Фарисея. Послесталинская эпоха в преданиях и анекдотах

РЕАБИЛИТАЦИЯ

В чём разница между материалистом и идеалистом! Идеалист верит в бессмертие души, материалист — в посмертную реабилитацию.

В 1956 году Михаила Светлова вызвали в МГБ. Пересматривали дело погибшего в лагере поэта. Следователь спросил:

— Вы знали этого человека?

— Да. Он был хорошим поэтом и настоящим коммунистом.

— Он был троцкистом, за это его и посадили.

— Нет, это я был троцкистом, — сказал Светлов. — А он был настоящим коммунистом.

Следователь попросил у Светлова пропуск, подписал и сказал:

— Идите, идите…

Теоретик ЛЕФа Сергей Третьяков, цельный, революционно настроенный человек, вырос в семье учителя. Друг Маяковского и Асеева, он всегда смеялся над их пристрастием к картам. В 1937 году его арестовали. В тюрьме он выбросился в лестничный проём.

В 1956 году был пересмотр приговора, вынесенного Третьякову. Оказалось, что в его деле нет никаких других материалов, кроме признания самого Третьякова: я, сын богатого помещика, проиграл всё состояние в карты и вынужден был стать иностранным шпионом.

Она пришла в камеру в тапочках и халате. Неделю плакала и молчала. Потом наконец заговорила и рассказала свою историю одной из соседок по камере — Марии Демченко.

Она полячка. В гражданскую войну пришла в Россию вместе с мужем, одним из руководителей армии, помогавшей восставшим крестьянам Галиции. В начале 30-х годов его расстреляли как польского шпиона. А через год она полюбила Агранова, заместителя наркома внутренних дел. В 1937 году его арестовали. Уходя, он говорил: это ошибка. Через несколько дней ей позвонили из тюрьмы и попросили срочно приехать, так как речь идёт о судьбе её мужа, и она в халате и тапочках поехала. Допрос длился сутки. Она должна была подтвердить, что её муж шпион. О её тело следователь гасил папиросы. Она плакала, но не соглашалась. Её повели к начальству. Войдя в комнату, она увидела нескольких человек, и главный из них показался ей знакомым. На этот раз с ней обращались предупредительно, выражали сочувствие и обещали помочь, если она соблюдёт Формальности и подпишет малозначащие бумаги. И вдруг она узнала в начальнике коллегу её мужа, бывавшего у них Дома, и бросилась к нему. Начальник оттолкнул её так, что на отлетела к стене. Её стали избивать, но она ничего не подписывала.

К следующему допросу тактику сменили. Ей сказали, что её муж пострадал из-за неё. У неё тёмное прошлое: первый муж расстрелян, и сама она подозревается в шпионаже. Если она возьмёт на себя всю вину, Агранов будет освобождён. В протоколе она может даже подчеркнуть, что он ничего не знал о её деятельности. Всё это она подписала.

Демченко, бывший директор Партиздата Украины и жена крупного партийного деятеля, осторожно объяснила Аграновой, что её обманули и, оговорив себя, она лишь усугубила положение мужа, так как он, заместитель наркома, зная о «деятельности» своей жены — а по логике органов не мог не знать, — молчал.

И тогда измученная женщина стала биться в железную дверь и требовать, чтобы ей вернули протокол. Её увели, а часа через два приволокли в камеру. Когда к ней вернулось сознание, она опять была у двери, и опять лежала без сознания, и так много раз.

Через неделю Демченко услали по этапу. Агранова дал ей платочек и сказала: «Это будет ваш талисман. Все мы, сидящие в этой камере, погибнем. Но вы должны жить и рассказать правду: что я и мой муж ни в чём не повинны». Демченко унесла этот платочек в ссылку. Через десять лет её выпустили. Она поселилась в Запорожье. Когда в 1947-её арестовали снова, квартирная хозяйка первым делом передала ей в тюрьму платочек Аграновой.

В 1954 году началась реабилитация. Муж Демченко когда-то был секретарём Киевского обкома, и Хрущёв работ у него инструктором. Она написала Хрущёву, и тот её пригласил и сам вернул ей партбилет. Он сказал: «Да, жалко многих хороших людей, — и назвал несколько знакомых имён. — Да, вот ещё личность была — Агранов. Вы его, наверное, не знали». Когда Демченко шла на приём, у неё и в мыслях не было рассказать об Аграновой, её собственный сын ещё не был реабилитирован… Но когда было упомянуто это имя, она уже не могла молчать.

Об одном не сказала Демченко. Что в 1922 году Агранов руководил в ОГПУ подготовкой процесса над эсерами, что он был противником свободной издательской деятельности и по поручению Феликса Эдмундовича занимался высылкой за рубеж цвета русской интеллигенции — Николая Бердяева, Питирима Сорокина, Фёдора Степуна, Николая Лосского и многих других, а также грузинских меньшевиков…

Когда ликвидировали лагерь, возникло много проблем. Кто теперь будет заготавливать лес? Куда девать армию охранников? Что делать со сторожевыми собаками? Но как ни сложно было ломать устоявшийся порядок, постепенно всё вошло в свою колею. Собак, например, раздали местному населению, и они хорошо прижились у новых хозяев. Но прошлое не уходит из жизни бесследно.

Первого мая, когда город вышел на демонстрацию, все волкодавы сорвались с цепей и выстроились вдоль колонн. Отогнать их было невозможно никакой силой. А когда демонстрация закончилась и колонны смешались, они стали свирепо бросаться на людей, загоняя их назад.

В 1957 году участник геологической партии Александр Сенкевич заблудился в горах Тувы. Лошадь вывела его к заброшенному прииску. Уже в полной тьме Сенкевич забрался на последний этаж самого высокого, трёхэтажного дома и уснул. Утром он обнаружил, что вся комната заставлена шкафами. В них хранились дела заключённых, отбывавших здесь свой срок. Дела были почти стандартные: сел по 58-й, работал, умер, либо: «расстрелян», либо: «переведён в другой лагерь».

Посадили Репку. Дедку за Репку. Бабку за Дедку. Дочку за Бабку. Внучку за Дочку. Жучку за Внучку. Кошку за Жучку. Мышку за Кошку… Так вот Мышку реабилитировали.

Руководитель Кабардино-Балкарии Бетал Калмыков с энтузиазмом проводил в своей республике сталинскую политику и уничтожил лучших представителей своего народа, в 1937 году погиб и сам. После смерти Сталина ему, как жертве репрессий, в Нальчике поставили памятник. И в течение нескольких дней в один и тот же час из довольно дальних мест к памятнику приходила собака. Садилась напротив и около часа яростно лаяла, потом спокойно уходила. Местные жители говорили, что это души убитых Калмыковым людей приводили сюда эту собаку.

Арабиста А. В. вызвали в НКВД и сообщили: «Ваш брат арестован за антисоветскую пропаганду. Он говорит, что товарищ Сталин был провокатором царской охранки». А. В. пожал плечами и сказал: «Раз брат говорит, значит, знает». Арабист последовал за братом и провёл в этих местах тридцать лет. Но сочувствия по поводу этого он не принимал. Он говорил: «Мы жили на свободе — говорили что хотели и не участвовали в подлостях. Это вы были в тюрьме».

Бывший работник ЦК, специалист по немецкой литературе Борис Сучков был арестован. Берия хотел получить от него материалы против шедшего в гору Суслова. Сучков материалов не дал. После XX съезда его освободили и с помощью Суслова он стал членом редколлегии журнала «Знамя».

Однажды, придя в редакцию, Сучков пожаловался:

— Ужасно болит голова.

Коллега предложил:

— Хотите, дам анальгин?

— Не поможет… Если бы вы знали, как они били меня по голове!

Как-то в начале 70-х годов Борис Сучков спросил Александра Кривицкого:

— Чего ты боишься больше всего?

— Боюсь оказаться немощным при ясном сознании, — ответил Кривицкий и замолчал.

Сучков сказал:

— Почему ты не спрашиваешь, чего же я боюсь больше всего?

— Сам скажешь: для того ты и заговорил об этом.

Директор Института мировой литературы АН СССР, член-корреспондент, доверенное лицо ЦК и руководства Союза писателей Сучков сказал:

— Я боюсь умереть в тюрьме.

…Есть метод беспривязного содержания скота. Участок пастбища огораживается проволокой, находящейся под невысоким напряжением. Животное подходит к проволоке и ощущает удар тока. Потом ток отключают, но рефлекс не исчезает: ни одно животное не пытается нарушить границы отведённого ему пространства.

Стою на почте, которая находится почему-то на втором этаже тюрьмы. Очередь длинная, душно, время тянется медленно. От усталости опираюсь рукой на какой-то предмет, оказавшийся чашей весов. Это замечает работник почты и поднимает крик. Меня арестовывают и обвиняют в том, что я пытался что-то украсть. Какая-то «тройка» из двух человек допрашивает меня. Объясняю, что я профессор и у меня нет никаких резонов что-либо красть, да и на весах ничего и не лежало, я непроизвольно облокотился. Один из следователей перебивает меня: «Как вы попали в тюрьму?» Всё поплыло в моём сознании. Действительно, как же я оказался в тюрьме? Мои судьи ушли. Я жду приговора и думаю: «Значит, когда я был на свободе, я тоже был в тюрьме, но не замечал этого. Я понял это только оказавшись арестованным. Наверное, эта почта обслуживает всех: и арестантов, и нет. Но ведь Гамлет говорил: „Весь мир тюрьма, и Дания худшее из её подземелий“. Может, я живу в этой Дании, если не могу отличить свободу от неволи, почту, связывающую людей, и тюрьму, отгораживающую человека от остальных…»

Как же глубоко в подсознание вошла несвобода, если снятся такие кафкианские сны.

В 1964 году за публикацию своих книг на Западе арестовали писателей Андрея Синявского и Юлия Даниэля. Я был в числе шестидесяти двух писателей, подписавших протест против этой неосталинской акции. В начале апреля 1966 года с трибуны XXIII съезда автор «Тихого Дона» клеймил авторов письма: «Мне стыдно не за тех, кто оболгал Родину и облил грязью всё самое светлое для нас. Они аморальны. Мне стыдно за тех, кто пытался и пытается брать их под защиту, чем бы эта защита ни мотивировалась. Вдвойне стыдно за тех, кто предлагает свои услуги и обращается с просьбой отдать им на поруки осуждённых отщепенцев… И ещё я думаю об одном. Попадись эти молдчики с чёрной совестью в памятные двадцатые годы, когда судили, не опираясь на строго разграниченные статьи Уголовного кодекса, а „руководствуясь революционным правосознанием“, ох, не ту меру наказания получили бы эти оборотни! А тут, видите ли, ещё рассуждают о суровости приговора». Съезд бурно и продолжительно аплодировал.

Когда я вспоминаю эти слова, мне трудно поверить, что сказавший их человек был автором «Тихого Дона», показавшим трагедию братоубийства в гражданской войне.

Удивил меня и директор Института мировой литературы Борис Сучков, сам побывавший в тюрьме. Он истерично на меня кричал, а потом объявил, что я уволен. Увольнение не состоялось — видимо, инстанции не хотели дополнительного шума. А разгадка непохожести Сучкова на самого себя, возможно, как раз в том, что, находясь на вершинах жизненного успеха и будучи законопослушным гражданином, он боялся умереть в тюрьме.

Хочется верить, что скоро нам перестанут сниться кафкианские сны и приходить в голову формула страха Сучкова.

Арестовали Синявского. Вызвали тень Сталина и спросили, что с ним делать.

— Это какой Синявский? Радиокомментатор?

— Нет, товарищ Сталин, литературовед.

— Зачем нам два Синявских?

— Выпустили Хемингуэя.

— Сейчас многих реабилитируют.

— За что получил семь лет?

— Ни за что.

— Врёшь. Ни за что меньше десяти не давали.

Фельетонист газеты «Правда» Рыклин рассказывал: «В начале 30-х годов состоялась встреча журналистов с руководителями партии и правительства. В конце её мы коллективно сфотографировались, и я был запечатлён рядом с вождём.

Шли годы, и шли аресты. Хранить фотографии врагов народа было опасно. И я начал резать: брал в руки ножницы и отхватывал то одного, то другого. Вожди и журналисты постепенно исчезали с фото. В конце концов остались только Сталин и я. После XX съезда я отрезал Сталина и остался один».

НАШ ДОРОГОЙ НИКИТА СЕРГЕЕВИЧ

На закате сталинской эпохи литератор и следователь по особо важным делам Лев Шейнин был арестован. Его допрашивал Рюмин, и Шейнин начал подписывать длинные и пёстрые списки «космополитов». Смерть Сталина вызволила Шейнина из тюрьмы и отправила туда Рюмина.

Шейнин стал одним из руководителей «Мосфильма». Как-то его пригласили в комиссию партийного контроля, и три партследователя, бывшие полковники НКВД, предъявили ему обвинения: скрыл от партии участие в кировском деле и в организации репрессий. Шейнин знал своих бывших коллег и понимал, что объясняться бесполезно. Он написал на сорока страницах покаянное письмо Хрущёву, где вспоминал один эпизод. Берия поручил ему собрать компромат на прокурора Украины Руденко. Шейнин по приезде в Киев первым делом рассказал о полученном задании Хрущёву, и тому удалось выручить Руденко. Письмо растрогало Хрущёва, и Шейнин был спасён.

Есть библейская притча. Грешник попал в ад и взмолился: «Господи, не оставь меня!» И спросил Бог: «А сделал ты в жизни хоть одно доброе дело?» Долго думал грешник и вдруг вспомнил: «Однажды я дал нищему луковицу!» Бросил Бог грешнику луковицу, и за её перья люди вытащили его из ада.

Колхозник говорит: «Вам, писателям, хорошо: в литературе Никита Сергеевич понимает!»

Хрущёв и англичане решили обменяться опытом. В результате в Англии стало две королевы: по промышленности и по сельскому хозяйству, а в СССР половину машин перевели на левостороннее движение.

Будучи в США, Хрущёв сказал: «У нас цензуры нет». Это дало повод Сельвинскому написать эпиграмму:

Сойдя с самолёта в Алма-Ате, Хрущёв воскликнул: «Пламенный привет узбекскому народу!»

Культпросвет — просвет между двумя культами.

На XX съезде Хрущёв получил из зала записку: «Где же вы были при Сталине?» Хрущёв спросил: «Кто это написал?» Никто не ответил. Он сказал: «Вот и я был там же».

Хрущёв любил слова на букву «к», и они сопровождали его в течение всего «славного десятилетия»: культ личности, кукуруза, коммунизм, Китай, Карибский кризис, кузькина мать.

Хрущёв внёс в коммунизм заметный вклад: мягкий знак после «з».

Хрущёв стал предметом ряда эпиграмм Ильи Сельвинского:

— Хрущёв запустил не только спутник, но и сельское хозяйство.

— У нас сажают не только кукурузу, но и недовольных.

Я был в первой делегации московских писателей, посетивших Америку. Попав в один из университетов, мы заглянули в студенческую столовую. Узнав, что мы русские, ребята сняли по башмаку и стали стучать ими по столу.

Звонит какая-то женщина. У телефона Нина Петровна.

— Попросите, пожалуйста, Никиту Сергеевича, я его соученица.

— Соученица?! Да ты что?! Он же никогда не учился!

Решил Хрущёв сам написать свою речь и дал её на консультацию. Суслов сказал: «Идеологически выдержано». Аджубей сказал: «Всё верно, только „насрать“ пишется вместе, а „в жопу“ раздельно».

Снимок Хрущёва на свиноферме среди поросят. Подпись: «Третий справа Никита Сергеевич».

Хрущёв пришёл с внуком в Мавзолей. Внук спрашивает: «Дедушка, а ты здесь будешь лежать?»

Рабочий ест кукурузу. Хрущёв говорит: «Зачем тратишь зимний корм? Переходи на подножный».

Хрущёв захотел познакомиться с главным анекдотчиком страны. Тот пришёл, оглядывает кабинет и восхищается:

— Какая обстановка!

— Скоро так будет в каждом советском доме.

— Одно из двух: или вы будете рассказывать анекдоты, или я!

— Как вам удаётся придумывать анекдоты, когда у нас все всем довольны?

— Этот анекдот не я придумал.

Хрущёв провалился в силосную яму, колхозник его вытащил.

— Ты никому не говори, что я упал — засмеют.

— А вы никому не говорите, что я вас вытащил — пришибут.

— Кто такой Хрущёв?

— Мелкий политик эпохи Аркадия Райкина.

Хрущёв отказался сокращать рабочий день: «Вы и так полдня работаете, а полдня обо мне анекдоты травите».

Воскрес Сталин. Косыгин бежал в Индию, Ворошилов в Китай, а Хрущёв решил пересидеть в кукурузе.

Родила патриотка тройню и назвала одного Никитой, другого Спутником, третьего Родиной. Никита кричит, Спутник — пищит, Родина плачет.

— Почему в магазинах нет обуви?

— Босиком легче догнать и перегнать Америку.

Едет Хрущёв на ишаке, встречается ему Ходжа Насреддин и говорит:

— А какой хороший свинья!

— Это не свинья, а ишак!

— Не с тобой говорю.

— Никита Сергеевич, как вы решились дать обещание построить коммунизм через двадцать лет?

— А я поступил как Ходжа Насреддин, обещавший эмиру за двадцать лет научить ишака говорить. Насреддин рассуждал так: за двадцать лет или я умру, или эмир умрёт, или ишак сдохнет.

— Можно ли в газету завернуть слона?

— Можно, если в ней напечатана речь Брежнева.

Хрущёв сказал: «В вопросах искусства я сталинист».

Хрущёв сказал Эрнсту Неизвестному: «В вас вселились ангел и дьявол. Если победит ангел, мы вас поддержим, если дьявол — уничтожим».

— Так, значит, это картина Фалька. А это что за жопа с ушами?

— Это зеркало, Никита Сергеевич.

— Москва переходит на печное отопление.

— Почему?

— Никита много дров наломал.

ЕГО КОМАНДА

Однажды меня пригласили к Фурцевой на совещание по проблемам драматургии. Драматурги и театральные режиссёры в основном сводили счёты с репертуарным комитетом и театрами. Фурцева комментировала почти каждое выступление исходя из официального рейтинга выступающего. Я выступил с чисто теоретической заинтересованностью, говорил о необходимости развития у нас не только психологического театра, но и интеллектуального, о необходимости осваивать форму художественного мышления Брехта, Дюрренматта, Фриша. Несмотря на то что я был для неё человеком новым, Фурцева виртуозно подхватила новые для неё слова и подчеркнула важность интеллектуального театра и творчества Брехта. И тут истошно завопил драматург Георгий Мдивани: «Мы не должны отступать от наших национальных традиций и поступаться ценностями социалистической культуры! Мы не допустим, чтобы нам навязывали тлетворную буржуазную культуру!» Преодолев минутную идеологическую ветреность, Фурцева с партийной принципиальностью осудила мою попытку свернуть советскую драматургию в болото буржуазного интеллектуализма.

Второй раз я слушал Фурцеву в Центральном Доме литераторов. Она разъясняла, о чём и как нужно писать. Врезались в память такие слова: «Писатели не заметили и не отразили героический труд рабочих, создавших замечательное сооружение — стадион в Лужниках».

Ещё раз я слушал Фурцеву в Институте авиационной медицины. Без бумажки руководители партии и правительства тогда почти не говорили. Фурцева импровизировала. Помню её восклицание: «Дай бог коммунистам хороший урожай!» Развивая тему «догоним и перегоним», министр сказала: «Они там создали свою космическую программу. Но очередной полёт уже дважды откладывался. Теперь он назначен на следующую неделю — даст бог будет неудачным». По залу пробежал ропот. Не моргнув глазом Фурцева уточнила: «Нет, не подумайте, что я желаю американским космонавтам гибели, но я хочу, чтобы мы были впереди».

— Почему Фурцеву назначили министром культуры?

— Чтобы доказать правильность ленинских слов: «У нас каждая кухарка сможет управлять государством».

Вернисаж. Билетёрша требует:

— Ваш билет!

— Я Пикассо!

— Докажите.

Пикассо рисует голубя мира, и его пропускают. Следом за ним идёт Фурцева, и тоже без билета. Контролёрша ей советует:

— Мы только что пропустили без билета Пикассо и вас пропустим, если вы докажете, что вы министр культуры СССР.

— А кто такой этот Пикассо?

— Проходите, товарищ Фурцева!

Члены сталинской гвардии — Молотов, Маленков, Каганович и, как было сказано в официальном сообщении, «примкнувший к ним Шепилов» — выступили против десталинизации страны. На Политбюро Хрущёв был смещён с поста. Но он не хотел сдаваться и с помощью Жукова и военной авиации собрал срочный Пленум ЦК. На членов ЦК участие в деле Жукова произвело нужное впечатление, и Пленум поддержал Хрущёва. Смутьянов отстранили от политики, а в народе возникла загадка: «Какая самая длинная фамилия?» Ответ: «И примкнувший к ним Шепилов».

Козлов, партийный руководитель Ленинграда, в сопровождении весёлой компании катался на яхте по Балтийскому морю и нарушил государственную границу. Появился пограничный катер, и, хотя руководителю море было по колено, офицер задержал яхту и составил протокол. Пока Козлов отсутствовал, кому-то срочно понадобился какой-то документ, открыли сейф, стоявший в его кабинете, и обнаружили в нём большое количество долларов. От огорчений Козлов свалился с инфарктом. Хрущёв сказал: «Выздоровеет — исключить из партии, умрёт — похоронить с почестями». Козлова похоронили на Красной площади.

О членах Политбюро простым смертным мало что известно. Разве что по слухам.

В бытность Полянского первым секретарём Крымского обкома его жена послала шофёра попросить у соседа тяпку. Сосед ответил: «Полянскому подавай золотую, а у меня только железная».

Полянский сопровождал Хрущёва на правительственную дачу. Хрущёв ворчал: «Какая извилистая дорога…» Обратно он ехал уже по спрямлённой дороге, и Полянский стал членом Политбюро. Не знаю его основных функций, но он проявлял большую заботу о культуре. Любимую актрису провёл в народные, поддержал консерваторов в литературе и осложнил и без того нелёгкую судьбу Высоцкого.

Один студент-щукинец женился на его дочери, и многие его сокурсники побывали на свадьбе. Их воображение поразила клумба перед дачей. При строительстве дачи удалось освоить только половину отведённых на неё денег. Когда жена Полянского узнала, что у соседа в клумбу вложены все четыреста тысяч, она приказала свою срыть и разбить снова согласно смете.

А в глубине необъятной дачной территории находился бункер с автономным энергоснабжением, воздухоочистительными фильтрами, запасом продуктов и спецсвязью.

Хрущёва беспокоили и репутация Жукова как народного маршала, и слухи о его бонапартистских замашках. С большой пышностью он отправил маршала с визитом в Югославию и Албанию: крейсер с маршалом на борту сопровождали эсминцы «Бывалый» и «Блестящий». Когда маршал вернулся на родину, его встречал лишь полковник генерального штаба.

— В чём дело? — спросил Жуков.

— Товарищ Маршал Советского Союза, решением Пленума ЦК КПСС вы смещены с поста министра обороны.

— Кого назначили?

— Малиновского.

Ну слава богу, что не Фурцеву.

Никто из соратников Жукова не заступился за него при снятии. Впоследствии, во время застолий, он всегда произносил тост: «В трудную минуту вы предали меня. Однако вы мои боевые друзья, других у меня не будет, и я пью ваши здоровье и успехи».

Микоян написал мемуары «От Ильича до Ильича без инфаркта и паралича».

Юрий Андропов был послом в Венгрии. После успешного подавления венгерского восстания он возглавил в ЦК отдел по работе с соцстранами.

РУКОВОДЯЩАЯ И НАПРАВЛЯЮЩАЯ

В 50-м году было начато строительство огромного подводного туннеля материк — Сахалин, превращающего остров в непотопляемый авианосец, способный наносить по предполагаемому противнику бомбовые удары. Была пройдена четверть пути. После смерти Сталина туннель был заброшен.

Временные трудности у нас постоянны. Черчилль говорил, что большевики сами создают себе трудности, чтобы их героически преодолевать.

Хрущёв подаёт нищему и говорит:

— Работать надо!

— Так я ведь после работы!

Правительство делает вид, что оно нам платит, а мы делаем вид, что работаем.

Комиссия принимает дом. Чтобы проверить звукоизоляцию один член комиссии ушёл в соседнюю квартиру и кричит:

— Вы меня слышите?

— Мы тебя видим.

После того как Хрущёв ввёл промышленные и сельскохозяйственные совнархозы, пришла женщина в сельскую милицию:

— Муж обещает убить меня молотком.

— Не по нашей части. Вот если бы серпом…

Общее собрание колхоза. Председатель говорит:

— А теперь начинаем дебаты.

Одна колхозница тянет руку:

— Прошу мэнэ пэршу, бо в мэнэ малэнька дытына и мэни далэко ихаты.

Армянское радио спрашивают: «Как найти выход из безвыходного положения?» Армянское радио отвечает: «Вопросами сельского хозяйства не занимаемся».

Черчилль сказал: «Я всегда думал, что умру от старости, но когда Россия, кормившая Европу, стала закупать хлеб, я понял, что умру от смеха».

Эйзенхауэр. Колхозы-то у вас провалились?!

Хрущёв. Зато идея хорошая!

В конце 50-х годов Рязанская область установила мировой рекорд по надою молока. Секретарь обкома Ларионов то ли получил Звезду, то ли стал кандидатом в кандидаты члены Политбюро. В это время я познакомился с юной рязанской конькобежкой, полной гордости за родной край и стремления прославить его ещё и олимпийской победой. Патриотизм, а не мои, почерпнутые из азов йоги рекомендации делать перед забегом трехтактные вдохи, помогла этой спортсменке стать олимпийской чемпионкой.

А потом выяснилось, что мировой рекорд был чистым жульничеством — молоко закупалось в магазинах соседних областей. Секретарь обкома застрелился, а конькобежка исчезла со спортивного горизонта.

Хрущёв предложил скрестить корову с медведем: молоко будет, а кормить не надо — пусть лапу сосёт.

— Как живёте, товарищи колхозники? — шутит Хрущёв.

— Хорошо! — шутят колхозники.

Урожай нынче средний: хуже прошлогоднего и лучше будущего.

Чем собирать урожай, соберём пленум.

Секретарь райкома даёт указание председателю колхоза:

— Направляем к тебе иностранную делегацию. Покажи всё передовое, а пережитки капитализма не показывай!

На следующий день секретарю райкома стало известно, что председатель повёл иностранцев в хлев и показал утопающих в грязи голодных коров. Он стал кричать:

— Ты что наделал! Они же теперь чёрт знает что напишут о нашем сельском хозяйстве!

— Нехай клевещут, — ответил председатель.

НЕОБЫЧНЫЕ ЛИЧНОСТИ

Щёкина родилась в начале века в Могилёве в семье врача. В памяти осталось впечатление детства. Поздним вечером стук в дверь. На пороге худенький мальчик: «У меня папа умирает, но у нас нет денег». Врач быстро собирается и спешит к больному. Мальчика звали Марком Шагалом.

Во время революции Щёкина уехала в Германию и стала возлюбленной Фрейда, потом Гитлера, потом Тельмана. Она вспоминала, что в двадцатых годах Тельман и Гитлер часто горлопанили в одной пивной, а потом мирно пили пиво за одним столиком.

Цыганка нагадала Щёкиной, что она поедет на родину и уже никогда оттуда не вернётся. Так и случилось. В 1934 году она поехала в Москву к умирающему отцу, а о возвращении в Германию не могло быть и речи.

В 1966 году в стенгазете Института философии в связи с очередными академическими выборами появилась «афтобеография Полупортянцева» — плод коллективного творчества нескольких философов (насколько мне известно среди них были Эвальд Ильенков и Эрик Соловьёв). Впоследствии Полупортянцев стал героем и других сюжетов. Все они ходили в списках, неизбежно подвергаясь фольклорной обработке. Привожу «афтобеографию» в том виде, в каком она попала ко мне. Орфографию сохраняю.

«Вышел я из народа. До 1937 года жил тихо без повышений. Опосля впоследствии вакантных мест сделался по рекомендации мово свекора Тимофеича начальником отдела кадров. В этом году назначен приказом замдеректором НИИБЕЛЬМЕСА. Был (под руководством самого товарища Повапленного) перспективным работником, наушным сотрудником. В том году по рекомендации свекора Тимофеича сделался приказом дохтором и получил силу авторитета в глазах разлагольствующих фелософов, наставляя их бдить и блюсти.

Мною написано очень много афтобеографий, заявлений, приказов и монографий. Главные труды следовающие:

1. „Империалиствующие империалисты“ (8 стр., издание НИИБЕНИИМЕ, 1931; 2 изд. — „Academia“, 1938; 3 издание — „Наука“, подготовлено к печати в трёх томах).

2. Приказ об отчислении из НИИБЕЛЬМЕСА группки империалиствующих империалистов и примкнувшего к ним аспиранта Семицкого — (22 стр., издание „Academia“, 1938).

3. „Смертоубийцы в халатах“ („Советская культура“ от 3 февраля 1953 года, удостоина Государственной премии в 1953 году).

4. „Вершина мировой философской мысли“ (1950).

5. Ещё одна вершина мировой философской мысли (1951).

6. „Эльбрус философской мысли“ (1952).

7. „Памир (Крыша мира) философской мысли“ (совместно со свекором моим Тимофеичем; рассыпана в 1953 году).

Опосля этого по случаю инсульта находился в творческом отпуске. Вернувшись к работе, написал:

8. „Кукуруза как вершина философской мысли“ (рассыпана в 1964 году).

Опосля этого по случаю скоропостижной старости и очередного предынфаркта находился в академическом доме для престарелых „Широкое“. Там написал:

9. „Кукуруза как пример волюнтаризма и волюнтариствующего субъективизма“ (ноябрь 1964).

10. „Экзистенциализм Сартра и проблема ценностной ориентации“ (1965 год совместно с т. Мыслявченко).

И всего этого я не стыжусь. В трудных условиях обостряющейся классовой борьбы благодаря указаниям соответствующих органов моя творческая мысль развивалась и крепла.

Предлагаю избрать меня академиком, потому что мне уже больше 55 лет».

Штирлиц встретил Бормана.

— Хайль Гитлер, партайгеноссе!

— Полно юродствовать, Исаев.

Самым знаменитым разведчиком второй мировой войны принято считать Зорге, который, находясь в Японии, узнал и предупредил Сталина о готовящемся нападении гитлеровской армии. И всё же, возможно, не он был величайшим советским разведчиком. Сталин неизменно получал самую секретную информацию о противнике почти одновременно с Гитлером. Это делал кто-то из ближайшего окружения фюрера. Кто? Году в 44-м был арестован руководитель гитлеровской военной разведки Канарис, якобы вплотную подошедший к раскрытию тайной связи со Сталиным второго человека в нацистской партии — Бормана. Если так, то Борман был вторым человеком сразу в двух партиях. После падения третьего рейха о Бормане ходило много легенд. В качестве его убежища называли многие латиноамериканские страны. По одному из наших официальных сообщений, труп Бормана был найден около какого-то моста, ведущего из Берлина на Запад. Борман был в шинели немецкого солдата, и опознать его было нелегко. Настораживает следующее. Несмотря на то что о самоубийстве фюрера советским властям была доподлинно известно сразу же после взятия рейхстага (труп идентифицировал зубной врач), сообщение об этом появилось не сразу. Информация же о гибели Бормана была передана без промедления. Так что фантастическое предание о том, что после войны Борман жил в Советском Союзе, не лишено интереса.

Ребёнка звали Яшей. Фамилия была Шеперштейн. Рожать его матери было трудно, и врач применил акушерские щипцы. Они придали мягкой головке ребёнка замысловатую форму тропического фрукта. Впоследствии жизнь так же насильственно сформировала содержимое этого фрукта.

Яша закончил частную гимназию, и его ждала спокойная жизнь, если бы не революция. Свою трудовую деятельность он начал с тотализатора и благодаря тонким комбинациям разбогател. Но мошенничество раскрыли, и он был выслан в Бодайбо, на Ленские золотые прииски. Ещё не восторжествовала всеобщая государственность, и Яков, вместо того чтобы добывать драгоценный металл, писал книгу «Во внутренней тюрьме ГПУ (Записки заключённого)». Из Бодайбо он вернулся уже Яковом Эльсбергом и был назначен секретарём Каменева, низведённого с партийных вершин и занимавшего пост директора издательства. Эльсберг обслуживал одновременно и своего шефа, и учреждение, интересовавшееся каждым шагом этого шефа, и шефскую жену, содействуя её опасной связи с малоизвестным кинорежиссёром, заодно проверявшим информацию, которой снабжал важное учреждение Эльсберг. После расстрела Каменева он стал консультантом Берия по вопросам культуры. Эта деятельность стоила жизни Исааку Бабелю и привела в лагерь историка Аркадия Штейнберга. Эльсберг получил Сталинскую премию за книгу о сатире. Когда после XX съезда Штейнберг был освобождён, Эльсберг встретил его букетом белых роз.

Одного из немногих, его наказали за доносительство в крупных размерах, исключили из Союза писателей и редколлегии «Вопросов литературы». Из заведующего сектором теории Института мировой литературы он превратился в простого сотрудника этого сектора. Он не ходил в кино — боялся темноты. Однажды поздно вечером на улице кто-то сильно толкнул его, и он, грузный, прихрамывающий упал на мостовую, сломав ногу. Вскоре он умер.

Первый полёт в космос был событием эпохальным. Вокруг него не могло не возникнуть множества легенд. Говорили, например, что все человеческие параметры полёта — влияние на организм невесомости и перегрузок, проблемы жизнеобеспечения — отрабатывались на группе солдат. И что один из них во время эксперимента протёр кожу чистым спиртом и, оказавшись в барокамере, насыщенной кислородом, заживо сгорел.

Много легенд уродила неожиданная смерть Юрия Гагарина.

Говорили, что он был взят на летающую тарелку.

Рассказывали такую историю. Будто Брежнев пригласил его к себе на дачу. Они пили хорошее вино и разговаривали о проблемах покорения космоса. Гагарин сказал, что полёт Комарова не подготовлен. Брежнев подчёркивал поэтическое значение полёта. Гагарин ответил, что человеческая жизнь выше политики. Брежнев выругался, Гагарин плеснул ему в лицо вином и ушёл, а Брежнев распорядился поместить первого космонавта в сумасшедший дом, где он провёл все эти годы и умер в 1990 году.

У меня есть собственная версия гибели Гагарина.

Известно, что незадолго до этой трагедии Юрий Гагарин из лихости прыгнул со второго этажа, и всё обошлось бы благополучно — для лётчика это нетрудно, — если бы он не зацепился за провод и не упал головой, разбив лоб. Открывался очередной съезд партии. Присутствие первого космонавта было обязательно. Лучшие гримёры наложили на его лоб грим, и покоритель космоса предстал перед миром со своей прекрасной улыбкой.

Ну, а через некоторое время — это уже официальная версия — во время тренировочного полёта Юрий Гагарин и пилот Серёгин врезались в лес километрах в ста пятидесяти восточнее Москвы.

Связь между этими двумя событиями подсказывает мне сюжет одного из рассказов Норберта Винера. В каком-то городе действовала банда, возглавляемая жестоким и очень хитрым человеком, поэтому бандиты были неуловимы. Однажды они разорили дом знаменитого нейрохирурга и убили его семью. А вскоре главарь получил ранение в голову. Его привезли к этому врачу и под страхом смерти велели спасти. Хирург провёл искуснейшую операцию и вернул жизнь человеку, убившему его близких. Главарь поправился, бандиты вернулись к прерванным занятиям — и на первом же деле попались, так как действовали крайне неосторожно. Это произошло потому, что, проводя операцию, хирург сознательно повредил ту часть мозга в лобной пазухе, которую Винер называет центром осторожности и где находится извилина, связующая мысль и действие.

Я думаю, что неудачный прыжок Юрия Гагарина и привёл к нарушению его центра осторожности, иначе трудно объяснить, почему он, опытный лётчик, летел в плохую погоду на бреющем полёте, пренебрегая элементарной безопасностью.

ОТЦЫ И ДЕТИ

Восточная мудрость гласит. Если у тебя нет ума в двадцать лет — уже не будет. Если у тебя нет денег в тридцать — уже не будет. Если у тебя нет славы в сорок лет — уже лет не будет. Ум к моему поколению пришёл после тридцати (после двадцатого съезда), да и то не сразу. И остальное тоже запоздало.

Узнав, что в Англии запретили публичные дома, молодой поэт Дмитрий С. сказал:

— Капитализм утратил своё единственное преимущество перед социализмом.

Дети посмотрели фильм об Отечественной войне. Учительница спрашивает:

— Ребята, что вам больше всего понравилось?

— Больше всего нам понравились эти два наркомана.

— Какие наркоманы?..

— Ну, когда усатый с трубкой говорит другому: «Мне, товарищ Жуков, ваш план не нравится».

В годы оттепели молодёжь, вкусившую свободы, норовили обуздать. Боролись с джазом, узкими брюками. (Хотя когда Хрущёв поехал на заседание ООН, ему сшили костюм по моде — с узкими брюками.) Было запрещено появляться на телеэкране людям с бородой. Каково было бы нашим основоположникам, захоти они выступить перед поверившим им народом?

Блудных сыновей не было. Блудило отечество.

В ГУМе потерялся ребёнок. Милиционер его утешает:

— Ничего, сейчас объявим по радио, и родители твои найдутся.

— Объявите, пожалуйста, по Би-би-си, мои родители другого радио не слушают.

Воспитательница рассказывает в детском саду: «Наша Родина — самая прекрасная в мире. В Советском Союзе трудящиеся живут счастливо: у них всё есть, всё им принадлежит. У детей много игрушек». Ванечка расплакался: «Хочу в Советский Союз!»

До восьми лет Доминиан Бретель жил в Испании. Во время гражданской войны вместе с другими детьми его вывезли в Советский Союз, где он окончил школу, институт, потом женился на такой же, как он, русской испанке. Чем больше Доминиан привязывался к своей второй родине, тем старательней соблюдал традиции Испании. Родилась у Доминиана дочь, и он пошёл в загс зарегистрировать её. Девушка стала заполнять метрику.

— Имя?

— Анна-Мария.

— Вы что, до сих пор не выбрали?

— Нет, я выбрал.

— Значит, жена возражает?

— Нет, и жена согласна.

— Ну так говорите, что вы там выбрали. Советую Анну, а то Маш в этом году уже много.

— Я хочу записать имя Анна-Мария.

— Такого имени нет.

— Это у вас, у русских, нет, а у нас, испанцев, есть.

— Я не могу двумя именами назвать одну девочку.

— Но у неё живы обе бабушки: Анна — моя мать и Мария — мать моей жены, и по нашим обычаям нужно отдать им долг обеим.

— Родите вторую девочку. Ну так какое имя?

— Анна-Мария.

— Я вам русским языком объясняю, что одну девочку я могу зарегистрировать только одним именем — такой порядок.

— А у нас такой обычай.

— Ну как хотите.

— До свидания.

Прошло три месяца, и Доминиана навестил участковый и напомнил:

— Новорождённую положено занести в книгу актов гражданского состояния — такой порядок.

— Я не против порядка, наоборот. Только девушка никак хочет записывать имя Анна-Мария, а на другое мы с женой не согласны.

— Не положено, конечно, двумя именами называть, но если их посчитать за одно, то можно оформить.

Наутро Доминиан отправился в загс. Молча девушка вписала злополучное имя и спросила:

— Как вас зовут?

— Доминиан.

— Значит, Анна-Мария Доминиановна.

— Постойте! При чём тут я?

— Здрасьте, так вы ещё и не отец. Что же вы нам голову морочите!

— Нет, я отец, но у нас на втором месте стоит имя деда девочки. Нужно записать: Анна-Мария Хуана.

— При чём тут Хуана? По отчеству ваша дочь Доминиановна.

— Если записать так, то по-испански это будет значить, что моя дочь доводится мне внучкой.

— Как хотите, только без отчества я ребёнка не запишу.

Прошло ещё полтора месяца, и снова к Доминиану пришёл участковый.

— Только из уважения к товарищу испанцу я не накладываю штраф за нарушение. Что же касается отчества, в конце концов, кто отец девочки — дело семейное. Записывайте, как хотите.

Снова пришёл Доминиан в загс. Девушка записала в графе «отчество» «Хуана» и спросила, на отцовскую или материнскую фамилию записывать девочку.

— На обе, — ответил Доминиан. — У нас обычай.

Девушка задохнулась от возмущения:

— А если ваша дочь совершит преступление, под какой фамилией её искать?

— Почему моя дочь станет совершать преступление? Запишите, пожалуйста: Бретель-Герра.

— Ну уж нет!

Через полмесяца участковый вручил Доминиану поверстку в Главное управление. Там с ним беседовал генерал.

— Что у вас там за история?

Доминиан подробно рассказал. Генерал терпеливо слушал и возразил только в конце:

— Но ведь сегодня и казах, и киргиз имеют в паспорте отчество.

— Но зачем советской милиции русифицировать ещё и одного испанца?

— Разве у испанцев нет отчества? Как вы, например, называете Долорес Ибаррури?

— Так и называем, Долорес, без всяких отчеств.

— Но это же неуважительно.

— Выходит, что и вы её не уважаете. Вы же сами только что назвали её Долорес.

Генерал сдался. И назвали девочку Анна-Мария Хуана Бретель-Герра.

БЫТ, НРАВЫ, СОБЫТИЯ

«Жизнь ушла в половую жизнь, как вода уходит в сок» — мрачная шутка 60-х годов.

Доцент Тёмкин решил уйти от жены. Жена пожаловалась в партком. Тёмкин объяснил своё намерение изменой жены. Партком поручил доценту Оголтелову изучить обстоятельства дела. Через неделю Тёмкин застал Оголтелова у себя дома и обвинил его в моральном разложении. Оголтелов объяснил парткому, что изучал моральный облик жены Тёмкина. Ему вынесли выговор. Он сказал, что это первый случай в истории партии, когда коммунист получает выговор за самоотверженное выполнение партийного задания.

— Как советской женщине приобрести хороший гардероб?

— Одеваться в кредит, а раздеваться за наличные.

Приехал в Ереван репатриант, шёл по улице, попал в канаву, сломал ногу и стал возмущаться:

— Неужели опасное место нельзя обнести красными флажками?

У него спросили:

— А когда вы пересекали границу Советского Союза, вы красные флаги видели?

Директор посмотрел анкету и говорит:

— Мы бы вас взяли, но нам нужен человек со знанием математики.

— Я окончил мехмат.

— Нужны знания по физике и химии.

— Я окончил также физико-химический факультет.

— У нас связи с зарубежными фирмами.

— Я говорю на трёх европейских языках.

— У нас филиал в Таджикистане.

— Я знаю таджикский.

— Долго ты будешь надо мной издеваться, жидовская морда?

Однажды некий инструктор в шутку написал заявление: «Прошу выдать со склада ЦК ВЛКСМ 50 килограммов эмоций для улучшения комсомольской работы». Заведующий хозяйственной частью ЦК наложил резолюцию: «В случае наличия на складе выдать 25 килограммов».

В 50-х годах мой приятель был одним из крупных работников ЦК ВЛКСМ. Там бытовала такая рассказка.

Четырёх крыс долго морили голодом, а потом посадили в одну клетку. Крысы разбежались по углам, поднялись на задние лапы и стали быстро перебирать передними. Вскоре одна из них обессилела и рухнула. Тут же изголодавшиеся товарки разорвали её на части. Потом они прыгнули по своим углам и снова заняли оборонительную позицию.

На вопрос «Как дела?» в ЦК ВЛКСМ отвечали: «Перебираем».

В 1957 году писательница Анна Баркова была посажена на десять лет за антисоветизм.

Реформатор и перестройщик XIX века Александр II отменил крепостное право. Это было новое мышление. Однако вскоре крестьян в деревнях усмирили, «Современник» приостановили, Чернышевского арестовали. Трудно насаждать демократию в России. Даже у Герцена есть консервативная идея: нельзя освобождать людей снаружи больше, чем они свободны изнутри. Я же полагаю, что внешнее и внутреннее освобождение человека должны соревноваться между собой в глубине и силе.

Сталин вернул крепостное право: запретил перемещение по миру и даже общение с миром, отнял у крестьян паспорта, лишил возможности распоряжаться землёй, орудиями труда, произведённым продуктом. После смерти Сталина постепенно — с историческими откатами — шло ослабление крепостнических зависимостей.

Самый длинный анекдот: принятая на XXII съезде КПСС программа строительства коммунизма.

Ввыступая на высшем партийном форуме, академик Юдин брякнул: «…партия Ленина — Сталина». Спохватился и стал рассуждать о том, что до революции после такой оплошности стрелялись, но сейчас новое, демократическое время, и оно простит оговорку.

Не вспомнил академик более близкие времена, очень даже строгие.

Старушка из Базанчи услышала, что летает спутник Земли с первой космической скоростью, и поинтересовалась:

— А от Нальчика до Базанчи он может долететь?

И была очень удивлена, что может.

Хрущёв решил выпустить новый заём и предложил Рабиновичу тысячу рублей за его название.

— Мало, — сказал Рабинович.

— Пятнадцать тысяч.

— Мало.

— Двадцать тысяч.

— Мало.

— Это вымогательство!

— Вот вам и название.

— Почему ликвидировали Карело-Финскую республику.

— Во-первых, чтобы улучшить отношения с Финляндии, а во-вторых, потому, что в этой республике жил лишь один финн — фининспектор Финкельштейн.

КУЛЬТУРА В ОТТЕПЕЛЬ

Виктор Шкловский, Арсений Тарковский, Валентин Катаев, Илья Сельвинский, Корней Чуковский и немногие другие в 50–70-е годы были нитью, соединяющей нас с «золотым» и «серебряным» веком русской культуры. Они несли с собой живую историю вместо того суррогата, который нам предлагал «Краткий курс».

У Шкловского есть понятие гамбургского счёта. Силачи, выступая на арене, нередко только делают вид, что борются всерьёз, — исход поединка определяет коммерция. И лишь раз в году, в Гамбурге, они встречаются для честной борьбы, и каждый равен себе. Гамбургский счёт, по Шкловскому, это реальное достоинство человека без скидки на обстоятельства.

В пору борьбы с космополитизмом Симонов использовал метафору Шкловского, чтобы заявить, что критики-космополиты действовали по принципу двойной бухгалтерии. После этого высказывания Шкловского больше десятй лет не печатали, и он до конца жизни не простил Симонова.

Я слышал от Шкловского такие рассуждения:

«Дорога в великую литературу лежит через великую философию.

Дорога к себе сложна. Нужно найти своё сердце».

Маяковский говорил:

«Я сумел научиться не писать обыкновенных стихов».

Надо дотерпеть: Эйзенштейн снимал «Стачку»: первый эпизод — плох, второй — плох, третий — замечателен.

Платонов говорил: «Я ничего не член».

Трагична жизнь поэта в России. В XX веке тем более. Анны Ахматовой — особенно. Муж расстрелян. Сын сидел. Её с высшей — державной трибуны один из лидеров страны втаптывал в грязь. Когда поэт Евгений Винокуров посетовал, что его поносил какой-то критик, Ахматова ответила: «Меня Жданов публично блудницей назвал — и то ничего». Сочинить такую трагическую биографию великой поэтессе могла только советская власть. Каждая деталь этой поэтической жизни полна социального смысла и имеет общекультурное значение.

Арсений Тарковский рассказывал: «Анна Андреевна говорила мне: „Мы с вами ахматовцы, а не цветаевцы“.»

Ахматова относилась к Цветаевой более сдержанно, чем Цветаева к Ахматовой. Цветаева боготворила Ахматову, но иногда прятала это за иронией. После чудного вечера взаимного чтения стихов, обожания, обмена подарками (были отданы чёрные африканские бусы, а взамен — дорогое кольцо) Цветаева сказала:

— Анна Андреевна, вы самая обыкновенная дама из флотского экипажа. (Имелись в виду жёны и дочери морских офицеров.)

Ахматова говорила:

— Когда на улице кричат: «Дурак!» — не обязательно оборачиваться.

Ахматова читала свои воспоминания о Модильяни Тарковскому. Они ему не понравились, и он резко высказался, расстроился и ушёл. Неделю мучился своей нелюбезностью. Через неделю Ахматова позвонила:

— Мы не должны ругать друг друга, мы должны друг друга поддерживать.

Работая над книгой «Поэзия русского империализма», профессор Волков попросил у Ахматовой личный архив Гумилёва. Ахматова сказала:

— А ведь этого Волкова кто-то за человека считает и кто-то вложил паспорт в его волосатую лапу.

В 1962 году члены Политбюро получили текст повести Солженицына «Один день Ивана Денисовича».

На заседании Хрущёв спросил:

— Печатать или не печатать?

Все промолчали.

— Ну, что ж! Будем решать по пословице: «Молчание — знак согласия».

«Один день Ивана Денисовича» Солженицына понравился Ахматовой. О её же «Реквиеме» он сказал: «Это была трагедия народа, а вы пишете о трагедии матери и сына».

Я полагаю, что это высказывание порождено недопониманием особенностей лирического мышления, способного через личную судьбу поэта выйти на эпическое раскрытие судьбы народа:

После публикации «Одного дня Ивана Денисовича» Николай Грибачёв сказал, что Солженицын — яркий метеорит, мелькнувший на ночном небе.

В России поэзия имеет реальное значение и авторитет. В России стоит быть поэтом. За это убивают.

В конце 60-х годов я приехал в Ташкент оппонировать кандидатскую диссертацию. При оформлении в гостиницу мом сопровождающие обнаружили, что защита происходит день моего рождения. И в знак признательности председатель учёного совета подарил мне тюбетейку и изящный блокнот — дневник Ильи Сельвинского, забытый поэтом в ташкентской гостинице. Его уже не было в живых, и с тех пор я храню этот дневник у себя. Вот некоторые выдержки из него.

Когда-то секретарь Краснопресненского райкома Москвы Лиховенков сказал: «Вот тут поэты жаловались, что нельзя писать о любви. Можно писать о любви, нужно писать о любви, но только о любви к товарищу Сталину».

Когда человечество начинало учиться языку, первыми, кто стал говорить бегло, были гении. Потом к ним подтянулись таланты. Затем весь народ. Сейчас то же в поэзии. Писал Пушкин, потом Фет, пишет даже Грибачёв. Что же будет дальше?

Шкловский говорил: «У Сельвинского непотопляемость дредноута». Не потянул Сельвинского ко дну и утерянный им дневник с крамольными записями. Попал не туда, куда следует.

Была подготовлена к изданию переписка Чехова и Ольги Книппер. Курировал издание Молотов. Два тома пропустил, а третий запретил: в нём было много очень откровенных, подчас интимных писем. Некоторые из них Молотов лично уничтожил.

Сидит Светлов в ЦДЛ и говорит: «Подумать только, умер Эмма Казакевич. Был плохим еврейским поэтом — стал хорошим русским писателем. Может, и Кочетов когда-нибудь станет хорошим еврейским поэтом?»

Сев за столик в ресторане ЦДЛ, Михаил Светлов пошутил.

— Принесите мне пиво — рак у меня уже есть.

Светлов говорил:

— После моей смерти прошу повесить на моём доме мемориальную доску: «Здесь жил и никогда не работал поэт Михаил Светлов».

Светлов говорил: «Старость — это время, когда половина мочи уходит на анализы».

Однажды Марина Цветаева зашла с Семёном Липкиным в «Националь». Олеша, сидевший с украинским поэтом Леонидом Первомайским, спросил Липкина, кто дама, лицо которой кажется знакомым? Липкин ответил. Тогда Олеша попросил разрешения пересесть к ним. Липкин спросил у Цветаевой. «Конечно, — ответила та. — Пусть Олеша посидит с нами. Мы часто вспоминали его на Западе, и даже называли Набокова вторым Олешей». Олеша с Первомайским пересели, и Олеша прихватил с собой свои полрюмочки коньяку. Видимо, от смущения он стал подшучивать над Первомайским, иногда довольно некорректно. «Вы помните, что нам пора идти?» — спросила Цветаева Липкина, и они ушли, хотя, по его словам, собирались провести в «Национале» весь вечер.

После «Зависти» творчество у Олеши не шло. Он мучился и писал пьесы. Когда очередную отвергли в театре, он схватил рукопись и сказал:

— Пойду и выброшу с моста!

— Тебя посадят! — испугалась жена.

— Тогда сожгу в котельной.

Пошёл и сжёг.

Жена Олеши рассказывала. Приходя к ним домой, Катаев всегда копался в Олешиных бумагах, разбросанных на столе. Таким образом он позаимствовал, например, слово «мовизм». Размахивая черновиками, он говорил Ольге Густавовне: «Он у тебя непутёвый! Вот его дача! Вот его машина! Почему он ничего не заканчивает?!»

Олеша встретил Ласкина у своего дома в Лаврушинском и попросил:

— Зайдёмте на пять минут в Третьяковку.

— Не могу, спешу.

— На пять минут. Ручаюсь, не пожалеете.

Зашли в Третьяковку, прошли в буфет, взяли по сто граммов и закуску — бутерброды с красной икрой — «Пожар, который уже не опасен», как выразился Олеша.

Известно, что Олеша вечно просил взаймы на рюмку водки А вот врач Михаил Цирульников рассказывает, что не раз Юрий Карлович брал у него пятнадцать копеек на бутылку молока.

В преддверии XX съезда у Олеши спрашивали:

— Юрий Карлович, почему вас не посадили?

Ой отвечал:

— Потому что в списке против моей фамилии Сталин синим карандашом поставил галочку.

— Откуда вы знаете, что галочка была синяя?

— Я так вижу.

Определяя судьбы людей, Сталин действительно ставил галочки синим карандашом.

Во время революции родители Юрия Олеши переехали из Одессы в Ровно, которое вскоре отошло к Польше. Связь Олеши с ними прервалась. В 1940 году Западная Украина была воссоединена с Советской, но въезд туда ещё не был свободным, поэтому в Союзе писателей решили дать Олеше возможность увидеться с родителями и предложили ему творческую командировку в Западную Украину. Он сказал: «Я не могу поехать к родителям: у меня нет ни славы, ни денег».

В начале 56-го года писатель Иван Макарьев, друг Фадеева и его коллега по РАППу, вернулся из лагеря. В вестибюле Союза писателей он дал Фадееву пощёчину и сказал: «Ты предал меня! Много лет ждал я этой минуты!» Потирая щёку, Фадеев быстро зашагал по коридору в свой кабинет за дубовой дверью.

Подпись Фадеева была обязательной при аресте любого писателя. Поэтому, когда он покончил с собой, все подумали: вот, больше не смог человек жить с осознанием своей страшной вины. Так думалось, пока не опубликовали предсмертное письмо Фадеева.

В нём досада, что новые правители невежественны, усиливают гонения на литературу и вот уже три года — с марта 1953 по май 1956-го не принимают его. Фадеев сетует, что его не ценили в меру его таланта и обременяли множеством, мелких, ниже его достоинства, поручений. И всё же одна фраза из этого письма дорогого стоит: писателей «низвели до положения мальчишек, уничтожали, идеологически пугали и назвали это — „партийностью“».

Фадеев был важной деталью системы, искалечившей его. Его выстрел — удар по этой системе. Но, к сожалению всего лишь удар сломавшейся пружинки по соседним колёсикам и винтикам. Впрочем, выстрел есть выстрел, смерть есть смерть.

Корней Чуковский рассказывал, что после смерти Ильи Ильфа Евгений Петров выпустил новое произведение. Оно оказалось слабым, и Юрий Олеша пошутил: «one hilf» (по-немецки это игра слов: «без помощи», «без Ильфа»).

Когда Петров обратился к Олеше со словами: «Юра, когда ты отдашь мне тридцать рублей?», Олеша ответил: «Тридцать рублей я тебе отдам скоро, а вот это, — он показал на только что полученный Петровым орден, — ты уже никогда не отдашь Илье».

Морозным днём из московской электрички вышел человек с рюкзаком и устремился по заснеженной тропе. Часа через два он оказался у зимнего дачного домика и постучал. Вышел хозяин, с длинной бородой.

— Александр Исаевич, — сказал пришелец, — мы с вами не знакомы, но я глубокий почитатель вашего таланта. Вот роман Томаса Манна, переводу которого я посвятил мою жизнь. Я хочу преподнести его вам.

Александр Исаевич ответил:

— Благодарю вас, но этот подарок я принять не могу. Зачем мне книга, которую я никогда не прочитаю? Моё время расписано по минутам до конца жизни. Отдайте её тому, кто в ней нуждается.

Человек повернулся и зашагал назад, к станции.

Мы лежали под тентом на коктебельском пляже. Он, наверное даже не знал, кто я. Мы встречались только раз: в начале 1950 года коротали время в беспредметной беседе у кассы издательства «Советский писатель». Когда ему подали ведомость, он спросил: «Почему такие большие вычеты?» — «Подоходный налог плюс бездетность», — объяснила кассир. «Бездетность? Это неправильно». — «Принесите справку, сделаем перерасчёт». — «Хорошо, принесу». Я оказался в такой же ситуации, но со справкой возиться не хотелось — деньги получил. И, признаться, удивился Твардовскому: разница была в какую-нибудь десятку. Но потом решил, что человек, живущий в нашей стране литературным трудом, имеет право быть педантичным.

Нашей встречи Твардовский, конечно, при всей своей цепкой памяти помнить не мог, потому что это я увидел знаменитого человека, а он — начинающего писателя. Тем не менее, оказавшись рядом со мной на пляже и один на один, он воспринял меня как незнакомого знакомца и заговорил о том, о чём говорили все — об «Одном дне Ивана Денисовича». Возможно, ему была интересна реакция молодого литератора. Я с восхищением заговорил о повести и похвалил Льва Копелева, принёсшего её именно в «Новый мир». К моему удивлению, Твардовский не считал Копелева «молодцом», так как тот, оказывается, отдал рукопись не в его, главного редактора, руки, а в отдел прозы, почти как самотёк, где она могла затеряться среди литературных поделок. Несмотря на мои доводы, что Копелев рассчитывал на исключительные достоинства рукописи и на компетентность редакционного аппарата «Нового мира», Твардовский был непреклонен. «Так можно и Достоевского проморгать», — поставил он точку.

Через несколько лет я впервые увидел Солженицына. Мы гуляли по Переделкину с писателем Юрием Пиляром. Около дачи Леонова резко затормозила чёрная «Волга». Из неё выскочили двое и стали по обе стороны машины. Подъехало такси, из него вышел человек и неспешно двинул по просеке нам навстречу. Такси умчалось, и на его месте возникла ещё одна чёрная «Волга», и десантировались двое. Один остался у машины, другой беззастенчиво отправился вслед за человеком, который в это время поравнялся с нами. Мы угадали в нём Солженицына, хотя видели его впервые: больше некому было идти такой неспешной походкой под пристальным государственным наблюдением и некого было удостаивать таким высоким вниманием. Он направился на дачу Чуковского.

Пиляр — человек многоопытный, прошедший фашистский плен, — сказал: «Обложили плотно, как зверя. Такое бывает перед арестом». И мы стали решать, как помочь Солженицыну. Хотели взять ещё нескольких писателей и явиться к Корнею Ивановичу, но потом решили, что неловко вторгаться без предупреждения даже с благородной целью. А приглядевшись, мы поняли, что «группа захвата» привычно расположилась на часах и никого арестовывать не собирается.

Власти никогда особо не жаловали Галактиона Табидзе. Однажды его не включили в какую-то делегацию, так как поэт Иосиф Нонешвили сказал: «Табидзе? Напьётся и опозорит всех нас». Табидзе выступил на пленуме грузинских писателей со словами: «Меня никуда не пускают, так как я могу выпить вина и опозорить всех вас. А вот Нонешвили посылают всюду, так как он напьётся чаю и всех нас прославит».

Пастернак говорил, что Симонов внелитературно талантлив.

В начале 60-х годов Симонов жаловался: «Я столько сделал в военной теме, а у меня нет учеников. У Некрасова есть, а у меня нет. А ведь Некрасов военную тему поднял после меня».

В 50-х годах четыре молодых поэта, ставших потом известными отправили свои первые книги Пастернаку, а потом посетили его и спросили, что он думает об их творчестве. Пастернак высказал несколько принципиальных положений и не был склонен развивать тему. Но один из приехавших поставил вопрос конкретно:

— Что вам больше всего понравилось?

Пастернак вспыхнул:

— Неужели вы думаете, что я могу заниматься микрометрией?

Вечер. Стихи не пишутся. Александр Межиров обрадовался, когда раздался звонок. Это братья поэты — совсем юный Евгений Евтушенко и уже возмужалый и идущий в гору Михаил Луконин, чуть-чуть навеселе, радостные, общительные. Пошёл сумбурный разговор, стихи.

— Бросаю поэзию, — мечтает Межиров. — Пишу роман… Листов на тридцать…

— Смотри не урони рукопись на ногу!

— Я тоже переквалифицируюсь, — сказал Михаил, — пишу статью о тенденциозности в литературе!

С тех пор как Евтушенко исключили из литинститута за отсутствие тенденциозности, он этого слова не переносил. Он вскочил на подоконник, спустился на карниз, опоясывающий дом, и с лёгкостью лунатика и бесстрашием пьяного пошёл по нему. Где спасенье от тенденциозности? Как может поэт в весёлой дружеской компании произносить это слово?

Мгновение Александр и Михаил стояли остолбенев. Потом Луконин кинулся к окну:

— Женя, не буду писать, вернись!

Евтушенко возник на фоне окна.

Статью о тенденциозности, заказанную солидным журналистом, Луконин так никогда и не написал.

Илья Эренбург сказал: «Современные молодые поэты напоминают мне немецких девушек, которые зарабатывают на приданое проституцией».

Мариэтта Шагинян говорила:

— Сталин — гений, и при нём был порядок.

Ей возражали:

— Но ведь он сажал безвинных!

— Да, сажал. Так ведь и от чумы, и от войны — погибали!

Перед тем, как умереть, Михаил Зощенко сказал: «Ну и отрезок истории нам достался…»

Рудольф Бершадский заведовал отделом фельетонов «Литературной газеты» и опубликовал знаменитый антисемитский фельетон Василия Ардаматского «Пиня из Жмеринки». Но и это не спасло его от обвинения в сионизме и тюрьмы. По освобождении после смерти Сталина он потребовал от Симонова, давшего санкцию на арест, извинений. Симонов отказался. Леонов сказал: «Извиняйся, Костя, ты виноват». Симонов извинился. Бершадский же вскоре решил, что виноват в данном случае Симонов не больше, чем винтик в колесе паровоза, переехавшего человека.

В 1961 году секретарь Союза писателей Воронков предложил Леониду Леонову подписать письмо, клеймящее Пастернака за роман «Доктор Живаго». Леонов, которому не было ещё и семидесяти, отказался: «У меня уже не осталось времени замаливать грехи». В 1990 году он поставил свою подпись под письмом семидесяти трёх, дышащим непримиримостью к жидомасонам и прочим иноверцам.

Идея осудить Пастернака редколлегией «Нового мира» принадлежит Борису Лавренёву. Он же написал и первый вариант текста. Сотрудница журнала объезжала членов редколлегии и собирала подписи. Все молча — кто охотно, кто не очень — подписывали письмо, сокрушался лишь один человек — Борис Лавренёв.

Критик Тарасенков дружил с Пастернаком, знал и любил его стихи. При этом — надо значит надо — опубликовал в «Культуре и жизни» разгромную статью. Встретившись с Пастернаком, Тарасенков не решился протянуть руку, но Пастернак с доброй улыбкой заметил: «Толя, не стесняйтсь, вы же не человек, а бобовое».

Говорили, что году в 1913-м Пастернак издал сборник переводов грузинских поэтов, где были стихи и молодого Сосо Джугашвили, и будто бы поэтому Сталин его не арестовал. Это попытка упрощённо объяснить отсутствие традиционного финала в традиционном противоборстве тирана и поэта. Парадокс судьбы Пастернака в том, что, выстояв в сталинскую эпоху, он был надломлен и погиб в хрущёвскую. Пастернак говорил: «Раньше нами правил маньяк и убийца, а теперь невежда и свинья».

В 1957 году «Новый мир» принял к печати «Владимирские просёлки» Владимира Солоухина. Редактор Кривицкий выбросил из текста некоторые куски, особенно те, где речь шла о религии. Когда Солоухин стал возмущаться, Кривицкий аргументировал:

— Отец! Ничего не поделаешь! У нас церковь отделена от государства, а литература присоединена к нему. Отец! Ты хорошо знаешь деревню. Подумай и напиши нам, например, что бы ты сделал, если бы был министром сельского хозяйства.

— Ничего.

— Ну хорошо, не министром, а богом.

— Тогда бы я начал не с сельского хозяйства.

Докладчика спрашивают:

— Почему вы говорите одними цитатами? У вас что, своего мнения нет?

— У меня есть своё мнение, но я с ним не согласен.

Когда два критика спорят о литературном произведении, возникает не менее трёх мнений.

Автор четверостишья, кажется, Александр Раскин оно настолько метко, что отделилось от автора и воспринималось как фольклорное.

Сталин рассматривал произведения искусства с социально-прагматической, сиюминутно-политической точки зрения: а нужно ли сегодня такое произведение? Сам того не подозревая, он явился прямолинейным последователем Сократа, для которого прекрасное есть полезное. Корзина с навозом прекрасна в том отношении, в каком она полезна. Именно поэтому вождю нравились пьесы Суркова и Софронова.

Сталинскую эстетику исповедовал главный редактор «Огонька» Всеволод Кочетов, утверждавший, что главное в искусстве не «как», а «что», то есть о чём, тема, содержание. Другой принцип — не только «что», но и «как» — лежал в основе редакционной политики «Нового мира» Твардовского. Конфликт «Нового мира» и «Октября» был главным событием литературной жизни 60-х годов и всячески раздувался и эксплуатировался хрущёвской, а затем и брежневской администрацией.

В конце 20-х годов Михаил Булгаков сжёг свой дневник, но копия сохранилась в архиве МГБ.

Что бы делали историки русской литературы, не будь она любимейшим предметом полиции? Сколько бесценных сведений было бы утрачено безвозвратно. Да здравствует цензура! доносы! донесения! досье! негласный надзор! и другие источники!

Василий Гроссман, впервые в литературе сопоставивший образы Сталина и Гитлера, отдал свой роман «Жизнь и судьба» в «Знамя», возглавляемое Вадимом Кожевниковым. Из редакции журнала рукопись попала Куда Следует, и в доме Гроссмана был устроен обыск. Все экземпляры рукописи были конфискованы, и книга не дошла бы до читателя, если бы предусмотрительный автор не хранил какие-то экземпляры вне дома.

Физик Ландау сказал об «Ухабах» Тендрякова: «Вот, говорят, это вещь о бюрократизме, а по-моему, это современное „Путешествие из Петербурга в Москву“.

Встречи Хрущёва с писателями: ухрущение строптивых.

Алогизмы цензуры. Из Фильма Балтера — Калика „До свидания, мальчики!“ вырезан иронический эпизод стахановского движения: рабочие везут на тачках песок, перевыполняя норму. Такой же эпизод, но героически преподнесённый, стал содержанием фильма Швейцера „Время, вперёд!“.

Имея в виду отрицательную рецензию на роман Аркадия Первенцева в „Новом мире“, критик Людмила Скорина сказала: „Так на барских конюшнях секут наших лучшим писателей“. Сегодня романов Первенцева не осталось в литературе, и заступничество за него интересно лишь как факт литературного процесса.

Талантливый театральный критик Володя Саппак всегда жил бедно. Однажды после какой-то удачной статьи его пригласили в одно издательство на триста рублей. Он ответил: „За триста надо служить, а я не хочу“.

Булгаков любил напевать: „Он рецензент — убей его!“

— Вы писатель или читатель?

— Я цитатель.

На воротах дачи одного критика в Переделкине висела фанерка: „Осторожно: злая собака“. Кто-то дописал: „…и беспринципная“.

Критик Аркадий Белинков читал мне когда-то из своего дневника. Помню, там было такое место: „Входа нет“, „Выхода нет“ — надписи в метро. Это образ безысходного абсурда нашей эпохи». И ещё такое. «Приходил ко мне электрик. Я спросил: „Почему лампочки в туалете и ванной перегорают чаще, чем в комнате, хотя горят меньше?“ Он ответил: „Потому что их часто включают и выключают“. Эти лампочки живут в стрессовой ситуации. Так и современным людям не дано прожить свой век».

Умный и жёлчный, Белинков подчинил свой яркий литературный талант политическим страстям. Он был непримиримым большевиком-антисоветчиком. Во время туристской поездки в Югославию он сбежал в Италию, оттуда в США и стал требовать от властей и частных лиц средств для издания журнала типа герценского «Колокола». Но оказалось, что и в зарубежье до его высоких антикоммунистических замыслов никому нет дела. Он вынужден был бороться уже не только с коммунизмом, но и с американским равнодушием и в конце концов умер от напряжения этой борьбы.

Из выступления: «За годы советской власти наша Тульская писательская организация выросла и окрепла. А до революции здесь работал только один писатель — Лев Толстой».

Корней Чуковский был добрым, но очень ядовитым человеком. В 1964 году в Переделкине я подарил ему свою только что вышедшую книгу «Введение в эстетику». Он тут же наугад открыл книгу и патетически зачитал один из теоретических трюизмов, неизбежных для такого рода изданий: «У всех форм общественного сознания единый путь познания действительности». Писатели, окружившие нас в вестибюле Дома творчества, веселились. Корней Иванович перевернул страницу и зачитал ещё одну цитату: «Художественный образ — единство рационального и эмоционального». Я был карасём на сковородке. Корней Иванович перевернул ещё страницу… и замер, перечитал и сказал: «Вот это да!» И уже совершенно серьёзно прочитал: «…Л. Эльсберг в обширном труде „Вопросы теории сатиры“ по поводу одной из проделок Остапа Бендера в „Двенадцати стульях“ разражается таким далеко идущим рассуждением: „Союз меча и орала“ выглядит только комично и совершенно не опасно. Конечно, в происках отребья, так или иначе связанного с белогвардейщиной или симпатизировавшего планам капиталистической реставрации, было немало жалко-комического (!), но (?) изображать все эти махинации как шутливую пародию на настоящий заговор — значит быть чрезмерно односторонним. Правда, нельзя забывать о том, сто в романе пресловутый „Союз“ является всего-навсего плодом мистификаторских шантажистских талантов и усилий Бендера (!), однако (?) отражение деятельности антисоветских элементов лишь в таком невинном виде как раз и свидетельствует о том, что сатирический принцип проведён в этом произведении недостаточно последовательно» Конечно, жалко, что И. Ильф и Е. Петров не прошли профессионального обучения у Я. Эльсберга. Он мог бы преподать прекрасный урок превращения милого ловкача Остапа Бендера в крупного заговорщика, организатора «деятельности антисоветских элементов».

Закончив, Корней Иванович сказал: «Это первый случай изобличения стукачества в советской прессе. И главное, сделано так, что стукач даже не сможет пожаловаться в суд!»

— Почему вы называете свой город героем, ведь фронт до вас не дошёл?

— А у нас не прошла ни одна пьеса Софронова.

В соответствии с хрущёвскими веяниями Большой Малый и Художественный театры решили укрупнить и образовать Большой малохудожественный театр.

На вечере памяти Островского в Ленинграде выступал замечательный артист Толубеев. «Первый раз я познакомился с творчеством Островского в Лебедяни, — сказал он и углубился в бумажку: — Пьеса „Забавное недоразумение“ Рыткина была дана на рецензию критику Митькину, который подчеркнул слабость идейно-художественных решений. Пьеса была возвращена автору и доработана им, после чего одобрена, и автору выплачены 60 % гонорара. Театр же отказался ставить произведение. Жалоба автора была отклонена, но ему выплатили 100 % гонорара…» и так далее и тому подобное. Концовка закольцовывала выступление: «Первый раз я познакомился с творчеством Островского в Лебедяни и был покорён его драматургией».

Под недоуменные хлопки Толубеев сошёл с трибуны и столкнулся с организатором вечера, деятелем ВТО. «Неужели вы не могли понять, что это случайная бумажка, не имеющая отношения к Островскому?» — закричал он. «Я думал, что начав издали, выведете меня на Островского…» — ответил Толубеев.

— Почему после XX съезда актёры, игравшие Сталина, рвут на себе волосы?

— Чтобы играть Хрущёва.

Автор картины «И. В. Сталин и К. Е. Ворошилов в Кремле» художник Александр Герасимов, руководивший Союзом художников, с 1947 года — Академией художеств, после XX съезда сказал: «Вся жизнь псу под хвост!»

Весьма прямодушный писатель, героически служивший новому строю, Николай Островский некогда высказался: «Жизнь нужно прожить так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы». Истинная цель для Островского — переделка мира и истории. А ведь большинство людей всегда жили и живут бесцельно или ведомые личными целями (дай Бог, чтобы они не противоречили интересам окружающих). Оказалось, ужасны не бесцельно прожитые годы, а те, что прожиты во имя внеличностных, «великих» целей.

После смерти Сталина авторитет Чиаурели упал, и даже кое-кто стал относиться к нему пренебрежительно. Однажды на улице его окликнули:

— Михаил Эдишерович!

Чиаурели отмахнулся:

— Теперь я Михаил Дэдишерович (можно перевести «Теперь я Михаил Твоюматьевич»).

Однажды Михаил Ромм был председателем государственной экзаменационной комиссии во ВГИКе. Одна студентка не смогла справиться с доставшимися ей вопросами. Ромм попробовал беседовать с ней на общекультурные темы. Безрезультатно. Комиссия была склонна поставить неудовлетворительно. Студентка начала плакать. Ромм в растерянности полистал зачётку, увидел там бесконечные тройки и добавил ещё одну. Через год он пришёл в Госкино утверждать «Обыкновенный фашизм». В кабинете его приняла редактор — та самая студентка, которой он дал путёвку в жизнь. Она говорила: «В фильме о Гитлере много лишнего. Вы меня понимаете, Михаил Ильич? Намёки на Сталина на нужно убрать. Фильм — беспощадно сократить…» Ромм отключился. Выйдя в коридор, он ударил себя по лбу: «Так тебе, дураку, и надо!»

Михаил Ромм сказал: «Я не сидел в тюрьме, но прожил трагическую жизнь. Я приспосабливался к обстоятельствам. За тридцать пять лет творческой жизни я ничего, кроме „Пышки“, не сделал. Разве что „Мечту“. Наше кино без государства не существует и должно обслуживать государственную идеологию».

Во время первого Московского международного кинофестиваля Хрущёв уснул на двадцатой минуте ленты Феллини «8 1/2». Поэтому руководитель кинематографа Романов отчаянно сопротивлялся присуждению этому фильму первого приза. И всё-таки Феллини приз получил, так как все иностранные члены жюри заявили, что покинут фестиваль.

Рассказывает Анатолий Приставкин:

«Встречаю я как-то Хуциева, а на нём лица нет.

— Что случилось?

— Хрущёв велел вырезать из „Заставы Ильича“ сцену с отцом, отсылающую зрителя от современности к Отечественной войне. Да ещё не сказал, какую — в фильме их две, и теперь вырезают обе. А на них держится концепция фильма — связь времён.

Прошло время. Хрущёва сняли. Встречаю Хуциева — сияет.

— Как дела?

— Отлично — вырезают эпизод из „Заставы Ильича“!

— Чему же ты радуешься?

— Вырезают, как Хрущёв стоит на Мавзолее!»

Шкловский говорил: «Существуют шаблоны мышления, возникающие из общей культурной атмосферы. Однажды мы с Пудовкиным должны были читать сценарий по „Ревизору“ Гоголя. Сели и решили, что он, наверное, будет начинаться кадром: свинья чешет спину о забор. Открыли — так и есть! Дальше читать не стали».

В 1960 году, накануне открытия большой партийной конференции, я шёл в радиостудию. По дороге встретил приятеля и услышал от него анекдот: «Идёт по центральной улице столицы пьяный и орёт: „У власти свинья!“ Его забирают в милицию, спрашивают: „Ты на кого так говоришь?“ „На Черчилля“. — „Ну, смотри, иди и не хулигань“. Пьяный вышел из отделения, потом сунул голову в дверь и сказал: „А я знаю, на кого вы подумали!“».

Этот анекдот вдруг материализовался, когда я попал в музыкальную редакцию. Шло утверждение серьёзной музыки, которую следовало передавать в эти торжественные дни. «Так, Бетховен, так, Чайковский, так, Глинка, — мотал заведующий, подписывая направления, и вдруг не своим голосом закричал: — Вы что, с ума спятили?! В тюрьму захотели?!» Он перечеркнул направление и схватил валидол. Ничего не понимающие сотрудники прокрутили плёнку. Это была ария князя Галицкого из оперы «Князь Игорь» Бородина:

Замирая от ужаса, работники музыкальной редакции благодарили в душе своего спасителя.

На кого они все подумали?

Шостакович долго и путано объяснял смысл и идею 14-й симфонии, а потом сказал: «Есть такое понятие — порядочный человек, вот об этом и для этого написана симфония».

Поверив в свободу, художники оттепели создали на стене бассейна в Лужниках мозаику — обнажённые мужчины и женщины.

Министр культуры Фурцева велела замазать это бесстыдство бетоном.

Хрущёв встречался с грузинскими крестьянами. На эту тему грузинские художники написали картину. Секретарь ЦК Компартии Грузии Черевиани сделал замечание: «Вы нарисовали крестьян большими, а Хрущёва маленьким. Неправильно. Это натурализм. Хрущёва нужно нарисовать более высокого роста, чем крестьян».

Возможно, если бы Хрущёв знал английскую поговорку: «Я не настолько богат, чтобы покупать дешёвые вещи», он не стал бы настаивать на сооружении лагутенковских времянок-«хрущоб», срок службы которых ограничивается двадцатью пятью годами.

Архитектор А. Власов отказался строить Дворец съездов в Кремле, так как при этом необходимо было разрушить несколько старинных построек. За дело взялся Посохин.

Периоды развития советской культуры: репрессанс, реабилитанс, неопрессанс.

В голодную послевоенную Москву впервые завезли бананы. У знаменитого клоуна Московского цирка Карандаша появилась реприза:

«— Как живёшь, Карандаш?

— Как в Африке: хожу голый и ем бананы!»

В другой репризе на вопрос: «Карандаш, почему ты сидишь на мешке с картошкой и молчишь?» он отвечал: «Вся Москва сидит на картошке и молчит». На несколько недель его отстранили от работы, но этим и кончилось.

Как-то в конце 50-х годов друг Карандаша журналист Василий Сухаревич пригласил нескольких юмористов в цирк посмотреть репризы с его текстом. Долго шли номера без текста. Гости ждали. Когда слон стал унавоживать арену фельетонист Рыклин прокомментировал: «Наконец пошёл текст Сухаревича!» Сухаревич ценил юмор и не обиделся. Его репризы были во втором отделении. Выйдя на арену, Карандаш показал пальцем и закричал: «Сухаревич пришёл!» И столько в его голосе было радости, что весь цирк засмеялся.

Пришёл еврей в цирк и сказал, что может прыгнуть из-под купола. Вывесили афишу, собрали тьму народу. Еврей стоит под куполом и не прыгает. Публика кричит: «Прыгай! Прыгай!» Он не прыгает. Вызвали директора цирка. Он кричит: «Прыгай!» Он не прыгает и говорит: «Послушайте, об спрыгнуть не может быть и речи, речь идёт об сойти назад».

В 50-х годах я, беспартийный эстетик, преподавал свою дисциплину в сети партпросвещения Всероссийского театрального общества. В кружке занимались ведущие актёры московских театров.

На зачёте Охлопкову предстояло рассказать о природе художественного метода. Он задумчиво повторил вопрос, сделал вид, что формулирует ответ про себя, а потом сказал: «Так, знаю. Следующий вопрос, пожалуйста».

Серафима Бирман вместо ответа на вопрос «Художественный образ и жизненный материал» вспомнила давнюю историю. Много лет назад она приехала в Москву поступать в театральную студию. Экзаменационную комиссию возглавлял Станиславский. На просмотре Бирман был задан этюд: «Проститутка соблазняет мужчину». «Я, — рассказывала Бирман, — шестнадцатилетняя девушка из глубокой провинции, ни разу не видела проститутку и плохо знала, что она должна делать. Однако какие-то смутные представления у меня были. Я села поближе к Станиславскому, закурила, положила ногу на ногу и стала медленно поднимать юбку до колен, а потом — ещё медленнее — выше. При этом я прижималась к Станиславскому плечом. „Верю, верю! — не советуясь с коллегами по комиссии, закричал он. — Вы приняты!“».

Я сказал: «Ваш пример, Серафима Германовна, показывает, что в основе образа лежит жизненный материал, но этот материал может быть не непосредственным, а сложно опосредованным опытом художника». «Наверное», — равнодушно сказала Бирман. Мои теоретические суждения ей не были интересны.

Матч Ботвинник — Таль — иудейская война во славу России.

До революции на Цветном бульваре существовал бордель под названием «Нимфа». В центре огромного зала был бассейн, в котором плавали нагие красавицы. Прямо здесь выбирали. В советское время бордель закрыли, а здание отдали издательству «Искусство». Как-то сюда пришёл за гонораром один старый театральный критик. «Приятно получить деньги там, где ты их когда-то тратил», — сказал он, стоя у окошка кассы.

Скульптор Гульда Каладзе рассказывал со слов родственников Хрущёва, что он в последние годы жизни написал картину: по земному шару шествуют Христос, Маркс и сам Хрущёв.

ФИНАЛ ХРУЩЁВСКОГО ДЕСЯТИЛЕТИЯ

«Может быть, наш строй ещё выпрямится? Может быть, избавится от рахита (голова большая, ноги — спички)? Может быть, кибернетика войдёт в экономику и ликвидирует в ней произвол?»

Это запись середины 60-х. Прошло четверть века, и надежды не оправдались. Впрочем, и тогда один знакомый кибернетик мне возражал: «Когда механизм не работает — при разных вариантах его регулирования — это значит, сама схема, лежащая в его основе, в корне неверна и надо выбирать другую».

У средств два конца: один упирается в личность, другой — в цель. Цель не оправдывает средства. Неверно, выбранные средства способны уничтожить цель и личность, стремящуюся к ней. Средства — посредник между личностью и целью. В нашем обществе и цели, и средства изначально порочны: цели — утопичны, средства — противочеловечны.

Одним из минорных аккордов на закате хрущёвской эпохи было посещение Генеральным художественной выставки в Манеже. Хрущёв был предупреждён, что там господствует гнилая буржуазная культура, и увидел её в образе «Обнажённой» Фалька, обругал Эрнста Неизвестного, сочтя его тунеядцем, и немного смягчился, только узнав, что он к прошёл войну. Хрущёв заклеймил художников за абстракционизм и назвал их «федерастами».

Аппарат поссорил Хрущёва с интеллигенцией. Ещё раньше Хрущёв ввёл разорительные налоги на крестьянство. Отношения с рабочими подорвало замораживание займов и повышение норм выработки. Военные были недовольны снижением затрат на содержание армии. Всё это подготовило падение Хрущёва.

— Что общего у Хрущёва с космическим экипажем «Восток-1»?

— Они вылетели почти одновременно.

Политбюро обсуждало, какую работу предоставить Хрущёву после снятия. Суслов предложил: «Впишем ему в паспорт: „еврей“ — и пусть устраивается сам».

— Что было бы, если бы Хрущёв умер раньше Кеннеди?

— Онасис женился бы на Нине Петровне.

Статья о Хрущёве в энциклопедии XXI века: «Мелкий искусствовед, не понявший произведений Эрнста Неизвестного».

После первых шагов брежневского руководства один чиновник воскликнул: «Наконец мы покончили с разгулом махровой демократии!»

Молотов, Маленков и Каганович играют в преферанс. Хрущёв просит, чтоб его тоже пустили поиграть. «Нет, — говорят, — ты выгнал нас, когда сам играл в дурака!»

Хрущёв успел соединить уборную с ванной. Не успел соединить пол с потолком. Успел разделить обкомы на промышленные и сельские. Не успел разделить Министерство путей сообщения на министерство «туда» и министерство «обратно». Успел объединить Крым с Украиной и Карелию с Россией. Не успел объединить Еврейскую автономную область с Мордовской АССР в Жидовско-Мордовскую. Успел посеять хлеб на казахской целине, а собрать в США. Не успел научить писателей писать так, как он говорил. Успел напечатать бумажные деньги в десять раз дороже старых. Не успел отчеканить серебряные рубли со своим ликом в кукурузном венке. Успел дать звание Героя СССР Насеру за разгром египетской компартии. Не успел наградить его орденом Победы за поражение в Шестидневной войне. Успел пригласить Шульгина на съезд партии. Не успел посмертно наградить Николая II и Распутина за создание в стране революционной ситуации. Успел вынести Сталина из Мавзолея. Не успел закрепить место за собой. Успел разгромить антипартийную группу Молотова — Маленкова — Кагановича и примкнувшего к ним Шепилова. Не успел разгромить партийную группу Брежнева — Суслова — Подгорного и примкнувшего к ним Шелепина.

Хрущёв тонет и кричит: «Кому нужна помощь?»

— Как жить без Хрущёва?

— По-брежнему в хрущобах.

— Папа, а что, Никита Сергеевич больше не Хрущёв?

Брежнев гордился: «Хрущёв развенчал культ Сталина после его смерти, а мы развенчали культ Хрущёва при его жизни».

Хрущёв сказал: «Это благодаря моим политическим реформам они смогли снять меня простым голосованием».

Новое руководство конфисковало мемуары Хрущёва как в своё время он арестовал рукопись романа Гроссмана «Жизнь и судьба».

В кабинете Рабиновича висят портреты Хрущёва и Брежнева. Парторг увидел, говорит:

— Сними ты этого дурака!

— Которого?