Философия оптимизма

Интегральные цели науки

Теперь мы переходим от прогноза к плану. От констатации имманентных тенденций науки к активному вмешательству в процесс накопления, уточнения и обобщения достоверных представлений о мире. В главе: «De rerum natura», посвященной научным идеалам и наиболее фундаментальным проблемам современной науки, речь шла о целесообразном выборе частных концепций, обладающих большей достоверностью и обеспечивающих наиболее быстрое приближение к объективной истине. Речь шла об имманентных целях, которые ставит перед собой исследователь, конструируя научную теорию и выбирая из возможных наиболее близкую к истине. Критерии такого выбора вытекают из представления о мире, связанном воедино объективным ratio и вместе с тем, гетерогенном, подчиненном различным законам, которые не могут быть постигнуты чисто логически и требуют для своего постижения все новых и новых сопоставлений логического анализа с данными эксперимента. Воздействие научного идеала на выбор частной научной концепции выражает в сущности только одно — связь частной теории с наиболее общими принципами, лежащими в основе свойственного данной эпохе идеала научного объяснения. Именно то, что Эйнштейн называл внутренним совершенством теории. Но стремление к научному идеалу включает и критерий внешнего оправдания: с общими принципами связываются эмпирически проверенные концепции.

Сейчас речь идет о другом. Вопрос теперь состоит не в том, зачем, для чего производятся те или иные эксперименты, зачем, для чего разрабатываются те или иные концепции, зачем, для чего наука движется по тем или иным частным тропам, из которых складывается ее общий путь. На эти вопросы отвечают указанные чисто гносеологические критерии. Теперь перед нами иной вопрос: зачем, для чего наука движется по своему общему пути? Несколько сходный вопрос был задан в конце очерка о послеатомной цивилизации в отношении экономического развития, его скорости и ускорения. Однако здесь, где речь идет о науке, о процессе познания в целом, уже нельзя ограничиться ссылкой на природу человека, на его стремление к счастью, на необходимость не только расширения его власти над природой и сведений о природе, но и ускорения процесса такого расширения. Вопрос «зачем наука?», то, что можно назвать «проблемой целесообразности науки», включает количественную сторону: для чего общество уделяет научным исследованиям определенную часть своих материальных и интеллектуальных ресурсов. И, более того, вопрос: какую именно часть своих материальных и интеллектуальных ресурсов общество должно затрачивать на научные исследования?

Как только возникает такой вопрос, как только появляется понятие структуры затрачиваемых обществом ресурсов, соотношения различных затрат, сразу же наука предстает перед нами как часть общей целесообразной деятельности общества, она входит в баланс общественного труда и определение общей цели науки становится экономической проблемой, проблемой интегрального экономического эффекта науки.

Мы подойдем к этой проблеме после нескольких замечаний о воздействии современной науки на труд: на субъект труда — самого человека, на характер труда, его содержание и на природу как объект труда, как совокупность материальных процессов, которые труд компонует целесообразным образом.

Рассматривая науку как элемент целесообразной деятельности человека, элемент, связанный с другими общей структурой, мы не вводим в определение науки прагматические моменты. Мы рассматриваем науку с ее экономической стороны, но именно со стороны, с одной из стороп. Определения науки как отображения мира, как формы общественного сознания и как целесообразной деятельности — это определения не частей, а сторон неразделимого целого, причем каждая сторона кажется выделенной только в статической апроксимации: в динамике, в движении, в истории науки они сливаются и, вообще говоря, не могут быть разделены.

В статической апроксимации цель производственной деятельности человека, — это потребление в весьма простой форме: существуют некоторые потребности человека, некоторая структура потребностей, и производство должно по своей структуре соответствовать структуре потребления. Сами потребности по своему физиологическому, психологическому, технологическому и т. п. содержанию определяют целесообразный, конкретный труд, а структура потребностей определяет распределение гомогенного труда по отраслям. Поскольку наука как целесообразная деятельность является трудом, она входит в это распределение, и в этом смысле ее целью является потребление: в конце концов потребность в знании, в информации, когда речь идет о структуре трудовых затрат, о распределении гомогенного труда, становится соизмеримой с потребностями в пище, одежде и т. д. и с потребностями в электроэнергии, топливе, сырье, машинах… Но как только статическая апроксимация становится недостаточной, в эко номику науки вторгаются ее гносеологические характеристики и само понятие потребления требует некоторого обобщения. Наука — отображение природы, бесконечной по сложности и динамичной по самому своему бытию. Наука — процесс, уже по исходному гносеологическому определению. Она — форма общественного сознания, она невозможна без выработанных сознанием исходных норм и позиций, но она сама в своем развитии модифицирует эти нормы и позиции. Наука динамична по своему существу, и неклассическая наука делает этот динамизм радикальным и явным. Она делает явной и связь науки с радикальным динамизмом экономики. Если рассматривать науку с экономической стороны, то ее цель — потребление. Но если рассматривать экономику со стороны науки и соответственно учитывать ее динамику, то потребление в традиционном смысле, как закрепленная структура общественного труда, уступает место динамичному потреблению.

Неправильно представлять дело таким образом, будто в динамичном производстве потребление перестает быть целью и вместе с тем условием производства. Нет, оно остается целью и условием производства и воспроизводства, но оно существенно меняет свой характер и структуру.

В динамическом потреблении, т. е. в потреблении, которое своей структурой не столько закрепляет, сколько модифицирует, толкает вперед, преобразует исходную структуру производства, отчетливо видны компоненты, соответствующие компонентам фундаментального экономического индекса: для поддержания наличной производительности труда нужно удовлетворение одних потребностей, для ее роста — других, более сложных; для ускорения — еще более сложных, вплоть до уже знакомых нам бескорыстных научных и культурных интересов, которые становятся такой потребностью человека, удовлетворение которой дает очень большую «корысть» динамике производства, причем самой высокой — ускорению его показателей.

В динамическом потреблении вырастает удельный вес информации. Ее потребление обладает весьма специфической особенностью. Франсуа Перру как-то заметил, что идеи при их восприятии не исчезают как потребляемые вещи, а сохраняются. И, более того, вызывают «резонансный эффект», не исчезая, а находя в новых идеях подтверждение, уточнение, конкретизацию. Наука обладает такой самоускоряющей нелинейной способностью. Именно эта функция науки дает наиболее сильный динамический эффект.

Можно ли объединить компоненты потребления некоторым единым понятием и при этом получить интегральную цель научной деятельности человека? Цель, которая связана с основными определениями науки и вместе с тем не покрывается ими, связывает их с чем-то более общим, охватывающим не только науку, но и эволюцию цивилизации.

Понятие цели, как уже говорилось, отделяет человека от природы без человека и от «человека без человека» (т. е. человека, чье бытие полностью подчинено законам природы, без той свободы выбора, которая является предпосылкой цели, плана, труда). «Человек без человека» — это человек, труд которого обесчеловечен. Все развитие цивилизации — последовательное расширение целесообразной деятельности человека, его освобождение от необходимости, от подчинения стихийным силам, в которых нет цели, от подчинения стихиям природы и стихийным закономерностям общества. Такое освобождение — показатель цивилизации, мера пути, пройденного человеком с тех пор, как он выделился из природы, с тех пор, как появилась человеческая цивилизация на Земле.

Во второй части этой книги уже говорилось, что производительность общественного труда и ее производные — естественная мера целесообразно скомпонованных сил и объектов природы. В такой целесообразной компоновке и состоит труд. В науке как отображении природы человек выступает как Homo sentiens, обладающий исторически развивающимися средствами сенсуального постижения мира. В науке как форме общественного сознания человек выступает как Homo sapiens, обладающий развивающимися логическими методами постижения мира. В науке как целесообразной деятельности человек выступает как Homo construens, созидающий человек, меняющий естественную компоновку сил природы, реализующий свои цели, выбирающий заранее предвидимые результаты объективных процессов и соответственно начальные условия этих процессов.

Можно ли считать общей, интегральной целью науки последовательное расширение целесообразной деятельности человека, освобождение его от стихийных сил, переход от квазицелесообразных процессов в природе к целесообразным. Такая цель означает подчинение человеку и стихийных сил природы, и стихийных, слепых сил общества, т. е. «скачок из царства свободы в царство необходимости». Этот переход основан на освобождении самой сущности труда — сознательной, свободной и творческой деятельности — от отчуждающей его антагонистической общественной структуры.

Какие же конкретные цели науки вытекают из указанной общей, интегральной цели?

Они определяются современным этапом преодоления стихийных и слепых законов социального бытия. Они определяются, далее, успехами естествознания и применением неклассической науки, проникновением контролируемых человеком процессов в субъядерные области, с одной стороны, и во внеземные и околоземные области — с другой. Современные цели науки, которые могут быть реализованы при народнохозяйственном планировании, включающем планирование науки и существенно опирающемся на планирование науки, относятся к самому человеку, его труду и к природным ресурсам. В той мере, в какой «сам человек» может быть отделен от труда, цель науки состоит в удлинении жизни, в устранении болезней, в росте потребления. По отношению к характеру труда цель науки состоит в непрерывном переходе ко все более динамическим функциям как главному содержанию труда: от поддержания установившихся процессов к регулированию переменных нагрузок и режимов, затем к радикальному изменению технологических процессов и, далее, к изменению все более фундаментальных принципов, воплощенных в технологии и в конструкциях.

По отношению к природным ресурсам борьба за их рациональное использование и защита природы от истощения и загрязнения — начало весьма общей и далеко идущей тенденции. Ансамбль природных объектов, находящихся под тем или иным контролем человека, охватывает, как уже говорилось, спектр от субъядерного мира до всей литосферы, гидросферы и атмосферы Земли (некоторые сознательно вызванные целесообразные процессы — космические рейсы и направленные очень далеко радиолокационные сигналы — идут гораздо дальше). Вместе с тем увеличивается временной масштаб контролируемых процессов. Труд человека по его масштабам и воздействию на последующую динамику производства предопределяет не только планетарные по пространству изменения, но и изменения, охватывающие десятилетия и даже столетия. Поэтому труд не может сейчас не сопровождаться своеобразным планетарно-вековым расчетом. Человек выступает в своем труде как инициатор и контролер планетарных и вековых процессов природы. В этом также воплощается освобождение человека и его труда. В сущности, указанный процесс — интегральная и единая цель науки.

Ее конкретные модификации группируются уже не по отдельным дисциплинам. Это тоже показатель и путь повышения потенциала целесообразности на Земле. Сложившиеся дисциплины группируют знания по областям природы, независимо от целесообразной компоновки ее процессов и, таким образом, отражают «природу без человека». Напротив, современные комплексные научные начинания складываются в науку как целесообразную деятельность. Подъем потребления — это почти неразделимый комплекс физико-энергетических, почвенно-геологических, биологических, молекулярно-биологических и химических проблем. Продление жизни — это физика, химия, биология и т. д. Преобразование характера труда опирается прежде всего на кибернетику, т. е. на математику и физику, но реализация возможностей кибернетики охватывает все дисциплины. Рациональное использование и охрана природы — это не только клубок географических, геологических и биологических проблем, но и таких проблем, как переход от урана к торию в атомной энергетике.

Речь идет о естественных науках. Здесь, в учении о природе, цели науки фигурируют как цели. В общественных науках они оказываются детерминированными следствиями, а в пограничной области — истории и теории науки — следствиями и импульсами. Если говорить о следствиях, о каузально определенных событиях, а не о целях, то естествознание — это монолог природы, общественные науки — это монолог человека, а история естествознания и техники — это диалог между человеком и природой.

Вернемся, однако, к целям науки, к уже указанной интегральной цели, к преобразованию труда, его субъекта, его содержания, его объекта. Субъект труда — человек. Человек прежде всего вправе рассчитывать на максимальную в современных условиях длительность жизни и на максимально длительную работоспособность. Этой проблеме была посвящена заключительная глава первой части книги. Здесь прибавим к тому, что было сказано, одно краткое замечание.

Можно думать, что в области теоретических основ медицины и соответственно в клинической практике неклассическая наука находится здесь накануне столь же мощной цепной реакции эффективного применения, как в 40— 50-е годы в энергетике, а в 60-е — в кибернетике. Речь идет не о применении релятивистских и квантовых эффектов в медицине, хотя, например, облучение релятивистскими частицами может оказаться очень важным направлением. Речь идет об общем подъеме интеллектуального потенциала, методов математического анализа и экспериментальных возможностей. Такой подъем, вызванный в последнем счете неклассической наукой, охватывает и классические области и проблемы. Из объективного прогноза — возможности нового резкого подъема теоретических основ современной медицины — и из интегральной цели науки вытекает некоторый структурный сдвиг — сосредоточение усилий на существенном сокращении и эффективном лечении сердечно-сосудистых, онкологических, вирусных и наследственных заболеваний.

Интересы человека — основная компонента интегральной цели науки — конкретизируются и в сосредоточении сил на проблеме питания — получения синтетических продуктов и в качестве основного фарватера — резкого повышения эффективности сельского хозяйства.

Вторая компонента интегральной цели науки — изменение характера труда, возрастание удельного веса творческих, реконструирующих функций в содержании труда — опирается в своей реализации на два объективных прогноза; один из них относится по преимуществу к теоретической мысли, другой — к применению. Это математизация науки, а в области применения — перспектива быстрого и мощного внедрения электронных машин, которые уже сейчас позволяют создавать и воспроизводить все более сложные, практически применимые процессы, по мере того как схемы этих процессов приобретают количественный характер. В современной технологии (лазеры, ядерные и радиационные процессы), энергетике (атомная энергия), медицине, экономике новые методы по своему характеру и масштабу сопровождаются количественно-числовыми операциями, а иногда совпадают с такими операциями. Поэтому теоретическая и прикладная математика (они сейчас практически неотделимы: применение математики требует модификации ее основ) становится инициирующей силой и условием преобразования характера труда. Подобная ситуация находит очень мало исторических аналогий, в сущности она беспрецедентна: синтез науки совпадает с ее применением.

Третья составляющая этой цели — рациональная компоновка актуальных и потенциальных природных ресурсов — опирается сейчас на дальнейшую эволюцию атомной энергетики, на переход к реакторам с быстрыми нейтронами, который ориентирует энергетику на широко распространенное сырье и возобновляемое горючее. Но это только один элемент физико-энергетических, химико-технологических, геологических, географических и биологических исследований, создающих научные основы охраны и преобразования окружающей человека среды.

Связь перехода к неклассическим основам техники с современными целями науки можно увидеть с любой стороны со стороны энергетики, технологии, характера труда, системы использования естественных ресурсов. Возьмем, например, технологическую сторону. Радикальное освобождение человека от подчинения законам природы, решительная перекомпоновка объектов мироздания и сил природы включает в качестве технологической задачи производство всего из всего, т. е. получение любых веществ с заранее определенными свойствами из любых исходных веществ. Такая задача связана и с энергетикой (необходимы большие энергии для перекомпоновки частиц на ядерном уровне), и с системой использования естественных ресурсов («из всего» значит: «из веществ легкодоступных, сконцентрированных в мощных, на много лет неисчерпаемых месторождениях и не нарушающих при добыче и переработке экологических требований»).

«Все из всего» — это не только перегруппировка молекул и атомов: нужных может не быть в исходном веществе. Это перегруппировка в субъядерном мире. Здесь перегруппировываются квантовые объекты — частицы, для которых существенно сочетание корпускулярных и волновых свойств, т. е. синтез иерархии дискретных частиц и иерархии спектра излучений. Наука не может двинуться к своим современным целям, не изменив своей фундаментальной базы, не включив квантовых соотношений в число своих исходных принципов.

Планируемая научно-техническая революция — это процесс целесообразного преобразования субъективных и объективных элементов производства, она направляется в сторону оптимального прогноза, в наибольшей степени соответствующего ее интегральным целям. Из сказанного следует, что современная научно-техническая революция неизбежно должна быть воплощением неклассической науки.

Перечисленные задачи науки, реализующие ее интегральную цель, демонстрируют одну очень интересную с теоретической и практической стороны особенность современной науки, имеющую непосредственное отношение к динамике ее структуры. В народном хозяйстве неклассические принципы не только вызывают к жизни новые отрасли, но и дают толчок старым, вызывают резонанс в старых отраслях и дают эффект, почти без затухающего коэффициента переходящий из одной отрасли в другую. Подобно этому, в науке новые, неклассические принципы не только ставят новые проблемы, вызывают к жизни новые направления исследования и новые дисциплины — они приводят к переосмыслению старых, классических проблем. С точки зрения интегральной цели науки ядер-ные процессы приводят к необходимости изучать и решать, казалось бы, очень далекие и вполне классические по своему характеру проблемы.

Отсюда следует, что результаты неклассической науки не приводят к резкому сокращению фронта работ в тех отраслях науки, где они не получают непосредственного воплощения. Атомный век вызвал к жизни много новых дисциплин, но не закрыл и даже не уменьшил значения ни одной из старых отраслей науки. Неклассические принципы не только сохраняют, но и увеличивают объем исследований в традиционных отраслях. В поисках объяснения такой связи можно прийти, вероятно, к принципу соответствия: поскольку неклассические представления переходят в классические там, где соответствующие процессы приобретают особо важные для практики масштабы, эволюция неклассических концепций неотделима от классической аппроксимации. Поэтому повышение интеллектуального потенциала и все, что с этим связано, охватывает все области науки и везде дает толчок расширению и углублению исследований.

Общее экспоненциальное расширение вкладываемых в науку средств, по-видимому, должно на каком-то этапе замедлиться. Напомним уже приводившиеся в главе об информации юмористические иллюстрации незатухающей геометрической прогрессии в производстве. Если говорить о науке, то к таким иллюстрациям можно прибавить прогнозы о числе ученых, превышающем число людей на Земле, и о тираже научных журналов, покрывающем всю поверхность планеты толстым и все растущим слоем. Будут найдены какие-то более емкие способы хранения и передачи информации, которые вызовут дальнейшее ускорение научного прогресса при уменьшающихся затратах. Но пока что этот фундаментальный перелом может быть приближен во времени при условии расширения вложений в науку. Разумеется, не максимально мыслимого расширения. Мы знаем, что существует пропорциональность между вложениями в этажи науки и объем каждого этажа должен подчиняться общему архитектурному замыслу, включающему оптимальное распределение объема.

Но аналогичная пропорциональность определяет и объем науки в целом. Наука как целесообразная деятельность является частью труда — целесообразного воздействия человека на природу и на самого себя. Архитектоника такого воздействия определяет и цели науки, и тот оптимальный объем вложений в науку, который является частью рационального распределения сил, рациональной структуры трудовых усилий общества.

Понятия структуры и оптимального объема — фундаментальные понятия теории планирования. Они необходимы, чтобы перейти от теории прогноза к теории планирования и чтобы сообщить понятию оптимизма его современный, и в частности метрический, смысл, рассматривать оптимизм как меру корреляции сущего и должного, констатации и цели, прогноза и плана.

Метрическому смыслу оптимизма будет посвящен специальный очерк в этой книге («Эконометрия оптимизма»), здесь же можно ограничиться только одним замечанием. Оптимизму соответствует в качестве метрического эквивалента мера корреляции прогноза и плана — некоторая наибольшая величина (или наименьшая обратная величина), аналогичная, например, интегралу действия в механике. Она характеризует в общем случае некоторую систему, состоящую из измеримых элементов, и наибольшее значение интеграла получается при оптимальной структуре системы, оптимальных значениях измеряющих ее элементы величин. В первой части этой книги уже говорилось, что начиная с Галилея оптимизм стал динамичным, надежды человека охватывают не только и не столько уровни, сколько производные, скорости изменения и идеал неподвижного, устойчивого существования перестал быть оптимистической перспективой. Соответственно мы рассматриваем динамические структуры, где оптимальные характеристики элементов и их результирующий максимальный итог относятся не только к уровням, но и к производным по времени.

В природе (в природе без человека!) определение оптимального размера и оптимального изменения элементов может происходить статистически, post factum. В растительном мире соответствие между условиями среды и размерами популяции устанавливается в результате гибели большей части последней. В механике существование и движение системы гарантируется ante factum связями, ограничивающими число степеней свободы. Для человека характерно определение ante factum своего вклада в эволюцию мира через заранее появившееся представление о результате изменений, вносимых им в процессы природы. Такое представление фигурирует в качестве цели, а деятельность человека становится целесообразной деятельностью, трудом. Подобное представление основано на наблюдении явлений природы и их обобщении, т. е. на научном изучении природы. Если деятельность человека подчинена не цели, а какому-то аналогу механических связей, если оптимальное направление и границы его деятельности соответствуют статическому или динамическому равновесию общественного производства только post factum, если макроскопические процессы достигают интегрального результата через статистическое игнорирование индивидуальных судеб, то перед нами труд, лишенный своего наиболее важного, подлинно человеческого содержания, — отчужденный труд.

Мы подошли к понятию, игравшему существенную роль в генезисе экономической концепции Маркса, но не вошедшему в ее окончательную формулировку. По-видимому, судьба этого понятия позволяет несколько ближе проникнуть в его смысл.

Исчезновение «отчуждения» было не уходом от проблемы, а решением проблемы. Решением в смысле «снятия», т. е. модификации и сохранения в радикально модифицированном виде. Решением в смысле нового более высокого витка отирали познания. Проблема, которую считали чисто философской, оказалась и экономической. Экономическая проблема не потеряла своего философского характера. В экономике, в производстве, в труде решаются кардинальные проблемы философии, прежде всего проблема аутентичности познания, а затем — и в связи с ней — проблемы бытия человека. Путь Гегеля от политической экономии (критика Адама Смита и другие ранние политико-экономические интересы) к философии был отказом от конкретного решения конкретных нроблем. Путь Маркса был конкретным решением проблем, которые казались абстрактными, но, по существу, были сгустком тех проклятых вопросов, которые в течение столетий терзали разум и совесть человечества. Гегель, начиная с «Феноменологии духа», уходит от общественных проблем, от экономических противоречий, которые так ^занимали его несколько раньше. Он уходит от них в башню из слоновой кости, в башню чистого мышления, к развивающемуся абсолютному духу, который воплощен в неподвижной природе.

Киркегор, считавший путь Гегеля призрачным, не видел действительного пути к примирению человека с природой. Он объявил о фатальной безысходности. В природе нет ничего близкого человеку. Она бессмертна и бесконечна, а человек смертен и ограничен в пространстве. Киркегор не увидел в науке XIX в. ничего, кроме абсолютных законов, исключающих индивидуальную автономию конечных элементов природы и поэтому чуждых и враждебных смертному человеку, который обладает лишь локальным бытием. В наши дни подчас повторяют эту пессимистическую оценку. Но ее перепевы отличаются от воистину трагического одинокого стона датского мыслителя прежде всего кокетливой и крайне самодовольной демонстрацией наигранного пессимизма (как не вспомнить «Феноменологию духа», где Гегель отличает «больное сознание» от «современной мировой скорби, представители которой слишком носятся со своим несчастьем и щеголяют им, чтобы быть действительно несчастными»). Современные эпигоны Киркегора отличаются от него еще и тем, что они не видят в природе ее близости человеку как раз в тот момент, когда некласси-ческая наука демонстрирует эту близость особенно явно.

Концепция отчуждения у Маркса противостоит и пути Гегеля, и пути, вернее, отрицанию пути у Киркегора. Сама эволюция концепции отчуждения у Маркса была в известном смысле обратной по отношению к эволюции Гегеля. Маркс открыл реальную основу проходящей через всю историю общественной мысли и общественной психологии струи пессимистической мысли о смертности и одиночестве индивидуального разума перед бесконечной природой. Объективация человека, преобразование природы делает последнюю человеческой. В экономически-философских рукописях 1844 г. Маркс говорит, что промышленность очеловечивает природу и раскрывает истинную связь человека с природой, природную сущность человека:

«Промышленность является действительным историческим отношением природы, а следовательно и естествознания, к человеку, поэтому, если ее рассматривать как экзотерическое раскрытие человеческих сущностных сил, то понятнее станет и человеческая сущность природы или природная сущность человека»[96].

Эта очень глубокая и логически тесно связанная с последующими экономическими идеями Маркса концепция очеловечивания природы и раскрытия природной сущности человека постоянно вспоминается при анализе исторической эволюции промышленности и естествознания. Указанная эволюция действительно разбивает иллюзию неподвижной и бесконечной природы, чуждой конечному и смертному человеку. В труде человек экстериоризуется, выходит за рамки чисто локального бытия. Он компонует стихийные силы природы, он повышает уровень ее негэн-тропии, и природа предстает перед человеком как совокупность человеческих сущностей, объектов человеческой (подлинно человеческой!) рационализирующей деятельности, а сама эта деятельность, т, е. подлинно человеческая деятельность, «сущностная», как говорит Маркс, сила человека, раскрывает свою связь с природой, оказывается «природной сущностью человека».

Иллюзия чуждой человеку природы опирается на вполне реальное отчуждение труда. Если труд отчужден, если он подчинен антагонистической иерархии, как это происходит в классовом обществе, то личность человека не реализует в труде своей функции объектирования, сознательной компоновки сил природы и обнаружения ratio мира. Иначе говоря, труд отделяется от науки.

Понятие отчуждения, так обстоятельно разобранное в «Экономическо-философских рукописях» и вообще в работах Маркса 40-х годов, впоследствии, как уже говорилось, исчезло в его трудах. Исчезло, потому что оно воплотилось в систему прямых экономических категорий «Капитала». Но понятие отчуждения и сейчас раскрывает логику «Капитала», его связь с собственно философскими интересами Маркса и значение экономических категорий и определений труда для эволюции оптимизма.

В частности, марксова концепция отчуждения позволяет отчетливее увидеть связь между понятиями труда, оптимизма и свободы.

Какое бы определение ни давать свободе, в нем должно сохраниться спинозовское представление о выявлении истинной сущности в противовес воздействию внешних импульсов. Выявление истинной сущности свойственно natura naturans, зависимость от внешних импульсов — модусам. Труд — это выявление присущих человеку функций; в этом смысле труд — это реализация свободы, но труд исходит из не зависящих от него сил и закономерностей природы. В этом смысле он принадлежит царству модусов, царству необходимости. Эволюция труда — это все большее выявление внутренних имманентных особенностей человека. Основным этапом такой эволюции является переход от отчужденного в антагонистическом производстве труда к свободному ассоциированному труду. В третьем томе «Капитала» Маркс пишет: «Свобода в этой области может заключаться лишь в том, что коллективный человек, ассоциированные производители рационально регулируют свой обмен веществ с природой, ставят его под свой общий контроль вместо того, чтобы он господствовал над ним как слепая сила…

Но тем не менее, это все же остается царством необходимости. По ту сторону его начинается развитие человеческих сил, которое является самоцелью, истинное царство свободы, которое, однако, может расцвести лишь на этом царстве необходимости, как на своем базисе»[97].

В этих строках — квинтэссенция экономической концепции оптимизма. Исходное понятие — обмен веществ с природой, воздействие на природу, воздействие природы на человека, совокупность потоков вещества и энергии, вызванных руками и в последнем счете мозгом человека и вызвавших в свою очередь эволюцию самого человека. Эти потоки связаны с сознательными целями, с целесообразной деятельностью, с трудом. Но пока вся совокупность обмена веществ с природой не регулируется коллективным человеком, т, е. ассоциированными производителями, пока сами цели отдельных производственных актов не объединены и вытекают из стихийных и слепых общественных законов, труд в целом, производство в целом, обмен веществ с природой в целом не становятся целесообразной деятельностью, они подчинены стихийным силам, они господствуют над человеком, а не подчиняются ему. [98]

Но вот происходит «скачок из царства необходимости в царство свободы». Не только отдельные производственные акты, но все производство в целом подчинено коллективной воле производителей. Необходимость продолжает царствовать. Это уже не необходимость в форме слепыхобщественных сил — это необходимость, закономерность, объективно закономерный характер процессов обмена веществ между человеком и природой. Но именно благодаря этой необходимости на ее базе вырастает «истинное царство свободы». Развитие человеческих сил становится самоцелью в том смысле, что счастье человека, его долголетие, развитие его интеллекта, его эмоций, его морали, преобразование его труда, сосредоточение интеллектуальных сил человека на все более радикальном изменении производства, на все более полном познании и преобразовании мира— это подлинное развитие человеческих сил — уже не служит ничему, напротив, все служит этой интегральной цели человека.

Наука и экономическая динамика

В «Речи о науке и искусстве» Жан-Жак Руссо вспоминает о пришедшем из Египта в Грецию предании, в котором говорится: «Науки были созданы божеством, враждебным человеческому спокойствию». Разумеется, ни египтяне, ни греки, ни Руссо не подозревали, какой глубокой и богатой оттенками станет угаданная преданием связь науки с нарушением человеческого спокойствия. Неклассическая, квантово-релятивистская наука нарушает его наиболее яростным образом. Она сама проникнута беспокойством, в ней самой нет викторианской уверенности в незыблемости научных аксиом. Ее применение вызывает не только прямое и тревожное беспокойство за судьбу мира, но и то «святое беспокойство», которое противостоит застою и статике и связано с прогнозами быстрого и ускоряющегося роста материальной и духовной мощи человечества.

Этого позитивного дара беспокойного божества мы и коснемся. Коснемся его в несколько аксиоматическом плане. Динамизм настолько характерен для современного производства, силы, преобразующие экономическую структуру, настолько велики и эффективны, что сейчас уже нельзя рассматривать динамические закономерности в качестве эмпирических поправок к основным статическим или квазистатическим закономерностям. Напротив, они должны быть выведены из фундаментального закона. При этом выясняется более глубокая, динамическая природа фундаментального закона, апроксимативный характер его статической трактовки.

В данном случае речь идет о понятиях, которые получили в «Капитале» очень большую общность и способность приобретать новые формы при переходе к новым экономическим явлениям. Сейчас эта способность реализуется применительно к производству, обладающему более высоким, чем раньше, рангом динамичности. Соответственно становится яснее связь определений стоимости и «Капитале» с представлением об экономической динамике и о революционизирующем экономическом эффекте науки.

Из представлений Маркса о законе стоимости в товарно-капиталистическом производстве, о свойственной всем формациям подоснове этого закона, о значении количественных балансов для социалистического производства, из всей диалектики «Капитала», следует, что закон стоимости не сводится к равновесию между заданной структурой потребления и устанавливающейся в результате миграций труда структурой производства. Такой вывод имеет, как мы увидим, принципиальное значение для теории экономической динамики. То весьма простое и наиболее общее обоснование закона стоимости, которое дано и известном письме Маркса Кугельману (пропорциональное распределение общественного труда — элементарная необходимость общества, независимо от формы общественного производства) — только начало дела. За ним следует вопрос о том, почему пропорциональное распределение труда принимает форму стоимости продуктов труда (этот вопрос ставится в том же письме Кугельману) и наконец вопрос об условиях перехода к другим формам реализации пропорционального распределения труда и о других пропорциях, свойственных иной динамике производства.

Ссылка на независимую от общественной формы элементарную необходимость пропорционального распределения труда переводит проблему в область определения производства вообще, область, о которой Маркс писал во введении к работе «К критике политической экономии»[99]. «Производство вообще» — абстракция, разумная, поскольку она выделяет некоторые общие условия производства. Она не превращается в плоскую тавтологическую конструкцию, так как включает эвентуальный переход к конкретным определениям, зависящим от конкретной ступени развития производства. Сами по себе абстрактные определения не дают возможности понять специфику реальной исторической ступени производства[100].

Исторические судьбы стоимости и ее модификации не могут быть определены с помощью категорий «производства вообще». Действительно, историческая ступень производства определяется прежде всего характером свойственных ей производительных сил, и лишь при условии включения подобных конкретных определений абстрактные условия приобретают познавательную ценность. В чем она состоит? Если начать с конкретных определений, то перед нами окажется хаотическое представление о целом, «и только путем более близких определений, — пишет Маркс, — я аналитически подходил бы ко все более и более простым понятиям: от конкретного, данного в представлении, ко все более и более тощим абстракциям, пока не пришел бы к простейшим определениям»[101].

Отсюда, по словам Маркса, начинается обратный путь, который приводит уже не к хаотическому представлению о целом, а к «богатой совокупности, с многочисленными определениями и отношениями». Это подлинно научный метод. Конкретное представляет собой синтез множества абстрактных определений. «В мышлении оно поэтому выступает как процесс синтеза, как результат, а не как исходный пункт, хотя оно представляет собой действительный исходный пункт и, вследствие этого, также исходный пункт созерцания и представления. На первом пути полное представление испаряется до степени абстрактного определения, на втором пути абстрактные определения ведут к воспроизведению конкретного посредством мышления».

Нетрудно видеть, что критерий «внутреннего совершенства» и аксиоматический метод, которые дали такие существенные результаты во всех областях знания, представляют собой реализацию того пути от абстрактного к конкретному, который указан в самой общей и точной форме во введении к работе «К критике политической экономии». Напротив, ограничение анализа первым методом — выведением абстрактных понятий из хаотической нерасчлененной конкретности и представление об этих понятиях как о завершении анализа открывает дорогу произвольным дефинициям, их абсолютизации, общим определениям, искусственно, ad hoc, введенным, чтобы объяснить отдельные, оторванные от других, стороны конкретной действительности.

Стоимость в качестве категории отнюдь не сводится к простому общему определению, эта категория является «богатой совокупностью с многочисленными определениями и отношениями», она обладает богатством конкретных определений. Указанные конкретные определения позволяют оценить смысл стоимости в относительно элементарных ее формах. Маркс писал: «Анатомия человека — ключ к анатомии обезьяны. Наоборот, намеки более высокого у низших видов животных могут быть поняты только в том случае, если само это высокое уже известно. Буржуазная экономика дает нам, таким образом, ключ к античной и т. д.» [102]

Если рассматривать закон стоимости в свете современной экономической динамики, то в такой ретроспекции становится явственнее связь этого закона в классические времена с революционизирующим воздействием науки, с переходом от традиционных и неизменных связей между производственными операциями к меняющимся, хотя и пе в такой мере, как в наше время.

Закон стоимости у Маркса (в отличие, например, от Рикардо) может быть модифицирован и, более того, неизбежно модифицируется, потому что он является частью социологической концепции, рассматривающей экономические категории в их изменении, зависящем от прогресса производительных сил. В марксовой теории стоимость представляет собой общественный труд с тем или иным пропорциональным распределением между отраслями производства.

В экономической теории Маркса абстрактный труд — это абстракция в диалектическом смысле, абстракция, которая является высшей конкретностью, обладает богатством определений, опосредствований и связей. Абстрактный труд не устраняет, а объединяет целесообразную деятельность человека, включает в нее ту или иную структуру, зависящую от развития производительных сил общества и выражающую общественный характер производства.

Мысль об обществе как субъекте производства, об общественном характере труда как основе феномена стоимости позволила связать этот феномен с различными структурами производства. Маркс писал Кугельману, что обществу необходимо пропорциональное распределение труда. Для чего это необходимо? И какие конкретные пропорции, какая структура отвечает той или иной необходимости? Ведь она действительно может быть той или иной: требование воспроизводства на квазистационарной в целом технической основе с отраслевыми вариациями производительности труда, воспроизводство на базе ускоряющегося общего интегрального роста этого показателя — все это различные требования, которым удовлетворяют различные пропорции.

Маркс рассматривал зависимость пропорций от характера воспроизводства, он показал, какие пропорции соответствуют простому и расширенному воспроизводству. Расширенное воспроизводство, о котором идет речь во втором томе «Капитала», происходит на квазистационарном, сравнительно медленно изменяющемся интегральном уровне производительности общественного труда. Такому интегральному уровню соответствует некоторая детальная структура производства: иная оптимальная структура необходима для максимального значения, для максимального темпа роста и для ускорения роста производительности труда.

Рассматривая производство, которое изучал Маркс, мы видим, что в нем непрерывно происходят сдвиги производительности труда в различных отраслях. Они вызывают изменения стоимости товаров и соответствующие миграции труда из одной отрасли в другую. Закон стоимости гарантирует восстановление равновесия, нарушаемого изменениями производительности труда в отдельных отраслях. Возрастание производительности труда — это уменьшение конкретного труда на единицу данного продукта. Соответственно, в силу двойственной природы труда, уменьшается доля уравненного, гомогенного, абстрактного труда, необходимого для данной отрасли. Эта доля уменьшается благодаря уменьшению стоимости единицы товара, вызванному уменьшением меры абстрактного труда, овеществленного в единице товара. Стоимость не зависит от труда, вложенного в данную отрасль, напротив, сам этот труд определяется через стоимость. Таким образом, закон стоимости оказывается законом равновесия, восстанавливаемого при локальных, отраслевых изменениях производительности труда.

В XIX в. типичная картина состояла в подъеме производительности труда в данной отрасли на фоне общего уровня, не испытывающего при этом подъема. Анализ механизма, восстанавливающего при этом равновесие, исходит из модели квазистационарного общего уровня производительности труда, на фоне которого происходит подъем в рассматриваемой отрасли. Это и есть квазистационарная модель производства. Забегая вперед, скажем, что уже в период электрификации она требует модификации. Тем более в атомном веке.

Товарно-капиталистическое хозяйство характеризуется отсутствием непосредственного регулирования. Конкретный труд, труд в своей натуральной форме сам по себе здесь не служит объектом общественного распределения и становится общественным трудом, теряя в процессе обмена в качестве абстрактного труда свою конкретную форму. Рыночная стихия исключает сознательный предварительный расчет, оставляя его в границах отдельных предприятий и связывая предприятия между собой слепыми, статистическими законами. В производстве, где еще нет рынка и стихийных законов, игнорирующих индивидуальные судьбы, как термодинамические законы игнорируют движения отдельных молекул, труд производителя входит в своей натуральной форме в общественный труд, являясь объектом непосредственного регулирования. Таков, говорит Маркс, труд в феодальном поместье и в патриархальной общине.

В патриархальном и феодальном производстве непосредственное регулирование индивидуальных работ означает, что целесообразный конкретный труд является общественным в силу самой своей целесообразности. Эффект труда известен заранее, он является его целью, и эта цель, этот заранее известный эффект и связывает труд человека с трудом других людей. Здесь нет принципиальной неопределенности эффекта, которая вытекает из опосредствованного обобществления труда в овеществленной форме, нет принципиальной неопределенности целесообразной стороны труда. «Определенный труд отдельного лица в его натуральной форме, особенность, а не всеобщность труда образует здесь общественную связь»[103].

В патриархальной общине и в феодальном поместье производитель знал заранее, куда попадает продукт его труда, каково его назначение, как его труд связан этим, заранее известным эффектом с трудом других людей; все это регулировалось указаниями и в основном традицией. Традиционный характер труда, многолетнее повторение последовательности и количественных соотношений, почти не менявшаяся на глазах поколения структура производства были в общине и в поместье существенным условием совпадения общественного разделения труда с техническим. Здесь регулирование производства типа «скот должен быть пригнан в числе стольких-то голов тогда-то, доение должно быть закончено в такое-то время, изготовление масла начнется в полдень, лошади для его перевозки будут поданы после обеда и т. д.», не оставлявшее никакого места неопределенности и овеществлению связи различных операций, однозначное, освященное традицией и авторитетом, близко подходило к образу жесткой системы с однозначной и явной связью элементов. Труд здесь отчужден не игнорирующим индивидуальные судьбы статистическим законом, а предусматривающей все детали, исключающей свободный выбор авторитарной традицией. [104]

Это традиционное и именно поэтому столь однозначное по структуре производство, с его явной и непосредственной связью производителей, сменилось товарным производством с принципиально неопределенным эффектом каждого обособленного трудового акта, связь которого с другими осуществлялась через обмен. Эта неопределенность сохранялась в мире индивидуальных судеб, а в производстве в целом в какой-то мере устранялась законом больших чисел, статистическим игнорированием планов, намерений, воли и судьбы разрозненных участников общественного производства.

Товарно-капиталистическое производство сменяется социалистическим, плановым производством. В нем исчезает специфическая для товарно-капиталистического хозяйства неопределенность непосредственного эффекта, связывающего один элемент расчлененного труда с другим. Значит ли это, что исчезает всякая неопределенность такого эффекта и общество возвращается к однозначной и жесткой связи трудовых актов?

Нет, подобная однозначная, исключающая всякую неопределенность, жесткая связь была основана на традиционном характере производства, на незначительном темпе технических и структурных сдвигов в производстве. Такая связь и соответственно сколь угодно точное определение эффекта каждого производственного акта гарантируется только традицией. На этом мы остановимся подробней.

Регулирование производства может быть непосредственным и в то же время совершенно жестким, если трудовые акты связаны между собой, как звенья установившегося технологического процесса. Можно ли построить по такой схеме все общественное производство? Можно ли превратить предприятия, из которых состоит производство, в гигантский агрегат, части которого связаны однозначным результатом каждого процесса, результатом, который оказывается исходным пунктом следующего процесса?

Это можно сделать только при одном условии. Нужно, чтобы производство включало только установившиеся процессы, чтобы результат каждого из этих процессов мог быть заранее точно определен, чтобы ни один процесс не был пробным, экспериментальным, не имеющим заранее известного результата. Единственные исследования, которые должны сопровождать такое производство, — это контрольные измерения температур, напряжений, давлений, состава сырья, качества продукции, т. е. исследования, которые гарантируют не изменение технологии, а ее неизменность. Очевидно, подобное производство будет неизменным по своей структуре. Оно может расти только за счет возрастания мощности и числа цехов и предприятий при сохранении тех же пропорций.

Производство в патриархальной общине или в феодальном поместье было примитивным (со счетом времени типа «пока роса», с определением параметров продукции типа «выше пояса» и т. д.) прообразом такого стационарного производства. Реальным прообразом фиктивной картины. Потому что после промышленного переворота реально может существовать лишь производство, которое стало прикладным естествознанием, которое обеспечивает хотя бы спорадическое, хотя бы локальное повышение производительности труда, которое не может быть стационарным по технологии и структуре.

Можно показать, что в таком производстве неизбежна неопределенность результатов отдельных звеньев общественного труда — неопределенность технологических результатов и структурных сдвигов в производстве.

Для экономики с непрерывно меняющейся структурой, для экономики, развивающейся не только количественно, но и структурно, существенны, как уже говорилось, два показателя. Один из них — достигнутый производством уровень производительности труда Р (ему соответствует некоторая структура производства), второй — изменение этого уровня, его скорость, его производная по времени Р' (ей также соответствует некоторая структура, некоторые пропорции распределенного общественного труда).

Весьма существенное отличие состоит в том, что результатом производства оказываются не только энергия, металл, станки, ткань и т. д., но также информация. Информация о новых технологических процессах, о новых энергоносителях, о новых сплавах, о новых конструкциях станков, о новых типах ткани, вообще о новых параметрах. Получение такой информации означает некоторый эксперимент, т. е. акцию, результат которой вероятен, но заранее достоверно неизвестен. Производство включает теперь экспериментальную компоненту. Речь идет не только о конструкторских бюро и лабораториях, не только о физико-техническом или химико-технологическом эксперименте (отвечающем на вопрос, каков будет коэффициент полезного действия при ином энергетическом использовании топлива, каковы будут твердость, электропроводность и другие свойства сплава при добавлении новой присадки и т. п.), но и о технико-экономическом эксперименте (какова будет при новой технологии стоимость операций) и о собственно-экономическом эксперименте (информация о связанных с новой технологией структурных сдвигах, о возможных новых поставщиках и потребителях, о емкости рынка) и итоговая информация о себестоимости и экономическом эффекте. Экономический эксперимент производится не в данном предприятии. Потребители (их точное число почти всегда оказывается заранее неизвестным) определяют, что дает им новая технология, снизившая себестоимость необходимого им изделия, заменившая это изделие иным или изменившая его свойства, масштабы и методы его применения.

Здесь есть еще одна сторона дела. В производстве, которое не только выполняет подкрепленную авторитетом традиционную рецептуру и не только соблюдает указанные традицией параметры, но также ищет новую рецептуру и новые параметры, в таком производстве стимулы должны включать автоматически действующую реальную оценку изменений, причем изменений в их количественной форме.

Зачаточные формы стоимости и рыночных отношений были связаны с экономической динамикой в том смысле, что развитие общественного разделения труда выходило за рамки изолированной патриархальной общины и феодального поместья и соответственно за рамки традиционных, привычных, известных связей, регулируемых самой традицией и опирающейся на нее патриархальной или феодальной властью. Но эта форма общественного разделения труда остается достаточно традиционной. С динамикой, с неопределенностью производственных связей, с необходимостью стоимостного регулирования производства мы встречаемся в развитом товарном хозяйстве.

В развитом товарном производстве экономическая динамика, нарушающая традиционные экономические связи, обусловлена превращением промышленности в прикладное естествознание, экономическим эффектом науки. Именно науки. Технический прогресс, пока он опирается на чисто эмпирические истоки, не рвет с традицией, а лишь медленно преобразовывает ее и не включает принципиально неожиданных, лишь post factum учитываемых, новых технологических приемов и связей. Техническая революция XVIII в. привела к распространению машин, которые потеряли конструктивную связь с ремесленным инструментом. Исчезли гигантские молоты, которые были увеличенным повторением традиционных молотков. Новые конструкции вытекали из формул теоретической механики. Технический прогресс, поиски новых целесообразных форм, ответы на вопрос, «как это сделать, чтобы…», стали неотделимы от естественнонаучных констатаций, от ответов на вопрос, «как это происходит…» Но такие констатации всегда шире, чем те практические задачи, в связи с которыми они были высказаны. Поэтому технический прогресс, состоящий в применении науки, обладает очень важной для экономических категорий особенностью: новые конструкции и схемы переходят из одной области в другую. Такой эффект будет позже разобран сравнительно подробно.

Вплоть до середины XX в. научные исследования как движущая сила технического прогресса не были объектом систематического экономического анализа. Их считали чем-то вроде воздуха, который вдыхают, не задумываясь над его ценностью[105]. Развитие науки не связывали с вложениями в науку, эти вложения были несоизмеримы с вложениями в основные отрасли производства; они не входили поэтому в структуру народного хозяйства, и экономика науки, как мы увидим, могла появиться только в середине нашего столетия.

Тем не менее наука была движущей силой технического прогресса, и без ссылок на ее развитие и применение нельзя объяснить эволюцию экономических категорий. Мы попытаемся показать, что модификация закона стоимости, прежде всего цена производства как регулятор структуры народного хозяйства, была связана с преобразованием структуры, с ее динамическим характером и в последнем счете с превращением промышленности в прикладное естествознание.

Если общей основой закона стоимости является необходимость пропорционального распределения труда, то соответствующее обоснование регулирующей роли цены производства исходит из пропорционального распределения фондов. Начиная с промышленного переворота происходит относительно быстрое, но неравномерное возрастание фондов, отношение постоянного капитала к переменному растет различным темпом в различных отраслях. Распределение фондов между отраслями должно соответствовать различиям в органическом строении капитала, отношению между постоянным и переменным капиталом в каждой отрасли. Это весьма общая необходимость каждого производства с различным органическим строением в различных отраслях.

Образование различий в органическом строении капитала вызывает миграции капитала, и эти миграции отличаются от миграций труда в простом товарном производстве во многих отношениях, из которых нам нужно отметить следующее.

Возьмем простое товарное производство, стационарное по масштабам и по структуре, в момент равновесия: цены соответствуют стоимостям, предложение везде соответствует спросу, миграции труда отсутствуют. Подобное равновесие неизбежно нарушается чисто статистическими флюктуациями, чисто случайными отклонениями. Случайными в том смысле, что они не подчинены макроскопическим закономерностям. Эти отклонения ликвидируются вызванными ими отклонениями цен от стоимостей и соответствующими миграциями труда. Таков механизм сохранения статичного распределения труда в простом товарном производстве. Он объясняет, каким образом сохраняется равновесие между производством и потреблением при отсутствии непосредственной связи товаропроизводителей, как оно сохраняется в хаотической игре индивидуальных воль.

Вопрос о происхождении и изменении самой заданной структуры здесь несуществен: простое товарное производство, как и потребление, меняет свою структуру медленно, и статичная структура сохраняется на глазах поколения.

Возьмем теперь отклонения цен от стоимостей и миграции капитала, вызванные различиями в органическом строении капитала или, переходя к более общим определениям, различиями в относительной фондовооруженности труда. Эти отклонения и миграции уже не являются случайными статистическими флюктуациями, они имеют отчетливый закономерно динамический характер, и здесь в случае таких постоянных «макроскопических» отклонений нет статистически усредненной игры индивидуальных воль. Существенным являются различия в органическом строении при переходе от одной отрасли промышленности к другой. Эти различия макроскопически закономерны. Если пользоваться термодинамическими аналогиями (допустимыми при любой коллизии статистических и нестатистических процессов), то миграции, вызванные различиями органического строения капитала, напоминают не движения отдельных молекул, а все время возобновляющиеся макроскопические перепады, которые уже не усредняются, а меняют значения средних. Игра индивидуальных воль в товарно-капиталистическом производстве погашается при статистическом усреднении, но это приводит к совпадению не цен со стоимостями, а цен с ценами производства.

Такое равновесие имеет столь же несомненную общую подоснову, как и равновесие простого товарного производства. Но здесь равновесие уже не может быть представлено как чисто статичное. От чего зависят различия в органическом строении или, если брать указанную общую подоснову, в фондовооруженности? Почему в середине XVIII в. фондовооруженность в текстильной промышленности стала выше, чем в других отраслях, почему в конце XVIII в. и в начале XIX в. аналогичный процесс произошел в металлообработке, а в конце XIX в. — в городском хозяйстве? Во всех случаях это зависело от применения науки: в середине XVIII в. — от применения механики к конструированию прядильных и ткацких станков; в конце XVIII в. и в начале XIX в. — от применения термодинамики к конструированию универсальных паровых машин, способных приводить в движение прокатные станы и металлообрабатывающие станки; в конце XIX в. — от применения электродинамики для получения и передачи энергии от центральных станций к осветительным и транспортным установкам. Можно было бы привести сколько угодно примеров, иллюстрирующих зависимость различий в фондовооруженности от превращения производства в прикладное естествознание. Эти примеры вместе с тем показали бы связь стоимостных категорий (заложенных в них эвентуальных усложнений и модификаций, т. е. «богатства определений») с динамикой производства, с переходом от традиционных методов к научно обоснованным и поэтому преобразующимся.

Можно было бы даже показать связь между модификациями стоимости и непосредственным воздействием на производство все более общих и фундаментальных принципов науки. Промышленная революция XVIII в. была в последнем счете связана с механикой Ньютона. Но непосредственной связи здесь не было. Непосредственной движущей силой промышленной революции был не генезис и развитие классической теоретической механики, а генезис и развитие прикладной механики. Отличие прикладной механики XVII–XVIII вв. от теоретической состояло в относительной ограниченности ее применения: прикладные выводы были конкретными и не могли без длительной модификации перейти в другие области. Отсюда сравнительная устойчивость тех различий в органическом строении капитала, которые возникали в ходе промышленной революции. Прикладная наука давала практические результаты, которые обладали значительным трением при переходе в другие области. Подобные сравнительно устойчивые различия в органическом строении капитала и создают разницу между стоимостью и ценой производства.

Иным был экономический эффект классической электродинамики и всей физики XIX в. Возьмем столь фундаментальное открытие, как электромагнитная индукция. Изменение магнитного поля вызывает электрическое поле и электрический ток. Переменное электрическое поле вызывает магнитное поле. Обобщенное в теории Максвелла, это открытие стало основой новой картины мира, универсальной концепции поля, нового отношения между демокритовым «бытием» — атомами и демокритовым «небытием» — пространством. И вместе с тем электромагнитная индукция была непосредственной основой практически применимых конструкций. Различных по характеру применения, но единых по своей физической сути. Уже в 30-е годы Фарадей сконструировал прообразы генератора, электродвигателя и трансформатора. Они дали толчок, во-первых, генезису электростанций, во-вторых, генезису первых токоприемников, новому силовому аппарату промышленности и, в-третьих, распределительным сетям. Таким образом, импульс быстро перешел из энергетики во все отрасли, где применяется электрический привод. Общность идеи, непосредственно реализующейся в производстве, пропорциональна мобильности этой идеи, ее текучести, ее способности проникать через межотраслевые перегородки. А эта способность в свою очередь означает образование сравнительно широких концентров отраслей производства, в которых повышение органического строения капитала идет параллельно. Прядильная машина Аркрайта надолго нарушила равномерность повышения органического строения капитала, электромагнитная индукция, напротив, дала толчок такому повышению в большом числе отраслей — и в энергетике и во всех отраслях, где стали устанавливать электродвигатели и соответственно механизировать, а затем и автоматизировать производственные операции. Это не могло не сказаться на механизме стоимостного регулирования производства.

Теперь проследим воздействие неклассической науки на органическое строение капитала, на относительную фондовооруженность отраслей. В качестве примера упомянем идею применения быстрых нейтронов в атомных реакторах. Об этой идее уже говорилось в главе «Атом». Чтобы перейти к реакторам^размножителям с быстрыми нейтронами, нужно накопить достаточное количество плутония с помощью реакторов на медленных нейтронах. Таким образом получается парадоксальное, но характерное для неклассической науки положение: реактор на медленных нейтронах в своей работе подготавливает собственную моральную амортизацию, и такая амортизация является существенной целью его работы. Подобные самоустраняющиеся фонды меняют картину фондовооруженности. В основу цены производства входит наряду со стоимостью фондов стоимость их моральной амортизации. Моральная амортизация — одна из фундаментальных экономических категорий современного производства.

Зависимость эволюции экономических категорий от развития науки не означает самодвижения науки. Ее экспериментальный аппарат и та сумма ресурсов, которые уделяют науке, зависят от материального производства.

Тем более от него зависят степень и темп производственного воплощения результатов науки. Но внутренняя логика науки, тот факт, что электродинамические процессы могли быть обнаружены только после получения электрического тока, что специальная теория относительности могла быть создана лишь после электромагнитной теории света и т. д., не могут быть сброшены со счета. Развитие науки не является ни самодвижущимся процессом, ни пассивным рефлексом материального производства.

Вернемся к фондовооруженности как характеристике «производства вообще». Во всяком производстве (за вычетом самого примитивного простого товарного производства с минимальными фондами) возникают различия между отношением живого труда к фондам в одной отрасли и аналогичным отношением к другой отрасли. К различиям в фондовооруженности можно применить mutatis mutandis редукцию к «производству вообще». Такая редукция, когда речь шла о стоимости, состояла в констатации различий в количествах труда, направляемых в различные отрасли, в постоянной элементарной необходимости, чтобы эти количественные различия соответствовали структуре потребностей. Теперь речь идет об объективных различиях в фондовооруженности и о необ ходимости перераспределения фондов, учитывающего эти различия. И так же как в случае стоимости, редакция к «производству вообще» не объясняет сама по себе исторических форм стоимости, аналогичная редукция в случае цены производства не объясняет исторических форм последней. И так же как в случае стоимости, переход к абстрактной категории цены производства требует другой, наиболее важной и собственно научной операции, перехода от абстрактного к конкретному, поисков «богатой совокупности с многочисленными определениями и отношениями», поисков исторических модификаций цены производства.

Подобные поиски исходят из изменения производительной силы труда. Но в результате поисков мы приходим к новой, более высокой по рангу, динамике производительной силы труда. Динамика, объясняющая различия в органической структуре отраслей, это крупные научно-технические сдвиги, которые меняют фондовооруженность в данной отрасли, в общем случае не оказывая влияния на фондовооруженность в других отраслях. Интегральная фондовооруженность — результат суммирования таких динамических событий в различных отраслях. Она является линейной функцией сдвигов в отраслях. Интегральная фондовооруженность оказывается реальной категорией, поскольку от нее зависит средняя норма прибыли, а фактическая реализация этой средней нормы, фактическое усреднение прибыли происходит в результате миграций капитала в отрасли с сохранившимся менее высоким органическим строением. Эти миграции капитала — иррациональная форма миграции фондов. Условием такой миграции служит упомянутое сохранение менее высокого органического строения фондов в отраслях, не затронутых данным научно-техническим сдвигом, приведшим к повышению органического строения в некоторой отрасли. Иначе говоря, средняя норма прибыли связана с линейной зависимостью интегральной фондовооруженности от изменений фондовооруженности в отдельных отраслях.

Представим теперь себе, что рассматриваемый научно-технический сдвиг состоит не в переходе от одной конструкции (с отраслевыми границами применения) к другой или от одного технологического приема к другому, а в переходе от одной идеальной физической или химической схемы к другой. Иначе говоря, произошла не трансформация технологии, а трансформация научных схем, которые применяются не в одной отрасли, а в большом числе отраслей. Наука тем отличается от ее прикладного применения, что ее содержанием служат объективные констатации, независимые от применения и именно поэтому применимые (уже примененные и эвентуально применимые) в ряде отраслей, независимо от различия технологических задач. Каков будет структурный эффект, как изменится структура производства в случае такого сдвига, т. е. в случае научного прогресса в собственном смысле, воздействующего на ряд отраслей, может быть на все основные отрасли? К этому вопросу — основному вопросу экономики науки — мы и перейдем. Одновременно коснемся частного вопроса: подобное изменение физической или химической схемы, вызовет ли оно миграции фондов, подобные тем, которые происходят при чисто технических сдвигах, при изменении конструкций и процессов, ограниченных некоторой конкретной отраслью?

Межотраслевая информация

Стоимость и ее модификация — цена производства — гарантируют равновесие экономики, соответствие между установившейся структурой потребления и распределением труда (стоимость) и фондов (цена производства). Речь идет о некоторой статической апроксимации. Происходят непрерывные изменения в распределении труда, и стоимость его стабилизирует, приближает распределение труда к соответствию со структурой потребления. Происходят макроскопические изменения в фондовооруженности отраслей — средняя норма прибыли и цена производства приближают распределение фондов к относительному равновесию, соответствующему заданному органическому строению капитала в различных отраслях.

Можно ли назвать такую уравновешенную структуру труда и фондов оптимальной структурой? И можно ли, следуя близости терминов, считать оптимистическим прогнозом уверенность в том, что уравновешенная структура реализуется?

В первой части этой книги термин «оптимистический» применялся к констатации стихийных процессов природы. Но это слово стояло в кавычках, либо к нему присоединялась приставка «квази»; речь шла о квазиоптимисти-ческих процессах, увеличивающих негэнтропию, противостоящих тепловой смерти. Но, когда речь идет об общественных процессах, в которых участвуют люди с их сознательными целями и волей, применение даже поставленного в кавычки «оптимизма» при оценке стихийных процессов становится сложной проблемой. Здесь оптимизм уже не может быть условной характеристикой, не может употребляться в распространенном, переносном смысле; здесь он имеет прямой и точный эквивалент: соответствие между прогнозом и сознательной целью. Для классического экономического либерализма стоимость и цена производства без оговорок могли быть основой оптимистического прогноза. Цель состояла в равновесии общественного производства. Предполагалось, что имманентные законы экономической жизни наилучшим образом реализуют эту цель при наименьшем вмешательстве государства, при максимальной свободе торговли, при отказе от ввозных пошлин и т. д. Тот факт, что равновесие наступает после разрушительных кризисов, игнорировался.

Оптимизм физиократов и Адама Смита был не столько оптимистической констатацией и оптимистическим прогнозом, сколько оптимистической иллюзией.

Кроме того, он был статичным. Больше и нельзя требовать от законов, определяющих распределение труда, направленного на удовлетворение наличных потребностей, и фондов, позволяющих их удовлетворять. Существуют ли законы, включающие в общее распределение труд и фонды, гарантирующие изменение структуры потребления и всех интегральных показателей производства?

Если такой труд входит в общее распределение (и в этом смысле становится гомогенным), то он создает динамическую стоимость. В качестве конкретного труда он имеет своей целью не потребляемые вещи и услуги, а информацию об иных, еще не созданных и отличающихся от созданных, новых вещах и услугах. Содержание такого труда — не реализация цели, а изменение цели. И, далее, скорость изменения и его ускорение.

Наука всегда дает производству не только средство для удовлетворения уже сформулированных целей, но и импульс для их изменения. Потому что наука, как уже говорилось, отвечает не только на заданный вопрос, но и на незаданный. В этих ответах содержится не только информация «знаю как» (know how) и «знаю где» (know where), но и динамическая информация «знаю как изменить», причем изменить не только в данной области, но и в других.

Тот факт, что научные открытия воздействуют не только на отрасль производства, где появилась потребность в новой физической или химической схеме, связан с самим существом науки. Представим себе, что технический прогресс в некоторой отрасли зашел в то, что можно назвать «асимптотической зоной»: чисто конструктивные или технологические улучшения физической схемы не приводят к существенному изменению технико-экономических показателей, эти показатели асимптотически приближаются к некоторому постоянному уровню. Тогда пытаются перейти к новой физической схеме. Для этого нужно затратить большие суммы на поиски, которые могут и не привести к результатам; нужно, может быть, разложить эти дополнительные расходы на производимую продукцию или, напротив, снизить цены на новую продукцию, связанную с новой принципиальной физической схемой. К цодобным операциям, которые имеют некоторый смысл и в «производстве вообще», мы скоро перейдем. Сейчас поясним примером наиболее существенную сторону дела. Напомним предысторию лазера, о которой говорилось во второй части книги, в главе «Квантовая электроника». Как было оказано в этом очерке, в течение долгого времени чисто конструктивные улучшения радиоаппаратуры не давали большого эффекта, не позволяли получить очень узкие интервалы частоты, чтобы радиостанции не мешали друг другу при одновременной работе. Поиски новых методов генерации монохроматических когерентных колебаний привели к новой физической схеме, новой в том смысле, что здесь используются ранее неизвестные процессы перехода электронов на другие уровни в излучающем атоме. Речь идет об индуцированном излучении, которое вытекает, как показал когда-то Эйнштейн, из квантовой модели атома, но природа которого еще не была раскрыта детальным образом. В 50-е годы такая детальная схема индуцированного излучения появилась. Был создан лазер. Он изменил положение не только и даже не столько в радиотехнике, сколько в энергетике и в технологии всех основных отраслей. Эффект лазера раскрывается научным, научно-техническим и экономическим прогнозом, охватывающим производство в целом. Любой экономический расчет, игнорирующий подобный интегральный эффект открытия, будет неправильным.

Почему же переход к новой физической схеме (в отличие от перехода к новой технической схеме, воплощающей неизменную, старую физическую схему) вызывает интегральный эффект? Почему мы считаем такой эффект выражением фундаментальных особенностей науки?

Ответы науки, как уже говорилось, всегда шире заданных ей вопросов. Тем шире, чем больше «внутреннее совершенство» ответа, чем фундаментальнее общие принципы, с которыми связан, из которых естественным образом, с минимальными дополнительными частными предположениями вытекает ответ. Мы можем с той или иной вероятностью предвидеть эффект такого ответа в других отраслях производства, помимо той, где был задан вопрос. Это своеобразная миграция информации из области, для которой был задан вопрос, в другую область. Такая миграция означает обобщение частной информации и вместе с тем переход от информации post factum, на основе уже полученных экспериментальных данных, к прогнозной информации, к информации ante factum, к вероятностной, прогнозной информации.

Она включает экономическую информацию о вероятном воздействии новой физической схемы на структуру производства. Проиллюстрируем такую миграцию информации одним историческим примером — планом ГОЭЛРО и последующим планированием электрификации.

Исходной идеей ГОЭЛРО было объединение электростанций и центров потребления энергии единой сетью передач высокого напряжения. Речь шла о техническом воплощении классической электродинамики, о возможности получать электрический ток в генераторах, повышать его напряжение с помощью трансформаторов, передавать энергию на значительные расстояния и приводить в движение электродвигатели в пунктах потребления. Эта исходная физическая идея, приобретая технически осязаемые контуры единой системы станций, передач, подстанций и распределительных сетей, вызвала технологический резонанс — преобразование технологии, широкое развитие электролиза, применение электроемкой технологии, в частности, электрометаллургии. Энергетическая реконструкция вызвала, далее, широкое применение электропривода, сращивание вала рабочего механизма с валом электродвигателя, автоматизацию на основе электродвигателей.

Такой резонанс энергетической реконструкции состоял в прогнозах, констатации той или иной вероятности изменений в технологии и в силовом аппарате. Это и была миграция информации, когда она приобретала новое содержание, превращалась из информации о единой системе электроснабжения в информацию о возможных или вероятных новых применениях электричества.

Для экономической стороны этой информации существенными были сведения о снижении стоимости киловатт-часа при объединении станций в кольца и при переходе к дешевому топливу и гидроэнергии.

В снижении стоимости киловатт-часа выражалось увеличение производительности труда в энергохозяйстве, снижение удельных трудовых затрат. В производстве с квазистатической структурой и с заданными масштабами потребления электроэнергии такое снижение должно было вызвать уменьшение затрат труда, миграцию труда из энергетики в другие отрасли. С точки зрения выравнивания нормы прибыли, с точки зрения цены производства, т. е. при учете фондовооруженности, снижение стоимости киловатт-часа означает повышение органического строения в энергетике, миграцию фондов в другие отрасли и уменьшение стоимостных масштабов энергетики (при сохранении или возрастании физических масштабов) — абсолютное при простом воспроизводстве и относительное при расширенном воспроизводстве со статической или квазистатической структурой. Но электрификация сопровождалась ростом энергетики, и не только абсолютным, но и относительным. Дело объясняется потоком информации о возможности новых технологических процессов, новых конструкций, новых видов сырья, новых экономических условий во всех отраслях производства, и в частности информацией о возможной электрификации промышленной технологии. Мне вспоминается, как при проектировании Днепрогэса одноплотинный вариант и очень большая по тем временам мощность станции обосновывались проектом Днепрокомбината — комбината электроемких производств, а перспективу развития электроемких производств выводили из дешевизны энергии при одноплотинном варианте.

Стоимость играла при этом существенную роль. Но она была по преимуществу расчетным показателем, она воплощала информацию ante factum, прогнозную информацию. При составлении плана ГОЭЛРО и позже изменения стоимости действовали даже тогда, когда они были виртуальными. Когда перспектива применения тока высокого напряжения снизила расчетную стоимость передачи энергии и сделала возможным использование отдаленных средоточий дешевого топлива и энергии, не дожидались, пока станции, линии передач и распределительные устройства будут построены. К строительству электроемких предприятий и к переходу к электрическому приводу приступали, антиципируя изменения стоимости энергии.

В плановом производстве исходят из предварительной информации, которая создается и распространяется раньше реальных миграций труда и фондов. Но в плане, предусматривающем радикальные сдвиги в структуре производства, нужно учитывать затраты труда на получение информации, вызывающей такие сдвиги труда, создающего динамическую стоимость. Эти затраты сейчас сопоставимы с основными составляющими общего баланса труда. Их эффект — перестройка этого баланса, переход к новой структуре производства. В баланс труда входит теперь жертва тому богу, о котором говорил Руссо.

Теперь мы начинаем понимать экономическую компоненту беспокойства, которым наделил человечество легендарный создатель науки. На этот раз спокойствие нарушено радикально. Первая попытка состояла в переходе от традиционной техники к несколько более динамичной. Но квазистатическая структура устояла. Ей угрожали различия в производительности труда, возникавшие у индивидуальных товаропроизводителей. Но эти нарушения вызывали отклонения цен от стоимостей, миграцию труда и восстановление равновесия.

Вторая попытка была серьезней. Теперь технический прогресс повышал органическое строение капитала в некоторых отраслях. Это были не усредняемые отклонения, а макроскопические отклонения усредненных величин. Равновесие восстанавливалось миграцией труда и фондов из отраслей высокого органического строения, выравниванием прибыли по средней норме и приближенйем цен к ценам производства.

В обоих случаях механизм восстановления квазистати-ческого равновесия определялся состоянием в данный момент; процессы, приближающие производство к равновесию, являются функциями состояния. Зная состояние производства в данный момент (даже не с такой точностью, как высшее существо Лапласа, знающее координаты и скорости всех частиц Вселенной), можно определить его последующее состояние.

Но вот третья попытка, направленная против человеческого спокойствия. На сей раз из рук враждебного божества выходит неклассическая наука. Она влияет на производство в целом, и эффект науки состоит не в индивидуальных или отраслевых нарушениях квазистатиче-ской структуры, а в ее тотальном преобразовании. Беспокойный бог производных не дает людям возможности восстановить старое равновесие. Информация, исходящая из существующей структуры, информация об этой структуре и ее нарушениях, классическая стоимость и классическая цена производства, вообще информация о том, что есть, уже не определяют дальнейшего развития производства. Оно определяется тем, что будет. Информация о том, что будет, прогнозная информация, исходит из некоторого комплекса предвидимых с той или иной вероятностью научных и научно-технических открытий и их вероятного экономического эффекта.

Теперь мы расстаемся с легендарным создателем науки. Ее создает сам человек и, что характерно для нашего времени, тратит на ее создание существенную, сопоставимую с основными затратами часть своего труда. Результат труда, научная и научно-техническая информация, содержит кристаллизовавшийся в ней, распределяемый и поэтому гомогенный труд.

Вспомним о распределении фондов и попытаемся найти динамическую модификацию цены производства. Для современного, основанного на неклассической науке преобразования структуры производства, для ее динамики в атомном веке нужна миграция фондов и живого труда, которая определяется не тем, что сейчас есть, тем, что получилось в данный момент, а тем, что будет, т. е. прогнозной информацией. В условиях атомного века нет автоматически действующего механизма, восстанавливающего квазистатическую структуру. Его нет по той простой причине, что и самой квазистатической структуры больше нет. Миграции фондов и труда происходят теперь в противоположном направлении по отношению к миграции фондов и труда, выравнивающей прибыль, приводящей ее к средней норме, а цены — к ценам производства. Снижение стоимости киловатт-часа при переходе к атомным станциям вызывает увеличение удельного веса энергетики в народнохозяйственной структуре еще больше, чем при электрификации на основе классических ресурсов, потому что поток информации из энергетики в технологию, резонансный эффект атомной энергетики, применение неклассических схем (общих и подвижных по своей природе) реорганизует технологию на базе квантовой электроники и других, аналогичных сдвигов и приводит (несмотря на встречную тенденцию — увеличение технологического эффекта каждого киловатт-часа) к увеличению энергоемкости ряда производств. Дополнительные контингенты фондов и труда для отраслей, инициирующих научно-технические сдвиги, не могут быть результатом выравнивания прибыли, они противоположны по направлению такому результату.

Рассмотрим три. формы регулирования производства: 1) устранение индивидуальных статистических флюктуаций, нарушающих квазистатическое равновесие (стоимость как непосредственный регулятор), 2) устранение отраслевых макроскопических нарушений, вызванных неравномерным изменением органической структуры производства (регулятор — цена производства), и 3) динамическое регулирование. Посмотрим, каковы в этих трех случаях результаты локального отклонения цены от стоимости.

В первом случае случайная флюктуация, позволившая автономному товаропроизводителю в течение некоторого времени продавать товар выше стоимости, ликвидируется в общем случае конкуренцией. Обозначив цену через Ц, а стоимость — через С, мы можем выразить этот процесс формулой: (Ц>С) — > (Ц=С). Во втором случае равновесие нарушается при Ц = С: в отраслях относительно высокого органического строения цена, совпадающая со стоимостью, приводит к отливу фондов и труда, пока цена не возрастет до уровня цены производства. Обозначая последнюю через ЦП, мы получаем формулу: (Ц = С) — > (Ц>С; Ц = ЦП). В третьем случае в отраслях, где произошел инициирующий сдвиг, органическое строение может повыситься, но структура производства, соответствующая резонансам этого сдвига (тот же пример технологического резонанса атомной энергетики), может изменяться таким образом, что фонды и труд будут мигрировать в инициирующую область, несмотря на то что стоимость и цена производства регулируют производство в обратном направлении. Нельзя думать, что мы столкнулись здесь с частным нарушением общей закономерности. Нет, здесь выражается фундаментальная закономерность производства, использующего неклассическую науку, реализующего не только новые и новые инженерные воплощения все той же идеальной схемы, но все новые и новые идеальные физические и химические схемы. Экономическая природа дополнительных фондов, которые получает инициирующая отрасль, ясна. Она соответствует перераспределению труда (распределяемого, гомогенного, создающего стоимость), вы— делению количества труда, необходимого для производства информации, переходящей в другие отрасли. Дополнительные фонды — это динамическая стоимость. Но эти дополнительные фонды (в отличие от миграции, выравнивающей прибыль при различном органическом строении отраслей) попадают в данную область не обязательно через повышение цен. Они могут быть связаны с длительным снижением цен (Ц<ЦП), вызывающим расширение рынка, они могут быть результатом специальных субсидий и лишь в качестве частного случая — результатом повышения цен (Ц>ЦП).

Иррациональной и антагонистической формой динамической стоимости является демпинг (Ц<ЦП), монопольные и олигопольные цены (Ц>ЦП) и различные формы государственного субсидирования монополий. Так же, как иррациональной формой цены производства служат миграции капитала при кризисах, сопровождающиеся разрушением производительных сил, а иррациональной формой стоимости — анархия производства. Задачи исследователя во всех этих случаях состоят не только в том, чтобы раскрыть определения «производства вообще», но и в том, чтобы вывести из развития производительных сил неизбежную ликвидацию этих иррациональных форм и переход к рациональным.

Динамическая стоимость означает, что в структуру трудовых усилий общества входит труд, целью которого является преобразование этой структуры. Это еще одна компонента интегральной цели науки, о которой шла речь выше. Цель науки — преобразование труда, жизни его субъекта, преобразование содержания труда, приближение его к творческому решению все более глубоких и общих вопросов, преобразование объекта труда, рационализация экологической среды и естественных ресурсов производства. Теперь мы видим, что наряду с субъектом, содержанием и объектом труда преобразуется и структура труда. Все эти преобразования делают сам труд в большей степени преобразующим, динамичным, изменяющим мир. Преобразование структуры труда состоит в том, что в число основных составляющих структуры входит труд, создающий реконструирующую информацию, основу переходящего через межотраслевые рамки воздействия фундаментальных исследований на производство.

Прогнозы рассудка и прогнозы разума

В первой части этой книги уже говорилось об очень давнем разграничении рассудка и разума: рассудок постигает в мире закономерность, порядок; разум способен увидеть и предвидеть необходимость перехода к новому порядку. Такой переход — функция разума, неотделимая от функции рассудка: чтобы перейти к новому порядку, новому закону, необходимо представление о законе, о регулярности, повторяемости, тождестве, симметрии, о том, что Гегель называл «спокойным» аспектом познания. Иначе говоря, необходимы функции рассудка.

Подобное представление о разуме и рассудке могло быть сформулировало после немецкой классической философии, после Гегеля и после того как классическая наука отчетливо продемонстрировала переходы от одних законов, одних упорядочивающих мир множеств к другим законам, к другим упорядочивающим множествам. Это представление приобрело более конкретный характер, когда Энгельс обобщил классические переходы в учении о формах движения и их иерархии.

Классическая наука уже в XVII в. показала, как разум переходит от одной рассудочной упорядоченности мира к другой. В этом и состоял генезис классической науки. В первой половине XVII в. в «Диалоге» Галилея и затем у Декарта мир был упорядочен схемой инерционных движений; равномерные движения, т. е. множества тождественных мгновенных скоростей, образовали ratio мира. Затем в галилеевых «Беседах» и еще больше в ньютоновых «Началах» разум науки сосредоточил ее внимание на различиях в скорости, на ускорениях, и упорядочивающей схемой мироздания стали множества нетождественных скоростей; схема мира, его ratio, складывалась из ускоренных движений. Но это был переход к новой «спокойной» схеме, к новой тождественности. В картине мира, нарисованной в галилеевых «Беседах» и в ньютоновых «Началах», ratio Вселенной складывалось из равномерно ускоренных движений. Гармония мироздания у Аристотеля соответствовала неизменности положений тел, занимающих свои «естественные места». В «Диалоге» и в концепции инерции в целом она соответствовала тождеству, неизменности скоростей — первых производных по времени от положений. В «Беседах» и в «Началах» — тождеству, неизменности ускорений, вторых производных от положений. Эти тождества конструирует рассудок. Разум заставляет переходить от одного рассудочного тождества к другому.

Забегая вперед, заметим, что в экономических прогнозах мы видим нечто аналогичное: рассудок строит ряды тождественных, неизменных характеристик, разум переходит к рядам более динамических характеристик, к производным по времени все более высокого порядка, от уровней — к скоростям, от скоростей — к ускорениям, а может быть, и дальше.

Возвращаясь назад, к проблемам стоимости и цены производства, мы убеждаемся, что закон стоимости, как и каждый закон, — творение рассудка (вернее, разума, который здесь не выходит за пределы рассудочного мышления). В этом смысле и представление о цене производства как о регуляторе равновесия — рассудочное представление. Функция разума, выходящего за пределы рассудочного мышления, — переход от понятия стоимости к понятию цены производства.

В XIX в. разум уже не ограничивался переходами к упорядоченным рядам более высоких по рангу производных координат тел. Он охватил другие, помимо механического перемещения, формы движения. Здесь специфичен в каждом случае сам характер закона, которому подчиняются явления, и характер такого подчинения. Отдельные молекулы подчиняются управляющим их движениями законам механики с абсолютным послушанием, их поведение в точности соответствует законам. Напротив, поведение больших ансамблей молекул подчиняется своим, термодинамическим законам лишь в смысле вероятности предписанного поведения: эта вероятность велика, пока достаточно велики ансамбли молекул, при их уменьшении предписания термодинамики могут оказаться нарушенными, а в случае одной, двух или трех молекул они теряют смысл.

Неклассическая физика сделала неопределенным поведение микрочастиц. Сами законы механики и те величины, которыми они управляют, — положения, скорости энергии — становятся в каких-то пределах неточными, причем отдельное нарушение макроскопического закона может стать началом нового упорядоченного процесса. Здесь разум уже не ограничивается спорадическим переводом рассудка на иную ступень — от положений к скоростям, от скоростей к ускорениям и т. д. Он все время подстерегает рассудок и в любой момент может превратить рассудочные спокойные закономерности, позволяющие спокойно переходить от тг-го явления к (п + 1) — му явлению и предвидеть результат (я + 1) — го явления, если известен результат тг-го, в иные, парадоксальные, новые закономерности.

Такое отношение между рассудком и разумом характерно не только для неклассической науки, но и для связанных с ней научных, научно-технических и экономических прогнозов.

Нам уже известно, что радикальные сдвиги, связанные с новыми физическими и химическими схемами, не только приводят к ускорению в одной отрасли промышленности, но и вызывают ускорение роста производительности труда в других отраслях. Ускорение, которое нельзя предвидеть с помощью экстраполяции прошлого темпа. Воздействие одной отрасли на другую дает первой право на титул «ведущая». Сейчас «ведение» иногда выражается в принципиально новом развитии «ведомой» отрасли. Иначе говоря, речь идет о вмешательстве разума, о переходе от одной установившейся, предвидимой с помощью экстраполяции, рассудочной линии развития к иной линии. Речь идет при этом о непрерывном вмешательстве разума, о непрерывной возможности подобного перехода.

Таков эффект неклассической науки. Это наиболее высокая форма «ведения». Существует своеобразная иерархия отраслей производства по их близости к неклассической науке и по характеру «ведения». Для них должны быть намечены различные, вообще говоря, темпы. Сама концепция ведущих отраслей, связанная с общим динамическим переосмыслением экономических категорий, была выдвинута уже давно. Основанием для присвоения данной отрасли титула ведущей отрасли были ее технико-экономические особенности: продукция здесь не только направляется в другие отрасли в виде сырья, топлива, машин и т. д., чтобы обеспечить установившиеся технологические процессы, но и толкает другие отрасли к реконструкции, к новым технологическим процессам. Такая роль принадлежала электроэнергии, и соответственно титул «ведущая отрасль» был присвоен энергетике. Экономическая статика не знает подобного понятия; для стабильного производства значение отраслей определяется только относительными размерами продукции.

Сейчас динамическое по своей природе понятие «ведущая отрасль» приобретает, как уже сказано, несколько иной смысл. Ведущая роль становится различной по рангу в зависимости от радикальности и глубины реконструктивных сдвигов, к которым данная отрасль «ведет» другие. Вместе с непосредственной продукцией механизм «ведения» включает информацию не только экономическую (например, цена киловатт-часа энергии), но и собственно техническую (новые конструкции и технологические приемы) и научно-техническую (новые принципиальные физические и химические схемы). Таким образом, ведущая роль данной отрасли в смысле наиболее динамического воздействия на другие связана с исходящим из нее потоком межотраслевой информации.

Начнем с отраслей производства, которые воздействуют на темпы развития других отраслей информацией о новых экономических параметрах продукции, ее масштабах, стоимости и условиях доставки. В настоящее время все отрасли производства обладают такой функцией. Новая экономическая информация поступает из каждой отрасли и воздействует на темпы развития других отраслей. Здесь образовалась система нелинейного взаимного «ведения», взаимного воздействия. Но в числе этих отраслей есть первые среди равных. Они ускоряют развитие не только своих непосредственных потребителей, но и гораздо большую периферию. Речь идет об энергии в ее обобщенной форме, о производстве электрической энергии. В этой обобщенной форме энергия поступает не к узкому кругу потребителей (как в случае других энергоносителей), а непосредственно ко всем или почти ко всем отраслям. Поэтому эффект производства электроэнергии отличается от динамического эффекта других отраслей. Другие отрасли способствуют непосредственно развитию ближайшего круга потребителей, затем (со значительно меньшим коэффициентом) опосредствованно воздействуют на темпы следующего концентра, затем (с еще меньшим коэффициентом) на темпы третьего концентра. При этом коэффициент динамического воздействия довольно быстро затухает. Электричество также обладает подобным многоступенчатым эффектом, но здесь коэффициент затухает медленно, кроме того, электричество обладает непосредственным динамическим воздействием на потребителей даже в том случае, когда последние требуют небольшого участия электроэнергии в технологическом процессе, т. е. в неэлектроемких производствах.

Для следующего концентра понятие «ведущая отрасль» имеет несколько иной смысл. Также динамический, но здесь динамика более высокого ранга. Ведущая отрасль этого более высокого ранга «ведения» воздействует на другие отрасли не только экономической информацией об изменении стоимости сырья, оборудования и т. д. (частное «ведение») или энергии (общее «ведение»). Она воздействует на другие отрасли технической информацией — переносом новых технических схем, которые служат в других отраслях источником новых конструкций или новых технологических рецептов на классической основе.

К указанному концентру ведущих отраслей относится, например, производство автоматического оборудования. Здесь воздействие уже не сводится к формуле: такая-то составляющая себестоимости продукции в «ведомой» отрасли снизится, следовательно, возможно соответствующее расширение емкости рынка и расширение производства в этой области. Здесь воздействие может, например, приближаться к формуле: «резкое изменение уровня автоматизации при снабжении новым оборудованием позволяет перейти к таким-то сдвигам в технике, реализовать такие-то новые более совершенные схемы».

Третий концентр — это производство, где разрабатываются новые технические схемы на неклассической основе. Это атомная энергетика и электроника в широком смысле, включая производство вычислительных машин и приборов типа лазеров. Здесь очень быстро меняются не только инженерные решения, но и принципиальные физические схемы (реакторы на быстрых нейтронах, полупроводниковые приборы, принципиально новые типы лазеров). Воздействие направлено на все отрасли, которые облекают новые принципиальные схемы в конкретные формы.

Четвертый концентр — сооружение экспериментальных центров для фундаментальных исследований. Эти исследования в последнем счете оказывают наибольшее по рангу динамизма воздействие на производство.

Нетрудно показать, что указанные концентры должны обладать различной скоростью расширения. Если энергетика не только обеспечивает расширение производства у потребителей, но и стимулирует переход к новой более электроемкой технологии, она должна развиваться быстрее, чем объем производства у потребителей. Если неклассическая отрасль (например, электроника) реконструирует саму энергетику, то она должна обеспечивать не только быстрое развитие энергетики, но, кроме того, растущую вместе с темпом развития «емкость» энергетики, растущую потребность в новых схемах. Расширение фундаментальных исследований не только воздействует на растущее (наиболее быстро в атомной энергетике и в электронике) производство, но и само это воздействие становится все более мощным.

Таким образом, неравномерность развития производства, различная скорость роста ряда отраслей перестает быть флюктуацией, которая устраняется приближением цены к стоимости. Она перестает быть и макроскопическим процессом, охватывающим целую отрасль, приводящим к отклонению цен от цен производства и к последующему выравниванию по средней прибыли. В динамическом производстве чем быстрее развивается уровень производительности труда в данной отрасли, тем скорее в ряде случаев растут ее масштабы. Это объясняется тем, что из отрасли, в которой быстрее всего растет производительность труда, направляется в другие отрасли поток реконструирующей информации: технико-экономической информации о более дешевой энергии, технической информации о новых конструкциях, которые становятся в других отраслях источником ускорения конструкторской мысли, научно-технической информации о новых научных схемах, новых циклах, которые благодаря своей общности становятся целевыми канонами для технического творчества. Стоимость остается и здесь расчетной величиной, учитываемой в планах, поскольку она включает труд, овеществленный в этой информации, — динамическую стоимость. Теперь титул «ведущая отрасль» становится переходящим, но, как правило, он в наибольшей мере принадлежит отраслям, в наибольшей мере связанным с неклассической наукой.

Как перейти от этих соотношений, которые могут быть выражены в лучшем случае неравенствами, к уравнениям, в позволяющим вычислить объемы вложений, объемы производства и межотраслевые пропорции для ближайших десятилетий? Можно ли получить для каждого варианта начальных условий количественные прогнозы структуры производства на большие сроки, определить экономическую динамику производства, скажем, до 2000-го года?

Прежде всего нужно подчеркнуть, что уравнение, определяющее динамику в количественном прогнозе, должно основываться на некоторой экстраполяции, на презумпции постоянства, неизменности, сохранения некоторой величины, существования инварианта сдвига во времени. Разумеется, речь идет не о сохранении уровней и структуры и в значительной мере даже не о сохранении первых производных — скоростей изменения уровней и структуры. Из сказанного выше следует, что исходной гипотезой служит ускорение экономических показателей, которое можно пока принять постоянным.

До этого момента прогноз не покидает границ рассудка, он исходит из закономерности, из некоторого закона, выражающегося в уравнении, ковариантном по отношению к сдвигу во времени. Нам еще нужно определить коэффициенты скорости и ускорения для объема планируемых отраслей, для межотраслевых пропорций, для технико-экономических показателей. Какие методы прогноза позволят получить эти коэффициенты?

Мы рассматриваем пока не план, а прогноз. Иначе говоря, мы не вводим в анализ определения цели, которую преследует реорганизация, изменение экономики. Позже, когда для каждого варианта начальных условий, прежде всего для каждого варианта ближайшей структуры вложений в народное хозяйство, культуру и науку, будет определен некоторый прогноз, будет прочерчена «мировая линия» экономики, задача сведется к сопоставлению этих «мировых линий», к выяснению, какая из них в наибольшей степени приближается к оптимальной, к той, которая соответствует цели, поставленной перед реконструкцией экономики. Тем самым будет определена для прогноза степень реального приближения к цели, мера оптимизма, характеризующая этот прогноз. Впрочем, обо всем, связанном с сопоставлением прогнозных вариантов, речь будет идти дальше. Сейчас нужно определить критерии выбора методов прогнозов.

Таким критерием является на данном этапе, пока речь не идет о плане и о сопоставлении прогнозов, критерий объективной детерминированности прогнозируемой динамики, ее подчинения объективным закономерностям. Таково вообще отношение между целесообразной деятельностью и объективными законами. Объективность этих законов позволяет, выбирая в соответствии с целью начальные условия, придать целесообразной деятельности объективный, реальный характер, планировать ее результаты, рассчитывать на достижение цели, что и является определением оптимизма.

Переход от прогноза к плану происходит путем сравнения интегралов от скорости и ускорения производительности труда в течение прогнозируемого срока. Функция этих переменных (и самой производительности труда) — фундаментальный экономический индекс — является количественным эквивалентом интегральной цели науки — трансформации труда, его субъекта, содержания и природных условий, на преобразование которых он направлен. Высокая производительность труда гарантирует возможность подъема потребления, значительного улучшения бытовых условий, увеличения средней продолжительности жизни — она непосредственно связана с судьбой субъекта труда, самого человека. Трансформация содержания труда связана со скоростью увеличения его производительности: эффективность машины в некоторой мере гарантирует уровень производительности труда, но скорость изменения этого уровня зависит не от эффективности машин, а от перехода к еще более эффективным, от темпа такого перехода, от реконструирующей, творческой составляющей труда. Вторая производная — ускорение — гарантируется слиянием труда с наукой, изменением в производстве не только конструкций, но и принципиальных схем.

Высокая производительность труда в данный момент, как и ее производные, может быть достигнута за счет нерационального уничтожения невозобновляемых ресурсов. Сигету Цуру в своем докладе «Взамен показателя: «валовой национальный продукт»» (посвященном расхождению количественных стоимостных характеристик и «физического» благосостояния) приводит пример массового осушения бухт почти на всем побережье Японии для постройки на этих новых площадях предприятий.[106] Осушение разрушает национальные парки и уничтожает в некоторых районах рыболовство. Работы по осушению Внутреннего моря равносильны, по словам Цуру, «переносу кухонной службы дома в прекрасный сад, без попытки обеспечить вывоз мусора». Таких примеров можно было бы привести много, речь идет не об эксцессах, а о весьма общей и серьезной тенденции. Цуру говорит, что экологические ценности не имеют количественного эквивалента. Но они имеют подобный эквивалент в своей динамике: вариант, связанный с быстрым истощением природных ресурсов, в том числе непроизводственных по обычной классификации, дает в прогнозе на достаточно большой срок замедление роста реального благосостояния и снижение скорости или ускорения роста производительности труда, если эти переменные или их функция интегрируются в пределах большого срока.

Отсюда следует, что рациональное использование ресурсов гарантируется планом, опирающимся на вариационные методы, на выбор оптимальной исходной структуры производства, дающей наибольший интеграл производительности труда и ее производных по прогнозируемой «мировой линии» экономики.

Вернемся от проблемы планирования и выбора варианта с оптимальным прогнозом к самому прогнозу. Какие объективные процессы лежат в основе экономического прогноза?

Социологическая концепция Маркса отводит эту роль производительным силам общества. Производительным силам в очень широком смысле, включая науку и ее наиболее общие и фундаментальные разделы. Неклассическая наука и новейшая техника продемонстрировали весьма отчетливо и обратное воздействие общественного развития на производительные силы и prius производительных сил в этом взаимодействии.

Идея электрификации, воплощенная в 1920 г. в плане ГОЭЛРО, была синтезом этой концепции и обобщения того, что дала к началу нашего столетия классическая наука, и в особенности классическая электродинамика. Это был вместе с тем характерный синтез объективных констатаций, исследования объективных процессов и целей человека. Синтез сущего и должного, необходимости и свободы, познания и действия.

План ГОЭЛРО исходил из объективного прогноза: электротехника при дальнейшем техническом воплощении классической электродинамики позволит передавать большие энергии на сотни километров. План исходил именно из прогноза, из возможностей, которые еще не были достигнуты, но обладали очень высокой вероятностью. По рассказам Г. М. Кржижановского и Е. Я. Шульгина (ученого секретаря Комиссии ГОЭЛРО), в первоначальном варианте плана сети станций не смыкались и еще не было столь известных смыкающихся кругов, появившихся на карте ГОЭЛРО. Возможность таких дальних передач энергии тогда была или, быть может, казалась проблематичной для ближайших лет. План ГОЭЛРО по указанию В. И. Ленина включил смыкающиеся сети (это было фундаментальной идеей плана!) в расчете на дальнейший прогресс электропередач, который представлялся неизбежным.

Почему он был неизбежным, на чем была основана уверенность в предстоящей возможности более мощных передач? Такая уверенность вытекала из уже существовавшей тогда принципиальной схемы: генератор — повышающий трансформатор — линия передачи — понижающий трансформатор — двигатель. Эта схема прямо вытекала из классической электродинамики, она была соединением лежащих в основе последней и соответствующих уравнениям Максвелла процессов электромагнитной индукции и возбуждения магнитного поля переменным электрическим током.

Указанная физическая схема была идеальной схемой для конструкторов, стремившихся приблизиться к теоретическим соотношениям в реальных, практически применимых генераторах, трансформаторах, передачах и электродвигателях. Существование такой идеальной схемы, уже известной и, что очень важно, не подлежавшей в обозримом будущем какой-либо модификации, позволяло выдвинуть с большой уверенностью прогноз о некотором неизменном в течение десятилетий направлении технического прогресса.

Аналогичным было отношение между классическими, установившимися и постоянными, идеальными циклами и техническими прогнозами в других отраслях производства, помимо электроэнергетики.

Затем работа Комиссии ГОЭЛРО переходила от прогноза к плану. Если построить электростанции и сети определенной мощности и протяженности, то будет создана единая энергетическая система, повышена электровооруженность и следовательно производительность труда в промышленности и в земледелии, будут во много раз увеличены грузопотоки с помощью электрифицированных магистралей, в промышленной технологии вырастет удельный вес электроемких процессов, в балансе используемых ресурсов увеличится значение легкодоступных средоточий энергии и сырья. Эти цели плана предопределяли программу вложений в строительство новых станций, сетей, железнодорожных путей, шахт и заводов. Такая программа при своем выполнении создавала начальные условия для последующей однозначной, детерминированной эволюции производства.

Экономически такая эволюция, в своей основе опиравшаяся на приближение техники к постоянным идеальным физическим схемам, приводила к непрерывному повышению производительности труда, к реализации уже известного нам неравенства Р'>О.

Постоянство идеальных физических схем и создавало ту неизменность направления технического прогресса, которая позволяла использовать экстраполяцию как основной метод прогнозирования. Это были прогнозы рассудка; разум, преобразование идеальных схем, участвовал в них, но его вмешательство, приведшее к уравнениям Максвелла, оставалось позади, а новое вмешательство, обещавшее, например, непосредственное получение электричества без электромагнитной индукции, было неоднозначной и отдаленной перспективой.

Таким образом, метод прогнозирования, принятый Комиссией ГОЭЛРО, состоял в определении целевых физических схем, в определении путей их технического воплощения, в определении технико-экономических результатов новых конструкций и в определении изменения структуры производства, вытекающего из этих результатов. Такой метод прогнозирования будем называть методом ГОЭЛРО.

По-видимому, он должен стать основным методом экономического прогнозирования в атомном веке. Прогнозирования, указывающего наиболее вероятную динамику производства на ближайшие, скажем, тридцать лет. Но здесь имеется одно радикальное различие. Теперь нет таких целевых, идеальных физических схем, для которых можно было бы уверенно предположить устойчивость, неизменность в течение срока, охватывающего десятилетия. В неклассической науке разум меняет ковариантные рассудочные линии, линии экстраполяции не в критические моменты, отделенные друг от друга большими интервалами, а практически непрерывно. Если некоторая физическая схема сохраняется долгое время в качестве целевого канона технического творчества, то все равно над ней стоит, как memento mori, призрак новой схемы, который может воплотиться, перестать быть призраком и претендовать на роль целевого канона техники, означающего совсем иную динамику технико-экономических показателей и народнохозяйственных межотраслевых пропорций.

Такое воплощение уже произошло со схемой деления ядер под действием быстрых нейтронов, такие вмешательства реконструирующего разума в прогнозы рассудка могут вскоре произойти в квантовой электронике, а на очереди (правда, еще далеко, но трудно сказать, насколько далеко) схема передачи энергии в условиях сверхпроводимости при обычных температурах и схема управляемой термоядерной реакции.

Это революционные повороты. Дж. Дж. Томсон говорил: «Прикладная наука ведет к реформе, чистая наука — к революции». Это относится к изменениям прикладных, практически применимых циклов на основе неизменных научных схем («прикладная наука») и к изменению самих этих схем («чистая наука»). В целом они происходят сейчас практически непрерывно, поскольку после каждого поворота начинается процесс освоения нового принципа, да и сами повороты возникают то в одной, то в другой области. В качестве интегрального эффекта они приводят к непрерывному ускорению роста производительности труда, к реализации формулы Р''> О. Но как определить коэффициент ускорения, как определить нечто неизменное, постоянное, рассудочное в деятельности разума, сводящейся к изменению, к неотождествленности?

Здесь есть нечто сравнительно неизменное: это фундаментальные соотношения теории относительности и квантовой механики; они в своей основе могут претендовать на длительную роль исходных принципов науки и они являются некоторыми целевыми канонами для новых физических схем: ведь и реакторы-размножители, и термоядерные реакции — это этапы приближения к идеальному соотношению Е = mс². Изменение подобных фундаментальных идеалов привело бы к ненулевой третьей производной от производительности труда по времени к Р''>О. Но формула Е = mс², как и другие фундаментальные основы современной науки, не определяет темпов увеличения масштабов освобождаемой энергии в ядерных реакциях и других переходов от одной физической схемы к другой.

Здесь еще одна достаточно существенная трудность. При составлении плана ГОЭЛРО пользовались более или менее интуитивными оценками будущего. Этот метод применялся задолго до того, как он получил название «дельфийского». Комиссия ГОЭЛРО обращалась к своим членам и к другим крупным специалистам, которые давали качественные, а иногда и количественные характеристики предстоящего развития транспорта, металлургии, добычи топлива и т. д. Этот метод в середине 20-х годов (помнится, при составлении контрольных цифр на 1925–1926 гг.) был назван «методом экспертных оценок». Он применялся и позже, в частности в начале 30-х годов при составлении генерального плана, причем не только для составления прогнозных вариантов, но и для выбора оптимального варианта, т. е. для самого планирования. Один из характерных для этого времени эпизодов: в 1930 г. И. Г. Александров продиктовал пишущему эти строки титульный список электростанций на 10–15 лет вперед, который в значительной мере совпадает с перечнем наиболее рентабельных станций из числа построенных в 30-е годы. У того же И. Г. Александрова интуитивной или полуинтуитивной была и уже упоминавшаяся уверенность в значительном развитии электроемких производств, позволявшая ему наметить колоссальный комбинат в Запорожье и проектировать Днепрогэс в одноплотинном варианте.

Но сейчас такие интуитивные оценки могут играть менее значительную роль. Изменения физических схем обладают, как это уже говорилось, большей общностью, чем технические новшества, и поэтому большей способностью проникать в другие отрасли, становиться содержанием межотраслевой информации. Интуиция основана главным образом на опыте и знаниях в некоторой определенной отрасли и не охватывает проникающей в эту отрасль информации о новых применимых в ряде отраслей идеальных физических схемах. Если бы реконструкция производства в целом была линейной функцией научно-технических сдвигов, мы могли бы получить общий прогноз, просуммировав отраслевые экспертные оценки. Но реконструкция производства — нелинейная функция; сдвиги в отраслях — это не только технические, но и научно-технические сдвиги, они основаны на применимых в большем числе отраслей новых научных данных; информация об этих данных мигрирует из отрасли в отрасль, происходит взаимодействие научно-технических сдвигов, которое нельзя определить с помощью отраслевой интуиции.

Как же все-таки учесть вмешательство разума в цепи рассудочных экстраполяций, как прогнозировать радикальные сдвиги, вызванные уже не новыми конструкциями, а новыми принципиальными схемами, новыми целевыми канонами технического творчества?

Здесь только один выход. При составлении народнохозяйственных планов мы сопоставляем прогнозы, соответствующие различным начальным условиям, и затем выбираем оптимальный. Но оптимизация не оканчивается выбором оптимального варианта, составлением плана. По-видимому, она должна быть многошаговой и практически непрерывной. В турнирных шахматных партиях, когда партия отложена, секунданты игрока проигрывают варианты дальнейшей игры для каждого возможного ответного хода. В науке человек задает природе вопросы, и она, с большей или меньшей задержкой, отвечает на них. Ответ не всегда можно предвидеть. Может быть, он будет состоять в отрицании смысла заданного вопроса. Но он последует, так же как последует при продолжении шахматной партии ответный ход противника. Нужно только, чтобы уже были готовы прогнозы, предвидения технических, технико-экономических и структурных сдвигов, которые вызовет ответ природы — новая экспериментально осуществленная физическая схема. Эти прогнозы должны раскрыть воздействие новой физической схемы на уровень, скорость возрастания и ускорение возрастания производительности труда. Тогда можно будет быстро определить начальные условия, необходимые для максимальной реализации новой физической схемы для максимального приращения фундаментального индекса Q=/(P, Р', Р'').

Прогноз путей и результатов технического воплощения уже определенной физической схемы совпадает с методом ГОЭЛРО и является сравнительно изученной задачей.

Эконометрия оптимизма

Неклассическая наука продемонстрировала в чрезвычайно отчетливой форме рационалистическую природу познания. Она стала торжеством «внутреннего совершенства», логического анализа, связывающего каждое экспериментальное открытие с максимально общими принципами. Но эти общие принципы представляют собой не только логические конструкции. Они обобщают наблюдения и, что особенно важно, — эксперименты, активную перекомпоновку процессов природы, они обладают «внешним оправданием» и являются общими картинами мироздания, его отображениями. Отображениями не только статического состояния мира, но и его эволюции. Такой рационализм четырехмерен, он включает ретроспекцию и прогноз. Поскольку познание человека связано с его активной, целесообразной деятельностью, прогноз связывается с целями и при достаточной корреляции становится оптимистическим прогнозом.

Рационализм всегда был связан с математикой, а в XVII в. математика оказалась тем направлением рационалистической мысли, которое соединилось с экспериментальным естествознанием и стало классической наукой — этим синтезом рационализма, опирающегося на эксперимент, и эксперимента, раскрывающего ratio мира.

Наука XVII в. уже не ограничивалась чисто логическим противопоставлением различных объектов и событий, как это было, например, в теории движения Аристотеля, где различались только «естественное место» тела, где оно покоится, и его пребывание вне «естественного места», откуда тело стремится удалиться. Теперь движение стало непрерывным процессом, который рассматривается от точки к точке и от мгновения к мгновению. Кеплер писал: «Там, где Аристотель видит между двумя вещами прямую противоположность, лишенную посредствующих звеньев, там я, философски рассматривая геометрию, нахожу противоположность, заполненную промежуточными объектами, так что там, где у Аристотеля один термин: «иное», у нас два термина: «больше» и «меньше»» [107].

Действительно, в противоположность перипатетической науке, наука нового времени пользуется непрерывными в общем случае множествами, где между каждыми двумя объектами находятся промежуточные объекты, и различие между этими двумя объектами выражается прежде всего в расстоянии, если речь идет о пространственных положениях, и в «расстояниях», если речь идет о более сложных множествах.

Наука нового времени группирует объекты, события, явления в упорядоченные множества, где одно событие или объект закономерно следует за другим и различия между ними представляются как бы занумерованными. Далее, устанавливается однозначное соответствие между множествами: элементу одного множества соответствует элемент другого множества (положению движущейся частицы — ее скорость, ускорение и т. п.). Вводится понятие абстрактного w-мерного пространства, в котором событие или объект определены координатами, понятие расстояния — всегда положительной величины, характеризующей два объекта, и понятие метрики, позволяющей тем или иным образом определить расстояние между объектами — точками n-мерного пространства — по разностям их координат. Таким образом, новое представление о ratio мира, складывающееся из непрерывных движений, нашло адекватное выражение в математике переменных величин, в анализе бесконечно малых, в аналитической геометрии, в дифференциальной геометрии, и, в частности, в понятии метрики, определения расстояний по заданным координатам.

Математика переменных величин была адекватным выражением сложившейся в XVII–XVIII вв. картины мира, где непрерывные в общем случае движения тел по инерции и под влиянием сил были всеохватывающим объяснением миропорядка. Отзвуком такой тенденции была формула Канта: во всякой науке столько научного, сколько математического. Эта формула кажется близкой современной роли математики. Но на самом деле современное значение математики для науки (и не только для науки) находит мало аналогий с ее значением для механического естествознания XVII–XVIII вв.

В XIX в. схема непрерывных движений тел сохранила свою роль наиболее простой, исходной и в этом смысле фундаментальной схемы мироздания. Но сложные законы высших форм движения уже не позволяли свести объяснение процессов природы к обнаружению этой простой схемы. Соответственно математика не могла претендовать на существенное участие в объяснении химических процессов и еще меньше — на существенную роль в биологии, в общественных науках и в применениях указанных наук. И это нисколько не лишало эти науки научного характера.

Сейчас, в неклассической науке, радикально изменилось положение математики и, вместе с тем, ее содержание. Она уже не является абстрактной схемой самых простых, механических закономерностей мироздания. Она уже вообще не является абстрактной схемой в старом, догегелевском смысле. В математике высшая абстракция весьма отчетливым образом становится высшей конкретностью. В современной, неклассической механике, в релятивистской и квантовой концепции движения материальной точки, математика уже не находит простого физического эквивалента. Движение и бытие материальной точки оказалось самой сложной проблемой, связанной со структурой и бытием Космоса. Мы начинаем видеть в математике абстрактное отображение высшей конкретности, в которой структура Космоса неотделима от всей бесконечно сложной структуры бытия. Соответственно, математика проникает во все звенья этой сложной структуры, в области, которые когда-то казались недоступными для математики по своей сложности. Наступает эпоха нового, опирающегося на прикладную математику синтеза науки. И не только науки, но и всей человеческой практики.

Но при этом исчезают какие бы то ни было поводы для априорной или конвенциалистской версии генезиса математики. Она находит в своих самых общих, самых фундаментальных принципах нечто неаприорное, способное модифицироваться, зависящее от эксперимента, очень далекое от образа вечных скрижалей познания. Математические понятия, ставшие наиболее общими понятиями разума при превращении классического рационализма в классическую пауку, приобрели характер онтологических истин. Известное определение Рассела: «Математика — это наука, которая не знает, о чем она говорит, и не знает, истинно ли то, что она говорит» (эта логическая независимость математики позволила ей вырасти в мощный аппарат современной науки) сейчас становится несколько архаичным: математика, включая самые общие и фундаментальные разделы, говорит о мире, и говорит нечто такое, что может быть подтверждено или отвергнуто, модифицировано, изменено экспериментальным познанием бытия.

Отсюда роль физической интуиции в математике. А. Н. Колмогоров отметил, что современный математик сам овладевает физическим существом проблемы и старается найти для нее адекватный математический язык[108]. Подобная тенденция становится все более отчетливой и общей, она характерна не только для математической физики, но и для фундаментальных проблем. «В настоящее время, — говорит П. С. Александров, — можно видеть признаки нового поворота этого вековечного вопроса о взаимоотношениях теории и практики математической мысли: появились целые области математики, в которых невозможно провести точную грань между математической и физической постановкой вопроса»[109].

Для неклассической науки характерно, что «секуляризация» логических устоев, стирание «грани между математической и физической постановкой вопроса», сращивание логической дедукции с физической интуицией, с физическим экспериментом не имеют априорных границ, они охватывают даже основания математики, которые меняются под влиянием интуитивной догадки о возможных применениях или под влиянием связанного с применением эксперимента. Само слово «применение» меняет смысл. Применение математики — это процесс радикального преобразования фундаментальных принципов науки, стиля научного мышления и тем самым — преобразования цивилизации.

В очерке, посвященном перспективам кибернетики, говорилось, что преобразующее воздействие прикладной математики на цивилизацию включает преобразование характера труда: сочетание математизации науки и управления с применением электронных приборов позволяет изменить содержание труда, увеличить его творческие, реорганизующие потенции. Таким образом, математизация лежит в том фарватере современной науки, который ведет к реализации интегральной цели науки — преобразованию субъекта, содержания и объекта труда. В этой, третьей, части книги в интегральную цель была включена еще одна задача — преобразование структуры труда, его направления, его распределения по отраслям. Это собственно экономическая задача. Каково значение прикладной математики для ее решения?

Речь, очевидно, идет об эконометрии. Нельзя думать, что внедрение в экономическую мысль метрических понятий, методов измерения, математических аналогий меняет форму экономического анализа, не трансформируя его содержания и выводов. Конечно, нож и вилка не меняют и во всяком случае не заменяют бифштекс, и лучше съесть его без ножа и вилки, чем ограничить обед этими предметами. Но пример журавля и лисы показывает, что иногда обед становится недоступным без соответствующей его содержанию формы. Это, вообще говоря, следует из стихотворения Гёте, адресованного Альбрехту фон Галлеру («природа не состоит из скорлупы и ядра»). В случае эконометрии содержательность математической формы вытекает из следующих соображений, относящихся, впрочем, только к одной стороне дела — к связи содержательной эконометрии прогнозов с неклассической наукой.

Нестабильность этой науки делает, как нам теперь известно, непосредственным источником экономических сдвигов не только применение физических схем, их техническое воплощение в конструкциях, но и сами эти схемы. Благодаря своему сравнительно общему характеру физические схемы преобразуют сразу многие отрасли производства или свободно мигрируют из одной отрасли в другую. Поэтому в прогнозах каждой отрасли, даже каждого крупного предприятия обязательно фигурирует информация о производстве в целом.

Из нелинейного характера неклассических экономических прогнозов, из невозможности получить общий прогноз, суммируя частные, вытекает необходимость вводить информацию о производстве в целом в каждый частный прогноз. Это информация прежде всего о структуре производства и ее динамике как прогнозируемом результате каждого крупного открытия, изменяющего техникоэкономические показатели и межотраслевые пропорции. Но структурная информация — это метрическая информация, Она должна включать в прогнозы принципиально измеримые данные о межотраслевых пропорциях, а в планах— абсолютные размеры вложений в отрасли и абсолютные показатели их эффекта. Поэтому возможность метрического выражения прогнозируемых экономических сдвигов, их эконометризируемостъ — условие их реализации. Соответственно прогнозы развития самой эконометрии (а поскольку она должна пользоваться новыми, пока еще не полученными алгоритмами, то и математики в целом) — необходимое условие или часть экономических прогнозов.

Оптимистических прогнозов. Таких, которые связаны с целью, поставленной обществом, делающей деятельность общества целесообразной. Обладающих определенными коэффициентами корреляции с целью, позволяющими выбрать наиболее приближающийся к цели оптимальный прогноз. Но тогда и сама цель должна обладать некоторым метрическим коэффициентом. И, более того, оптимизм, уверенность в достижении цели, тогда обладает метрическим коэффициентом, вероятностью реализации цели.

Здесь — небольшое отступление от проблем метрики экономических прогнозов. Возможно ли, вообще говоря, выразить эмоцию (а оптимизм, какой бы гносеологический, научно-прогнозный, экономический и эконометрический смысл мы ему ни придавали, остается эмоцией), возможно ли ее выразить количественными показателями? Нет ли здесь чего-то от Сальери — причем к алгебре сводится даже не музыка, а то, что выражается музыкой и иначе, например словами, и не может быть выражено?

У Сент-Экзюпери есть одно очень интересное замечание, вложенное в уста Маленького принца. Для ребенка интересы взрослых кажутся странными: взрослые интересуются количественными определениями, им нужно знать, сколько человеку лет, сколько он зарабатывает, а в какие игры он любит играть — это им безразлично. Наука, и не только наука, требует некоторого приближения к «детским» интересам. Об этом говорил Эйнштейн в отношении науки, а в других отношениях — евангелисты, вложившие в уста своего героя формулу: «… ежели не будете, как дети…» Но дети, вслед за Алисой в стране чудес, вовсе не против счета; только этот счет должен быть парадоксальным. Именно такой переход от традиционных математических соотношений к парадоксальным и был реализован в теории, которую Эйнштейн считал результатом «детских» интересов (он говорил, что пришел к теории относительности потому, что сохранил Детский интерес к фундаментальным проблемам до такого возраста, когда мог кое-что сделать для их решения).

Переход к парадоксальным неэвклидовым соотношениям от традиционных эвклидовых соотношений, рассматриваемый как физический переход, изменение метрики, неэвклидовый характер метрики, отождествленный с гравитационным полем, лежит в основе общей теории относительности. Такой переход не был растворением музыки в алгебре, он был скорее превращением алгебры в музыку, конечно, в несколько переносном смысле, аналогичном кеплеровой «музыке сфер».

Эмоциональное содержание оптимизма неотделимо от его метрического выражения. Чувство уверенности в грядущей реализации цели невозможно без количественного расчета и, поскольку речь идет о структуре производства, без метрики.

Но здесь нас подстерегает следующая трудность. Метрика — все методы определения расстояний по разности координат, по-видимому, легко может быть введена, когда речь идет о событиях, которые можно представить в виде точек некоторого абстрактного га-мерного пространства.

Читатель помнит: в главе ««Знаю как» и «знаю где»» уже было введено га-мерное пространство экономических структур и (n+1) — мерное пространство динамики этих структур. Все же следует о них напомнить. Если речь идет, например, о пятидесяти отраслях (n = 50), то точка, соответствующая данной структуре, — это точка 50-мерного пространства структур, определенная 50 координатами, из которых каждая измеряет, например, вложения в одну из отраслей или продукцию отрасли. Переход от одной структуры к другой измеряется вектором, соединяющим две такие точки. Структурные изменения, вызванные научными и техническими открытиями, — основной экономический эффект, который необходимо измерить, чтобы узнать, какая динамика структуры производства является оптимальной для достижения цели, для того чтобы производительность труда и ее производные — скорость и ускорение ее уровня — были в целом наибольшими. Из таких векторов складывается кривая динамики структуры (уже не в 50-мерном, вообще не в n-мерном, а в (n+1) — мерном пространстве: мы вводим помимо n структурных координат (п+1) — е измерение, время). Такая кривая — мировая линия структуры — должна давать наибольшее значение фундаментального индекса Q =/(Р, Р', Р'').

Можно предвидеть дальнейшее направление этой кривой, если предположить, что кривизна мировой линии остается неизменной. И даже если она меняется, если возникают иные соотношения между скоростями отдельных отраслей, иные динамические балансы, можно определить результирующее искривление мировой линии, предвидеть дальнейшую эволюцию структуры. Но такая возможность сохраняется, когда изменения в темпах отдельных отраслей вызваны техническими открытиями, приведшими к ускоренному расширению той или иной отрасли. Прогнозы такого расширения мы назвали прогнозами рассудка. А прогнозы разума? В этих более радикальных прогнозах меняется сама зависимость экономической динамики от приращений координат, от изменений структуры. Меняется формула, связывающая каждое бесконечно малое приращение вектора в (п+1) — пространстве с бесконечно малыми приращениями координат. Такое изменение метрики может быть представлено как искривление уже не мировой линии в (n+1) — пространстве, а как искривление самого этого пространства.

Здесь нужны некоторые пояснения, которые лучше всего высказать в виде физико-экономических аналогий. Кстати, если уже написаны эти слова: «физико-экономические аналогии», можно сказать несколько слов об их допустимости.

Они существовали и в классической политической экономии. Адам Смит, иногда в неявной форме, а чаще в явной, вводил в экономическую теорию понятия классической физики: силу, равновесие, импульс. Сейчас такие семантические сближения включают неклассические понятия неопределенности переменных и другие, в их числе— искривление пространства.

Представим себе движение частицы в пространстве с нарушенной эвклидовой метрикой, в неэвклидовом, иначе говоря искривленном, пространстве. Мы хотим выделить воздействие кривизны пространства на движение частицы и рассмотреть зависимость этого движения от некоторых известных нам полей, например зависимость движения электрически заряженной частицы вблизи сильного заряда. Для этого мы берем полную производную, определяющую изменение состояния движения частицы в данной точке (например, ускорение частицы), и вычитаем из нее производную, показывающую, как изменилось состояние частицы под влиянием кривизны пространства. Такая разность называется ковариантной производной, она является мерой изменения состояния движения, не зависящего от кривизны пространства.

В общей теории относительности гравитационное поле отождествляется с искривлением пространства (четырехмерного пространства-времени). Вызванное им изменение направления вектора — это не изменение в пространстве, а изменение вместе с пространством. Это возможно потому, что гравитационное поле единообразно действует на все тела так, как будто изменяется не поведение тел в пространстве, а свойства самого пространства. Гравитационное поле как бы выходит за пределы того, что происходит в данном пространстве. Теперь можно для данного пространства пользоваться ковариантной производной и исследовать ковариантные соотношения между воздействиями на тело и его поведением.

Аналогичным образом мы можем рассматривать изменения экономической структуры, не нарушающие ковариантных динамических балансов (следовательно, допускающие динамическую экстраполяцию), считая эффект наиболее радикальных научно-технических открытий не изменением в пространстве, а изменением вместе с пространством, изменением самого пространства. Как мы видели, эффект таких открытий универсален, он непосредственно сказывается во всех отраслях. Это и позволяет увидеть аналогию между полем наиболее радикальных структурных изменёний в производстве (источник этого поля — неклассические отрасли) и гравитационным полем. Вернемся к уже упоминавшемуся n-мерному пространству экономических структур. Движение в этом пространстве представляет переход от одной структуры к другой. Изменение направления такого движения может быть результатом ускорения той или иной отрасли. С такими локальными ускорениями мы встречаемся, когда речь идет о техническом прогрессе, о технических открытиях на основе неизменных физических схем. В неклассическом по своей научной базе производстве, когда источником структурных сдвигов оказываются радикальные изменения целевых, идеальных физических схем, положение усложняется. Результирующую динамику структуры в этом случае уже нельзя определить так просто, как в случае частных, отраслевых ускорений, вызванных техническими открытиями. Научные открытия обладают большой проникающей силой, они вызывают резонанс далеко за пределами той отрасли, где впервые получили конструктивное или технологическое воплощение, их эффект при таком резонансе не затухает, а, наоборот, может расти. Во всяком случае, результирующее изменение структурной динамики здесь уже по-иному зависит от того, что происходит в отдельных отраслях. Меняется метрика, меняется зависимость результирующей длины вектора Ах в (n+1) — мерном пространстве от приращений его координат Ах_1' Ах₂, … Ах_n. Иными словами, метрика (n+1) — пространства меняется, оно приобретает кривизну.

Такое представление об эффекте неклассической науки требует ряда новых эконометрических конструкций. Чтобы связать эффект неклассической науки с искривлением пространства структур, а эффект технических открытий на относительно неизменной научной основе с ковариантными производными, требуется систематическое и сравнительно строгое определение экономических эквивалентов ряда понятий дифференциальной геометрии, в частности понятия связности. Мы ограничились пока лишь аналогией между универсальным характером гравитационного поля — физической основой его уподобления кривизне пространственно-временного континуума — и универсальным характером фундаментальных сдвигов в производстве, связанных с межотраслевой миграцией идеальных физических схем. Не касаясь здесь эконометрических конструкций, необходимых для обоснования и реализации подобной аналогии, мы отметим только, что она открывает дорогу применению экстраполяционных прогнозов в условиях радикального изменения динамических балансов. Мы вводим в экстраполяцию коэффициенты неэкстраполяционной природы, которые соответствуют более общим и радикальным преобразованиям структуры производства. Это отнюдь не поправочные коэффициенты. Последние исправляют кривую в данном пространстве, корректируют динамику показателей при вынесенном за скобки радикальном преобразовании. Здесь же речь идет о фундаментальных коэффициентах, характеризующих кривизну пространства структур.

Какова связь концепции неэвклидова пространства экономических структур и ковариантного дифференцирования с концепцией динамической стоимости? Как выражается в пространстве структур реализация динамической стоимости, изменение динамического баланса под влиянием научно-технической информации?

Мы вскрываем под стоимостью ее общую (соответствующую понятию производства вообще) основу — распределение труда. Это и выражается в пространстве структур. Реализация стоимости, миграция труда — это сдвиг в пространстве структур. Он может быть связан с равновесием производства, статическим, квазистатическим или динамическим, прогнозирующимся в экстраполяциях. Такой сдвиг можно рассматривать как движение в заданном (с заданной кривизной) n-мерном пространстве структур. Сдвиг, который реализует динамическую стоимость, сдвиг, вызванный радикально реконструирующей информацией, мигрирующей из одной отрасли в другую, можно рассматривать как результат искривления n-мерного пространства структур.

В этой связи напомним некоторые пункты, уже освещенные в этой части книги. В ее начале говорилось о необходимости аксиоматического метода для теории экономической динамики. Соответственно, мы поднялись к самым общим определениям, к производству вообще, чтобы увидеть свойственную всякой формации необходимость такой структуры производства, которая соответствует потреблению. Затем мы перешли к конкретным, исторически обусловленным формам этой общей черты производства, к «богатой совокупности с многочисленными определениями и отношениями». По мере развития производительных сил нарушения равновесия приобретают сначала характер индивидуальных отклонений, которые регулируются законом стоимости, приводящим производство к макроскопическому равновесию, затем макроскопических отклонений цен производства от стоимости и наконец радикального и практически непрерывного изменения структуры производства. Регулирование экономики уже не сводится к восстановлению равновесия, нарушенного индивидуальными или макроскопическими различиями в органическом строении фондов. Движущей силой, придающей производству эту тотальную динамику, является переход не только к новым конструкциям и приемам, но и к новым идеальным схемам. Информация о таких сдвигах воздействует в силу их общности на ряд отраслей.

Источниками подобного воздействия служат ведущие отрасли (ведущие — в смысле ускорения технического прогресса) — неклассические отрасли производства, в первую очередь атомная энергетика и квантовая электроника.

Здесь мы подходим к пункту, где, хотя бы в самой предварительной форме, должна уже ощущаться возможность перехода от аксиоматически построенной системы категорий к более конкретным методам прогноза. Схема конкретных методов не входит в аксиоматику прогноза, но в самых общих, аксиоматических определениях должна чувствоваться возможность перехода к конкретному прогнозированию, возможность эконометрической разработки динамических категорий экономики, возможность математических понятий и методов, соответствующих двойственности и сочетанию радикальных преобразований (гарантирующих Р''>0), связанных с научным прогрессом, и менее радикальных преобразований, связанных с новым инженерным воплощением тех же самых идеальных физических схем. Первые воздействуют на все производство, вторые — на определенную отрасль. Можно предположить, что математическим аппаратом, раскрывающим такое разграничение, может служить ковариантное дифференцирование и концепция искривленных неэвклидовых га-мерных пространств в целом. В этом случае напрашивается следующая схема прогнозирования.

Исходный метод — динамическая экстраполяция. Мы исходим из демографического прогноза и предполагаем, что инвариантной величиной будет вторая производная по времени от производительности труда. Это позволяет получить графики роста национального дохода и других тотальных показателей. После этого экстраполируют динамические балансы, отношения между отраслями, причем принимаются во внимание отношения между классическим и неклассическим концентрами. Экстраполированные кривые корректируют с помощью поправочных коэффициентов, которые получают исходя из оптимизации потребления. Далее, в результате экспертных оценок вводятся дополнительные поправочные коэффициенты. Еще одна серия поправочных коэффициентов вводится, чтобы согласовать прогноз с критерием возрастающей рентабельности производства. Этим заканчивается первая стадия прогнозирования, когда оперировали ковариантными производными.

Теперь — вторая стадия. Исходный шаг — научный прогноз, найденный с помощью гносеологических критериев. В науке непрерывно рассматривается накопленный экспериментальный материал и определяются возможные пути теоретической мысли, придающие ему «внутреннее совершенство». Для экономического прогнозирования нужен экстракт из научной литературы, обладающей особенно конкретной и обоснованной прогнозной компонентой. Этот экстракт подлежит индивидуальной и коллективной экспертизе и в конце концов должен включать некоторые гипотетические указания на новые физические, химические, биофизические и биохимические схемы и циклы, которые могут радикально преобразовать производство и его структуру. Теперь могут начаться специальные исследования физико-экономического и вообще естественнонаучно-экономического жанра, где исследователь приходит от гипотетических физических и т. п. схем к еще более гипотетической технической реализации указанных схем и к еще более гипотетическим экономическим расчетам влияния этой реализации на структуру, размещение, удельные расходы и стоимость. Результат таких исследований — коэффициенты преобразования расчетов и технико-экономических сопоставлений, а также преобразования кривых изменения структуры и тотальных показателей производства. Если результаты первой «ковариантной» стадии прогнозирования представлены в виде кривых в (гс + 1) — мерном пространстве, то коэффициенты преобразования этих кривых аналогичны составляющим фундаментального метрического тензора и составленному из его производных тензору кривизны (п +1) — мерного пространства динамики структуры. На участках этого пространства, где сказывается воздействие таких научно-технических событий, как широкое использование реакторов-размножителей, или появление универсальных промышленных лазеров, или новое поколение управляющих машин для универсального производственного применения, (п+1) — мерное пространство, соответствующее экономическому прогнозу, становится неэвклидовым.

Понятия кривизны пространства и ковариантной производной характерны для эконометрии оптимизма и для всей оптимистической философии атомного века. Они позволяют включить в экономические прогнозы эффект фундаментальной науки. Этот эффект состоит в беспрецедентном динамизме, в радикальных сдвигах в энергетике, в технологии, в характере труда и в экологических условиях. Однако это лишь иллюстрация и частный пример весьма общей тенденции, весьма общей связи современной прикладной математики с оптимистическим мировоззрением.

Выше уже говорилось, что математизация экономических расчетов создает тот элемент достоверности, без которого оптимистическое настроение не может стать научным расчетом, а расчет не может стать настроением — выражением и условием человеческого счастья.

В современной математике приобрела отчетливый характер одна тенденция, весьма существенная для судеб цивилизации. Это не новая тенденция, она существует издавна, но сейчас стала несравненно более отчетливой. Ее можно назвать «структурализмом», «интегрализмом» или еще иначе — все это не покрывает существа дела, хотя и выявляет некоторые стороны и оттенки указанной тенденции. Она состоит в том, что в ряде важных, может быть, наиболее важных, физических, а также экономических проблем не только и даже не столько идут от точки к точке и от мгновения к мгновению, от одного локального события к соседнему, сколько стремятся охарактеризовать весь путь или весь ансамбль связанных с данным событием других событий.

Мы сталкиваемся с такой тенденцией в самых различных областях. С начала 40-х годов Фейнман и Уилер излагали квантовую механику, оперируя не пребываниями частицы в данный момент в данной пространственной точке, а интегральными характеристиками целых траекторий. Но математический аппарат квантовой механики и раньше включал представления о переходах от одной функции к другой, оценку не локальных значений, а функций в целом. Весьма общим направлением являлся ана-лиз структур, присваивающий те или иные характеристики не отдельным индивидуумам, а структурам в целом.

В математике выросли очень мощные методы вариационного исчисления, позволяющие сравнивать мировые линии частиц, интегральные характеристики, и находить среди них оптимальные. Выросла теория интегральных уравнений, учение об операторах, об отображениях одних функций на другие. Если говорить о математических концепциях, то для нашей эпохи, вероятно, наиболее характерным является развитие функционального анализа, который объединяет с единой точки зрения различные методы интегрального постижения бытия. Наиболее характерная физическая идея — связь физического индивидуума, элементарной частицы со Вселенной, представление о частице как средоточии взаимодействий, охватывающих Вселенную, и вместе с тем представление о Вселенной если не как о частице, то во всяком случае как об объекте с определенными интегральными характеристиками.

В эволюции эконометрии подобная интегральная или структурная тенденция связана явным образом с философией оптимизма. Здесь можно видеть нечто аналогичное биогенетическому закону: онтогенез эконометрии повторяет филогенез математики в целом. Первоначально на первом плане находились дифференциальные уравнения, затем интегральные уравнения, методы вариационного исчисления, тензорного и функционального анализа.

Берем ли мы кривую, изображающую какой-то процесс, и определяем с помощью вариационного исчисления максимальную или минимальную характеристику кривой; рассматриваем ли мы структуру, характеризуя специфические для нее соотношения элементов; встречаемся ли мы с вектором, обладающим тем или иным направлением, тем или иным сочетанием составляющих, — во всех случаях математическая мысль естественно ассоциируется с оптимальным видом кривой, с оптимальной структурой, с оптимальным направлением. Именно в эконометрии, в математическом исследовании целесообразной деятельности понятие оптимума ассоциируется уже не с квази-целесообразными понятиями «целевой функции» и т. п., а с действительной целью, с тем, что отличает человека от остальной природы. Именно здесь понятие оптимума естественно связывается с понятием оптимизма как коэффициента корреляции между объективным процессом и целью.

В чем же состоит связь между современной ролью функционального анализа в эконометрии и философией оптимизма?

Прежде всего — в переходе от прогноза к плану или, вернее, в превращении прогноза в некоторый элемент планирования. В сопоставлении различных прогнозных вариантов и выборе оптимального варианта. В соответственном превращении вариационных задач в основные эконометрические задачи.

Критерием для выбора оптимального варианта служит его максимальный оптимизм, максимальное значение коэффициента корреляции между прогнозом и интегральной целью производства и его трансформации.

Эта цель — динамическая, она состоит не в каком-нибудь определенном локальном состоянии производства. Приближение к такой цели не сводится к достижению определенного уровня производства и потребления, а включает определенную скорость и ускорение этого уровня, определенную динамику, определенную мировую линию производства.

Таким образом, при количественном, метрическом сравнении прогнозных вариантов сравниваются числовые величины, соответствующие различным кривым, различным функциям. Иначе говоря, сравниваются функционалы «мировых линий». Фонетическая и семантическая близость понятий «оптимизм» и «оптимизация» приобретает метрический смысл: первое из этих понятий получает метрический эквивалент в свойственном каждому варианту показателе корреляции между прогнозом и целью, второе — в максимальном значении такого показателя. Подобным показателем является фундаментальный экономический индекс, зависящий от уровня скорости и ускорения производительности труда.

Высказанные замечания относятся к эконометрии оптимистического экономического прогноза. И оптимистического социального прогноза. Потому что радикальные изменения динамики прогресса, вытекающие из универсального применения неклассической науки, реализуют социальные идеалы, несовместимые с эксплуатацией человека человеком и со стихийным характером общественных законов. Несовместимые с капитализмом. Освобождение труда, превращение его в подлинно творческую, реконструирующую деятельность исключает классовое строение общества. Радикальная реконструкция структуры труда, структуры производства, обеспечивающая не только максимально высокий уровень производительности труда, но и его непрерывное ускорение, может произойти лишь в планируемом производстве.

Оптимистическое представление об эффекте современной науки противостоит и ее пессимистической оценке и представлению об автоматическом позитивном эффекте научно-технического прогресса, игнорирующему его преобразующую социальную функцию.

В этой связи следует вернуться к физико-экономическим аналогиям, о которых уже шла речь, — и классическим аналогиям, появившимся в XVII–XVIII вв. (Петти, Адам Смит) и к современным неклассическим аналогиям. Можно было бы показать, что и те и другие не являются только аналогиями, что они выражают более глубокую связь динамизма естественнонаучной мысли с динамизмом экономики и с динамическим характером экономических и — для нашего времени — эконометрических категорий. Но сейчас нас интересует другая сторона дела — воздействие «тока» от естествознания к экономической мысли на характер экономического и социального оптимизма.

В 1914 г. В. И. Ленин высказал весьма фундаментальную концепцию этото «тока» и его связи с философией естествознания, т. е. с философскими предпосылками и результатами развития естественных наук. Такая концепция сформулирована в статье: «Еще одно уничтожение социализма» [110] — критическом разборе книги П. Б. Струве «Хозяйство и цена».

Струве в своей книге пытался дискредитировать само понятие естественного закона в политической экономии и материалистическое по своему смыслу распространение этого понятия из учения о природе в учении об обществе. Он упоминает о Вильяме Петти, как о «самом выпуклом выразителе могущественного тока, который в ту эпоху шел к обществоведению от естествознания». Струве рассматривал Петти как представителя физико-математического натурализма XVII в. Но для Струве и физико-математический натурализм и естественный закон и распространение материалистических исходных идей и выводов естествознания — это анахронизмы, перепевы прошлого, как и учение Маркса, который «через весь XVIII век протягивает руку материалисту Петти». Для Струве «ток» от естествознания к экономической мысли — вне главного фарватера науки.

На самом деле, «ток» — фундаментальная тенденция науки с XVII в. до нашего времени, причем, все более мощная тенденция, связанная и с эволюцией экономической мысли и с эволюцией и философским обобщением естествознания.

Критикуя книгу Струве, В. И. Ленин поднимает вопрос о «токе». Он считает его для XX в. не менее, если не более, могущественным, чем он был во времена Петти. Нетрудно увидеть связь между концепцией естествознания как источника импульсов, преобразующих экономику и, соответственно, экономическую теорию, и позднейшей концепцией электрификации — универсального практического воплощения классической науки, концепцией, конкретизировавшей центральную для марксистской социологической и экономической теории идею зависимости производственных отношений от производительных сил. Концепция «тока» идет и дальше, она освещает современные задачи воплощения новой, неклассической науки в научно-технической революции, она иллюстрирует и обратную связь в воздействии теоретического и прикладного естествознания на экономическую теорию.

В. И. Ленин поднимает также другую проблему, весьма актуальную для нашего времени: он связывает «ток» с философским обобщением естествознания. «Как же можно, — спрашивает В. И. Ленин, разбирая книгу Струве, — в сочинении, претендующем на научность и ставящем себе задачей изучение «философских мотивов экономического мышления», поднимать вопрос об этом «токе» и о материализме Петти и Маркса, не выясняя абсолютно ничего насчет философских предпосылок и выводов естествознания»[111].

Включение философских предпосылок и выводов в проблему «тока» имеет особое значение для анализа экономического эффекта неклассической науки. Для нее характерно сближение философских выводов с прикладными. Сейчас напрашиваются весьма существенные, практические, связанные с планированием науки и народного хозяйства, следствия из концепции «тока» в экономику из естествознания — не только из суммы естественнонаучных данных, но и из их обобщения. Поэтому замечание, сделанное в полемике против Струве, сейчас практически особенно важно. Как и замечание В. И. Ленина об изменчивости фундаментальных принципов науки в «Философских тетрадях»[112]. В сущности, эти представления— о «токе», исходящем из естествознания, и об изменчивости фундаментальных принципов — логически связаны между собой; такая связь в наше время стала явной. Сейчас «ток» стал особенно мощным, глубоко реконструирующим экономику и экономическую мысль, потому что его источником служат фундаментальные преобразования научной картины мира. «Ток» соединяет гносеологический оптимизм с экономическим и социальным оптимизмом.

Современный синтез двух тенденций — усилившегося «тока» от естествознания к экономике, и подвижности, динамичности и пластичности фундаментальных принципов науки — можно отчетливым образом увидеть в той роли, которую играет математика в научно-технической революции середины и второй половины XX в. В начале главы уже говорилось об этой роли, и дальнейшие соображения об эконометрии являются лишь частной иллюстрацией более общей тенденции. Математика, на первый взгляд, кажется иным по отношению к естествознанию источником научно-технических и экономических преобразований. Ее роль выражает характерную для нашего столетия, реализующую высказанные значительно раньше философские концепции, подвижность общих, в том числе логико-математических принципов науки. Но, как уже было сказано, современная математика в своих наиболее фундаментальных логических поворотах приобретает онтологическую ценность, становится наукой о бытии, придает физическую содержательность своим понятиям, в том числе наиболее общим, метаматематическим.

В свете подобной тенденции некоторые направления современной научной мысли, казавшиеся сначала независимыми и даже противостоявшими одно другому, представляются едиными, логически и исторически связанными, может быть, даже тождественными. К числу таких направлений принадлежит общая теория систем. Она появилась в форме оппозиции объяснению, сводившемуся к ответу на вопрос: «из чего состоит?», объяснению, которое иногда называют «элементаризмом» или «концепцией элементарности». Поискам элементарных кирпичей, из которых состоит бытие, поискам, претендовавшим на роль универсального научного метода, была противопоставлена идея системы, целостности, органицизма, опиравшаяся на биологические понятия. «Наука о целостности и органицизме par excellence — биология — призвана играть в нашем мировоззрении такую роль, какую она никогда не играла раньше», — писал в 1932 г. Берталанфи[113].

Но общая теория систем не была повторением или простым продолжением философии Целого, развивавшейся в течение веков. И она не была линией обороны, защищавшей специфику биологического органицизма и целостности от угрожавшего им механицизма. Напротив, она была рубежом атаки, она претендовала на охват неорганической природы — традиционной территории механицизма, именно об этом говорило слово «общая» в названии нового направления науки. Но на таком пути общая теория систем должна была сблизиться со структурным анализом или, как его иногда называют, структурным подходом к миру, и с метрическими категориями.

Соотношение целого с индивидуальным, локальным получило очень общую и многообещающую трактовку в математике. Идея целостности была онтологической презумпцией функционального анализа, который изучает кривые, соответствующие тем или иным видам функций, иначе говоря рассматривает интегральные объекты, определяя характеризующие их величины — функционалы. Наиболее яркой демонстрацией физических эквивалентов функционального анализа, придающих ему онтологическую ценность, являются «прогнозные», еще далеко не однозначные представления об элементарных частицах, о самом их существовании, как о результате взаимодействий, охватывающих большие системы, вплоть до Метагалактики. Современная физика не только в своих математических методах, но и в собственно онтологических конструкциях, уже отказалась от концепции элементарности — об этом говорилось в главе «De rerum natura». Что же касается экономической мысли, то она в теории Маркса отказалась от концепции элементарности, от социальной атомистики, от робинзонад. Учение о товарном фетишизме и абстрактном труде в весьма отчетливой форме показывает связь между социальной природой экономических категорий и интегральными метрическими определениями. Абстрактный труд — это гомогенный, распределенный и поэтому количественно определенный труд. Его количественная определенность выражает распределение трудовых усилий общества — структуру производства. Стоимость также мало может быть определена «собственными», индивидуальными свойствами товара, как масса, энергия и заряд частицы — ее собственной природой, при игнорировании макрокосмоса, при игнорировании силовых полей. Сейчас в экономике связь между количественными определениями и системным, интегральным представлением о производстве становится все более очевидной и существенной. Остановимся только на одной современной проблеме — соотношении между метрическим характером экономических категорий и экологическими задачами производства.

Сигету Цуру взял упомянутое недавно замечание Маленького принца о количественном характере интересов взрослых в качестве эпиграфа для своего уже известного нам доклада: «Взамен показателя: «валовой национальный продукт»». Основная мысль этого доклада — неметрический характер современных критериев производства и, в первую очередь, экологических критериев. Цуру, как мы видели, приводит ряд фактов и соображений, относящихся к негативному экологическому эффекту производства в «системе, характеризующейся индивидуальной погоней за максимальной прибылью, которая, по всей видимости, становится все менее способной справляться с задачей наилучшего использования того, что дает природа».

Для нас бесспорно, что экологическая проблема не может быть последовательно, планомерно и эффективно решена в подобной системе. Она может быть решена в планируемом, обобществленном производстве. Но при этом значение метрических категорий увеличивается. Экологические критерии не сводятся к вопросу — «сколько?» (по Сент-Экзюпери — «сколько зарабатывает?»), они скорее относятся к вопросу: «насколько уравновешенно, насколько данные соотношения, данная структура, близки к оптимальным?» Но этот интегральный, структурный, системный вопрос требует метрического ответа. Метрического, но более сложного. Оптимальная динамика структуры выражается кривой в я-мерном пространстве структур, «мировой линией», обладающей максимальным функционалом, измеряющим реализацию целей производства, в том числе экологических целей. Можно показать тесную и фундаментальную связь новых, экологических критериев производства и эконометрических критериев. Связь планетарно-векового расчета ресурсов и экологических ценностей с принципиально метрическим характером экономического мышления. Это — именно связь, а не противопоставление. Экологию нельзя считать принципиально неметрическим критерием, ее метрика существует, но это — нетрадиционная метрика. Она выдвигает на первый план дифференциальные соотношения, измеряющие скорость и ускорение научно-технического и технико-экономического прогресса. Но определение дифференциальных соотношений можно было бы назвать весьма архаическим именем нахождения касательных. Во всяком случае это имя, конечно, в весьма переносном смысле, характеризует стиль современной экономической мысли, которая определяет ситуации «здесь — теперь» по их отдаленному эффекту. Чем больше экономическая мысль сосредотачивает свое внимание на динамических проблемах и на дифференциальных показателях, тем пристальней она изучает будущее, отдаленные результаты современных экономических и научно-технических акций, в том числе и во все большей мере — экологических результатов. И тем пристальней она исследует интегральные результаты и интегральные показатели экономической динамики.

Какова же связь таких интегральных показателей с оптимизмом?

Одно предварительное замечание о понятии бытия в современной неклассической науке. Это понятие, когда речь идет об индивиде, связано с включением индивида в целое, с его взаимодействиями с целыми. Поэтому оно может обладать большей или меньшей интенсивностью, оно может быть больше или меньше, в зависимости от интенсивности взаимодействий, от включения в систему с большей или меньшей макроскопической структурой, упорядоченностью, негэнтропией. Но здесь нужен следующий шаг: переход от интенсивного понятия к метрическому, к измеримой интенсивности бытия. Теперь можно говорить об оптимальной метрической структуре, о тех или иных макроскопических перепадах, о начальных условиях, обещающих некоторую заранее представимую последующую эволюцию системы, о функционале, характеризующем эту эволюцию. Именно метрический характер исходной структуры и возможность измерить ее результат, ее эффект, ее реализацию, в динамике, в будущем, служит основой современного оптимизма.

В самом деле, современный оптимизм — это уверенность, что объективные процессы реализуют поставленную человеком цель. Уверенность зиждется на том, что объективные процессы определены с той или иной точностью подготовленными заранее целесообразной деятельностью человека начальными условиями, на проникновении целесообразной деятельности человека в некоторую новую область и создании здесь ноозоны — первоначального запаса негэнтропии. Целесообразная деятельность состоит в определении для каждой структуры начальных условий некоторого соответствующего ей варианта будущей эволюции, в определении функционала, который соответствует этому варианту, и в выборе оптимальной начальной структуры, которой соответствует в прогнозе максимальный целевой функционал.

Мы заменили более общими понятиями уже известные нам экономические и эконометрические понятия фундаментального экономического индекса Q =/ (Р, Р', Р''), и исходной структуры — распределения средств между отраслями производства и науки, чтобы показать более общие метрические основы современного оптимизма, основы планирующей деятельности человека. Хотелось показать фундаментальную связь оптимизма с метрикой и, в последнем счете, с современным интегрально-дифференциальным стилем научного мышления, с включением индивида во все большие системы, включением, не стирающим индивидуальности, преобразующим и индивида и систему. Наряду с иными процессами, определяющими ход научно-технической революции, «ток» от естествознания, от его обобщающих процессов ведет к реализации целей науки, к реализации оптимистических прогнозов, к рациональному преобразованию человека, характера его труда и экологической среды.