Фельдмаршал Репнин

1

этот раз Репнин и его супруга прибыли в Вильно с целым обозом всякого добра, рассчитывая задержаться здесь надолго. Теперь они имели здесь собственную карету, своих лошадей, приличную мебель. Да и с прислугой не стало проблем. Кроме камердинера и конюха, они взяли с собой из дворовой челяди пять человек. С жильём тоже устроилось хорошо. В городе оказалось несколько пустовавших домов, владельцы которых во время войны уехали в другие страны. Комендант предложил Репниным один из таких домов: они вселились с условием, чтобы тот постарался разыскать хозяина и уговорить его продать оставленную недвижимость за умеренную цену. Лишних денег не было, но на дом набрать можно было без хлопот.

После того как дела с вселением окончательно уладились, княгиня вдруг загорелась желанием осмотреть город из окошек своей кареты. В прошлый раз, когда они впервые приехали сюда, ей толком так и не удалось ознакомиться с его достопримечательностями. Шла война, в городе было неспокойно — в такой обстановке не до любования красотами. Зато теперь было тихо и можно было без боязни ехать куда угодно.

Сопровождать Наталью Александровну взялся муж. Ему тоже захотелось покататься по городу, посмотреть, как ведут себя его жители после того, как стали подданными Российской империи.

— А город, оказывается, не такой уж большой, как я раньше думала, — заключила княгиня едва успели выехать на главную улицу. — Тысяч сто будет?

— Жителей? Нет, всего-то около тридцати тысяч.

— Мало, — разочарованно промолвила княгиня. — Но он всё равно красив. Правда?

— Мне он тоже нравится. Чистенький, уютный.

Вильно и в самом деле был одним из живописнейших городов Европы. Расположенный у слияния рек Вилия и Вилейка, он производил впечатление курортного местечка, где всё внушало спокойствие и благодать. Основная часть городских строений высилась на речных террасах, что до окраинных домов, то они нашли себе место на плато. Речные долины окружали с разных сторон высокие холмы, что придавало городу особое очарование.

— Здесь так хорошо, что я готова жить в этом городе до самой смерти, — восхищаясь открывавшимися перед её взором красотами, сказала княгиня.

— Возможно, так оно и будет, — задумчиво ответил князь.

Несмотря на зимнее время, погода стояла тёплая, безветренная. На улицах было оживлённо. Но на бесснежных тротуарах поток людей не был таким густым, как в Петербурге или Риге. Некоторые горожане, увидев богатую карету, останавливались и долго глядели ей вслед, гадая, откуда мог появиться такой роскошный экипаж? В одном месте Репнин увидел небольшую толпу и, приказав кучеру остановиться, вышел к собравшимся поговорить. Увидев русского генерала, толпа присмирела, голоса затихли. Но стоило Репнину обратиться к ней на чистом польском языке, как она снова пришла в движение, и вскоре он оказался в плотном кольце. Посыпались вопросы:

— Вот мы тут стоим и спорим: кому теперь служить должны — королю Станиславу или императрице Екатерине?

— Король Станислав отрёкся от престола и, насколько мне известно, уже принял российское подданство.

— А как же Речь Посполитая? Кто ею править будет?

— Речь Посполитая ушла в прошлое, её больше не будет. Польша поделена между тремя соседними государствами.

— Выходит, наш город теперь будет русским?

— Вильно будет находиться под скипетром Российской империи.

— А Варшава?

— Варшава отходит к Пруссии[33].

Толпа неодобрительно загудела. Многие осуждали такое решение. Коль судьбе угодно, чтобы Речи Посполитой больше не бывать, к Варшаве пруссаков всё же следовало не подпускать. Хотя поляки с русскими не всегда мирно жили, воевали между собой, однако те и другие из одного славянского племени образовались, есть у них общее в крови. Словом, под российским скипетром Варшаве было бы лучше…

— А вы сами-то как относитесь к переходу в российское подданство? — поинтересовался Репнин.

— Это вам шляхтичей надо спросить, они такими делами больше занимаются, а мы люди простые, нам не так уж важно, под каким царём жить, лишь бы хуже не стало.

— Хуже не будет, — заверил Репнин.

— А коли так, тогда и толковать больше нечего. Своей императрице можете передать, что Вильно бунтовать против новой власти не будет.

Покинув толпу, князь вернулся в карету. Кучер тронул лошадей.

— Давно собиралась спросить, — заговорила Наталья Александровна, — почему Польшу называют Речь Посполитая? Литовцы имеют к этому названию какое-то отношение?

— Да, имеют, и очень близкое.

— Расскажи.

— Когда-то Литва была самостоятельным великим княжеством. Особенно она усилилась при великом князе Гедимине. И всё же ей было трудно одной противостоять нашествиям рыцарей Тевтонского ордена, которые зарились на её богатые земли. Постоянные угрозы с запада заставляли Литву искать помощи у Польского королевства, которое, в свою очередь, видело в этих угрозах опасность и для себя тоже. Сама жизнь толкала их на объединение. Объединив свои силы, они смогли разбить войска Тевтонского ордена в Грюнвальдской битве, что ещё раз подтвердило истину: жить обоим государствам в крепком союзе спокойнее. И вот однажды их руководители собрались в польском городе Люблине и приняли решение объединиться в одно государство, которое назвали Речь Посполитая.

— Давно это было?

— Если мне память не изменяет, в 1569 году.

— Стыдно признаться, но я ничего этого не знала, — сказала княгиня. — А могла бы и знать.

— Познания не имеют границ, всего не узнаешь.

— Но ты же знаешь. Я слышала, как ты свободно разговаривал с ними по-польски, а я польского не знаю. Кроме русского да французского, я вообще языков не знаю.

— Знать чужеземные языки совсем не обязательно. Но поскольку мы намерены здесь жить, польский тебе придётся всё же учить, и я тебе в этом помогу.

— А литовский?

— Желательно и литовский тоже.

Репнин безвыездно находился в Вильно около двух недель. Затем, воспользовавшись снегопадами, он поехал санным путём в Полесье, а оттуда в Подолию — бывшие польские территории, отошедшие к России. Главной целью его поездки была установка новых пограничных столбов теперь уже на рубежах с Австрией и Пруссией, а также устройство застав на дорогах, пересекавших эти границы. Были у него и встречи с представителями губерний, в состав которых вошли новоприобретённые земли. Когда князь доехал до города Родомысль, появилось желание навестить фельдмаршала Румянцева. Отсюда до Киева оставалось совсем немного — вёрст сто пятьдесят, не больше.

Встреча старых боевых соратников была трогательной. Румянцев от радости даже прослезился. Семьдесят лет ему исполнилось. От прежней воинской выправки ничего не осталось. Годы сгорбили его, ходил он медленно, по-стариковски.

— Я ещё своим ходом на Днепр хожу, краснопёрок ловлю, — похвалился он. — Но ты всё же выглядишь свежее.

— Я на девять лет моложе, — напомнил Репнин.

— Да, девять лет — для стариков это много значит. В прошлом году ко мне Суворов заезжал, — продолжал Румянцев. — Перед тем, как отправиться с поляками воевать. Он чуточку тебя постарше, но держится шустро, не даётся старости в лапы. Молодец!

Разговор продолжили за обеденным столом. Угощая гостя настойками домашнего приготовления, Румянцев расспрашивал его о жизни в Петербурге, где тот недавно побывал, о том, как проходили праздничные торжества по случаю заключения мира с Турцией.

— Признаться, я ждал, что тебе дадут чин генерал-фельдмаршала, — сказал он. — Ты чем-то не угодил государыне?

— Не могу представить чем, но с некоторых пор я стал чувствовать, что она уже не питает ко мне прежнего доверия. Недавно, убеждённый в этом, я подал прошение об увольнении по состоянию здоровья, но она мне отказала.

— Да, государыня наша такая, — усмехнулся Румянцев. — Она из тех, кто никогда не выбрасывает со стола недовыжатые лимоны. По пути из Яссы, — продолжал он, — у меня останавливался Безбородко. Он говорил, что тебя подозревают в причастности к партии сторонников великого князя Павла. Может быть, в этом причина твоей опалы?

— Не знаю. Но с Павлом и его сыновьями у меня действительно сложились хорошие отношения. Цесаревичам я когда-то давал уроки по некоторым наукам.

— Думаю, со временем всё образуется, — успокоил гостя Румянцев. — Во всяком случае, расстраиваться не стоит.

Потом разговор зашёл на польскую тему. Здесь взгляды полностью совпали. Румянцев всё так же, как и Репнин, придерживался того мнения, что раздел Польши является величайшей ошибкой, которую рано или поздно придётся исправлять.

Репнин уехал от Румянцева успокоенным и ободрённым, словно получил от него желанный заряд энергии, угасание которой ощущал до сего дня. Снова оживились надежды, а надежды — это и есть жизнь.

2

Вернувшись в Вильно, Репнин тотчас занялся отчётом об инспекционной поездке по бывшим польским землям, отошедшим к России. Стержнем отчёта была мысль, что народы, населяющие оные районы, отнеслись к переходу в подданство Российской империи спокойно. Никаких шумных сборищ и тем более бунтов не возникло.

После отправки отчёта до самой весны Репнин никуда более не ездил. Только с наступлением тёплых дней, когда вокруг зазеленели леса и луга, а сады прихорошились в белом цветении, Наталья Александровна уговорила мужа совершить путешествие в Ригу. Хотя Репнину и ставили на первое место назначение, связанное с освоением земель, доставшихся России после раздела Польши, за ним всё ещё сохранилась должность генерал-губернатора Лифляндии и Эстляндии, и он не мог снимать с себя ответственность за состояние дел в этих губерниях.

Репнины выехали в своей карете в сопровождении конной охраны и двух армейских повозок с фуражом для лошадей и съестными припасами. Лошадей особенно не гнали. Вокруг было так хорошо, к дороге подступали такие красивые луга и живописные рощицы, что торопиться не хотелось, а хотелось, чтобы открывавшиеся перед глазами красоты длились как можно дольше. Когда вдали показались песчаные дюны, княгиня спросила мужа:

— Эти дюны — признак близости моря?

— Да, море уже рядом.

— Это всё ещё литовская земля?

— Нет, это уже латышская земля. Ливония.

— Красивые места!

— В своё время за обладание этими местами было пролито море крови.

— Ливония — это название государства?

— Когда-то здесь уживались два герцогства — Задвинское и Курляндское. Желая обезопасить себя от нападения рыцарских орденов, Задвинское герцогство двести лет тому назад вошло в состав Речи Посполитой, а Курляндское оставалось как бы ничейным. Вот из-за него-то и шли войны, в которых участвовали и поляки, и шведы, и русские. В настоящее время вся Ливония находится под скипетром Российской империи, её земли входят главным образом в состав Курляндской и Лифляндской территорий.

— А Рига?

— О Риге всё сама знаешь. Мы же там с тобой жили.

— Жили, но о её истории ты мне ничего не рассказывал.

— Рига — старый город, очень старый. Ему уже около 600 лет. Возник на месте торгового поселения. Длительное время считался вольным городом, но потом попал в зависимость от Речи Посполитой. Затем её завоевала Швеция. При Петре Великом во время русско-шведской войны шведов изгнали, и по мирному договору 1721 года Ригу присоединили к России. Вот и вся история.

В Риге остановились в казённой губернаторской квартире, остававшейся всё это время с момента отъезда Репнина в Петербург совершенно свободной. Предоставив заботы об уборке помещений слугам, княгиня вместе со своими двумя служанками пошла прогуляться по берегу Даугавы. Что до самого князя, то он направился в губернское управление, взяв с собой адъютанта.

В инструкции императрицы, полученной Репниным перед отъездом в Вильно, особое внимание было обращено на выполнение местными властями именного указа «О прекращении сообщения с Францией». Императрица требовала, чтобы тех, кто не выполняет сей указ, особенно это касается купцов, строго наказывать, вплоть до отнятия у них патентов. Прибыв в губернское управление и пригласив к себе главных чиновников, в том числе и вице-губернатора, Репнин начал разговор именно об исполнении упомянутого указа.

— Наши отношения с Францией всё ещё остаются сложными, и об этом забывать никак нельзя. Указ её величества остаётся в силе, и люди, причастные к торговле с иноземными странами, должны его выполнять со всей строгостью.

— Но наши купцы несут от этого огромные убытки, — напомнил Репнину вице-губернатор, — да и городская казна много теряет.

— Вы что-то хотите предложить?

— Как указ принят, уже два года прошло. Может быть, обратиться к императрице с письмом от имени всего купечества?.. Не навек же порядок такой установлен. От того, что торговлю с Европой уменьшили, Рос сия богаче не станет.

— Когда наметится улучшение наших отношений с Францией, мы, конечно, с такой просьбой к государыне обратимся. Но пока французы продолжают вести себя вызывающе, и надеяться на скорое возобновление с ними хороших отношений не приходится.

— А что же тогда делать тем, у кого корабли стоят на приколе? Ждать?

— Не ждать, а искать другие рынки сбыта товаров.

Встреча с генерал-губернатором не удовлетворила деловых людей Риги, деятельность которых была связана с внешней торговлей. Репнин это понимал. Но что он мог сказать им другого? В душе он полностью соглашался с теми, кто считал, что прекращение торговли с Францией приносит России больше вреда, чем стране, которой императрица желала досадить. Однако говорить об этом Петербургу не станешь. Указ есть указ…

Пока Репнин жил в Риге, у него были и другие подобные встречи. Приёмы посетителей, приходивших к нему с жалобами, посещение мануфактур, поездки в войска Лифляндской дивизии, принимавше участие в изгнании бунтовщиков из Литвы, а затем вернувшиеся на старые места квартирования. Много возникало всяких дел. О возвращении в Вильно он подумал только осенью.

Жена подшучивала:

— У тебя такой вид, будто уезжаешь, что-то тут не доделав. Может, на зиму останемся?

За время пребывания в Риге она заметно похорошела. Морская вода и летнее солнце оказались лучше всяких врачей.

— Я рад бы остаться, продлись лето на месяц-другой, — отвечал с пониманием её настроения супруг. — Но солнышко больше не греет, а вода в море стала такой холодной, что руку опустить в неё боязно.

Они выехали в последний день октября, а 2 ноября уже были у себя в Вильно.

3

В пожилом возрасте всегда кажется, что время летит быстрее, чем определено Богом. В этом нет ничего удивительного. Когда идёшь под уклон, не всегда замечаешь, что шаг твой становится шире и ноги переставляешь чаще, чем при подъёме в гору. А супруги Репнины находились в таком возрасте, когда люди уже начинают постепенно привыкать к мысли о неизбежности перехода в потусторонний мир… Словом, за стенами своего дома они не заметили, как прошла зима и наступила весна 1796 года. 11 марта Репнин отпраздновал очередной день своего рождения: ему исполнилось 62 года. Шестьдесят два — это вроде бы и не очень-то много. Но для кого как… Для князя Репнина этот возраст оказался тяжёлым. У него усилились боли в пояснице, чаще стали возникать шумы в голове. Раньше в таких случаях доктор выпускал из него, как сам выражался, лишнюю кровь. Но теперь кровопускание уже не помогало. Оставалось одно: терпеть.

А работа оставалась работой. Долг повелевал продолжать выполнение возложенных на него обязанностей. И он продолжал их выполнять, хотя всё это ему уже давно наскучило.

Но вот однажды — это случилось уже глубокой осенью того же 1796 года — на какой-то миг блеснул луч надежды возвращения к бурной деятельности, испытанной им в счастливые, как ему казалось, молодые годы. А было так… Он сидел в рабочем кабинете и изучал указ императрицы о запрещении частных типографий и учреждении цензуры. Одним из поводов для такого указа могло послужить появление книги Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву», которую автор опубликовал в собственной типографии и которая по своему обличительному содержанию очень не понравилась императрице. «Никакие книги, — говорилось в указе, — сочиняемые или переводимые в государстве нашем, не могут быть издаваемы, в какой бы то ни было типографии, без осмотра одной из цензур, учреждаемых в столицах наших, и одобрения, что в таковых сочинениях или переводах ничего закону Божию, правилам государственным и благонравию противного не находится»…

Едва Репнин закончил чтение указа, как в кабинет вошёл секретарь и доложил, что в приёмной ждёт приёма фельдъегерь из Петербурга с императорским пакетом для его сиятельства.

— С императорским пакетом? — удивился Репнин. — Проси.

Фельдъегерь вошёл чётким шагом и подал Репнину пакет с сургучными печатями.

— Приказано передать в собственные руки.

Репнин сломал на пакете печати и извлёк его содержимое. Это было собственноручное письмо Павла Петровича, извещавшего о смерти Екатерины Второй и его благополучном вступлении на Российский престол. Новый государь приказывал Репнину передать исполняемые им обязанности одному из своих помощников, а самому, не мешкая, прибыть в Петербург.

— Когда это случилось? — спросил Репнин фельдъегеря. — Я имею в виду кончину Екатерины.

— 6 ноября сего года, ваше сиятельство.

— Хорошо, вы свободны. Что до меня, то я постараюсь отправиться в путь сегодня же, ежели обстоятельства дозволят.

После того, как фельдъегерь ушёл, Репнин вызвал к себе адъютанта и приказал ему сообщить Наталье Александровне о смерти императрицы Екатерины.

Репнин очень спешил, тем не менее отправиться в дорогу в этот день так и не смог. Он выехал вместе с женой только на следующий день на станционных сменных лошадях.

1

Всего четыре дня понадобилось Репниным, чтобы добраться до Петербурга. Дорога потребовала напряжения всех сил. Сам князь в эти дни почти не спал. В конце пути он чувствовал себя настолько разбитым, что по прибытии домой — а это произошло поздно вечером — не стал даже ужинать, а сразу лёг спать. Он спал почти до одиннадцати часов дня и очень удивился, когда, проснувшись, увидел в опочивальне княгиню, одетую в дорожное платье.

— Собираешься куда-то ехать? — спросил он.

— Уже ездила, — весело отвечала княгиня. — Пока ты спал, успела побывать у старой подруги, жены обер-церемониймейстера. Представляешь, — оживлённо продолжала она, — Павел царствует всего лишь восемь дней, а в городе уже столько перемен!.. Будто это уже не Петербург, а какая-то другая европейская столица.

— Что же изменилось?

— Всё, абсолютно всё. Моды, манеры… Воротнички и галстуки знаешь какие теперь носят? Раньше в моде были пышные, такие, чтобы чуточку закрывали нижнюю часть лица. А теперь их уменьшили и укоротили, так что шея остаётся совсем обнажённой. А причёски? Видишь, какая у меня причёска? Раньше все дамы так причёсывались. Волосы на французский лад завивались и закалывались сзади низко опущенными. А теперь волосы стали зачёсывать прямо и гладко, с двумя туго завитыми локонами над ушами, на прусский манер. Как увидела такую причёску у своей подруги, чуть не расхохоталась.

— Узнала, от чего умерла императрица? — прервал Репнин женскую болтовню супруги.

— Говорят, государыня совсем не болела, не мучилась. Умерла от апоплексического удара, царство ей небесное.

— Пожалуйста, позвони камердинеру. Пора собираться.

— Поедешь на приём к императору?

— Надо же доложить о своём прибытии.

— В Зимнем он принимает в своих старых апартаментах. Я могу проводить тебя, если хочешь.

— Не стоит себя утруждать. У меня будет к нему чисто деловой визит.

В Зимний дворец Репнин поехал в первом часу пополудни. Увидев на Дворцовой площади несколько экипажей, он понял, что приём у императора уже начался и ждать ему своего часа долго не придётся.

В приёмной комнате оказалось полно народу. Камердинеры, адъютанты, придворные чиновники, генералы… Царила суета. Одни, натыкаясь друг на друга, что-то искали, другие, вынося из кабинета императора какие-то бумаги, скрывались за дверями смежной комнаты, третьи, перешёптываясь между собой, ждали своей очереди на приём.

Репнин доложил о себе дежурному секретарю, сидевшему за большим столом в мундире гатчинского офицера. Выслушав именитого генерала, секретарь сказал, что его величество сейчас занят, но как только освободится, он о нём непременно доложит…

— Вы пока посидите в соседней комнате, там удобнее, — сказал секретарь, — как только его величество освободится, я вас позову.

В соседней комнате оказалось гораздо свободнее, чем в приёмной. Там сидели за столами два писаря и обер-церемониймейстер, как понял Репнин, готовил к встрече с императором какого-то вельможу.

— Ещё раз повторяю, — терпеливо внушал обер-церемониймейстер своему плохо соображавшему ученику, — при церемонии целования руки нужно, сделав глубокий поклон, стать на одно колено и в этом положении приложиться к руке императора долгим и, главное, отчётливым поцелуем. Затем надлежит подойти с таким же коленопреклонением к императрице, а потом, исполнив сию церемонию, удалиться, пятясь задом… Вы меня поняли?

— Теперь понял, — отвечал вельможа с выступившими на лице капельками пота.

Вскоре вошёл секретарь сказать Репнину, что государь его ждёт, и тот, не мешкая, последовал через приёмную в кабинет его величества.

Павел Петрович встретил князя с неподдельной радостью. Разговор начался с того, что Репнин поздравил его величество с благополучным вступлением на российский престол.

— Так было Богу угодно, чтобы я взошёл на престол в столь трудное для империи время, — подхватил его слова император. — Пришло время восстановить справедливость, и я уже приступил к этому. Первое, что я сделал, — это написал указ о даровании вам чина генерал-фельдмаршала, в чём ранее вам незаслуженно отказывали.

Репнин низко поклонился.

— Благодарю, ваше величество, за высокую оценку моей скромной деятельности.

— Для государя справедливость превыше всего, и я буду добиваться справедливости всегда и во всём. Кстати, во имя справедливости я приказал освободить из Петропавловской крепости предводителя польского восстания генерала Костюшко. Я никому не желаю мстить, в том числе и польскому народу. Мы готовы жить в мире со всеми народами и их странами.

Речь императора продолжалась в таком духе ещё несколько минут, но вот наконец его ораторский пыл постепенно угас, и он дал говорить своему гостю. Репнин выразил своё удовлетворение тем, что Костюшко освобождён из-под стражи. Польский народ способен правильно оценить сей добрый жест и станет с лучшим пониманием относиться к политике России, проводимой в бывших польских землях.

— Кстати, — вдруг вспомнил император, — за вами сохраняются все прежние должности, в том числе управление теми территориями, которые достались нам после раздела Польши. Вам придётся вернуться в Вильно. После коронации, — уточнил он. — А до коронации будет парад гатчинского войска, на который приглашаю вас уже в новом качестве — в качестве генерал-фельдмаршала. Парад состоится в ближайшее воскресенье. Впрочем, мы ещё успеем поговорить об этом в другой раз, а сейчас прошу извинить: сегодня на приём ко мне записалось много людей, а я должен принять всех. Этого требует справедливость.

От императора Репнин сразу поехал домой порадовать жену присвоением ему чина генерал-фельдмаршала: она сильнее всех переживала несправедливость императрицы Екатерины и её окружения при распределении наград за заслуги в последней Русско-турецкой войне.

Наталья Александровна встретила его в новой причёске, сделанной по последней моде. Гладко зачёсанные волосы были стянуты сзади в тугой пучок и сильно напомажены.

— Ну как, — повертелась она перед ним, — красиво?

— Слишком много штукатурки, — усмехнулся князь.

— Не нравится потому, что ты к такой красоте ещё не привык. Завтра буду казаться красивее.

— От тебя пахнет луком и пряностями, — сказал он. — Была на кухне?

— Угадал. Помогала поварам готовить праздничный обед.

— Такой обед будет кстати.

— Я знала, что доставишь домой радостную весть. Или я неправа?

— Ты всегда бываешь права, — притянул он её к себе. — Можешь поздравить, с сегодняшнего дня я генерал-фельдмаршал. Государь был ко мне очень милостив.

— Я знала, что так будет, — торжествующе сказала супруга. — Правду надолго под замок не запрёшь.

Она провела его в столовую и показала столы, сдвинутые друг к другу.

— Это для дворовых, — пояснила она, — пусть и они порадуются.

— Мы тоже будем с ними?

— Наше присутствие их будет стеснять. Для нас накрыт стол в твоём рабочем кабинете. Можешь идти туда, я пойду следом, как только дам кое-какие распоряжения прислуге.

Уединившись в кабинете, они сидели за столом до позднего вечера. Наталье Александровне показалось, что муж не был так рад получению нового чина, как она, да и вообще настроение у него было не совсем праздничное.

— Ты разочаровался в Павле Петровиче? — спросила она его напрямик.

— Я уже говорил, он был ко мне милостив. В разговоре высказывал умные мысли. Но он суетлив, а суетливость для руководителя государства — величайший порок.

— Но может быть, он только сейчас такой, ещё не привык к своему новому положению. Когда освоится, всё может пойти иначе.

— Будем надеяться.

После встречи с императором Репнин два дня никуда не выезжал, отдыхал дома. Потом поехал к Безбородко, который всё ещё оставался на своём месте, хотя многие руководители ведомств императором были уже заменены.

Первый министр знал о присвоении Репнину чина генерал-фельдмаршала. Он был рад этому событию и в первые минуты встречи не раз подчёркивал это.

— Думаю, Павел не ограничится награждением вас фельдмаршальским чином, — сказал он. — Он постарается найти для вас такое место, чтобы вы были у него всегда под рукой. Он даже Румянцева желает перетащить в Петербург, хотя сия затея, как мне представляется, ни к чему не приведёт: в его годы никакими приманками не вытащить из Киева. Но у вас положение другое.

— Не скрою, я был бы рад закрепиться в Петербурге, — отвечал Репнин, — но у меня нет на это никаких надежд. Император уже объявил, что за мной сохраняются прежние должности и, следовательно, местом моего постоянного проживания остаётся город Вильно.

— Император переменчив: сегодня скажет так, а завтра уже говорит другое… Впрочем, — задумался Безбородко, — решения императора часто зависят от подсказок его окружения, а оно расколото на две партии, хотя сам император этого пока не замечает.

— А кто к нему наиболее близок?

— Лида, которые при Екатерине не играли никакой роли. Архаров, например.

— Первый раз о нём слышу.

— Обер-полицмейстер, гроза города. Императору нравится своей строгостью к нижестоящим и тем, что с полуслова умеет угадывать его мысли.

— А ещё кто?

— Ростопчин, Кутайсов, Нелидов… Особенность придворной интриги заключается в том, что в неё вовлечены знатные дамы, в том числе сама императрица и её фрейлина Нелидова, на которую Павел «положил глаз» ещё в то время, когда был великим князем. Кстати, любимая фрейлина императрицы принадлежит к фамилии князей Куракиных, а Куракины стоят за тебя горой. Ведь ты через жену связан с ними родственными отношениями. Не так ли?

— Я не поддерживаю с ними близких отношений, — сказал Репнин, насупившись.

После небольшой паузы Безбородко заговорил снова:

— Надеюсь, князь, вы правильно поймёте мою полную откровенность перед вами и забудете то, что я вам говорил, тем более, что мои высказывания были основаны на слухах и предположениях.

— Вы могли бы и не говорить мне этого.

— Спасибо, Николай Васильевич. Посплетничали, а теперь поговорим о деле. Расскажите, как там ведут себя наши поляки?

Репнин рассказал ему то, что уже говорил императору. А потом, помедлив, к сказанному добавил следующее:

— На польских землях всё пока спокойно, но сие не должно настраивать нас на благодушный лад. По моему глубокому убеждению, польский вопрос ещё не решён. Поляки — цельный народ со своими традициями, обычаями, богатейшей культурой; народ, которому необходимо иметь своё государственное образование. Пусть в составе Российской империи, но такое государственное образование необходимо. Вы со мной согласны?

— Я подумывал об этом, но вопрос сложный, его надобно глубоко изучить. Но я вижу, у вас ко мне есть ещё что-то? — поспешил отвести польскую тему первый министр.

— Вы угадали. Я приехал поговорить с вами о наших отношениях с Францией. Я был не так давно в Риге и видел стоявшие на приколе корабли с полными трюмами товаров, предназначавшихся для продажи французским покупателям. Товары гниют, купцы терпят убытки. Много от этого теряет и государственная казна.

— Я об этом помню, ну и что? Вы же сами прекрасно знаете, что существует указ о прекращении сообщений с Францией и его пока никто не отменял.

— Указ был издан Екатериной, но её сейчас нет. Надобно воспользоваться новыми обстоятельствами и побудить императора согласиться довести отношения с Францией хотя бы до такого уровня, чтобы торговые люди сторон могли обмениваться между собой товарами.

— Поговорить с императором об этом можно, но думаю, это лучше сделать после коронации. В настоящее время император ни о чём не желает думать, кроме как об этой ожидаемой всеми церемонии. Кстати, вы собираетесь принять в ней участие?

— Император пожелал, чтобы я тоже присутствовал.

— Вот и хорошо. Значит, у нас ещё будет время для новых встреч.

Репнин пробыл у первого министра более трёх часов. Хотя ни один из поднятых им вопросов не был доведён до решения, он был доволен этой встречей. Главное — ему удалось обратить внимание одного из основных членов правительства на весьма важные внешнеполитические вопросы и даже найти союзника, пусть и не очень надёжного.

1

Подготовка к коронации ограничивалась пока муштровкой столичных войск, проведением парадов. Парады сделались для императора его главным занятием. Почти ни одного дня не проходило без того, чтобы войска не выводились на площадь. Его величество лично следил за ходом построений и маршированием войсковых подразделений, и не приведи Господь, ежели кто-то из солдат или офицеров допускал какое-либо нарушение — не с той ноги зашагал или что-нибудь ещё в этом роде — виновника ждало суровое наказание, вплоть до ссылки в Сибирь. Репнину рассказывали, что однажды в наказание за какую-то оплошность он отправил в Сибирь целый полк.

Была у государя ещё одна важная забота: до начала коронации переодеть русскую армию в новую форму. Мундиры старого фасона ему решительно не нравились. Он пожелал придать войскам более изящный вид, одев их в форму прусского покроя времён покойного короля Фридриха. Его личная гвардия, квартировавшая в Гатчине, такие одежды уже носила, и теперь оставалось распространить прусскую форму на прочие войска. Конечно, на это нужны были деньги, много денег, но, как говорится, игра стоила свеч.

Кстати, о Гатчинской гвардии (её называли ещё императорской армией) в Петербурге говорили по-разному: одни с насмешкой, другие считали её более современной и лучше обученной, чем старая гвардия. И чтобы доказать, что сие есть сущая правда, Павел Петрович решил устроить на Дворцовой площади её парадное шествие.

Посмотреть на гатчинцев народу собралось много. Не усидела дома и Наталья Александровна. Обычно на парадные представления не ходила, а тут решила: все идут, почему бы и ей не пойти посмотреть?

Гатчинская армия вступила в Петербург во главе с великими князьями Александром и Константином. Толпа, собравшаяся на площади, встретила её восторженными возгласами. Стройные ряды и в самом деле выглядели красиво. Шли ровно, шаг в шаг. И зелёные мундиры, и белые парики с косичками, и необычной формы шляпы — всё впечатляло.

Император Павел, принимавший парад, был доволен. Это было видно по тому, как он постоянно вздёргивал головой, поворачиваясь к стоявшему рядом фельдмаршалу Репнину и как бы говоря ему: каково, князь, любо смотреть!.. Репнин помалкивал, и по его поведению было трудно определить, одобряет он сие представление или нет.

Что до Натальи Александровны, то она на парад почти не смотрела. В эти минуты она была занята разговором с фрейлиной императрицы Нелидовой, которую знала до этого. Получилось так, что императрицу позвал Павел и, оставшись в одиночестве, Нелидова стала смотреть по сторонам в надежде увидеть кого-нибудь из знакомых. И тут она заметила княгиню Репнину. Отойдя в сторону, они разговорились. Нелидова интересовалась, какая жизнь в Литве, враждуют ли тамошние жители с русскими, а потом вдруг спросила:

— Обосноваться в Петербурге не желаете?

— Ещё как желаем! — грустно вздохнула Наталья Александровна. — Но муж считает, что это невозможно. Он привязан к Вильно своей должностью.

— На свете нет ничего невозможного, — философски заметила фрейлина. — Князь Николай Васильевич всему миру известен не только как знатный полководец, но и как умелый дипломат. Многие при дворе считают, что лучшее место ему — быть первым министром. Стоит подсказать императору, и дело будет сделано.

— А там Безбородко.

— Безбородко можно передвинуть на пост канцлера. В обиде не останется.

— Но могут при этом возникнуть какие-нибудь трудности, — продолжала сомневаться Наталья Александровна.

— Единственная трудность заключается в том, что на это место претендует Кутайсов. Но Кутайсова скоро ожидает опала.

Нелидова говорила таким уверенным голосом, что Наталья Александровна ей поверила. Эта ещё совсем молодая энергичная дама способна была добиваться всего, чего хотела. Неспроста ходили слухи, что для государя её слова значили больше, чем слова императрицы. Она была его первой фавориткой.

О своём разговоре с Нелидовой Наталья Александровна не сказала мужу ни слова. Хотя она и поверила фрейлине, что та способна выполнить своё обещание, устройство князя на высокий пост в Петербурге всё ещё оставалось голубой мечтой. Ежели Нелидова и замолвит за него слово, ещё никто не знает, как всё получится… А не мечтать она не могла. Очень хотелось ей жить в Петербурге. Вильно, конечно, город хороший, грех жаловаться, но столица есть столица. В Петербурге пусть плохонький, но свой дом, тут всё близко сердцу, да и родственники рядом…

Никогда ещё Наталья Александровна не переживала за карьеру мужа так, как сейчас. Раньше она считала, что это дело только самого Николая. Но теперь в её понимании вещей кое-что изменилось. В разговорах с дамами, близкими ко двору, ей уже не раз приходилось слышать, что нынче все жёны так делают — проталкивают своих мужей на более выгодные должности. Даже в самом близком окружении императора так поступают, потому что император, как всё единодушно утверждали, гораздо охотнее принимает советы и просьбы особ слабого пола, нежели советы и просьбы мужчин. Так или иначе, Наталья Александровна тоже оказалась в плену зыбких надежд, хотя всё, что предпринимала, держала в тайне от мужа.

Между тем Николай Васильевич, не ведая о хлопотах супруги, стал потихоньку готовиться к отъезду в Вильно. Зима подходила к концу, и надо было успеть до начала таяния снегов. Он уже собирался заказать подорожную, как вдруг к нему приехал обер-полицмейстер Архаров.

— Я к вашему сиятельству по поручению его императорского величества, — доложил он. — Его императорское величество изволили передать вам, что ждут вас для важного разговора.

— Это срочно?

— Да. Полагаю, вам лучше ехать со мною: так получится быстрее.

«Это новое назначение!» — радостно забилось сердце у Натальи Александровны.

После того как муж уехал на встречу с императором, она приказала камердинеру принести из погреба бутылку лучшего вина.

«Ежели моё предположение оправдается, быть сегодня праздничному столу», — подумала она.

Репнин вернулся часа через три.

— Ну как, — встретила она его, — разговор с императором был связан с новым назначением?

— С какой стати? Я должен завтра выехать в Орловскую губернию.

— В Орловскую губернию? — удивилась княгиня. — Зачем?

Князь рассказал, что во многих губерниях России начались крестьянские бунты и император приказал ему выехать для их подавления.

— Но разве для этого у императора не нашлось других генералов?

— Ещё при Екатерине я был назначен в Орловскую губернию наместником. Кто-то из придворных об этом вспомнил, вот император и принял такое решение. Откровенно говоря, узнав о крестьянских волнениях, я почувствовал за собой отдалённую вину, поэтому согласился ехать без колебаний.

Наталья Александровна была глубоко разочарована, но говорить об этом мужу не стала.

— Езжай, коли так, только береги себя.

— Я постараюсь вернуться как можно быстрее, — пообещал супруг.

В дальний путь он выехал рано утром, взяв с собой одного адъютанта.

2

Крестьянские бунты в России возникали довольно часто — то в одном, то в другом месте. Правда, в большинстве случаев они носили местный характер и подавлялись силами правопорядка самих губерний. Однако в этот раз волнения, начавшиеся после 10-недельного благополучного царствования Павла Первого, охватили десятки губерний. Молодому императору, ещё не успевшему набраться достаточного опыта в управлении государством, к тому же страдавшему мнительностью, померещилось в этих событиях появление новой пугачёвщины, и, запаниковав, он поднял на ноги чуть ли не всех военных и полицейских чиновников. Павел требовал от них быстрой и беспощадной расправы с бунтовщиками с использованием для этого даже артиллерии.

В Орловской губернии, куда направлялся Репнин, крестьянские волнения возникли в имениях князей Голицына и Апраксина. Всего вышли из повиновения около двух тысяч человек. Впрочем к моменту прибытия фельдмаршала в Орел бунт был уже ликвидирован. О том, как это происходило, Репнин узнал со слов губернатора, а также из письменного донесения командира гусарского полка, принимавшего непосредственное участие в карательных действиях. Вот как выглядели события по версии сего начальника:

«…Выступили войска повеленным порядком из Радогощи в 8 часов поутру, а прибыли к селу Брасову в 12 часов с четвертью. И как, несмотря на все увещевания, крестьяне, коих было более двух тысяч человек, не сдавались и не покорялись, то силою начато их покорение. Сделано во все действие 38 выстрелов пушечных и выпалено 600 патронов из мелкого ружья, при чём сделался пожар и сгорело 16 домов крестьянских. Убито крестьян 20, ранено всяких их же 70 человек… В 3-м часу пополудни пали, наконец, крестьяне на колени и стали просить помилования, покоряясь законной власти. Тогда всё прекратилось: пожар стали тушить и раненых крестьян собирать и перевязывать. Зачинщиков же злодеяния отыскивать, из коих самый первый крестьянин Емельян Чернодыров схвачен, скрываясь в погребе…»

Репнин приказал своему адъютанту изложить содержание донесения в его именном журнале, после чего вместе с губернатором удалился в отдельный кабинет, где их беседа продолжалась с глазу на глаз около двух часов. Утром они оба выехали в село Брасово, чтобы на месте разобраться, что побудило крестьян выступить против своих хозяев и властей.

Доехав до места, остановились в вотчине генерал-поручика Апраксина, где занялся первый очаг бунта. Репнин не стал спешить в помещичий дом, а, прихватив с собой холщовый мешочек, направился к крестьянским избам. Хотя стоял ещё февраль, снег на крышах с солнечной стороны уже подтаивал. У второй избы с краю четверо ребятишек, увидев приближавшегося к ним не знакомого генерала, слезли с завалинки, где до этого сидели, греясь на солнце, и юркнули в избу. Вскоре, однако, они появились снова, боязливо вглядываясь в незнакомца.

— Меня испугались? — предпринял первую попытку завести разговор Репнин.

Ребятишки не ответили.

— Не надо меня бояться. Я пришёл к вам с миром. Вот и гостинец вам привёз. Хотите попробовать?

Мальцы, всё ещё не вступая в разговор, вышли из сеней и постепенно приблизились к военному человеку, который теперь уже не казался им таким страшным, как прежде.

— В этом мешочке у меня сахар, — продолжал Репнин. — Знаете, что это такое?

Самый рослый отрицательно покачал головой.

— Вот, попробуй, — подал ему Репнин кусочек сахара. — Положи в рот и соси, как сосульку, и ты почувствуешь, какой он сладкий.

Мальчик лизнул сахар языком два раза и передал его другому, тот, сделав то же самое, третьему, и так делали до тех пор, пока не попробовали все и от маленького кусочка ничего не осталось. Тем временем Репнин поглядывал по сторонам в надежде увидеть кого-нибудь из взрослых. Взрослые, однако, не появлялись. Было похоже, что они куда-то ушли.

— Где ваши родители? — спросил он ребятишек. — Мать, отец?..

— В церковь ушли, — ответил старший из них.

— Давно?

— Не очень.

Пока они разговаривали, от барского дома подъехали губернатор с управляющим. Губернатор сообщил, что к церкви согнано всё село и разговаривать с народом надо ехать туда.

Репнин передал мешочек с сахаром ребятишкам и молча полез в возок.

У церковной ограды толпились до сотни крестьян.

Служба давно кончилась, со всех участников бунта была взята клятва впредь не бунтовать, слушаться своего хозяина, властей, и многие крестьяне уже разошлись по домам. Но у оставшихся, видимо, всё ещё оставались какие-то вопросы, на которые не получили удовлетворительного ответа.

— Здорово, мужики! — приветствовал толпу губернатор. — Со мной приехал присланный самим императором генерал-фельдмаршал князь Репнин. Вот он перед вами. Он готов выслушать ваши жалобы, ежели справедливы. Говорите.

Толпа молчала. Репнин чувствовал устремлённые на него взгляды — взгляды людей, желающих удостовериться, можно ли быть с ним откровенным или нельзя.

Репнин, подойдя к толпе, заговорил первым:

— Что вас заставило решиться на бунт?

— Терпения больше не стало, вот и взбунтовались, — раздался голос из глубины толпы.

— Совсем нас за людей считать перестали.

— Раньше хоть по воскресеньям могли на себя работать, а теперь и воскресные дни отняли — всё на барина да на барина. Где же тут правда?

— Правды нету! — хором подхватила большая часть толпы.

— Поспокойней, поспокойней, — призвал толпу Репнин. — Когда же вы на себя работаете?

— Управляющий дозволяет работать на себя только по ночам.

— А вы барину своему об этом говорили?

— Барин наш генерал, ему до нас дела нету. Хоть разочек посмотреть, какой он есть!..

— Я понял вас. Что до вашего дела, то оно будет расследовано и доложено императору. Наш император примет справедливое решение. Можете мне поверить.

При возвращении в Орел большую часть пути Репнин ехал молча, углубившись в свои мысли. Уже подъезжая к городу, он вдруг спросил губернатора:

— Помните ли вы десять заповедей Моисея?

— Десять заповедей?.. А где о них написано?

— В Священном Писании, которое мы называем Законом Божьим.

— Не помню, — признался губернатор.

— В одной из этих заповедей указано, что седьмой день недели Богом определён днём нерабочим. А в тех поместьях, где мы с вами были, владельцы крестьян заставляют их работать на хозяина даже по воскресеньям. Вот где таится одна из главных причин бунта. Думаю, вам следует серьёзно в этом разобраться и призвать помещиков быть добрее к своим крестьянам, пересмотреть количество установленных ими дней для работы в пользу своих господ.

— Поговорить с помещиками, конечно, можно. Но будет ли от этого толк? Тут нужен закон.

— Да, закон нужен, — соглашаясь, промолвил Репнин и снова замолчал, теперь уже до самого конца пути.

О результатах своей поездки Репнин доложил императору уже на другой день после возвращения в Петербург. Павел Петрович был удовлетворён тем, что бунтовщиков удалось усмирить в течение двух-трёх часов. Не вызвало у него гнева и то, что в ходе усмирения было убито 20 и ранено 70 человек.

— Надо было бы ещё человек пять-шесть повесить, — комментируя действия карателей, сказал он. — На виду всего народа. Чтобы знали, что ждёт тех, кто осмеливается бунтовать против своих хозяев и законных властей.

— Ваше величество, — мягко заговорил Репнин, — карательные меры, конечно же, необходимы. Без строгостей порядка не будет. Но смею заметить, ваше величество, одними устрашениями воцарить вечное спокойствие в губерниях невозможно. Есть причины, которые, ежели их не устранить, будут побуждать крестьян бунтовать снова и снова.

— Какие это причины? — насторожился Павел.

Репнин рассказал о своём разговоре с жителями села Брасова, о том, что их заставляют работать на помещика семь дней в неделю, и им совершенно не остаётся времени для работы на себя.

— То, что делается сейчас, — говорил Репнин, — противоречит Божьему Закону, где в десятисловии Моисея седьмой день недели признается нерабочим.

— Десятисловие Моисея я помню, — сказал государь. — Но что вы от меня хотите? Хотите, чтобы сим делом занялась церковь?

— Ваше величество, народ ждёт восстановления справедливости от своего нового монарха. Вам достаточно будет объявить всей империи манифест о непринуждении крестьян работать в воскресные дни, и народ успокоится, поверит в торжество справедливости.

Павел подумал и согласился:

— Пожалуй, манифест нужен. Народ должен знать: я желаю справедливости, желаю, чтобы богато жили не только помещики, но и крестьяне. Как установлено Божьим Законом, так пусть и будет.

Когда от императора Репнин вернулся к себе домой, Наталья Александровна, глянув на него, просияла:

— Ты получил пост в правительстве?

— С чего ты взяла?

— Но у тебя такое лицо, словно ты одержал великую победу!

— Победу я действительно одержал, но не на том поле, о котором ты думаешь, — заключил её в объятия супруг. Он рассказал, как убедил императора обнародовать манифест об ограничении дней, которые крепостные крестьяне обязаны отрабатывать в пользу своего помещика.

— Я рада, — сказала Наталья Александровна, — что он тебя послушался, значит, твоё мнение для императора многое значит.

3

Коронация нового императора состоялась 5 апреля 1797 года. Торжества проходили по сложившейся традиции: с церковными колоколами, богослужениями, парадами, даровыми угощениями для черни, приёмами для знатных господ, весёлыми забавами… Желая, чтобы это событие запомнилось всем надолго, Павел решил обнародовать в сей день два важных документа: закон о порядке престолонаследия и манифест о непринуждении крестьян работать в воскресные дни. Наибольший интерес вызвал, конечно, манифест, поскольку он затрагивал интересы всех слоёв населения империи. Вот что в нём говорилось:

«Объявляем всем нашим подданным. Закон Божий, в десятисловии нам преподанный, научает нас седьмой день посвящать Ему; почему в день настоящий, торжеством веры христианской прославленный, и в который мы удостоилися восприять священное миропомазание и царское на прародительском престоле нашем венчание, почитаем долгом нашим пред Творцом и всё благ подателем подтвердить во всей империи нашей о точном и непременном сего закона исполнении, повелевая всем и каждому наблюдать, дабы никто и ни под каким видом не дерзал в воскресные дни принуждать крестьян к работам, тем более, что для сельских издельев остающиеся в неделе шесть дней, по равному оных вообще разделяемые, как для крестьян собственно, так и для работ их в пользу помещиков следующих, при добром распоряжении, достаточны будут на удовлетворение всяким хозяйственным надобностям».

На приёме, устроенном по случаю коронации, Павел Первый был, как всегда, суетлив. Он то и дело подзывал к себе Репнина, говорил ему что-то на ухо, таким же образом обращался к другим лицам, иногда уходил куда-то. В том, что император часто разговаривал с её мужем, Наталья Александровна — а она тоже присутствовала на приёме — видела добрый знак. Ежели постоянно обращается, значит, ценит его советы, и князь может рассчитывать на новые монаршие милости.

В суете прошло не менее получаса. Наконец наступило время, которое все ждали, — оглашение царских милостей. Император был щедр и никого не обидел. Не обошёл вниманием и князя Репнина. В награду за заслуги перед Отечеством император жаловал ему 6000 душ крепостных крестьян, а в дополнение к его прежним должностям добавлял ещё одну — должность инспектора инфантерии Литовской и Лифляндской дивизий. О министерских видах ни слова. Сказать правду, Наталья Александровна ожидала большего, но и это её не расстроило.

«Ежели государь умолчал о министерской должности, значит, Нелидова ещё не успела с ним переговорить, — утешала она себя. — Ещё не всё пропало. Время есть. Нелидова должна выполнить своё обещание».

По глазам мужа она видела, что князь недоволен наградами. И она его понимала. В самом деле, зачем ему на старости лет эти шесть тысяч крепостных душ? Помещик из него всё равно не получится. Ему нужно постоянное место в Петербурге или Москве, которое соответствовало бы его заслугам, обширным знаниям и богатому опыту государственной и военной службы.

После торжеств по случаю коронации императора Репнин, вернувшись домой, слёг в постель и две недели лежал больным: сказалась простуда, подхваченная в дороге. Наталья Александровна тоже чувствовала себя неважно. Однако благодаря ухаживавшим за ними слугам они смогли преодолеть недуги без каких-либо осложнений, к концу месяца снова почувствовали себя здоровыми и, когда после весенней распутицы дороги чуточку просохли, не мешкая отправились в Вильно.

Надежды Натальи Александровны увидеть мужа на посту первого министра так и не оправдались.

1

Фрейлина Нелидова не собиралась обманывать Наталью Александровну, когда обещала ей постараться устроить мужа на пост первого министра, с тем чтобы они могли постоянно и спокойно жить в столице. Подобные услуги некоторым достойным людям ею уже оказывались, император никогда не отказывал ей в том, что она у него просила. Нелидова и не сомневалась, что он так поступит и в этот раз. Она знала, как высоко ценил император Репнина, и это добавляло ей уверенности в благополучном исходе задуманного дела. Но, увы, её чары в этот раз на Павла не подействовали. Не внял он и просьбе императрицы, которая была заодно со своей любимой подругой. Не получилось…

А не получилось потому, что к этому времени при дворе стала складываться другая партия, влияющая на императора. В неё входили люди обыкновенные, в чём-то обделённые новой властью. Душой этой партии стал граф Фёдор Васильевич Ростопчин. По своему призванию он считал себя дипломатом. В 1791 году Ростопчин входил в состав русской делегации на мирных переговорах с турецкой стороной. В последние годы он некоторое время работал в коллегии иностранных дел, а когда на престол взошёл Павел Первый, сделался его приближённым. Такая удачливая карьера молодого чиновника вызвала зависть у племянника Нелидовой, и тот упросил влиятельную тётушку сделать так, чтобы Ростопчина убрали с занимаемой должности, а на освободившееся место поставили бы его. Нелидова сначала поговорила с императрицей, потом с самим императором, и дело было сделано. Ростопчину пришлось сдать свой пост и переехать в Москву.

Вроде бы всё было сделано как надо, но Нелидова не учла одного: Ростопчин оказался не из тех, кто быстро прощает обиды. Он решил жестоко отомстить тем, кто стал причиной его падения. Первая часть плана была связана с желанием заставить Павла Первого отвернуться от Нелидовой и перестать доверяться советам императрицы. Для того, чтобы достигнуть этой цели, необходимо было: во-первых, найти среди людей, близких к императору, верного союзника и, во-вторых, подыскать достаточно красивую молодую особу, способную своими чарами пленить императора и стать его любовницей.

В поисках придворного союзника Ростопчин остановил выбор на Кутайсове, служившем у императора камердинером. Этот человек обладал какой-то магнетической силой по отношению к своему господину. Император доверял ему во всём, в знак особой любви даже пожаловал титул графа. Кутайсов отвечал государю на всё это своей безграничной преданностью. Он не добивался для себя чинов и на союз с Ростопчиным пошёл только потому, что у него были свои тайные причины ненавидеть Нелидову.

Что до особы на роль будущей любовницы императора, то на это решилась дочь московского полицмейстера. Разумеется, с дозволения папаши, с которым у Ростопчина был свой уговор.

Интрига была рассчитана до мелочей и, поскольку не было допущено ни одной серьёзной ошибки, удалась на славу.

Однажды на одном увеселительном мероприятии император вместе с камердинером проходил по залу и вдруг увидел девушку необыкновенной красоты. Она смотрела на него большими и, как ему показалось, влюблёнными глазами. Тонкая, стройная, с обворожительным личиком.

— Узнайте, кто такая? — попросил Павел Кутайсова.

— Я её знаю, — отвечал камердинер. — Это дочь московского полицмейстера, очень уважаемого человека.

— Поговори с ней, я хочу, чтобы она была моей.

— Думаю, отказа не будет, — заверил камердинер.

Так возник узел, связавший его величество с дочерью полицмейстера Лопухина. А вскоре на сцену вышел и сам Ростопчин. Кутайсов помог ему встретиться с императором без свидетелей. В беседе Ростопчин дал понять его величеству, что в Петербурге, а теперь уже и в Москве давно ходят разговоры о двух особах, близких к государю, которые слишком много на себя берут, даже вершат судьбами людей. А повод таким разговорам, как можно полагать, даёт семейство князей Куракиных со своей многочисленной роднёй. Уж слишком много стали мнить о себе эти Куракины: что бы император хорошего ни сделал, стараются себе в заслуги записать…

— Я этим займусь, — хмуро пообещал Павел. — Я не допущу, чтобы кто-то давал начало худым разговорам о своём государе.

— А что до госпожи Лопухиной, — вкрадчиво продолжал Ростопчин, — то кроме хорошего, ничего сказать о ней нельзя. Когда, ваше величество, узнаете её поближе, убедитесь сами, какая она прекрасная, непорочная особа.

Ростопчину хватило одного этого разговора, чтобы добиться своего: государь вернул его из Москвы в Петербург и предоставил должность третьего члена коллегии иностранных дел. Кутайсов в благодарность за оказанную «особую услугу» получил новые земли во внутренних губерниях страны. Бывший московский полицмейстер Лопухин за то, что не препятствовал видам императора на его дочь, получил титул князя и голубую ленту. Что до князей Куракиных, в дальнем родстве с которыми находилась фрейлина Нелидова, то они оказались в глубокой опале.

Устраивая свои амурные дела и одновременно с этим выявляя, кто его милостей более достоин, а кто не достоин совсем, Павел, однако, не забывал и о делах государственных. После подавления крестьянских волнений внутри страны сферой его наибольшего внимания стала внешняя политика. Он загорелся желанием совершить то, чего не смогла сделать его покойная матушка Екатерина, — заставить стать на колени перед Европой «якобинскую» Францию. Эта страна вела себя слишком вызывающе, особенно после того как её армия оказалась в руках генерала Наполеона. Начав войну с Австрией, сей генерал сумел утвердиться в Италии, захватил Ионические острова, крепости на Албанском побережье… Ежели и дальше он будет действовать таким же образом, то со временем может приблизиться и к границам России… Нет, такое дальше допускать нельзя. Довольно смотреть на сие спокойно.

Терпение Павла окончательно лопнуло, когда он узнал о захвате французами острова Мальты. Это было уже слишком. Остров находился под покровительством российского императора, являвшегося магистром Мальтийского ордена. Долг обязывал его действовать, и действовать быстро и решительно.

Павел вызвал на совет первого министра Безбородко.

— Вы слышали, граф, — обратился он к нему, — эти французы обнаглели до того, что уже покусились на Мальту.

— Я знаю об этом, — подтвердил Безбородко.

— И что теперь будем делать?

Безбородко замялся с ответом. Павел не стал ждать и заговорил снова:

— Надобно дать понять французам, что такие действия даром для них не пройдут.

— Границы Франции слишком удалены от России, — уклончиво сказал первый министр, — поэтому нам трудно оказывать на эту страну ощутимое давление.

— Но мы можем выступить в союзе с её соседями. Австрия, Пруссия, Англия… Можно создать сильную коалицию. Кого пошлём?

— Куда?

— В европейские страны создавать антифранцузскую коалицию.

— Прежде, чем посылать, надо серьёзно подумать.

— А что тут думать, и так всё ясно. Может быть, поручим Ростопчину?

— Ростопчина в Европе никто не знает, да и опыта у него нет.

— Тогда, может быть, сам поедешь?

— С этим делом может справиться только один человек, — помедлив, сказал первый министр. — Сей человек князь Репнин. Хотя…

— Что «хотя»?

— В своё время князь выступал за возобновление торговых отношений с Францией. Правда, это было ещё до начала агрессивных действий Наполеона.

— Пусть выступал, ну и что?

— А то, что его внутренняя убеждённость может не совпасть с нашими позициями.

Император вспыхнул:

— Чепуха! Князь не может иметь особливых мыслей. Он будет делать то, что ему прикажем. Кстати, где он сейчас?

— Его резиденция в Вильно.

— Немедленно известите его по эстафетной связи: пусть не мешкая едет в Петербург.

— Будет сделано, ваше величество, — сказал первый министр и, поклонившись, ушёл выполнять приказание.

2

Письмо первого министра, посланное по эстафетной связи, Репнину принесли на дом поздно вечером, когда он уже готовился ко сну. В нём содержалось всего несколько слов: «Вас желает видеть император. Поспешите с выездом. Безбородко».

Надежда Александровна, узнав о содержании письма, засуетилась:

— Вызывают в Петербург? Значит, есть до тебя что-то важное.

Ей вспомнился давний разговор с фрейлиной Нелидовой, и почти забытые надежды заполучить для мужа хорошее место в Петербурге вновь взволновали её сердце: «А что, если сие связано с этим?!»

— Жаль, что не смогу поехать с тобой. Слабость чувствую в теле, голова побаливает… Но это ничего… Я буду ждать тебя. Только скорее возвращайся. А ежели дело заставит задержаться надолго, пришли кого-нибудь за мной. Я не смогу здесь долго жить одна.

Репнин выехал в Петербург рано утром в плохом настроении. Он не ждал от этой поездки для себя ничего хорошего. Впрочем, его совершенно не беспокоил вопрос, для чего он вдруг понадобился императору. Он думал о жене, о её физических и душевных страданиях. Её точила какая-то непознаваемая внутренняя болезнь. Городской доктор польского происхождения, известный в Литве как лучший специалист по сердечным заболеваниям, после её осмотра сказал Репнину, что дело серьёзно и Наталья Александровна может долго не протянуть… Репнин теперь сожалел, что не использовал время пребывания в Петербурге для лечения супруги. Доктор-поляк хорош, но в Петербурге всё-таки можно было найти более опытных специалистов, не говоря уже о лекарствах… Хотя, когда жили в Петербурге, жена выглядела гораздо лучше, и у него в мыслях не было, чтобы показать её докторам. Заметно сдала она только после возвращения в Вильно. Не пошёл ей на пользу здешний климат. Хотя и говорила она, что здесь ей хорошо, но думала всё время о Петербурге. Однажды проговорилась: «Ежели умру, не надо меня здесь хоронить, предайте земле петербургской»… Смерть в её возрасте… Не приведи Господь такому случиться!

Прибыв в Петербург, Репнин тотчас направился в коллегию иностранных дел. Безбородко оказался на месте.

— Быстро приехал. Молодец! — похвалил он. — Значит, есть ещё порох в пороховнице.

— Как я понял из вашего письма, меня желает видеть сам государь? — не придал значения его комплименту Репнин.

— Да, да, у государя есть к вам разговор, и разговор весьма серьёзный, зело серьёзный.

Безбородко рассказал о плане создания коалиции европейских стран, направленной на предотвращение агрессивных действий Франции.

— Но насколько мне известно из газет, которые я получаю из Вены и Берлина, эти действия уже имеют место.

— Да, но их можно и нужно остановить, а захваченные французами земли освободить. Как на это смотрите?

— На что? — не понял Репнин.

— Ох, разве я вам ещё не сказал?.. Для создания упомянутой коалиции государь желает использовать ваш богатый опыт дипломатический работы. Вы должны поехать в столицы европейских держав и добиться их согласия участия в коалиции. Согласны поехать?

— Вы считаете, что у меня есть выбор?

— О выборе речи быть не может, но вы можете высказать своё мнение лично государю.

— Я солдат, а солдаты не вступают в обсуждение приказов своих начальников.

— В таком случае не будем терять время. Мы ещё успеем застать императора в его рабочем кабинете…

Император встретил Репнина таким строгим и вместе с тем холодным взглядом, словно был им недоволен. К первому министру, наоборот, отнёсся с подчёркнутой доброжелательностью.

— Вы с князем уже говорили? — спросил у Безбородко.

— Да, князь в курсе дела.

— Когда выезжаете? — обратился Павел к Репнину и, не дожидаясь его ответа, приказал: — Должны отправиться завтра же, не теряя попусту ни одного часа.

— Но перед этим я должен, наверное, получить какие-то инструкции?

— Инструкции готовы, вы можете получить их в коллегии иностранных дел. Главная инструкция — объединить против Франции всю Европу. Вы меня поняли?

— Понял.

— Тогда у меня всё. Можете оба быть свободны.

Репнин был ошарашен. Такого приёма он не ожидал. Во все времена Павел проявлял знаки дружеского расположения к нему, и вдруг его словно подменили. С первых минут встречи Павел и разговаривал, и смотрел на него так, словно открыл в нём личного врага.

— Вы можете мне объяснить, что произошло? — спросил Репнин первого министра, когда они, покинув кабинет императора, оказались на улице.

— Что вы имеете в виду?

— Государь вёл себя со мною так, словно я уже нахожусь в глубокой опале.

— Напрасно так думаете. Вы же знаете государя: он человек настроения. Сегодня он просто не в духе.

— Но с вами-то вёл себя нормально.

— Не утруждайте себя ложными предположениями. — И, не желая продолжать этот неприятный для себя разговор, Безбородко спросил: — Вы домой?

— Наверное. Я чувствую себя усталым.

— Ежели завтра в коллегии меня не найдёте, то инструкции можете получить у Ростопчина. Надеюсь, вы его всё ещё помните?

— Как не помнить…

Взяв извозчика, Репнин, однако, ехать домой раздумал, а направился к своему зятю князю Фёдору Николаевичу Голицыну, за которым была замужем его вторая дочь Прасковья. Фёдор Николаевич участвовал в последней русско-турецкой войне, дослужился до генерала, после ушёл в отставку.

— Бывают же такие счастливые дни! — обрадовались гостю в доме Голицыных. — Какими судьбами?

— Дайте сначала перевести дух, а потом уже задавайте вопросы.

Услышав голос отца, из смежной комнаты появилась Прасковья Николаевна. Она с ходу принялась расспрашивать о матери: здорова ли, не скучает ли там, в далёкой литовской земле?..

— Мама твоя не совсем здорова, — сказал Репнин, — но нам лучше поговорить об этом позднее.

По случаю прибытия дорогого гостя накрыли малый стол в гостиной. Здесь было гораздо уютнее, чем в столовой. Получился хороший семейный ужин с непринуждённой беседой о том о сём, какие обычно возникают между родственными людьми. О своей предстоящей поездке в столицы европейских стран Репнин рассказал только после бокала вина.

— Тебя сам император посылает? — поинтересовалась дочь.

— Император, — подтвердил князь. — В другое время я, наверное, обрадовался бы такому поручению, а сейчас чувствую себя иначе.

— Твою озабоченность я сразу заметила. Тебя что-то беспокоит?

— Так, ничего особенного… Пустяки.

Репнин не стал говорить при дочери о подлинных причинах плохого настроения. Заговорил об этом с зятем, наедине.

— Я имел сегодня встречу с императором. Это была тяжёлая встреча. Он разговаривал со мной как с опальным.

— С его величеством подобные вещи случаются часто, — заметил зять. — Не стоит расстраиваться.

— Но я почувствовал, что за этим что-то есть. Ещё во время коронации он был ко мне добр и внимателен, а тут словно ледяная глыба. Есть какая-то причина, которая заставила его изменить своё мнение обо мне. Может быть, вы поможете разобраться?

Молодой князь ответил не сразу, сначала налил в бокалы ещё вина и только потом заговорил:

— Думаете, вы одни ставите себе такие вопросы? При дворе уже до десятка сановников испытали на себе монаршую немилость. И почти все из рода князей Куракиных.

— Что же такое случилось?

— А случилось то, что император поменял своих фавориток. Была у него на первом месте Нелидова, а теперь Лопухина.

— Ну и что из этого?

— А то, что Нелидова тянула наверх своих людей, близких по родству, а Лопухина теперь тянет своих. Что до самого императора… Есть известная фраза: «Королевством правит король, а королём — его любовница». Не знаю, как в других странах, а у нас эта истина подтверждается. По крайней мере, с воцарением Павла Петровича.

— Мне будет трудно служить такому человеку, — подумав, сказал Репнин. — Когда вернусь из-за границы, подам прошение об увольнении со всех должностей. Пора уходить на покой.

Репнин не поехал домой, а остался ночевать у зятя. Утром у него состоялся разговор с дочерью. Он рассказал о недомоганиях матери, которые порою обостряются до того, что ей приходится по нескольку дней лежать в постели.

— Дня через два или три я к вам приеду, — пообещала Прасковья. — И останусь с ней, пока не вернётесь из поездки в чужие страны.

— Я могу быть в этом уверенным, чтобы сообщить матери такую радостную новость?

— Конечно! Не стану же вас обманывать.

3

От дочери Репнин поехал сначала к себе домой узнать, как там обстоят дела, а уже потом в первом часу пополудни направился в коллегию иностранных дел. Приготовленный для него объёмистый пакет с инструкциями и прочими документами, необходимыми для заграничной командировки, лежал на столе у Ростопчина, представившегося третьим членом коллегии. Он был моложе Репнина лет на двадцать, в том возрасте, когда людям препоны на пути карьеры кажутся легко преодолимыми.

— А где Безбородко? — поинтересовался Репнин.

— Граф принимает турецкого посланника, скоро должен быть. Впрочем, я имею полномочия сделать для вас всё необходимое и в его отсутствие.

— Я не спешу, поэтому могу подождать.

Безбородко появился довольный.

— Только что беседовал с турецким посланником по его просьбе, — сообщил он. — Как я понял, турки боятся за свои владения в Средиземном море перед лицом французской агрессии и готовы действовать в союзе с нами под флагом адмирала Ушакова.

— Вы собираетесь послать в Средиземное море объединённую эскадру? Я правильно понял?

— Решения ещё нет, но дело идёт к тому, — ответил Безбородко и обратился к Ростопчину: — Необходимо сегодня же подготовить письмо нашему посланнику в Константинополе с новыми инструкциями.

— Будет сделано, Александр Андреевич.

— Могу ли я сообщить западным союзникам то, что здесь услышал? — напомнил о своём присутствии Репнин.

— Конечно, даже обязательно надо сообщить, — мгновенно отреагировал на вопрос Безбородко. — Кстати, в инструкциях вы найдёте документ, в котором говорится о нашей готовности, в случае достижения согласия, послать в Северную Италию и другие места сухопутные войска, дабы не допустить захвата этих земель французами. Так что, — добавил он самодовольно, — вы едете на Запад не с пустыми руками. Вам нужно только поторопиться, время не терпит.

— Я выеду сегодня же.

…Чтобы добраться до Вильно, Репнину понадобилось чуть больше трёх суток. Дома он появился уже поздним вечером. Наталья Александровна ещё не спала. Услышав его шаги в коридоре, она поднялась с постели, на которой лежала, и пошла ему навстречу.

— Слава Богу, приехал… — промолвила она ослабевшим голосом.

Она едва не упала, но он успел подхватить её и вернуть на постель.

— Нельзя тебе вставать, ты больна, — сказал князь с нежным укором.

— Мне стало лучше, — возразила Наталья Александровна. — Рассказывай, как там? К нашим заходил?

— Я у них ночевал. Параша обещала приехать, будет здесь дня через три.

— Я рада. Надолго приедет?

— Она пробудет с тобой до тех пор, пока я не вернусь из поездки.

— Разве ты должен ещё куда-то ехать?

— Меня посылают с поручением императора в Берлин и Вену.

— Тебя за этим в Петербург вызывали? А я-то думала… До сей минуты держала в тайне, но теперь откроюсь. Помнишь парад, на котором мы смотрели гатчинское войско? В тот день я разговаривала с фрейлиной Нелидовой, фавориткой Павла. Она обещала похлопотать за тебя, уверяла: будешь первым министром, если захочешь… Я теперь окончательно поняла, что была ею просто обманута.

Репнин не удержался от смеха.

— Вот уж не думал, что ты способна на такое. — Он покачал головой: — Делать карьеру с помощью жены — кому-то, наверное, приходят и такие идеи… Выслушай меня внимательно, — продолжал князь уже серьёзно. — Во-первых, Нелидова сама оказалась обманутой: она больше не фаворитка, а фавориткой у Павла стала другая женщина. Во-вторых, если бы мне предложили пост первого министра или даже канцлера, я бы от него отказался. Я принял твёрдое решение уйти в отставку. Это последнее поручение императора, которое я выполняю. После этого увольняюсь, и мы переезжаем в Москву. Будем жить либо в Москве, либо в нашем Воронцове.

— Правда? — обрадовалась Наталья Александровна. — Наконец-то у нас будет спокойная жизнь: никто не будет повелевать, заставлять мотаться по дорогам. От твоего решения я почувствовала прилив сил, и я готова пойти с тобой в столовую попить чаю.

— Я тоже хочу выпить чаю, — сказал Репнин, — но нам лучше выпить его здесь, в спальне. Я прикажу слугам, чтобы принесли всё необходимое, а ты полежи пока.

После чая князь пошёл к себе в кабинет ознакомиться с инструкциями, которыми его снабдили в Петербурге.

1

Хотя состояние жены продолжало вызывать опасения, Репнин не стал долго задерживаться в Вильно: он не мог себе этого позволить — поручение императора имело срочный характер. Наталья Александровна всё понимала, и, когда утром, войдя к ней опочивальню, князь стал виноватым голосом говорить, что ему надо собираться в дорогу, она тотчас с ним согласилась:

— Да, да, езжай… А за меня не бойся: я не умру, не дождавшись твоего возвращения.

— Я постараюсь вернуться как можно быстрее!

— Бог милостив, не даст умереть. Да и не одна я буду. Скоро Парашенька приедет, вместе с ней ждать тебя будем.

— Я долго не задержусь, — повторил он своё обещание.

Князь поцеловал жену в лоб и, перекрестив на прощание по православному обычаю, покинул помещение.

В дальнюю дорогу Репнин выехал с одним адъютантом. Коллегия иностранных дел не назначила ему в помощь ни секретарей, ни советников, ни переводчика. В соответствии с данными ему инструкциями по прибытии в ту или иную страну он должен был вступать в переговоры с первыми лицами этих стран вместе с российскими послами, там аккредитованными. А в распоряжении послов имелось достаточное число помощников.

Первой на пути лежала Пруссия. Репнин не ожидал многого от этой страны. Не только потому, что она, как и некоторые другие страны, довольно спокойно отнеслась к революционным событиям во Франции и проявлению агрессивности со стороны её новых руководителей. В данный момент ей было просто не до этого — своих забот хватало. После третьего раздела Польши, захватив значительную часть этой страны вместе с её столицей Варшавой, Пруссия находилась в положении удава, которому удалось заглотнуть такую огромную добычу, что он потерял способность двигаться и вынужден оставаться неподвижным в ожидании, пока в желудке не переварится добыча. Прусский король, конечно, может и согласиться вступить в намечаемую коалицию, но чтобы привести в движение войска, чего желает от всех союзников Павел Первый, — нет, на такое он вряд ли пойдёт.

Маршрут пролегал через Данциг и Познань. Погода стояла сухая, дорога была накатанной, так что ехали быстро, так быстро, что окрестности Берлина показались ещё до истечения четырнадцатого дня пути.

Прежде чем начать переговоры, Репнин долго беседовал с встретившим его посланником Колычевым. Это был опытный дипломат, до Берлина представлявший Россию сначала в Гааге и в Вене. В ходе беседы выяснилось, что их мнения в отношении политики прусского двора полностью совпадают: от вступления в коалицию европейских стран Пруссия не откажется, но надеяться на её активное участие в противодействиях французам не следует.

— В деле создания антифранцузской коалиции нам следует больше уповать на Англию, а не на Пруссию, — сказал Колычев.

Репнин согласился:

— Я такого же мнения. В создании коалиции Англия заинтересована больше, чем Россия: французы угрожают её интересам в бассейне Средиземного моря. Наполеон Бонапарт, говорят, уже вступил на землю Египта и может захватить другие английские колонии.

— А что думает по этому поводу Петербург?

— Нашим послом в Лондоне графом Воронцовым ещё пять лет тому назад была подписана с представителями английского правительства конвенция о совместных действиях против Франции. Думаю, конвенция может послужить хорошей базой для заключения договора о вступлении Англии в европейскую коалицию. Жаль, что не встречусь с графом, — он мог бы оказать нам большую услугу, — добавил Репнин.

— А ведь Семён Романович Воронцов недавно был у нас, — вспомнил Колычев. — Он направлялся в Гаагу, но сделал крюк — захотел посмотреть, как мы тут живём.

— И что рассказывал?

— Англичане уже направили свой флот в Средиземное море во главе с адмиралом Нельсоном. В своих действиях они тоже полны решимости, как и россияне.

— Это обнадёживает, — заметил Репнин.

Как и предполагалось, переговоры с Пруссией увенчались лишь частичным успехом. Представители Прусского королевства согласились подписать декларацию о создании антифранцузской коалиции, но отказались взять на себя какие-либо обязательства, связанные с участием в боевых действиях.

Не обнаружил Репнин полного понимания сложившейся ситуации и у представителей австрийского правительства. Они восторженно отнеслись к идее создания союза европейских государств, направленного против Франции, кстати, к этому времени захватившей немалую часть австрийской территории, но затем повели переговоры таким образом, словно не сами австрийцы, а русские должны были взять на себя основное бремя отвоевания у противника занятых им земель. С давних пор знакомая политика: загребать жар чужими руками. Репнин не мог согласиться с этим: он упорно вёл дело к тому, чтобы основное бремя освобождения австрийских земель от французов всё-таки взяла на себя сама Австрия, мобилизовав для этого все свои ресурсы. Что до России, то она, как участница антифранцузской коалиции, могла бы взять на себя на заранее обговорённых условиях обязательство по оказанию Австрии как военной, так и материальной помощи.

Когда переговоры с австрийцами уже подходили к концу, в Вену неожиданно приехал из Петербурга член коллегии иностранных дел Ростопчин. Он направлялся для заключения союзного договора с Неаполитанским королевством, а по пути уполномочен был сообщить венскому двору о решении российского императора Павла Первого направить в северную Италию для разгрома вторгшихся туда французских войск российскую армию во главе с известным генералом Суворовым.

Репнин беседовал с Ростопчиным более часа. И что показалось странным: во время беседы он заметил в нём ту же суетливость, что была присуща императору Павлу. Да, так бывает: некоторые чиновники, служа своему хозяину, усердствуют так, что, сами того не замечая, в своём поведении становятся во многом на них похожими. Отчего бы это?

Во время встречи говорил больше Ростопчин: о последних завоеваниях генерала Наполеона Бонапарта, о том, что французы только потому до сих пор побеждали, что ещё не сталкивались с русской армией. Когда русские войска придут в Европу, положение сразу изменится.

Слушая его, Репнин всё более убеждался, как никчёмна затея с созданием антифранцузской коалиции, главную роль в которой император Павел Первый отвёл себе. Российскими интересами тут и не пахло. Император был движим всего лишь амбициями заносчивого человека, возмутившегося тем, что кто-то осмелился посягнуть на то, к чему он имел личное отношение. Высадка французов на Мальте — вот что покоробило его, и, чтобы покарать за это французов, он готов был пойти на всё. Покарать и тем похвастаться перед Европой: вот, мол, как сильна его армия, сильнее её нет во всём мире, не думая о том, во что может обойтись России такое хвастовство. Участие в ненужной войне — это многие тысячи убитых и покалеченных людей, это миллионы рублей, выброшенных на ветер, — тех самых рублей, которых вечно не хватает стране.

— Когда собираетесь ехать домой? — вдруг спросил Ростопчин, прервав ход мыслей своего собеседника.

— Моя работа в основном закончена, — отвечал Репнин. — Осталось уточнить некоторые детали.

— На вашем месте я поспешил бы. Император вами недоволен.

— Чем я мог вызвать недовольство его величества?

— Своим молчанием. Вы должны были информировать его величество о каждом своём шаге, но после отъезда из Петербурга не прислали ему ни одного письма.

— Да, я действительно в этом виноват, — признался Репнин. — Как-то запамятовал, не до того было… Наверное потому, что стар стал и пора мне на покой, — добавил он. Ростопчин промолчал, но Репнин успел заметить, как в уголках его губ на мгновение обозначилась усмешка. Ростопчин относился к числу тех молодых деятелей, которые с нетерпением ожидали ухода со сцены чинообладателей екатерининских времён, чтобы занять их места.

После встречи с Ростопчиным Репнин прожил в Вене ещё два дня, после чего отправился в Россию с заездом в Вильно. Обратный маршрут он наметил таким образом, чтобы можно было обозреть большую часть бывших польских земель, присоединённых к России. Хотя он и решил твёрдо по возвращении в Петербург подать прошение об увольнении со службы, возложенные обязанности главного управителя присоединённых земель всё ещё помнил и старался исполнять их так, как требовал от него долг.

А на дворе осень уже спорила с наступавшей зимой — истекала первая половина ноября. После продолжительной сухой погоды начались дожди, дороги раскисли, ехать стало трудно. Особенно тяжело шли лошади по дорогам Полесья. Если в Подолии на некоторое время задерживались для встреч с представителями местных властей, то здесь главными причинами остановок стали поломки в ходовой части коляски, возникавшие из-за размытых дорог. Последнюю сотню вёрст пришлось ехать шагом, к тому же часто останавливаясь, чтобы дать отдых лошадям.

2

В Вильно добрались только 21 ноября в четыре часа пополудни. Кровь ударила в голову, когда, войдя в прихожую, Репнин увидел перед собой кроме Прасковьи ещё и старшую дочь Александру.

— Как ты здесь оказалась? — готовый услышать самое ужасное, спросил он.

— Вместе с Парашей приехала. Потом расскажу. Иди к матушке: ждёт. Весь день тебя поминала.

Княгиня лежала с закрытыми глазами. За время его отсутствия лицо её ещё более поблекло и стало походить на лицо умирающего человека.

— Здравствуй, моя родная! Я приехал. Ты меня слышишь?

Княгиня открыла глаза, слабо улыбнулась и попробовала подняться, но не смогла: сил хватило только на то, чтобы шевельнуть головой да переместить правую руку на край постели.

— Лежи, лежи!.. — предотвратил он её новые попытки. — Мы и так поговорим…

— Я ждала тебя, — заговорила Наталья Александровна слабым голосом. — Я просила у Бога, чтобы дал дожить до твоего приезда… И сама крепилась, не давалась смерти. Бог услышал мои молитвы. Дождалась тебя… Ты здесь, со мною, и я теперь могу умереть спокойно.

— Не говори так. Бог милостив и дозволит нам прожить ещё много лет. Теперь мы будем вместе всегда. Я выполнил последнее поручение императора и теперь могу просить у него увольнения. Мы переедем в Москву или Воронцово.

— В Воронцово лучше… — прошептала она, истощив запас сил.

— Ты устала, потом продолжим разговор. Постарайся заснуть. А я тем временем с дочерьми поговорю.

Дочери ждали его в гостиной.

— Ну как? — в один голос спросили они.

— Очень слаба.

— Вчера доктор ещё раз приходил. Сказал, что помочь ей теперь уже ничем не сможет.

— Будем уповать на Бога, — с усилием промолвил князь, боясь разрыдаться.

— Может, пообедаешь? — предложила Параша. — Сегодня, наверное, ещё ничего не ел.

— Не хочу. Пусть принесут чаю или кофе.

— Пойду распоряжусь.

Когда Параша ушла, Репнин принялся расспрашивать Александру, каким образом она присоединилась к Параше для поездки в Вильно. Дочь рассказала, что её разыскала сестра и рассказала о болезни матери.

— А муж?

— В последнее время я жила одна. Мужа отправили с войском за море, на остров Мальту, чтобы он был там начальником гарнизона.

— Но, насколько мне известно, остров находится в руках французов. Или, быть может, его уже освободили?

— Этого я не знаю. Он только сказал, что сей остров должен взять на шпагу адмирал Ушаков. Так ему сообщили в военной коллегии.

Чай Параша принесла сама. Кроме чая, на серебряном подносе лежали несколько бутербродов и нарезанный кружочками лимон.

— Может, и тебе принести? — предложила она старшей сестре.

— Тогда лучше всем перейти в столовую и пообедать по-настоящему, — сказала Александра.

— Не пообедать, а скорее поужинать, потому что уже темнеть стало, — поправила её сестра.

Ужинали молча, занятые своими мыслями. Перед тем как выйти из-за стола, князь сказал, что намерен провести ночь у постели жены. Этому тотчас воспротивилась Александра:

— Нет, нет, папенька, ещё успеешь насидеться. Ты должен с дороги отдохнуть хорошенько, а мы у мамы подежурим — сначала я, потом Параша. Все дни так делаем.

Репнин настаивать на своём не стал. Александра была права: он и в самом деле чувствовал себя совершенно разбитым; чтобы восстановить силы, нужно было хотя бы немножечко поспать.

Ему постелили в рабочем кабинете. Перед тем как идти спать, он ещё раз заглянул к жене в опочивальню. Наталья Александровна лежала с закрытыми глазами, дышала ровно, спокойно. Ему показалось, что ей стало лучше. Он не стал её беспокоить, лишь постоял молча.

Репнин заснул быстро и спал без снов, пока его не разбудили возня, доносившаяся из гостиной, и чьи-то всхлипывания. Он понял, что что-то случилось и, быстро одевшись, направился в гостиную. Там слуги сдвигали к стенам мебель и ставили на середину зала длинный стол, принесённый из столовой. Параша, оказавшаяся тут же, кинулась ему на шею:

— Папенька!.. Папенька!.. — со слезами вскрикивала она.

Поняв, наконец, что случилось, он медленно направился в опочивальню жены. Наталья Александровна лежала, прикрытая одеялом, но весь её вид показывал, что она мертва. Князь припал к ногам усопшей супруги и зарыдал громко, не скрываясь.

Понадобилось не менее часа, чтобы Репнин смог взять себя в руки и заняться подготовкой транспорта для отправки тела усопшей жены в Петербург. Дочерям тоже более не было смысла здесь оставаться. В Петербурге ждали его отчёта о выполнении им поручения императора. Словом, надо было ехать всем одним обозом.

Подготовку обоза взял на себя кригс-комиссар, а всё остальное — вице-губернатор. Сам Репнин почти ни во что не вмешивался. Удар судьбы так сильно потряс его, что он потерял уверенность в себе, плохо соображал, временами ходил по коридорам губернского управления не в силах вспомнить, что ему нужно. За свою долгую жизнь ему не раз доводилось бывать в сложных ситуациях, на войне участвовал даже в рукопашных схватках и никогда не терял самообладания, а тут надломился…

— Шли бы лучше, Николай Васильевич, домой, — советовал ему вице-губернатор, — мы тут сами управимся. Когда всё будет приготовлено к отъезду, вам доложим.

Репнин послушался и присоединился к дочерям.

К этому времени тело княгини было уже омыто, одето и лежало на столе в гостиной. Седой православный священник читал над покойной псалтырь. На скамьях, расставленных вдоль стен, сидели незнакомые люди, главным образом женщины. То были местные жители, хорошо знавшие усопшую. Они любили эту русскую княгиню, охотно вступавшую в общение с простыми людьми, с помощью которых она желала научиться литовскому языку. Доброй была эта умная и красивая женщина, царство ей небесное…

Княгиня Александра, заметив появление отца, подошла к нему и шёпотом позвала в столовую.

— Ты должен хотя бы немного поесть, иначе не выдержишь, свалишься, — сказала она ему.

Князь согласился и покорно последовал за ней. В столовой он спросил дочь, видела ли она, как умирала мать? Дочь отвечала, что во время её дежурства мать ещё дышала, и она была даже уверена, что ей стало лучше. Мать скончалась, когда у её изголовья сидела Параша, и скончалась так тихо, что Параша это заметила не сразу. Бог послал лёгкую смерть.

Сборы в дорогу были закончены в первом часу пополудни. Гроб с телом усопшей вынесли и уложили на дроги, тщательно укутав от попаданий воды и грязи палаточными холстами. Кроме этих дрог, в обоз вошли две кареты, полуоткрытая коляска и несколько воинских повозок с фуражом, припасами и личным имуществом князя. Провожать столь необычный обоз собрался почти весь город. Вице-губернатор, пожимая князю на прощание руку, говорил ему, чтобы он не тревожился за положение дел в Литве и других землях бывшей Речи Посполитой, отданных в управление губернаторству, что порядок здесь останется нерушимым. Он ещё не знал о решении Репнина уйти в отставку и что этот горестный день был для старого фельдмаршала последним днём его пребывания в Литве. Сюда он более уже никогда не вернулся.

3

Целая неделя ушла на дорогу в Петербург. Много слёз было пролито за это время: рыдания доносились из кареты, в которой ехали дочери князя вместе с дворовыми крестьянами, прислуживавшими своей хозяйке-княгине до самой её смерти. Сам князь более не плакал: сидел и молчал. Иногда, когда обоз останавливался, чтобы дать лошадям отдохнуть, он, оставив карету, шёл к повозке, на которой везли тело жены, просовывал руку под парусину проверить, не попала ли вода на крышку гроба, и, успокоенный, возвращался на своё место. И снова ни одного звука. О чём он в эти минуты думал, можно было только догадываться. Ехавшие с ним в карете адъютант и камердинер сочувственно молчали.

В Петербург приехали 28 ноября. Поскольку время было уже позднее, то адъютант предложил отвезти гроб сразу в церковь, чтобы оттуда после отпевания покойницу можно было сразу отнести к месту погребения. Репнин согласился.

Гроб с телом княгини простоял в церкви всю ночь. Наутро Репнин послал дочерей оповестить всех родственников о случившемся несчастье и призвать их явиться в церковь для прощания с покойной, а затем принять участие в самих похоронах. Однако оказалось, что оповещать было уже некого. Репнин имел родственников только по линии жены, а они принадлежали к роду князей Куракиных, попали в императорскую опалу и вынуждены были переехать в Москву. Попрощаться с покойной приехали чуть более десяти человек. Впрочем, во время выноса тела на прицерковной площади оказалась большая толпа людей, знавших княгиню и желавших выразить сочувствие родственникам покойной. Были тут и офицеры гвардейских полков, невесть как узнавшие о смерти супруги известного фельдмаршала. Репнин молча принимал соболезнования, со стороны казалось, что он ещё не до конца осознал тяжесть понесённой утраты. После погребения он уехал домой один, никому ничего не сказав, закрылся в своей комнате и больше в этот день не показывался.

4

О том, что за ним значится императорское поручение, о выполнении которого следует доложить, Репнин вспомнил только на второй день после похорон жены. Вспомнил и сразу же поехал к Безбородко, который хотя и был назначен канцлером, продолжал сохранять за собой должность первого министра коллегии иностранных дел.

Репнин поддерживал с Безбородко хорошие отношения, но настоящая дружба между ними так и не сложилась. Уж слишком разными они были людьми. Безбородко был более практичным, умел лучше ладить с людьми, быстрее завязывать знакомства — и этим, пожалуй, ограничивались его главные достоинства, если не принимать во внимание умственных способностей. Сын украинского помещика, он сделал быструю карьеру благодаря графу Петру Александровичу Румянцеву, назначенному в Малороссию генерал-губернатором. Сначала был у него писарем, потом стал секретарём. Смышлёный украинский хлопец так понравился русскому генералу, что он не расставался с ним и после того, как стал главнокомандующим в Русско-турецкой войне. Однажды — это случилось в 1774 году — Екатерина Вторая спросила Румянцева, нет ли у него на примете такого молодого человека, которого могла бы взять к себе секретарём. Румянцев не раздумывая назвал имя Безбородко. Так Александр стал придворным чиновником. И с тех пор пошло… Он умел составить о себе хорошее мнение и не наживал врагов. Интересно, что после вступления на русский престол Павел Первый не допустил в своё окружение ни одного екатерининского чиновника, а для Безбородко сделал исключение: он остался на посту первого министра. Мало того, сразу после коронации император назначил его канцлером, исходатайствовал для него титул князя с добавлением слова «светлейший»… Князя Репнина Павел тоже не обошёл вниманием, пожаловал генерал-фельдмаршальский чин. И всё же Репнин имел основание рассчитывать на большее, принимая во внимание его давнюю дружбу с императором, когда тот был ещё только великим князем, а главное то, что одно время примыкал к «пропавловской партии», настроив этим против себя Екатерину… Как-то Безбородко сказал: «Репнин очень умён, очень образован, очень добр — и это хорошо, но в то же время он слишком горд, слишком преклоняется перед правдой и этим очерняет свои лучшие качества».

…Репнина Безбородко принял в помещении коллегии иностранных дел. Едва князь открыл дверь, как он предупредительно поднялся ему навстречу, крепко пожал руку. Оказалось, он уже знал о кончине его жены и не замедлил высказать ему глубокое соболезнование. Разговор об этом горестном событии они продолжили и после того, как уселись за продолговатый стол, за которым обычно проводились деловые беседы. Безбородко расспрашивал о болезни жены, лекарях, которые её лечили, и прочем другом. Наконец перешли к главной теме встречи:

— В Вене с Ростопчиным случайно не встречались?

— У меня была с ним длительная беседа.

— Ну и как он?

— В тот момент граф собирался ехать в Баварию или Неаполь — точно не помню.

— Он имеет поручение вовлечь эти страны во вторую коалицию.

Выражая сомнение относительно целесообразности такой затеи, Репнин пожал плечами.

— Вы не согласны с нами?

— Сказать откровенно, мне эта затея с созданием коалиций не нравится: таким путём вряд ли удастся восстановить мир в Европе.

— Почему так думаете?

— Мне трудно вступать с вами в спор, потому что шёл сюда с другими мыслями. Лучше остановимся на отчётах о моих переговорах в Берлине и Вене, проведённых вместе с нашими послами. Я подготовил их и отдаю вместе с документами, подтверждающими согласие Пруссии и Австрии вступить в союз с Российской империей и другими европейскими странами, желающими противостоять французской агрессии.

С этими словами Репнин достал из кожаной сумки кипу бумаг и положил на стол перед канцлером. Безбородко придвинул бумаги себе поближе и принялся их бегло просматривать. Между тем Репнин выложил на стол ещё одну бумагу.

— А это что такое? — подозрительно покосился на бумагу Безбородко.

— Моё прошение государю об отставке.

— Вы шутите?

— Какие могут быть шутки? Я собирался уйти на покой ещё при Екатерине. Тогда государыня отказала мне, теперь же, думаю, отказа не будет. Я должен получить отставку, и вы мне в этом поможете.

— Каким образом?

— Я прошу вас сегодня же подать моё прошение государю и замолвить за меня слово, хотя вряд ли дойдёт до этого дело. А ежели дойдёт, можете сказать государю, что я очень устал и уже не имею более сил служить его величеству.

Выслушав Репнина, Безбородко насупился. Наступившая пауза длилась довольно долго, наконец канцлер заговорил:

— Давайте так. Первое: относительно прошения об отставке. Сие дело ваше личное, и ввязываться в него я не намерен, что бы мне тут не говорили. Второе: относительно коалиции. Поручение по этому делу давал вам сам император, перед ним и ответ вам держать следует. Письменные отчёты я оставлю у себя; после того как получу такие же отчёты от графа Ростопчина, составлю по ним общий доклад для его величества. Что до устного рассказа о выполнении вами высочайшего повеления, то вам придётся это сделать самому. Так что от встречи с государем вам не уйти. И в заключение могу дать вам совет: прежде чем идти к императору, отдохните с денёк, продумайте ещё раз те действия, которые собираетесь совершить. Думается, решение об отставке вы приняли под воздействием того несчастья, которое вам пришлось испытать.

— Такое решение я принял ещё до того, как отправиться в Европу, — сказал Репнин, — я не собираюсь его менять.

— И всё же я советую вам подумать ещё раз.

Репнин ушёл от канцлера недовольный. Досадовал на себя: не надо было к нему ходить, а следовало сразу направиться к императору. А так — только время потерял понапрасну…

Недалеко от подъезда его ожидал экипаж. Репнин остановился в нерешительности: возвращаться ли домой и перед встречей с императором отдохнуть немного, как советовал ему Безбородко, или же решить всё сегодня же?.. После нескольких секунд колебания решительно двинулся в сторону Зимнего дворца: пусть что будет, то и будет…

5

Поднимаясь по лестнице к императорским апартаментам, Репнин неожиданно увидел перед собой грузную фигуру обер-полицмейстера Архарова и невольно остановился, давая ему возможность войти в помещение первым. Он не любил этого человека и не хотел, чтобы тот заговорил с ним. Архаров, однако, тоже остановился, задержав выходившего из дворца знакомого ему чиновника.

— Ты от него? — спросил он чиновника.

— От него.

— Ну как он?

— Сегодня строг, зело строг.

— А я собирался к нему с докладом. Придётся в другой раз.

И, повернувшись, Архаров пошёл обратно теперь уже вместе с чиновником, не обратив на Репина никакого внимания.

В приёмной не оказалось ни одного посетителя. Секретарь, сидевший за своим столом, проворно поднялся навстречу Репнину и спросил:

— Вы к его величеству?

— Мне нужно доложить о выполнении его поручения, связанного с поездкой в Европу.

— Сейчас доложу.

Секретарь зашёл к императору и оставался с ним несколько минут. Выйдя, он сказал:

— Можете заходить. Но должен предупредить: его величество устал, постарайтесь долго его не задерживать.

Павел сидел за массивным рабочим столом, доставшимся ему в наследство от матушки Екатерины Второй. В его холодном взгляде Репнин не обнаружил никакого интереса к своему посетителю: он смотрел на человека, которого посылал с поручением за тридевять земель, так, словно тот был ему совершенно ни к чему. Смущённый таким приёмом, Репнин некоторое время стоял молча, не зная, с чего начать разговор.

— Чего молчите? — раздражённо заговорил Павел. — Пришли докладывать, так докладывайте.

Репнин начал, наконец, речь, придуманную по пути во дворец. Он стал рассказывать о встречах с прусскими и австрийскими дипломатами и государственными деятелями, о трудностях, которые возникали в ходе переговоров. Император делал вид, что слушает внимательно, но вдруг прервал его, спросив:

— А почему вы в дорожном? Где ваш парадный мундир? Почему позволяете себе нарушать устав? Или вы уже вообще забыли про устав?

— Ваше величество, — сдерживая в себе взрыв негодования, отвечал Репнин, — вчера я похоронил жену и сейчас пребываю не в таком состоянии, чтобы думать о парадных нарядах.

— Могу вам сочувствовать, но устав есть устав.

Павел откинулся на спинку стула и, заметно успокоившись, попросил продолжать доклад. Но едва Репнин начал говорить, как он снова прервал его:

— А почему вернулись так поздно? Мы вас ждали ещё на прошлой неделе.

— Я должен был по пути заехать в Вильно, где находилась моя больная супруга.

— Но вы могли это сделать позднее, после вашего доклада о поездке в европейские страны.

— Ваше величество, я уже упоминал о смерти жены. Она умерла в тот самый день, когда я останавливался в Вильно. Супружеский долг обязывал меня перевезти её тело сюда, в Петербург, и похоронить её здесь.

Репнин решил, что для объяснения причин опоздания сказанного вполне достаточно, и замолчал, ожидая дозволения вернуться к рассказу о переговорах в европейских столицах. Но Павел уже потерял интерес к переговорам. Помедлив, он сказал, что, пожалуй, будет лучше, если князь оставит ему для ознакомления письменный доклад.

— Все письменные отчёты я передал канцлеру Безбородко, — сказал Репнин, — других же бумаг у меня нет.

— А то, что вы держите в руке, разве не доклад?

— Нет, это моё прошение об отставке. Я прошу, ваше величество, уволить меня со всех вверенных мне должностей по причине наступившей старости и плохого состояния здоровья.

Павел принял от него бумагу и углубился в чтение. Было похоже, что отставка знаменитого военачальника и дипломата, которого ещё недавно он баловал своими милостями, его совсем не огорчила. Можно было подумать даже, что такой исход дела его вполне устраивал.

— А где будете жить? — кончив чтение, спросил государь.

«Там, куда выдворили родственников жены!» — хотелось сказать Репнину. Но он удержался от дерзостных слов и смиренно ответил, что последние годы своей жизни ему хотелось бы провести в Москве и подмосковном имении Воронцове.

Удовлетворённый его ответом, император проговорил:

— За то, что грубо нарушили устав ношения одежды, вас следовало бы хорошенько проучить. Но я, к вашему счастью, отношусь к монархам, которые превыше всего ставят справедливость, и потому сие вам прощаю. Принимая во внимание ваши большие заслуги перед Отечеством, разрешаю вам увольнение со службы с правом ношения общеармейского фельдмаршальского мундира.

— Покорнейше благодарю, ваше величество! — низко поклонился Репнин. При этом он вспомнил придворного церемониймейстера, в его присутствии обучавшего одного вельможу, как вести себя в подобных случаях: «не кланяться надо, а становиться перед императором на одно колено и целовать ему руку». Вспомнил и подумал: «Ничего, сойдёт и так. Авось, не осердится».

Государь не осердился. Отпустил Репнина с миром.

6

Покинув Зимний дворец, Репнин поехал к дочерям сообщить им о своей отставке, принятой государем. Часом раньше, направляясь во дворец, он представлял себе, какое почувствует облегчение, когда с него одним разом будут сняты все многочисленные должности, словно путы, ограничивавшие его волю. Но вот путы сброшены, решение государем принято, а желанной свободы князь всё ещё не чувствовал. Он находился в состоянии неуверенности и подавленности. В сознании даже мелькнула предательская мысль: «А не поспешил ли я?..» Дочери ещё в Вильно узнали о его намерении уйти на покой и вроде были с этим согласны. И всё-таки в их поведении улавливалось такое, что говорило об их недовольстве исходом дела. И их можно было понять: одно дело, когда родитель занимает в государстве высокие посты, и совершенно другое, когда он всего лишь частное лицо…

Репнин решил навестить в первую очередь Прасковью. Ему хотелось повидаться не столько с дочерью, сколько с зятем Фёдором Николаевичем Голицыным. Его кавалерийский полк находился в двадцати вёрстах от Петербурга, и зять часто приезжал ночевать домой. Сегодня он тоже обещал вернуться со службы до наступления вечера.

В доме его встретила одна Прасковья.

— Самого ещё нет?

— Ещё не приехал. Жду.

Княгиня проводила отца в гостиную, приказав прислуге подать туда кофе.

— А ты сегодня какой-то особенный, — сказала она, — не могу понять, то ли тебе хорошо, то ли плохо.

— Я сам ещё не могу разобраться.

Князь рассказал о своей встрече с императором, удовлетворившим его просьбу об отставке. Прасковья выслушала его с таким видом, словно то, что он рассказывал, ей было уже известно.

— Значит, тебе не придётся больше возвращаться в Вильно?

— Не придётся.

— Ну и хорошо.

Дочь сказала: «Хорошо», но он понял, что весть о его отставке её не очень обрадовала.

— Почему-то кофе задерживается, — сказала она. — Пойду посмотрю, в чём дело.

Оставив его одного, она ушла на кухню и оставалась там не менее четверти часа. В гостиную вернулась вместе со служанкой, которая на подносе принесла кофе, несколько булочек и фарфоровую мисочку с мёдом. Едва успели всё это расставить на столике, как появился сам хозяин — оживлённый, довольный, пахнущий холодом.

— Ну как, были у императора? — сразу же подсел он к Репнину. — С чем вас можно поздравить?

Репнину пришлось повторить то, что уже рассказал дочери. В отличие от жены, князь воспринял его рассказ с шумным одобрением.

— Уйти в отставку с правом ношения фельдмаршальского мундира!.. Это же то, о чём мечтают все генералы. Параша, — обратился он к жене, — прикажите накрыть стол. Мы должны это событие отметить. Не возражаете, дорогой тесть?

— Не возражаю, — улыбнулся в ответ Репнин.

За весь день это была его первая улыбка.

Пока в столовой накрывали стол, тесть и зять, оставаясь в гостиной, продолжали свой мужской разговор. Князь Фёдор Николаевич расспрашивал тестя о Павле: всё такой ли он, каким был в первые месяцы своего царствования, или немного остепенился? Не дослушав ответа, вдруг заговорил о том, что в армии Павла не любят, говорят о нём открыто худое, не боясь угодить в опалу.

— Но довольно о нём, — прервал свой рассказ Голицын, — поговорим лучше о вас. Где намерены теперь жить?

— Такой вопрос мне уже задавал сам император.

— И что ему ответили?

— Я сказал, что собираюсь переехать в Москву, и мне показалось, он остался доволен моим ответом.

— Ещё бы! Он уже выдворил туда всех близких нам людей, а теперь и до вас очередь дошла. Скоро Москва станет городом опальных.

— Я себя опальным не считаю.

— Вы не считаете, зато таковым вас считают в армии. После смерти фельдмаршала Румянцева из здравствующих фельдмаршалов первым признаетесь армией вы, а не граф Иван Салтыков. А что вы от этого имеете? Ничего. Вместо того чтобы дать вам государственный пост, соответствующий вашим заслугам, Павел держал вас в Вильно словно изгнанника. А теперь, конечно, будет рад вашему переезду в Москву или ещё куда-нибудь, лишь бы не было бы вас в столице.

— Вы слишком преувеличиваете, — сказал зятю Репнин. — Если бы государь предложил остаться в Петербурге, я всё равно не согласился бы. Москва мне нравится больше. Там у меня хороший дом, а неподалёку в живописном месте чудесное поместье. А теперь и родственники там живут. Так что можете за меня не беспокоиться, мне там будет хорошо.

Продолжению разговора помешало появление старшей дочери Александры. Оказалось, она ездила в родительский дом и, не найдя там отца, повернула сюда.

— Как у вас сложилось? — обратилась она к отцу. — Были у государя?

— Был.

— Ну и как?

— Всё нормально.

Вступив в разговор, Прасковья сообщила, что отцу дана полная отставка и он принял решение переехать на постоянное жительство в Москву. Александра отнеслась к этому сообщению спокойно.

— Когда собираетесь переезжать?

— Возможно, на будущей неделе.

— А как же сороковины покойной матери? — всполошилась дочь. — Вы не можете не быть на поминках.

— Я как-то об этом не подумал. Конечно же, на поминки останусь. А что до переезда, то это успеется. Мне теперь спешить некуда.

Хозяйка дома позвала всех в столовую. Стол там уже был накрыт, и можно было начинать трапезу.

…После получения отставки Репнин прожил в Петербурге ровно шесть недель. В Москву он выехал в середине января нового 1799 года.

1

Далеко не все люди одинаково относятся к переходу от одного уклада жизни к другому, от активной деятельности к покою, который порою иронически называют старческим бездельем. Одни привыкают быстро, другие не очень, а есть и такие, которые, попав в новый уклад, не находят в нём удовлетворения до конца своих дней. Именно одним из таких оказался князь Репнин. Не нашёл он счастья в покое, о котором мечтал в последнее время. В безделье ещё ни один человек не находил истинного удовлетворения.

Впрочем, переехав в Москву, Репнин не собирался бездельничать. Он планировал себе немало дел, главным из которых было изыскание возможностей для увеличения доходов, получаемых им от принадлежавших ему деревень. До этого времени ему никогда не приходилось заниматься вопросами хозяйствования. Для руководства имениями он содержал в Москве небольшую контору во главе с главным управляющим, который время от времени представлял ему финансовые отчёты. Кстати, отчёты эти каждый раз вызывали грусть: денег в семейную кассу поступало так мало, что если бы не государственное жалованье, которое князь получал за службу, вряд ли можно было бы сводить концы с концами. Отчасти именно эти отчёты побудили его «всерьёз» заняться крепостными селениями. Не верилось, чтобы там так плохо жили, что барина своего не могли прокормить.

Камердинер Никанор, которому Репнин открыл свои сомнения относительно финансовых отчётов и сообщил о планах лично проверить состояние деревень, с мужицкой прямотой сказал:

— Не ваше сие дело, батюшка. Сие дело назначенных управителей, пусть они этим и занимаются.

— А почему сам не могу сим заняться?

— Потому, батюшка, что Бог не дал тебе к этому призвания. Ты же ячмень от овса не отличишь. Правду говорю?

— Пожалуй, не отличу, — поразмыслив, согласился князь.

— То-то и оно. Чтобы заниматься каким-либо делом, надо сие дело знать, а ты знаешь только дело генеральское да ещё знаешь, как с иноземными государями договариваться.

— Чем же тогда я должен заниматься? Не могу же я целыми днями сидеть сложа руки.

— А тем, батюшка, чем другие генералы заняты, которые в отставке. Наведайся к ним да посмотри. Граф Салтыков ещё на той неделе к себе приглашал, а ты всё не едешь. Съездил бы да посмотрел, как умные люди живут.

Никанор имел в виду бывшего президента военной коллегии графа Ивана Петровича Салтыкова, тоже имевшего фельдмаршальский чин и тоже ушедшего в отставку. На днях человек доставил от него письмо, в котором граф, напомнив о старой дружбе, приглашал князя к себе, добавив при этом, что принимает гостей в каждое воскресенье между 12 и 3 часами пополудни. У Репнина не было особого желания ездить по гостям, до сего дня он не нашёл времени даже к Куракиным съездить, но тут усомнился в правильности своего поведения.

— Может, ты и прав, — подумав, согласился со своим камердинером Репнин. — Поезжу по гостям, посмотрю, как люди живут, авось, научусь у них чему-нибудь.

…Репнин начал с визита графу Салтыкову. Старый товарищ по Русско-турецкой войне жил в большом каменном доме, построенном ещё его дедом, когда тот в царствование Анны Иоанновны занимал в Москве должность генерал-губернатора. Хотя в момент прибытия Репнина время приёма гостей только началось, у подъезда уже было тесно от экипажей: одни, освобождая место, отъезжали, другие прибывали. У самых дверей гостей встречали дворецкий и два лакея с подносами. Один поднос был заставлен хрустальными рюмками венецианской работы, наполненные водкой, на другом лежали хлеб и горка соли. Перед тем как войти в помещение, гость обязан был выпить водки и закусить хлебом с солью. Не избежал такой церемонии и князь Репнин. В просторной прихожей лакей принял от него шубу и показал, как пройти в гостиную.

В гостиной гостей принимал сам хозяин — в фельдмаршальском мундире, весёлый, довольный. Увидев Репнина, он тотчас пошёл ему навстречу и заключил его в крепкие объятия.

— Сколько лет, сколько зим!.. — зазвучал на весь дом его голос. — Можно ли поступать так со старым боевым товарищем? В Петербурге обходил, здесь обходишь… Ну, в Петербурге, понятно, зависть тебя с пути сбивала. Но здесь-то причин для зависти нету, оба на одну доску поставлены — ты фельдмаршал, и я фельдмаршал, ты отставник, и я отставник…

Было похоже, что до приёма гостей он уже выпил рюмку, и не одну, потому и говорил так много.

— Я человек не завистливый, — сказал Репнин, — и завидовать тебе не мог.

— Врёшь, завидовал!.. И напрасно отказываешься. Ничего плохого в этом нет. На твоём месте я тоже позавидовал бы. Был всего-навсего командиром корпуса и вдруг — президент военной коллегии. По чину обогнал своего бывшего начальника, победителя турок в знаменитом Мачинском сражении. Здорово, а?.. А ты не хмурься. Хочешь мировую?.. Выпьем вместе, чмокнем друг друга и всё худое, что было между нами, тотчас забудем. Эй, человек, подать сюда водки!

В гостиной появился лакей с подносом, заставленным рюмками. Салтыков одну рюмку подал Репнину, вторую взял себе, после чего предложил находившимся в зале гостям разобрать остальные, чтобы вместе выпить за здоровье его старого боевого друга князя Репнина. Репнин выпил вместе со всеми. Что до хозяина, то он выпил своё, после чего полез целоваться: в знак восстановления прежних дружеских отношений.

Среди гостей Репнин встретил несколько знакомых старых офицеров, принимавших участие в последней Русско-турецкой войне, а ныне служивших в Московском гарнизоне. Один отставной майор оказался участником сражения при Мачине. В то время он командовал ротой в полку полковника Мансурова, участвовавшем в наступлении на турецкий лагерь на левом фланге корпуса Кутузова. Воспользовавшись тем, что Салтыкову понадобилось зачем-то пойти в столовую, Репнин стал вместе с отставным майором вспоминать то сражение, кончившееся победой русских войск.

— А как сейчас полковник Мансуров? — поинтересовался Репнин.

— Он уже не полковник, а генерал-майор.

— И где же он теперь?

— У Суворова. По слухам, корпус Суворова назначен в поход в Северную Италию для оказания помощи Австрии в изгнании французской армии. Говорят, кроме генерала Мансурова в тот корпус многие другие участники турецкой войны зачислены.

Между тем гостиная быстро наполнялась. Многие из опоздавших, заглядывая в зал и видя, что здесь и без них уже много людей, расходились по другим комнатам огромного дома.

— Сколько ожидается гостей? — поинтересовался у майора Репнин.

— Человек шестьдесят будет.

— Так много?

— Разве это много? В иные дни съезжаются до двухсот человек. Граф человек хлебосольный, любит потчевать гостей.

В столовой и в самом деле набралось более шестидесяти человек. Хозяин, видимо, надеялся, что приедут ещё, и распорядился накрыть запасной стол для «штрафников», как он называл запоздавших. Им полагалось начинать застолье не с рюмок, а с кубков, в которые вмещалось не менее четырёх-пяти обычных рюмок водки.

Застолье велось по старому обычаю. Пили, ели, снова пили… И, конечно же, были тосты. Как водится, первый тост прозвучал в честь императора и императрицы. Потом пили за самого хозяина, за фельдмаршала князя Репнина и прочих гостей, придерживаясь чиновничьей иерархии. При всём этом гостям не обязательно было оставаться за столом, многие выходили по своим надобностям. После полуторачасового застолья устроили перерыв, чтобы, разбившись на маленькие компании, поиграть в карты в заранее подготовленных для этого комнатах. Потом снова вернулись к столам. Снова пили. Тут хозяину пришла мысль пригласить гостей в своё подмосковное имение Марфино с тем, чтобы завтра рано утром выехать на охоту. И хотя время уже клонилось к вечеру, а до Марфино был не один десяток вёрст, многие гости приняли приглашение. После настойчивых уговоров хозяина согласился поехать и князь Репнин. Хотя в жизни охотой он никогда не увлекался, много был наслышан о псарне Салтыковых как одной из самых лучших в России. На охоту можно и не пойти — там видно будет, а на собак посмотреть стоит: такие породы, какие есть у Салтыковых, редко где встретишь…

В Марфино прибыли около полуночи. С дороги выпили снова и только потом разместились спать. Репнину досталась комната на двоих с отставным майором: он заснул сразу же, как только коснулся головой подушки.

Утром майор долго будил его, уверяя, что все уже собрались на охоту и ждут только его, но князь отказался подниматься, сказавшись больным. Любители охоты, а их набралось до двадцати человек, уехали. Что до Репнина, то он, одевшись, спустился в столовую. У него и в самом деле сильно болела голова, худо было и на желудке: сильно подташнивало, и он решил попробовать поправить своё состояние крепким чаем.

— Чаем голову не обманешь, — сказал ему слуга. — Вам, ваше сиятельство, водочка нужна. Выпейте рюмочку, и как рукой снимет. — И философски добавил: — Клин вышибают клином.

От запаха водки Репнина затошнило ещё сильнее, но, следуя наставлениям слуги, он заставил себя выпить полную рюмку. Поохал, подвигался в мучениях малость, но потом боли стали постепенно сходить, а потом и вовсе стало хорошо. У него даже появился аппетит. Ему подали холодного мяса, он поел немного, выпил чаю и снова пошёл спать.

В этот раз его разбудили доносившиеся со стороны улицы голоса и лай собак. Он вспомнил, что собирался осмотреть знаменитую псарню Салтыковых, но теперь решил, что лучше сделать это в другой раз, и, выйдя к охотникам, сразу же заговорил о возвращении в Москву.

— Москва не уйдёт, — решительно ответил граф Салтыков. — Сначала пообедаем, отведаем добытой зайчатины, а потом можно в обратный путь отправляться…

Домой Репнин вернулся только поздним вечером. Камердинер Никанор встретил его с встревоженным видом.

— Где, батюшка, изволили так долго пропадать?

— Разве не знаешь? — хмуро отозвался князь. — В гостях был у графа Салтыкова.

— Не сердись на меня, батюшка. Всю ночь глаз не сомкнул, тебя ожидаючи. В таком возрасте в голову уже всякие плохие мысли лезут.

— С какой стати на тебя сердиться? Если сержусь, то только на самого себя. Не надо было ездить в гости.

— Плохо угощали?

— Не в том дело… Впрочем, не твоего ума это дело. Лучше разбери постель да помоги раздеться.

Утром Репнин собрался ехать в контору по управлению имениями. В нём вновь проснулась идея заняться устранением препон, которые мешали крестьянам прибыльно вести свои хозяйства, получать больше всякой продукции, в том числе и такой, которую охотно покупают в заморских странах, и таким образом улучшить своё положение. Жизнь, которую вёл граф Салтыков, была не по нему. Многолюдные застолья, картёжные игры способны приносить только головные боли.

Приехав в контору, Репнин нашёл там писаря, изучающего какие-то инструкции, да хорошо одетого молодого чиновника, представившегося ревизором Зубовым.

— А где сам начальник? — поинтересовался Репнин.

— Скоро должен быть, — отвечал ревизор. — Обычно приходит в это самое время.

Ревизор показался Репнину человеком дельным, и он завёл с ним разговор о положении крестьян: что можно сделать, чтобы имения сделались доходными, а жизнь крестьян стала более сносной.

— Ничего не нужно делать, — неожиданно ответил на это ревизор. — Пусть всё идёт своим чередом. Ваши имения не лучше других, но и не хуже.

— Но довольствоваться тем, что есть, тоже нельзя. Вчера мне пришлось быть в имении графа Салтыкова, оно показалось мне достаточно богатым.

— Имеете в виду село Марфино.

— Да, Марфино.

— Согласен, Марфино действительно богатое село, но не думайте, что у графа все сёла такие.

— Не знаю, как выглядят у него другие селения, но судя по его расходам, они приносят ему немалые деньги.

— Я знаю графа Салтыкова, знаю, что он закатывает самые богатые пиры в Москве, и прочее, но знаю также, откуда он берёт на всё это деньги. Его главный управляющий рассказывал: желая получить деньги со стороны, он заложил уже все свои деревни, за исключением Марфина. Его долг казне превысил два миллиона рублей. Вот откуда берутся у него деньги на увеселения.

Репнин был поражён услышанным. Однако он не мог не верить служащему своей конторы: практикой получения займов из казны под залог своих деревень пользовались многие российские помещики.

Беседа с ревизором продолжалась уже около часа, а главный управитель всё ещё не появлялся. Репнину надоело ждать, и он решил вернуться домой. Уезжая, приказал ревизору передать своему начальнику, чтобы тот ждал его завтра в это же время.

…Репнину не пришлось ехать в контору вторично: начальник приехал к нему сам — в тот же день, правда, уже после обеда. Приехал не с пустыми руками, а с письменным отчётом о поступлении доходов за минувший год. Кроме того, он доставил ему кожаную сумку, в которой лежали 22 тысячи рублей серебром.

— Это — доходы, собранные с деревень? — спросил Репнин.

— Нет, ваше сиятельство, — отвечал тот, — эти деньги привезены управляющим польским имением, которое раньше принадлежало бунтовщику графу Огинскому, а потом, после того как те земли отошли к России, императором Павлом были пожалованы вашему сиятельству.

— В день коронации императора я получил на тех землях шесть тысяч крестьян. Не о них ли идёт речь?

— О них, ваше сиятельство. Упомянутые крестьяне пожалованы вам вместе с землями графа Огинского, участвовавшего в бунте, а после поражения бунтовщиков сбежавшего за границу.

Репнин вспомнил свою встречу с одним из пленённых мятежников в Вильно, назвавшимся графом Огинским. Не тому ли Огинскому раньше принадлежали земли и крестьяне, пожалованные ему, Репнину?..

— Управляющий имением, который доставил эти деньги, не собирается в скором времени ещё раз приехать в Москву? — спросил он.

— Такого разговора между нами не было, — отвечал начальник конторы, — но если пожелаете, могу написать ему письмо.

— Напишите: у меня есть до него важное дело.

Управляющий появился в Москве в конце лета. Репнину доложили о его приходе.

— Приведи его ко мне, — попросил князь камердинера, — да не уходи, когда я буду говорить с ним. Твоё присутствие желательно.

Управляющий оказался немолодым поляком.

— Правильно ли я понял, — обратился к нему Репнин на польском языке, — что вашим прежним хозяином был граф Огинский Михал Клеофас?

— Совершенно правильно, — подтвердил управляющий.

— Где сейчас граф?

— Живёт в Италии.

— Знает ли он, кому сейчас принадлежит его имение?

— Знает. В одном из своих писем граф сообщал, что имел удовольствие познакомиться с вами в Вильне.

— Помнится, он называл себя музыкантом.

— Граф сочиняет музыку, является популярным композитором.

Репнин посмотрел на скучающего камердинера и перешёл на русский язык.

— Узнаете ли вы сумку, что лежит на столике у стены? — спросил он управляющего.

— Я привёз в ней причитающиеся вам деньги.

— В ней как лежали, так и лежат 22 тысячи рублей, я не взял оттуда ни одной копейки, потому что считаю справедливым вернуть их настоящему хозяину. Когда я умру, — продолжал Репнин, — эти деньги должны быть переданы графу Огинскому. Кроме того, в этой сумке вы найдёте завещание, коим отказываю графу польское поместье, ранее ему принадлежавшее, а затем переданное мне во владение по указу императора Павла. Таким образом, после моей смерти граф Огинский снова станет хозяином прежних своих владений.

— Могу я сообщить о вашем решении графу?

— Конечно.

— Ваше благородство будет высоко оценено не только самим графом Огинским, но и всем польским народом.

На этом разговор прекратился. Попрощавшись, поляк ушёл. Репнин остался один. Он был доволен своим поступком.

2

Другим важным событием для Репнина явилось пребывание в гостях дочери Александры. Она прожила ровно две недели и за это время выложила все столичные новости, каковых набралось очень много. Ничего нового она не могла сказать только о муже. Сказала только, что он по-прежнему живёт в Италии, ждёт, когда прогонят с Мальты французов, чтобы стать там во главе военного гарнизона. А когда сие случится — одному Богу ведомо…

— А что говорят об этом при дворе?

— Ничего не говорят. Боятся говорить. Император день ото дня становится мнительнее. Всюду ему мерещатся враги, а врагам одна дорога — в Сибирь.

— А что известно о Безбородко?

— Безбородко тяжело болен. Сейчас всеми делами правит граф Ростопчин, назначенный первым министром или, как пишут в газетах, первоприсутствующим коллегии иностранных дел. Ростопчин да сам император, — уточнила Александра.

Об императоре Павле она говорила с нескрываемой антипатией. И на это у неё было достаточно оснований. Не только в Петербурге, но и здесь, в Москве, распространялись слухи, из которых складывался образ человека, всё более и более утопавшего в болоте собственных пороков. Круг людей, которым он мог доверять, постепенно сужался. Ему стало казаться, что даже сыновья недостаточно преданы ему, а императрица только и ждёт момента, чтобы завладеть троном вместо него. Придворная жизнь стала жизнью, полной страха и неуверенности: над каждым тяготела возможность быть высланным или подвергнуться оскорбительным выговорам в присутствии всего двора. Балы и празднества часто превращаются в опасную арену, где любой рискует потерять и положение и свободу. И не приведи Господь, ежели императору придёт мысль, что к даме, которую он отличает от прочих, кто-то относится недостаточно почтительно. Гневные решения возникали моментально и с той же быстротой приводились в исполнение.

Княгиня Александра хорошо знала не только жизнь двора, но имела также довольно ясное представление о событиях внутри страны и за её пределами. Репнина особенно удивила её осведомлённость о действиях объединённого русско-турецкого флота в Средиземном море. Возглавляемое знаменитым российским адмиралом Ушаковым, это соединение за короткий срок освободило от французов все Ионические острова и часть материковой Италии. Как княгиня могла судить по письмам мужа, присылаемым из Италии, Ушаков мог захватить и остров Мальту, но этому помешали отсутствие чётких инструкций из Петербурга и двусмысленная позиция командующего союзной английской эскадрой адмирала Нельсона, который вёл дело к тому, чтобы основную тяжесть сражения за остров взяли бы на себя русские, а дальнейшую судьбу острова решали бы англичане…

— А какое предвидится дальнейшее развитие событий — об этом князь ничего не пишет? — спросил Репнин.

— Он полагает, что император, видимо, уже раздумал брать Мальту, и Ушаков готовится к возвращению домой.

Слушая рассказ дочери о событиях в Средиземном море, Репнин вспомнил то время, когда Павел Первый лихорадочно создавал антифранцузскую коалицию в Европе. Ему, Репнину, участнику тех дипломатических миссий, ещё тогда было ясно, что всё это делалось как бы понарошку. Шумно начинать и не доводить дело до конца — таков был стиль деятельности нынешнего российского императора. Новое подтверждение тому — устроенные им военные действия как в Средиземном море, так и на севере Италии. Одержав ряд внушительных побед, Ушаков возвращается домой, так и не достигнув стратегической цели. То же самое можно сказать и про корпус полководца Суворова. На его счету тоже ряд побед, добытых в боях с французской армией, но, не поддержанный союзниками по коалиции, он вынужден в конце концов думать о спасении вверенного ему войска. По сути дела, в итоге двух этих походов Россия почти ничего не добилась. Франция как была, так и осталась несломленной.

— А что вы сами думаете обо всём этом? — вдруг спросила Александра отца, прерывая его размышления.

— Что я думаю? — встрепенулся отец. — Ничего особенного. Думаю, Павел снова перемешает карты, и может получиться так, что те, которые до сего дня называются противниками, станут нашими союзниками, а союзники нынешние превратятся в противников. Император непредсказуем, от него всего можно ожидать.

Двухнедельное пребывание дочери в Москве подействовало на Репнина словно целебный бальзам. Хвори отошли прочь, и он почувствовал себя так хорошо, что снова стал ездить по городу. Однажды ездил даже в подмосковное имение Воронцово, чтобы посмотреть, как там идут дела, и дать необходимые распоряжения относительно ремонта дома. Он решил будущее лето провести в имении и хотел, чтобы дом был более удобен для проживания.

Жизнь продолжалась, и одиночество уже не пугало старого фельдмаршала так, как прежде. Бог создал человека таким, что он способен привыкнуть ко всему.

3

Предположение Репнина, что Павел Первый способен своих союзников и врагов поменять местами, оказалось пророческим. Раздосадованный тем, что российские войска не достигли того, чего от них ожидали, император решился на тайные переговоры с первым консулом Французской республики, вероломно предав те страны, которые ещё недавно призывал идти войной на «узурпатора». В переориентации внешней политики немалая роль отводилась российскому посланнику в Берлине Колычеву. Посылая его с щекотливым заданием в Париж, Павел требовал напомнить Наполеону Бонапарту, что… «я предлагаю ему сколько угодно принижать Австрийский дом, будучи уверен, что от того зависит спокойствие остальной Европы». Помимо прочего, в высочайших инструкциях говорилось и об отношениях с Англией. Павел предоставлял Бонапарту свободу действий относительно торговли, полагаясь… «на его волю покончить с англичанами, как ему заблагорассудится, и тотчас по заключении мира пристать к морскому соглашению, состоявшемуся между северными Дворами». «Как скоро исполнены будут все те условия и состоится формальное между ними обязательство, — говорилось далее в инструкциях, — я признаю Францию республикою и готов сноситься с нею прямо обо всём, что будет нужно».

Поскольку переговоры велись тайным образом, Репнин о них, конечно же, ничего не знал. Перемены во внешней политике для него стали очевидными только после встречи с зятем Волконским, заезжавшим к нему по пути из Италии в Петербург.

Под южным солнцем князь заметно посмуглел, но в то же время и похудел сильно, имел усталый вид. Должно быть, сказалась дорога: долго пришлось ехать: сначала добирался до Вены, а оттуда — уже прямой дорогой в Москву.

— Да нет, дорога тут не при чём, — говорил он о своей усталости тестю. — Измучились, судьбы своей ожидаючи.

— Может быть, расскажете поподробней?

— Конечно, расскажу.

Рассказ князя Волконского оказался длинным и… удручающим. До наступления нынешнего года в планах взятия Мальты больших противоречий между союзниками не возникало. Все придерживались мнения, что остров надо брать совместными усилиями русской и английской эскадр. Но вот как-то адмиралу Ушакову доставили через Константинополь пакет, в котором он обнаружил высочайший рескрипт вместе с указом государственной Адмиралтейств-коллегии, которыми предписывалось отказаться от участия в военных действиях против Мальты и вернуться с эскадрой в черноморские порты.

Петербург обычно не посвящал военачальников, в том числе и Ушакова, в «карусель» внешней политики. Однако в данном случае было нетрудно догадаться, что в дружбе союзных государств возникли глубокие трещины. Впрочем, союзники всё ещё на что-то надеялись. В середине февраля Ушаков получил письмо от английского адмирала Кейта, в котором тот сожалел, что русская эскадра оставила берега Италии и отказалась от общих действий по овладению Мальтой. Адмирал надеялся, что скоро всё должно измениться и они вновь увидят друг друга в совместных действиях…

Английский адмирал как в воду глядел. Вскоре Ушаков получил через российского представителя в Палермо новое правительственное предписание: от отправки домой воздержаться, а, снявшись с якоря, снова плыть на Мальту для взятия сего острова вместе с англичанами.

Ушаков оказался в затруднительном положении. Он не мог теперь дать команду плыть домой, но в то же время не мог принять к исполнению предписание, подписанное правительственными чиновниками, поскольку к тому моменту ещё не был отменен государем его же рескрипт, коим эскадре повелевалось вернуться домой.

В неопределённости проходили дни, недели. Но вот из Петербурга поступил ещё один рескрипт. В этот раз Павел подтвердил то, о чём писали до него чиновники: Мальту брать… Было подтверждено также, что по согласию союзных Дворов князь Волконский должен остаться на освобождённом острове с русским гарнизоном в качестве коменданта. Итак, относительно представительства российских войск на Мальте была внесена полная ясность. Ушаков не нашёл в представленных ему документах лишь самой малости, а именно: чем кормить людей, которые будут сражаться за Мальту, а после овладения сим островом станут там гарнизоном? С кого ему, российскому адмиралу, требовать провианта?..

Но загвоздка была не только в провианте. Пока фельдъегерь добирался до Ушакова с государевым рескриптом, на театре войны произошли большие перемены. После ухода русских войск из Северной Италии французские войска вновь овладели этой территорией, наголову разбив австрийскую армию. Мало того, они повели наступление на юг, угрожая королевству обеих Сицилий. В этих условиях надо было уже думать не о Мальте, а о том, как остановить наступление противника.

Ушаков вновь обратился к представителю российского правительства Италинскому, в письме своём давая понять, что в данном случае план взятия Мальты теряет смысл. Он ждал совета: как быть. Но Италинский не ответил. И тогда Ушаков взял ответственность на себя: дал команду поднять паруса и повёл эскадру к родным берегам…

— А как же вы? — спросил зятя Репнин, выслушав его рассказ.

— Я остался ждать, что будет дальше, — отвечал князь и продолжал: — А дальше было то, что предвидел Ушаков, принимая решение об отплытии. Поступил новый рескрипт императора, по содержанию противоположный предыдущему. Государь уже не требовал взятия Мальты, а велел, погрузив войска на корабли, следовать в Чёрное море, что мы и сделали. Правда, сам я морем не поехал, а избрал для себя сухопутный маршрут. Было, конечно, рискованно, но, слава Богу, обошлось.

— И что намерены предпринять теперь? — спросил Репнин после того, как зять закончил свой рассказ.

— Доложу в Петербурге о своём прибытии, а там видно будет.

Князь Волконский прожил у тестя три дня. Репнин сам провожал его до станции. На обратном пути он заехал в Дворянское собрание, чтобы купить свежие газеты, которые иногда туда завозили. Газет в этот раз не было, зато он встретил там графа Салтыкова.

— Рад тебя видеть в добром здравии, — приветствовал друга Салтыков. — Тоже приехал за подробностями?

— Какими подробностями? — не понял Репнин.

— Как, разве не знаешь?! Император порвал отношения с Англией. Вот народ и всполошился: куда теперь хлеб везти продавать, да пеньку, да лес корабельный?..

«Началось!..» — с горечью подумал Репнин. Ему расхотелось задерживаться в Собрании. Воспользовавшись тем, что Салтыкова позвала к себе какая-то компания, он тихо вышел и поехал к себе домой.

4

С наступлением зимних холодов здоровье Репнина снова ухудшилось. Усилились головные боли, и он всё реже выходил за стены своего дома. Не тянуло его более в город: нечего там было делать. Новостей хороших в эти дни бывало мало, чаще всего приходилось слушать такие разговоры, от которых надолго портилось настроение.

Среди дворянства усиливалось недовольство императором. Ему всё ещё не могли простить разрыва отношений с Англией. Про то, что он наладил отношения с Францией, осуждающих разговоров не было. Но зачем ради этого надо было рвать связи со страной, торговля с которой давала России гораздо больше выгод, чем с Францией? В обмен на российское сырьё Англия снабжала Россию всевозможными мануфактурными изделиями, а также товарами из своих колоний. Но дело было не только в торговле. Шокировало само поведение императора. Ещё вчера он поносил Бонапарта самыми худыми словами, а теперь называл своим другом, тогда как прежние друзья сделались врагами. В дружбе с Бонапартом Павел дошёл до того, что согласился с его предложением организовать совместный поход в Индию.

Планом похода, разработанным французскими генералами, предусматривалось, что обе стороны выставят по 35 тысяч пехоты с полным комплектом лёгкой артиллерии. Французский корпус должен был пешим маршем дойти до Дуная, спуститься на речных судах до Чёрного моря, затем, пересев на русские корабли, доплыть да Таганрога, после чего, высадившись на берег, вновь маршем отправиться в Царицын на Волге. Здесь должны были ожидать русские суда. Погрузившись на них, французы намеревались далее следовать до Астрахани, соединиться там с русским корпусом и продолжить путь уже всей армадой по Каспийскому морю до Астрабада, где предполагалось учредить разного рода склады для снабжения объединённой армии.

После Астрабада армию ожидал новый пеший марш, на этот раз до самого Инда — главной реки Индии. Составители плана предполагали преодолеть это расстояние за 50 дней, а всего на весь поход требовалось не менее 130 дней.

План похода содержался в глубокой тайне. Но, как говорится, шила в мешке не утаишь. Бывший московский полицмейстер, а ныне князь, отец фаворитки и любовницы императора, его сиятельство Лопухин, желая похвастаться своей близостью к императору, который-де не скрывает от него никаких тайн, рассказал о существовании такого плана одному из друзей, тому захотелось похвалиться своей осведомлённостью перед другими приятелями, и пошло-поехало… Вскоре о тайном замысле Бонапарта и Павла стало известно всей Москве. Конечно, многие сведущие москвичи в реальность этого замысла не верили, но сам слух о том, что такой план существует, усилил неприязнь к императору. Хотя москвичи и боялись сказать лишнее, но по их настроению можно было понять, что они не стали бы противиться вступлению на престол другого Романова.

Неумелое ведение внешней политики российским двором сильно угнетало Репнина. Раньше, когда был жив Безбородко, в сношениях с другими странами из ряда вон выходящих ошибок всё же не допускалось, но Безбородко более нет, он умер, всеми делами стал вершить граф Ростопчин, на дипломатической тропе спотыкавшийся чуть ли не на каждом шагу, а поправлять его было некому. Разогнал всех умных людей Павел, а зря…

Репнину хотелось написать императору большое откровенное письмо, высказать ему своё понимание того, как должна проводиться внешняя политика при нынешних сложившихся условиях. Но письмо как-то не складывалось. Несколько раз садился он за письменный стол, но едва успевал написать строку, как в голове возникал пугающий шум, и он прекращал это занятие. Писать в таком состоянии было невозможно. Лечивший князя доктор говорил, что это у него от плохой проходимости крови в сосудах, и советовал поехать полечиться куда-нибудь в горы, но такое путешествие Репнин считал для себя слишком рискованным. Стоит ли куда-то гонять за здоровьем, когда тебе уже под семьдесят.

Между тем время шло, наступил новый 1801 год, первый год девятнадцатого века. По случаю этого события граф Салтыков прислал к Репнину своего дворецкого с приглашением приехать к нему на обед, чтобы в кругу друзей выпить за всё хорошее, что было в прошлом, помянуть тех, которых уже не стало на этом свете, поднять бокалы за ныне здравствующих. Репнин попросил дворецкого передать графу сердечную благодарность за приглашение, но от застолья отказался. Лечащий доктор приказал ему строго-настрого хмельного более не употреблять, и он довольствовался настоями осиновой коры, которые давал ему камердинер по ложке два раза в день. Бокал вина он позволил себе только в день приезда мужа дочери Прасковьи князя Фёдора Николаевича Голицына. Но выпил Репнин не от радости встречи, а в связи с известием о смерти императора, которое его сильно потрясло. Павел был убит заговорщиками.

Это случилось 11 марта. Около полуночи заговорщики подняли по тревоге гвардейские полки и двинули их к Михайловскому дворцу, где находился император. Впереди шли гвардейцы Семёновского полка. По составленному плану им надлежало занять внутренние коридоры и проходы дворца, что они и сделали без каких-либо помех. Затем был подан сигнал к вторжению во внутренние апартаменты дворца и в самый кабинет императора. Это сделал адъютант гренадерского батальона Преображенского полка. Вбежав в переднюю государева кабинета, где стоял караул, он закричал: «Пожар!», что было условным сигналом. В тот же миг главные заговорщики, числом до 180 человек, ворвались в помещения и стали заменять часовых своими людьми. Два камер-гусара, стоявших у дверей государева кабинета, попытались оказать сопротивление, но один из них был тотчас убит, а другой серьёзно ранен.

Первая дверь, ведущая в спальню императора, оказалась незапертой. Заговорщики сначала подумали, что Павел успел скрыться по внутренней лестнице, но тут они обнаружили, что вторая дверь заперта изнутри. А это могло говорить только об одном: Павел всё ещё находится в своей спальне. Взломав дверь, заговорщики ворвались в помещение, но там никого не оказалось. Пошарили по всем углам — будто в воздухе растворился. Пока гадали, куда мог деваться император, в спальню вошёл генерал Бенигсен. Генерал оказался сообразительнее своих товарищей: заглянув за экран камина, он увидел там того, кого до сей минуты так тщательно искали.

— Вот он, берите его.

Павла тотчас вытащили из его укрытия и поставили перед князем Платоном Зубовым, являвшимся одним из главных участников заговора.

— Что вам всем от меня нужно? — спросил император, с трудом сохраняя спокойствие.

В ответ Зубов, чётко выговаривая каждое слово, сказал, что деспотизм его величества сделался настолько тяжёлым для страны, что они пришли требовать его отречения от престола.

В ответ Павел стал оправдывать принимаемые им решения и весь образ своего поведения. Чем больше он говорил, тем нервнее становилась его речь, а потом он стал попросту кричать, словно желал этим принудить взбунтовавшихся подданных к прежнему повиновению. Шталмейстер граф Николай Зубов, перед началом переворота выпивший шампанского больше, чем другие заговорщики, не стерпел такого поведения и, сжимая в руке массивную золотую табакерку, ударил Павла по голове с такой силой, что тот, лишившись чувств, упал на пол. Камергер шталмейстера, в свою очередь, вскочил с ногами на живот императора, дабы выдавить из него таким образом «дух»… Жестокую казнь Павла довёл до конца один из офицеров Измайловского полка. Сняв шарф, висевший над кроватью, он обвил им шею императора и затягивал концы до тех пор, пока всем не стало ясно, что дело сделано…

Выслушав рассказ зятя, Репнин долго молчал. По тому, с каким оживлением тот рассказывал историю заговора, кончившегося смертью, Репнин понял, что он с одобрением относится к случившемуся. Но сам князь одобрить этого не мог. Да, он имел много причин быть недовольным Павлом Первым. У императора было много недостатков, унаследованных им от своего родителя, закончившего своё царствование почти таким же образом. И всё же… Репнин не признавал подобные насильственные методы смены власти.

— Кто же теперь будет царствовать? — заговорил он наконец.

— Согласно закону о престолонаследии императором провозглашён старший сын покойного государя Александр. Он, как говорят, называл себя вашим учеником.

Репнин едва заметно усмехнулся. Когда-то Павел, ещё будучи великим князем, действительно хотел, чтобы Репнин стал наставником его детей, но не получил согласия фельдмаршала. Общение с детьми, главным образом с Александром, ограничилось несколькими занятиями по общей истории и дипломатии, проведёнными как бы между делом.

— Государь питает к вам большое уважение, — продолжал зять. — Он будет рад, если вы пожелаете вернуться в Петербург, чтобы быть у двора на виду и своими мудрыми советами помогать ему управлять империей.

— Это он сам вам сказал?

— Нет, мне это сказал граф Николай Зубов, а он довольно близок к императору.

Репнин горестно вздохнул:

— Нет, дорогой мой, старым клячам не след впрягаться в карету. Можете сказать вашему Зубову, что из Москвы я ни на шаг. Сам себе сие место избрал. Здесь и смерть свою ждать буду.

Зять переубеждать его не стал. Просил только, чтобы берег себя и поменьше думал о смерти. А перед самым отъездом в Петербург пообещал в мае приехать в гости всей семьёй. Репнин в ответ благодарно кивал головой, хотя и понимал, что это всего лишь слова утешения: молодому князю захочется усердием на службе обратить на себя внимание нового императора, и ему будет не до отпусков и увеселительных поездок.

После князя Голицына старого фельдмаршала никто более не навещал. Он умер в своём московском доме 12 мая 1801 года. В похоронах приняли участие почти все его близкие.

Погребение состоялось в Донском монастыре.