Фаворитка Наполеона

X

На острове Эльба Наполеон старался в своем лице воскресить старинное предание о короле Ивето. Этот повелитель острова, простиравшегося на несколько лье, коронованный поражением, вел жизнь добродушного легендарного монарха, отца своих подданных, довольного своей участью.

До сих пор остается совершенно неизвестным, играл ли Наполеон во время пребывания на острове Эльба комедию. Многие уверяют, будто все это примирение с выпавшей на его долю судьбой, его равнодушие к европейским событиям, его заботы об улучшении жизни новых подданных и о благоустройстве острова, его труды по проведению новых дорог и возведению новых зданий были только искусным маневром терпеливого, скрытного человека, решившего во что бы то ни стало обмануть бдительность английских комиссаров. Но другие с уверенностью утверждают, что, наоборот, пленник Портоферайо, главного города острова, примирился со своим изгнанием, что на первых порах ему очень понравилось это островное государство и что он стал думать о бегстве и новой попытке воцарения во Франции только под давлением обстоятельств и под влиянием его верных, смелых, нетерпеливых сторонников.

Так или иначе, но можно считать вполне достоверным, что на первых порах Наполеон казался очень довольным своей участью, и можно смело утверждать, что в то время он был вполне искренним.

Ведь остров Эльба был для него местом отдохновения, покоя. Он имел полное право чувствовать себя крайне утомленным после всех потрясений и страшной борьбы последних лет, за которыми последовало ужасное путешествие среди экзальтированных провансальцев. Все его существо, напрягавшееся в столь продолжительных сверхчеловеческих усилиях, требовало хоть краткого отдыха. Пребывание на этом острове было для него своего рода каникулами, тем более что как ни печален был пейзаж Эльбы, но он напоминал ему почти забытую родину.

Действительно, остров Эльба очень похож на Корсику. Он составляет часть Средиземноморского архипелага. Хотя этот островок весь испещрен горами вулканического происхождения, хотя на нем чувствуется сильный недостаток воды, пополняемый редкими и жалкими источниками, но там имеются красивые города и сочные, свежие долины.

Деревенский домик, в котором помещался Наполеон, был расположен в долине Сан-Мартино, откуда виднеются море, бухта Портоферайо и дальние горы. В самом городе Портоферайо Наполеон занимал помещение, называвшееся дворцом, но представлявшее простую виллу.

Островом от имени Наполеона овладели третьего мая генерал Друо, полковник Кэмпбел, граф Кламм и лейтенант Гэрлингс. Генерал Далэм, командовавший там от имени Бурбонов, сдал остров Наполеону. В то же время генерал приказал вместо белого знамени вывесить знамя повелителей острова Эльба, представлявшее собой голубое поле, пересеченное красной лентой, усеянной золотыми пчелками.

Наполеон сошел на остров при грохоте пушек. Когда он ступил на набережную, то муниципалитет поднес ему ключи города. Под балдахином он проследовал прямо в собор. Там ему пропели «Тебя, Бога, хвалим». Затем в городской ратуше, где для него установили королевский трон, члены муниципального совета обратились к нему с приветственными речами. Весь остров оглашался криками радости.

Первые дни пребывания на острове Наполеон посвятил осмотру своих скромных владений. Первые его посещения были сделаны в форты и продовольственные магазины. Он начал с того, что занялся приведением острова в оборонительное состояние. Под предлогом отражения возможных атак со стороны берберийцев он вооружил батареи и занялся укреплениями.

Жизнь Наполеона в Портоферайо и в Сан-Мартино текла спокойно, регулярно, правильно. Все его усилия с самого начала были направлены на защиту острова. Он имел основание бояться, что в один прекрасный день союзники могут решиться принять против него чрезвычайные меры. Он знал, что проекты подлого убийства всегда найдут доброжелательное внимание у Талейрана и других советников Бурбонов, и ему не хотелось оставаться в зависимости от случайно мелькнувшего у его врагов желания убить его или перевести куда-нибудь в другое место.

Укрывшись на Эльбе, он мог быть спокойным, что намерение врагов как-нибудь в темную ночь тайно захватить его, чтобы перевести на более отдаленный остров, рухнет, тем более что во всех портах острова он учредил очень строгую полицию. Теперь всякая попытка захвата потребовала бы значительной силы, военной экспедиции.

Но не одни только заботы о личной безопасности тревожили Наполеона. Ему приходилось думать также о личных расходах и в особенности – о содержании войск. У него было около полутора тысяч солдат вместе с национальной гвардией острова; он экипировал и вооружил всех их за свой счет, а содержание этого войска требовало почти миллиона франков годового расхода. Из Франции он вывез всего каких-нибудь три миллиона из своих сбережений; считая, что доходов острова, составлявших около четырехсот тысяч франков в год, хватает только на чисто местные необходимые расходы, он видел, что его личное содержание, содержание солдат, чинов дорожного ведомства, островной полиции придется оплачивать из собственных скромных средств.

Ввиду того, что пенсия в пять миллионов франков, которая была назначена ему, согласно договору с союзниками в Париже, не выплачивалась, да и, по всей вероятности, не была бы выплачена никогда, ему пришлось бы либо прибегать к сбору чрезвычайных налогов, либо отказаться от существования в качестве государя и зажить частным лицом.

Однако отослать во Францию эту полуторатысячную армию храбрецов казалось ему слишком опасным. Ведь это значило не только унизиться в глазах всей Европы, но и обречь себя, совершенно беззащитного, на мщение членов коалиции.

Бурбонское правительство поручило управление Корсикой генералу Брюлару, личному врагу Наполеона. Этот генерал нисколько не скрывал своего намерения взять в плен Наполеона, как только тот лишится своей маленькой армии вследствие дезертирства или недостатка денег на жалованье.

Немногим более чем на два года Наполеон мог рассчитывать на свои средства. Но далее?

Он учел все эти финансовые затруднения, и все более и более в его голове стала утверждаться мысль, что необходимо бежать с острова и попытаться вернуться во Францию. Здесь, на этом острове Эльба, его загоняли в тупик. Ему приходилось либо зажить частной жизнью, без солдат и без престижа, либо бежать отсюда по морю, взяв с собой своих испытанных храбрецов, судьба которых была тесно связана с его судьбой. Поэтому можно предположить, что уже с первых недель своего пребывания на острове Наполеон решил при удобном случае попытаться вернуться во Францию. Но пока все еще было слишком смутно, неопределенно. Надо было ждать благоприятных обстоятельств.

Наполеон отлично отдавал себе отчет, насколько быстро росла непопулярность Бурбонов. Неосторожные обещания и невозможные, невыполнимые мероприятия, как восстановление былых прав и уничтожение воинской повинности, вначале увлекли население. Все чувствовали себя усталыми от вечных войн и надеялись, что с исчезновением Наполеона не придется уже выносить всю тягость военного положения и платить усиленные налоги. Тем не менее сборщики податей продолжали, как и во времена воинского деспота, предъявлять окладные листы, а армия продолжала вербовать все новых и новых рекрутов. Таким образом недовольство среди сельского населения все росло и росло.

Но и жители городов были возмущены не менее их. Законы, нарушавшие свободу совести, обязательство проводить воскресение в праздном бездействии, высокомерие духовенства, спесивость и жадность вернувшегося дворянства, требовавшего признания недействительными сделок по продаже национальных земель, бессовестные притеснения полиции – все это заставляло смотреть на предшествующую эпоху владычества тирана-императора почти как на эру полной свободы. И все твердили, что, если бы Наполеон все еще был в Тюильри, ему пришлось бы дать народу такие свободы, которые сделали бы его правление более мягким, более справедливым, более сносным, чем правление Людовика XVIII.

Наконец, все военные, и в особенности офицеры, находившиеся на половинной пенсии, гранившие в пустом бездействии парижские мостовые и торчавшие по различным кабачкам и кафе в поисках ссоры с роялистами, вслух жалели об императоре, презрительно отзывались о королевском правительстве и с уверенностью говорили о скором возвращении Наполеона во Францию.

Наполеон внимательно следил за всеми этими симптомами разложения королевской власти и возрождения симпатий к утраченному режиму империи, все следы которого старательно уничтожались ревностными лакеями короля. Тем не менее он не решался на приключения. Он спокойно продолжал жизнь добродушного монарха, наблюдал за работами, возводя укрепления, насаждая деревья и прокладывая новые дороги, а вместе с тем позаботился о приобретении небольшого флота, который помог бы ему переправить свои войска в какой-нибудь пункт континента в тот день, когда он рискнет сделать свою последнюю ставку.

Он советовался с Мюратом, частенько поглядывал на итальянский берег, от которого его отделял только узкий пролив Пьомбино, и не раз подумывал, что хорошо было бы попытаться высадиться во владении своего зятя.

Одно только удерживало его, парализовало все его желания: он говорил себе, что, нарушив мир, заключенный с Европой, получив свободу и попытавшись вернуть обратно утраченный трон, он должен будет сказать «прости навеки!» Марии Луизе. А он любил ее более, чем когда-либо. Он не знал о ее измене; он продолжал верить, что она просто уступила давлению отца и австрийских принцев. Он воображал, что со временем все уладится и что, увидев, как спокойно он живет в своих островных владениях, короли простят ему смелость этого союза и позволят вновь разделить ложе со своей женой. И при одной мысли о возможности снова увидеть Марию Луизу, снова обладать ее красивым телом, которого он был лишен столь долгое время, вся кровь вскипала в жилах Наполеона и весь он загорался лихорадочной страстью.

О, если бы достаточно было броситься с оружием в руках навстречу всем королевским силам, чтобы освободить эту царственную пленницу из австрийского дворца, подобно легендарным героям, мчавшимся на крылатых драконах освобождать пленных принцесс, то он переплыл бы вплавь отделявший его от материка пролив, прошел бы через горы, пробился бы через все государства и дал бы сотни сражений.

Увы! Этих сказочных обстоятельств не было, и в данном случае сослужить хорошую службу могли только спокойствие, неподвижность, терпение. Надо было казаться смирившимся, умиротворенным, безобидным, чтобы укрепить Европу во мнении, что ему можно с безопасностью вернуть его супругу.

Эта уверенность, что не сегодня завтра Мария Луиза приедет к нему на остров, мешала Наполеону серьезно думать о том, чтобы покинуть остров Эльба, и заставляла его откладывать со дня на день приготовления к бегству.

Он не получал никаких известий о Марии Луизе, он не знал, как ее здоровье и как поживает маленький Римский король; только изредка, в самых кратких выражениях, Меневал, секретарь императрицы, сообщал ему, что никаких перемен нет.

Из уклончивых фраз этого секретаря, корреспонденция которого вскрывалась и прочитывалась венским двором, Наполеон понял, что Мария Луиза в самом скором времени приедет к нему. Обрадованный, счастливый, он велел приготовить в деревне специальную виллу, где предполагал принять супругу, чтобы жить, обожая ее, в самом сладком уединении острова.

Извещение, посланное ему из Италии, что какая-то дама с маленьким мальчиком, возраст которого почти подходил к возрасту Римского короля, прибыла в Ливорно, откуда собиралась отправиться на остров Эльба, еще более укрепило эту надежду. Действительно, через несколько дней было объявлено о прибытии на остров дамы и мальчика.

Но ошибочная надежда встретить в этой даме Марию Луизу продержалась недолго. Ступив на барку, которая должна была доставить ее на берег, дама назвала себя инспектору полиции. Это была графиня Валевская.

Императору сейчас же дали знать о прибытии графини.

«Что ей нужно здесь?» – подумал Наполеон, затрудняясь решить, как подобало ему встретить ее.

Он был и опечален тем разочарованием, которое принесло ему это посещение, и обрадован стойкостью чувств этой красавицы польки, которую когда-то он страстно любил.

На мгновение в его голове промелькнула мысль, что ему вообще не следует видеться с ней; пусть ее отвезут обратно на борт доставившего ее корабля. Он не хотел возобновлять с нею связь, а властное и дразнящее воспоминание о любимом образе Марии Луизы не позволяло и Думать о каком-либо мимолетном любовном приключении.

Но как отослать ее обратно, не дав даже увидаться с ним, не сказав ей ни слова – ей, женщине, которую он когда-то страстно любил, которая теперь, без сомнения, должна была бороться со многими трудностями и опасностями, прежде чем ей удалось навестить его в ссылке?

Он посвятил Друо в эту проблему и спросил его мнение на этот счет.

Генерал Друо был человеком высокой честности. Он знал истинные чувства, питаемые Марией Луизой к мужу, знал, что Нейпперг компрометирует ее своим вечным нахождением возле нее, знал, что императрица даже и не старалась особенно скрыть свою связь с последним; поэтому он был более чем убежден, что она никогда не приедет к мужу. Таким образом, он не мог глазами сурового ригориста смотреть на присутствие на Эльбе женщины, когда-то обожаемой Наполеоном и все еще способной внушить ему страсть или по крайней мере хоть нежность. Ведь Наполеон находился теперь как раз в расцвете сил. Теперь, живя на этом острове, он был лишен обычного волнения, лихорадочной деятельности, движений, вечного перенапряжения мозга и опасений за судьбы империи, за исход сражений или иных мероприятий. Значит, было вполне возможно, что мало-помалу образ Марии Луизы потускнеет в его памяти и Наполеон сможет легко сойтись с первой попавшейся женщиной, подвернувшейся ему совершенна случайно, быть может, совершенно недостойной его ласк, и тогда эта связь в таком маленьком государстве, где жизнь всех и каждого была на виду, могла бы вызвать большой скандал. А графиня Валевская, женщина интеллигентная, любящая, скромная, по мнению Друо. была способна значительно смягчить суровость ссылки императора и уж во всяком случае казалась более желанной, чем какая-нибудь новая возлюбленная, выбранная среди женского населения острова, или обольщенная жена одного из офицеров, последовавшая на остров вслед за мужем.

Кроме того, в глубине сердца добряк Друо беспокоился, будет ли Наполеон в состоянии долго удерживаться в роли повелителя без претензий, без сожалений о будущем, ограничивать свои желания и мечты заботами об украшении и цивилизации маленького острова. Правда, император еще ни разу не говорил ему ни прямо, ни намеком, что не считает свое отречение окончательным, что он еще собирается попытать счастье, чтобы вернуть все утраченное; но Друо говорил себе, что такой человек, как Наполеон, мужчина в расцвет сил, не удовлетворится на долгое время таким отчуждением от мировой сцены, на которой, как он сознавал, ему по праву принадлежит первая роль, единственно приличествующая ему. В этом владении на микроскопическом острове Эльба Друо видел только эфемерное королевство и был убежден, что Наполеон не будет в состоянии остаться королем Ивето.

Генерал не чувствовал себя способным убедить Наполеона не пускаться в опасную, губительную авантюру. Он был уверен, что в тот день, когда император скажет: «Друо, мы возвращаемся во Францию! Мы еще раз испытаем счастье нашего оружия!» – он ответит ему без всяких колебаний: «Слушаю, ваше величество!»

А женщина могла бы оказать на Наполеона влияние, которого не хватало генералу Друо; ей, быть может, удалось бы удержать его в этой ссылке, в сущности довольно сносной, так как здесь было хоть то преимущество, что император мог считав себя в безопасности.

Поэтому Друо на вопрос императора ответил, что не видит ничего неприличного в том, чтобы принять эту даму, которая, кроме всего прочего, может сообщить ему кое-какие новости из Франции. Надо принять во внимание, что эти новости будут сообщены лицом, правдивость которого вне всяких сомнений; он прибавил затем, что ребенок, сопровождавший мать, лишит свидание характера банального любовного приключения.

Ввиду этого Наполеон решил дать приют графине Валевской, но не на вилле, которую велел приготовить для императрицы, а в довольно кокетливой хижинке, расположенной в одной из самых диких, самых отдаленных частей острова, в Марсиане.

Там и произошло на самом деле их свидание. Оно продолжалось два дня. Было отдано строжайшее приказание, чтобы никто не вздумал мешать их разговору. Но случилось комическое происшествие, которое никто не мог предвидеть.

Мэр городка Портолоньоно, узнав, что с континента к императору явилась какая-то дама с ребенком, придумал снабдить своих сограждан музыкальными инструментами и фонарями, чтобы дать под окном домика серенаду. Последняя была исполнена при криках:

– Да здравствует императрица! Да здравствует Мария Луиза! Да здравствует Римский король!

Стоило большого труда заставить инструменты смолкнуть и лампионы погасить. Музыканты вернулись домой в огорчении.

Эта неожиданная манифестация сильно повлияла на настроение императора. В его сердце еще ярче всколыхнулось воспоминание о Марии Луизе.

Бедной графине Валевской пришлось поплатиться за это досадное недоразумение. Наполеон обратился к ней довольно сурово и выразил удивление по поводу ее прибытия. Он даже не приласкал ее. Между нею и им стал всезаслоняющий образ Марии Луизы.

Подавляя острую боль и решив скрыть тайную надежду, которая привела ее сюда, графиня представила сына Наполеону; но он лишь мельком взглянул на мальчика. Затем она сказала, что явилась на остров Эльба, ослушавшись почти прямого запрещения делать это, только для того, чтобы предупредить императора о замышляемых против него планах.

Его пребывание на острове, столь близком от Франции, с неугомонным Мюратом под рукой, доставляло глубокое беспокойство союзным монархам. На венском конгрессе решили сослать Наполеона на какой-нибудь африканский остров, на Азорские острова или на остров Святой Елены. При этом перемены места ссылки на более отдаленное в особенности добивался человек, очень влиятельный при австрийском дворе и находящийся в большой милости у матери Марии Луизы – генерал Нейпперг.

Услыхав имя этого ненавистного соперника, Наполеон почувствовал острую боль. Ночная сцена во дворце, когда, собираясь навестить императрицу, он натолкнулся на австрийца, с мучительной болью и бешенством ненависти всплыла в его памяти. О, какую ошибку он сделал, что не приказал тогда мамелюкам задушить этого врага!

На губах императора дрожал вопрос. Он хотел знать, не около ли Марии Луизы находился в данный момент Нейпперг. Но он не решался спросить об этом графиню и вздумал легким маневром проверить, имеется ли хоть какое-нибудь фактическое основание у этого предположения. Поэтому, обсуждая возможность и вероятность ссылки на отдаленный остров, о котором ему рассказала графиня, он заметил, что императрица Мария Луиза воспользуется своим влиянием на отца и воспротивится такой несправедливости.

Графиня опустила голову и молчала, но под градом вопросов кончила тем, что выдала тайну Марии Луизы.

Она была женщиной, она любила императора. Она уже не питала иллюзий относительно возможности для нее стать снова его другом, его спутницей, дорогой возлюбленной, которой она была прежде; она читала в глубине взглядов своего царственного любовника неизбежность разрыва, отказ, безразличие. Он не любил ее более; прерванный роман не возобновится более. Сообщая Наполеону о мрачных замыслах против его свободы в Вене, она думала о совместном бегстве с острова Эльба. Будучи предупрежден, Наполеон поспешит обеспечить свою безопасность. Неаполитанский король даст ему такой приют, где Наполеон будет в неприкосновенности. Монархи не осмелятся двинуть свои силы вдогонку за жертвой, ускользнувшей от них. А потом если дело и дойдет до сражения, то разве союзные силы устоят против Наполеона и Мюрата, сражающихся бок о бок, но не за славу, не за новые завоевания, не за корону, а за саму жизнь? Они еще подумают, прежде чем решатся на такую авантюру, и когда улягутся политические страсти и утихомирятся мстительные инстинкты эмигрантов и маркизов Карабасов, ныне всемогущих в Тюильрийском дворце, когда согласятся с необходимостью уважать условия мира, заключенного в Фонтенбло, Наполеон сможет вернуться на этот остров, где и закончит жизнь, озаренную в прошлом былой славой и согретую мирным счастьем любви с ней, Валевской.

Теперь приходилось расставаться с этими мечтами. Наполеон по-прежнему любил Марию Луизу, рассчитывал на ее помощь. Надо было открыть ему глаза, во-первых, для того, чтобы дать ему истинное представление о грозящей ему опасности, которая казалась ему ничтожной благодаря заступничеству императрицы, и, во-вторых, – чтобы отомстить за свою боль оскорбленной любовницы; отталкивая ее, Наполеон наносил ей глубокую рану в сердце, так вот и она тоже ответит ему раной за рану!

С каким бешенством, с какой яростью Наполеон узнал о возобновлении любовного приключения императрицы. Возможность его он подозревал иногда, но никогда не считался с ним как с реальным, правдоподобным фактом! Зато теперь ряд крупных и мелких подробностей, отдельные детали, черточки, штрихи – все связывалось между собой, представляя стройную картину действительности, и маленькие, почти незаметные прежде факты теперь разрастались до трагической величины.

Поспешность, с которой Мария Луиза бежала из Парижа, воспользовавшись для этого письмом, уже устаревшим к тому времени, продиктованным при таких обстоятельствах, которых в данный момент уже не было, и содержавшим совет ей скрыться за Луару; затем ее вечный отказ присоединиться к нему как в Фонтенбло, как во время путешествия в ссылку, так и на острове Эльба; ее молчание, нежелание ответить на его полные страсти и нежности письма – словом все, все подтверждало, что графиня говорила правду, что Мария Луиза не любила его более, обманывала и не хотела более видеть.

И все-таки Наполеон еще сомневался. Он не мог заставить себя примириться с очевидностью, поверить в такую ужасную действительность.

Он вышел из себя, грубо набросился на графиню с упреками, почти с угрозами, корил ее тем, что все это она сочинила из подлого расчета, что она хотела очернить в его глазах чистый образ императрицы, чтобы снова завладеть его душой. В конце концов он довел до последних пределов эту женщину, которая крайне страдала от этой почти трагической сцены.

Он не хотел верить? Ну, что же, она заставит дать показание свидетеля! И какого свидетеля! Сама правдивость и невинность в кудряшках – его сын, малютка Александр-Наполеон!

Ребенок играл на лужайке перед домом. Мать позвала его, и, прежде чем Наполеон мог догадаться или успел спросить, зачем поднадобился ей сын, графиня, ласково запустив пальцы в кудряшки мальчика, нежно сказала:

– Скажи мне, дорогая крошка, когда я приехала за тобой в ту страну, где еще растут такие большие деревья и высятся такие громадные горы…

– Это Тироль, – сказал ребенок, – эту страну зовут Тиролем, а мы жили в гостинице «Королевский орел».

Наполеон вздрогнул. Он по очереди глядел то на ребенка, то на мать и не без некоторого беспокойства спрашивал себя, чего графиня хотела добиться этим вопросом. по никак не мог отгадать.

Мальчик продолжал, гордый от возможности выказать свои познания:

– В гостинице «Королевский орел» не было орлов, но там было очень хорошо, гораздо лучше, чем здесь.

– Этот человечек разговаривает довольно-таки откровенно! – заметил Наполеон.

– Он всегда говорит правду, ваше величество! – поспешила заметить графиня. – Слушай-ка, Александр, скажи нам, что ты видел в этой гостинице, в Тироле… в гостинице, где не было орлов? Ты помнишь господина?

– Того господина, который явился вместе с нами? У него большая борода и толстая палка?

– Да нет, Александр, ты описываешь нашего доброго друга ла Виолетта. Вот преданный и верный защитник, ваше величество! – сказала графиня, как бы поясняя присутствие ла Виолетта императору.

– Я знаю ла Виолетта, это надежный человек! Но какого черта ему понадобилось в Тироле? – воскликнул удивленный император.

– Он сопровождал меня, ваше величество, и был моей защитой и охраной. Только благодаря ему я и могла вновь найти ребенка.

– У вас украли его, что ли?

– Да, ваше величество, некий негодяй, маркиз де Мобрейль, украл моего сына и увез его в горы Тироля.

– Господи, целый роман! Ну, а с какой целью было предпринято это похищение ребенка?

– Не знаю. Но я хотела бы, чтобы вы от ребенка услыхали имя или по крайней мере хоть описание того, по наущению которого было совершено это похищение.

– А какой в этом толк? Я не располагаю правом судить и карать в Тироле и не могу наказать преступника.

– Самое главное – это чтобы вы узнали, кто это такой. Да, ну же, сынок, – настаивала графиня Валевская, наклоняясь к ребенку, – постарайся вспомнить. Каков же был собой тот мужчина, который проводил тебя в комнату, где передал охране двух слуг, страшно пугавших тебя… ну, знаешь – тот мужчина, который был с дамой.

– Ах, да, да! Это мужчина с повязкой на глазу.

Наполеона передернуло от бешенства.

– Нейпперг! – пробормотал он. – Нейпперг был там. И дама с ним… Ну, а та дама, какова она была собою? Говори, мальчик, поскорее говори! – прибавил он полузадушенным голосом, наклоняясь к ребенку.

Мальчик испугался и не захотел отвечать. Тогда мать поцеловала его и сказала:

– Ну, а как говорил ла Виолетт с этой дамой, когда мы уезжали из гостиницы? Ты помнишь, эта дама стояла в подъезде, а ла Виолетт снял шляпу и сказал.

– Да, да, он сказал: «Ваше величество».

Наполеон глухо, страдальчески крикнул и судорожно запустил руку за жилет, словно желая вырвать сердце.

Ребенок, восхищенный своим успехом, так как мать казалась довольной его ответами, продолжал лепетать:

– Да, ла Виолетт два раза повторил: «Ваше величество», потом повертел тростью в воздухе. А! Он и еще кое-что сказал, когда мы уже были в карете. Он посмотрел на господина с черной повязкой и сказал…

– Что он сказал? – спросил Наполеон совершенно машинально, словно пробуждаясь от глубокого сна.

– Он сказал: «Да здравствует император!» – ответил ребенок.

Он ждал, что его расцелуют и приласкают за то, что он так хорошо отвечал. Но Наполеон сказал резким тоном:

– Прикажите, чтобы ребенка увели прочь отсюда!

Графиня взяла сына за руку и увела на улицу.

Когда она вернулась, Наполеон уже овладел собой и лицо его приняло обычное выражение. В те несколько минут, которые прошли во время отсутствия графини, он подумал и сориентировался.

Итак, значит, это было вполне очевидно, более невозможно сомневаться: Нейпперг и Мария Луиза живут как муж с женой, почти официально. Он, Наполеон, был достаточно легковерен, достаточно наивен, чтобы предполагать, будто жена не является к нему разделить его одиночество, только уступая давлению родственников, подчиняясь желаниям государей. Каким болваном был он, когда думал, что политика мешала этой женщине разделить его участь! Единственное, что она хотела разделить, – это ложе с Нейппергом. О, подлое создание! Он проклинал, он мысленно осыпал ее ругательствами. Если бы она была так близко от него, что он мог бы дотянуться до нее, он задушил бы ее.

Но нет! Если бы каким-нибудь чудом она очутилась возле него, то он раскрыл бы навстречу ей свои объятия, он с радостью прижал бы к своей груди ее очаровательную головку кающейся грешницы. Он все еще любил ее, все еще жаждал ее, более, чем когда-либо прежде!

Он сознавал, какое громадное оскорбление нанесла ему жена, жестоко терзался от этого оскорбления, но в то же время чувствовал, что способен забыть его. Простить он не будет в силах, нет, но станет поступать так, как будто ее вины вообще не существовало. Он любил Марию Луизу, и этого было достаточно, чтобы смыть всякую грязь, какой бы она ни забрызгала его. Он все еще хотел близости своей дорогой Луизы и, несмотря на ее измену, несмотря на все то, что сообщила ему графиня, несмотря на обнаружение интимных подробностей ее жизни в Тироле, несмотря на Нейпперга, все-таки не мог примириться с мыслью об окончательной разлуке с нею, не мог признать возможность, чтобы та, которая еще недавно принадлежала ему. отдалась окончательно и бесповоротно другому. Нет, Мария Луиза не могла умереть для него! Она жила, она дышала иным воздухом, но это было только временным отсутствием. Она разобьет оковы насильственной разлуки, которой связали его враждебные государи. От него зависело теперь изменить все, вновь вернуть себе любимую женщину вместе со всем прочим, утерянным им.

Затем, следуя логике своего острого мышления, он перешел от любимой женщины на трон, от любви – к славе.

Бедный великий человек чувствовал себя очень униженным, очень исстрадавшимся, очень маленьким, когда мысленно представлял себе любимую жену в объятиях другого; но утешался тем, что он еще воспрянет и будет сильным, гордым, более великим, чем когда-либо прежде; он снова смелым натиском овладеет утраченным могуществом, и еще ярче разгорится померкшая звезда его славы.

Мария Луиза ускользала от него. Ну что же – он попытается найти утешение и смысл жизни во власти. Он постарается снова сесть на тот самый трон, в узурпации которого его обвинили тогда, когда он был побежден, разбит. Он внезапно предстанет перед своими старыми солдатами, сказав им: «А вот и я!» – и они последуют за ним.

Теперь ему уже не приходилось считаться ни со своим зятем, австрийским императором, ни со всей Европой вообще. До тех пор он еще мог надеяться на возвращение Марии Луизы, пока еще он мог ждать от нее такого же сюрприза, который сделала ему графиня Валевская, он был готов примириться со своей участью. Он наивно верил, что, оставаясь безобидным повелителем острова Эльба, отказавшись от честолюбивых замыслов и желаний, не выказывая ни малейших поползновений на восстановление былой славы, он обезоружит ненависть государей и добьется от австрийского императора разрешения Марии Луизе прибыть в Портоферайо.

Теперь приходилось отказываться от этих ожидаемых минут величайшего счастья, от этих восторгов чистейшей радости. Легкомысленное сердце Луизы, все более и более возраставшее влияние на нее этого негодяя Нейпперга заставляли его сказать последнее «прости навсегда!» тихим радостям мирной супружеской жизни в одиночестве острова. Ну что же! Вместо такого мирного существования, в котором ему отказывали, он снова сядет на лошадь, снова зальет, если понадобится, кровью и дымом пожарищ пораженную Европу, которой придется снова смириться пред ним.

В то же время в тайниках души Наполеона теплилась мысль, что вернуть себе обратно Францию и скипетр значит, быть может, вернуть в то же время и расположение жены. Быть может, в случае если придется выбирать между Нейппергом и законным супругом, вновь ставшим вождем грандиозной армии, приветствуемый великой нацией, Мария Луиза, не задумываясь, вернется к нему.

В то же время все эти соображения поддерживались весьма важной причиной, о которой мы уже упоминали ранее, и эта причина придавала планам Наполеона характер необходимости.

Пенсия в пять миллионов франков, назначенная ему согласно договору в Фонтенбло, до сих пор не выплачивалась.

Его личные средства таяли с каждым днем, и уже недалек тот день, когда он вынужден будет распустить свою гвардию. А тогда он будет обречен жить в зависимости от великодушия врагов, которые будут в состоянии в любой момент атаковать его в его резиденции, или задушить, как советовал Брюлар, старинный вождь шуанов, или перевезти на острова Мадеру или Святи Елены.

Хотя Наполеон и решил действовать в величайшем секрете, но в этот npoeкт следовало посвятить по крайней мере двух человек.

Когда графиня Валевская, удивленная переменой, происшедшей в душе Наполеона, спросила у него после сцены с удалением ребенка, не может ли она быть полезной ему во Франции, куда она собиралась возвратиться, лицо императора выразило удовольствие. Не открывая полностью своих планов графине, он дал ей понять, что в случае если народ призовет его снова во Францию, а армия выразит желание снова встать под его начало, он найдет возможность, воспользовавшись благоприятными обстоятельствами, тайно сесть на корабль и добраться до берегов Франции. Для того чтобы этот смелый план удался, достаточно было усыпить бдительность английского комиссара, сэра Нейла Кэмпбела, и избежать встречи с королевскими судами, крейсировавшими в Средиземном море. Ведь счастье, которое так помогало ему в этих самых водах при возвращении из Египта, могло помочь ему и в этот раз.

Графиня постаралась ободрить Наполеона, вдохновить его еще больше на выполнение этого намерения. Она обещала ему самым тщательным образом осведомиться о настроении умов во Франции.

Тогда Наполеон сказал ей, по обыкновению все предвидя и предусматривая:

– На обратном пути постарайтесь осведомиться и как следует сориентироваться в симпатиях и настроении гренобльского гарнизона. Если французы вновь призовут меня, то мне придется быть очень осторожным, в особенности в самом начале путешествия. Я теперь слишком хорошо знаю провансальцев, чтобы вторично довериться им. Дофинцы – совсем другой народ; они порядочны, храбры, преданны. Если когда-нибудь я решусь вернуться во Францию, то это возвращение произойдет через Гренобль.

– Хорошо, ваше величество, я побываю там. Там стоит полк полковника Анрио. Быть может, мне удастся через его жену Алису войти в сношения с некоторыми из офицеров гарнизона.

– Черт возьми! – сказал император. – Этот храбрец Анрио скучает здесь. В данный момент он вовсе не нужен мне; ему, вероятно, очень хочется расцеловать свою жену, вот я и пошлю его в Париж… через Гренобль. – Наполеон задумался на мгновение, а затем прибавил: – Чтобы не привлекать ничьего внимания, я дам ему поручение в Вену.

Графиня Валевская вздохнула. Значит, Наполеон все-таки думал о том, чтобы вновь завоевать расположение Марии Луизы! То, что она ему сообщила, не смогло уменьшить его страсть. Ее сердце сжалось, и, не в силах долее сдерживать свои истинные чувства, она попросила у императора дозволения сейчас же удалиться с острова.

Наполеон предложил ей остаться, чтобы отобедать у него с ребенком, прибавив, что вечером она сможет уехать на одном из связных судов.

Послали за полковником Анрио, и Наполеон дал ему соответствующие инструкции. Он должен был отправиться в Вену, попробовать увидеть де Меневаля, секретаря императрицы, а если будет возможно, то добиться личного свидания с нею; он скажет ей, что император чувствует себя хорошо и надеется на скорое свидание. Затем, исполнив это поручение, полковник направится в Гренобль, где стоит его полк. Там он постарается разузнать у офицеров, как они относятся к Бурбонам и продолжают ли они чтить память императора. Графиня Валевская, которую будет сопровождать полковник Анрио, позаботится о том, чтобы сведения, добытые полковником Анрио, были переправлены в полной тайне и сохранности на остров Эльба.

После обеда, во время которого император был в очень хорошем расположении духа, графиня покинула Марсиану и отправилась в маленькую бухту, где ее ждала лодка. Вместе с полковником Анрио и сыном ее отвезли на борт связного судна, на котором она и добралась до Ливорно.

Там, предъявив свой паспорт, она оказалась объектом особенного внимания со стороны английского комиссара Нейла Кэмпбела, тайного тюремщика Наполеона.

Он посовещался с английским консулом, был страшно любезен с красавицей полькой и спросил у нее, выпадет ли ему на долю счастье когда-нибудь снова увидать ее, будь то в Лондоне или на острове Эльба.

Графиня подумала, что из впечатления, которое произвела ее красота на стража царственного узника, можно будет извлечь кое-какую пользу. Ведь она могла бы усыпить его бдительность, отвлечь его внимание и тем способствовать бегству императора. Поэтому она не стала обескураживать галантного англичанина и обещала увидеться с ним в последних числах февраля, когда она, по всей вероятности, будет в Италии у неаполитанского короля.

Кэмпбел, влюблявшийся все более и более, поклялся графине, что при первом известии о ее присутствии в Италии он примчится туда. Прекрасная полька запомнила это обещание и решила воспользоваться им.

Из Ливорно она собиралась отправиться на английском корабле в Триест, откуда должна была проследовать в обществе Анрио в Вену. Когда она уезжала, Кэмпбел провожал ее до пристани, откуда еще долго махал платком, причем из глаз этого влюбленного вояки катились слезы.

После отъезда графини Наполеон погрузился в глубокую задумчивость. В его глазах заблестел огонь надежды, его лицо порозовело, и – редкое явление со времени его поселения на острове Эльба – он улыбался! Король Ивето умер, император вновь воскрес к жизни!