Физики — учителя и друзья

Настали мирные дни…

Война еще не окончилась, еще не вся советская земля была освобождена от фашистских захватчиков, а наш Физтех уже начал возвращаться к нормальной работе. Товарищи приезжали из далеких городов, куда их забросила эвакуация, кое-кто даже с фронта. Надо было развертывать исследования в родных стенах, но это не сделаешь с пустыми руками. Большая часть старого оборудования, отправленного в 1941 году в Казань, там и осталась в качестве наследства местным ученым. Следует сказать, что оборудование предприятий и научных институтов, эвакуированных в восточные районы, вообще назад не возвращали. Это было правильно. Здесь за годы войны возникли промышленные и научные центры. Их считали неразумным обеднять. Но для тех, кто налаживал работу на старом месте, это создавало дополнительные трудности.

Возвращавшиеся товарищи не всегда находили свое жилье уцелевшим. Дома были разрушены бомбежками и артиллерийскими обстрелами, а иные хоть и сохранились, но их не сразу могли приспособить для нормальной жизни.

Забот у А. Ф. Иоффе, П. П. Кобеко и других руководителей института оказалось множество. Справлялись с ними как могли. Часть вернувшихся из эвакуации временно жила в квартирах блокадников. Анатолий Петрович Александров, например, первое время ночевал у меня, несколько человек приютил Павел Павлович Кобеко и т. д. Вместе с квартирными делами приходилось решать пайковые, обеспечивать людей топливом. Все это были не такие простые проблемы в условиях еще шедшей войны.

Не все вернувшиеся из эвакуации сразу вошли в ленинградскую жизнь. Конечно, в войну везде было тяжело. Все же условия в Казани сильно отличались от блокадных ленинградских, и вот теперь, когда встретились люди, долгое время работавшие врозь, в очень несхожей обстановке, обнаружилось, что они не всегда одинаково воспринимают окружающее, труднее, чем прежде, находят общий язык. Им вновь предстояла «притираться» друг к другу.

Серьезнее оказались трудности с оборудованием, приборами, инструментами. Многое могли бы сделать своими руками, но и для этого требовались какие-то станки, материалы, а как их получить, где достать?

Институт в первое время не имел никакого транспорта. Пока в нашем здании еще помещалась воинская часть, мы пользовались ее машинами, потом часть ушла. К нашим услугам остался только трамвай. Каждому сотруднику приходилось решать не только проблемы науки, но и в немалой степери заниматься такими сугубо практическими делами, как, скажем, доставка материалов. Я бывал очень рад, когда, пользуясь фронтовыми связями, мог выпросить в какой-либо части, грузовик хотя бы на время.

В 1945 году, будучи в Москве, я случайно встретил на улице полковника В. Л. Проценко, которого хорошо знал еще по танковому полку. Мы очень обрадовались, два блокадника! Проценко пригласил меня к себе домой. Посидели, вспомнили былое, поговорили о сегодняшних делах. Я пожаловался на трудности, которые мы испытываем в институте, где идет исключительно важная работа.

Полковник сказал, что он служит теперь в одном из управлений Наркомата обороны и постарается мне помочь. На следующий день я зашел к нему в наркомат. Познакомился с несколькими товарищами. Они ведали техникой бронетанковых частей. После того как мы с Проценко уже в два голоса рассказали о важности дел, которыми занят институт, и о трудностях, стоящих на его пути, все согласились, что надо помочь. Посовещались, прикинули и решили передать Физтеху походную мастерскую по ремонту танков, смонтированную на мощном грузовике. Это была огромная ценность по тем временам. На автомобиле имелись нужные нам станки и даже автономная электростанция.

Когда машина пришла в Сосновку, ее встретили чуть ли не всеобщим «ура». Станки установили в институтских мастерских, а грузовик служил нам как важное транспортное средство. Потом его переделали в автобус. И вот наш автобус каждое утро приезжал на Владимирскую площадь, забирал сотрудников и вез их в институт.

Окончание войны не означало для нас наступления легкой жизни. Легко тогда никому из советских людей не жилось — слишком многое требовалось восстанавливать и отстраивать, поднимать из развалин. А физики в ту пору исследовали актуальную для нашей промышленности проблему.

Физикой атомного ядра советские ученые успешно занимались и до войны. Наиболее широко и хорошо эти работы были поставлены в Ленинграде, у нас в Физтехе. Уже в довоенные годы дальновидные ученые понимали, что огромная энергия атома может не только послужить в будущем увеличению производительных сил общества, но и стать мощной силой разрушения — все зависит от того, как люди станут ее использовать.

В 1932 году английский ученый Чедвик открыл нейтрон— частицу, не имеющую электрического заряда, а в 1939 году немецкие физики Ган и Штрасман опубликовали результаты своих работ о воздействии нейтронов на тяжелый элемент — уран. Оказалось, что свободный нейтрон, попадая в ядро урана, разбивает его на две части, при этом выделяется огромное количество энергии. А главное — в результате превращения высвобождаются другие нейтроны. Разлетаясь с большими скоростями, осколки ядра вызывают сильный нагрев окружающей их среды. Подсчитали, что энергия, выделяемая при таком распаде одним граммом урана, может сравниться с той, какую получают при сжигании трех тысяч тонн каменного угля.

Вместе с тем возникла мысль о том, что если деление ядра под воздействием нейтрона освобождает другие нейтроны и в большем количестве, то, очевидно, эти вторичные нейтроны могут вызвать деление других ядер. Так возникает цепная реакция.

Уже тогда известный физик-теоретик Нильс Бор заявил, что над человечеством нависла страшная угроза, так как урановая бомба (содержащая в небольшом количестве изотоп урана с атомным весом 235) способна смести с лица земли целый город. Одновременно и в Советском Союзе пришли к выводу о возможности появления такого страшного оружия.

Наши ученые изучали реакции деления и цепной распад урана.

Среди тех, кто работал над атомной проблемой в Физтехе, был и молодой ученый Георгий Николаевич Флеров. Он только за три года до войны окончил Политехнический институт, а придя в Физтех, посвятил себя физике космических лучей и атомного ядра. За короткий срок он вместе с К. А. Петржаком выполнил интересные работы по делению тяжелых ядер.

Когда началась война, Георгий Николаевич вместе С десятками тысяч других ленинградцев, ушел в народное ополчение, но мысли о возможности использования атомной энергии не оставляли его, как и других физиков, даже на фронте. В конце 1941 года Флеров написал о необходимости создать урановую бомбу своему старшему товарищу по Физтеху Игорю Васильевичу Курчатову, затем ученые обратились с этим предложением в правительство.

Время было исключительно тяжелое. Советский народ до предела напрягал силы в борьбе с врагом. Тот, кто не сражался на фронте, ковал оружие в тылу, и оно прямо с заводов шло в армию, сразу использовалось в боях.

Создание урановой бомбы требовало очень крупных затрат и большого времени. Поспеет ли бомба до окончания войны? Этого с уверенностью никто сказать не мог. В конце концбв сама возможность ее создания пока определялась лишь теоретически, представляла собой научный прогноз. Но такой прогноз означал, что над урановой бомбой может работать и противник.

Правительство не прошло мимо предложения ученых. В Москву вызвали виднейших деятелей науки — Иоффе, Вернадского, Хлопина, Капицу. Обсудили идею создания атомного оружия. Несмотря на всю тяжесть войны, Коммунистическая партия и Советское правительство приняли решение о проведении интенсивных исследований в области расщепления урана.

«Кому поручить руководство созданием урановой бомбы?» — этот вопрос задали А. Ф. Иоффе. Он назвал Игоря Васильевича Курчатова. Иоффе знал способности и подготовку своего ученика. И. В. Курчатов в области ядерной физики работал больше всех. К тому же он обладал замечательным даром организатора. Не зря его прозвали генералом. Лучше и полнее всего талант Игоря Васильевича проявился именно при решении атомной проблемы.

Сперва Игорь Васильевич собрал небольшую группу ученых — А. И. Алиханова, Л. А. Арцимовича, Ю. Б. Харитона, Я. Б. Зельдовича, И. К. Кикоина, Г. Н. Флерова. Все это были ленинградцы, физтеховцы. Курчатов их хорошо знал по прежней работе. Потом группа стала расти. Людей, занимавшихся до войны атомной проблемой, разыскивали в тылу и на фронте. Такое задание дали в то время и нам, ленинградцам. Мне удалось найти кое-кого в частях действующей армии на Ладожской трассе, их направили в Москву.

Вести, доходившее до нас из-за рубежа через фронты, тоже заставляли уделять внимание атомной проблеме, несмотря на огромные военные заботы. Заправилы гитлеровской Германии, когда стало ясно, что их план «блицкрига» рухнул, а неудачи в войне с Советским Союзом начали увеличиваться, заговорили о создании какого-то «сверхмощного оружия», «оружия возмездия» и т. д. Такие разговоры в Германии велись с целью успокоить армию и немецкое население, видевших, что война принимает совсем не тот оборот, который был им обещан. Но что-то за этими разговорами СТОЯЛО.

Гитлеровцы действительно пытались создать атомную бомбу. С ее помощью они надеялись изменить ход войны. Английская авиация потопила судно, шедшее из Норвегии в Германию. Судно утонуло, а на поверхности моря остались плавать бочки. Их выловили и удивились — в бочках вода. Но зачем везти через море бочки с пресной водой? И тут оказалось, что вода не обыкновенная, а «тяжелая». Это был материал, который в таких количествах мог понадобиться лишь при создании ядерного оружия.

Затем стали поступать сведения о том, что над атомной бомбой работают в Америке и Англии. К счастью для человечества, гитлеровская Германия создать атомную бомбу не успела. Она приступила к работе раньше других, но ей недоставало ученых, которые могли бы и хотели быстро решить эту задачу. До прихода Гитлера к власти Германия имела очень сильную школу физиков, в том числе занимавшихся исследованиями атомного ядра. Но, захватив власть, гитлеровцы начали преследовать передовых ученых, изгоняли их из учебных и научных заведений за прогрессивные взгляды или неарийское происхождение, вынуждали бежать из страны. Да и не все ученые, оставшиеся в Германии, стремились к тому, чтобы Гитлер получил столь страшное оружие.

Положение Америки было более благоприятным. Цвет западноевропейской физической науки во время войны оказался именно там. Именно ученые, бежавшие от гитлеризма, и подняли вопрос о создании атомной бомбы за океаном, они в первую очередь работали над ней. Зная, что такое оружие может быть создано и нацистами, они всячески стремились упредить врага. А условия в Америке сложились самые благоприятные — она ведь не подвергалась вражескому нашествию и несла несравненно меньшие жертвы, чем Советский Союз, на плечи которого легла основная тяжесть войны с гитлеризмом.

Правда, и американская атомная бомба до окончания войны с Германией не была создана. Первое испытание ядерного устройства американцы провели лишь летом 1945 года, уже после капитуляции гитлеровской Германии, а первые бомбы сбросили на японские города Хиросиму и Нагасаки позже, когда это уже не вызывалось никакой военной необходимостью. Сотни тысяч людей, погубленных и искалеченных этими двумя бомбами, — это в сущности жертвы уже не второй мировой, а «холодной» войны, которую империалисты развернули после победы над общим врагом. Они взорвали атомные бомбы, чтобы продемонстрировать страшную силу нового оружия, которое, как они думали, принадлежало и будет принадлежать им монопольно.

Продержалась эта монополия, как известно, очень недолго. Уже в 1949 году советские физики успешно испытали свою атомную бомбу. Вслед за тем они создали и во много раз превосходящую по мощи водородную бомбу, которая появилась у нас раньше, чем в Америке.

Создание атомного оружия в нашей стране шло своим путем.

В 1943 году, как только Советская Армия освободила Харьков, туда отправился К. Д. Синельников, чтобы восстановить местный Физико-технический институт и прежде всего заняться изучением цепных реакций.

В том же году в Ленинград прилетел А. Ф. Иоффе.

Он дал нам задание готовиться к работам по ядерной физике. Уже присмотрели подходящие помещения в институтах химической физики и Политехническом. Иоффе хотел сосредоточить основные работы по физике атомного ядра именно здесь, где они с успехом велись до войны. Однако Ленинград еще оставался в блокаде, развертывать столь сложные и трудные исследования, когда фашисты стоят у самых его стен, было нецелесообразно.

Правительство решило организовать эту работу в Москве. Там, в наскоро достроенном здании, одиноко стоявшем за Окружной дорогой, Игорь Васильевич Курчатов создал свою, ныне знаменитую, лабораторию № 2, превратившуюся потом в Институт, атомной энергии Академии наук СССР, носящий имя своего основателя. В эту лабораторию перешли и многие талантливые ученые из нашего Физтеха.

Лаборатория № 2 стала главным центром решения атомной проблемы, но работы хватило физикам и в других местах. Участвовал в ней и ленинградский Физтех.

Самой сложной задачей являлось разделение изотопов урана. Как строить атомную бомбу, ученые себе представляли, нужен был только соответствующий материал. Природный уран — это смесь двух изотопов С атомным весом 238 и 235, причем первый составляет 99,3 процента всего вещества. На 140 частиц урана-238 приходится лишь одна частица урана-235, а его-то и надо выделить.

К решению этой проблемы руководство института привлекло также и меня. Здесь много инициативы, умения проявили А. П. Александров, С. Е. Бреслер, С. Н. Журков, Б. П. Константинов, Е. В. Кувшинский, В. М. Тучкевич и другие. Они предлагали свои методы разделения, испытывали их, искали наиболее рациональный и простой. Для каждого метода требовались приборы, оригинальное оборудование. Их приходилось придумывать и делать мне. Работали, не жалея сил, не считая часов. И день и ночь занимались срочными делами. Бывало, мы неделями не выходили из лаборатории.

Именно в это время я еще больше сдружился с Павлом Павловичем Кобеко, еще лучше узнал этого замечательного ученого и человека. Как первый заместитель директора, Павел Павлович непосредственно руководил работой, которая шла в институте. Его тоже можно было видеть там и днем, и ночью. Общительный и жизнерадостный, он умел поддержать дух уставших товарищей добрым словом, веселой шуткой. Случалось, темной зимней ночью мы сидели в лаборатории без сна, ожидая результатов эксперимента. Чтобы скоротать время, начинали рассказывать смешные истории и небылицы. Самым изобретательным рассказчиком оказывался Павел Павлович. Но слушали его с интересом не только в такие минуты. Его слово вообще очень много значило для нас. Кобеко был крупным ученым. А. Ф. Иоффе справедливо писал о Кобеко и Курчатове: «Результаты их научной деятельности навсегда останутся в истории физики».

…Павел Павлович появился в Физтехе еще в начале двадцатых годов. Сперва он подвизался в скромной роли не то уборщика, не то чернорабочего, но в разговорах с учеными, которым ему приходилось помогать, смело, интересно рассуждал о сложных технических проблемах. На него, конечно, обратили внимание, привлекли к научной деятельности. П. П. Кобеко успешно работал вместе с И. В. Курчатовым, исследуя диэлектрики. Этой областью он занимался й потом, когда Игорь Васильевич переключился на ядерную физику. Павел Павлович разрабатывал физику твердого тела в далекие довоенные времена, когда этот раздел науки, приобретший в наше время первостепенное значение, только зарождался.

Еще 40 лет назад Кобеко предсказывал огромные возможности, которые открывает применение в технике полимеров, аморфных тел, твердых растворов. Теперь мы видим, что его предсказания блестяще подтверждаются. Но он не только смотрел в будущее, он 203 успешно работал для настоящего. Я уже упоминал об эскапоне, благодаря которому могли действовать наши: радарные установки во время войны. Кобеко нашел, создал этот материал и организовал в институте его производство, не прекращавшееся во время блокады.

Эскалон получали из синтетического каучука путем полимеризации. Первоначально она производилась, как обычно, на горячих прессах. Операция была сложная. Кобеко нашел способ обойтись без нее и получать готовые детали, не требующие технической обработки.

Их стали изготовлять в пресс-формах, что значительно легче и быстрее.

Человек огромной работоспособности, Кобеко обладал и золотыми руками. Он умел не только поставить тонкий эксперимент, но и сам сделать все, что для этого эксперимента нужно. Мог изготовить стеклянный спай, натянуть в электрометре микронную нить, очистить ртуть для диффузионного насоса…

Работу по разделению изотопов мы вели в какой-то мере параллельно с московской группой, соревнуясь с ней. Кобеко думал не о том, кто именно достигнет успеха первым, — для него было важно лишь, чтобы удача пришла быстрее. Он без всяких споров переводил в московскую лабораторию наиболее сильных физтеховцев. В Москве начали строить циклотрон, и Кобеко предложил для ускорения дела использовать детали, имевшиеся у нас в институте.

Когда проблема разделения изотопов была решена, Павел Павлович вернулся к своей многолетней работе по физике твердого тела.

В это время на Павла Павловича свалилось горе. Тяжело заболела его жена, Софья Владимировна, мужественно перенесшая с мужем все тяготы блокады. Спасти ее не удалось. Павел Павлович очень тяжело переживал потерю. Усилия друзей вывести его из угнетенного состояния ничего не дали. Здоровье Кобеко пошатнулось, он уже не мог работать, как прежде, и вскоре ушел из жизни…

Наша физическая наука быстро развивается, о ее успехах, о людях, которые их добились, много И справедливо говорят. И чем дальше идет время, тем виднее значение заслуг П. П. Кобеко.

Решение важной научной задачи в одной области обычно приводит к тому, что рождается много нового, которое необходимо и для других областей. Особенно это видно сейчас, в эпоху освоения космоса. Различные приборы и материалы, созданные для космических исследований, находят широкое применение и в других областях науки и техники.

Так было и в годы усиленных исследований в физике атомного ядра. Приведу небольшой пример из своей области конструирования приборов и оборудования. Одно время мы работали с ядовитыми жидкостями, очень дорогими и редкими газами в сжиженном состоянии, которые надо было перекачивать, не допуская при этом потерь. Пришлось мне разработать и изготовить серию бессальниковых центробежных насосов, перекачивавших жидкости при давлении в 10 атмосфер. Такие насосы теперь успешно применяются в химической промышленности.

И не только это. Много новых приборов и аппаратов создали мы в то время.