Феодора. Циркачка на троне

Глава 7 НАСЛЕДСТВО ФЕОДОРЫ

В Италии произошла необъяснимая перемена. Гонцы на судах уже не приносили из Равенны вестей о победе. Советникам во дворце казалось, что Белизарий утратил секрет своих побед. Весной 545 года он написал Юстиниану:

«Мы прибыли в Италию, могущественнейший из императоров, без солдат, лошадей, оружия и денег. Всё это необходимо, чтобы вести войну.

Хотя мы прочесали Трас и Иллирикум в поисках солдат, нам удалось собрать лишь жалкую горстку добровольцев, необученных и без оружия. Жители Италии угнетены множественными поражениями. Что касается источников доходов, то ими уже завладели враги. Наши люди, которым не платят, отказываются подчиняться приказам, наши долги отняли у нас право командовать войсками. Тебе следует знать, мой господин, что многие солдаты перешли на сторону врага.

Если ты хотел только отправить Белизария в Италию, то это тебе удалось, поскольку я здесь. Если же ты желаешь победить в этой войне, то должен прислать нам значительные подкрепления.

Командующий никуда не годится без своих солдат. Больше всего мне нужен мой полк меченосцев и воинов, чтобы прийти на подмогу огромной силе гуннов и других варваров, которым необходимо немедленно заплатить».

Белизарий не изменился. Его послание Юстиниану носило отпечаток прежней иронии и насмешливых вопросов. Но новый констебль не получил той помощи, которая была некогда отправлена командующему военными силами в Риме. Не хватало людей. Нарсес совершил поездку на север, стремясь набрать добровольцев среди герулов. Но в то же самое время с посланником Белизария случилось нечто странное.

Посланник Иоанн, племянник Виталиана, был торжественно принят Феодорой и её прислужницами. Иоанн, упрямый и не склонный повиноваться приказам Белизария, имел недостаток совершать ошибки из лучших побуждений. Он рассказал настойчивой Феодоре о положении дел в Италии. Польщённый таким великолепным приёмом в зале дворца Дафны, он задержался в столице. Тщеславный Иоанн хотел упрочить своё положение в обществе, женившись на дочери Германия, кузена императора, — девушке молодой и привлекательной. Но помолвка ещё не состоялась, поскольку дом Германия, смелого и не слишком далёкого патриция, находился в немилости у императрицы. Когда Иоанн Каппадокийский и Белизарий оказались вне поля зрения, Германий стал самым известным человеком в Константинополе.

Феодора противилась этому браку, но Юстиниан дал своё согласие. Иоанн вернулся в Равенну без нового подкрепления, которого требовал Белизарий, но с новым чувством собственной значимости, потому что породнился с самим римским императором.

Несмотря на угрозу в лице Феодоры, Иоанн начал выступать против планов Белизария и со своим полком отправился сухопутным маршрутом, не оказав помощи констеблю.

Горечь, словно язва, разъедала римское командование: укрепившийся в Риме командир Бесса продавал населению конфискованное зерно; солдаты, которым не платили, перешли на сторону готов, обещавших им деньги.

Всему виной был Тотила. Этот новый вождь варваров действовал с большей человечностью и набожностью, чем римляне. Благородный и красивый Тотила уверил свой народ, что они почти проиграли войну из-за своих злых дел в прошлом, а теперь, когда им уже нечего терять, он призвал всех выполнять заветы Господа и сражаться. Вождь не ошибся, начав войну в духе римлян, то есть используя метод осады и защиты, он сдерживал свои всё растущие орды воинов на конях, и римляне уже не могли в открытую выступать против мечей германских всадников.

Молитвы и гуманность Тотилы завоевали много изнурённых войной жителей Италии. Неаполитанцы подчинились отеческой доброй воле вождя, когда он с уважением предложил им пищу и вино; жёны римских сенаторов, захваченные у Кум, восхищались грубоватой вежливостью победоносного гота, который защитил их от грабежа и насилия. Сенаторам, всё ещё остававшимся в Риме, готский вождь написал письмо с вопросом, почему они отступились от готов и объединённой Италии по команде грека-крестьянина. Он спрашивал: разве им лучше жилось при Юстиниане, чем при Теодорихе Великом или царственной Амаласунте? На римских улицах появились плакаты Тотилы с другими вопросами. Как гражданам нравятся поборы Александра по прозванию Ножницы? Как долго собираются они мирится со спекуляцией кукурузой, которую ведёт наёмный командующий Бесса?

Несомненно, Тотила хитроумно играл на человеческих желаниях. Однако в битве он мог быть очень свирепым. Проходя по дороге Кассино, он поднялся на холм и пал на колени перед святым Бенедиктом, смиренно прося о помощи. Вождь варваров в самом расцвете сил стоял на коленях перед немощным, почти умирающим святым. «Ты сотворил много зла, — сказал Бенедикт, — и творишь его теперь. С этой минуты воздерживайся от неправедных дел». Ещё он сказал: «Ты перейдёшь море и достигнешь Рима. Девять лет ты будешь править и умрёшь на десятый год».

После этого Тотила решил попытаться заключить мир.

В послании Юстиниану он заявил, что завоевал Италию, но будет править ею только как великий Теодорих, в качестве вицероя императора. Юстиниан не ответил на это предложение.

Отказ императора положил конец попыткам установить мир в Италии. Очевидно, готы, негодующие по поводу предательства Белизарием Витигиса и старой армии в Равенне, остались перед выбором: полная победа или уничтожение. Оставив открытыми пригороды Рима, они загнали оставшихся римских командующих в сильно укреплённые северные города. За их стенами командующие Константинополя вели себя как феодальные правители местного населения, забирая себе все имеющиеся деньги и платя своим солдатам гроши.

Все, кроме Белизария. Приведя свою главную армию к Адриатическому морю, он посадил её на корабли, гребные баржи, галеры и купеческие суда и начал освобождать порты, вроде Отранто (Гидрантум). Только на воде он мог защитить свою армию от готских всадников.

Война превратилась в дуэль между терпимым варваром-христианином и цивилизованным солдатом, который мог рассчитывать только на свою изобретательность и верно исполнять приказы больного императора в Константинополе. Чтобы это сделать, Белизарий должен был освободить Рим, чьи защитники уже начинали страдать от голода из-за осады готов и набегов Бессы на последние запасы кукурузы. Оставшееся население уходило из города, и большая часть была поймана или убита готами.

Прилагая все усилия, Белизарий занялся доставкой продовольствия в отчаявшийся город, куда можно было попасть лишь по узкому извилистому Тибру.

Собрав запасы зерна на Сицилии, Белизарий встретил свои суда в порту в устье Тибра и выработал маршрут подвоза продовольствия к Риму. Он знал реку по своему прошлому опыту, его шпионы подробно доложили ему о защитных сооружениях (довольно удачной имитации речной плотины), выстроенных Тотилой в верхнем течении Тибра. Следовало только уничтожить этот барьер, не рискуя малыми силами на берегу. Солдаты Белизария в прежние времена могли бы смести это деревянное сооружение, но его теперешний ничтожный полк не сладил бы с длинными мечами готов.

Поскольку по мелководной и извилистой реке не могли пройти большие галеры, Белизарий отобрал двести самых мелких судёнышек, которые не нужно было приводить в движение длинными вёслами, и выстроил деревянные заграждения вдоль их бортов. Стрелки могли вести обстрел через отверстия деревянных парапетов. Затем командующий сделал нечто вроде старинного брандера, судна, нагруженного горючими веществами, соединил две широкие баржи и построил на них башню из деревянных брусьев. Вес этой башни немного превышал вес защитных сооружений готов. На вершине к склону привязали ^маленькую лодку, наполненную римской горючей смесью, — дёгтем, серой, смолой.

Когда всё было готово, Белизарий отправил Бессе в Рим послание, настаивая, чтобы осаждённый командир сделал со своей армией вылазку на реку в назначенный день, увидев поднимающийся с готских укреплений дым.

Так же как у Карфагена, полководец собрал остатки солдат, кораблей и запасов в городе Порт у себя в тылу. Там он оставил Антонину и назначил командующим некоего Исаака, армянина.

— Что бы ни случилось, — приказал он Исааку, — оставайся в этих стенах.

— Понял.

— Если услышишь, что Белизарий убит, как ты поступишь?

Но армянин не попался на удочку:

— Что бы ни случилось, я останусь в городе.

— Хорошо.

Настойчивость Белизария выдавала его напряжение. Предприимчивый Исаак решил, что ему приказали удерживать Порт, если Белизария убьют. Ветераны войн, например Мундус или Илдигер, поняли бы, что имеет в виду полководец, и не приняли бы его слова всерьёз.

В день переправы через реку удача, казалось, благоволила Белизарию. Западный бриз нёс его флотилию против течения. Готы, собравшиеся на низком берегу, были больше удивлены, нежели встревожены видом проплывающих кораблей с грохочущими деревянными стенами, похожих на огромный погребальный костёр в сопровождении безобидных судов, нагруженных продовольствием. Хотя камень, брошенный с берега, мог бы упасть на палубу самодельного корабля, флот спокойно доплыл до преграды.

У заграждения стрелы защищённых лучников не давали врагу продвинуться вперёд, пока не были сломаны железные скобы, а концы заграждения утоплены в воде. Флотилия понеслась на главный барьер, где готы устроили мост и две боковые башни. Битва разгорелась, когда две баржи с привязанной лодкой подошли к башне. В неё и втолкнули готского командующего со стражниками.

Затем лодка, нагруженная горючим, соскользнула на воду, а её содержимое подожгли. Лодка сделала своё дело, перевернув людей на вершине башни и охватив пламенем деревянные брусья. Сооружение тут же загорелось, распространяя удушливый дым и испепелив две сотни отборных готских воинов. При виде огня находившиеся на мосту бежали.

Белизарий повёл на мост своих самых надёжных людей, чтобы разрубить и сжечь его под защитой стрел с маленьких судов, которые теперь перегородили всю реку. Из прибрежных укрытий стекались готы, подъехал на коне Тотила. Пока уничтожали заграждение, схватка разгоралась в удушливом дыму.

Бесса также спешил на помощь из города. Ветер гнал нескладные суда на заграждение, а течение относило их от тяжёлого моста. Его нужно было разрубить пополам, чтобы расчистить путь для судов. Береговой обстрел затруднял эту работу.

Когда расчистили путь и Белизарий повёл вперёд первые лодки по берегам Тибра, виднелись лишь готские полки. Бесса так и не вышел из города.

Взволнованному полководцу гонец доставил устное сообщение: «Армянин Исаак мёртв, все солдаты пропали».

Так повторил гонец. В устье Тибра произошло вот что: Исаак услышал, что римляне прорвались через заграждения. Возможно, он решил, что в этом случае уже не связан приказом, а возможно, сам захотел прославиться. Он сделал вылазку с сотней конных воинов, чтобы разграбить ближайший готский лагерь, где был схвачен и убит.

Не зная, что Порт, Антонина и припасы в безопасности, Белизарий принял сообщение гонца как знак того, что его база потеряна. Длительное напряжение начинало сказываться. Наблюдатели говорят, что он потерял дар речи и знаком приказал флотилии возвращаться обратно.

Впервые за двадцать лет римский полководец отступил тогда, когда мог бы начать пробиваться вперёд. По всем медицинским признакам, с ним у заграждений случился удар, потому что той же ночью у него началась лихорадка и он не мог отчётливо говорить.

После этого Рим был очень быстро потерян. Некоторые солдаты из армии Бессы получили выгоду, впустив готов за массивные стены города. Бесса бежал со своими всадниками, оставив всё награбленное золото. Когда об этом сообщили Тотиле, он только обрадовался хорошим вестям. Немедленно его воины стали умолять позволить им преследовать убегающих римлян, но эксцентричный гот покачал головой. Он не хотел разделять командный состав, пока поблизости был Белизарий. «Что может быть приятней, — спросил он, — чем убегающий враг?»

Некоторые патриции на лошадях бежали по берегу Тибра к церкви Святого Петра. Туда же отправился готский вождь со своими стражниками. От моста Неро до решетчатых ворот базилики его сопровождающие убили двадцать шесть солдат и шестьдесят мирных жителей, поскольку готы не брали пленных в конце битвы.

К готам вышел дьякон Пелагий со Священным Писанием в руках. Богатый и смелый Пелагий сделал больше для защиты Рима, чем его командующий Бесса.

— Господин, — произнёс он, склонив перед Тотилой голову, — пощади тех, кто теперь в твоей власти. — И он указал на колокольню и монастырь, набитый беженцами.

— Наконец-то, Пелагий, ты стал моим просителем.

— Да, потому что с этой минуты Бог сделал меня твоим рабом. Господин, разве ты не пощадишь своих рабов?

Тотила запретил убийства и насилие над женщинами. Когда пересчитали беженцев в церкви, выяснилось, что их больше пяти тысяч. Так уменьшилось население Рима. Сам город был полностью разграблен. Оставшиеся патриции и их жёны надели грубые плащи рабов и просили пищу, стучась в двери готов. «Прекрасный пример превратностей судьбы, — пишет Прокопий. — Рустициана, жена Боэция, раньше раздавала богатство бедным».

Тотила использовал храброго Пелагия, отправив его с другими послами в Константинополь с вопросом, неужели Юстиниан не верит, что готы могут быть ценными союзниками, как во времена Анастасия и Теодориха. Если же нет, то Тотила готов сровнять с землёй стены и памятники Рима и начать войну на востоке вдоль побережья Далмации.

Юстиниан ответил, что предоставил все права командования Белизарию, и готы должны обращаться к нему.

Вместо этого рассерженный Тотила сломал несколько секций внешней стены и приготовился сжечь все исторические сооружения Рима. Перед этим он получил письмо от Белизария, который лежал больным в устье Тибра. «Только цивилизованный народ может создавать памятники архитектуры, разрушение этой красоты под силу лишь ничего не понимающему человеку. Так будут судить потомки. Из всех городов Рим самый значительный. Он не был построен по прихоти одного человека, многие камень за камнем воздвигали его.

Будь уверен, случится одно из двух. Или ты будешь повержен императором в этой схватке, или, если так будет угодно Богу, одержишь над ним победу. Если ты сохранишь Рим, то приумножишь своё богатство, разрушив город, ты не получишь выгоды, но тогда твою мольбу о пощаде уже не услышат.

Среди людей ты прослывёшь разрушителем Рима. Решай, кем ты хочешь быть».

Тотила был не только проницателен, но и тщеславен. Чем больше он размышлял над письмом Белизария, тем больше недоумевал, кому, кроме себя, он навредит, разрушив Рим. Его терзала нерешительность, и он решил положить ей конец. Прекратив разрушение города, Тотила покинул Рим, чтобы продолжать войну за его пределами. Не успел он добраться до севера страны, как услышал, что Белизарий уже в Риме заваливает камнями бреши в стенах. Разгневанный гот немедленно повернул назад, намереваясь навалиться на разрушенные ворота и пробоины. Он был уверен, что среди развалин поймает хитрого римлянина, выманившего его к морю.

Денно и нощно готы набрасывались на баррикады из камней и досок под градом стрел. Разрушенные каменные стены сыпались на них, пламя жгло, а стрелы жалили воинов, дощатые перекрытия проваливались под ногами. Готы откатывали назад и снова атаковали, стремясь сровнять с землёй проклятые стены.

Через год после этого Юстиниан наградил своего командующего, вернувшего ему Рим цезарей. С его кораблей сошли маленькие колонны подкрепления: три сотни герулов, набранных Нарсесом, под командой всегда пьяного вождя, восемь сотен армянских крестьян с гор Кавказа и тысяча ветеранов старого полка. Выйдя за Аппиевы ворота встретить своих товарищей, Белизарий понял, что Юстиниан и Феодора отправили ему всё, что смогли найти. После эпидемии чумы в 546 году дальнейшего пополнения не предвиделось.

Без помощи Иоанна, с оставшимися римскими гарнизонами Белизарий начал переходить из крепости в крепость, передвигая вдоль берега запасы и основную армию. У Тотилы силы были примерно равны. Прокопий, который больше не считал Белизария героем, кратко передаёт: «Ему не удалось ступить на землю там, где не было крепости, он продолжал заходить во все порты».

Но Белизарию больше ничего не оставалось. Рим пал. Храм Судьбы опустел, чахлые сосны и чертополох скрыли от глаз мозаичные тротуары и термы капитолийских дворцов. Незаметно над Римом цезарей сгущалось мрачное Средневековье. Население искало убежища в святилище базилики Святого Петра, где папа Вигилий, бывший друг Феодоры, писал Юстиниану благодарные письма.

В течение следующего месяца Белизарий получал срочные письма от императрицы. Она напоминала ему о его клятве. Теперь его дочь Иоаннина и её внук уже могли пожениться. Не собирается ли он объявить о помолвке?

Антонина задумывалась над этими посланиями, пытаясь понять тайный замысел Феодоры. Усталый и душой и телом Белизарий не хотел покидать Италию. Чтобы отозвать его, потребуется приказ Юстиниана, но любой приказ императора найдёт одобрение у супруги. Питая ненависть к цирковой актрисе, которая нагло носила царственную диадему, Антонина убедила Белизария ответить, что он не забыл своего обещания, но думает, что обручённые ещё слишком молоды и следует отложить свадьбу до приезда родителей Иоаннины.

В ответ Феодора потребовала, чтобы свадьбу сыграли немедленно. Желая быть в курсе дворцовых интриг, Антонина пилила своего упорного мужа. Она говорила, что жестокая императрица, укравшая у них золото, хочет опозорить Иоаннину, отдав её безродному юноше. Секретарь Прокопий клялся, что с самого рождения Феодора владела чёрной магией колдуний. Антонина не могла спать от беспокойства, а вернувшись во дворец, умоляла Юстиниана дать им ещё запасов и солдат.

Не в силах противостоять жене, Белизарий разрешил ей вернуться с Прокопием. Она поспешила на быстрой галере. Но было уже слишком поздно.

«Она тщательно следит за собой, даже больше, чем нужно. Она рано принимает ванну, а потом идёт завтракать. Затем ею надолго овладевает сон, днём и ночью до самого восхода солнца, — так записал о переменах в Феодоре Прокопий, — она ничего не сделает по убеждению другого человека. Всюду она распространяет свою упрямую волю и воплощает решения в жизнь с большой энергией».

Лицо Феодоры стало тоньше, а глаза светились из-под длинных тёмных бровей. Встав ото сна, она становилась жизнерадостной, деятельной, пока силы не покидали её. Боль в груди слабела после сна и успокаивающего лекарства. «Никто не смеет вступаться за людей, ставших жертвами её гнева. Кажется, невозможно усмирить её чувства».

Феодора писала папе Вигилию в Рим: «...исполни обещание, которое ты дал по своей доброй воле, и призови нашего отца Анфимия на службу». И когда Вигилий, будучи папой, не согласился отменить проклятие против восточного патриарха, императрица приказала своему офицеру: «Найди папу и, если он окажется в базилике Святого Петра, пощади его. Но если найдёшь его в другом месте, посади на корабль и доставь сюда».

Офицер нашёл Вигилия на празднике на улицах города и упросил его сесть на корабль на Тибре. Вигилия привезли к Феодоре в интересах Анфимия.

В Колхиде, в Дарьяльском ущелье, Хосров Справедливый размышлял о письмах, перехваченных его шпионами. Вот, например, письмо к персидскому христианину, восхваляющее его и доверяющее ему установить мир между Юстинианом и Хосровом. «Что за государство этот Рим, — спросил Хосров у своих советников, — если он управляется женщиной? Стоит ли нам его бояться?»

В те месяцы по всему римскому государству проходили тайные приказы, неизвестные шпионы скакали с гонцами в Кадис. Те, кто служил императрице, не называли своих имён.

«Если она хочет что-то скрыть, то никто об этом даже не упомянет. Однако у того, кто причинил зло, нет шанса скрыться. Она вызовет этого человека к себе, даже если он знатных кровей, и отдаст его во власть одного из своих министров. Поздней ночью этого человека, связанного и закованного в цепи, посадят на корабль и доставят к другому человеку, который будет охранять его, пока императрица не помилует его или он не умрёт».

Торговцы шёлком на чёрном рынке, покупающие акции персов и продающие их по цене выше той, что назначена Юстинианом (по восемь золотых монет за фунт), вынуждены были подвергнуться захвату своих кораблей и заплатить стоимость товара. Владельцев новых и процветающих публичных домов переправляли за пределы государства.

Общество Августеона больше не шутило над монахами Феодоры. Когда появлялись их тощие фигуры, женщины с вышитыми на платьях орлами слушали их речи. Стало модным приглашать монахов на пиры. Женщины с жёлтыми волосами и выкрашенными хной ногтями осторожно передвигались в своих повозках, часто останавливаясь, чтобы прошептать предупреждение или прислушаться к сплетням. Куда теперь торопятся посланники Феодоры? Что она придумает завтра?

Общество, побеждённое Феодорой, обнаружило, что браки совершались и расторгались теперь по её прихоти. Ленивый и пользующийся успехом у толпы Германий хотел жениться на Матасунте, беглой королеве из династии Амалов. Феодора потребовала, чтобы на время войны Матасунта стала заложницей Юстиниана, а Германий бы не упрочил своего положения среди варваров, женившись на царственной готской особе.

Артабаном, высоким и величавым персом-армянином, увлекались все женщины Августеона. На Кавказе он убил Сита, мужа сестры Феодоры. Ветеран африканских войн, почётный командующий армией, положил глаз на Прежекту, племянницу Юстиниана. Император не знал, как отказать Артабану. Шпионам Феодоры приказали узнать о прошлом этого приветливого иностранного полководца. Через несколько месяцев они привезли с Кавказа его жену, которая была намного старше удивительного Артабана, потому что провела жизнь в труде. Великолепие Константинополя и ласковый приём Феодоры обрадовали сердце старой женщины. Феодора безжалостно призвала Артабана и велела ему оставить Прежекту и взять свою жену. Взбешённому иностранцу пришлось смириться.

Дни для Феодоры летели слишком быстро, а боль увеличивалась. Никогда ещё она не представала в большем блеске своих царственных одежд. Её прислужницы проворно оправляли складки златотканой материи вокруг хрупких плеч, укладывая длинные висячие бусы из жемчуга и изумрудов, чтобы скрыть нарумяненные щёки и тайну императрицы.

Наконец одна тайна стала явью. В это было невозможно поверить, но безжалостная императрица, не давшая жизнь ни одному ребёнку в пурпурном дворце, призналась в существовании внука.

Его звали Анастасием, как и императора — покровителя восточных церквей. С острова в Мраморном море его привезли в сады Гирона подальше от любопытных глаз.

Там шестнадцатилетний мальчик редко встречался лицом к лицу с императрицей, которая почти всё время проводила в постели. Когда она говорила с ним, расспрашивая об Александрии и его матери, её лицо закрывала вуаль, и что-то странное мерцало в блестящих тёмных глазах за шёлковой тканью. Он рассказывал ей всё, что помнил, и она была довольна им, хотя и быстро отсылала его, говоря, что эти сады и дом будут его домом, пока он не женится. Новые слуги говорили Анастасию, что императрица хочет его скоро женить.

Это казалось таким же невероятным, как прекрасный дом с людьми, которые расступались перед ним. Иногда ему казалось, что он просто представлял себе лицо своей бабушки в затенённой комнате. Восхищаясь водной гладью Гирона, Анастасий обратил своё внимание на лодки. Прислужники позволили ему взять ялик и грести по волнуемой ветром воде туда, где он надеялся найти Порфирия, морского монстра, о котором столько слышал на острове. Интересуясь всеми судами, плывущими по Босфору против ветра, мальчик не замечал, что за ним следует другая лодка. Пока он жил в Гироне, его новые спутники брали его на охоту, охраняя от толпы придворных.

После этого императрица устроила Анастасию приключение, на миг затмившее все мысли о море и Константинополе. Сидя с ним наедине в саду, она сообщила, что он встретит девушку, которая обещана ему в жёны. Анастасия переправили в лодке через канал во дворец с колоннами недалеко от Золотых ворот, где слуги прислуживали Иоаннине, не старше его самого. Чувствуя себя скованно и неуютно в этом странном доме, Анастасий говорил очень мало, пока вся церемония не была закончена. Но потом, когда благородная Иоаннина пришла оказать почести императрице, вся неловкость исчезла. Некоторое время девушка прислуживала Августе в её комнате, затем они пообедали редкими дарами с морского побережья — засахаренными фруктами. Без всяких возражений она пошла с Анастасием посмотреть на павлинов в клетках и уток в пруду; сообщила также, что в саду Белизария были лебеди.

«Говорят, — писал Прокопий, — что императрица сама втайне сделала предложение. После того как девушка согласилась, назначили день свадьбы, чтобы император не вмешивался в дела Феодоры. После того как всё было закончено, Анастасий и девушка оказались безумно влюблёнными друг в друга».

Феодора больше не осмеливалась войти в свой старый дом, ставший Домом монахов. Постоянно находясь в Гироне, она слышала, как её друзья уезжали в дальние края. Иоанн из Эфеса написал, что церковь обосновалась в Карийских горах; епископ Мемфиса путешествовал по Нилу на восток к язычникам. Но чаще всего Феодора мысленно следовала за странствиями Якова, называвшего себя Барадеусом («оборванцем»). На Синае, в пустыне, на благословенном берегу у арабов, не знавших милосердия Божьего, он просил прислать ему патриарха, и его просьба была исполнена. Патриарх направился в пустыню с дьяконами и священниками.

Яков восстанавливал восточную церковь Феодоры, которую Юстиниан пытался поставить вне закона. Барадеус двигался быстро и уверенно. Феодора повиновалась его жёстким и требовательным словам, благодарная ему за быстроту. Времени было так мало, а дел так много. «Имя Якова, — говорил старый Анфимий Феодоре, — прекрасный аромат над всей империей».

Она подумала о кусочке ароматного кедрового дерева, который хранился в ларце подле её постели. Вспомнив Козьму, пытавшегося найти рай, она улыбнулась патриарху: «Козьма не ездил так далеко, как Яков».

Добравшись до Золотого Рога, папа Вигилий проводил много времени в беседах с Феодорой. Никто не записывал их разговоров. В конце концов Вигилий заявил во всеуслышание, что снимает проклятие с Анфимия и вину с восточных церквей. Пусть произойдёт примирение, а вера останется крепкой.

Это был настоящий триумф Феодоры, когда через двенадцать лет она смогла пойти туда, где за книгами ждал Анфимий, и сказать ему, что проклятие снято. Последний разгладил свою белую бороду и перекрестил воздух. Она склонила голову на его благословение и почувствовала жгучую боль в горле, растущую при кашле. Силы оставили её, и она в ужасе вскрикнула: «Я боюсь!»

Патриарх терпеливо сидел у постели Феодоры и ждал. Достав из ларца кусочек кедрового дерева, он подержал его в своей худой руке и произнёс: «Дерево мертво, но аромат никогда не покинет его. Разве могут руки человека сотворить что-либо подобное: такое сладостное и вечное? Господь сделал это. И если это справедливо для куска дерева, то разве не справедливо это для духа в нашем теле? Вдохни аромат, дочь моя». Феодора сделала так, чтобы порадовать старого патриарха.

После этого она уже не возвращалась во дворец, кроме случаев, когда иностранные послы приходили в десять часов склониться перед императорской четой.

Прокопий уже не мог узреть тёмноглазую безжалостную красавицу, сходившую с лодки в сад Священного дворца. Силентиарии поддерживали её под руки, поскольку она приходила по вызову Юстиниана в полном облачении. Звучал орган, когда она медленно поднималась по лестнице, чтобы служанки могли поднимать золотой подол её шлейфа, не позволяя ему касаться камней. Писатель с негодованием слушал льстивые голоса простолюдинов вокруг него, постоянно бормотавших: «Славная императрица, радость мира».

Когда Феодора прошла, Прокопий упрямо занял своё место у статуи из императорского пурпурного камня на пьедестале среди перекопанных клумб, тяжёлых от ранней весенней сырости. Он говорил себе, что если бы статуя была вырезана из простого белого мрамора, то никогда бы не казалась такой далёкой и чужой. Если бы императрица была лишена своих царственных регалий, то осталась бы маленькая извращённая женщина, обожающая роскошь.

В вечерних сумерках, когда в пекарнях Мезе зажигали лампы, Прокопий видел рядом с собой что- то шепчущего призрака. В заплатанной хламиде он склонялся к нему, чтобы скрыть свой рост, борода его слиплась от жира, глаза внимательно следили за происходящим. Голос был Иоанна из Каппадокии, бормочущего, что у него есть свидетельства того, что великий логофет, Пётр Барсимей, загребал в Александрии деньги, штрафуя честных купцов, предпочитавших избавляться от армейских товаров, чем отдавать их Петру.

Склонясь над сосудами в винной лавчонке, Прокопий слушал Иоанна и беспомощно простирал руки. «Никто не властен над Петром Барсимеем. Разве ты не знаешь, что императрица любит его, потому что он выходец из её страны?» Упоминание об императрице вызвало пламя ненависти в глазах Иоанна. Тощее тело изгнанника затряслось от гнева. Скольких мужчин она любила, хотел бы он знать. Есть ли в Азии город, где она не предлагала себя, чтобы заработать денег?

Прокопию было приятно слушать отражение своих собственных мыслей. Почувствовав его желание узнать больше о бесстыдстве Феодоры, каппадокиец прошептал: «Она вела торговлю, которую я не могу назвать, не потеряв навеки милость Господа. Разве ты не знал, что она не только использовала своё тело, но и втягивала мужчин в бесстыдные дела? Ты никогда не думал, почему они отворачиваются при встрече с ней на улице?»

Наклонившись ближе, уставившись на закапанный вином стол, летописец ощущал восторг, слушая о распутстве Феодоры, чьи глаза никогда не глядели на него.

В конце весны 548 года Феодора, как обычно, не пришла в кабинет Юстиниана, хотя в воздухе уже не было сырости и цвели сады. От ворот дворца до улицы Мезе говорили, что император проводит бессонные ночи. Когда наконец появилось сообщение о её смерти, поначалу мало кто этому поверил.

Говорили, что болезнь не коснулась её, но императрицу давно уже не видели весёлой, а о смерти, должно быть, сообщили её шпионы. Антонина, которая высадилась в гавани Магнуры, решила, что это просто прихоть своевольной женщины.

Но Феодора умерла от рака. Цирковая актриса отлично справилась со своей последней ролью.

Даже тогда, когда её тело лежало между двумя свечами у алтаря церкви Апостолов рядом со старым домом Феодоры, в воздухе чувствовалось что- то мистическое, неожиданное. У тела стоял старик, патриарх востока Анфимий, которого уже много лет считали мёртвым.