Фаворитка Наполеона

VII

Император заканчивал ужин, когда колокол зазвонил «Анжел юс».

После покушения, не удавшегося благодаря энергичному вмешательству ла Виолетта и Сигэ, Трестайон, Серван и Трюфем собрались и принялись обсуждать положение дел.

Трестайон был весь избит внушительной дубинкой ла Виолетта; Трюфем тоже немало потерпел от гибкого бича Сигэ: его лицо носило явный след его прикосновения в виде багровых, вздувшихся рубцов. Один Серван отделался лишь охриплостью из-за частых и громких возгласов: «Долой Николя!»; он-то и помог своим кое-как добраться до города.

Дотащившись наконец, они задумались над выбором подходящего пристанища, где можно было бы без помех обсудить случившееся. Наконец их выбор остановился на гостинице «Перекресток». Она была и изрядно отдалена, и одновременно с этим находилась на достаточно близком расстоянии от гостиницы «Почта», где укрылась и забаррикадировалась их царственная добыча.

Они уселись в зале и стали совещаться.

Даже невзирая на полученное поражение, не все было потеряно. Наполеон только чудом избежал смерти. Он крайне неосторожно тайно путешествовал в одиночку, опередив иностранных комиссаров и офицеров своей свиты. Ему оставалось лишь два дня пути до Э и Тулоны, где власти были бы вынуждены защитить его. В этих больших городах заговорщики были бессильны. Надо было пользоваться его проездом через маленькие, фанатично ненавидевшие его местечки Прованса, для того чтобы иметь возможность окружить, схватить и убить его.

В Оргоне все дело лопнуло лишь из-за того, что окрестные роялисты, которые должны были поспешно собраться по первому сигналу вокруг маркиза де Мобрейля, почему-то не явились. Если бы звонарь забил в набат вовремя и если бы отсутствующий маркиз, на которого теперь уже нельзя было рассчитывать, был на своем посту, то Наполеон не смог бы выбраться из расставленной ему западни. Эти два неведомых наглеца – и большой, и маленький, – накинувшиеся на них невзначай и испортившие все дело, не выдержали бы напора вооруженной толпы, появившейся при звуке набата на площади.

Все любопытные, высыпавшие на площадь, хотя и были очень восстановлены против Наполеона, но все же были далеко не подходящим элементом: они отступили перед неожиданным натиском двух человек. Это позор, и требуется реванш.

Но как, где и когда?

Так переговаривались между собой три роялиста, перебрасываясь различными предположениями, планами и соображениями, но все это было лишено твердого основания; они не могли остановиться ни на чем дельном, практичном, ни на чем, что можно было бы тотчас реализовать.

Вдруг слух заговорщиков поразил какой-то неприятный повторяющийся, нудный звук; он был настолько неприятен, что они прервали наконец разговор.

– Жозеф, ты слышишь этот звук? – обратился Трюфем к Трестайону.

– Он исходит с этой стороны. Кто-то находится в соседней комнате. Может быть, за нами шпионят?

– Гм… можно было бы подумать, что это храп спящего человека, – сказал Серван, который, встав из-за стола, приложил ухо к деревянной перегородке.

– Тех людей, что так крепко спят, следует остерегаться, – заметил Трестайон. – Мы были застигнуты врасплох, атакованы и проведены этими двумя лжебарышниками из гостиницы «Почта». Тот, кто храпит в настоящую минуту, наверное, из их клики. Пойду посмотрю. И если он спит лишь наполовину, то я угощу его таким сном, при котором не будят своих соседей.

Бросив свирепый взгляд на перегородку, Трестайон потянулся за ножом и вытащил его наполовину из ножен. В нем клокотала затаенная ярость, и оружие, не употребленное в происшедшем смятении на площади, жгло теперь и подстрекало его руку.

Он вышел из зала, вошел в коридор, подошел к соседней комнате и, не давая себе труда открыть, высадил дверь могучим ударом плеча и с ножом наготове в руке кинулся в середину комнаты.

Уронив голову на стол, заставленный пустыми бутылками, какой-то человек спал и храпел вовсю. Он не шелохнулся при неожиданном вторжении Трестайона, и его натуральные мехи продолжали все так же регулярно раздуваться. В закапанном салом подсвечнике уныло догорала оплывшая, немилосердно чадившая свеча.

Трестайон крикнул:

– Принесите огня!

Трюфем и Серван, стоявшие наготове в коридоре, чтобы в случае надобности успеть прийти вовремя на помощь, кинулись на зов и принесли требуемое.

Трестайон поднес свечу к лицу незнакомца, продолжавшего свой концерт.

– Тсс… скажите, пожалуйста! Ведь можно подумать, что он и в самом деле спит! – произнес Трестайон с занесенным ножом, с тем чтобы при первом же движении незнакомца всадить его ему в горло.

– Это какой-нибудь запоздавший гуляка. Пойдем, Жозеф, не станем попусту тратить время; пусть себе переваривает свое вино! – сказал Серван, делая шаг к двери.

Трестайон уже собирался последовать за ним, как спящий вдруг вздрогнул и протяжно вздохнул. Он переменил позу и подложил себе руки под голову в виде подушки. На свет показалось его покрасневшее лицо.

– Да это же наш звонарь! – воскликнул Жозеф Дюпон.

Трюфем и Серван вернулись обратно. Снова приблизили свет, сильно встряхнули Улисса Рабастуля и стали дуть в лицо… Так как на дне бутылки оставалось еще немного вина, то Серван вылил жидкость ему на лоб и смочил виски. Трюфем хлопал звонаря по щекам, а Трестайон тряс его изо всей силы, ворча под нос:

– Как он здесь очутился? Да еще спящим? Вот разъяснение закрытой церкви и отсутствия звона «Анжелюса».

В конце концов Улисс приоткрыл-таки один глаз. Он с величайшим изумлением взглянул на окружавших его трех человек и сделал усилие, чтобы заговорить.

– А-а-а… это вы, товарищи? – пролепетал он. – Ну, необходимо велеть принести свеженьких бутылочек… много бу-тылочек… бу-тылочек.

И, будто обессилев от сделанного усилия, его заплетающийся язык снова умолк, словно язык безмолвствующего колокола. Звонарь уронил голову на импровизированную подушку и собрался снова предаться сну.

– Этот негодный пьяница все сгубил! Уж, право, не знаю, что удерживает меня от того, чтобы послать его заканчивать свой сон в преисподнюю! – воскликнул Трестайон.

– У него нет ключей при себе! – заметил Трюфем, тщательно обшарив звонаря.

– В таком случае его во что бы то ни стало нужно разбудить, – сказал Трестайон.

Серван взял дымившуюся на столе свечу и просунул ее догоравший фитиль между пальцами спящего звонаря. В комнате разнесся запах паленого мяса. Звонарь от страшной боли очнулся.

– Что? Что такое? – растерянно спрашивал он, и его обожженные пальцы машинально зажали угасшую светильню.

– Ключи! Негодяй! Скажешь ли ты, куда ты девал церковные ключи? – крикнул Трестайон, приставляя кинжал к груди Улисса.

Обезумевший звонарь не мог прийти в себя и мысленно спрашивал себя: не чудится ли ему весь этот кошмар? Он растерянно глядел на окружающих его трех человек.

– А! Ключи, – промолвил он наконец. – Они здесь, у меня в кармане. – Обожженными пальцами он полез в карман, но страшная боль заставила его громко вскрикнуть. Все это, вместе взятое, отрезвило его, и он с изумлением прошептал: – Их нет там!

– Мы прекрасно знаем, подлая тварь, что в твоем кармане ключей больше нет! Но где они? Где ты посеял их? Их украли у тебя? – крикнул Трестайон.

– Вовсе не украли… Может быть, маркиз де Мобрейль, пока я спал, взял их у меня, со своим другом, графом де Сигэ. Это два прекрасных, учтивых господина…

– Ты видел их? Они были здесь? Да отвечай же! – приказал Трестайон, свирепея все более и более.

Звонарь, с усилием тряхнув головой, промолвил:

– Я видел их и говорил с ними… они пригласили меня… Они были очень довольны, что все идет так хорошо. Я сказал им, что Жозеф все объяснил мне. Скажи, пожалуйста, да ведь Жозеф – это ты самый! Ха-ха! Вот так история! Это Жозеф разыгрывает комедию. Хочешь выпить, Жозеф? Я ставлю бутылку. От этого заживут мои болячки на пальцах. Не могу понять, что бы это могло быть, но это дьявольски болит. Бутылочку! А? Я плачу за нее! – И, радуясь тому, что узнал Трестайона, звонарь громко захохотал.

– Договоришь ли ты до конца, презренный пьянчужка? – с бешенством прошептал Трестаион, хватая звонаря за горло и сбивая его с ног. – У тебя отняли ключи?

– Я не говорю этого, но весьма вероятно, что, увидев меня спящим, маркиз не пожелал тревожить меня… он был так любезен! И вот, вероятно, он взял у меня ключи отнести их моей жене, чтобы она могла за меня звонить к «Анжелюсу». Пф… он, конечно, не мог знать, что у моей жены есть вторая связка.

– У твоей жены есть вторая связка этих ключей? – с живостью переспросил Серван. – Ну, не все еще потеряно!

– Значит, не все еще потеряно, – сказал Трестаион. – Серван, беги к жене этого скота и возьми у нее ключи. Лишь только они будут в твоих руках, ты откроешь церковные двери и станешь вовсю звонить к «Анжелюсу», а окончишь набатом. Наши тотчас же сбегутся. Решено!

Серван поспешил к жене звонаря.

Трестайон и Трюфем остались одни с Улиссом Рабастулем и всеми силами старались выжать из него рассказ о происшедшем.

Все еще отуманенный винными парами, Улисс бессвязно лепетал лишь какие-то отрывочные фразы; в них неизменно фигурировал маркиз де Мобрейль, которого он видел и который разговаривал с ним. После этого звонарь снова впадал в прострацию.

– Ничего не понять из всего этого! – прошептал Трестайон. – Приехал ли действительно маркиз де Мобрейль в Оргон? Эта история с пропавшими ключами более чем подозрительна! И этот «Анжелюс», к которому не было звона, несмотря на все данные инструкции… Прямо ум за разум заходит!

– Может быть, де Мобрейль запретил звонить. Он знал, что Бонапарт имеет здесь защитников. Он, верно, решил отложить дело… потому-то и не было сигнала.

– Это было бы очень странно. Маркиз де Мобрейль уведомил бы нас; он был предупрежден о нашем присутствии. И почему звонарь пьян, как польский улан?

– Маркиз, вероятно, заплатил ему за его усердие. Он от нечего делать и выпил в ожидании сигнала.

– Твои объяснения правдоподобны, Трюфем, но все-таки не удовлетворяют меня. Я по-прежнему склонен думать, что нас выдали, и только тогда поверю в существование маркиза де Мобрейля, когда увижу его.

В эту минуту в ночном воздухе раздался звон к «Анжелюсу».

– Это сигнал! Серван достал ключи и подает сигнал! – воскликнул Трестайон. – Сейчас явятся наши друзья, мы должны стать во главе их! Брось этого пьяницу! Надо действовать! Пойдем!

Спускаясь по лестнице, они увидели на пороге гостиницы красивого офицера, которому хозяин отвесил почтительный поклон. В нескольких шагах стояла дорожная карета, из которой с любопытством выглядывали две женские головки. Невдалеке стоял мужчина в плаще, наблюдая одновременно за обеими женщинами и за офицером.

Заметив, что хозяин гостиницы избегает определенных ответов на вопросы офицера, человек в плаще приблизился к ним со словами:

– Вы можете спокойно сообщить все необходимые сведения о приезде и пребывании здесь узурпатора. Я полагаю, что вы добрый роялист?

– Пресвятая Дева! Роялист ли я? Спросите вот у них; они тоже стоят за правое дело! – воскликнул трактирщик, указывая на Трестайона и Трюфема, которые остановились, прислушиваясь к этому разговору.

Сделав незаметно какой-то знак офицеру, человек в плаще продолжал:

– Пред вами один из величайших врагов Бонапарта, маркиз де Мобрейль, у которого я имею честь быть управляющим. – И он почтительно поклонился тому, кого назвал маркизом де Мобрейль.

Трактирщик с низким поклоном только что собирался засвидетельствовать свою глубокую преданность «святому делу», как Трестайон оттолкнул его в сторону и, остановившись перед офицером, подозрительно спросил:

– Так это вы маркиз де Мобрейль?

Офицер молчал, потому что не желал, может быть, объясняться с первым встречным, или по какой-нибудь другой причине; а человек в плаще с выражением отчаяния обернулся к карете. Тогда одна из сидевших в ней дам крикнула:

– Мы остановимся здесь, господин де Мобрейль, или вы повезете нас дальше?

Это обращение положило конец сомнениям Трестайона, и он, кланяясь, сказал:

– Добро пожаловать, господин маркиз! Я Дюпон, по прозванию Трестайон, хорошо известный на юге; а это мой друг Трюфем. Мы ждали вас раньше. Если бы вы были здесь, подлый Бонапарт в настоящую минуту уже искупил бы свои преступления.

– Он успел бежать отсюда? – с живостью спросил тот, кого Трестайон считал маркизом.

– К счастью, нет… нет еще! Вы прибыли вовремя!

– В самом деле? Что же, будет что-нибудь предпринято против него сегодня вечером?

– Разумеется! Недаром же вы здесь! Мы уже кое-что сделали без вас, так как не рассчитывали более на ваш приезд. Впрочем, вы ничего не потеряли. Только теперь начнется серьезное дело, в котором роялисты покажут себя. Слышите «Анжелюс»? Скоро придут наши друзья, вооруженные и на все готовые, и освободят нас от чудовища.

– А где же Бонапарт?

– В гостинице «Почта». Этот трус заперся. Но ведь нас будет много; мы выломаем двери, возьмем дом приступом и доберемся до него! Теперь он не уйдет от нас! Теперь он уже в наших руках, негодяй! Не угодно ли, господин маркиз, дать нам какие-либо приказания?

– Все, что вы уже сделали, очень умно придумано, – сказал мнимый маркиз де Мобрейль, – и я не сомневаюсь в успехе вашего предприятия. В настоящую минуту нам ничего не остается, как ожидать ваших друзей, которые, по вашим словам, должны явиться сюда с оружием в руках, как только услышат звон к «Анжелюсу».

Офицер обернулся, как будто отыскивая глазами того, кто назвал себя его управляющим, но тот уже исчез.

Чтобы скрыть выражение торжества на своем лице, офицер повернулся в ту сторону, где стояла карета, сделал знак дамам, которые внимательно следили за всем происходившим, и снова обратился к Трестайону и Трюфему:

– Позвольте, господа, передать этим дамам сообщенные вам добрые вести.

– Это тоже враги тирана? – спросил Трюфем.

– Ожесточенные и неумолимые враги!

На колокольне, видневшейся с порога гостиницы, умолк призывный звук к «Анжелюсу».

Трестайон не сомневался более в том, что неожиданно прибывший в карете господин, показавшийся ему сначала подозрительным, был не кто иной, как граф-маркиз де Мобрейль. После реставрации он снова принял свой титул маркиза, напомнивший старый режим и более ценимый при королевском дворе, чем титул графа; никто из воинов Наполеона не был награжден титулом маркиза.

Мнимый Мобрейль отошел к карете, чтобы побеседовать с дамами, как вдруг послышался какой-то смутный гул; из деревни доносились крики мужчин, женщин и детей. Крайне удивленные Трестайон и Трюфем начали прислушиваться. Дамы в карете сильно встревожились. Офицер приблизился к двум заговорщикам.

– Что означает этот шум? – спросил он, стараясь говорить самым естественным тоном, как будто им руководило простое любопытство.

– Не знаю… Крики слышатся со стороны гостиницы «Почта», где заперся узурпатор.

– Вероятно, ваши друзья, услышав сигнальный звон, извещают вас о своем прибытии? – заметил офицер.

– Нет! Они должны прийти с другой стороны… да и теперь еще слишком рано. Не понимаю, что значит этот шум! – сказал встревоженный Трестайон. – Ах, да вот и Серван, один из наших верных товарищей. Это он звонил к «Анжелюсу», он все объяснит.

Серван в сильном волнении быстро бежал к ним, издали делая отчаянные жесты.

– Нам изменили! – кричал он.

– Как изменили? Где Бонапарт?

– Убежал! Он воспользовался нашим отсутствием и всеобщей растерянностью. Двери гостиницы неожиданно открылись, свежие лошади уже были готовы… и узурпатор ускакал во всю прыть!

– Он опять ушел от нас? Это ужасно! – воскликнул Трестайон. – Это непостижимо! Неужели он догадался о нашем сигнале? Или нас опять предали? Но кто же?

– Его, наверно, предупредили. Видели, как кто-то входил в гостиницу, а через несколько минут карета уже уехала… И долговязый черт, который недавно помешал нам, и человек с бичом были тоже там; они помогали бегству Наполеона… Посмотрели бы вы на них! Долговязый был со своей палкой, которой он все сметал на своем пути, а маленький отчаянно работал саблей.

– Неужели здешние жители не тронулись с места? Они дали карете уехать? Надо было бросать камни, выхватить из-за пояса ножи и вонзить их в грудь тирана и его защитников; вот что было нужно! Вам следовало быть при этом, господин маркиз! – прибавил он, обращаясь к офицеру.

– Значит, больше делать нечего? – спросил офицер. – Наполеон спасся?

– Не совсем еще! – возразил Трестайон. – Надежда еще не потеряна.

– На что же вы надеетесь? Я горю нетерпением узнать, где можно настичь бежавшего или преградить ему дорогу.

– Он направляется на Э и должен проезжать через Сен-Кана. Ну вот, перед Э есть постоялый двор «Ла Калад»; злодей, разумеется, остановится там менять лошадей. Тамошний хозяин – мой друг; в минуту опасности он не потеряется и не отступит. Его прозвали Катртайон. Он бывший мясник и сумеет выпустить кровь из человека еще лучше и скорее, чем из быка.

– И вы думаете, что Бонапарт остановится там?

– Конечно! А если бы ему вздумалось проскакать через деревню, не меняя лошадей, то довольно будет, чтобы его заметили: Катртайон с оружием в руках бросится вслед за ним. Бонапарт не выйдет живым из Сен-Кана!

– Благодарю вас за такие важные сведения! – с насмешливой вежливостью сказал мнимый маркиз, направляясь к карете, и, отворив дверцу, сел возле встревоженных дам.

– Что вы делаете, господин маркиз? Вы покидаете нас? – воскликнул пораженный Трестайон. – Куда вы едете?

– В Сен-Кана – поддержать усердие вашего друга-трактирщика! – ответил мнимый маркиз, делая прощальный жест.

Кучер ударил бичом, и карета помчалась во весь опор по дороге в Э, направляясь к гостинице «Ла Калад», где хозяин-мясник, соперничавший в свирепости и преданности королю с жестоким Жозефом Дюпоном, наводившим ужас на окрестности, должен был убить Наполеона.