Глава 10

Сэм Иджер конвоировал двоих ящеров по коридору отдела зоологии комплекса Биологических лабораторий Халла. Он по-прежнему был в защитной каске и с винтовкой в руках, но больше по привычке, а не потому, что здесь это требовалось. Ящеры были послушными пленными. «Более послушными, чем оказался бы я сам, если бы угодил к ним в плен», — думал Сэм.

Он остановился перед комнатой под номером «227-А».

— Сюда, Сэмиджер? — спросил один из пленных на своем шипящем английском.

Все пленные ящеры произносили его имя и фамилию как одно слово. Можно представить, какую мешанину сотворили бы они из слов «Сэм Финкельштейн».

Иджер понимал, что он столь же отвратительно говорит на языке ящеров, как они по-английски. Но все равно старался как мог и потому ответил по-ихнему:

— Да, храбрые самцы Ульхасс и Ристин, сюда.

Сэм открыл дверь с матовым стеклом и дулом винтовки показал ящерам, чтобы те входили первыми.

В приемной сидела девушка и вовсю стучала на старом разбитом «ундервуде». Когда дверь открылась, она прервала работу. Приветливая улыбка тут же сошла с ее лица, едва она увидела ящеров.

— Не волнуйтесь, мэм, — быстро проговорил Иджер. — Я их привел на встречу с доктором Баркеттом. Должно быть, вы новенькая, иначе знали бы о них.

— Да, это мой первый рабочий день, — ответила девушка.

Посмотрев на нее внимательнее, Сэм увидел, что ей около тридцати. Его глаза сами собой скользнули к среднему пальцу ее левой руки. На нем было кольцо.

Из кабинета появился доктор Баркетт. Он поздоровался с Ульхассом и Ристином на их языке; говорил он лучше Иджера, хотя и начал изучать этот язык совсем недавно. «Это потому, что он ученый чудак, а я всего-навсего полевой игрок из заурядной бейсбольной лиги», — подумал Сэм без особого раздражения. Кроме того, ящерам Иджер нравился больше, чем Баркетт; они говорили это всякий раз, когда Сэм вел их обратно.

Поздоровавшись, Баркетт провел ящеров в свой кабинет и закрыл дверь.

— Это не опасно? — встревоженным голосом спросила молодая женщина.

— Не думаю, — ответил Иджер. — Ящеры не устраивают сюрпризов. Да и окно у Баркетта с решетками, так что им не убежать. А кроме того, — он подвинул стул, — я буду сидеть здесь и ждать, и, если они через два часа не выйдут, я войду в кабинет и вытащу их оттуда.

Сэм полез в нагрудный карман рубашки, достал пачку сигарет «Честерфилд» (не его марка, но сейчас приходилось курить то, что удастся достать) и зажигалку

— Не хотите ли закурить? — предложил он.

— Извините, я не представилась: Барбара Ларсен. Да, спасибо, с удовольствием.

Она перегнулась через стол, взяла сигарету и наклонилась, чтобы прикурить от поднесенной Сэмом зажигалки. Барбара проглотила дым, отчего у нее даже впали щеки. Подержав дым внутри, она выпустила в потолок длинный сизоватый шлейф.

— О, как приятно! За последние два дня это первая сигарета. — Барбара снова глубоко затянулась.

Прежде чем самому закурить, Сэм тоже представился.

— Если вы заняты, не обращайте на меня внимания, — сказал он. — Считайте, что я — часть мебели.

— Я печатаю без передышки с половины восьмого утра, так что могу позволить себе перерыв, — снова улыбнулась Барбара.

Он прислонился к спинке стула и оглядел Барбару. На нее стоило посмотреть: хотя и не наделена красотой кинозвезды, но все равно очень хорошенькая. Круглое, улыбающееся лицо, зеленые глаза и янтарные волосы, прямые, но со следами завивки на концах. Чтобы начать разговор, Сэм спросил:

— Ваш муж в армии?

— Нет.

Странно, этому можно было радоваться, но ее улыбка все равно погасла.

— Он работал здесь, в университете, точнее — в Металлургической лаборатории. Но несколько недель назад уехал в Вашингтон. Он должен был давным-давно вернуться, но…

Тремя быстрыми, отчаянными затяжками Барбара добила сигарету и раздавила окурок в квадратной стеклянной пепельнице, стоящей возле пишущей машинки.

— Надеюсь, с ним все в порядке, — искренне сказал Сэм.

Если этому парню срочно понадобилось ехать, зная, что, того и гляди, можно наткнуться на ящеров, значит, он занимается чем-то важным. Здесь у Сэма не повернулся бы язык пожелать кому-либо несчастья.

— Я тоже надеюсь. — Барбара Ларсен изо всех сил пыталась скрыть страх в своем голосе, но Иджер все равно это услышал. Она показала на пачку «Честерфилда»: — Надеюсь, вы не подумаете, что я хочу вас ограбить, но можно мне взять еще одну?

— Разумеется.

— Спасибо. — Закурив вторую сигарету, она склонилась над столом. — Хорошая сигарета, — сказала Барбара. Она стряхнула пепел. Увидев, что Сэм следит за движением ее руки, она невесело рассмеялась: — Машинка — просто кошмар для ногтей. Один уже сломался, а на трех других содран лак. Но знаете, посидев дома в четырех стенах, я вдруг почувствовала, что больше не могу так, что вместо этого надо попробовать заняться чем-то полезным.

— Я понимаю. — Сэм встал и утопил в пепельнице окурок. Он не стал закуривать новую сигарету, ибо не знал, когда удастся раздобыть следующую пачку. — Мне кажется, что когда уйдешь с головой в дела, это помогает отогнать дурные мысли.

— В какой-то мере помогает, но не настолько, как я надеялась. — Барбара махнула в сторону двери, за которой доктор Баркетт занимался с ящерами: — Как вам довелось сделаться охранником этих… существ?

— Я воевал в отряде, который взял их в плен, это было к западу отсюда, — ответил Сэм.

— Повезло. Но я хотела спросить, каким образом вы стали их сопровождающим? У вас там что, тянули жребий?

— Нет, конечно, — рассмеялся Сэм. — Фактически я нарушил старое армейское правило — вызвался добровольно.

— В самом деле? — Барбара вскинула брови. — Боже мой, но чего ради?

Несколько смущенно он рассказал Барбаре о своей увлеченности научной фантастикой. Ее брови вновь поднялись, на сей раз их кончики образовали над ее носом подобие узелка. Сэму уже приходилось видеть подобное выражение на лицах других людей, причем весьма часто.

— Вас такие вещи скорее всего не интересовали? — сказал Иджер.

— Честно говоря, нет, — созналась Барбара. — До того как нам с Пенсом пришлось переехать сюда из Беркли, я работала над диссертацией по средневековой английской литературе, так что в этом я ничего не смыслю. — Она умолкла и задумалась. — Но, наверное, фантастика лучше подготовила вас к тому, что происходит сейчас, чем мой Чосер[33].

— М-м… может быть.

Сэм готов был как обычно грудью встать на защиту книг, которые читал для собственного удовольствия. Но сейчас защищаться было не нужно, и от этого он почувствовал себя чем-то вроде граммофона, который завели и оставили крутиться, не поставив пластинки.

— А вот я, если бы не умела печатать, — сказала Барбара, — то так и прозябала бы сейчас в нашей квартире в Броунзвилле.

— В Броунзвилле? — Теперь брови вздернулись у Сэма. — Я не ахти как хорошо знаю Чикаго, — («Если бы я когда-нибудь здесь играл, то знал бы», — пронеслась и исчезла мысль с быстротой иноземного истребителя), — но, насколько мне известно, это не слишком приятный район.

— У меня там никогда не было неприятностей, — ответила Барбара, — С появлением ящеров различия между белыми и неграми вдруг стали такими незначительными, правда?

— Похоже, что так, — согласился Иджер, хотя эти слова прозвучали весьма неубедительно. — Однако разного жулья в Броунзвилле хватает… Скажите-ка мне вот что. Когда вы закончите работу?

— Когда доктор Баркетт посчитает нужным меня отпустить, — пожала плечами она. — Я же вам говорила, что первый день здесь. А почему вы спрашиваете?

— Если хотите, я провожу вас домой… Послушайте, неужели это чертовски смешно?

Продолжая смеяться, Барбара Ларсен запрокинула назад голову, потом издала звук, который можно было бы принять за волчий вой. Щеки Иджера вспыхнули. Барбара сказала ему:

— Думаю, чисто теоретически мой муж одобрил бы эту идею, но не практическое ее воплощение. Если вы понимаете, что я имею в виду.

— Я имел в виду вовсе не это, — возразил Иджер. Пока эти слова не сорвались с его губ, он не осознавал, что говорит не всю правду. Одна часть его разума делала это предложение вполне с невинными намерениями. Но другая, более глубинная, часть знала: если бы Барбара не приглянулась ему, он не завел бы такой разговор. Его даже немножко ошеломило, что эта женщина увидела его истинные намерения прежде, чем он сам.

— Я не испугалась вашего предложения. Уверена, что у вас были самые добрые намерения, — сказала она, оправдывая Сэма за недостатком улик. — Мужчины, как правило, злятся, когда слышат «Нет, спасибо», либо не верят. Но мне кажется, вы не из таких.

— Да, — согласился Сэм, постаравшись произнести это как можно более спокойнее.

Барбара докурила вторую сигарету, взглянула на ручные часы (электрические на стене не работали) и сказала:

— Вернусь-ка я лучше к своей работе.

Она склонилась над машинкой. Пальцы быстро задвигались, и клавиши застрекотали как пулемет. Иджер знал нескольких репортеров, способных напечатать за минуту больше слов, чем Барбара, но таких было не много.

Сэм развалился на стуле. Более легкой службы не придумаешь. Если только в кабинете у Баркетта что-то не произойдет или если Баркетту не понадобится спросить его о чем-нибудь (вероятность мала; похоже, этот ученый убежден, что уже все знает сам), ему остается лишь сидеть и ждать.

Многие на его месте извелись бы от скуки. Но Сэм был ветераном многочасовых путешествий в автобусах и поездах и приобрел основательную закалку. Он стал думать о бейсболе, о научной фантастике, которую читал, чтобы убить время, переезжая из одного города в другой. Потом он подумал о ящерах, о своем небольшом боевом опыте.

И конечно, он думал о Барбаре Ларсен. Как-никак она сидела рядом. Она тоже не забыла о присутствии Сэма: Барбара то и дело поднимала голову от машинки и улыбалась ему. Некоторые из его мыслей были приятными, но бессмысленными, которые возникают у любого мужчины, оказавшегося на какое-то время в присутствии хорошенькой женщины. Другие мысли Сэма имели оттенок горечи: ему хотелось, чтобы его бывшая жена с такой же любовью ждала его из поездок, с какой Барбара определенно ждала своего мужа. Как того зовут? А, Йенс. Знает ли это Йенс Ларсен или нет, но он счастливчик.

Через какое-то время дверь кабинета доктора Баркетта отворилась. Оттуда вышел плотненький Баркетт, явно довольный собой, потом Ульхасс и Ристин. Иджер не слишком умел распознавать выражение их лиц, но никакой особой тревоги он у них не заметил.

— Рядовой, мне нужно их видеть завтра в это же время, — сказал Баркетт.

— Мне очень жаль, сэр, — сказал Иджер, которому вовсе не было жаль, — но, согласно графику, они должны провести весь завтрашний день с доктором Ферми. Вам придется выбрать другое время.

— Я знаю доктора Ферми! — воскликнула Барбара. — Йенс работает с ним.

— Для меня это очень неудобно, — заявил Баркетт. — Я буду жаловаться соответствующим военным властям. Как можно полноценным образом выполнять экспериментальную программу, если подопытных объектов доставляют в неподходящее время или когда заблагорассудится?

Сэм понял, в чем дело: просто Баркетт, прежде чем планировать свои эксперименты, не удосужился заглянуть в график. Ему же хуже. Но вслух Сэм сказал:

— Мне очень жаль, сэр, однако ученых у нас больше, чем ящеров, и нам приходится распределять пленных между всеми.

— Слушайте! — возразил Баркетт. — Ферми же физик. Чему они смогут его научить?

Скорее всего Баркетт задавал риторический вопрос, но Иджер тем не менее на него ответил:

— Разве вам не кажется, сэр, что прежде всего его может интересовать то, каким образом они прилетели на Землю?

Баркетт удивленно поглядел на него. Возможно, он думал, что вступление в армию освобождает человека от способности думать самостоятельно.

— Доктор Баркетт, может, мне запланировать для вас очередную встречу с ящерами на самое ближайшее время? — спросила Барбара.

— Да, сделайте это, — ответил он таким тоном, словно Барбара была частью мебели.

Баркетт возвратился к себе в кабинет и с шумом захлопнул дверь. Барбара и Иджер переглянулись. Он усмехнулся, а она негромко засмеялась.

— Я надеюсь, Барбара, ваш муж в целости и сохранности доберется домой, — тихо сказал Сэм.

Смех прекратился, словно его отсекли ножом.

— Я тоже надеюсь, — сказала она. — Я беспокоюсь. Он отсутствует дольше, чем собирался.

Ее взгляд остановился на двух ящерах, ожидающих дальнейших распоряжений Иджера. Сам кивнул. Без ящеров всем было легче жить.

— Если кто-нибудь будет досаждать вам, пока его нет, дайте мне знать, — сказал Сэм.

Пока он играл в бейсбол, за ним не водилось славы крутого парня, но тогда у него не было и винтовки со штыком.

— Спасибо, Сэм. Может, это и понадобится. Ее тон был весьма прохладным, она снова давала ему понять, что ему не следует быть одним из тех, кто досаждает ей. Иджер ответил маяча, сделав серьезное лицо: да, он все понял. Потом повернулся к ящерам и махнул дулом винтовки:

— Пошли, важные персоны!

Сэм отошел, пропуская их к выходу. Барбара Ларсен подняла трубку телефона, стоящего на столе, поморщилась и положила обратно. Гудка не было.

«Все нынче работает с перебоями, — подумал Иджер. — Так что Баркетту придется подождать своей следующей встречи с ящерами».

* * *

Двигатель «плимута» неожиданно затрещал, словно по нему дали очередь из пулемета. Йенс Ларсен узнал этот предсмертный звук мотора. На приборной доске сигналы температуры и заряда аккумулятора светились красным. Двигатель не перегрелся, а в баке еще оставалось горючее. У Йенса только не было больше автомобиля. Машина прокатилась несколько сотен ярдов, после чего пришлось нажать на тормоз, чтобы не перегораживать другим путь по Шоссе-250.

— Дело дрянь, — произнес Ларсен, тупо глядя на сигналы приборной доски.

Если бы он не заливал в бак разную дрянь; если бы не пытался ехать по разбитым бомбами дорогам, а иногда и вообще без дорог; если бы эти проклятые ящеры не вторглись сюда, он не застрял бы где-то на востоке Огайо, за целых два штата от того места, где рассчитывал оказаться.

Йенс поднял глаза и взглянул сквозь пыльное, залепленное мухами ветровое стекло. Впереди маячили домики какого-то городишки. Механики из таких городков неоднократно помогали ему держать машину на ходу. Может, помогут и сейчас. Ларсен сомневался — прежде мотор его машины никогда так не трещал. Но все равно нужно попытаться.

Покидая машину, он не стал вынимать ключ зажигания — вот удача для всякого, кому вздумается угнать «плимут». С шумом захлопнув дверцу со стороны водительского сиденья, Ларсен несколько разрядил свой гаев. Он вытащил пиджак, перебросил через плечо и зашагал по дороге в город.

Движение на дороге ему не мешало. Фактически движения вообще не было. Йенс прошел мимо двух машин, которые, судя по всему, давным-давно торчали здесь на приколе. Дальше ему попался обгоревший остов еще одной; должно быть, по ней ударили с воздуха, отчего она съехала на обочину и перевернулась. Движущихся машин не было, так что собственные шаги по асфальту Йенс слышал без труда.

У самой окраины города ему попался щит с надписью:

ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В СТРАСБУРГ, РОДИНУ «ГАРВЕР ВРАЗЕРС» — КРУПНЕЙШЕГО В МИРЕ МАЛЕНЬКОГО МАГАЗИНА.

Пониже и помельче было написано:

Население (1930) — 1303 жителей

Йенс с шумом выпустил воздух. Так и есть: классический американский провинциальный городишко. И хотя «новые» выборы прошли еще два года назад, здешний мэр, или как там его, не почесался внести исправления насчет числа жителей. Впрочем, стойло ли, если за эти годы население изменилось на каких-нибудь две-три дюжины?

Йенс вошел в город. Первая бензоколонка, попавшаяся на его пути, была закрыта и заперта. Между двумя заправочными тумбами, соединенными паутиной, восседал жирный паук. Значит, бензоколонку закрыли не вчера. Это не слишком вдохновляло.

Дверь аптеки, расположенной в нескольких минутах ходьбы, была открыта. Ларсен решил зайти и узнать, как у них обстоит дело с прохладительными напитками. Сейчас он с удовольствием выпил бы чего-нибудь холодного, впрочем, не отвернулся бы и от теплого. Деньги в кармане еще оставались. В Уайт-Салфер-Спрингс полковник Гроувз оказался щедрым. С Ларсеном обращались как с национальным достоянием, и он легко привык к этому.

Внутри магазинчика царил мрак: электричества не было.

— Есть здесь кто-нибудь? — окликнул Ларсен, двигаясь по проходу.

— Есть, — ответил женский голос. Но ее ответ был не единственным. С более близкого расстояния донеслось удивленное шипение. Вокруг витрины ходили двое ящеров. Витрина была выше, чем они. Одни сжимал в лапах оружие, другой держал целую кучу фонариков и батареек.

Первым порывом Ларсена было повернуться и броситься бежать со всех ног. Он не знал, что его занесло на занятую врагом территорию. Йенс чувствовал себя так, словно к нему был прикреплен плакат с надписью трехфутовыми буквами:

ОПАСНЫЙ ЧЕЛОВЕК — ЯДЕРНЫЙ ФИЗИК

К счастью, он не поддался этому порыву. Довольно быстро Йенс сообразил: для ящеров он просто еще один человек. Возможно, он живет в Страсбурге — это все, что они могли знать.

Ящеры стремительно покинули магазинчик, унеся добычу.

— Они же вам не заплатили; — воскликнул Йенс. Подумав, он понял, что изрек самую идиотскую в своей жизни фразу.

У женщины, которая находилась за прилавком с лекарствами, хватило чувства юмора, чтобы достойно ответить на такую глупость.

— И даже не застрелили, — сказала она. — Так что, думаю, мы с ними квиты. Что вы хотели?

Оказавшись перед лицом столь неопровержимой логики, Ларсен ответил в том же духе:

— Моя машина сломалась неподалеку от вашего города. Я ищу кого-нибудь, кто мог бы ее починить. А если у вас есть кока-кола или что-то подобное, я это куплю.

— У меня есть пепси-кола. Пять долларов, — информировала женщина.

Грабиловка здесь была почище, чем в Уайт-Салфер-Спрингс, но Ларсен заплатил без пререканий. Теплая шипучая пепси-кола проскользнула в его горло, словно нектар богов. И тут же рванулась вверх. Интересно, можно ли взорваться от такого количества углекислого газа? Когда глаза перестали слезиться, Йенс сказал:

— Теперь насчет моей машины…

— Дальше по Норт-Вустер, сразу за магазином «Гарвер Бразерс», находится гараж Чарли Томпкинса. — Хозяйка магазинчика показала рукой, где расположена улица Норт-Вустер. — Если кто и может помочь вам, то скорее всего он. Благодарю за покупку, сэр.

Наверное, она и ящерам сказала бы то же самое, не появись он здесь и не окликни ее. Очень может быть; эта женщина, похоже, всегда сохраняла невозмутимость. Когда Йенс подал ей пустую бутылку из-под пепси, продавщица нажала на кассовом аппарате клавишу «Без продажи», выдвинула ящик, достала оттуда мелкую монету и подала ему.

— Ваш залог, сэр.

Удивленный Йенс сунул монету в карман. Залоговая стоимость не выросла вместе с ценами. «Разумеется, ведь эти деньги торговцы выплачивают обратно», — подумал он.

Страсбург был не слишком велик, чтобы в нем заблудиться. Норт-Вустер Йенс разыскал без труда. Громадная реклама возвещала о нахождении на этой улице магазина «Гарвер Бразерс». В отличие от множества щитов, что встречаются на дорогах близ городишек, тот, который попался Йенсу на пути сюда, не преувеличивал. Знаменитый магазин занимал несколько акров площади. Стоянка перед ним могла вместить сотни машин. Сейчас там находились грузовики, как попало стоящие поперек белых разграничительных линий на асфальте. Таких грузовиков Йенс прежде не видел: они были больше, тише и имели более гармоничные очертания. Когда один отъехал. Йенс не услышал ни шума, ни грохота, ни рева. Выхлопных газов тоже не было.

В «Гарвер Бразерс» хозяйничали ящеры. Двое из них стояли перед магазином, держа оружие наготове на тот случаи, если небольшая толпа людей, собравшихся на другой стороне улицы, вдруг поднимет шум.

Йенс подошел к собравшимся горожанам. Двое или трое человек искоса посмотрели на него. Для них он был Чужак с большой буквы. До поступления в колледж Йенс рос в маленьком городке. Он знал: можно прожить здесь двадцать лет, и все равно ты будешь считаться чужаком — в лучшем случае чужаком с маленькой буквы.

— И не стыдно им, черт побери! — сказал кто-то.

Собравшиеся кивнули. Ларсен воздержался. Поскольку он не был жителем этого городишка, его мнение автоматически лишалось всякой ценности. Он просто стоял и смотрел.

Ящеры знали, какие товары им нужны. Они вышли из магазина, неся на чешуйчатых плечах мотки медной проволоки, различные виды ручных инструментов. На одной тележке они катили электрогенератор, а на другой — станок.

Йенс попытался произвести инвентаризацию их добычи. Вначале он ничего не понял. Потом сообразил: ящеры брали преимущественно инструменты, которые могли помочь в работе с оборудованием, а не готовые товары земного производства.

Он почесал голову, не зная, о чем это может говорить. С одной стороны, это могло означать, что захватчики обосновались надолго. С другой — что их собственные запасы невелики и им приходится для пополнения красть все, что годится. Если так, это — приятное открытие.

— Шайка гнусных мародеров, вот они кто, — сказал кто-то в толпе, когда отъехал очередной грузовик.

Большинство собравшихся согласились с ним. На это раз Ларсен тоже позволил себе кивнуть. По каким бы причинам ящеры ни громили «Гарвер Бразерс», они знали, что и зачем берут.

— Извините, — спросил наконец Ларсен, — кто-нибудь в курсе, открыт ли сейчас гараж Чарли Томпкинса?

— Прямо сейчас он закрыт, — ответил человек, обозвавший ящеров мародерами. — Закрыт, поскольку Чарли Томпкинс — это я. Чем могу быть полезен, мистер?

— У меня сломалась машина. Это случилось примерно в миле от вашего города, — объяснил Ларсен. — Не сможете ли вы посмотреть, что с ней?

— Почему бы и нет? — улыбнулся механик. — Нельзя сказать, чтобы нынче я был перегружен работой. Думаю, вы это и сами видите. Так что там у вас произошло?

Когда Йенс ему рассказал, Томпкинс нахмурился:

— Веселого мало. Но сперва посмотрим на месте. Зайдемте ко мне в мастерскую, надо взять кое-какие инструменты.

Хозяйка аптеки оказалась права: гараж находился почти сразу за магазином «Гарвер Бразерс». Томпкинс достал свой ящик с инструментами. На вид ящик был достаточно тяжелым, поэтому Ларсен предложил:

— Если хотите, я его понесу. Все-таки это довольно далеко.

— Не беспокойтесь. Мы его повезем.

Механик подвел Ларсена к велосипеду, у которого спереди была приварена скоба. Ручка ящика плотно навешивалась на эту скобу. Томпкинс взобрался в седло и махнул Ларсену:

— Вы сядете сзади. Я предпочитаю не тратить бензин. К тому же у велосипеда меньше железок, чем у машины, и, если что сломается, мне его легче починить.

Слова Томпкинса звучали вполне убедительно, однако Ларсен не ездил на багажнике со времен начальной школы.

— Он выдержит нас двоих? — спросил он механика. Томпкинса это рассмешило.

— Дружище, я как-никак буду потяжелее вас. Пусть вы ростом выше, зато тощий, как спичка. Обещаю, что докачу без приключений.

Особых приключений не случилось, а мелкие неприятности были вызваны тем, что Ларсен давно не садился на велосипед и его телу понадобилось некоторое время, пока оно не вспомнило, как держать равновесие. Чарли Томпкинс молча сглаживал вихляния Йенса. От этого Ларсену было еще более неловко: неужели можно разучиться сидеть на велосипеде?

— Откуда будете, мистер? — спросил Томпкинс, когда они проехали плакат, приглашавший всех в Страсбург.

— Из Чикаго, — ответил Ларсен. Механик повернул к нему голову. Ларсен расценил это как лихачество, но промолчал.

— И вы что, откуда-то возвращались в Чикаго? — через плечо спросил механик.

— Верно. А что особенного?

— Да так, ничего. — Томпкинс приналег на педали, затем грустно добавил: — Понимаю, вы, наверное, просто не хотите говорить об этом с первым встречным. Чикаго-то до сих пор держится, правда? Я уверен, это так. Я не спрашиваю у вас, так это или не так. Вижу, вам не хочется, чтобы ящеры пронюхали, что вы туда едете.

— Да откуда ящерам… — Голос Ларсена сник. — Вы хотите сказать, что люди могут им донести?

Йенс уже знал, что среди людей есть коллаборационисты ящеров: варшавские евреи, китайцы, итальянцы, бразильцы. До этого момента он никак не предполагал, что могут существовать американские коллаборационисты. «Как это наивно с моей стороны», — подумал он.

— Некоторые из кожи вон вылезут, чтобы поладить с боссом, кто бы ни был этот босс, — сказал Томпкинс. — Не ваш ли там «плимут» загорает?

— Да, мой.

— Что ж, посмотрим-ка ему в пасть.

Томпкинс ногами притормозил велосипед. Вместе с Йенсом они слезли. Механик снял ящик с инструментами, обошел вокруг замершего автомобиля и поднял капот. Как только обнажились внутренности «плимута», Томпкинс наклонился и стал внимательно рассматривать моторный отсек.

Рассмотрев, что к чему, он тихо и невесело присвистнул:

— Ну, мистер, жуть не хочется вам говорить, но у вас треснул шкив. — Вскоре он присвистнул во второй раз: — И еще у вас клапана стерты в срань, уж простите за грубое слово. Чем заливали бак, интересно бы знать?

— Тем, что попадалось мне на пути и имело способность гореть, — честно признался Ларсен.

— Мне понятно, что с вашей машиной и почему она дальше не поехала. Но, ей-богу, даже в старые добрые времена я бы не смог починить этот драндулет в одиночку. А сейчас сомневаюсь, что машину вообще можно починить. Противно говорить вам это, но и врать тоже не хочу.

— Как же мне тогда добраться до Чикаго? Ларсен задавал этот вопрос вовсе не Томпкинсу: то был глас вопиющего в пустыне. Когда он проезжал Огайо, направляясь на восток, ящеров в этой северной части штата и в помине не было. И тогда машина его была в весьма хорошей форме.

— Но туда же не целую вечность идти, — сказал Томпкинс. — Ну сколько получается: триста миль, четыреста? Можно попробовать.

Йенс раздраженно посмотрел на механика. Сколько же получится, если добираться на своих двоих? Самое малое две недели, а то и месяц. Идти по захваченной ящерами территории, скрываться от врагов? И скорее всего прятаться и от бандитов тоже? (Еще одна реальность, которую он никак не ожидал встретить в Америке.) А тут и зима не за горами; небо уже утратило прозрачную летнюю голубизну. К моменту его возвращения Барбара будет считать своего мужа погибшим. Если он вообще вернется.

Взгляд Ларсена упал на велосипед Чарли Томпкинса.

— Слушайте, давайте меняться: на два ваших колеса — четыре моих. Вы можете пустить исправные детали на ремонт других машин.

До прихода ящеров обмен «плимута», которому всего два года, на старый велосипед показался бы безумием. До прихода ящеров его машину, несомненно, починили бы даже в том случае, если бы она разбилась вдребезги. До прихода ящеров его машина вообще бы не сломалась, ибо он не стал бы лить в бак разную дрянь и колесить по бездорожью.

Но теперь… Теперь Чарли Томпкинс перевел взгляд с велосипеда на «плимут» и медленно покачал головой:

— С какой это стати, мистер? Потопав в Чикаго, вы же не потащите вашу колымагу с собой на спине? Я все равно распотрошу ваш «плимут», отдам я вам свой велик или нет.

— Ну знаете…

Ларсену хотелось убить механика. Сила этого чувства испугала его. Йенса почти тошнило. Сколько убийств уже произошло в этом порожденном ящерами хаосе на территории Соединенных Штатов и в мире? Времена становились все более безнадежными, риск, что тебя арестуют, резко уменьшился… так почему ж не убить, когда нужно?

Чтобы побороть искушение, Йенс запихнул руки в карманы брюк. Среди ключей и мелких монет пальцы правой руки нащупали зажигалку марки «Зиппо». В отличие от «плимута», эта зажигался работала всегда, во всяком случае пока ему удавалось доставать кремни. И самогон в ней горел намного лучше, чем в двигателе машины.

Йенс выхватил стальную коробочку, откинул крышку. Большой палец улегся на колесико зажигалки.

— Можете не волноваться за свой велосипед, Чарли. Я сожгу эту чертову машину.

Механик стал доставать из ящика разводной ключ. Во рту у Ларсена сделалось сухо — возможно, не он один подумывал об убийстве.

И вдруг Томпкинс остановился. Его визгливый смех звучал странно, но это был смех.

— Дерьмовые времена, — сказал он, на что Ларсен мог только кивнуть. — Ладно, мистер, берите велосипед. Думаю, я сумею где-нибудь раздобыть другой.

Ларсену стало полегче, но тревожное чувство оставалось. Его зажигалка могла спалить машину, однако против разводного ключа защищала плохо. Йенс подошел к багажнику машины, поднял крышку. Из двух стоявших там чемоданов он достал меньший и взял моток бечевки, затем захлопнул багажник. Йенс постарался как можно прочнее привязать этот чемодан к велосипедному багажнику, на котором недавно ехал сюда. Потом Ларсен снял с кольца ключ от багажника и швырнул Чарли Томпкинсу.

Ларсен перекинул правую ногу через седло велосипеда, словно взбирался на лошадь. Если его мотало, когда велосипедом управлял Чарли, то теперь Йенс ощутил еще большую неуверенность. Однако ему удалось удержаться в седле и двинуться вперед.

Проехав сотни две ярдов. Йенс улучил момент и оглянулся через плечо. Томпкинс уже вовсю рылся в чемодане, который пришлось оставить. Йенс нахмурился и приналег на педали.

* * *

«У-2» гудел в ночной тьме, пролетая на столь низкой высоте, что секундное невнимание или просто какой-нибудь холмик могли бы стоить Людмиле Горбуновой жизни. «Кукурузник» оправдывал свою репутацию непревзойденного самолета в войне против ящеров. Более современные машины ВВС Красной Армии, летавшие с большей скоростью, лучше вооруженные, но вместе с тем имевшие цельнометаллические корпуса и более высокую минимальную высоту полета, полностью пропали из воздушного пространства. А этот устаревший учебный биплан, слишком маленький, медленный и едва заметный на своей малой высоте, продолжал нести службу.

В лицо Людмилы, защищенное очками, дул холодный встречный ветер. В небе царила осень. Дожди шли почти беспрерывно. Летчица надула губы, невесело улыбнувшись. В прошлом году эта распутица с ее непролазной грязью здорово охладила пыл фашистов. Забавно, придется ли это время по вкусу бронемашинам ящеров, когда те попытаются двигаться, утопая по брюхо в раскисшей глине.

На какое-то мгновение Людмила задумалась о том, как поступило вышестоящее командование с двумя немцами, которых она вывезла из украинского колхоза. Трудно было свыкнуться с тем, что смертельные враги неожиданно превратились в союзников, и столь же трудно было понять, что нацисты — такие же люди, как она сама. Было легче, когда они казались лишь маленькими серыми фигурками, разбегавшимися, точно вши, от очередей ее пулеметов.

Людмила взглянула на атлас, разложенный на коленях. Отсвет с приборной доски позволил ей свериться с установленным маршрутом полета. Самолет прошел над рекой. Быстрый взгляд на часы сообщил Людмиле, сколько времени она уже находится в воздухе. Да, это, должно быть, река Словечна, а значит, дальше нужно лететь на юг. Прямо сейчас.

Дыхание Людмилы стало коротким и учащенным, когда впереди, на горизонте, она заметила огоньки. Ящеры до сих пор не отказались от дурацкой привычки освещать свои лагеря по ночам. Возможно, думали, что это поможет уберечься от наземных атак. Учитывая дальность и силу их оружия, может, это действительно помогало. В конце концов, Людмила — не маршал Советского Союза, чтобы обладать всеми необходимыми знаниями тактики наземного боя. Зато она знала: когда видишь цель, стрелять по ней намного легче.

Людмила не могла набрать высоту и затем беззвучно скользнуть в атаку, как она поступала, сражаясь против нацистов. Любой самолет, атаковавший Ящеров на сравнительно большой высоте, разлетался на мелкие кусочки. Горький опыт научил: держись пониже — имеешь шансы выжить.

Шансы не всегда были в пользу людей; Ее авиаполк перестал существовать. От прежних двух десятков боевых подруг остались три или четыре летчицы. Разумеется, после этого авиаполк давно уже не делал массовых вылетов. Одновременное нахождение в небе большого количества самолетов вызывало гнев ящеров, как ничто другое. Теперь «кукурузники» летали поодиночке или вдвоем, но не звеном.

Свет впереди становился ярче. Палец Людмилы опустился на гашетку спаренных пулеметов. Она разглядела: то, что поначалу было принято ею за холмик, на более близком расстоянии оказалось группой каких-то машин под маскировочной сеткой. «Грузовики», — подумала Людмила. Свои почти неуязвимые танки ящеры редко маскировали столь же тщательно, как люди.

Людмила нажала гашетку. Под крыльями застрочили пулеметы. Маленький «У-2» качался, словно лист в осеннем воздухе. Искры трассирующих пуль помогали ей целиться.

Ящеры почти сразу открыли ответный огонь. Судя по вспышкам выстрелов с земли, у них было больше оружия, чем у немцев. Людмиле показалось, что по самолету одновременно ударили десять тысяч автоматных очередей-. Матерчатая обтяжка крыльев «кукурузника» издавала звонкие хлопки, когда ее пробивали пули.

Затем один из грузовиков превратился в бело-голубой шар вспыхнувшего водорода. Когда Людмила пролетала над этим местом, жаркая волна опалила ей щеки; эта жара пыталась лишить самолет управления. Девушка отчаянно сражалась с рулем и педалями, удерживая машину в воздухе.

Позади нее от взрыва первого грузовика взорвалось еще несколько. Людмила выжала из «У-2» все его малые силенки, делая вираж навстречу спасительной темноте. Ящеры продолжали стрелять вслед, но выстрелов теперь было немного; остальные вражеские солдаты бросились тушить устроенные ею пожары. Когда тьма окутала самолет со всех сторон, Людмила ненадолго сняла одну руку с руля и хлопнула себя кулаком по бедру:

— Нам не страшен серый волк!

Добраться бы теперь домой. Ночной полет, даже когда просто летишь и не надо выполнять боевое задание, — дело нелегкое. Людмила сверилась с компасом и взяла курс ноль-четыре-семь. Он приведет самолет к посадочной полосе, с которой летчица взлетала. Людмила взглянула на часы и спидометр — два других незаменимых инструмента для ночных полетов. Где-то минут через пятьдесят она начнет кружить в поисках посадочных огней.

Одно лишь то, что, выполнив задание, она уцелела, наполнило Людмилу гордостью и заставило вспомнить тех подруг, которым никогда больше не подняться в воздух. Эта мысль быстро развеяла ее радость, оставив лишь чувство усталости да нервозность от сохранившихся кусочков недавнего страха.

То ли она была более умелым штурманом, чем думала, или сегодня ей повезло больше, чем обычно, но, сделав всего два круга, Людмила заметила тусклые посадочные огни. Они были прикрыты сверху и потому невидимы с большой высоты. Советские ВВС научились этому, когда воевали с Люфтваффе; в войне против ящеров ценность подобного урока была намного выше.

Садиться в темноте нужно было крайне осторожно: наспех оборудованная взлетно-посадочная полоса не отличалась гладкостью. За такое приземление инструктор ОСОАВИАХИМа отчитал бы ее (жив ли он сейчас?) по полной программе. Все равно Людмиле не было стыдно. Она на земле, среди своих, целая и невредимая — до очередного задания. Об этом она сейчас даже не думала — успеется.

Как только Людмила выбралась из кабины «У-2», наземная команда покатила самолет под прикрытие. Женщина-механик указала на пулевые отверстия на материи, обтягивающей крыло. Людмила пожала плечами:

— Заштопай их как можешь, подруга. Со мной все в порядке, с самолетом — тоже.

— Хорошо, — ответила механик. — Да, а тебя в землянке ждет письмо.

— Письмо?

Советская почта, работавшая с перебоями с самого начала войны, стала и вовсе хаотичной, когда ящеры переняли у нацистов эстафету уничтожения.

— От кого? — с неподдельным удивлением спросила Людмила.

— Не знаю. Оно в конверте, — ответила механик.

— Неужели в конверте?

Крайне редкие письма от братьев, отца и матери, которые получала Людмила, все были написаны на одной стороне листа, который затем складывался треугольником, и на обороте писался номер части и фамилия. С момента появления ящеров ей пришло лишь одно письмо от младшего брата Игоря — три размашистые торопливые строчки, сообщавшие, что он жив.

Людмила быстро направилась к землянке.

— Поглядим, кто это будет богатым, — говорила она на ходу.

Занавески у входа не позволяли свету свечей просачиваться наружу.

Евдокия Кащерина подняла голову от гимнастерки, которую чинила.

— Ну как слетала? — по-свойски спросила она. В полку давно не отдавали положенные по уставу рапорты о проведенной операции, как это происходило раньше. Советские ВВС пребывали в настолько плачевном состоянии, что нынче не особо следили за соблюдением формальностей.

— Довольно удачно, — сказала Людмила. — Приказ выполнен — подбила несколько грузовиков, которые были недостаточно замаскированы, вернулась живой. А как насчет письма?

— Вон лежит, — махнув рукой, ответила Евдокия. — Неужели думаешь, что мы его куда-нибудь запрятали?

— Только бы попробовали! — сурово произнесла Людмила.

Обе женщины засмеялись. Людмила поспешила в уголок, где обычно спала. На темно-синем шерстяном одеяле светился аккуратный белый конверт. Людмила схватила его и поднесла к свечке.

Прежде чем читать само письмо, она попыталась узнать по почерку на конверте, от кого оно. Здорово получить весточку от кого-нибудь из родных… Но, к ее удивлению и досаде, почерк оказался ей незнаком. Тем не менее, почерк был очень разборчивым: ее фамилия и номер части написаны большими печатными буквами, словно их выводил какой-то старательный первоклашка.

— Так от кого письмо? — поинтересовалась Евдокия.

— Пока не знаю, — сказала Людмила.

— Может, от тайного воздыхателя, Людмила Вадимовна?

Людмила раскрыла конверт, вытащила оттуда лист бумаги. Слова на нем были скорее нарисованы, чем написаны. Поначалу они показались ей совершенной бессмыслицей. Потом Людмила сообразила: письмо написано латинскими буквами и не по-русски. Оно было на немецком языке.

Первой реакцией Людмилы был испуг. До прихода ящеров письмо на немецком языке обязательно попало бы к какому-нибудь сотруднику НКВД с твердокаменным лицом, который обвинил бы ее в предательстве. Однако цензоры, уж конечно, видели это письмо и решили пропустить его. И прочтение этого письма, возможно, ничем ей не грозит.

«Храброй летчице, которая вытащила меня из колхоза…»

Слово «летчица» была написано по-немецки, но с приписанным русскими буквами окончанием женского рода. «Колхоз» было написано по-русски, старательным школьным почерком.

«…Надеюсь, с вами все в порядке, вы по-прежнему летаете и воюете с ящерами. Я пишу как можно проще, так как знаю, что у вас трудности с немецким, но он все равно намного лучше, чем мой русский. Сейчас я нахожусь в Москве, где работаю с вашим правительством над новыми способами ведения войны против ящеров. Эти способы…»

Несколько слов были аккуратно вымараны. Значит, цензор все-таки видел это письмо. Какая-то доля страха вновь охватила Людмилу. Где-то там, в Москве, за получение письма от немца ее имя занесли в специальное досье. Пока Советский Союз и Германия продолжают вместе бороться против ящеров, это не столь важно. Если же их сотрудничество закончится…

Людмила продолжала читать:

«Надеюсь, мы встретимся снова. Это может произойти, потому что…»

Здесь цензор замазал тушью еще несколько слов. Дальше письмо заканчивалось:

«Наши страны были врагами, союзниками, врагами и вот теперь опять союзники. Жизнь — странная вещь, не так ли? Надеюсь, мы с вами не будем враждовать».

Подпись в виде закорючки меньше всего была похожа на «Генрих Егер», но тем не менее означала именно это. Ниже все тем же четким почерком было добавлено: «Майор Шестнадцатой танковой дивизии», словно Людмила об этом забыла и нуждалась в напоминании.

Она долго глядела на письмо, пытаясь разобраться в своих чувствах. Он был вежлив, умел говорить, не скажешь, что это самый уродливый мужчина, каких она видела, но… Но он был нацистом. Если она ответит на письмо, в ее личном деле появится еще одна пометка. В этом Людмила была уверена так же, как в наступлении завтрашнего дня.

— Ну и как? — спросила Евдокия, не услышав никаких замечаний Людмилы.

— Вы были правы, Евдокия Гавриловна, — ответила она. — Письмо действительно от тайного воздыхателя.

* * *

Вячеслав Молотов оглядел помещение. Еще несколько месяцев назад такое зрелище было просто невозможно представить: дипломаты стран-союзниц по антигитлеровской коалиции, дипломаты Оси; империалисты, фашисты, коммунисты и капиталисты… Они собрались все вместе, чтобы выработать общую стратегию против общего врага.

Будь Молотов человеком иного склада, он бы улыбнулся. Но выражение лица наркома иностранных дел никогда не менялось. Молотов успел побывать в более невообразимых местах, когда плавал, словно пушинка, в кабинете вождя ящеров, жарком, как духовка, и расположенном за сотни километров от Земли. Тем не менее эта лондонская комната все равно была примечательна.

Впрочем, эта комната могла находиться где угодно. Лондон был выбран потому, что Великобритания располагалась сравнительно близко от всех представленных держав, за исключением Японии. Ящеры не вторгались на Британские острова, а их нападения на корабли были достаточно хаотичны, и это давало каждому существенный шанс добраться сюда в целости и сохранности. И действительно, каждый участник совещания прибыл без осложнений, хотя открытие конференции запоздало. Ждали японского министра иностранных дел, который задержался, лавируя между захваченными ящерами районами Северной Америки.

Единственным недостатком, который Молотов мог усмотреть в лондонской встрече, было то, что это давало Уинстону Черчиллю право председательствовать на ней. Молотов лично ничего не имел против Черчилля. Хотя и империалист, тот был стойким антифашистом, и без него Англия в 1940 году скорее всего подняла бы руки и пошла На соглашение с гитлеровцами. Это поставило бы Советский Союз в еще более сложное положение, когда через год нацисты двинулись на восток.

Нет личной неприязни у Молотова к Черчиллю не было. Но у того существовала привычка не отступать. По всем меркам, британский премьер-министр являлся блестящим оратором. К сожалению, Молотов английского не знал, и даже самая великолепная речь, доходившая до ушей наркома через нашептывание переводчика, вскоре делалась тусклой и скучной.

Подобное обстоятельство не беспокоило Черчилля. Толстый, коренастый, краснолицый, со своей извечной длинной сигарой, он являл собой образец капиталистического хищника, каким того изображали на советских карикатурах. Но в словах премьер-министра сейчас звучало открытое нежелание подчиниться ящерам:

— Нам нельзя более уступать этим тварям ни дюйма земли. Это означает для человечества рабство на вечные времена.

Корделл Халл, государственный секретарь Соединенных Штатов, скривил брови.

— Если бы мы не были согласны с этим, нас здесь сегодня не было бы. Граф Чиано, например, не приехал.

Молотов оценил камень, брошенный в итальянцев, которые за две недели до встречи перестали даже делать вид, что воюют против ящеров. Итальянцы дали имя фашизму; теперь они же показали его банкротство, изрядно струсив после первого же удара. Немцы, по крайней мере, имели мужество оставаться верными своим убеждениям. Муссолини, похоже, был лишен и того и другого.

Переводчики вполголоса доводили содержание беседы до своих руководителей. Йоахим фон Риббентроп бегло говорил по-английски, поэтому пять дипломатов общались на трех языках и потому каждому требовались только два переводчика. Это обстоятельство хотя и замедляло переговоры, но все же позволяло их проводить.

— Я считаю нашей первоочередной задачей здесь, — сказал Шигенори Того, — не столько подтвердить необходимость борьбы против ящеров, с чем мы все согласны, сколько достичь уверенности, что мы не позволим отношениям враждебности, прежде существовавшим между нами, оказать отрицательное влияние на нашу борьбу.

— Хорошая мысль, — согласился Молотов. Советский Союз и Япония сохраняли нейтралитет, что позволяло обеим странам направлять все усилия на борьбу с врагами, которых они считали более серьезными. Правда, враги Японии были союзниками СССР в его борьбе против Германии — партнера Японии по Оси. Дипломатия порой была делом странным.

— Да, это так, — согласился Корделл Халл. — Мы прошли долгий путь в этом направлении. Вас, мистер Того, в недалеком прошлом едва ли пустили бы в Лондон, и еще более сомнительно, чтобы вам позволили добираться сюда через территорию Соединенных Штатов.

Того поклонился, вежливо приняв ответ американца.

— Следующим пунктом, к которому мы должны обратиться, — продолжил ведение собрания Черчилль, — являются трудности в оказании нами помощи друг другу. При нынешнем положении дел наш мир подобен куче мышей, боящихся кота. Это нетерпимо, и такого не должно быть.

— Сказано смело. Впрочем, как всегда, господин премьер-министр, — отреагировал Молотов. — Вы выдвигаете важный и вдохновляющий принцип, но, к сожалению, не предлагаете способов воплощения его в действие.

— Поиск способов и является причиной, по которой мы согласились встретиться, несмотря на прошлые разногласия, — заметил Риббентроп.

Молотов не удостоил его ответа. Если даром Черчилля было умение вдохновлять, то даром нацистского министра иностранных дел было изрекать очевидные истины. «Жаль, что этот напыщенный, самовлюбленный дурак не находился в Берлине, когда город исчез с лица земли, — подумал нарком иностранных дел. — По крайней мере, Гитлеру пришлось бы заменить его каким-нибудь умелым дипломатом».

Завыли сирены воздушной тревоги. С визгом пронеслись реактивные самолеты ящеров, шедшие на бреющем полете. Ударили зенитки. «Их здесь меньше, чем в Москве, — отметил Молотов, — но все же немало». Никто из сидящих за столом дипломатов не шевельнулся. Каждый следил за признаками страха на лицах других и пытался не выказывать свой собственный. Им всем уже приходилось переживать подобные атаки.

— В такие минуты я тоскую но тем временам, когда занимался виноторговлей, — беспечно сказал Риббентроп.

Не имея прочих качеств, этот человек обладал звериным бесстрашием. Недаром в Первую мировую войну он был награжден за храбрость.

— Я хочу, чтобы эти проклятые самолеты были уничтожены! — произнес Черчилль, словно отдавая приказ кому-то невидимому.

«Если бы это было так просто, — подумал Молотов. — Если бы Сталин мог добиться этого, просто отдав приказ, ящеры давным-давно перестали бы нас беспокоить, как и гитлеровцы. Но, к сожалению, не все подвластно человеческим приказам. Может, поэтому глупые люди выдумали богов — чтобы иметь кого-то, чьи веления обязательно нужно выполнять».

Несколько бомб упало неподалеку от здания министерства иностранных дел. Раздался оглушительный шум. Задрожали стекла. Одно из них треснуло и фонтанами стеклянных брызг обрушилось на пол. Переводчикам было менее свойственно демонстрировать хладнокровие, чем дипломатам, которых они обслуживали. Некоторые сдавленно вскрикнули; один из переводчиков Риббентропа перекрестился.

Упали еще несколько бомб. Еще одно окно разбилось, точнее, взрывной волной его вынесло внутрь. Осколок пролетел мимо головы Молотова и чиркнул по стене. Молившийся переводчик вскрикнул и прижал руку к щеке. Между пальцами у него потекла кровь. «Слишком уж трудная задача для твоего воображаемого Бога», — подумал Молотов. Однако его лицо как всегда не раскрыло ни одной его мысли.

— Если желаете, джентльмены, можно перейти в убежище, которое находится в подвале, — предложил Черчилль.

Переводчики с надеждой посмотрели на своих министров иностранных дел. Никто из них не произнес ни слова, хотя предложение было здравым. Молотов взял быка за рога:

— Да, господин премьер-министр, давайте перейдем туда. Надо честно признаться, наши жизни ценны для народов, которым мы служим. Глупое проявление бравады не даст нам ничего. Если существует более безопасное место, им следует воспользоваться.

Почти разом дипломаты и переводчики поднялись со своих мест и направились к двери. Никто не поблагодарил Молотова за нарушение внешней буржуазной благопристойности, но он и не ждал благодарности от классовых врагов. Когда советский нарком иностранных дел подошел к лестнице, ведущей вниз, ему в голову пришла еще одна язвительная мысль: «При всей их передовой технологии, ящеры, в марксистско-ленинском понимании, по организации, своей экономической системы по-прежнему сохраняют рабовладельческий строй, используя рабский труд и грабя подчиненные расы для поддержания собственной имперской суперструктуры. Рядом с ними даже Черчилль, даже Риббентроп выглядят прогрессивно». Мысль эта одновременно и позабавила, и встревожила Молотова.

Когда дипломаты спустились в подвал, здание министерства вновь содрогнулось от бомбовых ударов. Корделл Халл поскользнулся и чуть не упал, в последний момент ухватившись за плечо шедшего впереди японского переводчика.

— Иисус Христос! — воскликнул государственный секретарь.

Молотов понял эти слова без перевода, хотя американец произнес Христос как Хвистос. Свое восклицание Халл дополнил еще несколькими, резкими по звучанию, выражениями.

— Что он говорит? — спросил Молотов у переводчика с английского.

— Сыплет проклятиями, — ответил переводчик. — Извините меня, товарищ народный комиссар иностранных дел, но я плохо их понимаю. Произношение американцев отличается от произношения Черчилля. Английское произношение более мне знакомо. Когда государственный секретарь говорит в обычном темпе, я без труда понимаю его, но когда он от волнения жует слова, мне становится трудно.

— Делайте все, что в ваших силах, — сказал ему Молотов.

Он никогда не думал, что существует более одного диалекта английского языка; американский для него был в равной степени недоступен. Конечно, Стадии и Микоян говорили по-русски с акцентом, но это потому, что один был родом из Грузии, а другой — из Армении. Переводчик, кажется, имел в виду нечто другое: различие между русским языком колхозника, живущего вблизи польской границы, и русским языком московского фабричного рабочего.

Убежище оказалось переполненным, и пахло там не слишком приятно. Молотов презрительно огляделся по сторонам: и это лучшее, что англичане могут сделать для защиты своих ценных работников? Аналогичные убежища в Москве находились на большей глубине, были прочнее, просторнее и комфортнее.

Служащие министерства освободили для дипломатов как можно больше места, но все равно было довольно тесно.

— Будем продолжать, джентльмены?

«Он что, спятил? — подумал Молотов. — Вести переговоры в присутствии всех этих людей?» Затем он сообразил, что о происходящем здесь вряд ли будет сообщено ящерам: в отличие от держав, чьи представители совещались сегодня, пришельцы из космоса не располагали давнишней шпионской сетью, чтобы вылавливать каждое слово своих соперников.

Потом Молотов вдруг понял, что опасность может таиться в другом. Он сказал:

— Я не делаю секрета, — (это означало, что Сталин приказал ему не делать секрета), — из того факта, что я встречался с вражеским командующим на его корабле вне пределов Земли. Как я и ожидал, эти переговоры оказались бесплодными. Ящеры требовали ни много ни мало как безоговорочной капитуляции, которую мы все считаем неприемлемой. Однако в ходе той встречи я узнал, что германский министр иностранных дел также вел переговоры с этим существом по имени Атвар. Я желаю знать, происходили ли подобные встречи с представителями Великобритании, Соединенных Штатов и Японии. Если да, то хотелось бы услышать об этих переговорах с ящерами. Короче говоря, не угрожает ли нам предательство изнутри?

Йоахим фон Риббентроп торопливо выругался по-немецки, затем перешел на английский. Переводчик зашептал Молотову на ухо:

— Он говорит, что обсуждал с ящерами ряд вопросов. После того огня, который обрушился на Берлин, это вполне понятно, не так ли? Однако он не совершал никакого предательства, и его возмущает сама попытка подобного обвинения. В качестве доказательства он может привести постоянное участие рейха в борьбе против инопланетных захватчиков.

— Я совсем не предпринимал попыток обвинить его, — пожал плечами Молотов.

Тем не менее он помнил: Атвар тогда упомянул, что Риббентроп оказался более сговорчивым. Теперь этот немец преподносит себя по-другому. Конечно, командир ящеров мог и солгать насчет Риббентропа — ради собственной выгоды. Более вероятно, что лгали оба.

— А что скажут остальные? — спросил Молотов.

— Я никогда не занимался делишками в духе Бака Роджерса, — сказал Корделл Халл.

— Под этим он подразумевает, что не путешествовал в космос, — пояснил Молотову переводчик.

— И никто в правительстве Соединенных Штатов — тоже. У нас были переговоры с ящерами — на низшем уровне, — но мы вели их на нашей земле, обсуждая такие вопросы, как доставка продовольствия и других невоенных грузов в районы, которые они контролируют. Мы пытаемся также наладить обмен военнопленными.

«Нежности!» — подумал Молотов. Тех немногих ящеров, которых советские войска взяли в плен, допрашивали до тех пор, пока из них можно было что-то вытянуть, а потом пускали в расход, как немцев или кулаков, обладавших важными сведениями. Что касается поставок продовольствия в районы, оккупированные ящерами, то Москве бы прокормить людей, которые еще остаются под ее властью…

Шигёнори Того говорил по-немецки. Молотов вспомнил, что у него жена-немка. Переводчик Молотова помимо английского знал и немецкий язык.

— Он говорит, что за сговор с врагами нет прощения. Риббентроп сердито посмотрел на японского представителя. Оставив это без внимания. Того перешел на родной язык и говорил еще некоторое время. В работу включился второй переводчик Молотова:

— Правительство императора Хирохито отказывается иметь дело с ящерами, кроме как на полях сражений. Мы не видим причины менять свою политику и будем продолжать сражаться до тех пор, пока не повернем ход событий в свою пользу. Мы понимаем, эти битвы могут быть трудными, и потому сегодня я здесь. Но Япония будет продолжать воевать с пришельцами вне зависимости от того, какому курсу последуют остальные державы.

— То же справедливо и для Британии, — сказал Черчилль. — Мы можем общаться с врагами на языке войны, но мы не капитулируем перед ними. Сопротивление — это наш священный долг перед нашими детьми.

— Это вы сейчас так говорите, — возразил Риббентроп. — Но что вы скажете, когда ящеры ударят по Лондону, Вашингтону, Токио или Москве тем же жутким оружием, которое уничтожило Берлин?

На некоторое время воцарилась тишина. Такого вопроса Молотов никак не ожидал от плотного, преуспевающего и глупого Риббентропа. Он заметил, что нацистский министр иностранных дел упомянул советскую столицу последней в своем списке. Раздраженный подобным обстоятельством, Молотов сказал:

— Товарищ Сталин дал обещание вести войну до победного конца, и советские рабочие и крестьяне выполнят обещание, что бы ни случилось. Во всяком случае скажу: мы сопротивлялись Германии и не дрогнем перед ящерами.

Выпуклые глаза Риббентропа вспыхнули недобрым огнем. Шигенори Того, чья страна до прихода ящеров не воевала ни с Советским Союзом, ни с Германией, находился в более выгодном положении, позволяющем ему обратиться сразу к обоим представителям:

— Подобные речи, господа, не помогают никому, кроме пришельцев. Разумеется, мы помним о своих столкновениях, но допускать, чтобы они мешали борьбе против ящеров, — это политическая близорукость.

— Я просто имел в виду, что грубой силой нас не запугаешь, — ответил Молотов. — Фактически Советский Союз и Германия уже сейчас сотрудничают в тех областях, где оба наших государства могут эффективно объединить имеющиеся у нас ресурсы с целью противостояния общему врагу.

На этом Молотов остановился. Сказать еще что-то — значит наговорить лишнего.

Риббентроп кивнул:

— Мы будем делать то, что должны делать для обеспечения окончательной победы.

За непроницаемым выражением лица Молотова скрывалась торжествующая улыбка. Он был готов держать пари: правительственная дача довоенных времен в Крыму против отправки в ГУЛАГ, что Риббентроп даже не догадывается, какое сотрудничество Молотов имел в виду.

— Вместо того чтобы ужасаться дьявольской бомбе, которой обладают ящеры, одной из. задач, требующей нашей сосредоточенной работы, является поиск способов самим сделать подобное оружие, — сказал Корделл Халл. — Я уполномочен президентом Рузвельтом сообщить вам, что в Соединенных Штатах успешно осуществляется такая программа, и мы готовы поделиться нашими достижениями со своими союзниками по борьбе.

— Соединенные Штаты и Англия уже ведут работы в этом направлении, — сказал Черчилль, добавив с оттенком самодовольства: — И участие, о котором упомянул государственный секретарь Халл, никоим образом не является улицей с односторонним движением.

Теперь на каменном лице Молотова отразилось неподдельное удивление. Прояви он такую беспечность, как Халл, он бы заработал (и поделом!) пулю в затылок. Однако американский госсекретарь говорил от лица президента. Поразительно! Молотову были понятнее ящеры, чем Соединенные Штаты. Сочетание технологического могущества, ощущаемого в словах Халла, с такой невероятной наивностью… Немыслимо и опасно.

— Мы готовы сотрудничать с любым народом в борьбе против ящеров, — сказал Риббентроп.

— Как и мы, — прибавил Того.

Все поглядели на Молотова. Видя, что молчание здесь неуместно, тот сказал:

— Я уже заявлял, что Советский Союз в настоящее время сотрудничает с Германией над проектами реализация которых пойдет на пользу обеим странам. Мы в принципе не имеем возражений против развития подобного сотрудничества с другими странами, активно сопротивляющимися ящерам.

Он оглядел тесный круг дипломатов. Риббентроп по-настоящему улыбнулся ему. Лица Черчилля, Халла и Того не изменили выражения, только у Черчилля чуть поднялись брови. В отличие от нацистского шута, они заметили, что в действительности Молотов ничего не пообещал. Между «в принципе не имеем возражении» и подлинным сотрудничеством лежала широкая пропасть. Слишком скверно!

Корделл Халл продолжил:

— Следующей областью нашего общего внимания являются отношения со странами, которые по тем или иным причинам пошли на дьявольскую сделку с ящерами.

Он провел рукой по прядям седых волос, зачесанных на почти лысую макушку. На американском континенте таких стран хватало.

— Многие из них сделали это только по принуждению, и, весьма вероятно, там сохраняется желание продолжать сопротивление и сотрудничать с нами, номинально находясь под ярмом захватчиков, — сказал Черчилль.

— В ряде случаев это может оказаться верным, — согласился Молотов.

По его мнению, Черчилль сохранил чрезмерный оптимизм, который выразился у британского премьера в открытом неповиновении Гитлеру, после того как войска англичан были вышвырнуты в сороковом году из Европы. Подобный оптимизм часто приводил к беде, но иногда и спасал народы. Буржуазные военные «эксперты» считали, что Красная, Армия не продержится и полутора месяцев под натиском сил вермахта, но советские войска продолжали сражаться почти год спустя после этого прогноза… пока не появились ящеры и вновь не усложнили положение.

— Необходимо организовать и как можно лучше вооружить партизанское движение против инопланетных захватчиков и коллаборационистски настроенных к ним правительств, — продолжил Молотов. — Руководители, решившие капитулировать, должны быть смещены со своих постов любыми пригодными для этого средствами.

Последнюю фразу он произнес, сурово поглядев на Йоахима фон Риббентропа. Германский министр иностранных дел был туп, но не настолько, чтобы не понять намека.

— Фюрер по-прежнему испытывает личное восхищение Муссолини, — сказал он, и в его голосе прозвучало изрядное замешательство.

— О вкусах не спорят! — прогремел Черчилль. — Тем не менее министр Молотов прав: мы прошли ту стадию, когда личные симпатии и антипатии должны оказывать влияние на политику. В Италии продолжает оставаться какая-то часть немецких войск. Они могли бы явиться той силой, которая скинет дуче с трона или, лучше сказать, выбьет из него душу.

Русский переводчик замешкался с переводом английских идиом последней фразы, но Молотов уловил суть. Он добавил:

— Если бы в могилу к Муссолини добавить бы и папу римского, это придало бы событиям прогрессивный ход. Поскольку ящеры не мешают его идиотским проповедям, он подлизывается к ним, словно шавка.

— Но окажется ли его преемник лучше? — спросил Шигенори Того. — Помимо этого, мы должны спросить себя: не станет ли превращение папы в мученика губительным для нас, поскольку вызовет ненависть к нашей борьбе среди католиков во всем мире?

— Возможно, с этим придется считаться, — подумав, признал Молотов.

Собственный его инстинкт заставлял Молотова нападать на организованную религию где и когда только можно. Но японский министр иностранных дел верно подметил: политический резонанс мог бы быть жестким. У папы не было войск, но за ним шло гораздо больше людей, чем за ликвидированным НКВД Львом Троцким. Однако, не относясь к тем, кто легко уступает свои позиции, Молотов добавил:

— Возможно, папу можно было бы устранить таким способом, чтобы внешне ответственность легла на ящеров. Корделл Халл сморщился:

— Для меня отвратителен этот разговор о злодейском убийстве.

«Нежности!» — снова подумал Молотов. Соединенные Штаты, большая, богатая, сильная страна, вдобавок защищенная с запада и востока громадными океанами, слишком давно наслаждалась исторической роскошью мягкотелости. Даже две мировых войны не заставили американцев прочувствовать нутром, насколько опасное место — земной шар. Но если они не смогли пробудиться к реальности, когда у них во дворе хозяйничают ящеры, другого шанса у них не будет никогда.

— На войне делаешь то, что должен, — проговорил Черчилль, таким образом осторожно делая государственному секретарю выговор.

Британский премьер-министр был способен видеть дальше своего носа.

Завыли сирены, возвещая отбой воздушной тревоги. Молотов прислушался к длинному вздоху облегчения, повсеместно вырвавшемуся у работников министерства. Они пережили еще один налет.

Работники британского министерства иностранных дел выстроились в аккуратную очередь, чтобы покинуть убежище и вернуться на свои места. В Советском Союзе Молотов не раз видел нескончаемые очереди, но эта чем-то отличалась от тех. Через несколько секунд он понял, чем именно. Советские граждане теснились в очередях, испытывая смешанные чувства гнева и покорности, поскольку у них не было иного способа получить необходимое (и потому, что на горьком опыте узнали: нередко можно выстоять всю очередь и остаться ни с чем). Англичане вели себя в очереди более вежливо, как будто молчаливо решили, что это единственный достойный способ поведения.

«Ничего, близится их революция, — подумал Молотов — и она сметет подобные буржуазные штучки». И все же, при всей их буржуазной манерности, эти люди продолжали бороться против ящеров. И народы трех других стран — тоже, хотя Молотов по-прежнему сомневался насчет Германии. Любая нация, допустившая, чтобы ничтожество, подобное Риббентропу, стало ее министром иностранных дел, обладает каким-то врожденным дефектом. Однако главные капиталистические державы пока не сдаются, хотя Италия и нанесла им удар в спину.

Именно это Молотову и требовалось узнать. Именно с этим известием он вернется к Сталину.

Загрузка...