Фельетоны

Запасной инстинкт

Владимир Владимирович (не Путин — Маяковский) весьма и весьма долгое время был беспросветно ясен. И лишь незадолго до собственного застреления позиции свои решительно пересмотрел и написал пронзительные строки:

Чтобы избежать собственноручного застреления (хотя беспросветная неясность повышает шансы застреления тебя другими людьми, что мне уже было явлено) — я смолоду был соткан из неясностей и заблуждений. Так, например, я считал и считаю, что правда — антропоморфична. То есть — создана по образу и подобию человеческому. У правды, как анатомически у человека, есть голова, торс, ноги и прочее. Правд много. Есть правды конфессиональные, национальные, отраслевые. Например, у чекистской правды — длинные руки. А чтобы умерить их длину — у населения руки коротки.

Антитеза правды, ложь — тоже антропоморфна. И недаром средь российских изустных мудростей есть такая: "У лжи — короткие ноги" Короткие, но очень выносливые, устойчивые и большеразмерные. Коммунистическая нога была обута в сапог семидесятого размера — по числу лет вышагивания поперек страны и человеческих судеб.

В соответствии с антропоморфностью — я всю жизнь старался заглядывать правде в глаза, упуская из вида остальное. Но, спохватившись, теперь затеял заглянуть отечественной правде в прямую кишку, обследовать российское заднепроходное отверстие и тот не всегда четко срабатывающий запирающий механизм, который называется сфинктер.

Теперь — о терминологии и национальных привязках.

Я со всей ответственностью могу заявить, что слух лесного индейца-тлинкита многожды обостренней, чем слух русского человека.

Обоняние нашего эвенка категорически острее, чем обоняние усредненного славянина.

Отбросим рассуждения об утонченных сомелье и дегустаторах: вкусовые ощущения рядового француза богаче вкусовых ощущений множественных русских, загубивших вкусовые пупырышки своих языков употреблением паленой осетинской водки, ликера-шасси, антиобледенителей, гомыры и ниитхинола (синюхи, жидкости для помыва окон).

Со всей категоричностью напишем, что мозг русского человека в области мухлежки и воровитости куда изощренней мозга датчанина или новозеландца.

А уж задний проход русского человека…

Но тут — стоп и чур-чур меня.

Миру ведомы тьмы национальных метаморфоз. Например, мой папа, конечно же, вредитель в области судостроения и судовождения и зять крупнейшего расстрелянного врага народа — после длительного сидения в тюрьме из евреев стал бульбашом, беларусом.

Например, при нападении крестьян на теплушечный поезд с беженцами — вооруженные крестьяне нервно грабят выброшенных из теплушек людей, и один, уперев дуло короткого кавалерийского карабина в спину обыскиваемого парня по имени Исаак Бабель, отвечает другому, спрашивающему, русский обыскивается или как:

— Русский, русский, хучь в раббины отдавай.

А в опере Гулак-Артемовского "Запорожец за Дунаем" основополагающий персонаж поёт: "Теперь я турок, не казак!".

А замечательная наша балерина, татарка Лайла Арифулина выходит замуж за поляка Гжиба и уезжает на ПМЖ в Польшу. Где её свекровь стыдит внука Болека: стыд-позор, валяешься в постели, хотя всей семьей пора отправляться в костёл! На что хитрован Болек, который пригрелся под одеялом и вылезать не намерен, отвечает бабушке:

— Я сегодня не иду в костёл. Я сегодня татарин.

Противу этого журналист А. Минкин (вообще-то как и я — еврей, "хучь в раббины отдавай") страстно вещает на радиоволнах: я — русский, неимоверно русский! И нет никакой российской литературы, есть только русская. А гнусное определение "россиянин" придумал ЕБН, Ельцин.

Да, взаправду нет никакой российской литературы и есть только русский язык, из которого Минкин владеет пятком тысяч слов, хотя в языке этом слов — за полтораста тысяч, и почему-то две пятых из них — тюркские и западноевропейские. А уж что до ЕБН, умевшего безошибочно отличать разве что водку от коньяка, теннисный мяч от футбольного а в самом себе — беззаветного коммуниста от беззаветного беспартийного — оплюем его за придуманного "россиянина".

(Хотя за прорву лет до ЕБН мои предки считали себя до мозга костей россиянами, хотя и еврейских корней. Точно как люди сотен национальностей, обретших родину в США, говорят о себе: я — американец. И только потом — арабских, индийских, китайских, японских, масайских и еще ста кровей.)

Сейчас в нововозникшем ведомстве, уже и при неких экспертах, засели орды службистов гэбистских кровей. И эти сумрачные люди директивно вникают: а не несет ли книга, фильм, стихотворение да и всякая публикация примет, рождающих межнациональную рознь?

Нет, сумрачные люди, это эссе не уничижает русский задний проход относительно, допустим, калмыкского или нганасанского. Речь здесь пойдет о прямой кишке россиянина, и уж она…

Ничтожна эта Америка, где под нижнюю губу какой-то оклахомский отчаюга приживляет пчелиную матку, а на эту матку, в виде бороды, налепляется пчелиный рой весом в 1,4 кг. И вся Америка ликует: вот это мы!

Но может ли кто в Америке противостоять задним проходам наших армейских сверхсрочников и прапорщиков? Служивал я когда-то рядовым шоферюгой (произнесите-ка это с одно дыхания. Не произнесете!) в Прикарпатского военного округа Тысяча сто шестьдесят четвертом, корпусном, гвардейском, артиллерийском, пушечно-гаубичном, механизированном, кадрированном, трижды Краснознаменном, орденов Суворова и Богдана Хмельницкого полку. Так прапорщик подразделения тяги Кондратьев, без всякого вставления в задний проход фильер, какими пользуются кондитеры для украсивления тортов кремами, на пленэре, на свежем воздухе, на песочке, без спешки — умел выкакивать Карла Маркса! И не в профиль, что доступно бы многим россиянам, а в фас! И не плоскостно, а горельефом! При полном обрамлении черепа шевелюрой, разве что иногда не хватало материала на полноразмерную бороду.

…А в городе Одесса в послереволюционные годы жили два изумительных человека, неразливанные друзья. Оба они были архитекторами. Одного, грека, звали Вадим Компиони. Другого, еврея — Яков Огоновский. Ну, и, конечно, в тридцатые годы они почувствовали к себе недружелюбие со стороны чекистов. (Они, чекисты, не отличались любовью даже к себе самим, но к архитекторам по каким-то причинам — особенно.) Ввиду чего из самосохранения дунули друзья на Дальний Восток. Где грек стал главным архитектором города Хабаровска, а еврей — главным архитектором Хабаровского края. Но и там почувствовали архитекторы недружелюбие со стороны чекистов. Однако, люди дерзкие и развеселые, люди нестандартных решений, плечо к плечу пришли архитекторы к самому наместнику И. В. Сталина по Дальнему Востоку, к грозному товарищу Гоглидзе. (Ну, вроде тех наместников президента, которых учредил в России Путин.) И сказали:

— Нам хотелось бы работать для родины с полной отдачей сил, тогда как за нами осуществляется нервирующая слежка…

И товарищ Гоглидзе, выйдя из-за стола, отечески обнял архитекторов за плечи и сказал:

— Идите, товарищи, я распоряжусь. Идите и плодотворно работайте, не беспокойтесь. Когда будет нужно — мы за вами придем.

И надо же — так и не пришли. А Огоновский в войну главным инженером возглавлял то самое, что описал прозаик Ажаев в романе "Далеко от Москвы". Правда, в романе у прозаика грандиозную дальневосточную стройку осуществляли некие комсомольцы, хотя на самом деле там сложили головы тысячи дальстроевских ЗК. И Огоновский, как главный инженер не подлежащий досмотрам и шмонам, выносил на волю кипы писем заключенных, адресованных Иосифу Сталину: прошу отправить меня на фронт. Но был в этом изобличен и строго предупрежден.

А в шестидесятые годы этот удивительный, необычайной душевной красоты человек сказал мне в Хабаровске:

— Слушайте, я прожил на свете больше, чем две субботы, но кое-чего взять в толк не могу. Это новые, ваши времена, и вот пойдемте-ка…

Тогда он привел меня в парк на улице Ким Ю-Чена, где стоял самолет "Дуглас", для российской гордости именуемый, конечно, "ЛИ-2" Сама Плисецкая или же Уланова на пуантах, не измаравшись, не прошли бы к пилотской кабине, так многослойно аэроплан был засран внутри. Но мы всё равно достигли кабины, где краевой архитектор включил карманный фонарь. Здесь глубокая ниша была в приборной доске, и в самом дальнем конце ниши покоилась коническая куча человечьего кала. — Скажите, — спросил меня многомудрый и всего-то в жизни повидавший зодчий, — скажите, как человек умудрился сделать это? Ведь, учитывая анатомическое строение хомо сапиенс (человек прямоходящий), даже хомо хабилис (человек разумный) — осуществить это технологически невозможно!

— Знаете, — сказал я, — вы же читывали самиздатский роман "Мастер и Маргарита" Булгакова? Так вот в сцене, где описывается дьявольский воробушек, нагадивший профессору в чернильницу, Булгаков вставляет авторское: "Я не шучу!". Я точно так же не шучу: в своих перемещениях по СССР мне встречался почтовый ящик, в щель которого ухитрился насрать человек. Дорогой Яков Санельевич — это менталитет хомо советикус! И вы знаете не хуже меня, что СССР обосран кругом. Возможно, данного продукта нет только в кремлевских звездах и механизме часов Спасской башни. Исследуя вопрос "Россиянин и прямая кишка" — я влезал в молоток известной мухинской скульптуры "Рабочий и колхозница". И, конечно, не колхозница в молоток рабочего навалила известного продукта — что аж по щиколотку. Дорогой Яков Санельевич, я прошёл вдоль и поперек весь Советский Союз, в результате чего родилось стихотворение:

Но то, что вы явили мне в самолете "ЛИ-2" — феноменально и объяснения найти не может. Разве что — у кого-то из советских людей развились телескопические задние проходы, на манер яйцекладов у австраложивущих животных утконоса и ехидны.

…Царствие ему небесное, его уже нету в живых, великого детского врача и моего тестя Владимира Ильича Фрейдкова, любимого ученика академика Сперанского и профессора Цукер. Что вам сказать, дорогие читатели, об этом Айболите? Даже через множество лет после его кончины раздавались звонки в Центральном институте усовершенствования врачей: можно ли к телефону сверхсрочно профессора Фрейдкова? Умер? То есть как это — умер?

И стояло за этим: да какое же право он имел умереть, когда в стране еще столько детей с тяжелейшими мозговыми травмами?

Совсем молоденьким Фрейдков добровольцем ушел на фронт, а в самом конце войны претерпел жесточайшую контузию. Больше года будущий корифей детской неврологии провел в госпиталях. И таинственные метаморфозы претерпел его мозг в результате контузии. Нет. решительно не помнил доктор детей по симптоматике их заболеваний, а помнил только по месту жительства во многих городах страны, которые знал лучше тамошних таксистов. И, допустим, родители обездвиженного ребенка оповещали в трубку:

— Ну, мы те, Владимир Ильич, Савельевы, мальчик Вова, аутизм. Упал с грибка в песочнице. У него ангиома над левым виском, ну, как у Горбачева М.С…

— Нет-нет-нет, — говорил профессор. — Вы где живете?

— На Болотниковской. Девятиэтажка такая, второй подъезд. Тут мясной магазин примыкает…

— А-а, это над вашим подъездом на стене написано: "Марш вперед, труба зовет, эх, черные гусары, спасай Россию, бей жидов, они все комиссары"? А на лестнице, четвертая ступенька ко второму этажу, нагажено не менее как взрослым мужчиной?

— Ой, Владимир Ильич — точно! Только на стене про жидов ЖЭК запескоструил, а нагажено теперь на шестой ступеньке к третьему этажу. Нам убрать или оставить как ориентир?

Ах, сколь часто при большевизме ориентиром нам служило (да бессчетно служит и теперь!) чье-либо безымянное говно!

Так вот. Уже в агонии, но ещё не провидя столь мгновенного обрушения коммунизма — в самом центре Москвы, на траверсе знаменитого чучелоида Церетели, Совет министров СССР в бывшем княжеском особняке с колоннами, при саде за чугунным забором — обустроил свой помпезный гостевой дом. Но в одночасье отбросил копыта СССР, и ещё в некоторой растерянности от того, чтобы провозгласить: "Всё лучшее — Дерипаске!", страна провозгласила: "Всё лучшее — детям!". Так гостевой дом Совета министров сделался блистательной неврологической клиникой, подразделением знаменитой Морозовской больницы, выстроенной старопрежним благотворителем Морозовым. (Ах, отмечены ли будут нынешние времена хотя бы новопостроенной гуманной психушкой, названной по имени благотворителя Потанина? Ведь весьма скоро в России чокнутся очень многие! Или, допустим, возведется ли противотуберкулезный диспансер Фридманарий, Мордашевский или Вексельберговка?)

Да, граждане, ещё недавно были у нас неоплевываемые святыни. В виде, допустим, московского метро. При входе в которое от храмовой чистоты, благолепия и температуры комфорта умягчались нравами затурканные московские обитатели и гости столицы. Не харкали, не мусорили и не превращали подземку в отхожее место.

И — баста. Отошло! Бренча, катаются по полу вагонов пустые пивные банки, шкалики, а кое-где вообще припахивает уриной. А стены и стекла облеплены рекламами ясновидиц, ворожей, абортариев и нанимателей на более чем подозрительные работы.

Но феноменальный-то неврологический центр Морозовской больницы, куда родители приводят дитя для излечения от эпилепсии и черепных травм — уж там — то сохранилась тишь, гладь и Божья благодать? Там, где на собеседования с родителями и обследование дитяти, в отличие от районки, где тебя приветят йодком и ебком — отводится по сорок минут, а то и по часу — неуж?

Да, даже там. Да ведь при общей запущенности и загаженности в стране просто бесят родителей юных пациентов здешние нафабренные паркеты, и просто подмывает обезобразить их разбрасыванием отходивших свой срок памперсов. А разве могут не вызывать гнева бронзовые ручки на дубовых филенчатых дверях? Свинтить надлежит такие ручки, срезать бисерные люстретки, унести для дома, для семьи компакты из унитазных бачков. А поскольку в негодность приведены унитазы — в крайнем изумлении стоит на внутренней мраморной лестнице главврач Евгений В. Кессель. И двойственные чувства обуревают его. С одной стороны — гордость. Ну, скажите, какой, допустим, бельгиец на лестнице, где каждые пятнадцать секунд кто-либо поднимается либо спускается, мог бы так молниеносно насрать? С другой же стороны — что за скоты и зверье обитают в нашей стране во облике людей?

Двойственные чувства переполняют также и автора этих строк. С одной стороны — сколь же славен человеческий гений, давший нам палитру экстра-красок в аэрозольных баллончиках, перманентные фломастерные маркеры с совершенно водостойкой и несмываемой тушью.

С другой же стороны — приходишь в ужас от граффити, которые расцвечивают стены домов в российских мегаполисах, изукрашивают опоры мостов и ограждения в полосе отчуждения подмосковных электричек. И медицинский персонал главврача Кесселя на кафеле над разоренным унитазом только сводными усилиями исхитряется свести фломастерную текстуру:

Что говорить: дельные иноземцы изобрели бидэ и унитаз. Михаил Булгаков писал, то разруха начинается как раз тогда, когда начинают мочиться мимо этих приспособлений. Возможно, воспомоществование опять придет к нам с Запада, где изобретут и продадут России по гуманитарным ценам портативные снайперские прицелы для оснащения ими пенисов и анусов россиян И никакие СМИ не вспискнут даже по поводу российского преклонения перед Западом, за что еще в недалекие прошлые годы можно было схлопотать срок. Теперь такие времена, что обнародуются даже обелительные параллели с буржуем. И если Д. Медведев заполошно и первей всего удлиняет сроки президентства и депутатства — то немедля раздаются массовые визги, что — наконец-то, и действия Медведева — это всего лишь наша осмысленная и здоровая тяга к европеизму. И уж теперь заживём мы не хуже Финляндии, где тоже шестлетние президентские сроки!

Опять же: они, на Западе, зашторивают сетками с внешней стороны любые стройки и реставрации, чтобы пыль и труха от них не клубились в округе? И мы стали зашторивать. К тому же за сеткой не видно, сколько таджиков или турок, угнетая общественные эстетические чувства и засоряя отделившимися конечностями наши пространства, ляпнулось с верхотуры. (Интересный феномен: гастарбайтеров из сербов или финнов падает много меньше.)

Буржуи, когда возят стройматериалы или строймусор, накрывают кузова грузовиков брезентами, чтобы экологию не поганить? И мы стали вослед им накрывать.

А что, во всех городах наших, чуть отбреди от центра — сразу несусветный срач и разруха? Куда же в России без этого! Но побывайте в хваленом Париже — там такого хлебнете! А в Неаполь лучше и не соваться: там мусорными делами ведает мафия, из-за чего улицы по второй этаж завалены протухшей заразой.

И сердце оттаивает: нет, мы не всегда безобразней и загаженней всех! Да, понятно, мусорные дела в России крышуют тоже не девочки из кордебалета Большого театра или действительные члены Академии наук России — но наши засёры хоть и массовы, но начинаются с подвалов и цоколей и всегда не выше первого этажа!

Опять же, поведенческая культура при суверенной демократии и вертикали власти всё же вживается в массы. Хотя бы: намедни в Твери состоялось массовое перетягивание каната между студентами вузов с одной стороны и студентами техникумов с другой. Не только элегантные канаты были выданы для этого массам молодежи, но и сотни белоснежных нитяных перчаток. И разве не обнадеживает это в возрастании культуры — всего лишь центр Твери был угажен выброшенными перчатками, но никак не улицы Магадана или Кисловодска.

Однако, всё ещё страшной бедой России остаются окна её домостроений, что особо опасно при точечных застройках и росте высотности зданий. И, что печально — бытовая культура граждан нисколь не зависит у нас от благосостояния и обеспеченности россиян. У подъездов соседнего дома паркуются во множестве "лексусы", представительские "инфинити" и "кадиллаки", но последний дворник из татар, которые истово и кропотливо осуществляли дворничество в Москве — был сражен наповал выброшенной из чьего-то окна банкой с забродившими от прокислости шампиньонами. Поэтому можно понять татар, массово бежавших из опасной профессии, переуступивших вакансии прихлынувшим в Москву самопожертвенным таджикам.

И забубённый московский таксист отказался везти меня мимо гостиницы "Горняк", потому что из окон гостиницы систематически выбрасываются не всегда вставшие колом от невыстиранности носки, а предметы куда тяжелее, и однажды был выброшен на улицу даже диван, и даже со спящим на нём горняком.

А сколько младенцев России, выкаченных опрометчивыми мамами в колясочках на балкон, сгорело заживо в колясочках от незагашенных сигаретных чинариков, выброшенных из окон и форточек вышерасположенных этажей!

И среди десятков тысяч гектаров запакощенных пикниками рощ и лесов, среди выгоревших от того же самого грандиозных лесмассивов, над водами стоящими и текущими, раскрашенными от загаженности в такие цвета, что немыслимы и на палитрах Шилова и Глазунова — мыкается в прострации государственный человек О. Митволь. Да, в один момент бросил он на лопатки, спасая от загаженности Сахалин, гигантскую "Бритиш Петролеум" — но вот Пугачёва, вылезшая своим дворцом в водоохранную зону — Митволю не по зубам. Так что даже как гигиеническую прокладку для своих панталон не употребит Пугачёва Митволя.

И другой государственный человек, недавно возглавивший свежеобразованное министерство со сложносочиненным названием (что-то насчет спорта, молодежной политики и полового созревания сташеклассниц) — пока в полном неведении, с чего ему подступиться к наращиванию культуры в области спортмероприятий, чтобы не прерывались матчи от преисподненской задымленности при сожжении болельщиками фальшфееров и петард, чтобы не проламывали головы судьям и игрокам выброшенными на поля и на лед предметами.

И этому человеку, чья фамилия Мутко и лицо выделяется честностью и одухотворенностью даже среди лиц всех прочих министров (исключая, естественно, лицо возглавителя всех министров Путина) посоветовать надо вот что:

Для устыжения миллионных масс хотя бы молодежных вандалов и засирателей страны — учредить Музей Стыда.

Теперь, конечно, кризис и с бюджетными средствами туго. Но деньги можно найти, отказавшись от покупки за тридцать миллионов евро какого-нибудь уникального португальца для какого-нибудь именитого футбольного клуба. Португалец, конечно, очень небывал и штучен, поскольку у него обе ноги — левые, но поведенческая культура в России…

И в Музее Стыда поместить вороха билетиков и программок, выбрасываемых где попало. Остовы ни в чем не повинных автомобилей, сожженных в экстазе болельщиками и фанатами. Курганы оторванных капюшонов, пуговиц, хлястиков и клочья бейсболок, клубный шарф болельщика "Локомотива", которым были удавлены два тиффози ЦСКА, россыпи выбитых зубов, как молочных, так и коренных. А в банках с формалином — откушенные уши, носы и даже несколько оторванных мошонок. Представить также пирамиды шкаликов и банок (отнюдь не из-под йогурта "Данон"), найденные на площадках и стадионах после спортивных баталий и выступлений вихлястой и визгливой саранчи. которую у нас титулуют рок-звездами. И, конечно, должна быть экспонирована продукция, выпускаемая заводами человеколюбивой жены московского мэра Батуриной, именно же — пластиковые сиденья для всяческих залов и стадионов. Сиденьем таким динамовский фанат может долбануть по башке спартаковского, и осколки разбившегося сиденья запакощивают всё по большому радиусу — но не разрушая в мозгу оппонента тех участков и центров, которые ориентируют шарахнутого голосовать только за "Единую Россию".

И в этом же всероссийском Музее Стыда надлежит экспонировать диараму кладбищ страны. Ну, понятно, Иммануил Кант — он немецкий, он не наш человек, он вне нашего — "любовь к отеческимс гробам". Так что в давние годы не вызвало у меня гражданского возмущения намалеванное российским квачом на могильной плите немца:

Но ныне тысячи наших погостов, припорошенные презервативами, превращены в оскверненные места соитий. И, понятно, не вызывает особенной ярости и гражданского отторжения, когда самец, допустим, Свиридов, осуществив половой акт с марухой Кутеповой в оградке ухоженной могилы Исаака Шмоэлевича Левинсона или Зинэтулы Гайнановича Бекмурзаева — выражает свою национальную и конфессиональную к ним неприязнь учинением на надгробии кучи. Если бы! Но гражданин Свиридов гадит уже и на могильную плиту соплеменника и славянского единоверца профессора металлургии Орлова!

Здесь, сограждане, беда, видимо, в том. что в России исстари водилось чрезмерно много Владимиров, причем все они были отчаянными говорунами. (В нашем конкретном случае речь, понятно, не идет о Владимире Ленине и Владимире Путине.) Нет, речь у нас о каком-то их давнишнем руководящем предшественнике, то ли он Владимир-Красное Солнышко, то ли Владимир-Хмурое Утречко. Который возьми да и брякни, впоследствии вошедшее во все анналы:

Святая простота — если бы только пити. Тогда как непреходящее веселие Руси по сию пору есть пити, красти и, к сожалению, на необъятных просторах, причем не только России — срасти.