Форт Дюкэн

Глава XII. ПЛАН КОМПАНИИ

В первое мгновение полковник с угрожающим жестом сурово нахмурил брови, видимо, собираясь не только хорошенько разбранить, но даже и довольно строго наказать смельчака, позволившего себе проникнуть таким образом в комнату, где происходило совещание. Но, при виде двух друзей, бросившихся в объятия друг друга, суровое выражение, появившееся было на лице полковника, исчезло, и он уже с улыбкою смотрел на безрассудного молодого человека.

В то время, как друзья обнимались, г. де Контркер не мог удержаться, чтобы с веселой улыбкой не заметить канадскому охотнику, неподвижно и бесстрастно сидевшему на своем табурете:

— Не думайте, милейший мой, что в форте Дюкэне всегда так пренебрежительно относятся к установленным правилам вежливости и приличия.

— Молодость всегда останется молодостью! — пробормотал охотник. — Оставьте их, это беда еще небольшая и, наверное, пройдет с годами.

— На этот раз, должно быть, уж придется простить ему! Сумасшедший! — прибавил полковник, указывая на барона де Гриньи. — Взгляните на него хорошенько, он как будто не замечает, что находится в присутствии своего начальника!

— Подождите, сударь, придет и ваш черед, — отвечал, тихо смеясь, Бержэ.

— Надеюсь, — заметил в том же тоне полковник. А в это время офицер Гиеннского полка говорил капитану королевского флота:

— Клянусь всеми святыми, наконец-то я поймал тебя! Это ты, сам ты! Мне пришлось даже бежать сюда, чтобы найти тебя.

— Прости меня, дорогой Арман. Но я, право, не виноват. Со мной случилось большое несчастье.

— Несчастье? — спросил барон, который еще ровно ничего не знал о смерти графа де Жюмонвиля.

— Я тебе расскажу все это потом… Я узнал о твоем прибытии в форт Дюкэн всего несколько минут тому назад и, повидавшись с графом де Контркером, хотел сейчас же идти к тебе.

Барон де Гриньи, повернувшись к полковнику, на которого он соблаговолил обратить, наконец, внимание, приветствовал его почтительным поклоном.

— Соблаговолите, господин граф, — сказал он, — принять почтительнейшее извинение за мое неуместное и грубое вторжение к вам в кабинет.

— Вы совершили два проступка, — возразил граф де Контркер, стараясь сохранить суровый вид, — два очень важных проступка, капитан.

— Какие, господин комендант?

— Первый заключается в том, что вы не явились к началу нашей беседы, — сказал он любезно; а затем, меняя тон, продолжал: — второй — вы стали извиняться. Я сам хотел просить вас прийти ко мне.

— Решительно, вы самый лучший из людей, — невольно вырвалось у Бержэ, который не мог удержаться, чтобы не засвидетельствовать своей симпатии к такому умному и приветливому начальнику.

— Спасибо, Бержэ… Дорогой де Виллье, вы, конечно, не откажетесь познакомить вашего друга с подробностями проекта, который мы обсуждали.

— Да, полковник.

— Его советы могут только принести нам пользу.

— Нет ничего легче, как подавать советы, — сентенциозно заметил охотник, относясь, незаметно для самого себя, к графу де Контркеру, так же фамильярно, как он обращался раньше и с покойным де Жюмонвиллем.

— Что вы хотите сказать, милейший?

— Я хочу сказать, что барон де Гриньи слишком великодушен, чтобы удовольствоваться только одними советами.

Между тем, граф де Виллье, исполняя приказание начальника, предложил своему другу сесть и в двух словах передал ему весь свой разговор с комендантом. Молодой человек с величайшим вниманием выслушал этот краткий рассказ.

— Вы понимаете, барон, — прибавил полковник, — что на время отсутствия вашего друга вы займете его место. Барон де Гриньи несколько раз покачал головою.

— Извините, полковник, — сказал он, — вы, кажется, сказали сейчас, что я здесь заменю графа де Виллье на время его отсутствия?

— Конечно, но иного ничего я и не мог сказать, — отвечал полковник. — Почему вас так удивляет это, барон? Или вы не знаете, что вы самый старший офицер по чину после графа де Виллье?

— Я это знаю, полковник, и при других условиях меня нисколько не удивили бы ваши слова, за которые я вам все-таки приношу мою глубокую благодарность.

— В таком случае, признаюсь вам, я уже совсем ничего не понимаю!

— Дело в том, господин полковник, что я просил о переводе в гарнизон форта Дюкэна исключительно с целью быть вместе с моим другом, разделять с ним опасности службы на границе, наконец, жить его жизнью. Поэтому позвольте мне обратиться к вам с покорнейшей просьбой.

— Черт возьми! — перебил, улыбаясь, полковник, в то время, как молодые люди обменивались крепким рукопожатием, — это отзывается чистейшей мифологией, дорогой барон: вы со своим другом напоминаете Ореста и Пилада и всех знаменитых друзей героического периода.

— Именно так, полковник, — отвечал с поклоном барон, — вы и на самом деле жестоко обидели бы и оскорбили меня, заставив нас снова расстаться.

Полковник обернулся к графу де Виллье.

— Какого вы мнения об этом? — спросил он. — Все это зависит от вас, так как вы начальник экспедиции.

— О! Благодарим вас, полковник! — вскричали одновременно оба молодых человека. — Значит, вы согласны?

— Что же с вами поделаешь? Но только с одним условием.

— С каким? — спросил барон.

— Что вы не дадите себя убить, ни тот ни другой. Такие офицеры, как вы, редки, и я дорожу ими.

— Постараемся, полковник, — отвечал, улыбаясь, барон. — Хотя, собственно говоря, мы и не имеем никакого права обещать вам это, несмотря на все наше желание сделать вам приятное.

— Теперь вы можете идти, — отвечал полковник, — вам нужно о многом переговорить друг с другом, но надеюсь, что вы не покинете форта, не предупредив меня?

— Мы будем иметь честь явиться еще раз к вам за последними приказаниями и, вместе с тем, проститься с вами, полковник.

— Итак, отправляйтесь, господа, и до свиданья. Молодые люди ушли в сопровождении Бержэ, которому де Виллье дал знак следовать за собою, причем генерал де Контркер отпустил его дружеским жестом. Вместо того, чтобы идти к себе на квартиру, граф взял под руку своего друга и, сопровождаемый канадцем, направился к одному из выходов из форта.

— У стен есть уши, — проговорил граф, улыбаясь, — даже и здесь в форте немало английских шпионов, а для нашей беседы всего лучше выбрать местечко под открытым небом, где мы будем говорить перед лицом одного только всевидящего Бога.

— Отлично, — пробормотал Бержэ, которому, видимо, пришлись по сердцу эти слова, — вот это так настоящая осторожность.

И он пошел впереди, добровольно принимая на себя обязанность проводника.

Через двадцать минут трое мужчин были уже на открытом месте на вершине небольшого, лишенного деревьев, холмика, у подошвы которого протекала река.

— Теперь, — сказал граф де Виллье, с удовольствием оглядываясь кругом, — нам нечего бояться, что нас подслушают, сядем на траву и потолкуем.

Прежде чем продолжать наше повествование, мы должны ближе познакомить читателя с бароном Арманом де Гриньи, которому суждено играть такую важную роль в дальнейших событиях этого правдивого рассказа.

По наружности барон Арман де Гриньи был высоким и красивым молодым человеком, лет двадцати пяти с небольшим. Широкий лоб, проницательный взгляд, правильные черты, открытое выражение лица, широкая грудь, смело поднятая голова и элегантные манеры дополняли описание его наружности, говорившей, прежде всего, что это человек аристократического происхождения.

Барон был потомок одной из тех древних нормандских фамилий, генеалогическое древо которых ведет свое начало от Роллона; он владел значительным состоянием, пользовался солидным влиянием при дворе и в будущем мог надеяться занять высокий пост. Но вдруг без всякого повода, который мог бы объяснить подобное решение со стороны такого счастливого, казалось бы, человека, барон де Гриньи купил патент на командование ротой Гиеннского полка, сложил с себя все свои обязанности и, наскоро простившись со своими многочисленными друзьями и приятелями, покинул Париж и сел в Диеппе на корабль, отправлявшийся в Новую Францию. Это странное решение он объяснял братской дружбой, привязывавшей его к графу де Виллье, с которым он вырос, и непреодолимым желанием увидеть таинственные страны по ту сторону океана, о которых в Европе рассказывались такие чудеса.

Приятели с недоверчивой улыбкой выслушивали более или менее благовидные предлоги, выставленные молодым человеком для объяснения своего отъезда в их глазах; но напрасно пытались они отыскать истинную причину добровольного изгнания, которое барон налагал на себя; если подобная причина и существовала на самом деле, то она охранялась так ревниво, что, несмотря на самые тщательные розыски, общее любопытство не было удовлетворено.

Первое лицо, с которым барон встретился, высадившись на берегу, был тот именно друг, ради свидания с которым он переехал океан.

В колонии молодой знатный дворянин был принят так, как и подобало, то есть с самой живейшей симпатией и, если бы захотел, ему ничего не стоило бы проникнуть в высшее общество и вести праздную и рассеянную жизнь светского человека.

Но намерение молодого человека было совершенно иное. Немедленно по прибытии он принял команду над своей ротой и серьезно занялся исполнением своих обязанностей. Он пользовался своим влиянием только в тех случаях, когда представлялась возможность занять самый опасный пост или заполучить какое-нибудь рискованное поручение. Такое странное поведение со стороны молодого человека, которым не могло руководить ни чувство честолюбия, ни желание наживы, обратило на себя общее внимание и вызвало благосклонность и уважение начальства. Начальство ставило его в пример товарищам, как человека выдающегося, хотя и загадочного, и возвело его на высокий пьедестал.

И только один граф де Виллье не делал никаких заключений на этот счет, хотя и его тоже удивляло странное поведение друга. В душе он глубоко огорчался, видя, как его друг, с непонятной беззаботностью рисковал своей жизнью в отчаянных схватках с неприятелем и — основательно или нет — думал, что воинственный дух и вынужденная веселость в обществе скрывают за собою тайную и еще не зажившую рану. Он слишком любил гордого молодого человека, чтобы пытаться нарочно вызвать его на откровенность и против его воли проникнуть в тайну его горя. Напротив, он избегал малейшего повода, который мог бы вызвать объяснение между ним и бароном, — граф делал вид, что не замечает перемены, происшедшей в характере своего друга, прежде такого спокойного и сдержанного, и как будто верил его необузданной веселости, припадок которой довольно часто оканчивался чуть не истерическими рыданиями. Он терпеливо ждал, пока случай сорвет завесу, которой барон так заботливо старался окружить себя. Граф де Виллье первый прервал молчание.

— Итак, дорогой Арман, — проговорил он, дружески обращаясь к барону, — вы не шутя намерены отправиться вместе с нами?

— Клянусь честью, дорогой мой Луи, — отвечал, улыбаясь, молодой человек, — я нахожу совершенно излишним ваш вопрос. Разве я не добровольно предложил вам это сам? Или, может быть, вы думаете, что я из Бордо или из Версаля?

— Я знаю, что вас никто не заставлял, и что вы сами изъявили желание принять участие в экспедиции, но… простите меня, я до сих пор не уверен, что вы говорили это серьезно.

— И вы очень ошиблись, милейший мой Луи, потому что я говорил это как нельзя более серьезно.

— Да знаете ли вы, какая это экспедиция? Это ведь совсем не походит на то, что принято, обыкновенно, называть экспедицией.

— Вот это-то именно меня и прельщает. Я только что прибыл в эту страну, никого и ничего здесь не знаю и, понятно, был бы в восхищении, если бы мне удалось совершить вместе с вами экспедицию внутрь страны… Надеюсь, теперь вам все совершенно понятно, и вы ничего не имеете против исполнения моего желания; мое решение непоколебимо и, в случае категорического отказа с вашей стороны.

— Об отказе с моей стороны не может быть и речи, вы это и сами знаете, — перебил его с живостью капитан. — Я так рад, что опять увиделся с вами, и одно уже это может служить вам порукой, что я не стану отказываться от вашего общества. Но я должен был вам сказать и говорю, что предстоящая экспедиция, опасная сама по себе, не принесет с собой ничего — ни выгоды, ни славы, но вы, несмотря на это, продолжаете стоять на своем, и прекрасно, не будем больше говорить об этом. Вы отправитесь с нами в экспедицию.

— Благодарю вас, Луи, благодарю от всего сердца! Вы представить себе не можете, какое вы доставляете мне удовольствие этими словами! Итак, вопрос об участии моем в экспедиции решен.

— Да, — отвечал граф де Виллье с затаенным вздохом. — Я дал вам слово. А теперь займемся делом и постараемся разработать план предстоящего похода.

— Что касается этого, милый мой друг, я снимаю с себя всякую ответственность: я здесь новичок, не имеющий понятия о способе ведения такой войны, и положительно отказываюсь высказывать свое мнение.

— В таком случае, Бержэ, говорить должен, ты, дружище, — сказал капитан, обращаясь к канадцу, который сидел в нескольких шагах от них и, по-видимому, совершенно безучастно относился к беседе молодых людей.

Услышав обращенный к нему вопрос, охотник поднял голову, как строевая лошадь при первых звуках трубы, играющей атаку, и повернулся к капитану.

— Я к вашим услугам, господин капитан, что вам угодно знать?

— Друг мой, ты — старый лесной бродяга. Барон де Гриньи и я, мы, наоборот, — невежественные французы. Научи нас, что нам нужно делать, чтобы удачно исполнить возложенное на нас поручение.

— Гм! — проговорил канадец, — сказать вам правду, господин Луи, это далеко не так легко, как вы, может быть, думаете. Здесь ведь не Франция, где везде проложены удобные дороги, по которым вы можете ехать, пользуясь всеми удобствами. Кроме того, здесь, в этих девственных лесах, нам со всех сторон грозят опасности, которых вы себе даже и представить не можете; тут приходится считаться с врагами и двуногими и четвероногими: англичанами, враждебными племенами индейцев и хищниками.

— Все это так, я с тобой согласен, но, предположим, что предводитель похода граф де Контркер назначил бы не меня, а тебя, и вот теперь скажи мне, как бы ты поступил на моем месте, чтобы обеспечить успех дела? Одним словом, какие бы ты сделал распоряжения?

— Ну! — процедил канадец сквозь зубы, — сказать вам правду, я и сам точно не знаю.

— Говори смело, мой милый, ты знаешь, как мы ценим твою опытность и твое знание лесов, и, можешь быть уверен, с удовольствием выслушаем твой совет.

— Клянусь честью, это хорошо сказано, господин Луи, — весело отвечал канадец, — и если вам так хочется, я буду говорить с вами откровенно и без всяких церемоний. А затем вы уже сами можете решить, как надо будет поступать лучше.

— Этого-то именно я и добиваюсь от тебя, дружище. Говори.

— Я поступил бы вот каким образом. Нам придется идти большей частью пустынными лесами и долинами, где обитают только кочующие племена индейцев; на всем пути мы не встретим ни удобных дорог, ни поселений. Чем дальше будем мы продвигаться на север, тем больше нам придется преодолевать препятствий, тем труднее и опасней будет наш путь и тем чаще нам будут грозить стычки с неприятелем. Понимаете ли вы меня?

— Отлично понимаю, продолжай.

— Это ведь будет не военный поход, а мы не солдаты, а охотники.

— Что ты предлагаешь?

— Поэтому, если мы возьмем солдат из Гиеннского полка или же из морской пехоты и пойдем маршем с барабанным боем, то, несмотря на все их мужество и дисциплину, мы ежедневно будем попадать в засады и терять там свои скальпы. Индейцы через своих разведчиков будут знать о каждом нашем шаге и перебьют нас всех поодиночке.

— Да, я с тобою совершенно согласен и жду, чтобы ты сказал, как можно изб жать этого, по твоему мнению.

— По моему мнению, господин Луи, солдат всего лучше оставить в форте Дюкэне, где они гораздо нужней, а с собой нам следует взять только трапперов, привыкших охотиться в лесах и отлично знающих все уловки индейцев. Они одни смогут идти с нами туда, куда мы хотим добраться.

— Хорошо. Это к тому же нетрудно; в настоящее время в форте немало канадцев, которые с удовольствием, я уверен, согласятся принять участие в экспедиции за хорошее вознаграждение, конечно.

— Все это никуда не годится, господин Луи, — отвечал охотник. — Канадцы, которых теперь так много в форте, совсем не годятся для нас, и вот почему. Здесь, как вам известно, мы окружены шпионами, и вы не успеете еще нанять людей, как шпионы будут уже знать, зачем понадобились вам эти люди. Затем шпионы предупредят англичан, те примут свои меры предосторожности, и все наши труды пропадут даром.

— Это правда, но как же поступить в таком случае? Это такое трудное дело, что я ничего не могу и придумать.

— Ничуть, господин Луи, наоборот, все это очень просто.

— А, это очень интересно! Особенно если ты сумеешь мне доказать это.

— Вы увидите сами. Я ухожу от вас и вашего друга. Вы возвращаетесь в форт. Затем, при каждом удобном случае, вы громогласно повторяете, что лазутчики доносят вам, будто на границах все спокойно. Генерал де Контркер даст вам отпуск, чтобы провести несколько дней на охоте. Вы снимете свои мундиры и наденете скромный костюм здешних охотников. Собираясь на охоту, пусть каждый из вас возьмет с собой надежного и решительного человека, и, простившись с комендантом, вы покинете форт.

— Хорошо. А дальше?

— Дальше, я буду ожидать вас в пироге в бухте Мариго;

вы сядете в лодку, и я повезу вас… но не все ли вам равно куда, хотя бы, например, на мой участок. Прибыв туда, вы беззаботно займетесь охотой. В это время я, — потому что на меня, естественно, никто не обратит внимания, — навербую отряд из самых отборных охотников, для которых пустыня — открытая книга. Все это займет самое большее два или три дня. Затем я подговорю еще несколько человек индейских разведчиков из племени гуронов, а когда все будет готово, я случайно встречусь с вами на охоте, вы примете команду над отрядом, и с Божьей помощью мы отправимся в путь. Вот мой план, господин Луи, он прост, как видите, но, по-моему, он вполне подходящ для вас. Если вы можете предложить что-нибудь лучшее, я с удовольствием готов исполнить ваше приказание.

— В этом нет надобности, мой милый, твой план превосходен, и я с величайшим удовольствием принимаю его. По моему мнению, он представляет все условия для того, чтобы добиться желаемого успеха. Что думаете вы об этом, Арман?

— Я, — отвечал, вздохнув, молодой человек, как бы внезапно пробуждаясь, — я думаю, дорогой Луи, что нам с вами не придумать ничего другого; и поэтому самое лучшее, что мы можем сделать, это — принять проект охотника и не ломать попусту головы.

— Хорошо сказано, клянусь честью! Итак, дело решено, старина Бержэ!.. Я согласен на твое предложение, только с маленьким изменением.

— С каким, господин Луи?

— Оно заключается в том, что по некоторым, одному мне известным причинам, отъезд не может состояться сегодня.

— Хорошо, в таком случае когда же вы намерены отправиться?

— Завтра, если ты ничего не будешь иметь против этого.

— По-моему, это еще лучше, господин Луи.

— Итак, решено, но в котором часу?

— На закате солнца, если вы позволите мне высказать свое мнение. В это время охотники обыкновенно отправляются на охоту. Ваш выход из форта не удивит никого.

— Правда, ты не упускаешь ничего из виду. Итак, завтра вечером.

— Завтра вечером, — отвечал канадец, вставая.

— Отлично! Ну, а что будешь ты делать в это время?

— Подготовлять все, что нужно к путешествию. До свиданья, господин Луи и компания.

— До свиданья, дружище.

— Желаю вам успеха, милейший, — проговорил барон. Канадец взял ружье, спустился с холмика и тем легким и в то же время быстрым гимнастическим шагом, который канадцы переняли у индейцев, углубился в лес, росший над рекою.

— По-моему, нам тоже пора вернуться, — заметил граф.

— Ба! Зачем? — отвечал его друг, — нам пока нет надобности спешить, и к тому же здесь так хорошо!

Граф де Виллье пристально посмотрел на молодого человека.

— Вы хотите поговорить со мною, Арман? — спросил он затем своего друга.

— Да, — отвечал последний, — но мне нужно сказать вам всего два слова.

— Разве это так необходимо, чтобы вы сказали их мне здесь?

— Я не знаю, однако я напомню вам ваши слова: стены , имеют уши.

— Значит, это тайна?

— Нет, это предостережение.

— Гм! Предостережение. На это я прежде всего должен возразить вам, что ваши слова положительно мне непонятны.

— Нет ничего мудреного, но я сию минуту посвящу вас в суть дела.

— В таком случае, говорите, я вас слушаю.

— Дорогой Луи, вы должны были получить мое письмо несколько дней тому назад.

— Да, я получил его.

— Хорошо! Вы помните его содержание?

— Признаюсь вам, у меня осталось от него весьма смутное воспоминание.

— Я подозревал это. В таком случае, позвольте мне напомнить вам, что в этом письме я довольно пространно писал вам о некой хорошо знакомой и забытой вами даме, дорогой Луи.

— Графине де Малеваль?

— Именно. Помните, что я вам писал относительно этой особы.

— Кое-что помню, хотя опять-таки повторяю вам, что все это очень мало интересует меня.

— Очень жаль, потому что это весьма и весьма касается вас.

— Я вас не понимаю, мой друг?

— Я хочу только напомнить вам, что раз графиня поклялась в непримиримой ненависти к вам и при этом поклялась отомстить, то между вами и погибшим человеком нет почти никакой разницы.

Граф пожал плечами.

— Какое мне до этого дело? — проговорил он с презрением, — ненависть женщины, это — мимолетная страсть, которая гаснет так же быстро, как и вспыхивает.

— Не советую вам думать так, друг мой, — отвечал барон изменившимся голосом, — избавь вас Бог возбудить в ком-нибудь подобную ненависть. Тут есть над чем задуматься, поверьте мне!

— Но, по вашим же собственным словам, она и так уже ненавидит меня и поклялась непременно отомстить мне, Арман, — беззаботно отвечал Луи де Виллье.

— Может быть, я и ошибаюсь. Дай Бог, чтобы это было так, и я первый благословил бы судьбу.

— В таком случае, о чем же вы беспокоитесь?

— Слушайте, Луи, пусть будет по-вашему я ошибаюсь, и мои опасения преувеличены. Творец, конечно, не мог бы создать разом двух таких неумолимых существ.

— Вот как! Но о ком же это вы говорите, барон?

— Ничего, ничего, друг мой, — возразил с живостью молодой человек. — Не обращайте внимания на мои слова, не имеющие никакого отношения к предмету нашего разговора.

— Хорошо, продолжайте, мой друг.

— Я вам уже сказал, что, может быть, и в самом деле я ошибаюсь, но у меня всегда было какое-то предчувствие, что, рано или поздно, а я разгадаю характер этой женщины, — прибавил он затем со вздохом.

— Э! — перебил его с удивлением граф, — это что-то новое… Говорите, пожалуйста, я вас слушаю.

— Вот в чем дело. Она скрылась из Квебека, и никто не знает, где она теперь.

— Ба! Может быть, она просто-напросто уехала во Францию?

— Нет, — возразил молодой человек. — Она не такая особа, чтобы таким образом отказаться от своей мести.

— Что же вы в таком случае подозреваете?

— Я подозреваю, что она отправилась внутрь страны.

— В наши места?

— Да.

— Аа-а! — проговорил, улыбаясь, граф. — В таком случае она, значит, твердо решилась исполнить свою клятву, во что бы то ни стало стереть меня с лица земли и заставить переселиться в иной, лучший мир.

— Все эти подозрения, кроме того, подтверждаются еще тем, что графиня взяла с собой целую дюжину бандитов и разбойников самого худшего сорта.

— Какое подходящее для нее общество!

— Вы беззаботно смеетесь, Луи. А, по-моему, вам совсем не следовало бы смеяться. Клянусь вам, вы играете с огнем!

— А вы разве осторожнее меня, Арман? — спросил серьезно граф де Виллье, смотря своему другу прямо в глаза.

Барон де Гриньи отвернулся, и, желая перевести разговор на другую тему, продолжал:

— Известие об отъезде графини де Малеваль насторожило меня, я испугался за вас, мой дорогой и единственный друг. Я писал вам, а затем… а затем, как видите, явился и сам вслед за письмом. Вдвоем нам, во всяком случае, будет легче отвратить эту, может быть, впрочем, и воображаемую опасность.

— Благодарю вас, Арман, но я, признаюсь вам, не понимаю, зачем нужно было принимать столько предосторожностей для того, чтобы дать мне понять, что положение дела изменилось и, может быть, грозит мне опасностью? Тут может быть только одно: или, как вы предполагаете сами, опасность воображаемая, и тогда вы не стали бы так спешить с приездом сюда.

— Но моя дружба к вам…

— Дайте мне докончить… или же опасность существует на самом деле, и я, или, скорее, мы обладаем мужеством настолько, что можем обращать на нее столько же внимания, как на плывущее на небе облако.

— Согласен. Однако эта женщина…

— Я ведь ее знаю… немного, мои друг, — добавил, улыбаясь, граф де Виллье. — И знаю, что если она в ярости и готова убить меня сегодня, то завтра же забудет, что я существовал когда-нибудь на белом свете.

— Да, это, пожалуй, правда.

— Но зачем мы будем заниматься ее особой и ее желанием отомстить в такое время, когда мы отправляемся в экспедицию, из которой мы, может быть, и не вернемся?

— Вы правы! Когда же, однако, мы отправляемся?

— Завтра.

— Я предпочел бы сегодня вечером.

— Вы говорите, как ребенок.

— Луи! Луи! Запомните эти слова!

— Слушаюсь.

— Ненависти женщины следует бояться гораздо больше, чем ненависти десятерых мужчин.

— Довольно.

— Не спорьте… я — живое доказательство… но не спрашивайте меня… вы смотрите на меня с изумлением… Да, Луи, да… я также… я испытал это, и когда в моей памяти встают эти воспоминания, я начинаю дрожать за себя и за вас.

— Дорогой Арман, почему же вы никогда не хотели довериться мне?

— Это тайна, которая так же тяготела бы над вами, как и… но ее пока еще рано открывать.

И молодой человек сделался вдруг грустен и уже не пытался скрывать более своих мрачных мыслей.

Затем он сказал графу де Виллье:

— Время, однако, идет, пора возвращаться домой. Затем, спустившись с холма, он направился по дороге к форту Дюкэну; граф, которого заставили призадуматься последние слова его друга, молча последовал за ним.

Они вернулись в форт, не обменявшись ни одним словом.