Фарос и Фариллон

Между солнцем и луной

Из трех улиц, что спорят за честь называться главной магистралью Александрии, по части элегантности пальма первенства, несомненно, принадлежит Рю Розетт. На Бонд-стрит (я имею в виду Рю Шериф Паша) элегантности не способствует избыток магазинов, а Бульвар де Рамле в этом отношении и вовсе не конкурент. Длиной, чистотой и утонченной монотонностью архитектуры Рю Розетт превосходит обеих соперниц. Те отягощены практичностью: люди пользуются ими, чтобы куда-то попасть или что-то получить. Тогда как Рю Розетт - цель сама по себе. Она начинается посреди города, и нет человека, который скажет, где ее конец: возможно, она и стремится к какой-то цели, но ногам смертного эта цель недоступна. От самого горизонта - узкого, однако, ничем не прерываемого, - она стелется нескончаемой голубой лентой неба над головой путника, у него под ногами разворачивается соответствующая белая лента, а справа и слева - дома, мимо которых он, вроде бы, полчаса назад уже проходил. О, как же она скучна! Эта скука не поддается никакому описанию. То, что кажется сначала особой привилегией -например, подносы, на которые сажают местных шишек, когда они выдвигаются из клубов, - оборачивается, если присмотреться, всего лишь тем, на чем они сидят. Они уже засыпают. Потому что за элегантность приходится расплачиваться.

Но бедняжке не хочется быть скучной. Ей хочется быть модной, причем модной на парижский манер. Струящиеся в обоих направлениях неистощимые потоки бесконечно прекрасно одетых людей - вот ее идеал. И поскольку с моим он не совпадает, мы стараемся встречаться как можно реже. Но друзья из общества уверяют меня, что если очень постараться, на Рю Розетт можно почувствовать себя как дома - вообразить на месте городских управлений здания министерств, возвысить консульства до посольств и арабские повозки - до брогамов, усилить блеск мужских ботинок и шуршание дамских юбок, и Рю Розетт станет тем, чем она жаждет быть - шедевром барона Османа[70], увенчанным Триумфальной Аркой, а не полицейским участком.

Мне лично никогда это не удавалось. Если меня и осаждают здесь какие-то фантазии, они приходят из цивилизаций более старых и дружественных. Я вспоминаю Ахилла Татия, который епископствовал здесь в эпоху совсем уже не классическую и написал не вполне приличный роман[71]. Тысячу лет назад его герой вошел в Александрию именно по этой улице. Тогда она называлась Канопской дорогой, а не Рю Розетт, и не была ни элегантной, ни модной, хотя по всей длине ее сопровождали картины невиданного великолепия. Начинаясь у Ворот Солнца (у Общественных садов), она беспрепятственно пересекала город до самой Гавани, выходя к воде у Минет эль-Бассал; там же стояли Ворота Луны, завершая то, что было начато Солнцем. Ее, как и Рю Неби Даниэль, окаймляли от начала до конца мраморные колоннады, и точка их пересечения (где теперь приходится стоять в безнадежном ожидании трамвая) была одним из самых славных перекрестков древнего мира. Кли-тофон (а именно так епископ назвал своего героя) прервал здесь свой путь, оглянулся на все четыре стороны - повсюду высились храмы, дворцы и усыпальницы, - и сообщил нам, что средокрестье это носит имя Александра и что расположенный неподалеку Мавзолей и есть его усыпальница. Ничего больше он нам не поведал, поскольку был занят в тот момент поисками подруги по имени Левкиппа, которая представляла в его глазах интерес более настоятельный, но сомневаться в его словах у нас нет основания, поскольку сам Ахилл Татий жил здесь и не посмел бы вложить в уста своих героев лживые речи. На фоне окружающей его любовной ерунды этот пассаж - настоящая драгоценность. Исчезнувшее великолепие вспыхивает вновь - если и не в архитектурных деталях, то как душа этого города. Там (под мечетью Неби Даниэля) покоится Александр Великий. Там он лежит, облаченный в золото, в стеклянном гробу. К тому моменту, как Клитофон вошел в город, он пролежал там уже восемьсот лет, и если верить легенде, он и по сей день лежит там, замурованный в забытом подвале. Единственное осязаемое свидетельство этого великолепия - дорога: само положение Рю Розетт. Христиане и арабы уничтожили все остальное, но изменить направление дороги они не могли. Ближе к Гавани они, конечно же, увели ее в сторону; главная артерия города вливается в Рю Сиди Метвали и превращается бог знает во что в окрестностях Рю де Сёр. Но на восток она идет с прежней решимостью, и на место теней, когда-то отбрасываемых мрамором, ложатся тени от известняка и гипса.

От двух упомянутых ворот не осталось даже описания. Они могли быть шедеврами искусства, а могли быть обыкновенными городскими заставами, однако в любом случае в каждой обязательно имелся алтарь божеству-покровителю. Алтарей этих никто особо не замечал. Язычество ко времени Клитофонта и Левкиппы было уже мертво. Мертво оно и теперь, но два этих светила до сих пор царят над улицей, и если она и красива, то только благодаря им. Вечером западная часть улицы горит алым и оранжевым, а над восточной, где небо уже потемнело, мерцает таинственное сияние, из которого поднимается неимоверных размеров лунный диск.