Форт Дюкэн

Глава VIII. ЖИЛИЩЕ ИЗГНАННИКА

Граф Луи де Виллье, проводив Изгнанника и его дочь до дверей дома, возвращался в форт в самом радужном настроении, — его радовало главным образом то, что ему удалось заплатить долг Анжеле, так еще недавно спасшей ему жизнь.

Но в форте Дюкэн его ожидали плохие вести. Из Квебека прибыл курьер и в числе привезенной им с собою корреспонденции было письмо и к капитану де Виллье.

Письмо было от барона де Гриньи, друга детства графа. Барон сообщал, что графине де Малеваль очень скоро удалось открыть хитрость ее обольстителя, искавшего только предлог, чтобы расстаться с ней, освободиться от нее.

Вне себя от ярости за то, что ее так коварно покинул человек, ради которого она пожертвовала своим добрым именем, и раздраженная ироническими утешениями своих отринутых обожателей и насмешливыми улыбками женщин, к которым прежде она относилась так строго, она поклялась жестоко отомстить виновнику всего этого, то есть, графу де Виллье.

Ее самолюбие страдало столько же, может быть, даже еще больше, чем любовь. Она закрыла для всех двери своего дома и, живя одна в самом уединенном месте, в нескольких милях от Квебека, вырабатывала план мести. До сих пор еще никому не удавалось проникнуть к ней. Она скрылась в одном из своих имений, и все забыли о ней.

Барон де Гриньи серьезно советовал графу де Виллье держаться настороже.

Непримиримая ненависть к нему, в которой поклялась графиня де Малеваль, не остановится ни перед чем, писал барон, — а он достаточно успел изучить характер этой женщины и хорошо знает, на что способна она.

В конце письма он прибавлял, что в скором времени присоединится к своему другу: губернатор Новой Франции дает ему поручение к коменданту форта Дюкэна. По приезде барон обещал сообщить подробно все, что осталось недосказанным в письме, а равно и все, что удастся ему разузнать перед отъездом.

Молодой человек, читая это письмо, в сущности очень важное, все время пожимал плечами, а затем, дочитав письмо, вместо того чтобы испугаться, облегченно вздохнул полной грудью. Ненависть графини вполне освобождала его от упреков прошлого. Чего ему было бояться ненависти женщины в таком месте, о котором графиня не имеет никакого понятия и куда ей нельзя будет проникнуть ни в каком случае. До тех пор, пока он не возвратится в Квебек, ее гнев не только успеет сто раз стихнуть, но даже и пройти совсем.

— А потом, — продолжал он, улыбаясь, — если обращать внимание на угрозы всех покинутых женщин, которые не желают примириться со своей участью, тогда лучше и не жить.

Кроме того, образ Анжелы стал между ним и воспоминанием о мстительной креолке.

Подумав еще несколько минут, он бросил на стол письмо барона де Гриньи и выкинул из головы мысль о графине.

Такой поступок графа де Виллье доказывал, что он совсем не знал женщин, в особенности тех из них, которые могли предъявлять на него какие-нибудь права. Но страсть слепа, а граф безумно любил дочь Изгнанника. При других условиях он, наверное, отлично понял бы характер этих очаровательных созданий с розовыми ноготками, магнетическими взглядами и пленительными улыбками. Он сумел бы оградить себя от этих Цирцей, нежная организация и экзальтированная натура которых одинаково опасны при проявлениях как злых, так и добрых намерений, которые за отвергнутую любовь очень часто идут даже на преступление и смерть.

Такое незнание или, лучше сказать, такая беззаботность могла иметь ужасные последствия для него. Он и не подозревал, какая гроза собиралась над ним и как близка эта гроза. Весь охваченный любовью, которая, по его мнению, была его первою любовью, граф де Виллье точно забыл о своем полном любовных приключений прошлом, презирая угрозы в будущем и живя только настоящим, казавшимся ему в таком радужном цвете. Благодаря неожиданной случайности, ему удалось, не преступая клятвы, взятой с него молодой девушкой, исполнить свое самое заветное желание. Он совершенно свободно встречался с ней у нее в доме на глазах отца и с полного согласия последнего.

После случайной и счастливой встречи в лесу старый Изгнанник и его дочь дошли с графом де Виллье и его верным вестовым Золотой Ветвью до дверей дома. Здесь, вежливо поклонившись молодому человеку, Изгнанник на минуту удержал протянутую ему руку в своей. Затем он несколько минут с каким-то странным упорством пристально и молча смотрел прямо в глаза молодому человеку и, наконец, сказал:

— Еще последняя просьба, милостивый государь?

— Я весь к вашим услугам, — отвечал Луи де Виллье, твердо решившись сделать с своей стороны все, чтобы заслужить расположение и дружбу отца той, которую он обожал.

— Я очень прошу вас сказать мне имя человека, которому я обязан больше чем жизнью, — прибавил старик.

— Мое имя Луи Кулон де Виллье. Изгнанник вздрогнул. Между тем, его собеседник продолжал:

— Я — капитан морского королевского полка и в настоящее время состою на службе в гарнизоне форта Дюкэна.

— Граф де Виллье! — прошептал отец Анжелы.

— Граф де Виллье, да, милостивый государь, — отвечал молодой человек, удивившись что его назвали графом, хотя сам он случайно и не упомянул об этом, — но вы плачете, сударь!

Изгнанник украдкой вытер две крупные слезы, выкатившиеся из его глаз, поднятых к небу с выражением невыразимого счастья. Затем, быстро овладев собою, он продолжал:

— Господин граф, вот мое скромное жилище. Если рассказы обо мне невежественных колонистов не пугают вас, если вы не отринете дружбы и признательности человека, никогда никого не оскорбившего и умышленно не делавшего никому зла, приходите, как только вам представится возможность, как можно чаще, посидеть у моего очага. Моя дочь и я, мы всегда будем очень счастливы видеть вас у себя.

Молодой человек, в свою очередь, поклонился в знак благодарности и удалился, чуть не прыгая от радости. Золотая Ветвь шел за ним, философски рассуждая о превратностях мира сего и ослеплении отцов, не знающих и не замечающих, что их дочери влюблены. Таким образом, незаметно дошли они до форта Дюкэна, где графа де Виллье ждало письмо от барона де Гриньи.

На другой день молодой человек поспешил сделать визит отшельнику. Затем он стал бывать очень часто. Радушно встречаемый хозяевами одинокого жилища, он так привык к этим посещениям, что его ноги, даже без посредства его воли, как бы сами собой направлялись в эту сторону. Золотая Ветвь только в редких случаях сопровождал его.

«Кажется, я стесняю капитана», — решил про себя добрый малый, и никогда даже не расспрашивал графа де Виллье об Изгнаннике и об Анжеле.

Нечего прибавлять, что и отец и дочь встречали офицера всегда с выражением неподдельной радости, и при этом молодой человек и молодая девушка пользовались в присутствии старика такою же свободой, как и тогда, когда они встречались одни в лесу и, благодаря этому, нисколько не сожалели об этих свиданиях, покровительствуемых Небом.

— Когда вас нет, Луи, — говорила ему Анжела своим проникавшим ему прямо в сердце голосом, — мне кажется, что солнце перестало освещать наш дом.

Изгнанник, в первый раз отказавшийся от своей привычки к одиночеству, видимо, считал молодого человека как бы членом своей семьи. Он сочувственно смотрел на зарождавшуюся любовь молодых людей. Он давал им полную свободу и уходил из дому, не думая о том, что оставлял их одних; иногда ему случалось проводить вне дома в лесу часа по два, по три и, возвращаясь домой, он заставал их все так же мирно беседовавших, как и перед его уходом, и это, по-видимому, не только не удивляло его, но даже доставляло какое-то особенное удовольствие.

Кроме того наслаждения, которое граф де Виллье находил в разговорах с Анжелой, — причем любовь его росла не по дням, а по часам, — молодого человека все сильнее и сильнее интересовал и таинственный старик. Для него так же, как и для всех остальных, он пока оставался Изгнанником.

Графа де Виллье возмущало невежество и суеверие канадцев, благодаря которому почтенный и безобидный старик чуть было не сделался жертвой преступления со стороны людей, которым он, в сущности, не причинил никакого зла; но при этом ему все-таки иногда приходило в голову, что, может быть, отец Анжелы несет эту кару в возмездие за совершенное им преступление или какой-нибудь бесчестный поступок. Но в такие минуты ему стоило только бросить хоть один взгляд на открытое честное лицо старика и поймать затем невинную улыбку любимой им молодой девушки — и все сомнения сейчас же рассеивались как дым. Постепенно исчезли и все эти подозрения или, правильнее сказать, сомнения, и оба мужчины с полным доверием относились друг к другу.

Беседуя со стариком очень часто и подолгу, граф де Виллье имел возможность заметить и по достоинству оценить обширные знания, развитой ум и меткость суждения ненавидимого всеми старика, который, как казалось графу, был даже не в состоянии причинить кому-либо зло. При этом его очень интересовала тайна, скрывавшая прошлое хозяина таинственного домика в лесу. Он сознавал превосходство этой сильной, энергичной, высокомерной натуры, которая с высоко поднятой головой принимала незаслуженное унижение.

На угрозы озверевших колонистов Изгнанник отвечал молчаливым презрением. Ни жалобы, ни ропота никогда не срывалось с его уст. Он снисходительно относился к своим невежественным врагам, а если иногда и обращал на них внимание, то только для того, чтобы оказать им услугу, причем ни один из них никогда не знал имени благодетеля.

Граф де Виллье совершенно справедливо говорил себе:

«Этот странный человек не всегда жил в лесу и видел лучшие дни. Не может быть, чтобы он с детства вел жизнь лесного бродяги…» В нем слишком часто сказывалось аристократическое происхождение. Его манеры невольно выдавали в нем знатного господина. В Европе или в Америке, но он должен был некогда играть видную роль и занимать высокий пост. Эти мысли до такой степени овладели умом капитана, что он стал считать их несомненными.

Все это еще больше подстрекало любопытство молодого человека, и он не раз делал попытки осторожно проникнуть в тайну, окутывавшую прошлые годы отца молодой канадки. Но все его усилия вызвать отца Анжелы на откровенность не привели ровно ни к чему. Старик, всегда так оригинально и интересно рассуждавший о всевозможных вещах, не касавшихся его прошлого, отлично умел свернуть разговор на другое, когда молодой человек затрагивал вопросы, на которые он не хотел отвечать.

Это, в конце концов, могло вывести из себя даже святого. Поэтому-то и возлюбленный Анжелы страшно злился за то, что ему не удалось ни на волос продвинуться вперед в разрешении интересующих его вопросов. Загадка так и осталась для него неразъясненной.

После целого месяца неустанных расспросов, производившихся самым дипломатическим путем, он так же мало знал о настоящем имени и прошлом своего хозяина, как и в первый день встречи.

В одно прекрасное утро граф де Виллье пришел в хижину раньше обыкновенного. Он явился с охоты в лесу. Граф принес великолепного тетерева. Изгнанник, занятый чисткой своего ружья, принял птицу с благодарностью.

— Вот это избавит меня от труда заботиться о завтраке, — добавил он. — Анжела, поди приготовь дичь, — надеюсь, что вы не откажетесь попробовать ее. Вы ведь, наверное, тоже не успели сегодня позавтракать?

— Завтракал я сегодня, Анжела? — спросил шутливо молодой человек.

— Вам, наверное, и не пришло в голову подумать об этом, — отвечала молодая девушка в том же тоне.

— Святая истина.

— Итак, вы принимаете мое предложение?

— От всего сердца и с величайшим аппетитом.

— Потерпите немного: самое большее через полчаса мы сядем за стол. Не правда ли, дочка?

— Да, отец, — отвечала Анжела, принимаясь в то же время за исполнение своих обязанностей хорошей хозяйки.

— Не позволите ли вы мне помочь вам? — сказал офицер, подходя к дочери Изгнанника, начавшей уже ощипывать тетерева.

Она засмеялась и убежала.

— Сознайтесь, что вы вполне заслужили этот презрительный ответ, — сказал отец.

— Каков отец, такова и дочка, — возразил тонко граф де Виллье.

Старик сделал вид, что не понял насмешки молодого человека.

— Что новенького в форте? — спросил он.

— Ничего, насколько мне известно.

— Как! Вы не получали никаких известий?

— Никаких.

— Странно, — заметил охотник с некоторым ударением, удивившим офицера.

— Почему?

— Да… так.

— Вы почему-то не хотите сказать мне? У старика одну минуту на самом деле был смущенный вид, но он возразил с живостью.

— Вовсе нет. Мой вопрос сильно удивил вас, но в колонии все идет плохо… и невольно держишься всегда настороже.

— Это отчасти справедливо, но зло в небольших размерах существует везде и бороться с ним очень трудно. Отец Анжелы молча печально покачал головою.

— Сколько времени живете вы в форте Дюкэне, капитан?

— Больше двух месяцев.

— Перед этим вы провели несколько месяцев в Квебеке?

— Да.

— И вы ничего не знаете о том, что здесь происходит?

— Очень мало, и я был бы очень рад пополнить скудный запас моих сведений. Сказать вам правду, все, что я вижу здесь, мне представляется в очень печальном свете.

— Да, это правда, — отвечал старый охотник с горечью, — а между тем, это самая богатейшая страна Новой Франции. Из нее можно было бы сделать великолепную колонию.

— А кто виноват, что она находится в таком плачевном состоянии?

— Все мы понемножку, — отвечал сухо старик.

— Я не понимаю вас.

— Так и должно быть; но я в нескольких словах расскажу вам всю суть дела. Кроме того, вам нелишне все это знать еще и потому, что вам предстоит провести довольно продолжительное время в этой стране.

— Я буду вам очень благодарен, если вы хоть немного откроете мне глаза. Вы все это должны знать гораздо лучше, чем кто-либо другой, благодаря тому, что, наверное, уже многие годы живете в колонии.

Двусмысленная улыбка скользнула по губам старика при этом прямом вопросе.

— О! — продолжал он равнодушно, — первый встречный мог бы рассказать вам ровно столько же, сколько и я… ну, да не в том дело, выслушайте меня, прошу вас.

Капитан с гораздо большим удовольствием предпочел бы разговаривать с молодой девушкой, которая вошла в эту минуту в комнату и принялась накрывать на стол. Но Изгнанник затронул слишком серьезный и интересный для него вопрос и он не только покорно, но даже с величайшим вниманием стал слушать объяснение своего более опытного собеседника.

— Вы затронули очень серьезный вопрос, граф, и такой несчастный, как я, человек, исключенный, так сказать, из общества, не имеет, собственно говоря, права рассуждать об этом, — отвечал он печально. — Но тем не менее я постараюсь исполнить ваше желание. Прежде всего я должен сказать вам, что в Канаде, во всех слоях, составляющих ее население, вы найдете ту же развращенность нравов, ту же жадность и ту же порочность…

— Что такое? Да неужели же все это процветает даже и в этой несчастной стране?

— Милостивый государь, мы идем по скользкому пути и стремимся к упадку, все это, к несчастью, слишком очевидно. Поверьте мне, не пройдет и десяти лет, как эта богатейшая колония, названная Новой Францией, за которую мы пролили столько драгоценной французской крови, не будет принадлежать нам и вся целиком перейдет в руки англичан.

— Наши враги, правда, могущественны; они уже давно льстятся на наши владения и с упрямством, свойственным их нации, неутомимо продолжают вытеснять нас отсюда, но…

— Да, англичане упрямы. Их не останавливает неудавшаяся попытка, и они возобновляют ее при первой возможности; но если бы нам приходилось сражаться только с одними ими, им никогда не удалось бы победить нас. Наши самые опасные враги здесь — посреди нас.

— Я вас не понимаю! Что вы хотите этим сказать?

— Прежде всего: кто едет к нам сюда в качестве колонистов? Развращенные мужчины и легкого поведения женщины — по большей части. Во главе управления колонией стоят люди, разорившиеся в Европе благодаря невоздержанной жизни и явившиеся сюда для поправления своего состояния, как они выражаются сами, и для достижения этого результата они пользуются всевозможными средствами: они берут деньги от кого попало, нисколько не заботясь о способе их добывания, — они приносят все в жертву своей алчности.

— Картина, нарисованная вами, так печальна, что я… право, мне кажется, что вы немного сгустили краски. Изгнанник в ответ разразился хохотом.

— Здесь есть и честные люди, — сказал он затем, — но всех их можно счесть по пальцам. Маркиз Дюкэн де Мэнневилль — аристократ старинного рода, чрезвычайно развитой, пользующийся уважением во всех слоях общества и искренне желающий делать добро. А что он сделал со времени своего приезда? Ровно ничего.

— Как! Ничего?

— Ничего, повторяю вам еще раз: все его реформы не принесли никакой существенной пользы. Он, впрочем, и не мог поступить иначе, — вскоре вы и сами убедитесь в этом. Для того, чтобы добиться настоящего результата, прежде всего нужно бы арестовать всю администрацию колонии, предать суду и повесить. Губернатор не имеет ни власти, ни желания сделать это, потому что он, несмотря на свое высокое положение, находится в руках этих администраторов, имеющих могущественных покровителей в Версале, и умно составленный донос не только лишил бы его места губернатора, но разбил бы еще и его карьеру и навсегда уничтожил бы его кредит при дворе.

Лицо капитана нахмурилось.

— Скажите пожалуйста, каким это образом вы, проведя всю свою жизнь в лесах, так хорошо знаете то, о чем я до сих пор не имел ни малейшего понятия?

— А! — возразил на это Изгнанник, и в голосе его слышалась ирония, — это потому, что мы, жители лесов, интересуемся этим гораздо больше вас. Мы живем, так сказать, между молотом и наковальней: нас грабят со всех сторон под самыми пустыми предлогами то одни, то другие, и при этом мы не смеем ни на кого жаловаться.

— Вы так хорошо знаете все это, что мне остается только слушать и я прошу вас продолжать. Вы откроете мне глаза и этим окажете мне истинное благодеяние, и, может быть, благодаря тому влиянию, которым я пользуюсь у губернатора, мне удастся раскрыть ему глаза и принести известную пользу колонистам.

Старик с горькою улыбкой покачал головою.

— Слишком поздно, милостивый государь, — пробормотал он. — Зло пустило слишком глубокие корни для того, чтобы можно было найти целительное средство; но раз вы желаете узнать все, я буду продолжать.

— Благодарю вас за эту любезность.

— Зло, о котором я вам говорил, существует уже давно. Оно началось при самом основании колонии. Вот как это произошло. Когда первые французы поселились в этой стране, они нашли ее девственной в полном смысле слова. Здесь обитали только охотничьи индейские племена, правда, воинственные и больше всего на свете любящие свободу, но с ними сравнительно очень скоро удалось прийти к соглашению. Колонисты заключили союзы, которые обеспечивали спокойствие новому населению. Администрации по справедливости следовало бы предоставить каждому колонисту свободу выбирать самому для себя место жительства и селиться там, где ему больше нравится; благодаря Богу, земли в то время было вдоволь. Но, вместо этого, начальство почему-то потребовало, чтобы все селились в одном месте. Одним словом, основали город. Затем точно так же основали второй городок, за ним третий и т. д. Словом, в новой колонии жители прежде всего обратились в горожан-ремесленников, которые буквально умирали с голоду, потому что не было сельского населения, не было фермеров-землепашцев. Но это было еще не все. Правительство разделило Новую Францию, еще необработанную и почти пустынную, на герцогства, графства и поместья и великодушно наделило ими толпу придворных, которым и в голову никогда не приходило переезжать через океан и которые посылали сюда управляющих с поручением блюсти их интересы. А эти управляющие — голь, без копейки денег — заботились только об одном: разбогатеть во что бы то ни стало. Результатом таких забот оказалось, что бедность только еще больше увеличилась и, несмотря на все усилия и самопожертвования некоторых отдельных личностей, она дошла, наконец, и притом в весьма короткий промежуток, до того состояния, в каком находится и теперь.

— Но что же нужно сделать для того, чтобы исправить причиненное зло? — спросил капитан, на которого, видимо, произвела сильное впечатление мрачная картина, нарисованная рассказчиком.

— Повторяю вам, теперь слишком поздно, граф… Впрочем, может быть, еще и удалось бы сделать что-нибудь, но для этого нужно действовать решительно.

— То есть?

— Прежде всего освободить колонии от этих пиявок — управляющих, сделать землю свободной и, отняв пожалованные поместья, предоставить каждому свободно эксплуатировать занятый им участок.

— Гм! — сказал молодой человек, — это слишком сильное средство.

— В этом случае мы последовали бы только примеру наших соседей англичан. Кроме того, нужно очистить страну от являющейся из Европы толпы негодяев, которые не в состоянии научить ничему доброму колонистов, а могут только привить им свои пороки.

— Но, вы требуете гораздо больше, чем реформы, сударь; вы требуете целого переворота.

— Я это знаю, капитан, и потому я уже и решил давно, что это невозможно.

— Но, мне кажется, что не все присланные сюда колонисты такие испорченные люди, какими вы их считаете. Вы забываете, что, после заключения первого мира с ирокезами, офицерам кариньянского полка, — а все они народ, без сомнения, честный и храбрый, — предложено было, если желают, выйти в отставку, с условием поселиться в колонии.

Облако грусти прошло по внезапно побледневшему лицу Изгнанника.

— Да, это правда, капитан, — отвечал он взволнованным голосом, — многим из них были отведены даже целые поместья, а так как большинство из них были дворяне, то в настоящее время в одной только Новой Франции гораздо больше дворянских семей, чем во всех остальных колониях вместе взятых.

— А вы не знаете, где теперь эти офицеры и солдаты?

— Они рассеялись, — проговорил старик удушливым голосом, — и поселились на всем протяжении территории. Многие из них углубились в девственные леса, где они занялись расчисткой земли под пашню. Женились на индианках, сделались охотниками и, мало-помалу, слились с туземцами. Потомки этих переселенцев получили прозвище «горелых деревьев» за очень темный цвет кожи, происшедший вследствие скрещения белых с индейцами.

— Может быть, и вы — один из потомков этих «горелых деревьев», сударь?

— Кто знает? — отвечал тот с принужденной улыбкой.

— Одна мысль, одно воспоминание мучило меня постоянно, — прошептал молодой человек.

— Какое воспоминание?

— Один из наших родственников служил в кариньянском полку.

— Ax! — вскричал старик, вскакивая так быстро, как будто пуля попала ему в сердце. — А вот и завтрак готов, — отрывисто прибавил он, поворачивая голову.

— Вы, наверное, тоже будете завтракать с нами? — спросил граф де Виллье, сильно удивленный этим странным изменением в голосе и в манерах своего хозяина.

— Нет, господин граф, — это невозможно. Офицер хотел было настаивать, но взгляд Анжелы замкнул ему уста.

— Вы извините меня, — продолжал отец, — меня заставляет вас покинуть одно непредвиденное дело… У меня назначено свидание, на которое я не могу не явиться… Это путешественники, которым я обещал быть проводником.

— Не церемоньтесь, пожалуйста, любезный хозяин, — сказал капитан, от внимания которого не ускользнуло, что старый охотник просто искал предлога уйти из дому.

— Благодарю вас, капитан. Я вас оставлю с моею дочерью. Она постарается сделать для вас незаметным мое отсутствие, — прибавил он, улыбаясь.

— Я постараюсь, отец, — сказала она просто.

— Капитан, — продолжал Изгнанник, пожимая ему руку, — помните, что я предан вам душой и телом.

— Я верю этому.

— Если когда-нибудь вы будете нуждаться в моей помощи, рассчитывайте на меня.

— Я вполне верю вам.

Старик поцеловал дочь и направился к двери. Он уже готов был перешагнуть порог, но раздумал и медленно повернул назад.

— Господин граф, вы давно не получали известия о вашем брате? — спросил он.

— Да. Но почему вы предлагаете мне подобный вопрос, сударь?

— Вы давно не видели его? — продолжал старик, не обращая внимания на вопрос капитана.

— Я не видел еще брата с самого прибытия моего в Америку, — сказал граф. — Когда я покинул Квебек, я думал застать его в форте Дюкэне, но утром, в день моего приезда, он выступил из форта по поручению губернатора, при котором он состоял в качестве адъютанта.

— Ему дано было поручение к англичанам?

— Да! Бедный брат! Как он должен жалеть, что не мог отложить своего выступления хотя бы на несколько часов, чтобы увидеться со мною.

— А с тех пор?

— Я с нетерпением ожидаю его возвращения.

— В наших лесах лучше иметь дело с краснокожими и даже дикими зверями, чем с англичанами, — проговорил Изгнанник с горечью.

— Что хотите вы этим сказать?

— Побольше мужества, господин де Виллье, побольше мужества! — отвечал Изгнанник глухим голосом. Затем, повернувшись спиной к молодому человеку, удивленному этими загадочными словами, он быстро вышел из дому.