ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава 1 ТАКТИКА ВЫЖИДАНИЯ

1

ойна между Россией и Турцией разворачивалась медленно и нерешительно. Прошло уже несколько месяцев, как Петербург принял брошенный турецкой стороной вызов, но с того момента не произошло пока ни одного серьёзного сражения. То, что предпринимали противники, всё ещё походило на бряцание оружием, а не на военные действия. Были с обеих сторон громкие угрозы, но не было баталий.

Именно в такой полувоенной обстановке начал армейскую службу князь Репнин. Главнокомандующий первой армией генерал-аншеф князь Голицын, в чьё распоряжение он был направлен, принял его с большим радушием. Они давно знали друг друга, когда-то вместе воевали под знамёнами графа Петра Семёновича Салтыкова. В баталии при Кунерсдорфе Голицын командовал дивизией. Во время отражения атаки пруссаков был серьёзно ранен, но не покинул поля боя, сдерживал натиск превосходящего противника. Находившийся в резерве князь Репнин был одним из тех, кто первым поспешил ему на помощь со своим полком. Атака противника была отбита, а потом в конце концов победой русских войск завершилась и вся баталия.

— Да, воевали мы тогда знатно, — вспоминая минувшие годы, говорил Репнин. — А что ожидает нас здесь? Турецкая армия не так хорошо обучена, как прусская, но она очень велика.

— Какой бы многочисленной она ни была, опозорить нас нанесением поражения не позволим, — самоуверенно сказал главнокомандующий.

После того, как поговорили о том о сём, Голицын подвёл Репнина к разложенной на столе карте боевых действий.

— Вы прибыли прямо из Варшавы? — спросил Голицын.

— Да, из Варшавы.

— Тогда я должен сначала обрисовать общее положение.

Главнокомандующий рассказал, что для войны с Турцией высшим военным советом с одобрения императрицы созданы две армии, одну из которых возглавляет он, князь Голицын, а другую — генерал-аншеф граф Румянцев. Главной считается 1-я армия численностью до 80 тысяч человек. В её задачу входит не допустить вторжения противника в Польшу для соединения с конфедератами, навязав ему генеральное сражение ещё на подступах к этой стране, выиграть сие сражение и таким образом заставить турок пойти на заключение мира на выгодных для России условиях. Что до армии графа Румянцева, в которой насчитывается 40 тысяч человек, то она должна прикрывать действия 1-й армии, а также воспрепятствовать проникновению на российские пространства войск Крымского ханства.

— Вы считаете, что турки непременно пойдут в Польшу? — усомнился Репнин в правильности задач, поставленных перед армиями.

— Это одно из основных предположений. Военная коллегия считает, что турки видят в конфедератах верных союзников, поэтому постараются соединиться с их отрядами, чтобы общими силами напасть на западные районы России.

— Я не верю, чтобы турки составили себе такой план. Поляки — народ другой веры, христианской, и заодно с турками воевать не станут.

— Зато к ним тянутся конфедераты.

— Силы конфедератов малочисленны, к тому же они не пользуются поддержкой в народе, большинство простых поляков поддерживает своего короля.

Голицын не был склонен затевать спор.

— Жизнь покажет, кто прав, а кто не прав, — сказал он миролюбиво. — Возможно, правы вы, а не я. Но как бы там ни было, мы должны соблюдать меры предосторожности.

— Могу узнать, какие это меры?

— Конечно. — Голицын продолжил, склонившись над картой: — Обратите внимание на отмеченное место. Здесь намечается расположить корпус, который должен прикрыть Молдавию и Валахию. Сей корпус не должен пропустить турок через эти районы.

— А кто командует корпусом?

— Командовать сим корпусом будете вы, дорогой Николай Васильевич, — заулыбался Голицын. — Сегодня представлю вас старшим командирам и можете сразу приступать к делу. Надеюсь, с вашей стороны возражений не будет?

— Сказать откровенно, чуть-чуть побаиваюсь, поскольку таким крупным соединением ещё не командовал. Однако корпус под своё начало приму и постараюсь оправдать ваше доверие.

Корпус, который Репнин должен был взять под своё командование, пока только числился на бумаге. Его следовало ещё сформировать из полков, отдельных батальонов и эскадронов, прибывавших из центральных и северных губерний страны. Пока Репнин этим занимался, в штаб-квартиру армии поступил из Петербурга новый рескрипт с уточнением задач, стоявших перед армией, которая с того момента стала называться «наступательной». Петербург требовал от главнокомандующего «употребить всевозможную поспешность, старание и искусство к недопущению турецких огромных, но тем более неустроенных сил на здешний берег Днестра».

— Графу Румянцеву тоже уточнили задачу? — поинтересовался Репнин.

— В соответствии с новым рескриптом Румянцев должен оборонять границу между Днепром и Доном, а также прикрывать наступательные действия нашей армии.

— Наступательные действия — это взятие Хотина?

— Мы начнём с того, что устроим осаду сей крепости и таким образом заставим неприятельский гарнизон сложить оружие. Что до задачи вашего корпуса, то она остаётся прежней. Вы должны не допустить соединения турок с польскими конфедератами.

Репнин повёл свой корпус в район Молдавии и Валахии с большими сомнениями в целесообразности этого марша. По сути дела, его обрекали на бездействие. Стать лагерем на одном месте и ждать, когда с южной стороны, нацелившись на Польшу, появятся турецкие войска — такая перспектива не могла его радовать. Он всё ещё был уверен в том, что войти в Польшу турки не осмелятся, потому что это могло только осложнить их положение. Однако приказ есть приказ, и, подавляя в себе чувство досады, Репнин вскоре расположился с подразделениями корпуса в указанных ему местах.

Между тем князь Голицын предпринял первую попытку овладеть Хотином. Переправив войска через Днестр, он осадил неприятельскую крепость и потребовал от турок капитуляции. Те ответили отказом. Желая их устрашить, русские ввели в действие артиллерию, но бомбардировка не сломила воли противника. Вскоре распространился слух, что на выручку своей крепости турецкое командование направило многотысячное войско, и князь Голицын поспешил уйти со своими войсками обратно на левый берег Днестра.

Нерешительность главнокомандующего Голицына была истолкована турецкой стороной как признак слабости русской армии, и Порта усилила свою активность. Через Дунай были переправлены дополнительные войска, которые соединились в урочище «Рябая Могила», а затем двинулись дальше в сторону Бендер. Вскоре турецкая конница появилась на берегу Днестра и предприняла попытку переправиться на противоположный берег реки. Князю Репнину, имевшему посты в этом районе, стало окончательно ясно, что турки вовсе не намерены идти к польским границам, а имеют своей целью наступление на Украину.

При сложившихся обстоятельствах главнокомандующим Голицыну и Румянцеву следовало скоординировать действия своих армий, дабы сорвать замыслы противника. Но они всё ещё не находили общего языка. Не желая слушать советов хотя и уступавшего ему по возрасту, но более энергичного Румянцева, Голицын предпринял новую попытку овладеть Хотином, хотя в стратегическом отношении эта крепость и не имела большого значения. Впрочем, просчёт князя заключался не только в неправильной оценке значимости упомянутой крепости. Как отмечал Румянцев в своих письмах в Петербург, блокада той или иной крепости бывает целесообразной только тогда, когда осаждённая крепость не может надеяться на помощь со стороны главных сил своей армии. В данном же случае подвижные сила противника находились неподалёку от Хотина, будучи не скованными боями. И не было ничего удивительного в том, что Голицын и в этот раз был вынужден снять осаду крепости и вернуться на исходные позиции.

Несогласованность в действиях русских войск в конце концов привлекла внимание Петербурга, и 13 августа 1769 года Екатерина Вторая подписала рескрипт, коим князь Голицын отзывался в Петербург, а главное командование 1-й армией поручалось генерал-аншефу Румянцеву. Что до 2-й армии, то она отдавалась под начало генерал-аншефа графа Петра Панина, являвшегося младшим братом первого министра.

Князь Голицын был обескуражен решением императрицы. Чтобы как-то реабилитировать себя и не возвращаться в Петербург с пустыми руками, он предпринял третий, более решительный шаг к овладению Хотином. В этот раз попытка удалась. Правда, помогли обстоятельства. К тому времени гарнизон крепости был сильно ослаблен свирепствовавшей в округе эпидемией холеры. Мирные жители страдали от голода. После того, как русские осадили крепость и предъявили её защитникам очередной ультиматум, турки дождалась ночи, под покровом темноты незамеченными вышли за крепостные стены и бежали в сторону Дуная.

Граф Румянцев, прибывший вскоре после этого события в штаб-квартиру армии, сдержанно поздравил князя с добытой им победой. Князь также сдержанно его поблагодарил, после чего пригласил на прощальный обед, на котором присутствовали все генералы армии, а после обеда сразу же отбыл в Петербург.

Со сменой командующих на театре русско-турецкой войны началась новая фаза боевых действий.

Глава 2 СОЛДАТСКАЯ ЧЕСТЬ

1

Вступление генерал-аншефа Румянцева в должность главнокомандующего 1-й армией оживили у Репнина надежды на скорый внушительный поворот событий в пользу русской стороны. Он верил в этого человека, верил в то, что герой Семилетней войны не станет придерживаться прежней тактики выжидания, отбросит её и перейдёт к решительным наступательным действия.

Корпус Репнина всё ещё стоял в Молдавии, имея задачу преградить путь туркам, если тем вздумается пробиться к польским границам. После попыток неприятельской конницы форсировать Днестр князь Голицын направил сюда же и бригаду генерала Замятина. Общее командование над обоими соединениями было возложено на генерал-поручика барона Штофельна, прусского наёмника.

Князь Репнин по своей натуре был человеком общительным, он довольно быстро заводил знакомства с иностранцами, а с некоторыми даже дружил. Но с бароном Штофельном отношения не сложились. Прусский наёмник оказался человеком необыкновенно жестоким, свирепым, не имевшим в своём лексиконе слова «человечность». Однажды в селении, где стояло одно из подразделений Репнина, исчезла верховая лошадь. Высказывалось предположение, что она могла быть похищена местными жителями. Когда об этом доложили барону Штофельну, тот рассвирепел и приказал Репнину сжечь селение дотла.

— Да, да, — в ярости топал он ногой, — превратить всё в пепел. Чтобы помнили, как у нас поступают с теми, кто покушается на чужое добро.

Не доверяя своим ушам, Репнин удивлённо смотрел на него, стараясь понять, серьёзно он это говорит или просто так, чтобы отвести душу?..

— Что на меня так уставились? — вскинулся на него барон. — Слышали, что сказал? Выполняйте приказ.

— Барон, — заговорил наконец Репнин, стараясь сохранить спокойствие, — вы можете отдать меня под суд, но пойти на такую жестокость я не могу. Из-за одного вора оставить без жилищ всё население, в том числе детей и стариков, — это бесчеловечно.

Барон не стал угрожать ему судом, а, демонстративно отвернувшись, переадресовал свой приказ стоявшему рядом обер-квартирмейстеру, который, кстати, тоже оказался иноземцем. Тот прекословить главному командиру не стал, а сразу же пошёл искать людей, способных быстро справиться с важным поручением. Вскоре подожжённая с двух сторон деревушка запылала, среди жителей поднялась паника. О спасении нажитого ими имущества не могло быть и речи: впору было спастись от огня самим…

— Передайте всем, — кричал Штофельн вслед убегавшим от огня жителям, — я буду поступать таким образом каждый раз, как только замечу пропажу военного имущества.

Со стороны Штофельна это был не единственный случай проявления вызывающей бесчеловечности. Репнину рассказывали, что до этого случая он сжёг ещё несколько деревень только ради того, чтобы после ухода вверенных ему войск противник не смог бы найти в них возможности для проживания.

Бог, видимо, не простил Штофельну его злодеяний. Вскоре после сожжения молдавской деревушки барон заболел холерой и спустя некоторое время умер. Смерть наступила в тот самый час, когда от главнокомандующего армией Румянцева прискакал курьер с пакетом на его имя.

— Передайте главнокомандующему, — сказал курьеру Репнин, — что барон Штофельн скончался от моровой болезни. Объединённый корпус остаётся пока на месте в ожидании ордера его сиятельства.

Курьер не мешкая отбыл в расположение главной квартиры, но спустя некоторое время вернулся обратно. Снова с пакетом, но уже адресованным на имя генерал-поручика князя Репнина. В пакете содержался ордер, коим Репнин назначался на должность командира объединённого авангардного корпуса, освободившуюся после смерти барона Штофельна. Новому командиру повелевалось сняться с лагеря и немедленно двигаться к урочищу «Рябая Могила» на соединение с главными силами армии.

«Наконец-то! — обрадовался Репнин. — Кажется, приходят времена настоящих боевых действий».

2

Объединённый корпус князя Репнина, который в соответствии с ордером главнокомандующего графа Румянцева получил наименование авангардного, имел в своём составе 12 тысяч воинов, обученных уже по новым уставам, которыми в своё время занималась государственная комиссия во главе с генерал-фельдмаршалом графом Салтыковым. По своей выучке, как представлялось Репнину, они ничем не уступали пруссакам или французам, не говоря уже об австрийцах. Правда, многие ещё не имели боевого опыта, но это дело наживное: воинское мастерство будет нарастать от сражения к сражению.

Репнин был уверен в своих людях, уверен в том, что вверенный ему корпус способен противостоять противнику, даже превосходящему его числом. А вероятность столкновения с таким противником была очень велика. Авангардный корпус находился от «Рябой Могилы» значительно ближе, чем другие соединения армии, и турки, имевшие в своём распоряжении многочисленную и быструю конницу, могли атаковать его в любой момент.

Уже будучи на марше, Репнин получил от Румянцева ещё один пакет. В этот раз главнокомандующий сообщал ему о силах противника, уже находившегося в районе «Рябой Могилы», с которым ему, Репнину, возможно, придётся иметь дело ещё до того, как успеют соединиться с ним главные силы армии. По сведениям, которыми располагал Румянцев, число турок достигало 35 тысяч. Командовал ими Абды-паша, человек решительный и храбрый. По последним разведывательным данным, он начал движение по правому берегу Прута, присоединив к себе татарскую конницу в несколько тысяч сабель. Румянцев советовал Репнину не подвергать себя излишнему риску, не ввязываться с Абды-пашой в генеральную баталию, а угрозами нападения всячески сдерживать его движение и, ежели появится возможность, заставить повернуть обратно к «Рябой Могиле».

Между тем продвижение армии в сторону авангардного корпуса ещё более замедлилось. Прошедшие проливные дожди так раскиселили дороги, что войска могли преодолевать в день не более 13 вёрст. В этих условиях при нападении турок Репнин и его воины могли рассчитывать только на самих себя.

Однажды разведчики донесли: до встречи с турками осталось каких-нибудь тридцать-сорок вёрст. Репнин приказал корпусу остановиться, после чего созвал военный совет.

— Маршировать дальше в таком же порядке опасно, — сказал он собравшимся командирам. — Противник идёт навстречу нам по тому же берегу реки, что и мы, и встреча с ним может состояться уже к исходу завтрашнего дня. Принимая во внимание, что он имеет трёхкратное превосходство, с нашей стороны было бы слишком рискованно навязывать ему генеральную баталию. Тем не менее мы должны попытаться остановить его движение, а ежели удача будет на нашей стороне, то и заставить повернуть обратно.

— А какие надежды на главные силы армии? — послышался вопрос.

— Главные силы продолжают маршировать к Пруту, но в той стороне прошли сильные дожди и их движение резко замедлилось. Если разразится сражение, к его началу они не успеют.

— Выходит, нам одним придётся воевать?

— Главнокомандующий советует слишком не рисковать, постараться остановиться или замедлить движение противника угрозами нападений с фронта, флангов и тыла. Наша тактика должна сводиться к тому, чтобы выиграть время, которое необходимо для подхода главных сил нашей армии.

Обменявшись мнениями, военный совет всё же решил дать бой, сочетая оборону на фронтальной линии со стремительными нападениями лёгкого кавалерийского полка на тылы противника.

Оборонительную позицию облюбовали вскоре после военного совета. Она была удобна тем, что её правый фланг упирался в то место реки, где начинался глубокий омут, способный послужить серьёзной преградой на тот случай, если бы турки вздумали атаковать русских с противоположного берега Прута. Что до левого фланга, то здесь возвышались несколько крутых холмов, удобных для размещения на них орудийных батарей.

Противник дал о себе знать не через день, как ожидалось, а только через три дня. Как потом выяснилось, его заставил замедлить движение кавалерийский полк, посланный Репниным для отвлекающих действий в тылу. Совершив молниеносный набег на турецкий арьергард, русские конники вызвали в неприятельских колоннах такой переполох, что Абды-паша развернул свои войска из маршевого в боевой порядок и приказал рыть ретраншементы. Было похоже, что кавалеристов авангардного корпуса он принял за головной отряд главных сил русской армии.

О переходе турок к обороне Репнин узнал из донесения командира кавалерийского полка. По оценкам полковника, силы турецких войск составляли от 30 до 40 тысяч человек.

— С такими силами они вряд ли долго будут сидеть в своих ретраншементах, — сказал генерал Замятин, со своим отрядом влившийся в корпус Репнина. — Когда узнают, что нас мало, непременно пойдут в атаку.

— Я тоже так думаю, — согласился с ним Репнин. — Но бежать не стоит. Будем держаться, пока не придёт с главными силами главнокомандующий.

Когда беседа подошла к концу и Замятин уже готов был вернуться в свою бригаду, на левом фланге войск неожиданно появилось до ста неприятельских всадников. Орудия, установленные на высотках, тотчас открыли по ним огонь. Турки повернули обратно и вскоре скрылись из глаз.

— Ну вот, — сказал с досадой Репнин, — мы уже обнаружены, и теперь надо ждать нападения.

Едва Замятин ушёл, как Репнин принялся писать донесение Румянцеву о соприкосновении с противником и его поведении. Он просил главнокомандующего поспешить с сикурсом, потому что без помощи со стороны главных сил его корпус может оказаться в очень сложном положении.

— Голубчик, — позвал он второго адъютанта, — седлайте коня и скачите к главнокомандующему. Повезёте от меня пакет с донесением. На словах можете добавить, что в противоборстве с турками трое суток продержимся, а там уже как будет Богу угодно.

— Слушаюсь, ваше сиятельство! Буду скакать, пока хватит сил.

Проводив адъютанта, Репнин пошёл смотреть, как ведутся земляные работы на намеченной линии обороны. Он не мог рассчитывать на продолжительное бездействие противника. Надо было готовиться к сражению со всей поспешностью.

3

Адъютант Репнина нашёл главнокомандующего армией на марше во время общего привала. Не переставая моросил мелкий дождь. Солдаты, промокшие до последней нитки, полулёжа на мокрой поляне, грызли сухари, время от времени с надеждой поглядывая на небо: не очистился ли уголок, через который могли бы пробиться желанные тёплые лучи? На всей поляне белела парусиной только одна палатка, поставленная для главнокомандующего. Именно в ней принял Румянцев корпусного курьера, валившегося с ног от усталости.

— Вы уверены, что в неприятельском отряде насчитывается до 40 тысяч человек? — спросил главнокомандующий, ещё раз бегло просмотрев донесение.

— Такие сведения получены от разведки и подтверждены командиром кавалерийского полка, который имеет задание беспокоить противника нападениями на его арьергард, — сказал курьер и, помедлив, продолжал: — Командир корпуса просил на словах передать, что если не будет сикурса, корпус может оказаться в тяжелейшем положении. В распоряжении Абды-паши имеется 20-тысячная конница, и он может запросто окружить всё наше войско.

— Сколько времени затратили на дорогу к нам?

— Ровно двое суток.

Румянцев насупился:

— На сикурс почти не остаётся времени. Но ничего, — добавил он, — что-нибудь придумаем.

— Мне прикажете вернуться в корпус?

— Скажу позднее. А пока отдохните немного. Пообедайте, а мы тем временем прогуляемся с квартирмейстером, посоветуемся.

Генерал-квартирмейстер барон Боур стоял всё это время рядом, не подавая голоса. Румянцев сделал ему знак, и они вышли из палатки, направившись в сторону обозных повозок, где под присмотром форейторов стояли на привязи верховые кони. Дождь всё ещё моросил.

— Вы думаете о том, как помочь князю Репнину? — заговорил Боур, обратив внимание на озабоченность главнокомандующего.

— Я боюсь за князя: он ещё молод и не имеет достаточного боевого опыта.

— Но Репнин участвовал в Семилетней войне, насколько мне известно, вместе с вами воевал под водительством фельдмаршала Салтыкова.

— Он был прекрасным командиром полка. Но полк, — продолжал Румянцев, — это не самостоятельно действующий корпус, где боевые задачи приходится решать самостоятельно, не надеясь на подсказки старших военачальников. У него есть знания, но ему может не хватить боевого опыта, а нехватка опыта может лишить уверенности в действиях, которая ему сейчас так необходима!..

Дойдя до повозок, они остановились в нерешительности, словно забыли, зачем сюда шли.

— Что будем делать? — спросил Боур главнокомандующего.

— Надобно немедленно направить ему в помощь знатный отряд, способный прибыть к месту боевых действий к исходу послезавтрашнего дня. Такое возможно?

— Люди крайне измучены тяжёлым походом, — усомнился в правильности решения барон, — в такую грязь они не смогут дойти до места сражения даже за четверо суток. Разве что послать кавалерийские полки?

— Правильная мысль! — подхватил Румянцев. — Однако посылать все полки не будем, а отберём с каждого полка по эскадрону. Двенадцать полков — двенадцать эскадронов, это более тысячи человек. Да кроме того, включим в отряд два батальона конных егерей. Что скажете?

— По-моему, правильное решение, — согласился Боур.

— Я тоже так думаю. Другого выхода нет. Вот только не знаю, кого назначить командиром отряда?

Боур тотчас оживился:

— Если можно, доверьте это дело мне, ваше сиятельство. Постараюсь сделать всё, что смогу.

— Хорошо, пусть будет так. Только вам следует поторопиться. Даю на сборы три часа, не больше. Дорогу вам покажет адъютант Репнина.

— Прикажете выполнять?

— Выполняйте.

Генерал-квартирмейстер бросился отвязывать своего коня, а через минуту уже скакал в кавалерийские полки формировать своё войско.

4

Командующий турецким корпусом Абды-паша недолго пребывал в нерешительности. Когда его разведчики выяснили, что против него стоит не сам Румянцев-паша, а только сравнительно небольшой отряд из его армии, он приказал своим янычарам вместе со спаги[18] атаковать неверных, захватить их обоз, а самих либо порубить, либо потопить в реке. Самоуверенный паша даже не потрудился составить план действий и посоветоваться с подчинёнными командирами. На позиции русских войск он двинул своё войско, построив его в виде охватывающего полумесяца. Турки шли плотной толпой, размахивая ятаганами, криками воздавая хвалу Аллаху. Что до турецкой конницы, то она, зайдя за высотки, стала обходить оборонявшихся с флангов, намереваясь отрезать им пути к отступлению.

Наступавшие шли грозно и неудержимо. Но их вид не напугал русских. Едва турки приблизились на расстояние пушечного выстрела, как батареи, установленные на высотках, открыли по ним картечный огонь. На поле боя появились первые убитые и раненые. Однако турок это не остановило. Они продолжали идти вперёд, всё так же размахивая ятаганами и сотрясая воздух воинственными криками. Не остановили их и ружейные залпы, раздававшиеся из ретраншементов. Хотя ряды наступавших и заметно поредели, им удалось-таки ворваться в расположение системы укреплений и навязать русским рукопашную схватку. Янычары умели владеть ятаганами, но и русские знали цену своим штыкам. Бой шёл не на жизнь, а на смерть. Не хотела отступать ни та, ни другая сторона. Траншеи уже наполовину были заполнены трупами, а бой всё продолжался.

Репнин находился в том ретраншементе, что был поближе к высоткам и частично прикрывался артиллерийским огнём. Он не прятался от пуль, держался на виду своих воинов, подбадривая их командами. То, что творилось вокруг, напоминало ему рукопашную схватку с пруссаками в сражении при Гросс-Егерсдорфе, когда солдаты и офицеры генерала Лопухина отчаянно дрались с численно превосходящим противником. В том бою, как и сейчас, он, Репнин, тоже держал в руке обнажённую шпагу. Но тогда он мечтал поразить хотя бы одного вражеского солдата, теперь же об этом и не думал. Шпага в его руке была своего рода символом, знаменем, зовущим к победе. Теперь он понимал, что командир в баталии нужен не как воин, способный заколоть или застрелить нескольких врагов, а как руководитель и, следовательно, главный ответчик за исход баталии.

После четверти часа напряжённого рукопашного боя натиск янычар стал ослабевать. Ещё немного, и вот они уже стали отходить назад. Русские преследовать отступавших не стали, обрадовавшись тому, что выстояли.

— Братцы, а почему они без ружей на нас шли? — допытывался рекрут, первый раз принимавший участие в такой кровавой драке. — У них что, ружей, что ли, нету?

— Ружья есть, не хуже наших, — авторитетно отвечал ему солдат постарше, — только эти, что на нас шли, из особых… Из самых отчаянных, которые перед тем, как в бой идти, ружья оставляют и дают клятву Аллаху — бога своего так называют — драться только таганами. Забыл, как они прозываются. Прозвище у них такое мудреное, что трудно запомнить.

— Страх как дерутся! — с чувством произнёс рекрут. — Думал, не выдержим.

— Ничего, русский солдат всё выдержит.

Когда турки отступили достаточно далеко и угроза их возвращения исчезла, солдаты занялись ранеными товарищами. Что до самого командира корпуса, то он с обнажённой шпагой всё ещё нервно прохаживался по ретраншементу. Для него баталия всё ещё продолжалась. Пехота, слава Богу, нападение отбила. Но у противника кроме янычар были и другие воины, были спаги, составлявшие основную часть его кавалерии. Да ещё татарская конница участвовала в нападении. Удалось ли их отогнать?

Руководить отражением неприятельской кавалерии было поручено генералу Замятину. Пока в ретраншементе шла рукопашная схватка, Репнину было не до того. О Замятине он вспомнил только сейчас, когда на поле боя установилась относительная тишина. Почему от него нет донесений и почему не видно больше неприятельских конников?

Генерал Замятин явился собственной персоной. Он доложил, что атака татарской конницы отражена артиллерийскими батареями, расположенными на высотках. Попав под картечный огонь шуваловских гаубиц, татары пришли в замешательство и вскоре повернули обратно, так и не приняв участия в сражении. Их примеру последовали и спаги.

— Своё получили, — удовлетворённо сказал Замятин. — Теперь долго не сунутся.

Репнин с ним не согласился.

— Мне кажется, они повторят свою атаку, и будет она более организованной, чем первая. Абды-паша просто недооценил наши возможности. К тому же значительную часть сил ему приходится держать против нашего отвлекающего полка.

— Наверное, вы правы. Я сам удивился тому, что они не ввели в действие артиллерию. Впечатление такое, что Абды-паша хотел попросту прощупать нас.

— Как бы там ни было, мы должны быть готовы к новой, более тяжёлой баталии. Надо выстоять до подхода главных сил. В ретираду ударимся только в самом крайнем случае.

После короткого отдыха подразделения корпуса вновь заняли боевые позиции, несколько десятков человек было назначено на рытье траншей. Репнин решил довести траншеи до подножия высоток на тот случай, если в ходе новой баталии потребуется для прикрытия батарей направить дополнительные силы.

Люди работали не разгибая спин. Торопиться заставляла обстановка: неприятель мог возобновить наступление в любой час.

К счастью, турки больше не появились. Земляные работы были доведены до конца. А вечером полил дождь, и это ещё больше подняло настроение людей: пока идёт дождь, турки палаток не покинут, сырой погоды они не любят…

Поздно вечером, когда воины, свободные от дежурства в ретраншементах, уже спали, в палатку к Репнину зашёл генерал Замятин. У него возник дерзостный план: ночью, под самое утро, пользуясь непогодой, внезапно атаковать лагерь противника и учинить ему полный разгром. Репнин выслушал его внимательно, но согласия своего не дал.

— Пойти на такое не могу, — твёрдо сказал он. — Нельзя, не забывайте, генерал, что их в три раза больше.

— Их было больше и днём, когда нас атаковали.

— В дневной баталии их преимущество было сведено на нет благодаря нашей артиллерии. Именно оружейные батареи рассеяли неприятельскую конницу, иначе последствия баталии могли оказаться другими. Что до ночной атаки, учинить которую желаете, тут артиллерию применить невозможно. Придётся сражаться врукопашную, а в таких сражениях обычно сказывается численный перевес. Один против троих — это уже слишком.

— Но вы не учитываете преимущества внезапности, — не желал сдаваться Замятин.

— Думаете, после постигшей их неудачи турки побросали своё оружие и все до единого спят безмятежным сном, забыв о нашем присутствии? Мне лично в это не верится.

Репнин сделал паузу и, чтобы не обострять отношений, перешёл на более мягкий тон:

— Ваш план сам по себе интересен, но нам всё же придётся от него отказаться. Мы не можем пойти на такой риск, чреватый опасными последствиями, возможно, даже гибелью всего корпуса. К тому же это было бы нарушением инструкций главнокомандующего. Граф Румянцев требовал от нас действий, которые бы приостановили движения неприятеля к нашим границам — и ничего больше. Будем ждать прибытия главных сил армии.

Дождь лил всю ночь. Утром он на некоторое время перестал, но потом полил вновь, правда, не так сильно, как прежде. Турки больше не появлялись. Воспользовавшись затишьем, Репнин приказал вывезти тяжело раненых в ближайшее селение и разместить в домах крестьян, а также в развёрнутых там лазаретных палатках.

Репнина беспокоило отсутствие вестей от Румянцева. Уже четвёртый день пошёл, как он отправил к нему своего адъютанта, и до сих пор с той стороны ни слуху, ни духу.

— Как думаете, — обратился Репнин к Замятину, — наш курьер успел добраться до главной квартиры армии?

— Наверное, успел.

— Ежели и там такой же дождь, как у нас, помощь подоспеет не скоро. Под дождём даже верховым приходится трудно.

Замятин в этот раз промолчал. Он всё ещё не мог примириться с отказом князя учинить ночное нападение на лагерь противника. Ему казалось, что князь попросту струсил, побоялся поражения… В предложенном ему плане риск, конечно, был, но какая операция не содержит в себе риска? Могло, конечно, всякое случиться, зато в случае удачи они ошеломили бы всех необыкновенной победой, а где победа, там и слава, и награды, и повышения в чинах…

— Что теперь будем делать, ждать нового нападения? — спросил Замятин, с трудом скрывая досаду.

— Не будем торопить события. Время работает на нас. — Помолчав немного, Репнин продолжал: — Ежели к завтрашнему утру прекратится дождь и турки снова пойдут в наступление, думаю, мы сможем продержаться и в этот раз. А там видно будет. Возможно, придётся начать отход навстречу главным силам. Но думаю, до этого дело не дойдёт. Граф Румянцев знает обстановку и в беде нас не оставит.

Едва он это сказал, как чья-то рука откинула полог палатки и в просвете появилась стройная фигура адъютанта.

— Разрешите войти, ваше сиятельство!

— Конечно, конечно, — обрадованно кинулся ему навстречу Репнин. — В добрый час!

Адъютант был не один. Следом за ним в палатку вошёл незнакомый генерал, похожий на иностранца, каких в армии стало великое множество.

— Разрешите представиться, — сказал он по-русски с заметным акцентом. — Генерал-квартирмейстер барон Боур. Прибыл в ваше распоряжение.

— Одни?

— Почему один? Я привёл с собой двенадцать отборных эскадронов, да ещё с часу на час должны прибыть два егерских батальона.

Вскоре в палатке Репнина собрались все главные командиры и начался военный совет. Генерал-квартирмейстер рассказал о положении на театре войны, сообщив при этом, что из-за бездорожья главные силы армии смогут дойти до берега Прута не раньше, чем через три-четыре дня. Что до дальнейших действий авангардного корпуса с присоединившимся к нему отрядом из двенадцати эскадронов и двух егерских батальонов, то, по мнению главнокомандующего, до подхода главных сил он должен делать то же самое, что делал до этого, а именно: пресекать попытки противника прорваться на север, пользуясь тактикой угроз нападения и тем заставляя его переходить к обороне.

После обмена мнениями военный совет решил, что отряду генерал-квартирмейстера барона Боура целесообразнее действовать самостоятельно, соединившись с лёгким кавалерийским полком корпуса, который уже сейчас держит под постоянным напряжением арьергардные войска Абды-паши. Барон Боур согласился с таким решением и выразил желание уже на следующий день соединиться с упомянутым полком и тем усилить угрозы арьергарду отряда Абды-паши. Однако дальнейшие события заставили военачальников изменить свои планы. Утром Репнину донесли, что минувшей ночью под покровом темноты отряд Абды-паши перешёл на западный берег Прута и двинулся вдоль берега в свой укреплённый лагерь в урочище «Рябая Могила». Гнаться за ним не было смысла, и корпус Репнина с присоединившимися к нему войсками фон Боура остались на месте.

Вскоре к Пруту подошли главные силы армии. Выслушав рапорт Репнина о происшедших событиях, в том числе и об отступлении отряда Абды-паши на исходные позиции, Румянцев нашёл сложившуюся обстановку удовлетворительной.

— Это хорошо, что турки дают нам время для отдыха после изнурительного марша, — сказал он. — Погода устанавливается. Будем отдыхать и готовиться к генеральной баталии.

— А где вам видится поле баталии? — спросил Репнин.

— Где ещё может быть, если не в урочище «Рябая Могила»? Пойдём туда и там учиним туркам первый разгром.

Глава 3 В УРОЧИЩЕ «РЯБАЯ МОГИЛА»

1

В урочище «Рябая Могила» главные силы русской армии двинулись после трёхдневного отдыха. До турецкого лагеря было около 80 вёрст пути. Уставший на марше от длительной верховой езды, Румянцев решил до конца пути ехать в полуоткрытой коляске, пригласив с собой князя Репнина. Они познакомились ещё в 1748 году во время похода на Рейн, когда Румянцев командовал полком, а Репнин был волонтёром в чине сержанта. Тот поход ни одному из них не принёс боевой славы, а лишь на небольшое время окунул в мир европейской политики. Поход, имевший целью защитить интересы Австрии, в основном оправдался, и каждый раз, думая об этом, Румянцев приходил к убеждению, что политика и армия самой судьбой обречены на теснейшие взаимодействия, поэтому внутренне протестовал, когда Петербург пытался отводить ему роль всего лишь слепого исполнителя воли её величества. Он желал знать всё, что говорилось и делалось в Европе вокруг русско-турецкой войны, — знать, чтобы не ошибиться в выборе военных ориентиров. Усадив с собой в коляску Репнина, Румянцев надеялся если не полностью, то хотя бы частично удовлетворить свой интерес. В лице Репнина он видел не только широко образованного человека, но и вхожего в большую политику искусного дипломата, наконец, родственника руководителя внешнеполитического ведомства России Никиты Панина, а от того государыня секретов не держит.

— Часто переписываетесь с графом Паниным? — начал разговор Румянцев.

— Последний раз он писал мне, когда я находился в Варшаве. А почему вы об этом спрашиваете?

— Я пытался завязать с ним переписку, но не получилось. На моё письмо граф даже не ответил. Должно быть, не любит писать.

— Не ответил на письмо главнокомандующего армией? На Никиту Ивановича это не похоже. Писали о чём-то, имеющем отношение к армии?

— Я добиваюсь того, чтобы меня как главнокомандующего не держали на положении слепца. Петербург мне повелевает сделать то-то и то-то, но не раскрывает всех карт, утаивает правду о межгосударственных отношениях, а без этого нам, военачальникам, трудно определять и решать важные стратегические задачи.

Репнин с ним согласился. Он тоже считал, что главные военачальники должны постоянно находиться в курсе политических событий.

— Меня прежде всего интересует положение в Польше, — сказал Румянцев. — Как велика вероятность вовлечения в русско-турецкую войну конфедератов?

— Возможности конфедератов слишком преувеличены. Их отряды разрозненны и не представляют серьёзной опасности.

— Но турки их подстрекают.

— Не столько турки, сколько французы.

— А они-то здесь при чём?

— Франция заинтересована в усилении своего влияния в Польше и добивается этого, используя любые средства. Она даже тайно направила в Польшу полковника Демурье, снабдив его большими средствами для закупки оружия конфедератам. Демурье имеет целью объединить конфедератские отряды в единую армию, которая смогла бы противостоять расквартированным в Польше российским войскам. Одновременно с этим Франция увеличивает поставки Порте необходимых товаров, обнадёживая её материальной помощью в войне с Россией.

— Странно… В Семилетней войне Франция, как и Австрия, была нашей верной союзницей, и вдруг с её стороны такая враждебность! Кстати, а как ведёт себя Австрия?

— Австрия вслух про нас худого не говорит, но тоже мечтает, чтобы в этой войне мы потерпели поражение. Она не желает нашего присутствия в низовьях Дуная, да и в Валахии тоже.

— Всех союзников растеряли, — в раздумье промолвил Румянцев.

— В войне с Турцией мы можем надеяться только на поддержку Пруссии, с которой у нас имеется союзный договор. По договору она обязалась выделять нам определённые денежные средства, пока не закончится война.

…Путь до «Рябой Могилы» армия преодолела за три перехода. Приказав войскам стать лагерем в нескольких вёрстах от турок, Румянцев вызвал к себе главных командиров и вместе с ними, не мешкая, выехал на рекогносцировку.

День клонился к вечеру, но местность всё ещё просматривалась достаточно хорошо. Неприятельский лагерь открылся глазам сразу же, как только генералы приблизились к какой-то речушке с илистыми берегами: он располагался на крутой горе, господствовавшей над местностью. Своим левым флангом лагерь упирался в пойменные луга, отделявшие гору от реки Прут, куда, кстати, и впадала остановившая всадников речушка. На пойме от лучей заходящего солнца поблескивали небольшие лужицы, образовавшиеся во время недавних дождей. Всё говорило о том, что для манёвров конницы и пехоты пойма была крайне неудобна.

— Хорошее место облюбовали себе турки, — сказал Репнин, державшийся рядом с Румянцевым. — Может быть, южная сторона больше подойдёт для нанесения удара?

— Не думаю, — ответил Румянцев. — Я расспрашивал пленных татар. Они уверяют, что южная сторона лагеря прикрывается глубоким оврагом, который называется «Долиной Чора».

Румянцев поехал вдоль берега, высматривая удобное место для перехода речушки.

— Кто помнит, как называется этот ручей?

— Калмацуй, — отозвался кто-то из генералов.

— Придётся перебраться на другой берег, иначе не сможем осмотреть подступы к лагерю на его правом фланге.

Местность на правом фланге оказалась более удобной для наступления пехоты, но и здесь имелись существенные препятствия. Главными из них были отрожья «Долины Чора», заросшие кустарником.

— Николай Васильевич, — позвал главнокомандующий Репнина, — прошу обратить на это место особое внимание. Скорее всего, вашему корпусу придётся наступать по этой местности. Впрочем, окончательное решение примем на военном совете, а пока изучайте.

— Слушаюсь, ваше сиятельство!

Военачальники вернулись в расположение своих войск уже в сумерках. Всюду пылали костры. Солдаты только что поужинали и теперь, сидя у костров, развлекали себя разными байками. Настроение у всех было хорошее, и в этом виделся добрый знак. Когда солдат весел, значит до удачи ему недалеко.

— Полчаса на то, чтобы отдохнуть, а потом все ко мне на военный совет, — объявил Румянцев генералам. Спрыгнув с коня, он бросил поводья подбежавшему стремянному и быстрым шагом направился в главную штабную палатку.

2

Генералы ожидали, что военный совет начнётся с обсуждения плана нападения на турецкий лагерь, но главнокомандующий неожиданно потребовал от них устных докладов о состоянии войск: много ли в батальонах больных и скоро ли они смогут вернуться в строй, дошли ли до места обозы с боеприпасами и фуражом? Отчёты в основном были краткими, укладывались в одну-две минуты. Дольше других говорил генерал-квартирмейстер Боур, в распоряжении которого всё ещё оставались 12 эскадронов, назначенных ему из кавалерийских полков, и два егерских батальона. Барон отметил, что длительный марш под непрекращающимися дождями привёл как людей, так и лошадей в изнурение и в связи с этим было бы неплохо перед баталией дать им хотя бы два дня отдыха.

— Это невозможно, — не согласился с ним Репнин. — Турки уже знают о нашем появлении, и любая оттяжка времени им будет только на руку.

В ответ на замечание командира корпуса Боур только пожал плечами: мол, я высказал своё личное мнение, а какое будет принято решение — дело главнокомандующего.

Румянцев выступил последним. Говорил он спокойно, уверенно. Касаясь выступления барона Боура, сказал:

— Нельзя согласиться с нашим уважаемым генерал-квартирмейстером. Понимаю, люди устали, кони изнурены, для восстановления сил нужен отдых. Но к сожалению, мы не имеем для этого времени. По полученным сведениям, через Дунай переправляется, если ещё не переправилась, 100-тысячная неприятельская армия под водительством самого верховного визиря. Прежде чем встретиться с визирем, мы должны разбить турецкие войска, что сейчас стоят лагерем недалеко отсюда. Не сделав этого, выиграть генеральную баталию против визиря мы не сможем.

— А много в урочище вражеских войск? — послышался вопрос.

— По моим сведениям, 72 тысячи человек, в том числе 22 тысячи турок и 50 тысяч татар. Как можете подсчитать сами, наши силы уступают им почти в два раза. Но это не должно нас пугать. У нас более сильная артиллерия, что ставит их превосходство под сомнение. Кстати, князь Репнин с турецким корпусом уже имел дело, и ничего — выстоял, заставил турок показать спины, хотя те имели на первых порах численный перевес.

Ответив ещё на два-три вопроса, Румянцев приступил к изложению диспозиции, которую начал вынашивать с момента выезда на рекогносцировку местности. Он считал целесообразным повести наступление на неприятельский лагерь четырьмя группами войск. Первую группу — главные силы — Румянцев оставлял за собой, остальные три назначил под начало генерал-поручика князя Репнина, генерал-квартирмейстера барона Боура и генерал-майора Потёмкина. Корпус Боура, наступая с фронта, должен был отвлечь противника от главного направления удара видимостью приготовления к началу массированной атаки, а после того, как поведут наступление главные силы армии, присоединиться к ним. Что до Репнина, то в его задачу входило незаметно приблизиться к правому флангу неприятельского лагеря и атаковать его на стыке оврага «Долина Чора» и ручья Калмацуй. Потёмкин имел задание переправиться со своим корпусом через Прут в шести вёрстах ниже «Рябой Могилы», сделав обходной манёвр, выйти в тыл вражеских позиций и ударить по ним со стороны «Долины Чора». Таким образом создавалась видимость окружения всего лагеря, что могло вызвать панику среди турок и татар.

На подготовку к баталии отводился только один день. За это время солдаты должны были хорошенько отоспаться и отдохнуть.

С заседания военного совета Репнин возвращался несколько взволнованным. Уж такова человеческая натура: не может человек оставаться равнодушным, когда впереди видится в мыслях нечто особенное, чрезвычайно важное, от которого зависит твоя судьба и судьба твоих соратников… Хотя Репнин и был уверен, что в предстоящей баталии верх возьмёт русская армия, но… Победы ещё никому не давались даром. Будет жестокое сражение, а где сражение, там и убитые, и раненые. И одному Богу известно, кого вражеская пуля минует, а кого может и не миновать…

В палаточном городке в ожидании отбоя солдаты всё ещё теснились у костров, негромко переговариваясь между собой.

— Братцы, — доносился чей-то робкий голос, — турки, они как, только саблями дерутся или штыками тоже?

— Это как придётся, — отвечали ему насмешливо, — ежели хлебальник разинешь, он тебя и прикладом может ухлопать.

— Я серьёзно…

— Не трусь, парень. Хоть и крепок турок, но ещё не сыскался такой, который бы русского солдата осилил. Главное — не робей.

Репнину вспомнилось недавнее сражение, которым он руководил при отражении атаки янычар Абды-паши. Тогда в рукопашной янычары дрались только ятаганами, уверенные в своём превосходстве. Но русские солдаты их не испугались, выстояли и заставили турок показать свои спины. «Они и сейчас выстоят, — подумал о своих воинах Репнин. — Должны выстоять».

…Как и предусматривалось диспозицией, Репнин вывел свой корпус на исходные позиции перед самым рассветом. Пехотные полки были построены в два каре, пространство между которыми заняли кавалерийские полки генералов Подгоричани и Текелли. Впрочем, вскоре кавалеристам пришлось податься назад, их место заняли батареи шуваловских гаубиц, стрелявших картечью.

— У меня такое предчувствие, — сказал Репнин генералам-кавалеристам, — что свою многочисленную конницу турки бросят именно на нашу полосу, потому что здесь более ровная местность.

— Пусть только сунутся, — загорячился темпераментный итальянец Текелли, — мы им покажем!..

— Соблюдайте выдержку. Сначала встретим их картечными залпами, а потом, уже после того как отработают своё артиллеристы, наступит ваш черёд.

Между тем стало светать. Обозначившийся на восточном небосклоне просвет, наполняясь голубизной, расширялся всё больше и больше. Однако неприятельских воинов пока ещё не было видно. Укрывшись в своих земляных укреплениях и палатках, они либо спали, либо ждали, когда начнутся боевые действия с русской стороны. Но вот лагерь огласился громкими криками: «Алла! Алла!..», и на краю свободной полосы от лагеря против промежутка между выстроившимися пехотными каре появилась татарская конница, сбиваясь в плотную кучу, что она делала всегда перед тем как идти в атаку. Русская сторона тотчас пришла в движение.

— Спокойно, ребята! — прозвучал повелительный голос Репнина. — Дадим им выйти из лагеря и подойти поближе.

Как стало известно уже после боя, татарскую конницу возглавлял сын самого хана Дели Солтан Керим. На что он рассчитывал, увлекая сородичей в роковую атаку, — трудно сказать. Может быть надеялся на то, что русские выставят против них одну только кавалерию, стоявшую позади пехоты. Поступи Репнин таким образом, направь им навстречу гусар, и они, татары, подавив их своей неудержимой массой, без особого труда врезались бы в боевые порядки российских войск, а затем… Русским ничего другого не осталось бы, как только спасаться бегством. Но получилось иначе. Гусары и уланы остались на месте. Навстречу атакующим полетела пушечная картечь, полетели пули. И тут случилось то, чему нельзя было не случиться. Татары мчались такой густой массой, что и картечь и пули находили себе цель. После первых же залпов были сражены наповал сотни лошадей. Падая, лошади своими телами создавали неожиданные препятствия тем, кто скакал следом. Вскоре на поле боя началась настоящая свалка. Уцелевшие кони, напуганные свалкой, больше не слушались своих седоков и норовили повернуть назад.

Атака захлебнулась. Наступил момент, когда атакующим нужно было думать уже не о победе, а о спасении собственных жизней. И они повернули обратно.

Всего лишь нескольким тысячам татарских всадников во главе с ханским сыном Керимом удалось вырваться на равнинное пространство, куда не долетали смертоносные русские снаряды и пули. Но тут в дело вступили конники генералов Подгоричани и Текелли, на помощь которым подоспела тяжёлая кавалерия генерал-поручика Салтыкова, посланная самим Румянцевым. Сеча получилась жестокой, но недолгой. Почувствовав, что с русскими им не справиться, татары устремились в сторону Прута, надеясь найти спасение на противоположной стороне реки, но тут снова попали под обстрел русской артиллерии. Повернув назад, они вытянувшейся кучей поскакали в сторону южных холмов. Небольшой отряд, оторвавшись от этой массы, попытался было пробиться в свой лагерь через «Долину Пора», но попал в окружение гусар. Оказавшись в безвыходном положении, татары спешились и, отступив на дно оврага, стали отстреливаться.

— Надо попробовать взять их живыми, — призвал гусар генерал Текелли. — С ними сын хана.

Генерал потребовал, чтобы к нему привели кого-нибудь из пленённых татар. Тут же доставили человека, знавшего как татарский, так и русский языки.

— Передай тем, кто находится в овраге, что они обречены, — приказал ему генерал. — Если они сдадутся в плен, мы сохраним им жизнь.

Переводчик, приблизившись к краю оврага, принялся громким голосом призывать своих сородичей бросить оружие и сдаться на милость. В ответ над головами просвистели пули, потом стало тихо. Гусары решили, что татары совещаются, и стали ждать, какое они примут решение. Спустя некоторое время прозвучали новые выстрелы, и опять стало тихо.

Желая узнать, почему татары ведут себя столь странным образом, один гусар стал осторожно спускаться в овраг. Вскоре послышался его голос:

— Братцы, тут они того… Себя порешили, ни одного в живых не осталось.

Первым из оврага вынесли тело красивого юноши в богатой одежде.

— Это и есть сын хана? — спросил переводчика генерал Текелли.

Переводчик, не ответив, опустился перед самоубийцей на колени и, подняв руки к небу, стал выкрикивать что-то на татарском языке. Текелли распорядился взять его под караул и, сопровождаемый своими гусарами, поскакал к главным силам корпуса.

Трагедия, постигшая татарскую конницу, разыгралась на глазах Абды-паши и крымского хана Каплан Гирея.

— Пришёл мой последний час, я не вынесу такого позора, — говорил Каплан Гирей, в отчаянии до крови кусая губы.

— Ещё не всё потеряно, — бодрился Абды-паша. — Русских не так уж и много, всего два каре, а ведь это их главные силы. — И мстительно продолжил: — Пусть только сунутся к нашим укреплениям, мои янычары быстро выпустят им кишки.

Едва он это произнёс, как из глубины лагеря прибежал секретарь хана. Бросившись к ногам своего хозяина, прокричал:

— О, повелитель, русских идёт тьма-тьмущая!

Хан с мрачным злорадством посмотрел на турецкого начальника: мол, что-то теперь скажешь?.. Абды-паша ему не ответил, вскочил на коня и помчался к северным укреплениям лагеря, где, по словам секретаря, оказалось наибольшее количество русских войск.

Сообщение секретаря подтвердилось: склоны высоты до самого лагеря пестрели от русских мундиров. Абды-паше сразу стало ясно: главные силы противоборствующей стороны ждали своего часа именно здесь, а не на правом фланге. Турок в бешенстве ударил себя хлыстом по ноге: надо же поддаться такому обману!.. Однако надо было что-то делать: через минуту-другую русские могут оказаться уже здесь, в центре лагеря, а остановить их нечем: орудия поставлены на другом направлении.

— Спасайте обозы, спасайте орудия, — заметался Абды-паша. — Янычары, задержите неверных!

В лагере началась паника. Турки и татары бросились снимать палатки, грузить в обозы имущество. Конники, боясь быть затёртыми арбами и толпами пехоты, бежали первыми. Каплан Гирей, гневно топая, требовал подать ему коня. Но попробуй найди ханского коня в такой суматохе! Секретарь подвёл к нему своего жеребца. Хан вскочил в седло и с горсточкой своей свиты подался в сторону южных холмов, куда отступили остатки его разбитой конницы.

3

Когда кончилась баталия и над «Рябой Могилой» снова воцарилась мирная тишина, генералы и офицеры армии победителей, словно сговорившись, стали собираться в центре неприятельского лагеря. Общее внимание привлекала большая богато убранная зелёная палатка крымского хана Каплан Гирея. Хан так торопился покинуть атакованный лагерь, что не стал тратить время на спасение своего имущества. В палатке как было, так всё и осталось: даже блюда с жареной бараниной и пловом. Повелителю татар не до завтрака было, так и ускакал натощак.

Главнокомандующий стоял на снарядном ящике и смотрел на сходившихся генералов, словно проверяя, все ли живы, нет ли среди них раненых. Слава Богу, главные командиры оказались невредимыми.

Заметив подходившего князя Репнина, Румянцев сошёл с ящика и направился к нему с распростёртыми объятиями.

— Поздравляю, князь, со знатной победой. Ваши действия были выше всяких похвал, и я непременно донесу о том государыне. Спасибо, князь!

Похвала главнокомандующего смутила Репнина. Он ответил, что не считает свой вклад в дело общей победы столь большим, чтобы придавать ему особое значение. Ему и его воинам попросту повезло, вот и вся заслуга…

— Ежели повезло, — не стал возражать Румянцев, — то желаю, чтобы такое везение не оставляло вас до самого конца войны.

Румянцев поздравил с победой военачальников и солдат, обступивших его со всех сторон, призвал их, немного передохнув, заняться тем, чего требовал солдатский долг — отправить в лазареты раненых, предать земле погибших.

На следующий день священники отслужили молебен, потом, как было заведено с давних пор, для солдат устроили праздничный обед с выдачей каждому по чарке водки. Что до господ генералов и офицеров, то они получили приглашение на большой пир, где было много сказано речей и ещё больше выпито вина. Пили за здоровье всемилостивейшей государыни, за здоровье и благополучие главнокомандующего, за новые победы над неприятелем, не менее блистательные, чем та, которую одержали в урочище «Рябая Могила».

Глава 4 ЩЕДРОСТЬ ДУШИ

1

Новые победные сражения, к которым стремилась армия Румянцева, последовали довольно скоро. Не прошло и месяца после баталии в урочище «Рябая Могила», как противники сошлись снова, в этот раз на берегу реки Ларга. Русским противостояли остатки неприятельских войск, разбитых в предыдущем сражении, к которым присоединился ещё не бывавший в боях 15-тысячный турецкий корпус, отряды спаги и конных янычар, а также новое конное войско, собранное во владениях крымского хана. Если в баталии при «Рябой Могиле» войсками командовал турецкий паша, то теперь по воле султана главное начальствование над объединёнными войсками взял на себя крымский хан Каплан Гирей, давший клятву отомстить неверным за гибель своего сына и за пролитую кровь сородичей в урочище «Рябая Могила».

У хана войск было гораздо больше, чем у «неверных», и тем не менее он не смог сдержать свою клятву. Русские и на этот раз наголову разбили своего противника. И снова отличился корпус Репнина, первым ворвавшийся в укреплённый ханский лагерь.

Потом, спустя некоторое время противоборствующие стороны встретились снова. Но теперь русским хан противопоставил уже главные силы турецкой армии, которые возглавлял сам верховный визирь Халил-бей.

Более 100 тысяч воинов собрал он, переправившись на левый берег Дуная. Румянцев не имел в этом районе и четвёртой части того, чем располагал противник. И всё же он смело атаковал турецкий лагерь, расположившийся на берегу реки Кагул, что впадает в Дунай.

Это была самая напряжённая и ожесточённая сеча за всё время войны. Имея численный перевес, турки никак не желали уступать русским, больше того, был момент, когда они смогли не только остановить натиск русских, но и разрушить с фронта их каре, заставить перейти к ретираде. И быть бы в тот момент большой беде, не окажись поблизости самого Румянцева. Увидев случившееся, он бросился в гущу отступавших солдат с криком: «Ребята, стой!» и стал восстанавливать каре:

— Слушайте мою команду! Разбирайтесь по ротам, становитесь в каре по своим местам! Слышите? Вам на помощь уже бегут гренадеры. Не робей, ребята!

Зычный, уверенный голос главнокомандующего вывел солдат из замешательства. Они сначала сгрудились вокруг него, дабы уберечь от пуль и острых вражеских ятаганов, а потом, выполняя его команды, стали восстанавливать каре. Гренадеры, которыми обнадёживал Румянцев запаниковавших солдат — а это был полк бригадира Озерова, — и в самом деле находились уже близко. Прокладывая дорогу штыками, они пробились-таки к Румянцеву, восстанавливавшему строй, и своей массой отгородили его от янычар. Между тем турки продолжали свой натиск, нападали, словно обезумев. Напарываясь на штыки, отскакивали, а потом набрасывались снова и снова… Но вот наконец строй был восстановлен. Пока гренадеры сдерживали янычар, солдаты каре не только успели занять указанные им места, но и перезарядить ружья. А когда прозвучала новая команда главнокомандующего, решительно двинулись вперёд, расчищая себе дорогу пулями и штыками. После этого переходить в контратаку янычары уже не решались. Преимущество окончательно перешло на русскую сторону.

В разгром турецкой армии особый вклад внёс князь Репнин. Хотя перед боем у него имелось всего около четырёх тысяч воинов (большую часть корпуса ему пришлось выделить для охраны оторвавшегося от главных сил армейского обоза), Румянцев поставил передним трудную задачу: обойти противника с фланга и взять под контроль выходы из лагеря в сторону Дуная. Репнин с блеском выполнил это задание. Когда его корпус появился в тылу у противника и, развернувшись, открыл орудийный и ружейный огонь по находившимся здесь отрядам спаги, среди турок началась страшная паника. Верховному визирю доложили, что в тылу появилась новая русская армия численностью до 50 тысяч человек (у страха глаза велики) и они могут вот-вот закрыть выход из лагеря. Он приказал начать отход из лагеря. И отступление началось, вскоре оно превратилось в настоящее бегство. Между тем Репнин и не думал закрывать выход из лагеря: ему на это просто не хватило бы сил. Спаги, хотя и были рассеяны артиллерийским и ружейным огнём, находились рядом, могли напасть в любой момент. Репнин счёл более разумным расположить своё войско вдоль дороги и уничтожать отступающего противника прицельным огнём, не отказываясь, однако, от демонстрации своей готовности полностью перекрыть дорогу, дабы усилить этим панику в лагере.

Надежды Репнина полностью оправдались. С того момента, как он взял под обстрел дорогу, турки ни о чём более не думали, как только о том, чтобы побыстрее проскочить в безопасное пространство. Русским оставалось лишь их преследовать. То, какие потери при этом несли турки, представить не так уж трудно. Однако для полноты картины будет не лишним привести следующую выдержку из журнала военных действий русской армии о сражении при Кагуле:

«Неприятельский урон считать мы должны по крайней мере до двадцати тысяч, хотя пленные из-за Дуная, после пришедшие, уверяли доподлинно, что турки чувствуют оной в сорока тысячах наипачей своей пехоты, кроме погибших в лагере, ретраншементе и перед оным, где их по исчислению погребено тысяч до трёх, по пути, где нас атаковала конница, и вдоль за лагерем вёрст по крайней мере на семь кучами лежали побитые тела в превосходнейшем перед указанным числе, коим счета не делано…»

Что до потерь русской стороны, то они составили 343 человека убитыми и 550 ранеными. Победителям достался весь неприятельский лагерь с палатками, обозом, всевозможным имуществом и артиллерией, состоявшей из 130 орудий с лафетами.

Главнокомандующий имел все основания быть довольным своими генералами и офицерами. Но и в этот раз князь Репнин удостоился большей похвалы: много побил турок и потерь в его корпусе оказалось меньше, чем в других соединениях. Правда, у него самого вражеской пулей пробило шляпу, но Бог сберёг ему жизнь.

За победу при Кагуле Румянцев удостоился чина генерал-фельдмаршала. Что до Репнина, то императрица по представлению главнокомандующего наградила его орденом Святого Георгия второго класса и золотой шпагой.

2

После Кагульского сражения в районах боевых действий наступило относительное затишье. Турки и крымские татары явно выдохлись и уже не пытались прорываться на российские территории, как это делали раньше. Не мог не подействовать на поведение турецких военачальников и разразившийся гнев всемогущего султана. Его «всевидящее и всезнающее величество» в наказание за поражение при Кагуле сместил верховного визиря Халил-бея, назначив на его место другого человека. Не удержался у власти и Каплан Гирей: его заменил Селим Гирей. Новые предводители войск, пришедшие на смену старым, настолько боялись султанского недовольства, что считали за благо лучше не рисковать. И не искали больше генеральных баталий.

Такое поведение противника вполне устраивало русскую сторону: сказывалась усталость армии. Ближе к холодам в главную штаб-квартиру стали поступать рапорты от генералов и офицеров с просьбой о предоставлении им отпусков. Румянцев не отказывал: не было причин. В летнюю кампанию люди хорошо повоевали, имеют право и отдохнуть… Ждал он рапорта и от князя Репнина, но тот даже разговора не заводил об отдыхе.

— Хочется ещё повоевать? — спросил его однажды Румянцев с лёгкой иронией.

Репнин ответил вполне серьёзно:

— После Кагула турки всё ещё пребывают в состоянии растерянности. Почему бы нам, пользуясь этим, не попытаться захватить придунайские крепости? Думаю, упускать такую возможность мы попросту не имеем права.

Лицо Румянцева сделалось серьёзным:

— Какие именно крепости вы имеете в виду?

— Измаил, Килия, Аккерман. Мне почему-то думается, что их можно теперь взять без большой крови.

Румянцев подумал.

— Вы считаете, что эти крепости сможете взять силами своего корпуса?

— За полный успех трудно ручаться. Но, как говорится, попытка не пытка. Мне понадобится только осадная артиллерия.

— Осадную артиллерию получите. Я дам вам всё, что пожелаете. Можете готовиться в поход…

Свои завоевательные действия Репнин начал в Килии. Расположенная на одном из рукавов Дуная, эта сравнительно небольшая крепость имела важное стратегическое значение, поскольку держала под контролем часть речных путей. Кроме турок и татар, в ней проживали греки, армяне, евреи. У Репнина имелись сведения, что горожане жили впроголодь, страдали от болезней. Подвергать опасности жизнь мирного населения — дело не богоугодное. Но война есть война, и, отбросив всякие сомнения, Репнин приказал своим войскам приступить к осадным работам.

Крепость оборонял гарнизон, насчитывавший в своих рядах более четырёх тысяч человек, имевший 64 орудия и 4 мортиры. Оборонительных возможностей у турок было достаточно, и когда, завершив осадные работы, Репнин потребовал от начальника гарнизона капитуляции, тот ответил решительным отказом.

— Прикажете открыть огонь? — обратился к Репнину бригадир Игельстром, со своими батареями занявший позицию против главных крепостных ворот.

— Не будем спешить. Сделаем вторую попытку наладить переговоры. Для этой цели необходимо найти кого-нибудь из мирных жителей.

— Нами задержан один дровосек, возвращавшийся домой из леса, — сообщил Игельстром. — Вон его арба с хворостом, — показал он в сторону дороги.

— Приведите ко мне этого дровосека, — приказал Репнин.

Вскоре перед ним предстал черноволосый худой человек лет сорока. Как оказалось, это был грек, поселившийся в Килии лет пятнадцать тому назад. Русский язык он знал плохо, но объясниться с ним всё-таки было можно.

— У тебя в крепости свой дом? — спросил Репнин.

— Я жил в предместье, и у меня было всё, — отвечал дровосек. — Но комендант, когда узнал, что идут русские, приказал сжечь всё предместье, а жителей поселить в городе. Теперь живу без кола и двора. А у меня жена, дочь… Дочь ещё ничего, но жена болеет.

— А хворост тебе зачем, коль дома нет?

— Надо же как-то кормиться. За арбу хвороста миску ячменя дают.

— Так мало?

— Спасибо и за то. Припасов совсем не стало, всё поели. Солдаты и те голодают, а про нас, простых жителей, и говорить нечего.

— Мы дадим тебе десять фунтов крупы и разрешим проехать в город с хворостом, но ты должен за это выполнить наше поручение.

— Ежели смогу, то готов…

— Ты, наверное, уже сам обратил внимание, как много у нас орудий — и великих, и малых, и нам не составит большого труда сравнять город с землёй. Но я не хочу гибели мирных жителей. Поэтому прошу встретиться с комендантом и передать ему мои слова. Ежели он согласится сложить оружие, я дозволяю ему выйти из крепости со всем гарнизоном и отправиться куда пожелает. Даже сухарей дам на дорогу. Что до мирных жителей, то они в беде не останутся, русская армия им поможет. Можешь передать сие?

— Могу, конечно, могу, — обрадованно отвечал грек.

— Когда вернёшься в наш лагерь с ответом коменданта, получишь ещё десять фунтов крупы, — пообещал Репнин. — Только ответ мы должны иметь сегодня, до завтрашнего дня ждать не будем.

Возвращения грека ждали до самого вечера, но он так и не явился. Скорее всего, ему не позволил выйти за ворота крепости сам комендант, который решил тянуть время в надежде на прибытие помощи с правобережья Дуная, где у турок имелось ещё достаточное количество войск. Складывающаяся обстановка требовала от русской стороны быстрых и решительных действий.

На следующий день Репнин снова обратился к коменданту с воззванием, на этот раз письменным, в котором выставлял те же условия капитуляции, которые уже передал через грека. Доставить воззвание до адресата вызвался один из молодых офицеров барона Игельстрома, немного знавший турецкий язык.

Случилось так, что о посылке в крепость парламентёра узнал весь лагерь. Люди прониклись тревожным ожиданием: что будет дальше, примет ли комендант парламентёра или прикажет повесить его на первой перекладине?.. Заодно вспоминали и вчерашнего грека-дровосека, принявшего десять фунтов крупы за обещание передать туркам условия капитуляции. Недоумевали: как мог генерал довериться замухрышке, которого комендант, надо думать, и на сто шагов к себе не подпустит?..

— Плохо ещё знаете нашего генерала, — философски говорил сомневавшимся старый солдат, принимавший участие во всех последних баталиях и ещё ни разу не задетый вражеской пулей. — Наш генерал далеко видит. Тот грек к коменданту может и не пробиться, но от разговора с народом удержать его не смогут. А когда народ узнает, чего требует наш генерал и что будут иметь жители после выполнения его требований, положение может круто измениться в нашу пользу. Народ, хотя и безвластен, но когда дело дойдёт до выбора жить или не жить, перед ним не устоит ни один комендант.

Парламентёр вернулся из крепости раньше, чем ожидал.

— Ну что говорит Осман-паша? — встретил его вопросом Репнин.

— Комендант сказал, что ответит через час, а может, и раньше.

— А что видел в крепости?

— Ничего не видел: меня провели к нему и отвели обратно к воротам с завязанными глазами.

Спустя некоторое время после отчёта парламентёра со стен крепости неожиданно прогремели неприятельские орудия. Стреляли ядрами по позициям русских батарей.

— Осман-паша решил показать свою силу, — сказал Репнин. — Нам не остаётся другого, как поступить таким же образом.

Он приказал батареям открыть ответный огонь, используя зажигательные снаряды. Залпы русских орудий оказались куда мощнее турецких. Уже после первых выстрелов над крепостными стенами появились густые клубы дыма. Это подействовало на турок, и они прекратили канонаду. Как бы одобряя их решение, русская сторона сделала то же самое. Пушки смолкли, однако полной тишины не наступило. Из крепости доносились душераздирающие вопли и крики. В противоборство враждующих сторон вмешались отчаявшиеся мирные жители: они взывали к милосердию.

Вскоре турецкий комендант выслал своего парламентёра. Для принятия решения — сложить оружие или не сложить? — Осман-паша потребовал трое суток и до истечения этого срока огня более не открывать.

— Передайте, — сказал турецкому парламентёру Репнин, — что на трое суток согласиться не могу. Я могу дать ему только шесть часов, не больше. Ежели к исходу этого срока Осман-паша не прикажет открыть ворота, я возобновлю бомбардировку города.

Парламентёр ушёл, но через два часа вновь вернулся. Он сообщил, что Осман-паша согласен впустить русских в крепость и сложить перед ними оружие, но просит русского начальника подождать хотя бы до утра.

— Хорошо, пусть будет так, — согласился Репнин. — Я подожду до восхода солнца, но потом, ежели комендант не сдержит обещания, пусть пеняет на себя.

Между тем наступил вечер. Войскам было разрешено отдыхать, выставив на авантажных местах усиленные посты. Хотя и имелась с турками договорённость, обстановка требовала от войск готовности ко всяким неожиданностям.

Сам Репнин в эту ночь не ложился. Вместе с адъютантами он ходил по лагерю, размышляя о завтрашнем дне. Всё-таки правильно сделал, что не довёл дело до штурма. Ежели Осман-паша сдержит слово — а иначе поступить ему никак не можно — крепость достанется русским без каких-либо потерь. Осаждённые турки хотя и палили из пушек, но даже ранить никого не смогли. Хорошо бы и завтрашний день прошёл без крови.

… Ворота крепости открылись с восходом солнца. Едва в город вступили первые люди, как началась церемония капитуляции. Она проходила тихо и деловито. Турецкие солдаты складывали оружие и, выстраиваясь в колонны, маршировали через ворота к месту переправы через Дунай. Комендант Осман-паша ушёл из крепости незамеченным. Собственно, Репнин и не собирался с ним говорить. Всё было сделано без протокола: ушли — и дай Бог им здоровья.

Победителям хватало своих забот. В то время как солдаты под руководством офицеров подсчитывали и складывали в одно место ружья и сабли, оставленные противником, полковые лекари шли на зов местных жителей, нуждавшихся в помощи. У батальонных поваров оказались свои заботы: они доставили в город котлы с солдатской кашей, которую теперь щедро делили между теми, кто давно уже не ел горячей пищи. К воротам крепости пригнали из армейского стада сто баранов на убой. Это был подарок изголодавшимся мирным жителям от российского генерала за то, что они помогли со своей стороны принудить начальника гарнизона сдать крепость без кровопролития.

Репнин оставался в городе не более двух часов. Убедившись, что порядок соблюдается и надобности в его присутствии более нет, он отправился в свою палатку. Ночные часы, проведённые без сна, в постоянном напряжении, утомили его настолько, что он заснул сразу же, как только вытянул ноги на походной койке.

Князь спал долго и без снов. Проснулся от странного шума, доносившегося со стороны крепости. Открыв глаза, увидел своего камердинера Никанора, сидевшего рядом с койкой.

— Почему ты здесь?

— Жду, батюшка, когда проснёшься.

— А что там за шум?

— Городской народ до твоего сиятельства собрался. Прибегал адъютант, но увидел, что спишь, убежал снова. А народ не расходится. Ждёт, когда ты, батюшка, к ним выйдешь.

Испытывая чувство недоумения, Репнин быстро оделся и, пристегнув шпагу, вышел из палатки. За палаточным городком на обширной лужайке, простиравшейся до самых стен крепости, стояла огромнейшая толпа числом не менее пяти тысяч человек. Это были местные жители, в основном женщины и дети. Заметив его появление, толпа задвигалась, крики усилились, а когда князь подошёл поближе, собравшиеся вдруг опустились на колени и стали тянуть к нему руки — со слезами умиления, с восторженными криками на родном языке.

Среди тех, кто находился в переднем ряду, Репнин узнал грека-дровосека, которому давал поручение относительно передачи коменданту крепости требований о капитуляции.

— Спроси у них, — обратился к нему Репнин, — чего они от меня хотят?

— Они собрались для того, чтобы поблагодарить ваше сиятельство за всё, что вы для нас сделали, — отвечал грек. — За великую доброту вашу. Горожане клянутся, что ни они сами, ни их близкие не будут более сражаться с русскими, а будут жить с ними в вечной дружбе.

Выслушав его, Репнин сказал:

— Передайте всем, что русские тоже не держат зла против оттоманов. Мы готовы в любое время заключить с Портой мир, пусть только верховный визирь выразит к этому своё намерение.

Когда грек перевёл эти слова на турецкий язык, голоса людей зазвучали ещё громче. Их чувствам благодарности, чувствам восхищения поведением российского военачальника, казалось, не было предела.

3

Случай взятия турецкой крепости столь необычным путём главнокомандующий армией фельдмаршал Румянцев посчитал полезным разобрать на военном совете как пример сочетания умелой военной тактики и благоразумного отношения к мирным жителям, что позволило превратить их в своих сторонников и даже пособников. Фельдмаршал рекомендовал действовать подобным образом всем главным командирам.

На этом же заседании совета Румянцев сообщил о скоропостижной смерти генерала Олица, командовавшего русскими войсками в Валахии, а также о своём решении назначить на его место князя Репнина.

— Надеюсь, Николай Васильевич, — обратился он к Репнину, — вы не откажетесь от этого назначения? Валахия становится районом особого внимания турок, и там необходим командующий, способный самостоятельно принимать безошибочные решения.

— Постараюсь сделать всё, что будет в моих силах, — пообещал Репнин.

Перед там как отправиться в Бухарест, где находилась главная квартира вверенных ему войск, Репнин встретился с главнокомандующим ещё раз: Румянцев пожелал дать ему последние инструкции относительно стратегической линии, которую следовало проводить в том районе. Румянцев считал, что при сложившихся условиях в деле достижения общей победы над Оттоманской империей опасными могут быть настроения благодушия и самоуспокоенности. Достигнутые победы вскружили голову отдельным командирам, и они уже не видели со стороны противника прежней опасности, считая его разбитым. Однако в действительности это не так. Противник всё ещё силён и с назначением султаном нового верховного визиря попытается перехватить инициативу.

— Вы знакомы с фирманом нового визиря? — вдруг спросил Румянцев.

— Нет, — ответил Репнин. — А что за фирман?

— Приказ нового визиря, который он направил своим военачальникам. Ступишин!.. — позвал фельдмаршал дежурного генерала. — Почему князь ничего не знает о фирмане?

— Мы ещё не закончили переписывать тексты переводов.

— Ладно, принеси то, что есть, и прочти. Пусть князь послушает.

Дежурный генерал принёс перевод фирмана и стал читать:

— «По повелению пресветлейшего, величайшего, грознейшего, державнейшего, всей вселенной императора, который есть прибежище правоверных, моего августейшего государя взял я себе в намерение овладеть всеми крепостями на Дунае, находящимися в Молдавии и других провинциях, случайно доставшимися московской императрице»…

— Пока довольно, — остановил дежурного генерала Румянцев. И обратился к Репнину: — Теперь вы поняли, князь, что следует ждать от противника? По прибытии на место вы обязаны сделать всё, чтобы отбить у турок всякую охоту к попыткам перехватить инициативу. Я на вас надеюсь.

— Буду стараться, Пётр Александрович, — заверил Репнин.

Он выехал в путь уже на следующий день в сопровождении верховой охраны, забрав с собой всё своё имущество, а также четырёх чистокровных рысаков, купленных им уже здесь, в Молдавии.

Глава 5 ОБИДА

1

До Бухареста Репнин добрался на шестой день пути. В штаб-квартире его встретил генерал-майор Потёмкин, направленный сюда с кавалерийским отрядом несколькими днями раньше.

— Значит, вы теперь наш новый начальник, — проговорил Потёмкин, когда Репнин показал ему ордер главнокомандующего о своём назначении, таким голосом, словно сомневался в подлинности сего документа. Потёмкин пользовался расположением самой императрицы и, возможно, надеялся, что командующим отдельным Валахским корпусом после смерти Олица назначат его, а не кого-то другого. Но получилось иначе.

— Как ведут себя турки, не беспокоят? — поинтересовался Репнин.

— Пока тихо, — отвечал Потёмкин. — Во всяком случае настораживающих рапортов в штаб-квартиру не поступало. Так что мы можем позволить себе немного поразвлечься. Условия для этого есть. В городе столько красавиц, что голову потерять можно.

Более содержательный разговор у Репнина получился с обер-квартирмейстером, состоявшийся уже без участия Потёмкина. Когда Репнин рассказал ему о фирмане верховного визиря и предупреждении фельдмаршала Румянцева о возможных попытках неприятеля перейти к наступательным действиям, обер-квартирмейстер вдруг изменился в лице. Репнин даже подумал, что ему стало плохо.

— Я чувствую себя хорошо, — сказал тот. — Просто вспомнил свой разговор с командиром казачьего кавалерийского полка. Недавно его люди видели, как на левый берег Дуная переправлялось неприятельское войско. Я тогда подумал, что это всего лишь разведывательный отряд, но теперь, после того что вы мне рассказали, намерения турок представились в ином свете. А что, если они уже приступили к выполнению приказа визиря — к развёртыванию наступательных действий?

— Возможно, так оно и есть, — согласился с ним Репнин. — Пока не поздно, необходимо призвать к бдительности все подразделения.

В этот момент появился Потёмкин, и совещание продолжали втроём. Было решено направить вдоль берега Дуная, а также по другим направлениям конные разведотряды, которые в случае обнаружения противника немедленно донесли бы о том в штаб-квартиру корпуса. Потёмкину было предложено оставаться пока с отрядом в предместье Бухареста в полной боевой готовности. Что до самого Репнина, то он решил отправиться в инспекционную поездку по крепостям и укреплённым лагерям, разбросанным по всей Валахии.

Репнин и сам не знал почему, но первый из опорных пунктов для проверки он избрал Журжу. Это была сравнительно небольшая крепость, захваченная у турок ещё в начале войны. Командовал её гарнизоном наёмный подполковник немец Гензель. Он плохо говорил по-русски и очень обрадовался, когда командир корпуса дозволил ему рапортовать на родном языке. Рапорт же его не вызывал никакой настороженности. Тишь да гладь, всё хорошо.

— Доходят ли до вас слухи о передвижениях неприятельских войск на той стороне Дуная? — спросил его Репнин.

— Пока всё тихо, ни о каких передвижениях войск мы не знаем.

Репнин рассказал ему о фирмане верховного визиря.

— Визирь может написать сотни таких фирманов, но войну этим ему не выиграть, — самонадеянно сказал Гензель. — Если меня что-то и тревожит, то это не угроза турок перейти в наступление, а опасность чумы, которая уже кое-где даёт о себе знать. Говорят, генерал Олиц тоже умер от чумы. Это правда?

— Не знаю, — ответил Репнин. — То, что вы озабочены появлением в здешних краях моровой болезни, это понятно. Необходимо принять все меры, чтобы уберечь людей от заразы. Но вместе с этим вы обязаны сохранять бдительность и в любой момент быть готовы к отражению нападения противника. Сие есть ваш первейший долг, и я надеюсь, что вы его выполните.

— Разумеется, долг свой выполним, — бесстрастно произнёс подполковник, — хотя никак не могу поверить, что дело может дойти до этого.

Из Журжи Репнин направился в крепость Турну. Ехал с неспокойной душой. Из головы не выходил разговор с подполковником Гензелем. Не понравился он ему. Конечно, военное дело знает недурно, но нет в нём того глубокого чувства заинтересованности в победе над противником, которое заставляет воинов решаться на подвиги и даже на самопожертвование. Для него война всего лишь выгодная работа, за которую выдают щедрое жалованье. Если хорошенько разобраться, то можно понять, что ему нет никакого резона в том, чтобы побыстрее покончить с турками. Больше того, наёмники заинтересованы в продолжении войны, потому что, участвуя в ней, кроме жалованья получают ещё кормовые, имеют другие выгоды… Словом, тут есть над чем подумать и военной коллегии, и самой императрице.

От невесёлых дум Репнин избавился только в Турне. Комендантом крепости был тоже подполковник, но наш, русский. И встретил командующего по-российски — хлебом и солью. После того как поговорили о делах, угостил добрым обедом, а затем проводил почивать в отведённую ему квартиру. На следующий день Репнин осмотрел казармы, гарнизонную столовую, побывал на экзерцициях.

Из Турну Репнин намеревался поехать в расположенный неподалёку палаточный городок, принадлежавший казачьему полку, но развернувшиеся события заставили его изменить планы. Когда сборы к выезду уже были закончены и он стал прощаться с офицерами крепости, неожиданно появился со своими кавалеристами генерал Потёмкин. У него оказались плохие вести: турецкие войска, переправившись через Дунай, осадили Журжу и угрожают взять её штурмом.

— Когда это случилось? — спросил Репнин.

— На следующий день после вашего пребывания в крепости.

— Нельзя допустить, чтобы турки взяли Журжу, — заторопился Репнин. — Выделите шесть эскадронов, я поскачу с ними на помощь осаждённым.

— А как же я?

— Вы с отрядом останетесь пока здесь. На случай, если турки вздумают наступать на Турну.

От Турны до Журжи было чуть более ста вёрст. Репнин мчался на выручку попавшей в беду крепости не жалея лошадей, привал он сделал только у небольшой деревушки, когда до Журжи оставалось не более пятнадцати вёрст. Надо было накормить лошадей, дать им отдохнуть, а заодно выслать к крепости разведку, чтобы получить сведения о противнике: каков он числом и начал ли вести осадные работы? Разведкой, однако, Репнин не ограничился. Снедаемый нетерпением, он выехал на рекогносцировку местности сам, взяв с собой двух офицеров.

День подходил к концу. Лёгкий ветерок, сопровождавший отряд всю дорогу, стих, над всей округой воцарилась предвечерняя тишина. «Пожалуй, сегодня уже ничего не успеем сделать, — подумал Репнин. — Придётся здесь заночевать, а утром с рассветом двинемся дальше и с ходу атакуем противника, если он всё ещё остаётся у стен крепости».

Вдруг его внимание привлекла огромная толпа, выступившая из-за холма. Люди шли в одинаковой одежде и отдалённо напоминали расстроенную колонну невооружённых солдат. «Откуда взялись? Уж не турки ли это, сдавшиеся в плен?» Репнин хлестнул коня и быстрой рысью направился к толпе. Каково же было его удивление, когда, подъехав поближе, он узнал в человеке, шедшем впереди толпы, коменданта Журжи подполковника Гензеля.

— Что это значит? — осадив коня, спросил Репнин.

— Нам пришлось добровольно сдать крепость, — отвечал подполковник по-немецки. — Турок слишком много. Нам всё равно не удалось бы удержаться.

— Но вы нарушили присягу, данную императрице.

— Я спас жизнь офицеров и солдат, а это дороже, чем крепость.

— Ладно, поговорим об этом потом. Куда направляетесь?

— Шли в Турну, а теперь куда прикажете.

— В Турне вам делать нечего. Дойдёте до реки Аржис и станете там лагерем. Завтра решим, как с вами поступить.

Когда обезоруженное войско возобновило путь, Репнин вернулся к своим отдыхавшим конникам и собрал офицеров на совещание. После случившегося идти на Журжу уже не было смысла. Без артиллерии и пехотных полков было бы глупо пытаться вернуть крепость. Ничего другого не оставалось, как смириться с временным поражением. В присутствии офицеров Репнин написал главнокомандующему рапорт о захвате турками Журжи и отправил его в главную штаб-квартиру.

В лагерь у реки Аржис Репнин прибыл на следующий день. Подполковник Гензель со своими людьми был уже там. Вскоре прибыл и генерал Потёмкин. Он уже знал о сдаче Журжи туркам без боя и выразил Репнину сочувствие в такой форме, словно на нём одном лежала моральная ответственность за случившееся. Репнин подозревал, что находившийся в виду самой императрицы генерал, жаждавший быстрой карьеры, тайно злорадствовал, будучи уверенным, что если бы командующим корпусом назначили его, такого бы не случилось…

— Что теперь будете делать? — спросил Потёмкин.

— Пока не знаю. Подождём, что ответит на мой рапорт главнокомандующий.

Фельдмаршал Румянцев приехал сам.

— Потрудитесь, ваше высокородие, объяснить, что всё это значит, — набросился он на Репнина. — Каким образом ваши люди осмелились вопреки присяге без боя отдать врагу то, что завоёвано кровью наших солдат?

Оробев, Репнин вытянулся в струнку. Когда фельдмаршал обращался к кому-либо со словами «ваше высокородие», всем становилось ясно: он находится в крайнем гневе. Стараясь сохранить спокойствие, Репнин стал объяснять, что главная вина в случившемся лежит на коменданте крепости подполковнике Гензеле. Гарнизон крепости имел на вооружении 40 орудий, достаточно припасов и мог выдержать осаду в течение по крайней мере двух недель. Однако комендант продержался только три дня, после чего вступил в переговоры с неприятелем и в конце концов принял его условия капитуляции: сложить оружие, оставить крепость и уйти по направлению к Бухаресту.

— Где они теперь, эти ваши герои?

Репнин показал на группу офицеров, понуро сидевших у крайней палатки.

— Как, они ещё на свободе? — вскричал Румянцев. — Немедленно заковать в железо и отправить в Хотин на суд. Судить по 120 артикулу.

Репнин попытался заступиться за несчастных:

— Ваше сиятельство, но это же смертная казнь.

— На вашем месте, князь, — сурово отпарировал его заступничество фельдмаршал, — я подумал бы о последствиях столь позорного акта, а не о судьбе этих предателей, истоптавших присягу. — И с прежней твёрдостью повторил: — Судить по 120 артикулу!

(120 артикул военного устава гласил, что ежели подчинённые коменданта найдут возможность дальнейшей обороны крепости, в то время как сам комендант изъявляет желание сдать её противнику, они должны сперва постараться уговорить его не делать этого, а ежели сие не поможет, арестовать его и выбрать из своей среды другого коменданта. Поскольку в данном случае этого не было сделано, офицеры сдавшегося гарнизона должны были рассматриваться как предатели, поправшие присягу, а это по законам каралось смертью[19]).

Подполковник Гензель и его офицеры не слышали распоряжения главнокомандующего, но когда их окружили и повели к костру, где кузнецы уже гремели железными цепями, они поняли, что их участь решена, и даже не пытались сказать что-либо в своё оправдание. В то время как их заковывали в кандалы, Румянцев, немного остыв, уже проводил в штабной палатке совещание с главными командирами. Он старался внушить всем, что занятие турками Журжи может побудить их на другие решительные действия. Румянцев подтвердил свои прежние указания о соблюдении осторожности и бдительности в завоёванных крепостях. Обращаясь к Репнину, он сказал:

— После взятия Журжи турки несомненно предпримут в Валахии более широкие наступательные действия. Вы как думаете?

— У меня новых сведений о противнике нет, — отвечал Репнин, — но постараемся держать ухо востро. С готовностью встретим любое нападение.

— Этого мало. Вы обязаны вернуть Журжу, иначе чёрное пятно надолго останется на вашем мундире.

Закончив совещание, главнокомандующий выехал через Бухарест в обратный путь. Что до князя Репнина, то он остался в лагере у реки Аржис. Задержало его здесь известие, полученное от разведчиков, которых он посылал в район крепости Журжа.

2

Фельдмаршал Румянцев был прав, когда говорил о возможном наступлении турок в Валахии. У них и в самом деле был план изгнания русских войск из этого района. В нескольких десятках вёрст от Журжи разведчики обнаружили стоянку 10-тысячного турецкого корпуса, которым командовал опытный военачальник сераскир Махмет-паша. После взятия Журжи, а крепость заняли именно его силы, он не предпринимал более активных действий, ожидая прибытия из-за Дуная новых войск. Репнин не стал ждать его усиления, а решил, навязав ему сражение, разбить, а уже потом взяться за освобождение Журжи.

На предполагаемом поле битвы, куда русские собирались завлечь неприятеля, Репнин определил позиции, удобные для действий как пехоты, так и кавалерии. Однако Махмет-паша сумел разгадать замысел русского генерала и не полез в приготовленную для него ловушку. Сераскир здраво рассудил, что ему совсем не обязательно атаковать русских на удобных им позициях, а лучше всего зайти к ним с тыла и таким образом, отрезав от главных сил, учинить полный разгром.

Глубокий обходный манёвр противника не остался незамеченным. Репнин понял, что турки могут устроить для него ловушку, и стал отходить к Бухаресту. Турки последовали за ним. Тогда у Репнина возник новый план: видимостью поспешного отступления по большой бухарестской дороге спровоцировать турок на передислокацию из развёрнутого строя в походный порядок, а затем заставить при маршировании растянуться, обнажить фланги и внезапно контратаковать: пехотой с фронта, а кавалерией с правого фланга.

Турки следовали за русскими по пятам. Махмет-паша был абсолютно уверен, что противник бежит, что он не в силах ему противостоять. У него и в мыслях не было, что его может ожидать какая-то ловушка. Между тем всё получилось именно так. Когда турецкий корпус, увлечённый преследованием, казалось бы, уже окончательно расстроенного противника, вытянулся в глубину на добрую версту, русские гренадеры вдруг повернули на сто восемьдесят градусов и сами пошли в атаку на наступающих янычар. Янычары, издавна славившиеся своей храбростью, невольно остановились, а затем попятились назад, выгадывая время, когда на помощь передним подоспеют те, кто следовал позади. В этот момент по правому открытому флангу внезапно ударила русская кавалерия, и тут началось такое, что потом Ахмет-паша с болью вспоминал в течение всей жизни. Защититься от кавалерии ятаганами было невозможно, и янычары ударились в бегство, тесня и опрокидывая своих же сородичей. Ахмет-паша, угрожая расправой, пытался остановить бегущих, принудить их к организованному сопротивлению, но его не слушали. Русские преследовали турок до самого Дуная. Сколько было порублено саблями и заколото штыками — никто точно не подсчитывал, но говорили, что не менее трёх тысяч человек. Многие с таким подсчётом не соглашались и считали, что это число следует удвоить. Как бы там ни было, такой победой мог гордиться любой военачальник, тем более что достигнута она была с применением новой тактики, до этого не использовавшейся в крупных сражениях.

И Репнин, и Потёмкин, отличившиеся в этом сражении, имели все основания рассчитывать на получение наград, но главнокомандующий, ещё не простивший им потерю Журжи, отнёсся к победе более чем сдержанно.

— Я зело сомневаюсь, что для учинения баталии с турецким корпусом, кстати, не превосходящим вас числом, надо было бежать под стены Бухареста, — сказал он. — Лишние передвижения войск только изматывают людей. Обстановка требует более решительных действий. Вы обещали вернуть Журжу, но до сих пор этого не сделали. Почему?

— Прежде чем брать Журжу, я должен был разбить корпус Ахмет-паши.

— Это не оправдание.

Фельдмаршал уехал из Бухареста в главную штаб-квартиру даже не попрощавшись. Репнин почувствовал себя глубоко обиженным. Никогда ещё главнокомандующий не поступал с ним так несправедливо. Уж не избавиться ли от него хочет?

В тот же день он написал на имя Румянцева рапорт с просьбой о предоставлении ему отпуска в связи с ухудшившимся состоянием здоровья. Нанесённая душевная рана была столь велика, что для её излечения нужно было время и перемена обстановки.

Румянцев, не колеблясь, удовлетворил его просьбу. На место Репнина был назначен генерал Эссен, до этого командовавший российскими войсками в Польше.

Загрузка...