Фишка Хромой

4

— Словом, стою это я возле фургона, — снова начал Алтер на свой манер. — Стою и наблюдаю. Ярмарка как ярмарка — кипит! Народу много. Евреи по горло заняты делами, видно, что тут они прямо ожили. Еврей на ярмарке — что рыба в воде. Тут, понимаете ли, он полон жизни. Прямо-таки, по слову праотца Иакова: «Да множатся они, как рыба, на свете». Не правда ли, реб Менделе? Ведь недаром евреи говорят: «На небе ярмарка»[7]. Не значит ли это, что для еврея загробная жизнь — это ярмарка? Словом, так это или не так, евреи орудуют, носятся, торгуют, на месте устоять не могут. Среди купцов вижу я Берла Телицу… Был он когда-то помощником у меламеда, потом слугой, а сейчас он — реб Бер, владелец большой лавки, крупные дела делает на ярмарке! Короче говоря, ничего не попишешь! Кругом шум, гам, кутерьма… Бежит, вижу, еврей. За ним второй, третий, иные носятся парами, вспотевшие, шапки на макушках… Тут пощупают, там потрогают, скок туда, прыг сюда. Один начинает вдруг крутить большим пальцем, покусывать кончик бороды — пришла, видно, в голову удачная мысль. Словно угорелые носятся маклеры, сваты, старьевщики, маклерши, курятницы, бабы с корзинками, евреи с торбами, с пустыми руками, молодые люди с тросточками, обыватели с брюшками… У всех лица пылают, каждому некогда, минута — червонец! Словом, короче говоря, все как полагается… Похоже было — вот им счастье прямо в руки дается! Эх, и завидовал же я каждому из них! Все зарабатывают, загребают золото, а я, злосчастный, стою как истукан сложа руки возле своего рваного, битком набитого книгами и всякой рухлядью фургона, обвешанного со всех сторон нитями для цицес и разного рода амулетами. Шутка ли — «Плач благочестивой Сарры!». Всей-то благочестивой грош цена… Вот и ухитрись на такие заработки прожить, обернуться да еще дочь замуж выдать! Проклинаю в душе и дочь, и фургон, и дохлую клячу свою — лучше бы их не было на свете! Хватит, надо и мне что- нибудь делать! Работать! Авось господь смилуется! Короче говоря, шапка у меня сдвинулась на макушку, рукава сами собой засучились, ноги, будто по собственной воле, подходят к какому-то возу, и вот я уже жую соломинку, каким-то образом попавшую с воза ко мне б рот. Жую соломинку, а голова тем временем работает. Поморщился, пощурился и сразу же ударил себя пальцем по лбу. Есть! Прекрасное дельце! Породнить двух купцов, порядочных людей, имеющих лавки на ярмарке. Кто они такие? Один, понимаете ли, это реб Элиокум Шаргородский. Второй — реб Гецл Грейдингер. Бросаю свою торговлю — ко всем чертям фургон с клячей и с типографом заодно! Горячо принимаюсь за новое дело. Идет на лад! Есть надежда, что пойдет. Словом, я подталкиваю, дело двигается. Ношусь от реб Гецла к реб Элиокуму, от реб Элиокума к реб Гецлу. Ношусь уже, как и все, занят делами не хуже других, хлопочу, работаю, носом землю рою, — дело обязательно должно выгореть, именно здесь, на ярмарке! А то как же? Можно ли придумать лучшее место, чем ярмарка?

Короче говоря, тут же, в спешке, в суете, стороны свиделись, понравились друг другу, оба разохотились, — чего же еще? Мои будущие родственники пылают, горят желанием, тянутся один к другому, — они готовы! Я таю от радости: верный заработок все равно что в кармане! Я даже стал прикидывать, сколько дать приданого за своей дочерью. К тику на наволочки я на этом основании уже раньше приценился, собирался даже купить у старьевщика поношенную бархатную накидку. Рубахи — это уже последнее дело, как бог даст… Словом, короче говоря — ладно… Слушайте, однако, какие бывают дела на свете! Без счастья лучше и не родиться. Когда дошло уже до сговора, вспомнили как раз о женихе и невесте, и вот тут-то и оказалось… Как вы думаете что? Честное слово, рассказывать больно… Оказалось — чепуха! Нет, чепуха — это что? Шиворот-навыворот! Вы только послушайте, что за несчастье, какое наказание божье! У обоих родителей — что бы вы подумали? — у обоих родителей — сыновья!..

— Помилуйте, реб Алтер! — разражаюсь я хохотом. — Простите вы меня, как мать родная, но как же это вас угораздило совершить такую глупость — затевать сватовство, не зная заранее, у кого из родителей дочь, а у кого — сын?!

— Ну конечно! — с досадой поморщился Алтер. — У меня, право же, не меньше ума, чем у других, и учиться мне не у кого. Разве вы не знаете, как у нас обычно сватают?! Казалось бы, реб Менделе, вы хорошо знаете наши нравы, знаете, как проходит сватовство и женитьба. Что же вы так удивляетесь моей беде? Ведь это с каждым легко может случиться! Я прекрасно знал, что у реб Элиокума должна быть девица, да еще какая девица! Клад! Год тому назад я ее видел своими глазами, клянусь вам счастьем! Но что ты будешь делать! Когда человеку не везет, ничего не поможет, как ни мудри. Надо же было этой хваленой девице заторопиться и, будто назло, выйти замуж. Спешка, видите ли, на нее напала, как будто иначе невесть какая беда могла бы приключиться! А я и понятия об этом не имел! Знать бы мне так нищету свою! Теперь посудите сами. Ведь я прихожу к человеку и говорю ему человеческим языком, как водится: «Реб Элиокум! Хочу породнить вас с реб Гецлом!» Кого я мог иметь в виду? Разумеется, дочь реб Элиокума. Ее, конечно, и сына реб Гецла. Растолковывать тут как будто нечего. Даже смешно! К чему? Само собой понятно, что женятся не двое мужчин друг на друге, а, как водится, мужчина на женщине. Казалось бы, я со своей стороны делал все как полагается. Никто, клянусь вам, не сделал бы лучше! Словом, я говорил ясно, определенно, о самом главном: о приданом, о содержании молодых. Вы не должны к тому же забывать, что на ярмарке, да еще с купцами, нельзя тратить лишних слов, говорить о мелочах, — разговор должен быть короткий, только о самой сути, только о деле: ведь некогда! Вот вам, стало быть, мой ответ.

Теперь обратимся к реб Элиокуму. Он со своей стороны, услыхав, что я предлагаю ему породниться с реб Гецлом, несомненно понимал, что речь идет о его сыне, — иначе и быть не могло! В самом деле, ведь не ему же я сватаю сына реб Гецла! Это же бессмыслица! Мысль о дочери ему и в голову не могла прийти — он-то хорошо знал, что у него на выданье не дочь, а сын-жених. Выходит, словом, что обе стороны правы. Вот и все. Теперь вы понимаете?

— Бе! — произношу я, еле удерживаясь от хохота и стараясь скорчить серьезную мину.

— Ну, слава тебе господи, лишь бы вы поняли! — отвечает Алтер, ткнув меня пальцем и воскликнув нараспев: — О-о! — точно я своим «бе!» угодил прямо в точку.

И должен правду сказать, что объяснения Алтера действительно заставили меня призадуматься. В самом деле, что тут невозможного? При наших нравах, при том, как у нас заключаются браки, — почему бы такой истории и не приключиться? У меня невольно снова вырывается «бе!», и я смотрю при этом на Алтера как-то особенно дружелюбно.

— Не правда ли? — говорит Алтер, снова ткнув в меня пальцем. — Вы поняли, не правда ли? Однако погодите! Это еще не все. Кое-какая надежда у меня еще тлела. Я, знаете ли, если взялся, так легко дела не бросаю.

— Господь с вами, реб Алтер! Что вы говорите? — Я даже подскочил от изумления, будучи уверен, что у Алтера от жары в голове помутилось. — Какая же могла оставаться надежда после того, как оказались два жениха?

— Не беспокойтесь! — унимает меня Алтер. — Не беспокойтесь, реб Менделе! Все в порядке. Искорка во мне еще тлела. Господь поражает, господь и исцеляет. У меня на примете был еще Телица. Собственно, мысль о Телице была у меня еще с самого начала. Там девицы надежные, можете мне поверить. У меня спервоначалу вертелись в мыслях все трое: Элиокум, Гецл, Телица. Из них нужно было выбрать пару. Угораздило же меня остановиться на реб Элиокуме, а Телицу покуда отодвинуть в сторонку. Но когда со мною стряслась такая беда, — что прикажете делать? Пришлось вывести на рынок Телицу, да еще разукрасить, возвеличить его, представить со всяческим почетом: реб Вершил! Словом, я стараюсь загладить свой промах у прежних своих клиентов. Виноваты, мол, отчасти я, отчасти они, а отчасти доля наша. Но, видать, не суждено было, не было на то воли божьей… Начинаю воспевать на все лады: реб Вершил, не сглазить бы, богат, прекрасной души человек, благотворитель, староста многих братств. Шутите — реб Беришл! О том, что он умница, и говорить не приходится, — это само собой понятно, раз человек богат… Словом, ничего! Искра надежды разгоралась во мне все ярче и ярче. Все к лучшему, думаю я, даже то, что всплыли, точно масло на воде, два жениха… Теперь я имею для них двух девиц, как по заказу. Реб Беришл поправит все мои дела, и все, бог даст, будет хорошо. Короче говоря, работаю изо всех сил, ношусь как угорелый. Казалось бы на первый взгляд — все обстоит благополучно, дела идут на лад. Но что вы скажете! Надо же, чтобы как раз в это время закончилась ярмарка. Все вверх дном! Все разъезжаются, разбегаются, дела кончены, и пропали все мои труды — столько трудов!

— Теперь вы понимаете? — обращается ко мне Алтер с мольбой в голосе, протягивая обе руки, словно он жалуется, изливает предо мной свою наболевшую душу и ждет от меня помощи. — Понимаете? Когда нет счастья, хотя бы крупицы счастья, — тогда ничего не поможет, как ни мудри. Прогневал я господа, наказывает он меня все время за грехи мои… «За наличные деньги» — говорите вы? Лишнего гроша у меня в кармане нет, горе мое горькое!

— Эх, точно в бане! — восклицаю я и резко передвигаюсь на другое место.

Алтер уставился на меня широко раскрытыми глазами, покачал головой и с возмущением, ни к кому якобы не обращаясь, сказал:

— Вы тоже хороши! У человека, не приведи госпожи, сердце на части разрывается, желчь от горя закипает, человек душу выкладывает, а вам — ничего! Думаете только о своей шкуре. Шутка ли, жарко, как в бане! Растаете, не дай бог… Но я понимаю эти фокусы… На попятный пошли, как только узнали, что у меня наличных нет и что со мной дела не сделаешь.

— Ну что вы! — ответил я, потянув Алтера за бороду. — Как это вам, реб Алтер, могло такое на ум взбрести? Я имею в виду совсем другое. Ваша неудача на ярмарке напомнила мне одну очень интересную историю, приключившуюся однажды в бане. Я ее до сих пор забыть не могу. Точь-в-точь… Только там это было покороче и закончилось с треском. Стоит ее послушать. О, да вы потеете, реб Алтер! Подвиньтесь, пожалуйста, немножечко вон туда. А я полежу тут, спиной к солнцу, и буду рассказывать.

Рукавом рубахи Алтер вытер пот с лица, вытащил из-за пазухи фарфоровую люльку с намалеванной на ней красавицей. Проволочкой, прикрепленной на цепочке к томпаковой крышке, он прочистил короткий чубук, у которого тонкий мундштучок и нижняя часть сделаны из серовато-черной кости, а средняя, матерчатая, вышита бисером. Бросив мельком взгляд на красавицу, Алтер закурил трубку, затем растянулся под деревом во весь рост. Я откашлялся, улегся поудобнее и начал свой рассказ.