалостным в такой степени, в какой им может быть только аскет. Абсолютное отсутствие чувствительности, которое было характерно для него, можно встретить лишь у существа, которое не знает боли, ни радости, ни жалости, ни печали.

8. Он обладал незаурядным умом и значительными познаниями. Его медиумичность позволяла ему совершенно точно понять сущность собеседника с первой же минуты разговора».

Довольно оригинальная характеристика, особенно для белогвардейского офицера. К этому можно еще добавить, что Унгерн, несмотря на ум и высокий интеллект, был легко внушаемым человеком. Его постоянно окружали шаманы, к мнению которых он часто прислушивался, принимая то или иное важное решение.

Большевиков волновал вопрос, что Унгерн собирается делать дальше. Председатель ВЧК (Всероссийская Чрезвычайная Комиссия) Феликс Эдмундович Дзержинский в рапорте на имя В. И. Ленина писал: «Похоже, Унгерн более опасен, чем Семёнов. Он упрям и фанатичен. Умен и безжалостен. В Даурии занимает ключевые позиции. Каковы его намерения? Вести наступление на Ургу в Монголии или на Иркутск в Сибири? Отойти к Харбину в Маньчжурии, потом к Владивостоку? Идти на Пекин и восстановить на китайском троне маньчжурскую династию? Его монархические замыслы безграничны. Но ясно одно: Унгерн готовит переворот. На сегодняшний день это наш самый опасный враг. Уничтожить его – вопрос жизни и смерти». Далее Дзержинский писал: «Слова „комиссар“ и „коммунист“ барон произносит с ненавистью, чаще всего добавляя: „Будет повешен“. У него нет фаворитов, он необычайно тверд, непреклонен в вопросах дисциплины, очень жесток, но и очень легковерен... Живет в окружении лам и шаманов... Из пристрастия к скандальному и необычному называет себя буддистом. Более вероятно, что он принадлежит к крайне правой балтийской секте. Враги называют его „безумным бароном“».

Таким образом, в Москве беспокоились о ситуации в Забайкалье, но сделать ничего не могли: Унгерн был очень силен, и его солдаты слушались его беспрекословно. Выслать войска в Сибирь тогда, при нестабильной политической обстановке в стране, не представлялось возможным.

Так прошло два года. В 1920 году генерал-лейтенант барон Унгерн фон Штернберг (этот чин ему присвоил Семёнов в 1919 году) выступил в поход. Выйдя из Даурии, он пересек границу Монголии и подошел к Урге, которая в тот период была оккупирована китайцами. Правитель Монголии, верховный лама Богдо-гэгэн был вынужден отречься от престола и содержался под стражей в своем дворце.

В Азиатскую дивизию Унгерна входило 2 тысячи солдат. Им пришлось сражаться против 12 тысяч солдат и 3 тысяч мобилизованных горожан. В этом сражении в полной мере проявился полководческий талант барона: несмотря на значительное численное превосходство противника, Азиатская дивизия одержала победу и освободила Ургу. За это барон Унгерн фон Штернберг получил от Богдо-гэгэна титул хана, на который прежде имели право только принцы крови, и получил в подарок рубиновый перстень со священным знаком «суувастик».

Однако китайцы не захотели смириться с поражением. Они направили к монгольской столице 10-тысячное войско под командованием генерала Чу Лицзяна. Унгерн при взятии Урги потерял большую часть своей дивизии. Но об отступлении он тоже не думал. Он собрал войско из местных жителей, которые не желали снова оказаться под властью китайцев. По численности его отряд снова уступал противнику, но на этот раз перевес был не так велик: против китайцев собирались сражаться 5 тысяч человек. Была и другая проблема: недостаток патронов, но и ее удалось решить. Инженер Лисовский предложил лить пули из стекла. Дальность их полета была невелика, но ранения, причиняемые ими, в большинстве случаев были смертельны.

На одной из равнин Монголии началось самое крупное за последние два столетия сражение, в котором приняли участие 15 тысяч человек. Богдо-гэгэн наблюдал за происходящим с вершины близлежащей сопки, воздевал руки к небу в молитве и кружился в ритуальном танце, призывая на помощь высшие силы. Барон Унгерн принимал самое активное участие в сражении: он храбро вел свои отряды в бой и с невероятным хладнокровием громил китайцев.

Монголы победили китайцев, которые с позором бежали с поля боя. Монголия обрела независимость. Унгерн даже не был ранен, несмотря на то что на его халате, сапогах, седле и сбруе насчитали около 70 следов от пуль.

Барон оставался в Монголии несколько месяцев, в течение которых проявил себя как безграничный диктатор этой страны. Некоторое время он с присущим ему упорством твердил о восстановлении некогда великой и могущественной империи Чингисхана, ради чего был готов сражаться и даже отдать свою жизнь. Он рассчитывал, что со временем она станет самой великой империей на Земле и перевесит влияние западных стран. А пока он рассчитывал основать на территории Монголии государство, свободное и от капиталистического, и от большевистского влияния.

Но он имел в виду не политическое, вернее, далеко не только политическое влияние. На первом месте для него оставались религия и философия. Он считал, что великая миссия Монголии заключается в том, что она должна остановить всемирную революцию. Он мечтал о создании своего ордена, которому собирался передать известный ему секрет скандинавских рун и тайное, только ему открывшееся знание. Монголию он считал наиболее подходящим для этого местом, так как именно в этой части земного шара, согласно древним легендам, находится подземная страна Аггарта, в которой «не действуют законы времени и где пребывает Король Мира, Шакраварти».

Тем временем Унгерн получил известия о том, что белогвардейские отряды один за другим пали под натиском красных: атаман Семёнов оставил Читу, и в город вошел генерал Блюхер. Солдаты Врангеля бежали из Крыма. Большевики захватили уже практически всю Россию, и противостоять им могла только конная дивизия Унгерна, но и она была уже наполовину разгромлена в боях с китайцами. При этом барон чувствовал, что настало время вступить в сражение с большевиками, несмотря на то что силы были не равны.

В мае он покинул Ургу и с небольшим отрядом солдат, некогда входивших в Азиатскую дивизию и уцелевших в двух боях с китайцами, вернулся, точнее, вторгся на территорию России. Он нападал на небольшие селения и разорял их. Отряды РККА (Рабоче-крестьянской Красной армии) пытались бороться с ним, но он всякий раз оказывался проворнее, и ему удавалось уйти от них.

Большевики, понимая, что перед ними сильный враг, стягивали в Забайкалье все больше отрядов. Под их натиском Унгерн отступал со своими людьми на юг, в Китай. Однако прежде, чем отступить, он совершил налет на Иркутский банк и забрал все хранящиеся в нем драгоценности и золотой запас. Нагрузив сокровищами караван из 200 верблюдов, он отправился в Китай.

Передвигаться с таким грузом было чрезвычайно опасно, поэтому Унгерн приказал зарыть клад на территории Монголии, в районе одного из озер (предположительно неподалеку от озера Вуир-Нур).

Отряд казаков-бурятов под руководством полковника Сипайло, коменданта штаба и доверенного лица Унгерна отвел караван в запланированное место. Буряты помогли Унгерну и Сипайло укрыть клад, а затем по приказу барона все они были расстреляны. Унгерн не доверял никому и решил не рисковать. Правда, Сипайло он оставил в живых.

Именно в этот период Унгерн стал понимать свою ошибку: ему не одолеть большевиков, которые уже захватили всю Россию. И он решил идти в Тибет, место, свободное от всяких политических влияний, и основать там свой орден, открыть школу и учить в ней силе, умению противостоять обстоятельствам. Для этого необходимо было преодолеть тысячу километров по охваченному революцией Китаю, но барон не страшился этого: он был уверен, что легко справится с разрозненными отрядами китайских мародеров. Достигнув Тибета, он планировал вступить в контакт с самим далай-ламой, высшим жрецом буддизма.

Однако мечтам барона не суждено было осуществиться. Подчиненные Унгерна, изо дня в день слушая его безумные речи о школах, рунах и орденах, видя его безумные глаза, все больше убеждались, что он потерял связь с реальностью. Так не могло продолжаться долго: конец был уже близок.

Вскоре дивизия Унгерна попала в окружение, которое уже не смогла прорвать. Барон был ранен и взят в плен. История его пленения также полна загадок и тайн. Рассказывали, что Унгерн до самого конца продолжал оставаться неуловимым для своих врагов, большевики не могли взять его живым, не могли и застрелить или хотя бы ранить. Его как будто охраняла неведомая сила, природу которой никто не мог постичь. Но все попытки красных хотя бы ранить Унгерна оканчивались ничем: пули то не долетали до цели, то застревали в его шинели и ранце.

Сами подчиненные Унгерна под конец стали поговаривать между собой о том, что их командиром является сам дьявол. А раз высказанная вслух, эта идея стала обрастать все новыми и новыми подробностями, часто далекими от реально происходящих событий. Наконец буряты решили сдать своего командира красным, купив таким образом свою жизнь и свободу. Однажды вечером они опоили барона отваром из смеси трав, после чего он крепко уснул, связали по рукам и ногам и, бросив его в шатре, бежали. Таким образом он и попал в плен к большевикам.

Барона Унгерна под конвоем отправили в Новосибирск, где над ним состоялся суд. С ним обращались очень вежливо, демонстрируя тем самым гуманное отношение к врагам новой власти. Пленному даже оставили шинель с необычным круглым монгольским воротником, которая была сшита по его указаниям, и Георгиевский крест, который он продолжал носить. Однако барон, опасаясь, как бы крест не попал в руки большевиков после суда, поломал его на куски и проглотил их.

Большевики предлагали барону Унгерну фон Штернбергу сотрудничать с ними, но белый генерал категорически отказался, прекрасно понимая, что это может стоить ему жизни. Он обосновал свой отказ так: «Идея монархизма – главное, что толкало меня на путь борьбы. Я верю, что приходит время возвращения монархии. До сих пор шло на убыль, а теперь должно идти на прибыль, и повсюду будет монархия, монархия, монархия. Источник этой веры – Священное Писание, в котором есть указания на то, что это время наступает именно теперь. Восток непременно должен столкнуться с Западом».

Затем он высказал свое отношение к Востоку и Западу: «Белая культура, приведшая европейские народы к революции, сопровождавшаяся веками всеобщей нивелировки, упадком аристократии и прочая, подлежит распаду и замене желтой, восточной культурой, образовавшейся 3000 лет назад и до сих пор сохранившейся в неприкосновенности. Основы аристократизма, вообще весь уклад восточного быта чрезвычайно мне во всех подробностях симпатичны, от религии до еды». До последних дней своей жизни находясь в убеждении, что Востоку предстоит играть главенствующую роль в мировой истории, Унгерн даже советовал комиссарам, которые вели допрос, направить войска через пустыню Гоби для объединения их с революционными отрядами Китая и излагал свое мнение относительно того, как лучше спланировать этот поход.

29 августа 1921 года состоялось заключительное заседание военного трибунала, на котором было принято окончательное решение о судьбе подсудимого. Генерал-лейтенант Роман Фёдорович Унгерн фон Штернберг был приговорен к расстрелу. Вскоре состоялась и казнь. Приговор привел в исполнение председатель Сибирской ЧК Иван Павлуновский.

Казнь совершили на рассвете. Унгерна вывели из камеры в тюремный двор, вслед за ним вышел председатель. Барон Унгерн фон Штернберг повернулся лицом к востоку и устремил взгляд вперед, на восходящее солнце. Руки у него были связаны за спиной, так как конвоиры, наслушавшись легенд о Божественной природе своего подконвойного, боялись его даже безоружного. О чем он думал в эту минуту?

О загадочной Шамбале, которую ему так и не удалось отыскать, как это не удалось многим до и после него? О сделанных ошибках? Может быть, о Даниэле, которая изменила бы всю его жизнь, если бы не утонула во время шторма в волнах Балтийского моря? Как знать, как сложилась бы история России и Монголии, если бы «бог войны» не исполнил своего предназначения?

Прогремел выстрел, пуля вылетела из ствола револьвера, находившегося в твердой руке председателя и направленного Унгерну прямо в затылок. В последний миг глаза барона немного расширились: ему показалось, что пейзаж вокруг до неузнаваемости изменился и он находится не на тюремном дворе среди конвоиров, а на вершине крутой скалы и смотрит вдаль, в голубое небо, по которому медленно плывут золотистые облака.

Еще через мгновение из раны брызнула густая, красная и горячая кровь. Председатель медленно опустил правую руку, затем так же медленно вытер с нее кровь поданным ему полотенцем. Затем он повернулся и ушел с места расстрела.

«Бог войны» покинул этот мир. На тюремном дворе осталась лежать только его телесная оболочка, скорченное тело, которое еще недавно было живым человеком, а теперь его предстояло сжечь и развеять прах по ветру.

Мыслящий камень. Владимир Ильич Ленин (Ульянов)

Год от Рождества Христова 1887, апрель, числа 10-го. Санкт-Петербург, жандармское управление.

Одетый в легкий, удобный пиджак и светлые панталоны энергичный господин прошелся по кабинету и устремил взгляд проницательных серых глаз на подследственного. Аккуратно расчесанные русые волосы следователя открывали высокий лоб, в уголках волевого рта пролегли две насмешливые складочки, от бритого, с ямочкой подбородка так и веяло самоуверенностью.

– Ни о каких лицах, а равно ни о называемых мне теперь Андреюшкине, Генералове, Осипанове и Лукашевиче никаких объяснений в настоящее время давать не желаю, – упрямо повторил подследственный.

– Ну что же Вы мне, милостивый государь, Александр Ильич, голову-то морочите? – устало спросил следователь.

– Ежу же понятно, что они Ваши сообщники. Взяли их с поличным – это раз. Сами они признались во всем – это два. И Вас, милейший, как организатора и зачинщика с радостью выдали. Это три. А Вы, Ульянов, мне тут в благородство играете. Нехорошо, право слово, с Вашей-то стороны. Интеллигентный человек, потомственный дворянин. Что Вы ваньку валяете? Не путали б, сказали все, как есть.

– Иван Дмитриевич, а может, его того… – подал голос невысокий плотненький коротышка в форме капитана жандармов.

– Хватит уже Вашего «того»! – резко повернулся к нему следователь. – Скольких ваше ведомство по этому пустяковому делу привлекло? Около двухсот, если не ошибаюсь. Вот уж воистину, борясь, помогаете! Не похвалят за это дело графа Толстого, ох не похвалят, Никифор Фомич. Товарищ Сената обер-прокурор Хвостов уже бучу поднял. Благо, газетчики ничего не пронюхали.

– Дело Ваше, господин статский советник, – проворчал жандарм. – Вы у нас по особым поручениям чиновник…

– Ну-с, – Иван Дмитриевич вновь обратился к Ульянову, – чем Вам со товарищи государь помешал? Только не запирайтесь, Александр Ильич, не запирайтесь, Вина-то ваша уже доказана. Еще одно первое марта ведь готовили.

Подследственный гордо вскинул голову и отрывисто произнес:

– Я народоволец и отрицать свое участие в покушении не намерен! В борьбе с революционерами правительство пользуется крайними мерами устрашения, поэтому и интеллигенция вынуждена прибегнуть к форме борьбы, указанной правительством, то есть террору. Что касается моего нравственного и интеллектуального участия в этом деле, то оно было полное, то есть все то, которое дозволяли мне мои способности и сила моих знаний и убеждений. На иные же Ваши вопросы отвечать не намерен.

– Глупо, – прокомментировал Иван Дмитриевич. – Крайне глупо с Вашей, Ульянов, стороны признавать свое участие в народовольчестве. После убийства Александра II за сие полагается смертная казнь.

– Среди русского народа, – заявил Ульянов, – всегда найдется десяток людей, которые настолько преданы своим идеям и настолько горячо чувствуют несчастье своей родины, что для них не составляет жертвы умереть за свое дело. Таких людей нельзя запугать чем-либо.

– Какие пафосные речи, – усмехнулся в своем углу Никифор Фомич. – Уж не партийную ли программу Вы нам тут цитируете? Достойное поведение для юношей бледных, со взором горящим.

– А ведь умный человек, – вздохнул статский советник. – Гимназию закончили с золотой медалью, такую же медаль за лучшую студенческую работу получили. Бутлеров, Вагнер, Менделеев – все они на Вас едва не Богу молятся, блестящее научное будущее пророчат. А Вы…

Иван Дмитриевич вздохнул и махнул рукой.

– Не сваришь с Вами каши, Александр Ильич. Увести!

Такой или примерно такой разговор происходил или мог бы произойти между подследственным Ульяновым Александром Ильичем и следователем, ведущим дело о подготовке покушения на императора Александра III, намеченного на 1 марта 1887 года.

Дело «Второго 1-го марта» не получило широкой огласки, однако же аукнулось России так, как никто тогда не мог предполагать. Один из основных обвиняемых по делу, осужденный к смертной казни, был старшим братом Владимира Ильича Ленина (Ульянова).

Сведения о нем в энциклопедических изданиях даются весьма скудные, упоминается он в основном в связи с младшим братом Владимиром. Такое положение вещей не удивительно, поскольку ничего особо выдающегося за 21 год жизни совершить Александр Ульянов не успел.

«Ульянов Александр Ильич (1866, Нижний Новгород – 1887, Шлиссельбургская крепость) – народоволец. Род. в семье преподавателя гимназии. Старший брат В. И. Ленина. В 1883, окончив Симбирскую классическую гимназию с золотой медалью, Ульянов поступил на естественное отделение физико-математического ф-та Петербург. ун-та. Проявил большие способности к научной работе, был избран секретарем научно-лит. общества ун-та.

Активный участник студенческого рев. движения, Ульянов разделял взгляды социал-демократов, но полагал, что в России для них время еще не настало. В 1886 стал членом террористической фракции „Народной воли“, для к-рой составил программу. В 1887 его арестовали после неудачной попытки убийства Александра III. Вместе с другими участниками покушения был судим и повешен» (А. П. Шикман. Деятели отечественной истории. Биографический справочник. Москва, 1997 г.).

В последние годы жизни Александр был с Владимиром не в самых лучших отношениях, однако печальный конец старшего брата, бывшего некогда примером и кумиром, видимо, заставил Владимира Ульянова задуматься о том, за что тот отдал жизнь. Буквально через несколько лет после его казни Владимир Ульянов сблизился в Петербурге с революционерами народнического, террористического толка, и он далеко не сразу пришел к тому учению, которому последователи дали его имя.

Ленин (Ульянов) Владимир Ильич родился в городе Симбирске 10 (22) апреля 1870 года. Это был третий ребенок в семье Ильи Николаевича и Марии Александровны Ульяновых. Всего у них было шестеро детей.

В жилах Владимира текла шведская, русская, еврейская, калмыцкая и бог знает какая еще кровь, однако же по культуре и нравам Ульяновы были русскими. Илья Николаевич, человек глубоко религиозный, очень много сделал для народного образования в Симбирской губернии и закончил свою жизнь директором народных училищ, в чине действительного тайного советника, был награжден несколькими орденами и возведен в потомственные дворяне. Таким образом, борец за права пролетариата, противник дворянства и буржуазии Владимир Ильич Ленин сам происходил из гонимого им сословия.

Учился Владимир хорошо и в 1887 году закончил гимназию с золотой медалью. В его аттестате была только одна четверка – по логике, напротив же остальных предметов гордо красовались пятерки. Очень много дало ему и домашнее образование. Ульянов свободно говорил на немецком, французском языках, немного хуже на английском и понимал итальянский.

После гимназии Владимир поступил в Казанский университет, откуда был исключен с формулировкой «за вольнодумство». С таким волчьим билетом принимать в другие учебные заведения его не желали. Припомнили ему и казненного брата-революционера.

Казалось бы, дорога в жизнь для него закрыта, пора опускать руки, но не таков был Владимир Ульянов. Все, кто сталкивался с ним, отмечали его потрясающее упорство и целеустремленность. Вот, например, что писал о нем Виктор Чернов в связи с его смертью: «Воля Ленина была сильнее его ума. И потому ум его в своих извилинах и зигзагах был уродливо покорен его воле. Ленина чаще всего воображали слепым упрямым догматиком; но он был догматиком лишь постольку, поскольку отсутствие творческого гения неизбежно приковывало его к какой-либо из готовых теорий; раз взявшись ее защищать, он, конечно, не уступал ни пяди врагам. Но он вовсе не был догматиком по натуре, он влюбился не в стройность и симметрию головного творчества, а лишь в успех на арене политической и революционной „игры“, где надо поймать момент и сорвать банк. И потому он охотно становится эмпириком, экспериментатором, игроком. Отсюда же и его оппортунизм – черта, совершенно не мирящаяся с настоящим догматизмом. Его ум был покладист, эластичен и изворотлив. Он послушно становился на запятках воли. Воля же Ленина поистине была из ряда вон выходящей психоэнергетической величиной. Я думаю, что в лице Ленина сошел в могилу самый крупный характер из выдвинутых русской революцией».

Нет, он не сдался. Самостоятельно изучив предметы, Ульянов в 1891 году экстерном сдал экзамены при юридическом факультете Петербургского университета.

В 1892 году он десять раз выступал защитником в Самарском суде. Процессы, в основном о мелких кражах, не принесли начинающему присяжному поверенному ни известности, ни особого успеха, и в 1893 году он решил испытать себя в журналистике… Свои статьи он обычно подписывал псевдонимами: В. Ильин, Н. Ленин, К. Тулин. Псевдоним Ленин позже стал для него второй фамилией.

В октябре 1888 года Ленин в Казани вступил в марксистский кружок, организованный Н. Е. Федосеевым, в котором изучались и обсуждались сочинения К. Маркса, Ф. Энгельса, Г. В. Плеханова. Труды Маркса и Энгельса сыграли решающую роль в формировании мировоззрения Владимира – он стал убежденным марксистом.

В конце августа 1893 года он переехал в Санкт-Петербург, где вступил в марксистский кружок, членами которого были С. И. Радченко, П. К. Запорожец, Г. М. Кржижановский и др. Работа помощником присяжного поверенного была прикрытием революционной деятельности Ленина.

В апреле 1895 года для установления связи с группой «Освобождение труда» Ленин выехал за границу. В Швейцарии познакомился с Плехановым, в Германии – с Либкнехтом, во Франции – с Лафаргом и другими деятелями международного рабочего движения. В сентябре того же года, на обратном пути в Питер, он побывал в Вильнюсе, Москве и Орехово-Зуеве для установления связи с местными социал-демократами.

Осенью 1895 года по инициативе Ленина марксистские кружки Петербурга объединились в петербургский «Союз борьбы за освобождение рабочего класса», который стал осуществлять синтез научной теории социализма с массовым рабочим движением.

В ночь с 8 (20) на 9 (21) декабря 1895 года Ленин и его соратники по «Союзу борьбы» были арестованы и заключены в тюрьму. Владимир Ильич написал «Проект и объяснение программы социал-демократической партии», ряд статей и листовок, подготавливал материалы к своей книге «Развитие капитализма в России». В феврале 1897 года Ленин был сослан на три года в село Шушенское Минусинского округа Енисейской губернии. За революционную деятельность к ссылке была приговорена и Н. К. Крупская, ставшая его женой. Вообще, первые известные увлечения Владимира Ульянова противоположным полом относятся ко времени его учебы в Петербурге; прежде, в Симбирске, он, видимо, почти не общался с женщинами (не из семейного круга), очень тяжело переживая смерть отца и брата и все скорбные перемены в жизни семьи.

В Петербурге Володя успешно ухаживал за молодой красавицей Аполлинарией Якубовой, подругой Ольги Ульяновой по Высшим женским курсам. В 1894 году у них был роман, и, по воспоминаниям сестры Владимира, Анны, чувство между ними оставалось еще в 1897 году, когда Ленин отправлялся в сибирскую ссылку. Володя называл Аполлинарию Кубочкой. Когда он вышел из Дома предварительного заключения, та ждала его у ворот тюрьмы, «бросилась к нему, целовала его, смеясь и плача одновременно» (так запомнила события Анна Ульянова).

Но матримониальный интерес к Ульянову проявляла не одна Якубова. Когда в декабре 1895 года Владимир оказался в Доме предварительного заключения, вместе с Якубовой под окнами тюрьмы стояла и Надежда Крупская.

Многие считают сибирскую свадьбу Ленина и Крупской политическим ходом. Анна Ульянова указывает, что это Надежда Константиновна предложила Владимиру сочетаться браком, когда тот отправился в ссылку. Вначале он ответил отказом, но потом, примерно в конце 1897 года, согласился.

Действительно Ленин любил Крупскую или видел в ней только хорошего, верного товарища, который помогал ему в его революционной борьбе? К тому же известно, что он был поклонником Чернышевского, штудировал его роман «Что делать?». Возможно, и свою семейную жизнь он хотел строить по примеру Кирсанова и Веры Павловны. Как бы то ни было, они поженились и прожили вместе всю жизнь. И даже когда у Ленина начал развиваться роман с Арманд и Крупская хотела «устраниться», чтобы не мешать счастью близкого человека, он не отпустил ее.

Был Владимир Ильич, конечно, личностью отнюдь не однозначной и, соответственно, воспринимался современниками по-разному. Бертран Рассел называл его интеллектуальным аристократом, Сталин – горным орлом, а вот что писал о нем Александр Куприн после первой короткой встречи с этим человеком: «Ночью, уже лежа в постели, без огня, я опять обратился памятью к Ленину, с необычной ясностью вызвал его образ и испугался. Мне показалось, что на мгновение я как будто бы вошел в него, почувствовал себя им.

„В сущности, – подумал я, – этот человек, такой простой, вежливый и здоровый, – гораздо страшнее Нерона, Тиверия, Иоанна Грозного. Те, при всем своем душевном уродстве, были все-таки люди, доступные капризам дня и колебаниям характера. Этот же – нечто вроде камня, вроде утеса, который оторвался от горного кряжа и стремительно катится вниз, уничтожая все на своем пути. И при этом – подумайте! – камень в силу какого-то волшебства – мыслящий! Нет у него ни чувств, ни желаний, ни инстинктов. Одна сухая, непобедимая мысль: падая – уничтожаю“».

В ссылке Ленин продолжал поддерживать контакт с революционерами, много писал. 29 января (10 февраля) 1900 года, после окончания ссылки, он выехал из Шушенского. В феврале 1900 года Ленин поселился во Пскове, где вел большую работу по организации газеты (он считал, что важнейшим средством для создания марксистской партии в России должна стать общерусская нелегальная политическая газета), создал для нее опорные пункты в некоторых других городах. В июле 1900 года Ленин уехал за границу, где наладил издание газеты «Искра».

В 1900–1905 годах Ленин жил в Мюнхене, Лондоне, Женеве, набирал политический вес и в конце концов был признан лидером большевистской фракции социал-демократической партии.

В 1903 году состоялся II съезд РСДРП. На этом съезде завершился процесс объединения революционных марксистских организаций на идейно-политических и организационных принципах, разработанных во многом при участии Ленина. После съезда он развернул борьбу против своих основных внутрипартийных оппонентов.

Во время революции 1905 года Ленин приехал в Петербург, где руководил деятельностью ЦК и Петербургского комитета большевиков, готовил вооруженное восстание, возглавлял работу большевистских газет «Вперед», «Пролетарий», «Новая жизнь». Летом 1906 года, скрываясь от полиции, он переехал в Куоккала (Финляндия), а в декабре 1907 года вновь был вынужден эмигрировать в Швейцарию, затем, в конце 1908 года, – во Францию.

В 1909 году Ленина, ехавшего на велосипеде, сбил автомобиль. Владимир Ильич не пострадал, но несмотря на это, подал в суд на лихача-автомобилиста и, что интересно, процесс выиграл. В 1910 году в личной жизни Владимира Ульянова произошло событие, наложившее отпечаток на всю его жизнь. В Париже он встретил Инессу Арманд, в которую влюбился как мальчишка. Ему было 30, она была старше на шесть лет. Несмотря на возраст, она была еще очень красива, в отличие от Крупской, которая, по свидетельствам многих современников, никогда не была привлекательной, к тому же страдала базедовой болезнью.

В детстве и юности Инесса жила в России, где вышла замуж за Александра Арманда, родила ему пятерых детей. Затем их брак фактически распался – Инесса вступила в связь с братом мужа, Борисом. Именно он привлек ее к революционной деятельности. И если Борис быстро охладел к подрывной работе, то Инесса, напротив, не на шутку увлеклась. Она дважды была арестована, и, наконец, опасаясь ссылки в Сибирь, переехала из России в Европу. Несмотря на разрыв с мужем, она не испытывала материальных затруднений, так как Арманд продолжал регулярно пересылать ей деньги. Инесса некоторое время жила в Брюсселе, где даже посещала лекции в местном университете, затем переехала в Париж и примкнула к партии большевиков.

Знакомство с Лениным изменило и ее жизнь. Они стали часто появляться вместе на публике, Владимир окружил ее вниманием и заботой. Всем было ясно, что между ними развивается бурный роман. Так, французский социал-демократ Шарль Рапопорт вспоминал: «Ленин не спускал своих монгольских глаз с этой маленькой француженки».

Другой современник Ленина, Н. В. Вольский, в статье «Встречи с Лениным» писал: «…Инесса была превосходная музыкантша, она часто играла Ленину Sonate Pathetique Бетховена, а для него это голос Сирены. „Десять, двадцать, сорок раз могу слушать Sonate Pathetique, и каждый раз она меня захватывает и восхищает все более и более“, – говорил Ленин».

Ни у кого из знавших их не вызывало сомнений, что в 1910–1914 годах у Ленина и Арманд был роман.

С конца 1910 года в России снова начались волнения. В декабре 1910 года по инициативе Ленина в Петербурге стала издаваться газета «Звезда», 22 апреля (5 мая) 1912 года вышел сигнальный номер ежедневной легальной большевистской рабочей газеты «Правда». Для подготовки партийных работников в 1911 году организовали партийную школу в Лонжюмо, что под Парижем, в которой Ленин прочитал 29 лекций. В январе 1912 года в Праге Ленин участвовал в VI (Пражской) Всероссийской конференции РСДРП, изгнавшей меньшевиков из своих рядов и определившей дальнейшие стратегические и тактические задачи партии. В июне 1912 года Ленин переехал в Краков.

В годы Первой мировой войны (1914-1918) большевики во главе с Лениным вели активную антивоенную кампанию, выдвинув лозунг превращения империалистической войны в войну гражданскую.

Война застала Ленина в Поронине. 26 июля (8 августа) 1914 года он был арестован австрийскими властями и заключен в тюрьму в городе Новый Тарг, где Австрия и Германия предложили ему сотрудничество. Нельзя сказать, что он был завербован. Австро-Венгрия и Германия были заинтересованы в выходе Российской империи из войны и давали признанному революционному лидеру деньги на внутреннюю дестабилизацию в стране.

6 (19) августа Ленина освободили, 23 августа (5 сентября) он выехал в Швейцарию (в Берн), в феврале 1916 года переехал в Цюрих, где жил до марта (апреля) 1917 года. 3 (16) апреля 1917 года Ленин вернулся из эмиграции в Петроград: немецкие деньги не пропали даром, в России сложилась обстановка, благоприятная для переворота.

В июле 1917 года, после ликвидации двоевластия и сосредоточения власти в руках Временного правительства, был отдан приказ об аресте Ленина, и он вынужден был удариться в бега. До 8(21) августа 1917 года он скрывался в шалаше за озером Разлив, близ Петрограда, затем до начала октября – в Финляндии (Ялкала, Гельсингфорс, Выборг).

В начале октября Ленин тайно вернулся из Выборга в Петроград. В ночь с 24 на 25 октября большевики свергли Временное правительство и образовали свое – Совет народных комиссаров во главе с Лениным, ставшим его бессменным председателем. Первая попытка организованного покушения на Ленина произошла через полтора месяца после прихода большевиков к власти.

1 января 1918 года Ленин возвращался с митинга в Михайловском манеже, где выступал перед красноармейцами, уезжавшими на фронт. В 19.30, когда его автомобиль проезжал по Симеоновскому мосту, со стороны Фонтанки раздались выстрелы. Швейцарский социал-демократ Фриц Платтен, сидевший в автомобиле вместе с Лениным и его сестрой Марией, успел пригнуть голову Ленина, но сам был ранен в руку. Когда машина доехала до Смольного, ее кузов был весь продырявлен пулями. Некоторые из них прошли навылет, пробив переднее стекло.

Ни задержать, ни установить личности стрелявших чекистам не удалось. Террористы, а было их 12 человек, скрылись.

Часть нападавших в прошлом были царскими офицерами, часть – работниками полиции. Некоторым из них удалось выжить в Гражданской войне. Оказавшись в эмиграции, эти люди и поведали о подробностях покушения. Организовал его князь Д. И. Шаховской, выделивший для этого 500 тысяч рублей.

Через две недели после нападения на автомобиль Ленина В. Д. Бонч-Бруевичу доложили, что его просит принять солдат по фамилии Спиридонов, который желает сообщить информацию, имеющую государственную важность.

Солдат был тотчас же принят. Спиридонов представился как георгиевский кавалер и рассказал изумленному Бонч-Бруевичу, что ему поручено за вознаграждение в 20 тысяч золотых рублей выследить, а затем захватить или убить Ленина.

Бонч-Бруевич немедленно оповестил главу Чрезвычайной комиссии по обороне Петрограда Клима Ворошилова. Явившегося с повинной Спиридонова допросили. Выяснилось, что покушение готовилось «Союзом георгиевских кавалеров» Петрограда. Лишенные своих прежних почестей и привилегий, георгиевские кавалеры решили отомстить тому, кто уравнял их с обычными солдатами, предал забвению боевые заслуги, объявив войну с германцами чуждой интересам русского народа. В ночь на 22 января чекисты арестовали заговорщиков на их конспиративной квартире, расположенной на Захарьевской улице в доме № 14. При обыске были найдены винтовки, револьверы и ручные бомбы.

Началось следствие, но его ходу помешало наступление немцев на Петроград. Арестованные обратились с просьбой направить их на фронт, о чем Бонч-Бруевич доложил Ленину. На записке Бонч-Бруевича Ленин написал: «Дело прекратить. Освободить. Послать на фронт». Дальнейшая судьба участников «георгиевского заговора» неизвестна.

Еще одно покушение на жизнь Ленина, если его можно так назвать, произошло в январе 1919 года. Это было уже после переезда правительства из Петрограда в Москву.

Ленин ехал в Сокольники в автомобиле, в котором, помимо него, находились его сестра Мария, охранник Чабанов и заболевшая Крупская. Чабанов крепко держал в руках бидон с молоком, бывшим тогда в Москве большим дефицитом, чтобы оно не расплескалось.

По дороге неизвестные вооруженные люди дали знак шоферу остановиться. Приняв их за патруль, Ленин дал водителю распоряжение притормозить. Однако же это оказалась банда матерого рецидивиста Кошелькова.

Налетчики велели пассажирам покинуть машину. Фамилия в удостоверении, протянутом Лениным, была прочитана полуграмотным Кошельковым как «Левин», и это только укрепило его в мысли о том, что перед ним богатей, разъезжающий по Первопрестольной в собственном авто.

Бандиты высадили пассажиров и сами сели в машину. Кошельков прихватил с собой и удостоверение Ленина. Охранник, чьи руки были заняты бидоном, сопротивления оказать не сумел.

Конфуз получился преогромнейший. Дзержинский лично возглавил операцию по розыску Кошелькова. Вскоре его выследили, но бандиту удалось скрыться. Поймали его спустя некоторое время, однако живым он не дался.

Но конечно, самым громким и самым таинственным из всех покушений на вождя мирового пролетариата было покушение Фанни Каплан на заводе Михельсона 30 августа 1918 года. Из материалов уголовного дела № Н-200. «Показания С. К. Гиля. (Живет в Кремле. Шофер В. И. Ленина. Сочувствует коммунистам.) После окончания речи В. И. Ленина, которая длилась около часа, из помещения, где был митинг, бросилась к автомобилю толпа человек в пятьдесят и окружила его.

Вслед за толпой вышел Ильич, окруженный женщинами и мужчинами, и жестикулировал рукой… Когда Ленин был уже на расстоянии трех шагов от автомобиля, я увидел сбоку, с левой стороны от него, в расстоянии не более трех шагов, протянувшуюся из-за нескольких человек женскую руку с браунингом, и были произведены три выстрела, после которых я бросился в ту сторону, откуда стреляли. Стрелявшая женщина бросила мне под ноги револьвер и скрылась в толпе…

…Поправлюсь: после первого выстрела я заметил женскую руку с браунингом».

Тут сразу начинаются загадки. Во-первых, Каплан не умела обращаться с огнестрельным оружием, во-вторых, она очень плохо видела, а покушение было совершено уже затемно, в-третьих, само время покушения в разных, причем одинаково заслуживающих доверия источниках не совпадает, в-четвертых, что очень важно, не соответствуют пулевые отверстия на одежде и теле Ленина, в-пятых, следствие было проведено наспех, а сама Каплан почти сразу расстреляна (впрочем, в околоисторических кругах ходят упорные слухи о том, что ее неоднократно видели после смерти – живой и здоровой), в-шестых… Да очень много нестыковок! Одно только то, что на месте преступления нашли три гильзы, уже говорит о явной инсценировке. Напомним: Каплан стреляла из револьвера (!), у оружия этого типа при выстреле гильзы остаются в барабане.

По сей день ходят упорные легенды и о том, что Ленина-де отравили. И не кто-то там, а любимый вождь и учитель советского народа, товарищ Сталин. Иосиф Виссарионович, личность, конечно, одиозная, кроме того, после разоблачения культа личности на него принято вешать всех собак, но утверждать, что он приложил руку к смерти Владимира Ильича – это просто бред. Нет, не в том дело, что Сталин Ленина очень уважал – вряд ли бы его остановили личные мотивы. Просто на момент смерти Ленина в этом уже не было никакой необходимости. «Ленин умер, – писал В. Чернов. – Умер второй раз – физически. Духовно и политически он умер уже давно – по меньшей мере год назад. Мы уже давно привыкли говорить о нем в прошедшем времени».

Этот слух родился в 1930-е годы в русских эмигрантских кругах и обрел новую жизнь в советской прессе при Горбачёве. Некоторые с полной серьезностью утверждали, что Сталин для того поместил Ленина в мавзолей, чтобы предотвратить попытки произвести эксгумацию тела. Рассекреченные в конце 1989 года записи М. И. Ульяновой вроде бы подтвердили гипотезу. «Зимой 20–21, 21–22 годов В. И. чувствовал себя плохо. Головные боли, потеря работоспособности сильно беспокоили его. Не знаю точно когда, но как-то в этот период В. И. сказал Сталину, что он, вероятно, кончит параличом, и взял со Сталина слово, что в этом случае тот поможет ему достать и даст ему цианистого калия. Сталин обещал…»

Но архивы КПСС поистине неисчерпаемы! Спустя шесть лет после публикации сенсационных воспоминаний сестры Ленина всплыл еще один документ, имевший гриф «строго секретно», – записка Сталина, адресованная членам политбюро.

«В субботу 17 марта т. Ульянова (Н. К.) сообщила мне в порядке архиконспиративном просьбу Вл. Ильича Сталину о том, чтобы я, Сталин, взял на себя обязанность достать и передать Вл. Ильичу порцию цианистого калия. В беседе со мной Н. К. говорила, между прочим, что „Вл. Ильич переживает неимоверные страдания“, что „дальше жить так немыслимо“, и упорно настаивала „не отказывать Ильичу в его просьбе“. Ввиду особой настойчивости Н. К. и ввиду того, что В. Ильич требовал моего согласия (В. И. дважды вызывал к себе Н. К. во время беседы со мной и с волнением требовал согласия), я не счел возможным ответить отказом, заявив: „Прошу В. Ильича успокоиться и верить, что, когда нужно будет, я без колебаний исполню его требование“. В. Ильич действительно успокоился.

Должен, однако, заявить, что у меня не хватит сил выполнить просьбу В. Ильича, и вынужден отказываться от этой миссии, как бы она ни была гуманна и необходима, о чем и довожу до сведения членов П. Бюро ЦК.

21 марта 1923 г. И. Сталин».

Почему же Ленин обратился с этой просьбой именно к Сталину? Ответ мы находим в записках Марии Ильиничны, которые были рассекречены в 1989 году: «Потому, что брат знал его как человека твердого, стального, чуждого всякой сентиментальности. Больше ему не к кому было обратиться».

Так дал или не дал Сталин яду? С одной стороны, вроде бы не давал, а с другой, так хочется, чтобы данное Ленину согласие выглядело не естественным стремлением сократить безмерные страдания несчастного и больного человека, а желанием ускорить развязку.

А умирал Ленин очень тяжело. Еще 10 марта 1923 года у него случился удар. Правую сторону тела парализовало полностью, он лишился речи, его мучили страшные головные боли. Позже он научился произносить несколько коротких слов: «вот–вот», «идите» и т. п. Чаще всего он повторял «вот-вот», меняя интонацию и тем выражая свои чувства. В таком состоянии он просуществовал еще почти год. Нередко, особенно оставшись в одиночестве, Ленин плакал. Его лечащий врач В. Осипов писал: «Иногда на глазах Владимира Ильича появлялись слезы. Человеку было нелегко…»

20 января 1924 года Крупская читала ему решения XIII партконференции, в которых резко осуждался Троцкий. Это означало тот самый раскол в партии, которого Ленин больше всего опасался. «Когда Владимир Ильич стал, видимо, волноваться, —вспоминала Крупская, – я сказала ему, что резолюции приняты единогласно». На самом деле они были приняты большинством голосов. На следующий день, 21 января, состояние Ленина резко ухудшилось. В 18 часов 50 минут того же дня он скончался.

Без вины виноватая? Каплан Фанни Ефимовна (Ройдман Фейга Хаимовна)

В Москве 30 августа 1918 года на заводе Михельсона было совершено покушение на председателя Совнаркома Владимира Ильича Ленина. Ленин получил два пулевых ранения, кроме него, была ранена кастелянша Петропавловской больницы Попова. На месте преступления по подозрению в покушении на убийство арестована Каплан Фанни Ефимовна.

Материалы уголовного дела № Н-200. Возбуждено 30 августа 1918 года. Из показаний С. Н. Батулина (помощника военного комиссара 5-й Московской советской пехотной дивизии). «…Подойдя к автомобилю, на котором должен был уехать тов. Ленин, я услышал три резких сухих звука, которые я принял не за револьверные выстрелы, а за обыкновенные моторные звуки. Вслед за этими звуками я увидел толпу народа, до этого спокойно стоявшую у автомобиля, разбегавшуюся в разные стороны, и увидел позади кареты автомобиля тов. Ленина, неподвижно лежавшего лицом к земле. Я понял, что на жизнь тов. Ленина было произведено покушение. Человека, стрелявшего в тов. Ленина, я не видел. Я не растерялся и закричал: „Держите убийцу тов. Ленина!“. И с этими криками выбежал на Серпуховку, по которой одиночным порядком и группами бежали в различном направлении перепуганные выстрелами и общей сумятицей люди.

…Позади себя, около дерева, я увидел с портфелем и зонтиком в руках женщину, которая своим странным видом остановила мое внимание. Она имела вид человека, спасающегося от преследования, запуганного и затравленного. Я спросил эту женщину, зачем она сюда попала. На эти слова она ответила: «А зачем вам это нужно?». Тогда я, обыскав ее карманы и взяв ее портфель и зонтик, предложил ей пойти за мной. В дороге ее спросил, чуя в ней лицо, покушавшееся на тов. Ленина: «Зачем вы стреляли в тов. Ленина?», на это она ответила: «А зачем вам это нужно знать?», что меня окончательно убедило в покушении этой женщины на тов. Ленина. В это время ко мне подошли еще человека два-три, которые помогли мне сопроводить ее. На Серпуховке кто-то из толпы в этой женщине узнал человека, стрелявшего в тов. Ленина. После этого я еще раз спросил: «Вы стреляли в тов. Ленина?». На это она утвердительно ответила, отказавшись указать партию, по поручению которой она стреляла…

…В военном комиссариате Замоскворецкого района эта задержанная мною женщина на допросе назвала себя Каплан и призналась в покушении на жизнь тов. Ленина.

30 августа 1918 г.»

Из показаний Ф. Каплан. (Допрос вели нарком юстиции Д. Курский, член коллегии наркомата юстиции М. Козловский, секретарь ВЦИК В. Аванесов, зам. председателя ВЧК Петерс, зав. отделом ВЧК Н. Скрыпник.)

«Курский. Где вы взяли оружие?

Каплан. Не имеет значения.

Курский. Вам его кто-нибудь передал?

Каплан. Не скажу.

Курский. С кем вы связаны? С какой организацией или группой?

Каплан. (Молчит.)

Курский. Повторяю, с кем вы связаны?

Каплан. Отвечать не желаю.

Курский. Связан ли ваш социализм со Скоропадским?

Каплан. Отвечать не намерена.

Курский. Слыхали ли вы про организацию террористов, связанную с Савинковым?

Каплан. Говорить на эту тему не желаю.

Курский. Почему вы стреляли в Ленина?

Каплан. Стреляла по убеждению.

Курский. Сколько раз вы стреляли в Ленина?

Каплан. Не помню.

Курский. Из какого револьвера стреляли?

Каплан. Не скажу. Не хотела бы говорить подробности.

Курский. Были ли вы знакомы с женщинами, разговаривавшими с Лениным у автомобиля?

Каплан. Никогда их раньше не видела и не встречала. Женщина, которая оказалась раненной при этом событии, мне абсолютно не знакома.

Петерс. Просили вы Биценко провести вас к Ленину в Кремль?

Каплан. В Кремле я была один раз. Биценко никогда не просила, чтобы попасть к Ленину.

Курский. Откуда у вас деньги?

Каплан. Отвечать не буду.

Курский. У вас в сумочке обнаружен железнодорожный билет до станции Томилино. Это ваш билет?

Каплан. В Томилино я не была.

Петерс. Где вас застала Октябрьская революция?

Каплан. Октябрьская революция застала в Харькове, в больнице. Этой революцией я осталась недовольна. Встретила ее отрицательно. Большевики – заговорщики. Захватили власть без согласия народа. Я стояла за Учредительное собрание и сейчас стою за него.

Петерс. Где вы учились? Где работали?

Каплан. Воспитание получила домашнее. Занималась в Симферополе. Заведовала курсами по подготовке работников в волостные земства. Жалованье получала (на всем готовом) 150 рублей в месяц.

Петерс. Стреляли в Ленина вы? Подтверждаете?

Каплан. Стреляла в Ленина я. Решилась на этот шаг в феврале. Эта мысль назрела в Симферополе. С тех пор готовилась к этому шагу.

Петерс. Жили ли вы до революции в Петрограде и Москве?

Каплан. Ни в Петрограде, ни в Москве не жила.

Скрыпник. Назовите полностью свое имя, отчество и фамилию.

Каплан. Меня зовут Фанни Ефимовна Каплан. По-еврейски мое имя Фейга.

31 августа 1918 г.». Конец документа.

«Протокол осмотра места покушения на убийство т. Ленина на заводе Михельсона 30-го августа 1918 г.

2-го сентября 1918 г. мы, нижеподписавшиеся Яков Михайлович Юровский и Виктор Эдуардович Кингисепп, в присутствии председателя заводского комитета зав. Михельсон т. Иванова Николая Яковлевича и шофера т. Степана Казимировича Гиля, совершили осмотр места покушения на председателя Совнаркома т. Ульянова-Ленина.

Выход из помещения, где происходят митинги, один. От порога этой двустворчатой двери до стоянки автомобиля 9 (девять) сажен. От ворот, ведущих на улицу, до места, где стоял автомобиль, 8 саж. 2 фута (до передних), 10 саж. 2 фута (до задних) колес автомобиля.

Стрелявшая Фанни Каплан стояла у передних крыльев автомобиля со стороны хода в помещение для митингов.

Тов. В. И. Ленин был ранен в тот момент, когда он был приблизительно на расстоянии одного аршина от автомобиля, немного вправо от дверцы автомобиля.

Место стоянки автомобиля, пункты, где стояла Каплан, тов. Ленин и М. Г. Попова, изображены на фотографическом снимке.

Недалеко от автомобиля нами найдено при осмотре четыре расстрелянных гильзы, приобщены к делу в качестве вещественных доказательств. Места их нахождения помечены на фотографических снимках (4, 5, 6, 7). Находка этих гильз несколько впереди стрелявшей объясняется тем, что таковые отскакивали от густо стоявших кругом людей, попадали ненормально несколько вперед.

К настоящему протоколу осмотра приобщаются: план строения Московского снарядного и машиностроительного завода А. М. Михельсона, 4 фотографических снимка, изображающих три момента покушения, и само здание, в котором происходил митинг.

В. Кингисепп, Я. Юровский».

3 сентября 1918 года Фанни Каплан была расстреляна.

Дело, казалось бы, простое. Убийца схвачен на месте преступления, вины своей не отрицает – прямо мечта следователя какая-то. Но… Очень много в деле этих «но».

Фейга Ройдман родилась в 1898 году в Одессе в семье еврейского учителя и получила домашнее образование. Еще в отрочестве примкнула к анархистско-коммунистической террористической организации, где ей было поручено совершение убийства киевского губернатора.

20 декабря 1906 года она приехала в Киев, где остановилась в гостинице Киссельмана. 22 декабря бомба, приготовленная для губернатора, взорвалась прямо в ее апартаментах. Осколками были ранены коридорная горничная и сама Каплан. Жандармы тотчас же взяли Фанни под стражу и произвели дознание. «По-еврейски мое имя Фейга, – показала она на допросе. – Всегда звалась Фаня Ефимовна. До 16 лет жила под фамилией Ройдман, а с 1906 года стала носить фамилию Каплан». Под этой фамилией ее и судили. 30 декабря она была приговорена военно-полевым судом к смертной казни, но по молодости лет (ей было всего 16) повешение заменили бессрочной каторгой.

В Киевской губернской тюремной инспекции на нее был составлен статейный список № 132.

«Имя, отчество, фамилия или прозвище и к какой категории ссыльных относится? – Фейга Хаимовна Каплан. Каторжная. Куда назначается для отбытия наказания? – Согласно отношения главного тюремного управления от 19 июня 1907 г., за № 19641, назначена в ведение военного губернатора Забайкальской области для помещения в одной из тюрем Нерчинской каторги. Следует ли в оковах или без оков? – В ручных и ножных кандалах. Может ли следовать пешком? – Может. Требует ли особо бдительного надзора и по каким основаниям? – Склонна к побегу. Состав семейства ссыльного. – Девица. Рост. – 2 аршина 3 1/2 вершка. Глаза. – Продолговатые, с опущенными вниз углами, карие. Цвет и вид кожи. – Бледный. Волосы головы. – Темно-русые. Особые приметы. – Над правой бровью продольный рубец сант. 2 1/2 длины. Возраст. – По внешнему виду 20 лет. Племя. – Еврейка. Из какого звания происходит? – По заявлению Фейги Каплан, она происходит из мещан Речицкого еврейского общества, что по проверке, однако, не подтвердилось. Какое знает мастерство? – Белошвейка. Природный язык. – Еврейский. Говорит ли по-русски? – Говорит. Каким судом осуждена? – Военно-полевым судом от войск Киевского гарнизона. К какому наказанию приговорена? – К бессрочной каторге. Когда приговор обращен к исполнению? – 8 января 1907 г.»

С момента ареста и до лета 1907 года Каплан содержалась в заключении в Киеве, затем была направлена отбывать наказание на Нерчинскую каторгу: в Мальцевскую женскую тюрьму, затем в Акатуй. Летом 1908 года у Каплан резко ухудшилось зрение – она начала слепнуть. Три года спустя ее направили на лечение в Читу, а затем в Иркутск.

Электротерапия частично возвратила ей зрение, после чего Каплан вернули в Акатуй. 3 марта 1917 года по личному распоряжению министра юстиции Временного правительства А. Ф. Керенского ее и других бессрочниц освободили. Выйдя на свободу, Фаня направилась в Москву, где временно остановилась у своей знакомой по каторге – левой эсерки А. С. Пигит. В мае или июне 1917 года Каплан отправили на лечение в Дом каторжан в Евпаторию. Осенью 1917 Фаня уехала в Харьков, где в клинике известного офтальмолога, профессора Л. Л. Гиршмана ей сделали операцию на глаза.

В это время Каплан считала себя ортодоксальной анархисткой-коммунисткой, полностью поддерживая внутреннюю и внешнюю политику Временного правительства; соответственно, приход большевиков к власти она встретила, мягко говоря, без восторга.

Перебравшись в Москву, она стала одним из организаторов террористической группировки эсерского толка. По некоторым данным, она поддерживала отношения с руководителями московской организации левых эсеров А. Биценко и А. Пигит.

И наконец, наступило 30 августа 1918 года. По сей день не утихают споры о том, стреляла Каплан в Ленина или нет. Большинство исследователей склоняется к тому, что не стреляла, хотя, вероятно, в покушении каким-то образом участвовала.

В ночь на 1 сентября 1918 года по все тому же делу о покушении на Ленина в Москве был арестован британский консул Брюс Локкарт. ВЧК очень хотела взвалить вину за покушение на международный империализм в лице одного из лучших английских разведчиков. В шесть часов утра к нему в камеру втолкнули Фанни. Увы, чекистов ждало разочарование: знакомы Каплан и Локкарт не были.

Впоследствии тот опишет в мемуарах Фанни так: «Ее спокойствие было неестественным. Она подошла к окну и, склонив подбородок на руку, смотрела сквозь окно на рассвет. Так она оставалась неподвижной, безмолвной, покорившейся, по-видимому, своей судьбе до тех пор, пока не вошли часовые и не увели ее прочь».

По официальной версии, Каплан расстреляли 3 сентября 1918 года, однако многие утверждают, что встречали ее в различных тюрьмах и намного лет позже.

Насчет самого покушения также ходят различные слухи. В настоящее время мало кто сомневается в том, что это была умелая инсценировка, развязавшая большевикам руки для террора против своих политических соперников и поднявшая личную популярность Владимира Ильича. Так или иначе, но вряд ли всю правду об этом деле мы когда-нибудь узнаем.

Уже в наши дни Генеральная прокуратура Российской Федерации постановила «…возбудить производство по вновь открывшимся обстоятельствам дела Ф. Е. Каплан (Ройдман). Из материалов уголовного дела № Н-200 (Н означает не реабилитированные) по обвинению Каплан…» вытекает, что «…следствие в 1918 году проведено поверхностно, не назначались судебно-медицинская и баллистическая экспертизы, не допрошены свидетели и потерпевшие, не произведены другие следственные действия, необходимые для полного, всестороннего и объективного расследования обстоятельств совершенного преступления».

Чекист 7-го разряда. Феликс Эдмундович Дзержинский

Железный Феликс...

Не священник, не святой писал эти слова. Писал это сестре своей Альдоне руководитель ВЧК-ОГПУ-НКВД Феликс Эдмундович Дзержинский.

Родился он 30 августа 1877 года в имении Дзержиново Ошмянского уезда Виленской губернии, в семье мелкопоместного шляхтича. Детство Феликса, вполне обыкновенное, прошло в деревне. Его брат, Игнатий Дзержинский, так вспоминает об этих годах: «Любимым развлечением Феликса было также хождение на высоких ходулях. Это требовало смелости и ловкости, так как в нашу задачу часто входила ходьба на ходулях даже через корову!

…Весело нам было во время еды. Единственно, бедный Феликс иногда был невеселый, видя перед собой не любимую им тарелку овсяной каши. А когда был уже взрослым, часто говорил, что единственная пища, которую он не любит, – это овсяная каша.

…Брат Станислав часто охотился на птиц и зверей. Наш Феликс не принимал участия в охоте, слишком любил он свободу этих лесных жителей. Наоборот, ловля белок и затем их выращивание составляло ему большое удовольствие».

Рано оставшись без отца, Феликс воспитывался теткой, баронессой Софьей Пиляр фон Пильлау, которая определила его на учебу в Виленскую гимназию. Учился Феликс, прямо скажем, неважно: в первом классе остался на второй год, а восьмой не окончил, получив на руки свидетельство, сообщавшее, что «Дзержинский Феликс, имевший от роду 18 лет, вероисповедания католического, при удовлетворительном внимании и удовлетворительном же прилежании показал следующие успехи в науках: „Закон Божий – „хорошо“, логика, латинский язык, алгебра, геометрия, физика, история, французский – „удовлетворительно“, а русский язык и греческий язык – «неудовлетворительно“.

Брат Дзержинского, Игнатий, писал: «Эпилогом его пребывания в гимназии было шумное событие, происшедшее между ним и учителем Мазиковым, обвинившим Фелека в краже книги из библиотеки гимназии. Это событие окончилось тем, что Феликс в присутствии учащихся сказал по адресу учителей содержавшие истинную правду слова: „Не только ты, Мазиков, сволочь, но и все вы, учителя, являетесь мерзавцами…“ Такой вот революционный порыв… Впрочем, еще за год до этого события, в 1895 году, Дзержинский вступил в литовскую социал-демократическую организацию в Вильно, примкнув к ее левому крылу.

В 1897 году он уже вел революционную работу в Каунасе, издавал на польском языке нелегальную газету «Ковенский рабочий» и в этом же году был арестован. Дзержинский в свои 20 лет, по мнению сотрудников Охранного управления, выраженному документально, «имел очень наглый вид». Тогда он еще очень сильно отличался от созданного советской пропагандой и потому привычного нам образа железного человека. Вот так вспоминала о нем жена его брата, Станислава Дзержинская: «Приехал он однажды инкогнито под видом старшего брата, инженера Казимира, который в то время имел уже значительную лысину. Каково же было удивление нашей домашней работницы, когда она увидела густой чуб Фелека. Но наибольший интерес проявился у моего лысеющего кузена, который начал расспрашивать Фелека о средстве для роста волос. Тогда Фелек со всем остроумием дал следующий рецепт: „На ночь смазывать кожу на голове нефтью с луком“, что кузен немедленно и сделал при большом негодовании своей жены».

В августе 1898 года Дзержинского сослали в Вятскую губернию, где он должен был прожить три года, но Феликса Эдмундовича такой расклад не устроил, и в августе 1899 года он бежал из ссылки – поступок не особенно героический: тогда многие бежали.

Суд и ссылка ничему не научили молодого революционера. Он прибыл в Варшаву и вступил в социал-демократическую организацию, очень быстро после этого разгромленную. В январе 1900 года Дзержинского вновь арестовали и после двухлетнего заточения сослали на пять лет в Вилюйск. До Вилюйска он, правда, не доехал – был оставлен по болезни в Верхоленске, откуда в июне 1902 года бежал обратно в Варшаву.

Столь героическое поведение не могло не остаться незамеченным, и в 1903 году, на IV съезде Социал-демократической партии Королевства Польского и Литвы, проходившем в Берлине, Дзержинского избрали в члены Главного правления СДКПиЛ. Попутно он подвизался в военно-революционной организации РСДРП. В 1905 году Феликс Эдмундович возглавил грандиозную первомайскую демонстрацию, проходившую в Варшаве, а в июле этого же года прямо на Варшавской партийной конференции снова был арестован, правда, в октябре попал под амнистию и вышел на свободу.

На IV съезде РСДРП, проходившем в 1906 году, он познакомился с Лениным. На этом же съезде Дзержинского ввели в редакцию Центрального органа РСДРП. В этом качестве он вел активную партийно-революционную деятельность в Петербурге и Варшаве, участвовал во II конференции РСДРП, за что в декабре того же 1906 года и был арестован.

В 1907 году, когда Дзержинский все еще находился в местах не столь отдаленных, его заочно избрали в ЦК РСДРП, а в мае этого же года освободили под залог. Ненадолго. В апреле 1908 года его снова арестовали, а в августе 1909 года выслали на вечное поселение в Сибирь.

«Вечное поселение» продлилось недолго: уже в конце 1909 года Дзержинский совершил побег и направил свои стопы в Берлин. Заключения и скитания отрицательно сказались на здоровье железного Феликса, врачи диагностировали у него туберкулез, и Дзержинский отправился на лечение в Швейцарию, что, впрочем, не мешало ему вести активную подпольную работу. Потом, в январе 1910 года, партия направила его лечиться на остров Капри, откуда в марте он уехал в Краков – на сей раз уже работать, а не лечиться.

В 1910-1912 годах Дзержинский вел работу в партийных организациях Варшавы, Ченстохова, Домбровского района. В сентябре 1912 года его арестовали в очередной раз и заключили в Варшавскую цитадель. В апреле 1914 года этого матерого рецидивиста отправили на каторгу. Три года, что называется, от звонка до звонка, он просидел в Орловском каторжном централе, что не охладило его революционного пыла. И вот в 1916 году его снова осудили – на сей раз приговор строже: 6 лет каторги.

На каторгу он, правда, не попал. В связи с Февральской революцией Дзержинского из Бутырской тюрьмы выпустили. В общей сложности он отсидел 9 лет, 2 месяца и 3 дня.

Во время Октябрьского переворота Дзержинскому, к тому времени уже члену Военно-революционного комитета, поручили осуществление связи между Смольным и повстанческими отрядами. 7 (20) декабря 1917 года Дзержинский по предложению Ленина был назначен председателем ВЧК.

Феликс Эдмундович более чем оправдал это назначение. Несомненен факт, что власть большевики смогли удержать во многом благодаря ему. Он фактически создал ВЧК – эту тайную полицию – на пустом месте, возвел ее в ранг могущественной спецслужбы международного класса, добился высокого профессионализма ее работников.

Не случайно он не согласился с идеей подослать наемного убийцу к лидеру эсеров, известному контрреволюционеру Борису Савинкову. Дзержинский был твердо уверен, что его организация вполне способна доказать вину Савинкова и взять его под стражу.

Немалую роль в победе социализма в отдельно взятой стране сыграл и «красный террор», не дававший недовольным поднять голову. Вот некоторые документы на эту тему.

Борьба со спекуляцией, искусственно раздувавшей и поддерживавшей товарно-продовольственный дефицит, также была одной из приоритетных задач ВЧК.

Выше уже упоминались невыразимо трогательные слова Дзержинского в письме к сестре Альдоне: «…Любовь к ближнему, к своим, эта вечная тоска в сердце каждого живущего к красоте, могуществу и гармонии – велит нам искать выхода и спасения также в самой жизни – и дает этот выход. Раскрывает человеческое сердце всем ближним, не только ближним, открывает его глаза и уши – и дает ему силы громадные и уверенность в победе. …А когда придет час конца собственной жизни – можно спокойно отойти без отчаяния, не боясь смерти, благословляя жизнь, и с молитвой в душе к Нему и всем возлюбленным». Такая вот неоднозначность натуры, видите ли… Убивайте с добрыми глазами.

Ко всему прочему, был Феликс Эдмундович чрезвычайно скуп, порою вплоть до смешного. Например, в записке своему верному секретарю он пишет: «Т. Герсону. Мне в квартире нужен шкаф-библиотека. Достаньте или у нас (ГПУ) или в ВСНХ. Платить мне не удастся – поэтому на казенный счет. 26. 2. 25 г.». Помилуйте, нарком не может себе купить шкаф…

Так что Дзержинского можно считать одним из основоположников славной советской чиновничьей традиции забирать домой с работы все, что приглянулось: от предметов обстановки до ножниц и гвоздей.

Оставаясь в авангарде борьбы с преступностью и контрреволюцией, Феликс Эдмундович совмещал эту свою обязанность с должностью наркома путей сообщения (с 1921 года) и председателя ВСНХ СССР (с 1924 года).

С должностью народного комиссара путей сообщения, вернее, с пребыванием на этой должности Дзержинского связана прелюбопытнейшая история. Общеизвестно, что подозрительный Феликс прямой лести не терпел.

С другой стороны, «слуги народные» успешно восприняли от чиновников Российской империи грибоедовский «грех чинопочитания», а посему, естественно, стремились проявить личную преданность особо важным персонам. Товарищу Дзержинскому со станции Москва III было направлено такое приветственное послание:

К вышеприведенному документу прилагались

Между прочим, 7-й разряд был самым высоким и присваивался крайне редко.

20 июля 1926 года Дзержинский умер. В тот день он проснулся в обычное время и, не позавтракав, уехал в ОГПУ, где дал необходимые распоряжения. Затем Феликс Эдмундович поехал в Большой Кремлевский дворец на совместное заседание ЦК и ЦИК, где выступил с горячей и крайне эмоциональной речью.

После выступления Дзержинский почувствовал сильную боль в сердце и ушел в соседнюю комнату полежать на диване. Через три часа, дома, Дзержинский упал без сознания. В 16 часов 40 минут врачи констатировали смерть…

В это время в его приемной находились Рерихи с посланием правительству России от Махатм. Послание никем и никогда получено не было.

Умер Дзержинский сам или ему «помогли», сказать трудно: доводы есть у обеих сторон, спорящих об этом. Ясно одно: со смертью Железного Феликса начался новый раунд внутрипартийной борьбы за власть, низвергнувший Троцкого и вознесший на вершину Сталина.

Роковая женщина. Коллонтай Александра Михайловна

Ваня Драгомиров, молодой человек лет восемнадцати, пустыми глазами смотрел в окно, за которым тихо накрапывал теплый майский дождик. Вечерело. «Она меня не любит… Нет, не любит… Она отдает предпочтение этому жалкому типу, этому филистеру, пижону… Пусть так. Ах, Александра, зачем Вы так жестоки? Мне нет жизни без Вас, нет света, нет солнца, лишь Ваша благосклонная улыбка – один лишь мимолетный взгляд Ваш – радуют меня. Я готов, как щенок, бегать за вами, радостно повизгивая и виляя хвостом, когда Вы обращаете на меня свой взор, а Вы… Нет, определенно жизнь закончена».

Потянув на себя ящик стола, Драгомиров извлек из него пистолет и положил рядом с собой.

«Зачем мне жизнь без нее? – спросил он себя. – Никчемная, пустая жизнь. Будь счастлива с ним, Александра, а я… Я более не встану на пути вашего парадиза».

Глубоко вздохнув, как перед прыжком в холодную воду, Ваня схватил пистолет и приставил его ствол к своей груди. «Прощай», – шепнули его губы, и Драгомиров нажал на спусковой крючок.

А за окном буйно расцветала весна и зеленели молодые майские листья. Дождь усилился. Смеркалось.

Причину раннего ухода из жизни Вани Драгомирова звали Александра Домонтович, и была она в свои 16 лет чудо как хороша. Дочь генерала Генштаба Михаила Домонтовича, богатая наследница родового имения старинного дворянского рода, красавица и умница, она была завидной невестой. Ее постоянно окружали воздыхатели, один другого лучше, что, несомненно, льстило ей, однако взбалмошная девчонка дарила надежду многим, ничего не обещая никому.

Она не была бессердечна и тяжело переживала смерть Драгомирова. Чтобы дочь забылась и отвлеклась, отец отправил ее с матерью в Ялту. Там девушка продолжала блистать и на одном из балов поразила сердце 40-летнего адъютанта Александра III Тутомилина до такой степени, что вечером он уже просил ее руки. Александра отказала, шокировав родителей и весь свет безразличием к столь блестящей партии. Чуть позже она повергла родителей в шок еще раз, заявив, что влюблена в своего двоюродного брата и выйдет замуж за него, и ни за кого иного.

Владимир Коллонтай, молодой офицер, едва начавший службу, по мнению родителей, никоим образом не подходил на роль опоры, покровителя и, главное, узды для их ненаглядной дочери (история показала, что они были совершенно правы). Генерал Домонтович вызвал родственника для беседы и прямо ему заявил: «Простите и забудьте. Вы Александре Михайловне не пара».

И все же их свадьба состоялась. Через два года, но состоялась. Противодействие родителей только подстегнуло Александру Михайловну, и она добилась своего. Правда, под венец она шла вся в слезах: за несколько дней до свадьбы ее бывший учитель словесности, тайно влюбленный в Александру Михайловну, попытался покончить с собой. Его, правда, в отличие от Драгомирова, удалось спасти.

Брак Александры и Владимира был счастливым. Муж боготворил ее, отец помогал деньгами, вскоре после свадьбы родился сын, Михаил, но… Как всегда, есть «но». Александру Михайловну заел быт. Ведение домашнего хозяйства ничего, кроме скуки и раздражения, ей не приносило, а нянчиться с маленьким ребенком было просто выше ее сил. Конечно, можно было блистать в свете, ходить в театры и на концерты, если бы Коллонтай не была к подобному времяпровождению абсолютно безразлична.

Нет, музыку она любила, но далеко не всякую. Как и многие интеллигентные люди того времени, Коллонтай рассматривала музыку с точки зрения ее целесообразности для «бедного, угнетенного русского народа», как его, совершенно непонятно с какой стати, называли революционерствующие нигилисты из хороших семей. «А будут ли будущие поколения любить Шопена? Люди воли, борьбы, действия, смогут ли они наслаждаться размагничивающей лирикой Шопена, этим томлением души интеллигентов конца XIX и начала XX века? Полюбят ли 17-ю прелюдию и 4-й вальс те, кто победит капитализм и культуру эксцентричного буржуазного мира? Едва ли... Мне не жалко Шопена, пусть его забудут, лишь бы дать трудовому человечеству возможность жить, как подобает человеку с большой буквы».

В общем, скучно ей было. Однако же, одержимая жаждой самореализации и наделенная неуемной энергией, Александра Михайловна просто не могла не найти выхода из сложившегося тупика. Для начала, как и многие, Коллонтай завела любовника – Александра Саткевича, бывшего товарищем ее мужа. И не было в этом ничего аморального. Легче назвать тех из представительниц высшего общества, что не имели хотя бы одного воздыхателя, довольствуясь только мужем, чем тех, количество любовников которых перевалило за десяток. Все было в пределах нравов и существующей морали.

Затем Александра Коллонтай познакомилась с дочерью одного из крупнейших адвокатов города Петербурга – Еленой Дмитриевной Стасовой. Отец ее специализировался на политических процессах, кроме того, сей достойный муж предоставлял свой дом для собраний нелегалов-марксистов, в круг которых входила и его дочь.

Коллонтай с головой ушла в революционную деятельность, наконец-то найдя свою цель – борьба с социальным неравенством. Конечно, супружеская жизнь не могла соперничать в ее сердце с жизнью общественной, и Александра Михайловна постаралась объясниться с мужем. Владимир Коллонтай понял или сделал вид, что понял «души прекрасные порывы» своей благоверной, согласился с тем, что пока она не может быть ни женой, ни хозяйкой в доме. Взяв сына и няню, Александра переехала в Питер, где снимала квартиру.

Она пыталась писать статьи, но, обладая пусть и неплохим образованием и развитым интеллектом, Коллонтай не имела достаточных познаний в специализированной области, каковой являлось учение Маркса.

Тогда она убедила родителей в необходимости продолжения образования за границей и осенью 1898 года уехала в Европу, оставив своего сына на отца и мать. Перед отъездом она написала письмо мужу. «Ночью, – вспоминала она позже, – я горько плакала, обливая слезами твердую вагонную подушку, и мысленно звала мужа. За что я наношу ему такую обиду и такой удар!.. Я знала, что еду не на время и что мой отъезд означает действительно конец нашего брака».

Отличное знание языков и материальная обеспеченность помогли ей легко адаптироваться. В Цюрихе она ходила на лекции профессора Геркнера – известного в то время экономиста, что дало ей возможность разрабатывать серьезные темы.

Очень скоро статьи Коллонтай начали печатать солидные и влиятельные журналы. Молодая, эффектная, общительная, энергичная Александра Михайловна умела добиться своего. Помогали и новые знакомства. В Берлине она познакомилась с Розой Люксембург, Карлом Либкнехтом и Карлом Каутским, в Париже – с супругами Лафарг, а также с Георгием Плехановым.

Одной из основных тем ее работ было соединение темы революционной с темой освобождения женщин от социального гнета, неравенства с мужчинами. Коллонтай считала нужным изменить, а то и отменить институт семьи. Она полагала, что женщины, не стесненные обязанностями по отношению к мужу и детям, могли бы направить освободившуюся энергию на переустройство общества, став едва ли не локомотивом революции. О детях, рожденных в «свободной любви», по ее мнению, должно заботиться государство, воспитывая их в духе идей победившего пролетариата. В том, что прекрасная половина человечества желает этого освобождения, Александра Михайловна не сомневалась: «Не думайте, что женщина так крепко держится за свои ложки, плошки и горшки». Не держится, верно. Однако и по себе людей судить не стоит.

Выступая на VIII съезде РКП(б), она убеждала: «Не бойтесь, будто мы насильно разрушаем дом и семью… Если мы разъясняем значение социалистического воспитания, говоря, что такое детские колонии, трудовые коммуны, матери спешат к нам с детьми, несут их к нам в таком количестве, что мы не знаем, куда их поместить…» Такой радикализм озадачивал даже Ленина. Он не только не поддержал Александру Михайловну, но и настоял на том, чтобы поправка к новой программе партии о борьбе «за исчезновение замкнутой формы семьи», которую предлагала Коллонтай, была отклонена.

Кто знает, может быть, это являлось одной из причин, что толкнули Александру в объятия оппонента Ленина, экономиста-аграрника Петра Маслова. Он был умным и интересным собеседником, к тому же, несмотря на то что был женат, Маслов безумно влюбился в Коллонтай. Их связь продолжалась до 1911 года, когда Александра Михайловна решила сменить Маслова на будущего члена ВЦИК Александра Шляпникова. То, что он был моложе Коллонтай на 13 лет, ни его, ни ее абсолютно не волновало.

В тот же период она дала развод мужу, который давно уже жил с другой женщиной, воспитывавшей сына Александры Михайловны.

После смерти родителей она, не умея, да и не желая заниматься имением в Малороссии, продала его и начала зарабатывать на жизнь чтением лекций. Красавица, умница, умеющая себя подать, эффектная женщина, она произвела фурор. Ее обожали и ненавидели – из Швеции вообще выслали за пропаганду, но равнодушным она не оставляла никого.

В 1917 году, после отречения Николая II, Ленин вызвал Коллонтай в Петроград. Для нее это был еще и повод избавиться от поднадоевшего Шляпникова. «...Меня прямо пугает мысль о физической близости. Старость, что ли? Но мне просто тяжела эта обязанность жены. Я так радуюсь своей постели, одиночеству, покою. Если бы еще эти объятия являлись завершением гаммы сердечных переживаний... Но у нас это теперь чисто супружеское, холодное, деловое... если бы он мог жить тут как товарищ!.. Но не супружество! Это тяжело», – так записала она в своем дневнике. И тут же добавила: «17 мая 1917 года (4 мая по русскому стилю). 26 лет назад в этот день я пережила первое горе. В этот день застрелился Ваня Драгомиров».

В Петербурге пламенную революционерку арестовали – не сразу, конечно, она еще успела поагитировать – и поместили в Кресты, а затем в Выборгскую женскую тюрьму. Ненадолго. Выпущенную под залог «героиню» избрали в ЦК ВКП(б).

Исполком Петроградского совета направил Коллонтай на агитацию матросов Балтийского флота, где она встретила новую любовь – председателя Центробалта Павла Дыбенко. Любовь была горячая, страстная и взаимная (узнав о том, что она «спуталась с матросней», один из партнеров по балам, офицер, пустил себе пулю в лоб).

В марте 1918 года «члена РКП(б), наркома по морским делам товарища Дыбенко Павла Ефимовича, беспричинно сдавшего Нарву», арестовали. Коллонтай, всегда утверждавшая примат общественных интересов над личными, оставила все свои принципы и грудью встала на его защиту. «Счастье мое! Безумно, нежно люблю тебя! Я с тобой, с тобой, почувствуй это! Я горжусь тобою и верю в твое будущее. То, что произошло, до отвращения подло, самое возмутительное – несправедливость. Но ты будь покоен, уверен в себе, и ты победишь темные силы, что оторвали тебя от дела, от меня. Как я страдаю, этого не скажешь словами. Но страдает лишь твоя маленькая Шура, а товарищ Коллонтай гордится тобою, мой борец, мой стойкий и верный делу революции товарищ...» Заметим, что это письмо адресовалось «государственному преступнику», «врагу рабоче-крестьянской России».

Коллонтай в качестве протеста написала заявление об отставке с поста наркома государственного призрения, вышла за Дыбенко замуж и на правах законной супруги взяла его на поруки. Дыбенко был оправдан.

Семейной их жизнь назвать сложно. Его постоянно направляли в командировки, ее тоже. Встречи их, эпизодические, случайные, потому и были так дороги обоим.

А тем временем вышла очередная статья Александры Михайловны, прославившая ее имя больше, чем все написанное ранее, вместе взятое. Суть статьи сводилась к тому, что в «свободном от буржуазной морали обществе человек имеет полное право удовлетворять свои половые потребности с той же легкостью, с какой он способен выпить стакан воды». Впрочем, на Дыбенко эта теория, похоже, не распространялась. Найдя в его кармане любовные записки от двух разных женщин, Коллонтай закатила ему грандиозный скандал. Дыбенко выстрелил себе в сердце, но выжил, так как пуля попала в орден.

Измены Александра Михайловна не простила. Роман между ней и Дыбенко был закончен.

Понимая, что ее агитация уже никому не нужна, а теория «стакана воды» отклика в обществе не находит (ну разве что в виде негласного лозунга «Комсомолка не может отказать комсомольцу», что, согласитесь, не одно и то же), Коллонтай попросила направить ее на работу за рубеж. Она стала первой в мире женщиной-послом. С 1923 года она – полпред и торгпред СССР в Норвегии, в 1926 году – в Мексике, с 1927 года Коллонтай – полпред в Норвегии, а в 1930–1945 годах – посланник и посол в Швеции.

Александра Михайловна умерла, не дожив до своего 80-летия всего пять дней, и хотя отношения с сыном ей наладить так и не удалось, любовь внука согрела ее последние годы.

Хронический эмигрант. Лев Давидович Троцкий

Мексика. 24 мая 1940 года. 03.45 пополуночи.

Приближался рассвет. Воздух был влажный и тяжелый, всю ночь стояла невыносимая духота, но ближе к утру заметно посвежело. Несколько мрачных, невыспавшихся полицейских, что охраняли подступы к вилле Особо Важной Персоны – VIP, почетного гостя Республики, с трудом пытались сдержать зевоту и мрачно поглядывали на часы, ожидая конца смены.

Неожиданно ночную тишину разорвал звук моторов. Он приближался с каждой минутой, становясь все сильнее, нарастая и усиливаясь.

«Какого дьявола? – буркнул один из охранников, передергивая затвор винтовки. – Кому по ночам не спится?»

Из-за поворота показалось несколько автомобилей с погашенными фарами. Они резко затормозили перед полицейским постом, и из них появились люди в полицейской и военной форме, которые направились к охранникам. Впереди вышагивал плотный мужчина в форме майора.

Полицейские убрали оружие и вытянулись по стойке смирно.

– Разрешите доложить, синьор майор… – начал было доклад командир наряда и умолк, уставившись в дуло револьвера, направленного ему в лоб. Несколько человек уже разоружали его подчиненных.

– Молчать и не двигаться! – прошипел ему кто-то в ухо, вытаскивая пистолет из кобуры и вынимая винтовку из омертвевших пальцев. Майор со своими людьми проследовал к воротам виллы и резко, требовательно постучал в калитку. Маленькое окошко в двери открылось, и майор что-то негромко сказал. Тяжелые ворота беззвучно отворились, и два десятка солдат и полицейских ринулись внутрь, мгновенно обезоружив охрану и открыв огонь по дверям и окнам спальни и кабинета. Гулко загрохотал пулемет.

Спустя несколько минут, разрядив все стволы и отстреляв пулеметную ленту, нападавшие спешно погрузились в свои машины и скрылись, оставив безоружную полицию и стражу возносить благодарственные молитвы всем святым за то, что остались живы.

Из окон дома показался дым.

Утром на место происшествия явились агенты тайной полиции во главе с ее грозным шефом, Леонардо Санчесом Саласром. Хозяин виллы, невысокий пожилой брюнет с сединой в волосах и небольшими голубыми глазами, разгневанно смотревшими на синьора Саласрома из-под пенсне с толстыми линзами, чрезвычайно развитыми лобными костями над висками, казавшимися зачатками рогов, и всклокоченной козлиной бородкой встретил шефа тайной полиции во дворе. Губы под жидкими усами, опущенными концами вниз, были сжаты столь плотно, что казались тонкой линией.

– Нападение совершил Иосиф Сталин с помощью ГПУ… Именно Сталин, – резко бросил он в лицо синьору Леонардо.

– Разберемся, – буркнул тот в ответ. – Надеюсь, никто не пострадал?

– Сева… Мой внук легко ранен.

Следствие с удивлением пришло к выводу, что по спальне было выпущено более 200 пуль, однако ни хозяин виллы, ни его супруга не пострадали. «Уж не сам ли он это все затеял?» – усмехнулся один из экспертов.

«Как только началась стрельба», – давал показания потерпевший, – «жена столкнула меня на пол и прикрыла своим телом. Мы оказались между окном и кроватью, что нас, видимо, и спасло. Пули били в стены, потолок, рикошетили и попадали в кровать».

«Он обречен», – доложил правительству Саласром.

Утро 20 августа 1940 года предвещало тихий и солнечный день. Пожилой хозяин виллы поднялся рано, покормил кроликов, разведением которых не на шутку увлекся в последнее время, полил кактусы – еще одну свою слабость – и принялся за работу. С утренней почтой пришло долгожданное письмо о том, что Хоттонгская библиотека Гарвардского университета в Бостоне наконец получила на хранение и использование его рукописи. Перед обедом его занятия прервал известный адвокат Ригальт, пришедший в связи с делом о покушении 24 мая.

В половине шестого, как всегда, старый хозяин отложил все дела и вновь направился к кроликам. Его супруга, немолодая уже женщина со следами былой красоты на лице, вышла на балкон и глубоко вздохнула – денек выдался хлопотный. Ее взгляд сразу привлек кто-то незнакомый, шедший к ее супругу. Одет он был в хороший, дорогой костюм, на голове его была шляпа, а через согнутую в локте руку переброшен плащ. Незнакомец заметил хозяйку и стал подходить к балкону. Лишь когда он снял головной убор, приветствуя ее, она узнала посетителя.

– Здравствуйте, Жасон, – улыбнулась она жениху одной из секретарш мужа. – Почему Вы в шляпе и с плащом? Погода такая солнечная…

– Да, но Вы знаете, это ненадолго, может пойти дождь, – гость как-то стушевался и направился к кроличьим домикам.

– А статья Ваша готова?

– Да, готова, – стесненным движением, не отрывая руки от туловища и прижимая плащ, Жасон вынул бумаги.

– Странный он сегодня какой-то, – пробормотала под нос хозяйка и тотчас же забыла о посетителе.

С неохотой закрыв дверцы кроличьих домиков и сняв рабочие перчатки, хозяин виллы спросил у Жасона, желает ли он дать прочитать свою статью ему. Гость ответил утвердительно, и они прошли в кабинет.

Старик расположился в кресле и приступил к чтению рукописи, принесенной посетителем на правку. Тот положил плащ на стол и расположился чуть сбоку и сзади. Спустя 3–4 минуты, когда хозяин углубился в чтение, Жасон осторожно извлек из кармана плаща ледоруб, зажмурился и обрушил его на голову хозяина. Ужасный, душераздирающий вопль разнесся по всей вилле. Старик вскочил, бросился на своего убийцу и укусил его за руку.

Охрана появилась мгновенно. Телохранители схватили Жасона и начали его избивать. В кабинет ворвалась хозяйка и застыла, как громом пораженная. Ее муж стоял с опущенными руками. Ярко-голубые глаза резко выделялись на окровавленном лице.

– Что делать с ним? Они его убьют, – растерянно произнесла она.

– Нет… убивать нельзя, надо заставить его говорить, – с трудом, медленно произнося слова, проговорил хозяин.

– Я должен был это сделать! Они держат мою мать! Я был вынужден! Убейте сразу или прекратите бить! – закричал окровавленный Жасон.

В этот же миг машина с незаглушенным двигателем, стоявшая недалеко от ворот виллы, сорвалась с места и скрылась за ближайшим поворотом.

Гость Республики прожил в больнице еще 26 часов. Удар поразил важные участки мозга, но врачи, все еще надеясь на чудо, продолжали упорно бороться за жизнь хозяина виллы. Через 2 часа после покушения тот впал в кому.

Когда перед операцией медсестры начали разрезать на старике окровавленную одежду, он собрал последние силы и прошептал нагнувшейся к нему жене: «Я не хочу, чтобы они меня раздевали… Я хочу, чтобы ты меня раздела…»

Таковы были последние слова Льва Давидовича Троцкого (Бронштейна), одного из основных создателей советской власти в России, этой же властью из России изгнанного и в конце концов уничтоженного. Ему было 60 лет.

Лейба Бронштейн родился в семье зажиточного крестьянина 25 октября (7 ноября) 1879 года. У порядком обрусевших евреев Давида и Анны Бронштейн это был уже пятый ребенок.

Когда ему исполнилось 7 лет, родители привели его в еврейскую частную школу, располагавшуюся в деревне Громоклей. Учился он плохо, но нельзя сказать, что это происходило из-за лени или отсутствия способностей. Просто ему, вольнолюбивому ребенку, выросшему в деревне, было неимоверно трудно приспособиться к строгим правилам ортодоксальной еврейской школы. К тому же он почти не знал иврит (дома он слышал смесь русского, иврита и украинского), а преподавание в школе велось именно на нем. Тяги к изучению Торы он тоже не проявил. Лев просто не мог понять, зачем ему это нужно.

Зато в школе он научился читать и писать по-русски и стал помогать отцу вести конторские книги. Ему это не очень-то нравилось, но куда деваться… Зато родители очень гордились его попытками писать стихи. Когда в доме бывали гости, Лёве приходилось читать свои сочинения. Он отлично сознавал, что стишки его никуда не годятся, мучительно стыдился, краснел, однако же родители умели настоять на своем.

Анна Бронштейн желала, чтобы ее сын получил хорошее образование (тот отнюдь не возражал). Она обратилась за помощью к своему племяннику, одному из крупнейших издателей юга России, Моисею Филипповичу Шпенцеру.

Жена Моисея Филипповича, Фани, помогла Лёве Бронштейну в подготовке к экзаменам, и в 1888 году он поступил в подготовительный класс Одесского реального училища Святого Павла, славившееся своими высококвалифицированными преподавателями.

Во втором классе его исключили из училища – он выступил против самодурства учителя французского, и был восстановлен только благодаря ходатайству влиятельных родственников. Впоследствии Лев Давидович назвал эту свою эскападу «мой первый революционный порыв».

Бронштейн был первым учеником в классе. Он охотно изучал учебные дисциплины, попросту не понимая, как этого можно не хотеть, не желать читать книги, не понимать предметы. К однокашникам он относился с чувством некоторого превосходства (это отношение к окружающим осталось с ним на всю жизнь), был пареньком очень самоуверенным. К тому же он был наделен привлекательной, броской внешностью, его пронзительные голубые глаза, густая шапка черных волос, правильные черты лица, отменный вкус и хорошие манеры не могли не бросаться в глаза окружающим. Однако, будучи популярным, он не имел близких друзей.

Под влиянием своего дяди Шпенцера, большого либерала, он увлекся литературой и европейской культурой, с которой тогда был знаком лишь по книгам.

Каникулы Лейба Бронштейн проводил дома, в деревне. Дома было уютно, хорошо, но… скучно. «Между мною и тем, с чем было связано детство», – вспоминал он впоследствии, – «встало стеной нечто новое. Все было и то, и не то. Вещи и люди казались подмененными. Конечно, за год кое-что изменилось на деле. Но гораздо больше изменился мой глаз».

В 1896 году Лев переезжает в Николаев, чтобы продолжить обучение в седьмом классе реального училища, где уже жил его старший брат Александр.

Полученные знания позволяли еще удержаться на месте первого ученика, однако на самом деле учебу он забросил, потянувшись к общественной жизни. Позже он определит этот год как «начало своей революционной деятельности».

Поселился он в семье друзей, где было два взрослых сына, подпавших под влияние социалистических идей. Именно они познакомили его с неким чехом, Швиговским Францем Францевичем, садовником, арендовавшим сад. У того собирался кружок молодежи, придерживавшийся народнических мотивов. Правда, один из членов кружка – Александра Львовна Соколовская – являлась сторонницей марксизма. Лев вступал с ней в споры, хотя Маркса еще не читал, но постоянно их ей проигрывал. Они находились в перманентной ссоре, раздражаясь на нежелание оппонента уступить, – нашла, что называется, коса на камень, а в результате у них завязался роман.

В то же время отец и сын Бронштейны разругались в пух и прах. Давид Бронштейн настаивал на разрыве Льва с его новыми знакомыми и в результате отказал ему в финансировании. Тогда Лев поселился в коммуне Швиговского, насчитывавшей 6 человек, где изучал книги либералов, распространял нелегальную литературу и оттачивал мастерство оратора.

Несколько месяцев спустя Троцкий пошел на мировую с родителями, однако им пришлось смириться с тем, что сын вырос и власть над ним они потеряли.

Училище было закончено, и Лев поехал в Одессу, начал учебу на математическом факультете Одесского университета. Он и его николаевские товарищи принимали участие в революционной деятельности. Первые сходки происходили в трактире «Россия», затем, с ростом количества участников встреч, были перенесены на природу.

Образовалось два кружка. Один, под псевдонимом Львов, вел Бронштейн, другой – Соколовская. За год образовалось около дюжины таких кружков, объединенных в «Южнорусский рабочий союз». Название для организации предложил тот же Троцкий.

28 января 1897 года Бронштейна первый раз арестовали. «Союз» был разгромлен. В административном порядке (то есть без суда), Бронштейн и три его товарища по «Союзу» отправляются в 4-летнюю ссылку, остальные, среди них и Соколовская, – на меньшие сроки.

В пересыльной тюрьме Троцкий и Соколовская решили пожениться. Ни семья Соколовских, ни власти не возражали. Возражал Бронштейн-старший. Брак в столь юном возрасте, да еще с женщиной старше него на 6 лет, к тому же революционеркой, представлялся этому почтенному paterfamilias бредом и дикостью. Добился он, впрочем, немногого – отсрочки. После совершеннолетия Троцкого он и Соколовская вступили в законный брак в одной из камер Бутырской тюрьмы.

В мае 1900 года супруги поселились в селе Усть-Кут Иркутской губернии. В этом же году у них родилась старшая дочь, Зина. Тогда же Лев Давидович познакомился с Дзержинским и Урицким.

В это время Троцкий много читал, в том числе Маркса и Ленина, писал под псевдонимом Антид Ото (от итальянского «антидот» – «противоядие») статьи для иркутской газеты «Восточное обозрение».

Ближе к лету 1902 года он переехал в Верхоленск, откуда совершил побег. В то время его младшей дочери было только 4 месяца (Соколовская, впрочем, против побега мужа не возражала). О своем побеге Бронштейн впоследствии писал так: «Я без приключений сел в вагон… В руках у меня был Гомер, в русских гекзаметрах Гнедича. В кармане – паспорт на имя Троцкого, который я сам вписал наудачу, не предвидя, что оно станет моим именем на всю жизнь. Я ехал по сибирской линии на запад». В Самаре он вступил в искровскую организацию Г. М. Кржижановского, где проявил себя талантливым журналистом, за что и заработал кличку Перо. Затем Троцкого вызвал в Лондон сам Ленин, желая использовать его талант писателя и публициста (а Лев Давидович действительно был весьма талантлив и плодовит в этом плане) в издании «Искры».

В это время Бронштейн-Троцкий работал много, усердно и эффективно: писал статьи, выступал с докладами, участвовал в митингах лондонских рабочих, вел переписку с основными лидерами социал-демократической партии в Европе.

В 1902 году у него начинается роман с революционеркой Натальей Седовой, которая вскоре оставляет ради него мужа, после чего Троцкий прерывает связь с Соколовской.

В 1903 году его навещают в Париже родители и благословляют этот его союз. Впрочем, к чести Бронштейнов, необходимо заметить, что они всю свою жизнь помогали Соколовской и их со Львом Троцким дочерям.

Седова родила Троцкому двух сыновей – Льва и Сергея, записанных на фамилию матери. Впрочем, советский паспорт Троцкого был выписан на ту же фамилию.

В июле-августе он принимает активное участие в работе II съезда РСДРП, где его пути с Лениным временно расходятся. Съезд раскалывает партию на большевиков и меньшевиков. Ленин становится во главе первых, Троцкий оказывается в стане вторых, однако уже в 1904 году он ссорится с их лидерами и самоустраняется от внутрипартийной борьбы, переехав в Мюнхен, где начинает выступать с лекциями и рефератами.

Самоотстранение его длилось недолго. После событий 9 января 1905 года в Питере он отправился в Россию. Прибыв в столицу, он развернул кипучую деятельность: Троцкий участвовал в совещаниях забастовочных комитетов, писал яростные прокламации, заполнившие весь Петербург.

В апреле 1905 года были схвачены многие социал-демократы, а 1 мая за участие в демонстрации арестовали и сослали в Тверь его жену (Н. И. Седову). Троцкий бежал в Финляндию, но и там продолжал писать, пересылая свои работы в Петербург.

Отлично зная, что его разыскивает охранка, он отправляется обратно в «Северную Венецию», когда там началась всеобщая октябрьская политическая стачка. Избранный под фамилией Яновского заместителем Совета рабочих депутатов, он активно участвует в его работе почти с самого момента создания Совета, с ним приходится считаться даже правительству.

Однако 3 декабря 1905 года Совет в полном составе был арестован. Следствие и слушания по делу Совета, на которых Троцкий много и пламенно выступал, продолжались почти год. 17 октября 1906 года Троцкого приговорили к вечной ссылке в Восточную Сибирь, с лишением всех гражданских прав. Учитывая то, что все ожидали для него вечной каторги, приговор оказался более чем мягким.

По дороге ему вновь удается бежать. На станции Самино под Петербургом он встречается с Седовой, откуда они вместе едут в Финляндию. С помощью Ленина он находит убежище. В местечке Огльбю, что под Гельсингфорсом, он пишет книгу «Туда и обратно», где повествует о своем зимнем побеге из-за полярного круга. На полученный гонорар Троцкий эмигрирует в Западную Европу, участвует в работе V съезда РСДРП и Штутгартского конгресса II Интернационала. В октябре 1907 года он поселяется в Вене.

Следующие 10 лет он ведет активную политическую, литературную и журналистскую работу, побывав даже военным корреспондентом «Киевской мысли» во время Балканской войны 1912–1913 годов. Одновременно с этим он продолжает поддерживать старые и заводит новые знакомства среди европейских революционеров, неуклонно набирая политический вес и ведя непрекращающуюся борьбу с большевиками. В этот период, особенно в 1910–1913 годах, Ленин имел привычку отзываться о Троцком не иначе как о Балалайкине, подлейшем карьеристе, кляузнике, ликвидаторе, и награждал его другими, не менее «лестными» эпитетами. В свою очередь Троцкий с 1913 по 1914 год отправил в печать столько гадостей про Ленина и большевиков, сколько не написал и не наговорил за всю оставшуюся жизнь.

1 августа 1914 года Германия объявила войну России, и Троцкий бежал в Швейцарию, а затем отправился во Францию в качестве корреспондента все той же «Киевской мысли», попутно ведя антивоенную пропаганду в социал-демократической газете «Наше слово».

В результате вспыхнувшего в Марселе бунта газету закрыли, а Льва Давидовича отправили в Испанию, откуда его опять же выслали, на сей раз в Нью-Йорк. Там он активно участвовал в выпуске большевистской газеты «Новый мир», однако при первых известиях о Февральской революции в России немедленно отправился на родину.

В Петрограде Троцкого приняли без особой радости, однако, памятуя о его заслугах в 1905 году, ввели в исполком Петроградского совета с правом совещательного голоса. Тогда-то и состоялось его примирение с Лениным и началось сближение с большевиками, закончившееся тем, что он возглавил орган переворота в столице – Военно-революционный комитет, фактически подготовив восстание в Петрограде.

В ночь с 24 на 25 октября, то есть ко дню рождения Льва Давидовича, Зимний дворец был взят, а власть в столице перешла к большевикам. С этого момента и на долгие годы Троцкий стал вторым человеком после Ленина, в России ему даже был предложен пост председателя Совета народных комиссаров, от которого он, правда, отказался. Кстати, название «народный комиссар» предложил именно он.

Троцкий просил направить его на руководство советской печатью, но вместо этого получил должность наркома внутренних дел, а затем три месяца стоял во главе советской дипломатии. Именно ему мы в немалой степени обязаны Брестскому, или, по словам Ленина, «похабным», мирным договором.

Суть проблемы состояла в том, что правительство Германской империи не желало заключать мир на условиях существовавшего до войны status quo, что не удивительно – часть земель Российского государства уже была у него в руках. Претендуя на территорию общим размером в 150 квадратных километров, Германия и Австро-Венгрия выдвинули требования о независимости Украины, Польши, Литвы и части Латвии, на что Советы идти не желали. Переговоры зашли в тупик.

10 февраля 1918 года, надеясь на поддержку со стороны германского пролетариата, Троцкий выступил с беспрецедентным в истории дипломатии заявлением, из которого следовало, что война прекращается, армия демобилизуется, а мир не подписывается. Делегации Германии и Австро-Венгрии были в шоке. На вялую фразу о том, что в таком случае война будет продолжена, Троцкий ответил: «Пустые угрозы» – и покинул зал.

18 февраля военные действия возобновились, революции в странах Тройственного союза не произошло, и мир был заключен даже на более жестких условиях. Германия аннексировала Прибалтику, Польшу, часть Белоруссии, Закавказья и получила контрибуцию в 6 миллиардов марок и обязательство России демобилизовать армию и флот. 9 марта 1918 года Совнарком принял отставку Троцкого с поста наркома иностранных дел.

14 марта того же года Троцкий был назначен председателем Высшего военного совета, а 6 апреля – еще и наркомом по морским делам. Человек совершенно невоенный, Троцкий проявил себя на этой должности более чем хорошо. Он, конечно же, не был полководцем, хотя неоднократно лично принимал участие в боях, однако же организатор он был превосходный, и честь создания Красной армии из аморфной революционно-добровольческой массы принадлежала именно ему. За личную доблесть при обороне Петрограда в 1919 году Троцкий был награжден орденом Красного Знамени.

С 1920 года, передав руководство армией профессиональным военным (а множество царских офицеров смогли вступить в ряды Красной армии лишь благодаря ему), Троцкий занимается подъемом разрушенной экономики. Действует он жестко и даже жестоко, насаждает «казарменный социализм», строит тоталитарный режим в стране, при этом пытаясь развивать культуру и искусство как он их понимал. Именно тогда были заложены первые камни в фундамент соцреализма. С другой стороны, именно Троцкий беспощадно боролся с алкоголизмом, сквернословием, пережитками в семье, наркоманией, хамством. В это время Троцкий много читает, закладывая основу своей огромной библиотеки, часто посещает театры и выставки. Вместе с тем он является одним из яростнейших гонителей церкви.

В 1922 году в связи с болезнью Ленина обостряется внутрипартийная борьба. Троцкий выступает против бюрократии в лице Зиновьева, Каменева и Сталина (который искренне ненавидел Бронштейна с первой их встречи), однако, считая себя как еврея неподходящей кандидатурой, отказывается от предложения Ленина стать его заместителем.

Не совсем понятно поведение Троцкого в этот период. Он то вступает в активную борьбу со Сталиным, то бездействует в решающие моменты, ссылаясь на несуществующие болезни. Осенью 1925 года его выводят из состава политбюро, а в ноябре 1927 года Троцкого исключают из партии.

В ноябре 1928 года он был арестован и сослан в Алма-Ату, 10 февраля 1929 года выслан в Турцию вместе с женой и сыном Львом. Сергей, его младший сын, остался в СССР, где в конце концов был расстрелян.

53 месяца он прожил на Принкипо – небольшом островке в Мраморном море. Все это время он мечтал переехать в Европу, однако ни одна страна не желала принять опального революционера – его просто боялись.

В 1935 году в СССР начинаются громкие политические процессы. Зиновьев и Каменев дают показания, что их лидером и вдохновителем являлся Троцкий. Сезон охоты на Льва Давидовича и его родственников открылся.

9 января 1937 года Троцкий переезжает в Мексику, где его встречают с распростертыми объятиями. Он по-прежнему много пишет и издается по всему миру, его критика советской власти все так же беспощадна. Правда, семейная жизнь проходит не столь уж и безоблачно, однако же Наталья Седова находит в себе силы простить мужу интрижки на стороне.

В 1938 году в Париже был отравлен сын и главный помощник отца – Лев Седов. По некоторым данным, руку к этому приложил его (Седова) ближайший помощник, некто Этьен Збровский, вероятно, бывший советским разведчиком. Усыновленный Львом Сева, сын Зинаиды Бронштейн, дочери Троцкого от первого брака, переезжает к дедушке.

К 1940 году Льва Троцкого загнали в угол и обложили со всех сторон. Он укрепил виллу, поставил вокруг здания вооруженную охрану, но все оказалось тщетным.

24 мая 1940 года он и жена чудом выжили при нападении вооруженных людей, а 20 августа произошла кровавая развязка – агент ГПУ добрался-таки до Льва Давидовича.

Это была классическая разведывательная операция, сорвавшаяся лишь в части побега исполнителя акции.

Убийца Троцкого, Хайме Рамон Меркадер дель Рио Эрнандес, родился 7 февраля 1913 года в Барселоне. Происходил он из богатой и известной семьи, однако воспитывался матерью, коммунисткой и впоследствии агентом НКВД.

Летом 1938 года в Париже Рамона, по «легенде» бельгийского коммерсанта Жака Морнара, знакомят с некоей гражданкой США, Сильвией Ангеловой-Масловой, ярой сторонницей троцкизма. Та сильно увлекается Рамоном, который обещает девушке, что женится на ней. Через Сильвию он выходит на контакт с ее родной сестрой, секретарем Троцкого, использует их, чтобы войти в доверие к старинным друзьям Льва Давидовича, супругам Росмер, которые и познакомили Меркадера с его будущей жертвой.

В феврале 1939 года Сильвия возвращается в США, а вскоре там появляется и Рамон под именем канадца Фрэнка Джексона. Смену имени и фамилии он объясняет попыткой уклониться от службы в армии. В начале 1940 года Сильвия приступает к обязанностям секретаря Троцкого.

Ангелова и Меркадер жили вместе, и никого не удивляло, что он постоянно подвозил Сильвию на работу на своем элегантном «бьюике». Нередко он и приезжал за ней. Со временем он примелькался и даже несколько раз побывал у Троцкого и Седовой в гостях.

И вот 8 августа 1940 года Меркадер просит Льва Давидовича отредактировать его статью, где критикуются «отступники» троцкистского движения М. Шахтман и Дж. Бернхайм. 20 августа он приносит статью на утверждение и, пока Троцкий ее читает, наносит свой роковой удар.

На суде Меркадер берет всю вину на себя – никакого ГПУ, никаких соучастников… «Легенда» проработана слабо, Рамон постоянно путается в показаниях, но никого так и не выдает.

Суд приговорил его к высшей мере наказания, по мексиканскому законодательству – 20 годам тюремного заключения. Отсидев срок в весьма суровых условиях, Меркадер приехал в СССР, где ему присвоили звание Героя Советского Союза. Некоторое время он работал в Институте марксизма-ленинизма при ЦК КПСС, участвовал в написании истории Испанской коммунистической партии, затем переселился на Кубу. Умер он в 1978 году и был похоронен в Москве, на Кунцевском кладбище.

Троцкого похоронили в саду дома, где он прожил последние годы. На его могиле был поставлен обелиск с серпом и молотом, над которыми написано: «Leon Trotsky». За обелиском установлен флагшток с приспущенным красным флагом. Это единственный памятник Льву Давидовичу, сохранившийся до наших дней.

Ровно через 50 лет после смерти Льва Давидовича его дом был превращен в музей.