Флэшмен

X

Возможно, военной истории известны случаи и большего хаоса, чем наше выступление из Кабула. А возможно и нет. Даже сейчас, когда за плечами жизнь, полная событий и впечатлений, я не нахожу слов, чтобы описать нечеловеческую глупость, воистину монументальный идиотизм и чудовищную близорукость Эльфи-бея и его советников. Возьмите самого выдающегося полководца всех времен и народов, поставьте его во главе нашей армии и прикажите ему полностью уничтожить ее как можно быстрее, он не сумел бы — я это серьезно — справиться с данной задачей так же ловко и уверенно, как это сделал Эльфи. И при этом генерал был убежден, что только выполняет свой долг. Даже последний погонщик в обозе справился бы с обязанностями командующего лучше, чем он.

Приказ о выступлении утром шестого был доведен до Шелтона не ранее, чем пятого вечером. Тот работал как сумасшедший всю ночь, формируя обоз, распределяя войска по местам согласно походному ордеру и издавая приказы по поведению и действиям войск во время марша. На бумаге это занимает несколько строк, а вот я помню эту непроглядно-темную ночь: падающий снег, неверный свет фонарей, топот ног войск, невидимых в темноте, постоянный гул голосов, крики огромного стада вьючных животных, скрип повозок, снующих туда-сюда курьеров, жуткие кучи багажа, сложенные у домов, спешащих офицеров, старающихся выяснить, где располагается та или иная часть и куда ушло то или иное подразделение, звенящие в ночи горны, стук копыт, детский плач. И посреди этого, на освещенной веранде своего штаба, Шелтон, краснолицый, с расстегнутым воротничком, пытается в окружении своих штабистов внести хоть какой-то порядок в это светопреставление.

И когда рассветные лучи вынырнули из-за склонов Сиах-Сунга, могло создаться впечатление, что ему это удалось. Армия Афганистана изготовилась к маршу, вытянувшись на всю длину лагеря, нагруженная всем чем угодно кроме достаточного количества продовольствия. Все, разумеется, просто валились с ног от усталости. Войска построились с оружием (вот только пороха и пуль у них почти не было), а Шелтон осипшим голосом отдавал последние приказы. Эльфи-бей тем временем не спеша заканчивал завтрак, состоящий из ветчины, омлета и фазанчика (мне это известно, поскольку я был приглашен вместе с остальными штабными офицерами). Пока он в окружении штаба и слуг совершал этот ритуал, а армия, дрожа от холода, ждала приказа, я отправился к воротам военного городка, чтобы посмотреть на Кабул. Город кипел: афганцы теснились на крышах зданий и толпились на склоне от укрытого снегом Бала-Хиссара до берега реки. Они пришли посмотреть, как будут уходить феринджи, но вели себя пока достаточно спокойно. Мягко падал снег. Было чертовски холодно.

В военном городке в унисон запели горны, раздалась команда «Вперед!» и под аккомпанемент несмолкающего ржания, скрипа и топота марш начался.

Первым шел Макензи и его джезайлиты — дикие горные стрелки, готовые идти за ним в огонь и в воду. Как и я, Мак был облачен в пуштунскую бурку и тюрбан, за пояс заткнуты пистолеты. Со своими пышными усами и разбойного вида свитой он выглядел как истинный вождь племени афридиев. Дальше шел бригадир Энкетил с 44-м — единственным британским пехотным полком в армии; нарядные и подтянутые в своих киверах и красных куртках с белыми ремнями крест-накрест, солдаты производили впечатление силы, способной смести с лица земли все орды Афганистана, и при виде их мой дух несколько укрепился. Да, кроме прочего, их флейты наяривали «Янки-Дудль»,[39] и вышагивали они весьма лихо.

Следом появился эскадрон сикхской кавалерии, сопровождающий пушки и инженерные части, потом — немногочисленный отряд английских женщин и детей. Дети и пожилые дамы размещались на носилках, привязанных к верблюдам, молодые ехали верхом. Леди Сэйл, само собой, шествовала впереди, закутанная в невероятных размеров тюрбан и расположившись в дамском кресле на афганском пони.

— Я же говорила леди Макнотен, что наш женский отряд станет лучшим в армии, — прокричала она. — Что вы на это скажете, мистер Флэшмен?

— Я с удовольствием включил бы вас, сударыня, в свой отряд, — отвечаю я, на что она вся расцвела от самодовольства. — Вот только другие лошади будут ревновать, — пробормотал я вполголоса, и стоявшие рядом уланы покатились со смеху.

Всего женщин и детей было около тридцати, в возрасте от младенческого до преклонного. Бетти Паркер, проезжая мимо, улыбнулась и помахала мне рукой. «Дождемся-ка ночи, — подумал я, — неужто по дороге на Джелалабад не найдется, где примостить скатанное одеяло?»

Вот появился Шелтон на своем скакуне, запыхавшийся и усталый, но такой же громогласный, как и прежде. Потом три сипайских пехотных полка: смуглые лица, красные куртки и белые штаны, босые ноги месят грязь. А за ними стадо — иначе не назовешь — вьючных животных, орущих и пошатывающихся под грузом поклажи, и скрипящих подвод. Здесь были сотни верблюдов, и смрад стоял просто невыносимый. Они, а также мулы и пони превратили дорогу в море растопленного шоколада, в котором орда обозных с семьями тащилась, утопая по колено, крича и бубня. Их были тысячи — мужчин, женщин, детей, они шли без всякого порядка, таща на себе скудные пожитки, угнетаемые страхом перед походом в Индию. Для них не было предусмотрено ни достаточного количества провизии, ни возможности размещения на ночь. Им предстояло жить на подножном корму и спать, сбившись в кучу.

Едва схлынула эта пестрая толпа, появился арьергард из индийской пехоты и нескольких подразделений кавалерии. Огромная процессия растянулась по равнине до самой реки: тягучая, гудящая масса, медленно бредущая по снегу. Над колонной поднимался пар, похожий на легкий дымок. Последним выехал Эльфи-бей со свитой. Ему полагалось обогнать колонну и занять место среди главных сил, рядом с Шелтоном, но Эльфи уже обуревали сомнения, и я слышал, как он громко обсуждал с Грантом вопрос: не стоит ли задержать выступление.

Он и впрямь отправил курьера с приказом авангарду остановиться у реки, но Макензи не подчинился и продолжил движение. Эльфи принялся заламывать руки и вопить: «Он не должен этого делать! Скажите Макензи, чтобы он остановился, я приказываю!» Но Мак к тому времени был уже на мосту, так что Эльфи не оставалось ничего иного, как следовать за остальными.

Едва мы вышли за пределы укреплений, как афганцы ворвались внутрь. Наблюдающая за нами толпа обогнула нас на безопасной дистанции, а потом хлынула в лагерь. Они кричали, жгли и грабили все, что осталось в домах, и даже открыли огонь по арьергарду. У ворот произошла заварушка, и несколько сипаев были выбиты из седел и порезаны на куски прежде, чем им успели прийти на помощь.

В результате этого события среди обозных вспыхнула паника, многие из них побросали поклажу и бросились бежать, спасая шкуру. Вскоре снег по обеим сторонам дороги оказался усеян тюками и мешками, и добрая четверть наших припасов была потеряна прежде, чем мы успели достичь реки.

С наседающей на пятки толпой колонна пересекла мост, прошла мимо Бала-Хиссара и свернула на джелалабадскую дорогу. Мы двигались черепашьим шагом, но некоторые из индийских слуг уже начали уставать. Они плюхались на снег и причитали, а самые дерзкие среди афганцев подбегали к нам, глумясь и бросая камни. Произошло несколько стычек, прозвучали даже выстрелы, но в целом кабульцы казались довольными, что мы уходим — да и нам это нравилось. Знай мы, что ждет нас впереди, все как один повернули бы обратно, гонись за нами хоть весь Афганистан, но откуда нам было знать?

По указанию Эльфи Макензи и я с нашими отрядами постоянно патрулировали вдоль колонны с целью не давать афганцам подходить слишком близко. Некоторые группы афганцев ехали рядом с нами по обе стороны дороги, и мы не спускали с них глаз. Одна из таких групп, более организованная по сравнению с другими, привлекла мое внимание. Я решил держаться подальше от нее, как вдруг услышал свое имя. Оказалось, что во главе ее находится не кто иной, как Акбар-Хан собственной персоной.

Первым моим побуждением было юркнуть под защиту колонны, но Акбар оторвался от своих соратников и направился ко мне и вскоре оказался на дистанции пистолетного выстрела. Он был в своих латах, островерхом шлеме и зеленом тюрбане и улыбался мне во весь рот.

— Какого черта тебе надо? — говорю я, делая знак сержанту Хадсону держаться рядом.

— Пожелать тебе доброй дороги, старый друг, — отвечает он весело. — А также дать хороший совет.

— Если он того сорта, что ты дал Макнотену и Тревору, то я обойдусь без него.

— Аллах мне судья, — отвечает он, — в том, что произошло, нет моей вины. Я сохранил бы жизнь ему, и всем вам, и был бы вашим другом. Именно по этой причине, Флэшмен-хузур, мне жаль, что вы двинулись в путь прежде, чем я успел подготовить эскорт, способный обеспечить вашу безопасность.

— Мы уже видели раньше твои эскорты, — говорю я. — Теперь как-нибудь сами обойдемся.

Он подъехал ближе, качая головой.

— Вы не понимаете. Я, как и многие другие среди нас, желаю вам добра, но раз вы тронулись в Джелалабад раньше, чем я успел предпринять меры, необходимые для вашей защиты во время марша, не пеняйте на меня, когда случится беда. Не в моих силах сдержать гази или гильзаев.

Говорил он серьезно и, похоже, искренне. До сих пор теряюсь в догадках, был ли Акбар законченным негодяем или, наоборот, честным человеком, вовлеченным обстоятельствами в поток, которому не мог сопротивляться. Но после недавних событий я не готов был вот так сразу поверить ему.

— И что мы должны делать? — спрашиваю я. — Сидеть в снегу и ждать эскорта, пока не окоченеем досмерти? — Я повернул пони. — Если у вас есть какие-либо предложения, сообщите их Эльфистан-сагибу, но не уверен, что он станет их слушать. Очнитесь, ваши чертовы кабульцы уже сцепились с нашим арьергардом, как после этого вам верить?

Я уже готов был ускакать прочь, как он подъехал еще ближе.

— Флэшмен, — говорит он едва слышно. — Не будь дураком. Поскольку Эльфистан-сагиб не позволяет мне помочь ему, дав заложников в обмен на эскорт, может случиться так, что ни один из вас не дойдет до Джелалабада. Ты можешь стать одним из этих заложников: клянусь могилой своей матери, тебе ничего не грозит. Если Эльфистан-сагиб согласится подождать, я все устрою. Передай это ему, и пусть он отправит тебя с ответом.

Он был так убедителен, что я почти поверил. Сейчас я думаю, что главным его интересом были заложники, но не исключено, что он справедливо сомневался в своей способности удержать под контролем племена, а это грозило нам бойней в горных проходах. Случись такое, Афганистану на следующий год предстояло увидеть другую английскую армию, это уж как пить дать. Но в то время меня, разумеется, больше волновала собственная судьба.

— Почему ты хочешь сохранить мою жизнь? — говорю я. — Зачем я тебе нужен?

— Мы были друзьями, — отвечает он, расплываясь в свойственной ему широкой улыбке. — Меня также впечатлили комплименты, которые ты адресовал мне по пути от форта Мухаммеда в тот день.

— Они вовсе не были предназначены польстить тебе.

— Поношения со стороны врага — награда для храбреца, — рассмеялся он. — Подумай о том, что я сказал, Флэшмен. И доложи Эльфистан-сагибу.

Он махнул рукой и поскакал обратно к холмам, и, бросив последний взгляд на его отряд, я заметил, что афганцы медленно следуют за нами по флангу, а острия их копий поблескивают на заснеженном склоне холма.

Всю вторую половину дня мы ползли вперед, но когда морозная ночь опустилась на землю, от Хурд-Кабула нас еще отделяло большое расстояние. Афганцы висели у нас на флангах, и когда кто-нибудь — мужчина, женщина или ребенок — садился на обочину, они налетали как коршуны и приканчивали его. Афганцы видели, что наши командиры не настроены давать отпор, и буквально хватали нас за пятки, затевая стычки с охраной обоза, вырезая возниц и отступая в горы только при приближении нашей кавалерии. Колонна уже пришла в совершенный беспорядок: главные силы не обращали внимания на многотысячный обоз, где люди жестоко страдали от голода и холода, сотни из них уже отсеялись по пути, так что наш путь был отмечен не только брошенной поклажей, но и телами. И это всего в двадцати минутах скачки галопом от Кабула.

Присоединившись к колонне, я передал Эльфи сообщение Акбара, и командующий сильно разволновался. Он стал советоваться со штабом, и, само собой разумеется, они решили отклонить предложение.

— Так будет лучше, — проблеял Эльфи. — Но мы в то же время должны поддерживать с Сирдаром хорошие отношения. Завтра вы поедете к нему, Флэшмен, и передадите самые лучшие мои заверения. Это будет крайне своевременно.

Выживший из ума ублюдок, казалось, не замечал хаоса, царящего вокруг. Его войска уже начали таять. Когда мы остановились на ночлег, солдатам не оставалось ничего иного, как ложиться прямо на снег, сбившись в кучи для тепла, а наши злосчастные ниггеры стенали и кляли судьбу в темноте. Развели несколько костров, но не было ни полевых кухонь, ни палаток, значительная часть багажа оказалась утеряна, походный ордер нарушен. Одни полки получили провизию, другие нет, и абсолютно все промерзли до костей. Единственными, кому удалось хорошо устроиться, были английские женщины и дети. Под надзором старой мегеры, леди Сэйл, их слуги натянули палатки или пологи, и долго после наступления темноты ее громовой голос прорывался по временам через всеобщие стенания обозных. Я и мои уланы относительно неплохо расположились с подветренной стороны скалы, но с наступлением сумерек я оставил их и отправился помогать натягивать палатки для дам, и, в частности, подглядеть, где устроится Бетти. Несмотря на холод, она выглядела веселой, и как только я убедился в том, что Эльфи отошел ко сну, вернулся к маленькой группе фургонов, где размещались женщины. К тому времени наступила полная темнота, пошел снег, но я хорошо запомнил ее палатку и нашел ее без труда.

Я поскребся о полог и, услышав «кто там?», стараясь не повышать голоса, попросил ее отослать служанку, ночевавшую в палатке вместе с ней для тепла, и сказал, что хочу поговорить.

Прислуживающая ей туземка кряхтя выбралась наружу, и я помог этой лентяйке, пнув под зад башмаком. Я настолько сгорал от вожделения, что мне было наплевать, станет ли та болтать или нет. Скорее всего, она, как и остальные ниггеры-индусы, была настолько перепугана, что этой ночью вряд ли могла думать о чем-либо, кроме своей шкуры.

Я забрался под низкий полог, возвышавшийся не более чем на пару футов, и услышал, как Бетти возится в темноте. Пол палатки был устлан грудой одеял, и под ними угадывались очертания ее тела.

— В чем дело, мистер Флэшмен? — спрашивает она.

— Всего лишь дружеский визит, — говорю я. — Простите, что не имел возможности прислать вам свою карточку.

Она захихикала.

— Какой вы шутник, — прошептала Бетти, — но это совершенно неправильно, что вы пришли сюда. Впрочем, обстоятельства так необычны, и с вашей стороны очень мило так заботиться обо мне.

— Вот и прекрасно, — промолвил я, и, не теряя времени даром, нырнул под одеяло и подкатился к ней. Из-за холода она была полуодета, но прикосновение к этому молодому телу так воспламенило меня, что через мгновение я уже лежал на ней и целовал в губы. Она вздрогнула, потом взвизгнула, и прежде чем я успел понять, что происходит, начала брыкаться, бить меня и пищать, как испуганная мышь.

— Как вы смеете! — визжала она. — О! Как вы смеете! Убирайтесь прочь! Убирайтесь прочь сию секунду!

Взбрыкивая, она здорово залепила мне в глаз.

— Что за черт! — говорю я. — Что не так?

— Ах, вы скотина! — шипит она, поскольку до нее дошло, что лучше не повышать голос. — Вы, грязная скотина! Немедленно убирайтесь из моей палатки! Немедленно, слышите вы?

Я не видел ничего, что могло бы вызвать такие обвинения, о чем и заявил.

— Что я такого сделал? Только старался проявить дружеские чувства к вам. Почему же вы устроили такую бучу?

— Ах, негодяй! Вы… Вы…

— Ну, хватит, — говорю я. — Вы хотите сказать, что задеты в лучших своих чувствах. Но почему-то, когда я тискал вас тем вечером, вы не были так принципиальны.

— Тискали меня? — говорит она с такой интонацией, будто я произнес нецензурное выражение.

— Ну да, тискал. Вот так, — я потянулся к ней и, нащупав стремительным движением одну из грудей, сжал ее. К моему удивлению, она никак не отреагировала.

— Ах это! — говорит. — Что вы за извращенное создание! Вы же знаете, что это пустяк: все джентльмены делают так в знак симпатии. Но вы, чудовище, попытались истолковать мою дружбу как… О! О! Я умру со стыда!

Не услышь я это собственными ушами, ни за что бы не поверил. Видит Бог, я знал о несовершенстве системы образования для английских девочек, но такое было просто невероятным.

— Хорошо, — говорю я. — Если вам пришлось иметь знакомство с джентльменами, привычными поступать так в знак симпатии, то это, видимо, были чертовски развеселые господа.

— Вы… вы подлый тип, — не сдавалась она. — Это же все равно что рукопожатие!

— Боже милостивый! Откуда ж ты такая взялась?

При этих словах она закрыла лицо руками и расплакалась.

— Миссис Паркер, — говорю я. — Прошу простить меня. Я сделал ошибку, и очень сожалею о ней. — Чем быстрее я унесу ноги, тем лучше, не то она поднимет на весь лагерь крик, что ее насилуют. Я должен был сказать это ей. Даже сейчас, не догадываясь, в каком ложном положении она очутилась из-за своей неосведомленности, Бетти казалась скорее разгневанной, чем испуганной, и выражала свое недовольство мной не громче, чем шепотом. Что ж, ей нужно было заботиться о своей репутации.

— Я должен идти, — говорю я, начиная протискиваться к выходу. — Но обязан сказать вам, что в приличном обществе джентльмену не считается допустимым тискать леди за грудь, чтобы вам ни говорили. А еще менее допустимым считается, когда леди позволяют джентльменам делать это, поскольку у джентльменов может создаться неверное впечатление. Еще раз прошу извинить меня. Доброй ночи.

Она еще раз приглушенно всхлипнула, и мгновением позже я оказался на снегу. Мне в жизни не приходилось слышать ничего подобного, но откуда мне было знать тогда, как непредсказуемы бывают юные девушки и какие странные предрассудки могут гнездиться в их головах. Так или иначе, здесь мне уже ничего не светило, и, пораздумав, я решил, что придется попридержать свой энтузиазм до возвращения в Индию. Вот только пока я устраивался на ночлег среди своих улан, эта мысль меня совершенно не согревала.

Оглядываясь назад, я нахожу это приключение довольно занятным, но тогда, лежа в снегу и вспоминая, на какие ухищрения пришлось мне пойти, чтобы убрать с дороги капитана Паркера, у меня так и чесались руки свернуть шейку прелестной миссис Бетти.

Это была беспокойная, тяжелая ночь, почти без сна, поскольку, как будто мало было одного холода, наши индусы завывали так, что могли разбудить и покойника. Поутру немало этих бедолаг нашли мертвыми, так как для защиты от мороза у них не было ничего, кроме жалких лохмотьев. С рассветом перед нами предстала картина, подобная ледяному аду: повсюду окоченевшие тела, а у живых каждое движение сопровождается хрустом замерзшей одежды. Я увидел Макензи, рыдающего над телом маленькой туземной девочки. Он держал ее за руки и, заметив меня, воскликнул:

— Что же нам делать? Эти люди обречены на смерть, даже те, кого не убьют те волки, что на другой стороне холма. Но что мы можем сделать?

— Действительно, что? — говорю я. — Оставьте их, мы им все равно не поможем.

Думается, он слишком близко к сердцу принимал судьбу этих ниггеров. А ведь был не человек, а настоящий кремень.

— Если бы я только мог взять ее с собой, — говорит он, кладя тельце обратно в снег.

— Вы не сможете взять всех, — отвечаю я. — Приди в себя, парень, нужно что-нибудь перекусить.

Он внял разумному совету, и нам повезло перехватить по куску горячей баранины в палатке у Эльфи.

Вновь выстроить колонну к маршу оказалось невероятно трудной задачей: половина сипаев замерзла настолько, что не могла держать мушкет, а вторая половина дезертировала ночью, слиняв обратно в Кабул. Мы тычками побудили их строиться, благодаря чему все слегка согрелись, а обозные не нуждались в такой стимуляции. Напротив, в страхе, что их оставят, они всей массой ринулись вперед, приведя тем самым в полное замешательство авангард Энкетила. В этот момент целая туча конных гази выскочила из-за отрога горы и врезалась в толпу, круша без разбора солдат и штатских, и была такова с двумя орудиями авангарда прежде, чем мы успели предпринять что-либо. Энкетил, впрочем, бросился в погоню с горсткой кавалерии, и завязалась схватка. Орудия вернуть ему не удалось, но их успели заклепать, а тем временем 44-й пехотный стоял на месте и ничего не предпринимал. Леди Сэйл ругала пехотинцев трусами и висельниками — эту старую швабру стоило бы поставить командующим вместо Эльфи — но я лично не осуждаю 44-й. Я стоял дальше в колонне, и не спешил вмешиваться, пока Энкетил не повернул назад, тогда я с уланами на рысях пошел ему на встречу (все по Тому Хьюзу, не правда ли?). Какой прок нам был от этих пушек?

Мы проковыляли по дороге с милю или две. Афганцы висели у нас на флангах, и то тут то там, выбрав слабое место в колонне, обрушивались на нее, вырезая людей, хватая припасы, и отскакивали назад. Шелтон орал, чтобы все сохраняли место в строю, не бросаясь в преследование, и я не упустил возможности выразить свое недоумение, что же мы за солдаты, если не деремся с врагом, видя его перед собой?

— Терпение, старина Флэш, — говорит Лоуренс, стоявший рядом с Шелтоном. — Нельзя позволять им выманить нас в горы и перерезать, их слишком много.

— Проклятье! — выругался я, играя саблей. — Неужели мы позволим им издеваться над нами? Послушайте, Лоуренс, да я очистил бы эти горы с двумя десятками французишек или пожилых леди!

— Браво! — вскричала леди Сэйл, хлопая в ладоши. — Вы слышали, джентльмены?

У паланкина Эльфи собралась кучка штабных с Шелтоном в центре, и им не по нраву было выслушивать поддевки дракона в юбке. Шелтон вспыхнул и приказал мне занять место в строю и исполнять свои обязанности.

— Слушаюсь, сэр, — отвечаю я, изображая недовольство.

Тут вступил Эльфи.

— Ну-ну, Флэшмен, — говорит он. — Бригадир прав. Нам нужно поддерживать порядок.

И это говорится посреди колонны, представляющей собой мешанину войск, нестроевых и животных, не имеющей даже подобия управления, с растянутым обозом. Подъехавший ко мне Макензи сказал, что мой отряд и его джезайлиты обязаны плотнее патрулировать фланги колонны, находя слабые места, и отгонять афганцев, то есть, по выражению американцев, «вести стадо». Можете себе представить, как я воспринял это предложение, но на словах горячо согласился с Маком, тем более отдавая себе отчет, что таких уязвимых мест у колонны более чем достаточно и всегда есть возможность оказаться подальше от точки удара. Это оказалось несложно, так как афганцы как раз выбирали те места, где нас не было, поскольку в тот момент их интересовало не столько убивать солдат, сколько вырезать безоружных индусов и уводить вьючных животных. За утро они смогли неплохо потренироваться в этом, раз за разом наскакивая на нас, перерезая глотки и уносясь прочь. Я устроился весьма неплохо, отдавая громким голосом команды своим уланам и мотаясь вдоль колонны, но по преимуществу держась центральной ее части.

Только однажды, подъезжая к арьергарду, столкнулся я лицом к лицу с гази: этот идиот, должно быть, принял меня за индусского ниггера благодаря моей бурке и тюрбану, поскольку с криком обрушился на партию слуг, перерезав горло какой-то старухе и паре ребят. Неподалеку был отряд кавалерии шаха, так что мне нельзя было отступать. Гази был пешим, и я с боевым кличем напал на него, надеясь, что, увидев конного солдата, тот обратится в бегство. Так он и сделал, а я, как дурак, поскакал за ним, решив, что могу срубить гази без особого риска. Однако этот скот обернулся и замахнулся на меня хайберским ножом. Только чудом мне удалось парировать удар своей саблей. Я проскочил мимо него и развернулся как раз в тот момент, когда один из моих улан мастерски наколол гази на пику. Это не помешало мне рубануть ублюдка саблей наотмашь и вернуться к колонне, гордо глядя перед собой и размахивая окровавленным клинком.

Этот случай послужил мне уроком, и я с еще большим старанием стал избегать любой возможности оказаться втянутым в схватку. Довольно-таки изматывающее занятие. Все, что я мог сделать, это сохранять бравый вид; эти скоты становились все более дерзкими, а кроме рукопашных то и дело вспыхивали перестрелки.

Наконец Эльфи это наскучило, и он скомандовал привал, хуже чего нельзя было придумать. Шелтон пришел в бешенство и требовал продолжить движение — нашей единственной надеждой было пройти через Хурд-Кабул до наступления темноты. Но Эльфи был убежден, что мы должны остановиться и попробовать заключить нечто вроде перемирия с вождями афганцев, пока армия не истекла кровью от рук этих распоясавшихся горцев. Я поддерживал эту точку зрения. Когда Поттинджер указал на видневшееся вдали большое скопление афганцев, во главе которого был Акбар, ему не составило труда убедить Эльфи выслать к нему парламентеров.

Бог мой, как я жалел, что оказался под рукой, поскольку Эльфи, разумеется, сразу же устремил взор на меня. Но поделать ничего было нельзя, и, когда он приказал мне скакать к Акбару и спросить его, почему не выполняются договоренности о безопасном проходе, я, выслушав приказ с таким видом, будто у меня внутри не переворачивается все наизнанку, ответил твердым голосом: «Очень хорошо, сэр». Это было не просто, должен вам сказать, поскольку одна мысль отправиться к этим подонкам обдавала меня могильным холодом. Что еще хуже, Поттинджер заявил, что мне придется ехать одному, поскольку группу всадников афганцы могут принять за атакующий отряд. Я бы с удовольствием пнул Поттинджера в его толстый зад за такой совет: он стоял весь такой из себя, смахивающий на Иисуса Христа благодаря своей каштановой бородке и бакенбардам. Но я всего лишь кивнул, будто подобные задания были для меня каждодневной рутиной: вокруг собралась изрядная толпа народа, ведь и женщины и дети старались по возможности держаться поближе к Эльфи — к вящему недовольству Шелтона — да и половина офицеров из главных сил стянулась посмотреть, что происходит. Заметил я и Бетти Паркер. В своей верблюжьей накидке она выглядела какой-то потерянной, а встретив мой взгляд, отвела глаза.

Так что мне нужно было держать фасон. Разворачивая пони, я прокричал «Джентльмену» Джиму Скиннеру:

— Если я не вернусь, Джим, отплати за меня Акбар-Хану, ладно?

Потом, пришпорив коня, я понесся вверх по склону — чем быстрее я буду передвигаться, тем меньше шансов, что меня подстрелят, а еще у меня сложилось убеждение, что чем ближе я буду к Акбару, тем больше вероятность остаться в живых.

Это умозаключение оказалось верным: никто не преградил мне путь, группы гази только провожали меня глазами до того места, где восседал на своем скакуне Акбар, возглавляющий свое войско, состоящее из пяти или шести сотен клинков. Акбар помахал мне, что было весьма обнадеживающим знаком.

— Вот ты и вернулся, король посланцев, — приветствовал он меня. — Какие новости от Эльфистан-сагиба?

Я затормозил перед ним, чувствуя облегчение от того, что передовая линия гази осталась позади. Мне не верилось, что Акбар позволит причинить мне вред, если это будет в его силах.

— Новостей нет, — отвечаю я. — Но он хочет знать: неужели так вы выполняете свои обещания, позволяя вашим людям грабить и убивать нас?

— А ты не сказал ему, — говорит Акбар, жизнерадостно, как всегда, — что он сам нарушил клятву, оставив Кабул прежде, чем был подготовлен эскорт? Теперь этот эскорт здесь, — и он кивнул в сторону стоявших за ним воинов, — и ваш генерал может продолжать свой путь в покое и безопасности.

Если это так, то это лучшая новость, которую мне пришлось услышать за последние несколько месяцев. И тут, посмотрев на ближайшую шеренгу, я почувствовал, что меня как будто пнули в живот: прямо за Акбаром, растянув губы в волчьем оскале, стоял мой давний враг, Гюль-Шах. Увидеть его был все равно что получить ведро холодной воды в лицо. Среди афганцев был по крайней мере один человек, который не хотел бы созерцать, как Флэшмен уходит в покое и безопасности.

Акбар проследил за моим взглядом и рассмеялся. Потом подвел лошадь поближе, чтобы никто нас не слышал, и сказал:

— Не бойся Гюль-Шаха. Он больше не допустит ошибок, подобных той, что едва не стала роковой для тебя. Уверяю, Флэшмен, не беспокойся насчет него, все его маленькие змейки остались в Кабуле.

— Ты не прав, — говорю я. — Их чертовски много по каждую сторону от него.

Акбар снова рассмеялся, запрокинув голову и оскалив белые зубы.

— А я думал, что гильзаи — твои друзья, — говорит он.

— Некоторые, но только не Гюль-Шах.

— Какая жалость, — говорит Акбар. — Знаешь ли ты, что Гюль теперь стал ханом Могалы? Нет? О, старик умер, как это и бывает со стариками. Ты знаешь, что Гюль весьма близок ко мне и за верную службу я отблагодарил его титулом хана.

— А Ильдерим?

— А что Ильдерим? Друг британцев. Как ни прискорбно, но это не в моде сейчас, а мне нужны друзья — сильные друзья — такие, как Гюль-Шах.

Мне в принципе было наплевать на это, но меня не радовал факт возвышения Гюль-Шаха, а еще меньше — то, что он был здесь и глядел на меня как удав на кролика.

— Для тебя не секрет, что Гюлю не просто угодить, — продолжил Акбар. — Он, да и многие другие, были бы рады видеть вашу армию полностью уничтоженной, и все что я могу — это сдерживать их. О, мой отец еще не восстановлен на троне Афганистана, и моя власть не безгранична. Я могу гарантировать вам свободный выход из страны только на определенных условиях и опасаюсь, что чем дольше Эльфистан-сагиб будет отказываться принимать их, тем более жесткими мои соратники вынудят сделать эти условия.

— Насколько понимаю, — говорю я, — вы уже дали слово.

— Дал слово? Можно ли словом зашить перерезанные глотки? Я говорю о деле и жду того же от Эльфистан-сагиба. Он в целости и сохранности дойдет до Джелалабада, если пришлет мне шестерых заложников и даст обещание, что Сэйл уйдет из Джелалабада раньше, чем ваша армия войдет в него.

— Он не сможет этого обещать, — запротестовал я. — Сэйл теперь не подчиняется ему и не оставит Джелалабад прежде, чем получит приказы из Индии.

— Таковы условия, — пожал плечами Акбар. — Поверь мне, старый друг, Эльфистан-сагиб обязан принять их. Обязан! — Он слегка стукнул меня кулаком в плечо. — А что до тебя, Флэшмен, то если ты умный человек, то окажешься среди шестерых заложников. Рядом со мной ты будешь в большей безопасности, чем где-либо. — Он ухмыльнулся и натянул поводья. — А теперь ступай с богом и возвращайся поскорее с мудрым ответом.

Но я-то лучше знал, чего стоит ожидать от Эльфи-бея. И точно, когда я доставил ему послание Акбара, он принялся вздыхать и стенать в своем лучшем стиле. Нужно все взвесить, глаголил он, а армия к тому же так измучена и расстроена, что не может продолжать марш сегодня. Было всего лишь два часа дня. Услышав такое, Шелтон пришел в бешенство и стал требовать от Эльфи продолжить марш. «Еще один хороший переход выведет нас из Хурд-Кабула, — говорил он, — а что еще важнее, за пределы снегов, поскольку мы окажемся гораздо ниже их линии». Еще одна ночь на таком морозе, утверждал Шелтон, и армия погибнет.

Так они продолжали спорить и пререкаться, но Эльфи не сдавался. А тем временем мы, тысячи дрожащих от холода бедолаг, стояли на занесенной снегом дороге. У нас оставалось не более половины запаса провизии, а дров не было вовсе, и некоторые подразделения даже жгли деревянные части мушкетов в надежде вдохнуть хоть искру тепла в свои окоченевшие тела. Ниггеры этой ночью мерли как мухи, поскольку градусник опустился намного ниже нуля, а военные выживали только за счет того, что сбились в большую кучу, как животные, грея друг друга. У меня были одеяла и запас сушеного мяса в седельных сумах, достаточный, чтобы не испытывать голода. Мы с уланами улеглись тесным кругом, как делают афганцы, и укрылись сверху накидками. Хадсон позаботился, чтобы у каждого была фляжка с ромом, так что мы переносили холод достаточно легко.

К утру нас засыпало снегом, и, выбравшись из-под одеял и оглядевшись, я подумал, что армия дальше уже никуда не пойдет. Большинство людей замерзли настолько, что поначалу не могли двигаться, но когда стало заметно, что афганцы группируются на склоне для атаки, обозные подняли панику и сгрудились большой толпой на дороге. Шелтон сумел поднять главные силы на оборону, и так мы и стояли, как подраненный гигантский зверь без головы и сердца, а их стрелки возобновили свою дьявольскую работу, и первые жертвы этого дня уже падали на обочину по обеим сторонам строя.

К другим отчетам об этом ужасном марше, которые мне довелось читать — в первую очередь Макензи, Лоуренса и леди Сэйл, — я могу добавить лишь немногое. [XVIII*] В целом даже сегодня, шестьдесят лет спустя, эти дни вспоминаются как бесконечный кошмар. Лед и кровь, стоны, смерть, отчаяние, крики умирающих мужчин и женщин, завывания гази и гильзаев. Они наскакивали и отлетали, наскакивали и отлетали, — как правило, на обозных, — и так до тех пор, пока не стало казаться, что каждый ярд дороги устлан смуглыми изрубленными телами. Единственным безопасным местом было ядро главных сил Шелтона, где сипаи еще поддерживали подобие порядка. Я намекнул Эльфи, что меня с моими уланами есть смысл направить для охраны женщин, и он тут же согласился.

С моей стороны это был весьма предусмотрительный шаг, поскольку атаки на флангах участились настолько, что наша вчерашняя задача превращалась в смертельно опасное занятие. Джезайлиты Макензи были все в крови от непрекращающихся стычек.

По мере приближения к Хурд-Кабулу горы по обе стороны становились выше, и вход на этот ужасный перевал напоминал врата ада. Образующие его своды были так высоки, что каменистое дно скрывал постоянный полумрак. Топот ног, вопли дикарей, крики и стоны, раскаты выстрелов эхом отдавались от утесов. На выступах расположились афганцы, и, увидев их, Энкетил остановил авангард, так как идти внутрь казалось сущим самоубийством.

Вокруг Эльфи развернулась очередная дискуссия, пока, наконец у входа не показался Акбар со своими людьми. Тогда меня снова послали к нему, веля передать, что Эльфи согласен выдать шестерых заложников при условии, что Акбар отзовет своих душегубов. Тот согласился, похлопал меня по плечу и заверил, что теперь все будет хорошо. Еще он сказал, что мне стоит быть среди этих заложников, и тогда мы неплохо повеселимся. Меня раздирало надвое: с одной стороны, чем дальше я буду от Гюль-Шаха, тем лучше, с другой — окажется ли достаточно безопасным остаться при армии?

Но все было решено за меня. Эльфи предложил Макензи, Лоуренсу и Поттинджеру вызваться пойти в заложники к Акбару. Это были одни из лучших среди нас, и, я полагаю, Эльфи надеялся, что Акбар это оценит. Впрочем, если Акбар сдержит слово, не так уж и важно, кто останется при армии, ведь на пути до Джелалабада сражаться больше не придется. Лоуренс и Поттинджер согласились немедленно, Мак некоторое время колебался. Со мной он держался прохладно — думаю, из-за того, что мои уланы не принимали участия в сегодняшних схватках, а его люди сильно пострадали. Но он не говорил ничего и, не отвечая Эльфи, стоял, устремив взор на заснеженные хребты. Вид у него был помятый: тюрбан пропал, волосы взлохмачены, накидка запятнана кровью, а на тыльной стороне руки запекшаяся рана.

Тут он вынимает саблю, втыкает ее острием в грунт и, не говоря ни слова, подъезжает к Поттинджеру и Лоуренсу. Глядя на его статную фигуру, я испытал некий холодок внутри: сам будучи подлецом, я знал толк в хороших людях, а Мак был одной из главных опор нашей армии. Чертов педант, должен вам сказать, и любитель пофорсить, но самый лучший солдат — даю вам слово — из тех, кого мне приходилось встречать.

Акбар хотел еще и Шелтона, но тот воспротивился.

— Я доверяю этому чернявому ублюдку не больше, чем паршивому шакалу, — заявил он. — Кроме того, кто же будет присматривать за армией без меня?

— Но я ведь все еще при исполнении, — вскинулся Эльфи.

— Угу, — отвечает Шелтон, — вот это я и имею в виду.

Между ними последовал очередной раунд ожесточенной перепалки, закончившейся тем, что Шелтон развернулся и зашагал прочь, а Эльфи принялся стенать по поводу падения дисциплины. Затем прозвучал сигнал о продолжении марша, и мы повернулись лицом ко входу в Хурд-Кабул.

Поначалу все шло довольно хорошо, и нас никто не трогал. Создавалось впечатление, что Акбар действительно держит под контролем своих людей. И тут с утесов вдруг защелкали джезайли, начали валиться убитые, и армия растерянно замерла в снегу. Проход обстреливали с убойной дистанции, индусские ниггеры принялись вопить и бросились в бегство, а войска, не слушая надрывавшего горло Шелтона, сломали строй, и минуту спустя все уже бежали что было сил через это адское дефиле. Это был отчаянный бег, как будто за нами гнался сам дьявол. Я видел, как подстрелили верблюда с двумя белыми женщинами и двумя детьми — животное упало, сбросив седоков. Какой-то офицер устремился к ним на помощь, но рухнул, получив пулю в живот, а потом толпа накрыла их всех. Видел конного воина-гильзая: он схватил девочку лет шести, перекинул ее поперек седла и повернул прочь, увозя с собой, а она все кричала: «Мама! Мама!». Сипаи побросали мушкеты и бежали, не разбирая дороги. Офицер кавалерии шаха скакал среди них, колошматя их плоской стороной сабли и грозя посносить головы. Багаж кидали где придется, погонщики побросали своих животных, каждый думал только о том, как быстрее миновать проход, как избежать этого губительного огня.

О себе могу сказать, что я не тратил времени даром: пригнув голову к гриве лошади, я пришпорил ее и полетел вперед как проклятый, пробиваясь через массу народа и вознося молитву о том, чтобы меня не настигла шальная пуля. Афганские пони ловкие, как кошки, и моя не споткнулась ни разу. У меня не было представления, где там мои уланы, да это меня и не заботило: каждый сам (или сама) за себя; я уже не разбирал, через кого перелетает моя кобыла. Тряска и скачки были не хуже, чем при стипльчезе, треск выстрелов, эхо тысяч голосов. За все время я притормозил лишь однажды, когда увидел, как пуля вышибла из седла молодого лейтенанта Стюарта: он покатился по земле, не переставая кричать, но останавливаться было не с руки. Не с руки для Флэши, если говорить точнее, а только это и имело тогда главное значение.

Сколько времени потребовалось на преодоление прохода, сказать не могу, но когда дорога начала расширяться, а толпа беглецов впереди и по бокам сбавила ход, я натянул поводья. Стрельба ослабела, и авангард Энкетила образовал прикрытие для догоняющих. Из дефиле выливалась огромная масса людей, конных и пеших вперемешку, и, выйдя снова на свет, они просто валились в снег от смертельной усталости.

Говорили, что в Хурд-Кабуле погибли три тысячи человек, по большей части ниггеров, и мы утратили остатки обоза. Когда мы разбивали лагерь у восточного входа, началась метель, о каком-либо порядке не могло быть и речи. Даже после наступления темноты продолжали подтягиваться отстающие. Вспоминаю, как пришла одна женщина, всю дорогу несшая на руках своего ребенка. Леди Сэйл ранили в руку, я видел, как она протянула ее хирургу, и зажмурила глаза, пока он вырезал пулю — за все время она даже не вздрогнула, старая стерва.

Помню, как какой-то майор пытался образумить свою истеричную женушку, рвавшуюся назад, искать потерянное дитя. Офицер плакал и пытался остановить град ударов, которыми та его осыпала.

— Нет, Дженни, нет! — твердил он. — Она пропала! Будем молиться Господу, чтобы он позаботился о ней!

Другой офицер, не помню кто, подхватил снежную слепоту и ходил кругами, пока кто-то не увел его. Еще один английский солдат, в стельку пьяный, разъезжал на афганском пони и горланил похабную песню. Одному Богу ведомо, где он добыл выпивку, но напился, очевидно, здорово, поскольку в итоге свалился в снег и захрапел. Там его и нашли на следующее утро, замерзшего насмерть.

Ночь тоже прошла как в аду, в темноте отовсюду слышались крики и стоны. Сохранилось лишь несколько палаток, в них сгрудились белые женщины и дети. Я не ложился всю ночь, поскольку было слишком холодно, чтобы спать, да и пережитый страх не давал. Я уже понимал, что дело идет к гибели всей армии, и моей вместе с ней; попасть в заложники к Акбару тоже казалось не лучшим: по моим догадкам, покончив с армией, Акбар расправится и с пленными. Я видел только один шанс: подождать, пока армия не выйдет за линию снегов, а потом бежать под покровом ночи на свой страх и риск. И если афганцы не поймают меня, этот шанс может сработать.

За следующий день мы едва продвинулись, отчасти из-за того, что все замерзли и вымотались до предела, а также потому, что Акбар прислал в лагерь гонца с просьбой не трогаться с места, пока он не снабдит нас провизией. Эльфи поверил ему, вопреки протестам Шелтона. Тот буквально стоял на коленях перед Эльфи, убеждая, что надо продолжать идти, пока мы не выйдем за линию снегов. Но Эльфи сомневался в нашей способности проделать даже такой путь.

— Наша единственная надежда на то, что сирдар, проникнувшись жалостью к нашим тяготам, не оставит нас в этот последний час, — говорит он. — Вы же знаете, Шелтон, он джентльмен, он сдержит слово.

Шелтон, не говоря ни слова, пошел прочь, задыхаясь от ярости. Припасы, разумеется, так и не прибыли, зато прибыл новый посланец от Акбара с предложением, раз уж мы намерены продолжить марш, оставить жен и детей британских офицеров на попечение сирдара. Совсем недавно одно предположение вернуться в Кабул вызвало бы страшное возмущение, но теперь все женатые офицеры уцепились за него. Хотя Эльфи и продолжал разглагольствовать о своем намерении идти дальше в Джелалабад и, хотя никто не решался говорить вслух, но все знали, что армия обречена. Окоченевшая, истощавшая, по-прежнему отягощенная обозными, похожими на коричневые скелеты, не соглашающимися почему-то сойти в могилу; задерживающими движение женщинами и детьми, с бесконечно наскакивающими гази и гильзаями, армия стояла на пороге гибели. Благодаря Акбару женщины и дети получали хотя бы шанс выжить.

Так что Эльфи согласился, и мы проводили глазами маленький конвой из оставшихся у нас последних верблюдов. Он уходил в снежную пустыню, а мужья провожали насколько можно своих жен. Я вспоминаю едущую верхом Бетти; с непокрытой головой, она выглядела восхитительно в свете утреннего солнца, играющего в ее волосах; и леди Сэйл с рукой на перевязи, высунувшую голову из-под верблюжьей накидки, чтобы задать взбучку ниггеру, рысящему рядом с остатками ее пожитков, упакованными в тюк. Я не разделял общей радости по поводу их отъезда. Держась поближе к Эльфи, я смогу избегать самых опасных мест, но так не может тянуться долго.

У меня в седельных сумах оставался еще достаточной запас сушеной баранины, а сержант Хадсон обладал, как казалось, каким-то секретным источником по добыче продовольствия для лошадей и уцелевших улан — их осталось около половины из первоначальной дюжины — точно я не считал. Но даже держась у паланкина Эльфи в качестве верхового телохранителя, я не испытывал сомнений в том, что неизбежно должно было случиться. Следующие два дня колонна подвергалась непрерывным атакам: пройдя примерно десять миль, мы лишились остатков нестроевых, а в ожесточенной схватке, шум которой я слышал позади нас, но имел достаточно здравого смысла не оглядываться, были вырезаны последние подразделения сипаев. Сказать по правде, мои воспоминания об этом периоде довольно Расплывчаты: я был слишком измотан и напуган, чтобы заниматься наблюдениями. Но некоторые вещи тем не менее четко сохранились в моей памяти — они, яркие, как расписные картинки в волшебном фонаре, и никогда не сотрутся из моей памяти.

Один раз, к примеру, Эльфи приказал всем офицерам выстроится в арьергарде, чтобы явить нашим преследователям «единый фронт», как он это называл. [XIX*] Мы стояли так добрых полчаса, как собранные в кучу чучела, а они обстреливали нас издалека и срезали нескольких из наших. Помню, как Грант, генерал-адъютант, схватился руками за лицо и закричал: «В меня попали! В меня попали!». Потом он упал в снег, а стоявший рядом со мной офицер — совсем еще мальчишка с покрытыми ледяной коркой баками — пробормотал: «О! Бедный старик!»

Помню афганского мальчишку, который смеялся, раз за разом вонзая нож в раненого сипая. Мальчишка был не старше десяти лет. Помню стекленеющие глаза издыхающих лошадей, пару идущих передо мной коричневых ног, оставляющих на льду кровавые отпечатки. Помню серое лицо Эльфи с трясущейся челюстью, резкий голос Шелтона, пылающий взгляд и смуглые лица немногих оставшихся индийцев — строевых и обозных. Но сильнее всего в моей памяти живет страх, сжимавший мой желудок и превращавший ноги в студень, когда я слышал стрельбу и спереди и сзади, слышал крики раненых и победные кличи афганцев.

Теперь я знаю, что через пять дней после выхода из Кабула, когда мы достигли Джагдулука, армия, насчитывавшая четырнадцать тысяч человек, свелась к отряду из чуть более чем трех тысяч, из которых боеспособными были едва ли пятьсот. Остальные, за вычетом небольшого количества заложников, были мертвы. И именно здесь, в амбаре под Джагдулуком, избранным Эльфи для штаба, я снова пришел в себя.

Было похоже, что я внезапно очнулся от долгого сна и услышал, как Эльфи спорит с Шелтоном и несколькими другими офицерами штаба по поводу предложения Акбара им двоим прибыть к нему на переговоры. Бог знает, что они собирались обсуждать на переговорах, но Шелтон был категорически против. Его красные щеки ввалились, но усы по-прежнему щетинились в разные стороны. Бригадир божился, что пойдет дальше в Джелалабад даже если ему придется идти туда одному. Но Эльфи был за переговоры: он пойдет и встретится с Акбаром, и Шелтон тоже обязан идти, за командующего останется Энкетил.

Словно завеса упала с моих глаз. «Ага, — подумал я, — вот и время для Флэшмена перейти к самостоятельным действиям». От Акбара они, конечно, не вернутся — он ни за что не отпустит таких ценных заложников. Если и я попаду в руки Акбара, мне будет угрожать неотвратимая опасность со стороны его прихвостня Гюль-Шаха. Если я останусь с армией, то тоже наверняка погибну. Единственным выходом оставалось позаботиться о себе самому. Оставив их выяснять отношения, я выскользнул наружу и отправился на поиски сержанта Хадсона.

Я обнаружил его обихаживающим лошадь — животное так исхудало, что напоминало загнанную лондонскую клячу.

— Хадсон, — говорю я. — Мы с тобой уезжаем.

Он даже не моргнул.

— Есть, сэр. Куда едем, сэр?

— В Индию, — отвечаю я. — Никому ни слова: особое распоряжение генерала Эльфинстона.

— Отлично, сэр, — говорит он. И я ушел, зная, что по возвращении найду лошадей наготове, седельные сумы полными и всю амуницию в полном порядке. Я вернулся в амбар к Эльфи, где он готовился ехать на встречу с Акбаром. Старик суетился, как всегда, переживая о таких важных вещах, как серебряная фляжка, предназначенная в подарок сирдару, — а остатки его армии умирали тем временем в снегах Джагдулука.

— Флэшмен, — сказал он, застегивая плащ и напяливая шерстяную шапочку. — Я уезжаю ненадолго, но в эти ужасные дни не стоит загадывать вперед. Надеюсь, мальчик мой, что в ближайшие день или два с вами ничего не случится. Да хранит вас Господь!

А тебя покарает, старый дурак, подумал я, потому что через день или два ты меня здесь уже не найдешь, даже если сумеешь вернуться быстрее, чем я рассчитываю. Он еще поворчал немного по поводу фляжки и отчалил в сопровождении своего слуги. Шелтон еще не был готов, и последние слова Эльфи, которые я слышал, были: «Это действительно очень плохо». Они могут стать ему эпитафией: возвращаясь в мыслях к этому времени, я всякий раз прихожу в ярость из-за того, что попал благодаря ему в такую переделку. С возрастом мои взгляды изменились: если раньше я с удовольствием всего лишь пристрелил бы его, то теперь повесил бы, выпотрошил и порубил на части эту безмозглую, бесполезную самовлюбленную старую свинью. Никакую казнь нельзя счесть слишком суровой для него.