Флот нашей родины

1. Флот в годы столыпинской реакции

3 июня 1907 г. царское правительство распустило II Государственную думу. «Этот день принято в истории называть днем третьеиюньского государственного переворота. Царское правительство издало новый закон о выборах в III Государственную думу и тем самым нарушило свой собственный манифест 17 октября 1905 г., так как, согласно этому манифесту, оно должно было издавать новые законы только с согласия Думы. Социал-демократическая фракция второй Думы была предана суду, представители рабочего класса отправлены на каторгу и в ссылку на поселение». «Царское правительство стало усиленно громить политические и экономические организации пролетариата. Каторжные тюрьмы, крепости и места ссылки переполнились революционерами. Революционеров зверски избивали в тюрьмах, подвергали пыткам и мучениям. Черносотенный террор свирепствовал вовсю. Царский министр Столыпин покрыл виселицами страну. Было казнено несколько тысяч революционеров. Виселицу в то время называли „столыпинским галстуком“».[27]

Ужасы столыпинской реакции переживали также матросы и солдаты, т. е. те же рабочие и крестьяне, одетые в шинели. Только в одном Балтийском флоте за период с 1906 до 1911 г. за революционную деятельность было осуждено 6252 человека. Из них 149 человек приговорено к смертной казни, 960 — сослано на каторгу и лишено всех прав состояния, 1744 — заперто было в исправительные арестантские дома, 20 — было осуждено на пожизненное заключение в крепости, 2147 — сослано в дисциплинарные батальоны и 1232 — упрятано в военные и гражданские тюрьмы. Сотни моряков были казнены или замучены без всякого суда. Подобное положение царило не только во флоте.

В годы черной столыпинской реакции большевики отступили, но отступили для того, чтобы победить. Уходя в глубокое подполье и умело сочетав нелегальную работу с легальной, большевики шли во главе масс. Они вселяли уверенность в рабочем классе и крестьянстве, в среде матросов и солдат в неизбежность и близость новой революции. Они руководили повседневной борьбой масс против царя, помещиков и капиталистов.

Во флоте в годы столыпинской реакции (1907―1911 гг.) с внешней стороны все как будто было спокойно, но это было спокойствие поверхностное. В глубоком подполье зрели и накапливались революционные силы. Служба матросов в царском флоте была каторгой. Господствовали палочная дисциплина и издевательства, творимые командным составом. Командование флотом изобретало всевозможные «занятия», для того чтобы матросы не имели свободной минуты для размышлений. Занятия и «нравственные» беседы тянулись с раннего утра до позднего вечера. А когда нечего было придумать, то заставляли выполнять самые бессмысленные работы: чистить деревянные палубы стеклом, чистить во время дождя медь, с места на место перетаскивать грузы и т. п. Кормили очень плохо, нередко выдавали мясо с червями. В архиве морского министерства хранится много документов, указывающих, что матросы часто волновались из-за пищи.

Вот один из этих документов. 10 августа 1910 г. начальник Кронштадтского жандармского управления доносил в Главный морской штаб, что на крейсере «Громобой» матросы неоднократно отказывались от обеда потому, что в щах плавали черви. Об этом жаловались старшему офицеру лейтенанту Романову, который обычно отвечал: «Черви сварились, их можно свободно кушать. Это не вредит для здоровья. Ведь это обычное явление, на капусте часто бывают черви».[28] Один из офицеров корабля «Андрей Первозванный» на жалобы матросов, что им выдается плохая пища и червивое мясо, цинично заявил: «Черви удобоваримы и чем больше червей — тем лучше суп или борщ. Черный хлеб полезен рабочему человеку, а каша, каша — это гордость России. Ведь за границей ели бы кашу, да ее у них нет, ее нужно купить, а у нас, слава богу, своя родится, ее сколько угодно».

Плохая пища, изнурительная работа и каторжная дисциплина подрывали силы и порождали огромное количество заболеваний и большую смертность среди матросов. В 1907 г. на 33,5 тысячи человек команды Балтийского флота заболеваний было больше 30 тысяч. Уволено по болезни 1289 человек и умерло на каждую тысячу больше 100 человек. В 1908 г. на 36 тысяч команды нижних чинов заболеваний было 34 тысячи. Уволено по болезни 1110 человек. Умерло на каждую тысячу 177 человек. В 1909 г. на 42 тысячи команды нижних чинов заболеваний было 38 586. Уволено по болезни 1086 человек. Умерло на каждую тысячу 165 человек. Такой высокий процент смертности и заболеваний оставался вплоть до революции 1917 г.

На кораблях и в береговых командах, как правило, производились периодические обыски у матросов. Письма, книги и посылки, получаемые матросами, строго проверялись. По праздникам и постам команду водили в церковь. Во время исповеди попы шпионили, выспрашивали у матросов, как они относятся к службе и начальству, как соблюдают и понимают смысл присяги, не знаются ли с социалистами и т. п. Горе было тому матросу, который признавался в чем-либо попу. Поп сразу же доносил начальству, и такой матрос попадал в разряд неблагонадежных.

Иезуитские приемы и методы, применяемые служителями культа, вырабатывали в матросах отвращение к попам, а у более сознательных и к религии.

Были приняты меры для еще большей изоляции матросов от рабочих и для развращения их на берегу в официальных домах терпимости и кабаках, кишевших шпионами и провокаторами.

Чистка флота от политически неблагонадежных началась еще в годы революции и особенно широко развернулась в годы реакции. Она являлась одним из видов расправы с революционными моряками.

Особо неблагонадежных отчисляли в дисциплинарные батальоны, а менее активных списывали в армию, преимущественно в те пехотные полки, которые проявили себя «благонадежно» в годы революции.

Обычно такие полки были укомплектованы из наиболее забитых крестьян. Эти полки имели отменно реакционный состав офицерства. И если в годы революции списывали сотнями, то в период реакции стали ежегодно списывать с флота тысячами.

Были случаи, когда списывали с флота не только матросов, но и офицеров, заподозренных в сочувствии революции 1905―1907 гг. или, попросту, хорошо относившихся к команде. Среди офицеров наиболее «неблагонадежные» встречались среди инженер-механиков флота, в большинстве своем — выходцев из разночинцев. Положение инженер-механиков в царском флоте отличалось от положения других морских офицеров, состоявших в большинстве своем из отменно реакционной части дворянства. Эта часть офицеров с презрением относилась к инженер-механикам. Это, естественно, являлось одной из причин перехода более прогрессивной части инженер-механиков в оппозицию, а то и к прямому участию в революционном движении.

Перейдем к фактам, рисующим политическое состояние флота в годы реакции.

В 1907 году контр-адмирал Линдстрем (Балтийское море) доносил морскому министру Дикову, что на броненосце «Лазарев» политически неблагонадежным является весь состав команды, много неблагонадежных имеется и на других кораблях эскадры. Поскольку политические неблагонадежные, по повелению Николая II, должны быть немедленно списаны — контр-адмирал Линдстрем просил в своем донесении отсрочить списывание, потому что в противном случае не с кем будет закончить кампанию.

Но вот кампания окончилась, и контр-адмирал сообщает, что он уже списал с корабля в армию первую партию неблагонадежных в количестве 208 человек, из них 108 в город Козлов и 100 в Тамбов. В секретной телеграмме он советует направить списанных без конвоя, так как наличие последнего может вызвать осложнения и неприятности.[29] Конвой раздражал матросов; могли возникнуть по дороге осложнения, а этого боялись царские чиновники.

В конце этого же года было списано с разных кораблей Балтийского флота в армию штабом Главного командира Кронштадтского военного порта 345 политических и неблагонадежных матросов.

По годам призыва списанные распределялись так: призыва 1903 г. — 77 чел., призыва 1904 г. — 93 чел., призыва 1905 г. — 208 чел. и призыва 1906 г. — 44 чел. Как видим, наибольшую группу составляют призванные в 1904 и особенно в 1905 г. Это та молодежь, которая до призыва принимала активное участие в революции.

Всего же списанных в армию к концу 1907 года только по одному Балтийскому флоту было свыше 3400 человек.[30]

То же происходило и в Тихоокеанском флоте. 30 октября 1907 г. командир Владивостокской крепости, генерал Ирман, в секретной телеграмме (№ 1175) на имя морского министра просил разрешения выслать с Дальнего Востока в Архангельский дисциплинарный флотский полуэкипаж 1000 человек нижних чинов флота, распропагандированных социалистами, по его характеристике, крайне политически неблагонадежных.

Он подчеркивал, что эти люди особенно опасны на Дальнем Востоке потому, что, по его мнению, в соседней Японии находятся русские центры социалистов, которые с помощью этих матросов разлагают всю армию. Сатрапу Ирману везде мерещились социалисты. Но из этой телеграммы Ирмана видно, что вообще политически неблагонадежных было гораздо больше чем 1000 человек. Однако списать всех он не мог, ибо флот остался бы фактически без людей. Взамен высылаемых Ирман просил прислать только 500 новобранцев, но с условием, что они будут политически благонадежны. Здесь же он просил прислать хотя бы несколько человек «приличных офицеров» (очевидно там было много «неприличных»). В этой же телеграмме он требовал разрешения усилить охрану побережья с моря от ввоза в Россию «революционной контрабанды».

Телеграмма генерала Ирмана пришла с опозданием. Правительство и Николай II, пристально следившие за событиями во флоте, уже знали о положении дел на Дальнем Востоке из «всеподданнейшего» доклада генерал-адъютанта Пантелеева, которого Николай II лично посылал на Дальний Восток исследовать положение в армии и во флоте.

В своем докладе на имя Николая II Пантелеев писал:

«Во время моего пребывания во Владивостоке мне пришлось познакомиться с состоянием не только сухопутных войск, но и морских команд, причем особое мое внимание остановила на себе 15-я рота Сибирского флотского экипажа. Эта рота представляет, собственно, сводную 15–16 роту, что было сделано вследствие полного недостатка офицерства. Налицо в этой роте оказался только один ротной командир. А дежурство по морским казармам несли офицеры стоявших на рейде судов».

Дальше в этом же докладе Пантелеев дает характеристику личному составу роты:

«В эту роту переводятся все матросы как осужденные и не отбывшие наказания за неимением в округе военно-тюремных зданий, так и списанные с судов вследствие нравственной и политической неблагонадежности; в этой же роте состоят все вестовые и нестроевые, находящиеся при штабе экипажа».

Конечно, эти «нестроевые» и «вестовые» имели право уходить из экипажа и разносили революционное влияние из казарм 15 роты.

Дальше Пантелеев сообщал, что никто из морского начальства, и в частности командир роты, не знает личного состава и количества людей в роте.

«Командир экипажа доложил, что в роте 480 человек, — пишет Пантелеев, — а в предъявленном обстоятельном списке нижних чинов поименовано 688 человек».

Дело было настолько запутано, что сам Пантелеев не смог установить, сколько же было на самом деле людей в роте.

«О поведении этих матросов, — писал дальше генерал-адъютант, — в списке имеются такие пометки: хорошего, посредственного, дурного поведения, пьяница и т. п., а против некоторых — „запасной“ (?!), причем отмечено по списку 281 чел. „хороших“ и 136 чел. „запасных“… Рота эта расположена в новых морских казармах вместе с 12-м Восточно-Сибирским полком и как от командира, так и от офицеров этого полка и от других сухопутных военачальников пришлось выслушать много нелестных отзывов об этой роте.

Нижние чины ее позволяют себе разные выходки и насмешки над пением стрелками молитв и гимна на вечерней заре; они небезопасны и для жен офицеров, живущих в этих казармах… и вообще они неблагонадежны в политическом отношении.

…Для сохранения порядка в 12-м Стрелковом полку нельзя допустить дальнейшее совместное квартирование его с этой ротой и необходимо водворить в этой роте воинский дух и дисциплину».[31]

Этот документ показывает отношение матросов к царскому режиму и заодно к религии.

По личному повелению Николая II, министр внутренних дел Столыпин 31 октября 1907 г. посылает морскому министру копию «всеподданнейшего доклада» и требует принять срочные меры.

Вслед за этим морской министр Диков 3 ноября 1907 г. шлет срочную телеграмму во Владивосток и требует прислать подробный отчет о состоянии флота и мотивированное объяснение о причинах и характере беспорядков среди нижних чинов, о действительной необходимости высылки в Архангельский дисциплинарный флотский полуэкипаж 1000 человек «неблагонадежных».

В ответ на эти требования командир Владивостокского порта, капитан 1 ранга барон Ферзен, 11 ноября 1907 г. в обширной шифрованной телеграмме сообщил о положении во флоте и о необходимых мерах на ближайшее время. В телеграмме он настойчиво требовал разрешить массовую очистку всех команд от политически-неблагонадежных элементов. Там же он указывал, что флот находится в критическом состоянии. Во флоте нехватает людей для обслуживания всех судов, и особенно нижних чинов, благодаря массовым арестам.

Ферзен рекомендует часть кораблей освободить временно от команд и поставить их в гавань на хранение. Из оставшихся людей укомплектовать остальные корабли и с ними нести хотя какую-нибудь службу по охране побережья.

Морское министерство разрешило в телеграмме от 4 декабря 1907 г. создать пловучую тюрьму на транспорте «Аргунь» и посадить туда всех политически неблагонадежных матросов, а заодно и 15–16 роту Сибирского флотского экипажа. Таким путем министерство пыталось найти выход из создавшегося положения на Дальневосточном флоте. Новая тюрьма была создана, но и она скоро была переполнена.

О том, что творилось на Дальнем Востоке, говорит сообщение того же командира Владивостокского порта барона Ферзена, посланное им на имя морского министра. В этом сообщении он писал: «Гауптвахта и карцеры, приспособленные для этой цели из камер экипажа, — переполнены осужденными в дисциплинарный батальон, в тюрьмы и подсудимыми, ввиду чего остальные низшие чины и списанные с судов за проступки и подлежащие взысканиям остаются ненаказуемыми и, больше того, за некомплектом команд несут ответственные должности и караулы по охране казенного имущества, а вследствие чего были крупные случаи нарушения караульной службы».[32]

Дальше идут жалобы на наличие воровства, кутежей, картежной игры среди командного состава. Воровство и разложение на Дальневосточном флоте, творимые отдельными офицерами и военчиновниками, приняли такие размеры, что об этом начали писать не только русские, но и заграничные газеты (особенно японские), которые получали сведения от своих шпионов и использовали их против России, продаваемой дворянами. Факты эти стали известны министру внутренних дел Столыпину. Последний вынужден был написать личную записку морскому министру Дикову с категорическим требованием «устранить беспорядки во флоте». К записке была приложена вырезка из газеты «Русь». Газета писала: «Ходят настойчивые слухи, что кражи и злоупотребления стали распространенными, это лучше всего показывает то, что командир Владивостокского порта барон Ферзен был вынужден отдать под суд 10 офицеров. Сообщают, например, такой факт, что к фирме „Кунст и Альберс“ явился один офицер и предложил продать по какой угодно цене и сколько угодно казенного каменного угля. К счастью, эта фирма отказалась от покупки, и сделка не состоялась.

По сообщению лиц, хорошо знающих владивостокские порядки, этот случай вовсе не единственный и, конечно, самым ярким подтверждением этого может служить имевшая место продажа машинных частей нашего миноносца в Японию».[33]

Вслед за этой запиской Столыпин послал во Владивосток для расследования фактов генерал-майора Вогена. Последний, произведя расследование, сообщил, что «факты, имеющиеся в распоряжении правительства, подтверждаются, с ответом в печати подождите до полного расследования. Части нового миноносца действительно проданы в Японию». В дополнительной телеграмме Воген писал:

«В декабре выяснилось, что 4 и 5 декабря по подложным ассигновкам выдано за „ремонт“ офицерских флигелей 13 219 руб. 40 коп.».

Из всей этой переписки видно, как разложившиеся офицеры расхищали казенное имущество и присваивали деньги. Они же являлись базой для работы японских шпионов. Конечно, Дальневосточный флот в этом отношении не был исключением. Об этом наглядно говорит такой факт.

1907 г. русский консул в Тегеране (Иран) доносил министру иностранных дел, что за «последнее время участились случаи массового воровства в России винтовок, патронов и других боеприпасов и продажа контрабандным путем в Персию».

Получив это донесение, министр иностранных дел обратился к морскому министру с просьбой принять охранительные меры с помощью бездействующей Каспийской флотилии.

«Меры были приняты», а оружие продолжали воровать и вывозить из России в Персию. Оружие отправлялось морем через Баку, Шушу, Ленкорань, Энзели пароходами торговых компаний, а по суше — через Сальяны. Это оружие покупали по высокой цене руководители национально-освободительного движения Ирана.

Характерно, что штаб кавказских войск знал о торговле оружием, но ничего не предпринимал, ибо и здесь кто-то из дворян офицеров и чиновников грел руки на этой торговле.

В силу чудовищных хищений и взяточничества армия и флот были плохо снабжены и вооружены. Солдаты и матросы влачили полуголодное существование.

Воровство, взяточничество и разложение части командного состава флота и армии являлись типичным отображением гниения царского самодержавного аппарата, стремившегося после революции 1905―1907 гг. больше чем когда-либо удержаться у власти с помощью штыков, тюрем, виселиц, разжигания национальной вражды и варварской эксплуатации народа.

Верноподданные помещики Столыпин, Родзянко, Шульгин, Марков 2-й и их союзники из лагеря буржуазии: Милюков, Гучков, Рябушинский, Коновалов и иже с ними стремились вскрывать и лечить эти язвы гниющего самодержавного режима. Но напрасны были их старания. Самодержавная монархия Романовых разлагалась. Понятно, что при таком состоянии армии и флота врагам России не трудно было в годы русско-японской войны наносить поражения царизму. Творческая мысль прогрессивной части офицерства армии и флота душилась.

Но возвратимся к положению матросов во флоте в годы реакции. Списывание матросов в армию, которым так усиленно занималось правительство, явилось палкой о двух концах. Матросов списывали в армию, чтобы искоренить их революционный дух, а вместо этого — матросы, придя в сухопутные части, вели среди солдат революционную пропаганду. Да и сама мера наказания не страшила матросов: в армии у них механически сокращался срок службы. Они скорее могли избавиться от дикой муштры, палочной дисциплины и издевательства. В силу этого многие матросы вели себя так, чтобы их поскорее списали в армию.

Списывание «неблагонадежных» с кораблей не только подрывало дисциплину во флоте, но и разлагало остальные части армии. Это подтверждают донесения командующих армейскими частями, кораблями, а также донесения жандармов.

Все же списывание не прекращалось и дальше. Даны лишь были указания, чтобы за списанными матросами следили особо и ставили их в такое положение по службе, чтобы они не могли вести пропаганду.

Матросы, заподозренные в политической неблагонадежности, детально изучались. Сведения с мест давали полиция, духовенство, воинские начальники, городские и сельские власти, а также кулаки и помещики. Во флоте же материалы поступали от жандармского управления и командиров кораблей. Последние собирали сведения о матросах на основе офицерского наблюдения, доносов младшего командного состава и подосланных во флот в качестве матросов провокаторов и шпионов. Но, увы, — изучение военно-морских архивных материалов показывает, что никакая чистка флота не могла избавить царский флот от революционно-настроенных людей.

Идеи большевизма во флоте возрождались матросами, прошедшими через горнило революции и избежавшими арестов. Эти идеи приносили на корабли новобранцы из рабочих, участвовавших в революции. Их ежедневно передавали с берега революционные рабочие, их сеяли большевистские пропагандисты-подпольщики, а почву для их восприятия создавало само правительство своим полицейским режимом в стране и варварско-военной дисциплиной во флоте.

После революции 1905―1907 гг. отдельные члены правительства, и особенно жандармы, стали лучше понимать причину массовых революционных настроений и брожений во флоте. Жандармы, по заданию Столыпина, основательно изучали этот вопрос. И не случайно охранное отделение в 1908 г. докладывало министру внутренних дел Столыпину, что до тех пор, пока флот будет комплектоваться из рабочих, правительству не избавиться от революционного брожения среди матросов.

Не меньше жандармов понимал это и сам Столыпин. Но отказаться от комплектования флота рабочими было нельзя. Флот требовал людей, которые знали бы машины, имели бы ту или другую специальность, а такими людьми были рабочие. Нужно было искать какой-то иной выход. И правительство на протяжении последних лет своего существования старательно его ищет.

С 1908 г. военное и морское министерства, подталкиваемые охранкой и Столыпиным, занялись подробным изучением новобранцев. Заподозренных в политической неблагонадежности матросов стали меньше списывать в армию, но зато больше ссылать в дисциплинарные батальоны.

По инициативе того же Столыпина, в декабре 1908 г. был опубликован закон, воспрещающий принимать на военную службу лиц, «привлеченных к дознаниям по государственным преступлениям и подвергнутых гласному надзору полиции».[34]

В дополнение к этому закону в 1909 г. департамент полиции, по заданию Столыпина, разработал несколько секретных циркуляров по этому же вопросу. Очевидно, эти меры оказались недостаточными и вынудили министра внутренних дел разослать 2 сентября 1910, г. всем губернаторам и губернским жандармским управлениям новый циркуляр.

Этот циркуляр требовал тщательного изучения новобранцев, в особенности из числа фабрично-заводских рабочих и лиц, находившихся в отхожих промыслах, и пресечения «возможности приносить с собою в войсковые части преступные прокламации и вообще произведения нелегальной литературы».[35]

В этом же циркуляре министерство внутренних дел предлагает чинам полиции производить тщательный осмотр вещей всех новобранцев и особенно у тех, которых считают подозрительными. Дальше следует ряд конкретных указаний об отборе подозрительных. Обыск рекомендовалось производить осторожно и, если можно, то тайно, чтобы призывники не вступали в драку с полицией и не внесли бы ненужных толков в среду незаподозренных людей.

В системе этого пресловутого изучения большое место занимали доносы с мест отдельных лиц, недовольных почему-либо призывниками и сводивших с ними счеты. В особенности большой клеветой занимались попы. Примером такого ложного поповского доноса может служить следующий факт.

Поп села Малая Горенка Кременецкого уезда, Михайл Кныш, 18 ноября 1907 г. доносил жандармскому управлению на рекрута того же села Максима Корчака, что он безбожник, был на заводах в Сибири и по его, поповскому подозрению, является участником революционной организации. По доносу началось тщательное расследование. Виленское жандармское управление, куда был подан донос, в 1908 г. установило, что Корчак служит в Балтийском флоте. Дело было передано в Петербургское жандармское управление, последнее же установило, что донос попа был ложным и что Корчак ни в какой организации не состоял и даже не работал в Сибири. Однако, несмотря на это, Максим Корчак все же попал в разряд неблагонадежных. За ним был установлен надзор.

Такие примеры были не единичны. Материалы о ложных доносах встречаются на протяжении всех лет реакции. Особенно усердствовали в клевете и ложных доносах попы, эти жандармы в рясе, но не отставали от них и другие.

В 1908 г. управление Сарапульского уездного воинского начальника доносило в Петербург, что «согласно сообщению жандармского управления в 1907 г., из призванных во флот и гвардию такие лица, как П. Г. Ильин, попавший на службу в гвардию, социал-демократ К. Мездрик и К. Дмитриев, попавшие во флот, тоже социал-демократы, все они принимали активное участие в революции 1905 г. на кожевенном заводе, где они работали в качестве рабочих».[36]

Революция и большевистская пропаганда глубоко затронули деревню. Из призывников-крестьян немало было «политически неблагонадежных». Поэтому-то не случайно отбору новобранцев придавали огромное значение. Изучению призывников уделялось все больше и больше внимания.

В деревне помещики, кулаки и сельские старосты, в городе провокаторы, шпионы, отдельные мастера, администрация производства и домовладельцы являлись доносчиками на призываемых. Таким образом были приняты самые решительные меры по охране армии и флота от «политически неблагонадежных элементов». Но чем больше правительство боролось с «крамолой», тем больше оно теряло доверие не только к солдатам и матросам, но и к офицерам и учебным заведениям, готовившим кадры командного состава, ибо правительство все больше получало сведений о народной ненависти к режиму. Отсюда правительство все больше и больше усиливало систему сыска и шпионажа в стране, а также в армии и флоте.

Еще в 1906 г. департамент полиции издал специальное распоряжение об усилении надзора над учебными заведениями ввиду того, что некоторые из них выпустили, как гласит циркуляр, «политически неблагонадежных офицеров».

В 1908 г. в военно-учебных заведениях курс законоведения был дополнен курсом по ознакомлению учащихся с крайними социалистическими учениями. Введением этого курса хотели добиться того, чтобы будущие офицеры, зная оружие социалистов, смогли бы лучше бороться с ними. Юнкера кратко знакомились с идеями революционных партий и, в частности, с произведениями марксистов. Но, как видно, многим юнкерам трудно поддавалась освоению марксистская литература и особенно учение Карла Маркса. Об этом писал один из военных педагогов в своей докладной записке по поводу улучшения воспитательной работы среди юнкеров.[37]

Такие методы воспитания юнкеров иногда давали неожиданные для правительства результаты. Часть будущих офицеров заражалась революционными идеями, преподносимыми официальными преподавателями с кафедр. В силу этого правительство в 1912 г. отменило этот циркуляр. Правительство в годы реакции приняло также особые меры и по воспитанию нижних чинов. Командирам частей и корабельным попам строжайше предписывалось вести постоянные нравственные беседы с матросами и воспитывать их в духе преданности и любви к царю и «отечеству», «не щадить живота своего за веру и царя», ненавидеть «зловредных» социалистов, как «внутренних и особенно опасных врагов» для царизма.

В этих беседах всемерно разжигалась национальная вражда. Среди матросов распространяли бульварно-авантюристическую, церковную литературу, черносотенно-шовинистические газеты и журналы и т. п.

Но это на большинство матросов не оказывало особого влияния. Вот как описывает восприятие этой пропаганды в гвардейском флотском экипаже один из моряков того периода:

«Сидишь это, бывало, на скамейке и клонит тебя ко сну от дневного утомления. Поп-заика беседует, новобранцы подбираются к стенкам, чтобы было к чему прислониться и вздремнуть. Чтобы не уснуть совсем, большинство сосало леденцы или жевало корки хлеба. Делали это лишь потому, что рядом с попом стоял грозно наблюдающий фельдфебель… Кончается беседа, поем молитву. „Ты что, мать твою так и этак, — шипит фельдфебель, — почему не поешь?“ — прошипит и тут же благим матом продолжает: „Спаси, господи, люди твоя…“».

Матрос обязан был безошибочно знать, у кого из «высочайших особ» какой чин, какое звание, фамилия, как отличить по чинам армейского офицера от флотского, сколько у кого просветов, звездочек, лычек загзагов и проч., но меньше всего обращали внимания на действительную учебу и знание корабля, его боевых частей и служб.

Обучение сопровождалось постоянными издевательствами и наказаниями: мордобой, ходьба «гусиным шагом», стояние «смирно» под винтовкой с полной выкладкой, бессмысленное прицеливание в одну точку на протяжении 15―20 минут и т. п. За малейший протест против этих издевательств применялись более тяжелые наказания: карцер, дисциплинарный батальон, арестантские роты, а часто и военно-полевой суд.

Придя во флот, многие новобранцы вначале считали, что эти издевательства и наказания исходили от своего же брата — младшего начсостава, который недавно был таким же рядовым матросом. Но с течением времени новобранцы сами, а также с помощью старых матросов начинали понимать, что все издевательства и наказания исходили от офицеров, что офицеры пользовались младшим начсоставом как самым удобным и послушным орудием в своих руках. Правда, и среди младшего начсостава (особенно сверхсрочного) — не мало было «пиявок», как их называли матросы, которые безмерно издевались над людьми. Такая система воспитания, как правило, часто давала противоположные результаты.

Матросы ненавидели офицеров и попов. Они только для вида брали бульварную и церковную литературу, чтобы не попасть в разряд неблагонадежных, а сами подпольно доставали и жадно читали революционную и прогрессивную литературу. Порой устраивали даже тайные библиотеки, книги которых ходили по рукам матросов.

В годы реакции правительство, боясь принесения извне революционного влияния в среду матросов, резко сократило отпуска, потому что многие матросы, находясь в отпусках, связывались с революционными организациями или сами вели революционную пропаганду.

А подобных случаев было немало. Так, например, в 1907 г. начальник Нижегородского жандармского управления доносил департаменту полиции, что «приехавший в годичный отпуск в г. Ардатов матрос Балтийского флота Воронин Иван Михайлович на вечеринке у друзей ругал царя, говорил, что он во флот ушел для революционной агитации и призывал друзей вести революционную борьбу с царизмом». Дальше указывалось, что «арестовать этого матроса не удалось, так как он скоро выехал в Петербург, а участвовавшие с ним на вечеринке заявили, что они не знают, где он служит».[38]

В этом же году Владимирское губернское жандармское управление доносило, что матрос из крестьян Судогодского уезда Владимирской губернии Алексей Иванович Ковырялов, придя в годичный отпуск по болезни, распространял в деревне социал-демократическую литературу и революционные песни, изданные в г. Владимире.[39]

В 1909 г. охранка и Главный морской штаб усиленно разыскивали матроса призыва 1909 г. Д. Ф. Смирнова за активную работу его в социал-демократической организации до прихода во флот.

Подобные факты тесной связи с большевистскими организациями, связи, несмотря ни на какие преграды, повторялись и позже. Мы видим, что, благодаря жестоким мерам, принятым со стороны правительства, а также ввиду лучшей конспирации самих матросов, — количество этих фактов уменьшилось в 1908―1910 гг., но зато сильно возросло в годы нового революционного подъема. Отдельные матросы вели также агитацию и среди солдат, используя для этого малейшую возможность.

Вот один из таких примеров, имевший место в 1907 г. в одном из военных госпиталей Петербурга, где лежали больные матросы и солдаты.

Матросы, лежавшие в госпитале, нарисовали карикатуру на царя и составили революционную прокламацию. Прокламацию и карикатуру передали солдату 96-го Омского полка Ивану Дуброву, стоявшему на посту в этом госпитале, рекомендуя ему отнести полученное в полк и показать солдатам. Солдат перепугался и донес дежурному офицеру. Дело закончилось арестами больных матросов, а затем следствием и судом. Но не всегда так кончалось дело. Обычно передовые солдаты легко поддавались агитации матросов, ибо и солдат-крестьянин в серой шинели после революции 1905―1907 гг. и неустанной большевистской пропаганды в деревне далеко был не тем, кем он был до революции, а, кроме того, в армии и особенно в технических частях также было много рабочих.

Строго, а иногда чрезвычайно глупо выявляли «политически неблагонадежных» матросов на кораблях. Часто в эту категорию зачислялись люди, не имеющие ничего общего с большевистскими организациями и революционной работой. Малейшее проявление недовольства рассматривалось немедленно как результат влияния революционеров. Поводов для проявления недовольства и нарушения дисциплины было много.

Матросы с внешней стороны казались послушными. Но на самом деле настроение основной массы матросов, преимущественно состоявшей из рабочих, было явно враждебное не только по отношению к флотским порядкам, но и ко всему царскому режиму. Об этом ярко свидетельствует приводимый ниже документ. Матрос-телеграфист Иван Федорович Скурлов с крейсера «Диана» в 1908 г. писал своей знакомой: «Можешь себе представить, что за короткий срок моего отпуска произошли в нашем мире большие перемены: с нового года пошла кутерьма. Нашли, что матросы распущены, и вот теперь опять крутят, связывают железной дисциплиной по рукам и ногам. Пошли строгости, видимо, ждут возврата к старому. Но ведь это немыслимо, а посему все это только до первого удобного случая, и что выйдет из этого, покажет будущее…»

Далее в этом же письме читаем: «Работой душат целый день… только с 12 с половиной и до 2-х часов отдых, который тоже иногда позволяют отнять у нас… На-днях ходили в манеж с винтовками и вот, когда пришли, сложили их и стали считать, то вдруг одной не оказалось по той простой причине, что плохо считали. Доложили старшему офицеру, а он, не разобрав в чем дело, собирает всех с нашивками, выходит к нам и говорит: „Вы, что, сволочи, вздумали насмехаться надо мной? Я вам покажу! Всю команду распустили“… Конечно, я еще не добавляю эпитетов русских, которыми клеймит этот „образованный“ человек людей, прослуживших не менее трех лет во флоте. Кричать и ругать, запугивать людей это его дело, а нет догадки в субботу дать команде свободное время после обеда для мытья в бане, для стирки белья… Мало того, и в праздники до обеда всегда работаем… Судите сами, какой это человек и какое может быть довольство этим человеком! Ненависть почти у всех. Вот придет скоро молодая команда новобранцев, тогда что-нибудь да выйдет. Это немыслимо! Мне кажется, что если бы ему дали право на жизнь нашу, то он давно бы половину расстрелял».[40]

Это письмо было перехвачено жандармами, как и другие письма матросов, которыми изобилует архив военно-морского министерства.

Все эти факты говорят о том, как далеко ушла вперед Россия после революции 1905―1907 гг. Революция открыла глаза миллионам людей, которые до нее верили в царя-батюшку и рабски мирились с законами самодержавия.

Возврата к старому не могло быть, ибо этого не хотели миллионы пролетариев и крестьян, пробужденные революцией к сознательной жизни.

Ни царские законы и репрессии, ни каторжный режим на кораблях и в казармах не могли возвратить армию и флот к прежней рабской покорности, превратить их снова в слепое орудие для борьбы с «внутренним врагом». Матросы ненавидели царскую службу и «свое» начальство. Но при всем этом они любили свой флот, свыклись с кораблями, чтили память и традиции революционных моряков и тех кораблей, команды которых принимали когда-либо участие в революционном движении или отличались в боях с внешним врагом. Опыт прошлых морских сражений и, в частности, опыт русско-японской войны и последней империалистической войны подтверждает, что русские моряки героически сражались, показывали чудеса храбрости, любовь и заботу о флоте в борьбе с врагом, несмотря на тупоумие высшего морского командования и гнилость царского самодержавного строя. Боролись и умирали они не за престиж царского самодержавия, не за укрепление полукрепостнического режима, а за честь русского народа, русского флота, созданного этим народом. Сколько прекрасных, героических страниц вписали эти безыменные герои в историю русского Военно-Морского флота!

Дикая палочная дисциплина, бесправие, издевательство, поповское мракобесие — все это вызывало у матросов ненависть к царскому строю, злобу против начальства. Стихийная ненависть и злоба матросской массы под влиянием большевиков и революционно настроенной части матросов перерастали в сознательное политическое недовольство царским режимом. Недовольные постепенно оформлялись в подпольные политические кружки и организации и вели напряженную и упорную борьбу с самодержавием.

С наступлением реакции партия снимает вопрос о непосредственной подготовке вооруженного восстания. «На очередь дня, — писалось в резолюции общерусской партконференции 1908 г. (Париж), — выдвигается прежде всего длительная работа воспитания, организации и сплочения сознательных масс пролетариата. Затем, в подчинение этой задаче, необходимо распространение партийной работы на крестьянство и армию, особенно в форме литературной пропаганды и агитации, причем главное внимание должно быть обращено на социалистическое воспитание пролетарских и полупролетарских элементов в крестьянстве и армии».[41]

В соответствии с обстановкой и с решениями партии о задачах текущего момента большевистские организации на местах изменяют тактику работы в армии и флоте.

Флотские большевики стремились прежде всего создать крепкую подпольную организацию. Необходимо было сплотить революционно настроенных матросов вокруг подпольных партийных ячеек и готовить их к вооруженному восстанию в момент нового выступления рабочего класса.

В эти трудные годы большевистские партийные организации портовых городов: Петербурга, Кронштадта, Риги, Либавы, Ревеля, Гельсингфорса и др. — снабжали матросов литературой, газетами, прокламациями, выделяли пропагандистов и агитаторов, которые вели с матросами беседы во время отпуска или увольнения на берег, помогали и направляли работу флотских подпольных организаций.

Петербургский комитет РСДРП в январе 1908 г. организовал подпольную типографию, где печатались листовки и прокламации, которые распространялись среди солдат и матросов. В начале 1908 г. по настоянию большевиков при ЦК было оформлено бюро военных организаций и подобран кадр военных партийных работников, а при Петербургском комитете создан Городской комитет военных работников. Комитет проводил работу среди матросов и солдат. Исходя из опыта вооруженных восстаний в 1905―1907 гг., комитет усиленно изучал и разрабатывал практические вопросы военной работы и военно-революционной тактики.

За сравнительно короткий период своего существования комитет сумел проникнуть в казармы, на корабли и развернуть там работу. Связи были установлены со многими армейскими частями Петербурга, Ораниенбаума, Кронштадта, Сестрорецка. Что касается флота, то комитет имел свои группы в Кронштадтской крепостной артиллерии, 1-м Кронштадтском крепостном батальоне, команде Главного морского штаба, в Гвардейском флотском экипаже, в 6-м, 8-м, 10-м, 16-м и 18-м флотских экипажах и на некоторых кораблях.

Внезапно последовавшие аресты нарушили налаживавшуюся работу. С 17 марта по 4 апреля 1908 г. охранка арестовала почти весь руководящий состав комитета и захватила его архив. К судебной ответственности было привлечено 24 человека. Суд состоялся в Петербурге 1 декабря 1909 года. По приговору Петербургского военно-окружного суда 11 человек были отправлены на каторжные работы, а 13 человек — в ссылку на разные сроки. Аресты на время затормозили партийную работу, но не прекратили ее.

К концу 1908 г. в Петербурге вновь была создана руководящая группа большевиков для работы среди солдат и матросов. Эта группа в начале 1909 г. сумела восстановить прерванную связь с большевиками флота и революционно настроенными матросами. Борьба за флот привела к тому, что в 1909 г. в Балтийском флоте существовала сильная и многочисленная большевистская организация. Центр этой организации находился на учебном корабле «Двина», имевшем свою революционную историю. Это бывший броненосный крейсер «Память Азова», на нем 2 августа 1906 г. вспыхнуло восстание, которое было задушено правительством. После подавления восстания правительство переименовало корабль в «Двину» и зачислило его в разряд штрафных. Он до 1909 г. стоял у стенки разоруженным и только в начале 1909 г. был введен в строй как учебное судно. Вот на этом-то корабле матросы-большевики и организовали свой центр. Здесь имелась подпольная типография, в которой печатались листовки для распространения среди матросов. Организация была хорошо законспирирована. Чтобы избежать подозрений, служба на корабле неслась образцово. «Царь, морской министр, главные командиры портов могли на верхней палубе видеть рослых, бравых, чистых, выбритых орлов, которые отчетливо рявкали ответы на приветствия. Они же были членами большевистской партии. Законы конспирации требовали выправки, службы, чистоты. Гражданская война, которая должна была притти, требовала военных знаний, уменья. Предстояло сразу устранить „драконов“ и взять в свои руки военный аппарат, вести, учить, командовать».[42]

Так постепенно, из года в год, несмотря на невероятные трудности, большевики сколачивали свои организации во флоте, вели огромную, кропотливую работу среди матросов, пробуждали в них сознание необходимости организованности в борьбе.

Большевистская партия рождала в матросах жажду борьбы и страстную веру в грядущую победу народа над царским самодержавием.

2. Годы революционного подъема и флот

Со второй половину 1910 г. наметился перелом в рабочем движении. В 1911 г. стачечное движение впервые за годы реакции приобретает значительный размах. Растут наступательные стачки пролетариата, причем значительное число стачек носит чисто политический характер. Вслед за подъемом рабочего движения началось пробуждение крестьянства и недовольных третьеиюньским режимом кругов интеллигенции. В крупных городах стачки сопровождались демонстрациями и митингами. Эти факты явно свидетельствовали, что полоса черной реакции кончилась, что начинается новый революционный подъем, что «русский народ просыпается к новой борьбе, идет навстречу новой революции».[43]

Вместе с ростом революционного подъема в стране, с ростом массовых рабочих стачек с новой силой нарастает революционное движение во флоте.

В 1910 г. крейсер «Рюрик» был в заграничном плавании. Корабль заходил в порты Англии и Франции. Матросы «Рюрика» установили связи с русскими социал-демократическими организациями за границей. Последние снабдили их нелегальной литературой и дали указания о развертывании революционной работы на кораблях Балтийского флота. По возвращении из похода матросы «Рюрика» установили связь с центром большевистской организации во флоте, находившимся на учебном корабле «Двина». С этих пор подпольная работа на «Рюрике» принимает организованный характер. Охранка через провокатора узнала о существовании этой организации. Однако, не располагая полными сведениями, жандармы арестовали только несколько человек. Уцелевшие товарищи продолжали работу.

В том же году в июне были проведены массовые аресты на миноносцах «Подвижный», № 215, № 225, канонерской лодке «Гиляк» и на других кораблях, стоявших на Гельсингфорсском рейде. К суду было привлечено 57 человек. Но и после этих потерь работа большевиков не ослабевала. Наконец жандармам удалось напасть на след центра большевистской организации. В ночь с 26 на 27 января 1911 г. жандармы захватили на учебном корабле «Двина» новый типографский шрифт, листовки, прокламации, книги и арестовали по этому делу матросов Крашенюка, Яндина, Панкратьева, Кузнецова, Акимова, Тарасова, Карманова, Глыбина, Пшенова, Гудкова, Головина и других. Одновременно были проведены аресты на учебном корабле «Николаев». Здесь были арестованы Богачев, Анищенко, Соколов и другие. На крейсере «Корнилов» были арестованы Кутин, Штык. Через некоторое время были произведены дополнительные аресты на крейсере «Громобой» и других кораблях. Однако и этими арестами большевистская организация на Балтике не была полностью разгромлена.

После арестов на корабле «Двина» наиболее крепкие большевистские организации остались на линкорах «Слава», «Цесаревич» и «Андрей Первозванный», на крейсерах «Рюрик», «Павел Первый». Кроме того большевистские организации имелись на ряде миноносцев и в береговых командах. Партийная организация на этих судах насчитывала свыше 400 человек. Вокруг нее группировались значительные кадры революционно настроенных матросов.

Действуя заодно с петербургскими рабочими и рабочими портовых городов Балтийского моря, большевики Балтики собирались двинуть флот в апреле-мае на Кронштадт, а затем — на Петербург для соединенных боевых действий с пролетариатом.

Кажущееся спокойствие царило и над водами Черного моря. Лощеные офицеры, уверенные в том, что на кораблях и среди команды все спокойно, весело проводили время в кутежах и попойках. А в это же время на линкоре «Иоанн Златоуст» и других кораблях, в глубоком подполье, несколько сот большевиков Черного моря готовили к лету восстание. Между партийными организациями Черного и Балтийского морей поддерживалась связь, и подготовлявшиеся восстания намечались на одни и те же сроки.

Бурный рост рабочего движения в стране способствовал широкому размаху подпольной большевистской работы. Парторганизации пополнялись новыми и новыми силами. Учащались подпольные сходки матросов, на которых присутствовали часто рабочие. В организациях и на сходках читали большевистскую «Правду», самую любимую газету матросов, разрабатывались планы общих выступлений с рабочими Петербурга и Прибалтики. Собирали деньги для партийной работы. Обсуждали планы восстания. Однако подготовляемые восстания не состоялись. За несколько дней до выступления, по доносу провокаторов, были раскрыты большевистские подпольные организации Балтийского и Черноморского флотов. Начались массовые аресты и судебные процессы. В одном только Балтфлоте с апреля по июль 1912 г. было арестовано до 200 матросов. Всего же на Балтике к началу 1913 г. было арестовано, привлечено к ответственности и приговорено к разным наказаниям до 700 моряков.

Большевистская газета «Правда» от 4 августа 1912 г. сообщала, что Кронштадт в связи с арестами был объявлен на военном положении. Въезд в город был ограничен и строго контролировался. Надзор за гражданским населением, солдатами и матросами в Петербурге и Кронштадте усилился.

Эти аресты вырвали из Балтфлота лучшие революционные силы. Команды чувствовали себя на время несколько подавленными. Уцелевшие от арестов подпольщики начинали снова сколачивать свои силы, восстанавливать связь с большевистскими организациями портовых городов. Революционный дух во флоте не угасал.

Ровно год тянулось следствие по делу арестованных в 1912 г. Ровно год томились в «Крестах» матросы. В результате следствия перед судом предстали 52 балтийских моряка. Этому процессу правительство придавало особое значение. Свирепой расправой над моряками оно думало парализовать революционное движение во флоте. Дело слушалось при закрытых дверях в июне 1913 г. На суде председательствовал генерал-лейтенант В. Алабышев. Подсудимые не имели своих защитников, и их «защищали» казенные адвокаты: капитан Корнев и защитники Сикорский и Апостоли.

В архивах военно-морского министерства сохранилась стенограмма заседания суда. Небезынтересно будет привести наиболее характерные места из материалов суда и других источников, связанных с этим процессом. Эти материалы вскрывают размах упорной революционной борьбы моряков Балтики. Все подсудимые как во время длительного следствия, так и на самом суде вели себя стойко. Никто из подсудимых не только не выдал товарищей и уцелевшие парторганизации, хотя этого добивались шпики и провокаторы из среды матросов,[44] но все смело и решительно клеймили провокаторов. Во время следствия и на суде подсудимые отказывались давать показания. Из материалов суда и воспоминаний участников этого процесса видно, как своими краткими выступлениями подсудимые приводили в замешательство состав суда и прокурора.

Прокурор в обвинительной речи говорит, что «еще в 1910 году на крейсере „Рюрик“ был матрос Бартельс, который завел еще во время пребывания „Рюрика“ в Англии революционную организацию на корабле». Прокурор не знал того, что эти организации существовали еще до посещения «Рюриком» Англии. Далее прокурор указывает, что по прибытии «Рюрика» в Кронштадт Бартельс продолжал свою работу до самого ареста (6 ноября 1910 г.), создавая нелегальную организацию во флоте и распространяя подпольную литературу.

«Среди матросов, — говорит прокурор, — нашлись его последователи, продолжавшие эту деятельность в том же направлении. Но кто были эти лица — предварительному дознанию это выяснить не удалось, как не удалось это выяснить и здесь, на судебном следствии».

Далее прокурор заявил, что в марте 1912 г. на «Рюрике» была обнаружена подпольная организация во главе с матросом Карповым. «Организация состояла из десятков. Во главе каждого десятка был старший. Члены одного десятка не знали членов другого десятка, и все делалось в секрете. В организации собирались членские взносы (по 3 коп. с рубля получаемого жалованья). Деньги шли на приобретение нелегальной литературы, а также на приобретение оружия». В апреле 1912 г., — продолжает прокурор, — стало известно, что подпольная организация существует и на «Цесаревиче».

Из обвинительного заключения и речи прокурора видно, что на «Цесаревиче» во главе организации стоял матрос Кузьмар, а его ближайшим помощником был матрос Щука, поддерживавший связь с «Рюриком». Из других материалов видно, что эта организация была тесно связана с партийными организациями и революционными группами линкоров «Слава», «Павел», «Андрей Первозванный», с отдельными организациями на миноносцах и других кораблях, стоявших в свеаборгском, кронштадтском, гельсингфорсском и ревельском портах, также с отдельной флотской ротой и крепостной артиллерией Свеаборга. На сходках и подпольных собраниях вместе с матросами участвовали большевики городской Свеаборгской организации и члены финской социал-демократической партии. К весне 1912 г. была установлена тесная связь с петербургским и гельсингфорсским пролетариатом.

Первая сходка матросов-подпольщиков состоялась 19 апреля в Гельсингфорсе. Председательствовал на сходке портовый рабочий Алексей Волков. Он убеждал матросов в том, что они в случае восстания найдут крепкую поддержку у социал-демократической организации и в среде рабочих. На сходке в целях конспирации были даны шифрованные названия кораблям: «Рюрик» назывался «Машей», «Слава» — «Катей», «Цесаревич» — «Лизой» и т. д.

22 апреля в предместье Гельсингфорса состоялась вторая сходка, на которой были представители организаций «Цесаревича», «Рюрика», миноносцев №№ 217, 218, 219, 222. Здесь же были представители от рабочих, от Финляндского стрелкового полка и от 2-го саперного батальона. Сходкой снова руководил А. Волков.

На сходке было решено начать восстание 24 апреля. Матросы рвались на выступление. Они рассчитывали своими действиями поддержать первомайские демонстрации и забастовки рабочих.

Было принято два варианта восстания.

По первому варианту предполагалось по выходе кораблей в море перебить офицеров, захватить корабли, затем итти в Ревель, чтобы поднять ревельскую эскадру и, независимо от того, присоединится к восставшим ревельская эскадра или нет, итти на Кронштадт и Петербург для соединения с рабочими. Напомним, что это был период массовых политических стачек по всей стране в ответ на ленские события.

Второй вариант был такой: по выходе кораблей в море на флагманском корабле должен быть подан ложный сигнал о сборе к адмиралу командиров всех судов. По мере прибытия командиров их уничтожать. Сигналы же на кораблях об отбытии командиров должны были служить сигналами к восстанию.

В этот же день одновременно с указанной сходкой были еще две сходки: одна в предместье Сернес, где присутствовали представители с линкоров «Слава» и «Цесаревич», учебного корабля «Рига», миноносца «Послушный» и рабочие; другая — в Гельсингфорсе, на квартире матроса Смирнова. На этих сходках также обсуждался вопрос о восстании.

Подготовка была проведена хорошо, и если бы не провокаторы, присутствовавшие на сходках и выдавшие планы восстания гельсингфорсскому жандармскому управлению, то восстание состоялось бы.

В назначенный для восстания день начались аресты. На «Рюрике» было арестовано 14 человек: минные машинисты А. Карпов, М. Осиповский, А. Куликов, рулевой Н. Плечов, радист К. Эдельмиллер, Ф. Попов, матросы Белов, К. Хренов, И. Жариков, Н. Мохначев и, для вида, провокатор Орлов, подосланный охранкой на корабль в качестве матроса.

На «Цесаревиче» были арестованы матросы Т. Щука, В. Титков, И. Шабрин, И. Кузьмар, С. Рыжков, И. Густов, Г. Николайчук.

Были произведены аресты и на других кораблях. Но аресты части активных работников еще не означали провала восстания. На кораблях сохранились строго законспирированные организации. На борьбу воодушевляло массовое движение рабочих. В организацию вступали все новые моряки. Об арестах говорили, что «это нам школа, урок, как лучше работать». Недовольство среди матросов росло и ширилось. Стали наблюдаться массовые случаи демонстративного невыполнения приказаний офицеров. Дисциплина падала. Матросы собирались в кучки и о чем-то серьезно говорили, но, как только приближался офицер, молча расходились.

В начале июня 1912 г. уцелевшие после ареста собрались на сходку в Ревеле, у памятника «Русалка». Инициаторами сходки были Я. Панин и Баранчиков, которые были знакомы между собой еще с гельсингфорсской сходки. На сходке также были активные члены организаций А. Мильман, В. Дурновцев, В. Ефимов, П. Комиссаров и матросы с «Цесаревича», «Славы» и «Рюрика». Дурновцев настаивал на немедленном восстании. Представители «Цесаревича» возражали не против самого восстания, а против его сроков.

В первых числах июля бригада линкоров и крейсеров ушла в Гунгербург, красивый дачный город. Матросы знали, что большинство офицеров и гардемаринов сойдет гулять на берег. Они решили использовать этот момент для начала восстания. 8 июня 1912 г. состоялась новая сходка в Гунгербурге, в лесу. Здесь присутствовали те же лица, что и на предыдущей сходке, и новые: Калязин, Фетищев, Андралов, Романов, Федоров, Ильичев, Бондарев, Морковкин, Кислицин, Горбачев, Романовский, Вольдемаров, Роговский и другие. Всего было 50 человек активистов. Здесь также обсуждался план восстания. Представители «Цесаревича» на этот раз настаивали на немедленном восстании, но представители корабля «Павел I» говорили о необходимости дождаться представителей линкора «Андрей Первозванный» и сообща решить вопрос о сроке восстания. После долгих споров срок восстания был назначен на 11 часов вечера 10 июля. Первыми должны были выступить матросы с «Павла I». Готовя восстание, матросы предполагали использовать лойяльный комсостав в качестве специалистов флота.

В тот же день провокатор матрос Шмелов с корабля «Павел I» донес своему командиру капитану 2 ранга Миштофту о сходке и планах подготовляемого восстания. Командование «Павла I» сразу же поставило в известность командиров других кораблей и жандармское отделение. По получении этого известия командование флота и местные власти приступили к арестам. Жандармы неистовствовали, зверски избивали арестованных.

Интересно проследить за настроениями матросов на кораблях в эти дни. Вот как об этом говорит прокурор:

«На основании показаний офицеров с корабля „Павел I“ матросы 8 и 9 июня были взволнованы, нервны, особо непослушны, недовольны. Например, когда был дан сигнал боевой тревоги, то матросы, вместо того, чтобы бежать по своим местам, шли не торопясь, вразвалку, и когда офицеры стали на них кричать, то они отвечали усмешкой. Матросы группировались в кучки, а агитаторы (Панин, Стребков, Королев и другие) бегали от кучки к кучке и о чем-то шептали».

Кроме того, матросы вслух бросали реплики: «Недолго уж теперь терпеть осталось. Скоро отдохнем!» В дни арестов, говорит прокурор, матросы только внешне были послушны, а в действительности напоминали затравленных зверей; казалось, что они в любую минуту готовы броситься на своих офицеров.

На суде боцман Дальниченко показывал: «Люди были такими, что никого не заставишь итти на работу. Возьмешь силой человек 20, глядишь — они все разбежались. Оставшихся же не подгонишь в работе».

Получив сведения о подготовке восстания, начальство приняло меры. 10 июля, вечером, за несколько часов до восстания, были произведены аресты на «Павле I», где тогда был центр организации восстания. Но, как выяснилось на суде, офицеры поспешили с арестом и нарушили планы жандармов. Всех членов организации они арестовать не смогли, так как аресты на «Павле I» насторожили участников предполагаемого восстания на других кораблях.

В этот день было арестовано 72 человека. Всего же вместе с первым арестом было взято, как уже было сказано, до 200 человек и из них 52 человека привлечены к суду.

Некоторым руководителям организации удалось избежать арестов. Они уехали в Париж к В. И. Ленину и рассказали ему о положении в Балтийском флоте. Об этой встрече Ленин писал Горькому на остров Капри: «А в Балтийском флоте кипит! У меня был в Париже (между нами) специальный делегат, посланный собранием матросов и социал-демократов. Организации нет, — просто плакать хочется!! Ежели есть у Вас офицерские связи, надо все усилия употребить, чтобы что-либо наладить. Настроение у матросов боевое, но могут опять все зря погибнуть».[45]

Не имея возможности остановиться подробно на характеристиках, данных прокурором подсудимым, мы приведем лишь отдельные примеры:

Карпов был старшим революционного десятка на «Рюрике», активный член организации с 1911 г., собирал членские взносы, вел пропаганду, давал указания, как во время восстания захватить в минной каюте оружие и как напасть и убить офицеров.

Осиповский — член организации с 1911 г., активный агитатор и пропагандист. Был организатором связи между кораблями «Рюрик» и «Цесаревич». Должен был принять указания от городской парторганизации о восстании.

Плечов был художником; умело расположив к себе офицеров, и в частности лейтенанта Копец, и пользуясь этим, долго и безнаказанно собирал в рубке совещания революционной группы матросов. Это был крупный агитатор, умело вовлекавший матросов в организацию.

Баранчиков — пропагандист и агитатор. Принимал активное участие в выработке плана захвата оружия и важнейших боевых мест на корабле. Держал связь посредством писем с городской партийной организацией. Был связным между кораблями.

Вильман — активный участник всех сходок. Давал указания, как овладеть кораблем «Павел I» и боеприпасами. Вырабатывал план, как лучше обезвредить офицеров. Держал связь с Петербургским комитетом большевиков. Обещал достать в городской парторганизации оружие и боеприпасы. Держал связь с «Цесаревичем» и другими кораблями.

Дурновцев — активный участник всех сходок.

Королев — активный участник всех сходок и собраний. Говорил мало, но веско. Требовал втянуть в восстание побольше людей и экипажей и затем только и начинать. Выработал план захвата оружия и сумел достать часть патронов.

Комиссаров — горячий сторонник восстания. Требовал решительных и смелых действий, указывая, что если начали восстание, — отступать нечего. Нужно действовать решительно, с револьвером, топором, ломом.

Морковкин был душой заговора. При аресте вел себя вызывающе, не давал никаких показаний и учил этому других.

Панин — блестящий оратор, пользовавшийся огромным авторитетом среди матросов всех кораблей. Главный организатор восстания. Собирал сходки. Обсуждал и вырабатывал план восстания. Он требовал, чтобы в самом начале обезвредить офицеров, разогнать сверхсрочников и арестовать всех гардемаринов, плавающих на кораблях. Собирал деньги на оружие и литературу. Держал связь с Петербургской организацией большевиков. Обещал достать бомбы, оружие.

Эдельмиллер — радист «Рюрика», сочувствовал восстанию. Его завербовала организация как нужного человека, чтобы подать сигнал к восстанию. Кроме того через него узнавали содержание всех секретных телеграмм. На суде фигурировали перехваченные письма, которые он писал родным до ареста. В письме от 19 апреля он писал: «В Петербурге начались беспорядки. Заводы забастовали. Пожалуй, и к нам перебросится, тогда придется пойти по стопам 1905 г., и опять будут котлеты из свежего капитанского и адмиральского мяса… Эх, Ваня, какие дела настали!» В другом письме он описывает настроение на кораблях: «Всего описывать — нехватит бумаги. Возмущение необычайное, и прошлая придавленность прошла».

Всем указанным выше товарищам, за исключением Эдельмиллера, а также Щуке, Новоженину, Ярускину, Базилевичу, Бондареву как главным подстрекателям к восстанию прокурор потребовал смертной казни. Для остальных он потребовал разных наказаний: крепость, тюрьма, каторга, ссылка.

Перед судом прошло около 30 свидетелей. Характерно, что все свидетели, за исключением провокаторов, которые также были привлечены судом как свидетели, не только не выдавали товарищей, а, наоборот, всячески выгораживали их. Например боцман Дальниченко защищал Нечаева и других. Свидетель Шишов отрицал, что готовилось восстание, он утверждал, что моряки собирались и попросту распивали пиво. Даже незначительные показания, данные на предварительном следствии, он в дальнейшем отрицал как явно несоответствующие действительности.

Унтер-офицер Царев, едва переступив порог судебной залы, не дожидаясь вопросов, заявил: «Все арестованные — люди хорошие. Я их знаю!.. Зачем их судить?»

После «показания» каждого провокатора брали слово подсудимые и резко и смело разоблачали этих служителей охранки, что приводило суд в замешательство. Так, после показаний провокатора Шмелева выступил с большой речью старший писарь корабля «Павел I» Пурвин. Он был тоже участником подготовки восстания. Матросы предполагали, что Пурвий в момент восстания, как более грамотный (он окончил мореходную школу), должен принять на себя все управление машинами корабля. Пурвин на суде произнес горячую речь, в которой обличил провокатора Шмелева. В своей речи Пурвин говорил: «Шмелеву верить нельзя, он провокатор и вдобавок к этому лентяй. Все, что показал здесь Шмелев, — это неправда. Шмелеву кто-то подсказал, чтобы он обвинял здесь ни в чем неповинных людей. На меня же Шмелев показывал по злобе. Шмелев раньше работал при мне писарем. Я его выгнал за лень и безграмотность, поэтому Шмелев и показывает на меня, что я участник какой-то подпольной организации».

Выступление Пурвина и других подсудимых, а также и свидетелей скомпрометировали провокатора Шмелева окончательно. Такая же участь постигла и его сподвижников и особенно матерого шпиона Орлова, которого охранка неоднократно перебрасывала с корабля на корабль для провокаторской работы. Подсудимые при судебном опросе прямо говорили: «Орлову верить нельзя, ибо то, что он показывает, продиктовано ему кем-то, кто затеял этот судебный процесс». Казенная защита, которой по штату было положено не столько защищать революционных моряков, сколько оправдывать «законные» действия царского судилища, — и эта защита вынуждена была говорить на суде в ряде случаев необычным языком.

Защитник Корнев в своей речи указывал, что этот судебный процесс имеет огромное политическое значение. За ним следит вся Россия, и если приговор суда окажется суровым, он окрылит рабочих и революционеров и даст им повод думать, что можно повторить дела 1905―1907 годов. Корнев и его сподвижники боялись повторения революции 1905―1907 годов. И только исходя из этого, Корнев требовал осторожного подхода суда, а вовсе не потому, что был истинным защитником подсудимых матросов. Интересно привести ту часть его речи, где он со скорбью говорил об успехах революционного движения во флоте: «За последние десять лет революционные организации, считаясь с полуграмотностью матросов, считаясь с тем, что у них есть верхушки знаний, считаясь с тем, что состав офицеров далеко не достаточен для постоянного бдительного наблюдения за матросами… эти слабые места нашей военной мощи прекрасно учли революционные организации, направили все свои усилия на флот… И что же? Не надо закрывать глаза: попытки их довольно часто в последнее время бывали удачны».

Дальше он указывал, что офицеры кораблей, и в частности «Рюрика», не знали души матросов, а поэтому охранка, не надеясь на офицеров, послала на корабль провокатора Орлова и ему подобных. Орлов раньше был под судом и приговорен к каторжным работам. Будучи арестованным, он дал согласие работать провокатором. За это его не только помиловали, но и снова отправили во флот для работы по заданиям жандармского отделения. И Орлов оправдал доверие охранки.

Защитник Сикорский в связи с выступлениями подсудимых против провокаторов, выгораживая суд, резко обрушился на охранку за ее методы работы. Он говорил: «Строится корабль, будущий командир и офицеры подбирают людей… Наконец корабль спущен на воду. Морской штаб назначил нижних чинов всех специальностей, кроме одной, которую назначил другой штаб (читай охранка. — С. Н.), но не морской: к этой специальности будут принадлежать Орловы, представляющие величайшую опасность как для флота, так и для армии».

Сикорский, как и Корнев, призывал суд вынести мягкий приговор, который бы не вызвал революционного взрыва, подкрепляя свои доводы примером: «какая-то газета уже напечатала, что над матросами произнесен смертный приговор, а какая-то фабрика уже ответила забастовкой». Этой газетой была большевистская «Правда», следившая за процессом и звавшая массы на борьбу с самодержавием и на защиту подсудимых.

Защитник Апостоли сказал, что участники организации через матроса Карпова держали связь с рабочими петербургского завода Лесснера. Защитник Алкалаев оспаривал показания «свидетеля» начальника Ревельского жандармского отделения полковника фон Коттена и внешне осуждал приемы его работы. Особый интерес представляет заключительная часть его речи, в которой он подчеркнул, что «удивляться тому, что возникла организация, — нечего. Ведь в матросы попадают люди, бывшие рабочие разных специальностей. До поступления на службу они привыкли читать дешевые газеты и в частности „Правду“, на которую налагаются аресты каждые два дня в третий. Само собой разумеется, что матрос, выйдя на берег, захватывает эту газету, приносит с собой, попадается на глаза начальству и на него налагается известное административное взыскание… Вот вам и факты самозарождения организации». Такими выводами, не весьма приятными для суда, закончилась речь защитника.

В своих последних словах подсудимые еще раз проявили стойкость и мужество. Из 52 подсудимых только один Эдельмиллер воспользовался последним словом для доказательства своей непричастности к организации. Да и его речь состояла из 30 слав.

Все же остальные как по сговору заявили: «Ничего не имею сказать… Ничего не скажу».

После 24-го однотипного заявления подсудимых председатель суда генерал-лейтенант Алабышев решил дать разъяснение матросам: «Вы не поддавайтесь, так сказать, влиянию ваших предшественников, которые все говорят: „Не имею, не имею, не имею…“ Может быть, другой и хотел бы сказать, но думает: что же, все остальные говорят „не имею“, так и я буду говорить: „Ничего не имею сказать“». Этим разъяснением председатель суда хотел сломить сопротивление подсудимых, вызвать в их рядах замешательство и тем самым заставить их выдать организацию. Но — увы! — это не помогло. Все остальные подсудимые повторили те же фразы, в них звучала гордость и явная насмешка над судом. Все подсудимые вели себя стойко, как подобает революционерам.

После недельного судебного разбирательства 22 июля 1913 г. суд вынес приговор. Моряки Бондарев, Вильман, Баранчиков, Осиповский, Королев, Нечаев, Ефимов, Титков, Калязин, Шаблин, Федоров, Панин, Карпов, Новоженин, Роговский, Щука, Ярускин, Комиссаров, Базилевич, Морковкин и Дурновцев как главные зачинщики восстания были приговорены к смертной казни. Другие участники процесса 52-х получили разные наказания.

Летом 1913 г. был вынесен смертный приговор и участникам подготовляемого восстания на Черном море.

Появившееся в печати сообщение о решениях суда над балтийскими и черноморскими моряками всколыхнуло всю страну. Рабочие всех крупных городов ответили забастовками и демонстрациями протеста в защиту осужденных. Рабочих поддержали прогрессивные группы студентов. Большевистская газета «Правда» была организатором этого движения.

«Правда» от 8 ноября 1912 г. писала, что 5 ноября 10 тысяч николаевских рабочих забастовали одновременно с московскими и петербургскими рабочими в защиту арестованных балтийцев и черноморцев. 6 ноября к ним присоединились рабочие Харькова, Киева, Саратова и других крупных городов.

Когда же рабочие из нелегальных большевистских источников узнали о расстреле черноморских моряков, то по всей стране прошли митинги и демонстрации рабочих в знак протеста против царского произвола. К рабочим присоединились студенты и некоторые группы интеллигенции. Студенты срывали лекции, устраивали забастовки, митинги и демонстрации. Так например, в Киеве студенты Коммерческого института, Высших женских курсов и других учебных заведений не явились на занятия в знак протеста.

В Киевском университете были разбросаны прокламации с призывом организовать в знак протеста однодневную забастовку.

В Петербурге 7 ноября бастовали студенты университета, Горного института, Высших женских курсов, Психо-неврологического института и других учебных заведений.

«Правда» от 9 ноября 1912 г. сообщала о рабочих забастовках протеста в Москве. 6-го забастовал Мытищенский вагоностроительный завод (1600 чел.). Бастовало свыше 7 тыс. рабочих Трехгорной мануфактуры, 8 тыс. рабочих Коломенского завода, 2500 рабочих завода Бромлей, рабочие фабрики Брокар, фабрики Чепелевецкого, склада военного обмундирования, фабрики Мендель и Райтц, фабрики Циндель, заводов Рузен и Вибер, Пономарева, Мейера и многих других предприятий.

6 ноября 300 московских рабочих устроили митинг на Театральной площади, а другая толпа рабочих и студентов собралась у памятника Первопечатнику, третья группа — на Трубной площади. Собравшиеся пели «Марсельезу», «Похоронный марш», выступали ораторы и были приняты резолюции протеста.

В Петербурге в эти дни происходили стачки на Путиловском заводе, военном заводе Русского общества, заводе воздушных винтов Палехова, заводе беспроволочного телеграфа и других предприятиях, охватившие почти все профессии металлистов, значительную часть булочников, типографов и другие профессии. Не отставали рабочие Прибалтики и других районов России.

Грозная волна рабочего гнева заставила царское правительство смертный приговор осужденным по процессу 52-х заменить каторжными работами сроком от 12 до 20 лет каждому. Официально изменение приговора мотивировалось милостью царя по случаю 300-летия дома Романовых. Эти же выступления рабочего класса спасли жизнь части осужденных на смертную казнь моряков-черноморцев. Но все же многие из черноморцев немедленно после ареста были судимы и расстреляны.

Процесс 52-х имел огромное значение. Свирепая расправа суда над арестованными моряками не парализовала революционной работы на Балтике. Уцелевшие от ареста большевики флота уже к зиме 1912 г. восстановили разгромленные организации и с новой силой развернули работу во флоте, готовя массы к решительной схватке с самодержавием.

Революционное движение во флоте было неразрывно связано с пролетарским движением в стране. Политическое движение во флоте в годы реакции, революционного подъема, а затем и империалистической войны являлось составной частью нараставшего общереволюционного движения в стране. Во главе этого движения шел героический рабочий класс нашей страны под руководством своей партии — партии большевиков, созданной, воспитанной и закаленной в боях величайшими вождями пролетариата В. И. Лениным и И. В. Сталиным.