Форт Дюкэн

Глава XVII. ДВЕ ОЧАРОВАТЕЛЬНЫЕ ЕХИДНЫ

После недолгого молчания Леона снова продолжала свой рассказ.

— Ты не можешь себе представить, дорогая Камилла, безумный ужас, охвативший меня при виде этих людей, вынырнувших из темноты, как ужасные призраки. Красноватый свет факелов придавал им кровавый оттенок. Свирепое выражение лиц, сверкающие лезвия шпаг, мрачное молчание, последовавшее вслед за высокомерным ответом барона де Гриньи, — все это пронеслось вихрем в моем мозгу, и я в невыразимом ужасе, полумертвая, опустилась на траву под деревом. Рыдания душили меня. Господь сжалился надо мной. Он послал мне слезы. Я плакала. Я чувствовала себя спасенной. Мое положение было ужасно. Посреди смертельной опасности, носившейся над головами этих гордых, надменных людей, я чувствовала, как всеобщее презрение тяготело надо мною. У меня хватило мужества и силы отказаться от предложения Армана; но разве я поступила хорошо, согласившись на свидание и явившись на него? Они не считали это жертвой с моей стороны.

Ни отец, ни брат не удостоились бросить мне ни одного сострадательного взгляда. Поступок барона де Гриньи поразил их. Но удивление их продолжалось недолго. Взглянув друг на друга, отец и сын медленно подошли к противнику. Л тот, высоко подняв голову, с блестящими глазами, с презрительной улыбкой и скрестив руки на груди, с невыразимым презрением смотрел на них. Подойдя к нему на расстояние шпаги, герцог де Борегар и его сын остановились. Наступила страшная минута. Мой отец первый нарушил молчание.

— Милостивый государь, — сказал он холодно, — вы проникли сюда, как вор. На своей земле я полноправный судья, и никто не может помешать мне наказать вас так, как вы этого заслуживаете.

Вместо всякого ответа барон де Гриньи пожал плечами.

— Но, — продолжал в том же тоне герцог, — добродетель и высокая нравственность мадемуазель де Борегар защитили ее от ваших постыдных посягательств и гнусных преследований настолько, что моя помощь была ей не нужна.

Арман молча посмотрел на меня. Я никогда не забуду этого взгляда.

Затем мой отец прибавил:

— Ни ее, ни вашей чести не нанесено никакого оскорбления. Мне не за что мстить вам, милостивый государь.

Мой брат сделал движение, которое отец остановил, окончив свою речь так:

— Тем не менее, вы не выйдете от меня, не выслушав моего мнения относительно вашего поведения. Вы вели себя не так, как подобает джентльмену, вы покрыли позором имя, завещанное вам предками. Мой сын назвал вас трусом и подлецом, а я прибавлю от себя, что вы поступили, как лакей. Теперь, — сказал герцог, поворачиваясь к своей свите, — нам тут нечего делать, а этот господин пусть уходит отсюда!

При таком кровном оскорблении барон с поднятыми кулаками бросился на моего отца, стоявшего неподвижно и с презрительной улыбкой на устах.

Но мой брат, как молния, бросился между ними и оттолкнул Армана.

— Назад, милостивый государь! — крикнул он, — вы ошиблись, вы должны броситься на меня!

И он перчаткой ударил барона по лицу.

Крик отчаяния вырвался у меня из груди. Арман остановился.

Это последнее оскорбление вместо того, чтобы окончательно взбесить барона, как того ожидали все свидетели этой ужасной сцены, напротив, вернуло ему обычное хладнокровие. Он отступил назад и поклонился герцогу:

— Я удаляюсь, милостивый государь, — сказал он со спокойствием, в тысячу раз более ужасным, чем его прежний гнев.

— Благодарите моего отца, — крикнул ему иронически маркиз, — без его приказания вы не вышли бы живым отсюда.

— Вы… до свидания, не так ли? — сказал безразличным тоном Арман.

— Когда вам будет угодно… конечно, как можно скорее.

Барон де Гриньи сделал несколько шагов к выходу, но потом, опомнившись, он вдруг прямо направился ко мне.

Его благородное, прекрасное лицо поразило меня мертвенной бледностью, выражение странного презрения и сострадания лежало на его чертах, искаженных от страшных усилий сохранить внешнее спокойствие.

— Прощайте, Леона! — проговорил он с невыразимой печалью.

Это прощание было так торжественно, что никто не осмелился прервать его.

— Прощайте, Леона! — продолжал он, — я не стану добиваться, какое участие принимали вы в этом ужасном происшествии.

Я в полном отчаянии подняла руки к небу. Он считал меня соучастницей отца и брата!

Арман продолжал:

— Меня прогоняют оскорбленного и обесчещенного в ваших глазах! Я ухожу. Забудьте меня, вам нетрудно будет сделать это, — прибавил он с горечью.

Я упала на колени и с мольбой сложила руки… Я хотела говорить, но силы покинули меня.

— Прощайте! — сказал в последний раз Арман. Затем он удалился медленными шагами, с высоко поднятой головой и ни герцог, ни маркиз ни одним жестом не остановили его. Ворота парка затворились за ним. Все было кончено.

На другой день венчальное платье, венок и букет из флер д'оранжа на столике подле богатой свадебной корзинки напомнили мне безотрадную действительность. Я вышла из своего бесчувственного состояния для того, чтобы только сильнее почувствовать свое глубокое горе.

День прошел. Я видела только своих горничных и не обращала внимания на их притворную лесть, на их банальные утешения. Ввиду такого одиночества я одну минуту надеялась, что мне дадут более продолжительную отсрочку. Сильная лихорадка трясла меня. Мне казалось даже, что эта лихорадка — предвестница новой болезни, а с ней и близкой смерти. Я призывала, ее всеми силами моей души. Увы! Я ошибалась.

Или, лучше сказать, я была далека от того, чтобы подозревать, что события примут такой оборот, что я сама первая попрошу как можно скорее заключить этот ненавистный брак. Под вечер мне доложили, что меня желает видеть мой отец. Он вошел.

Он, казалось, сгибался под тяжестью горя. Я сделала движение встать. Он жестом остановил меня и сел подле.

— Леона, — обратился он ко мне, — вы страдаете и вы обвиняете меня в тиранстве, не так ли?

Я смотрела на него, пораженная, не зная, что отвечать. Он продолжал тихо:

— Да, вас удивляет, что я говорю с вами так после вчерашнего происшествия. Увы! Мое бедное дитя, — на меня нельзя сердиться за это. Я не палач ваш, но такая же, как и вы, жертва ужасных стечений обстоятельств.

— Герцог! — прошептала я слабо.

— Бог свидетель, что я люблю вас, — продолжал он грустно.

— Вы любите меня, и вы хотите несчастия всей моей жизни! — не могла я удержаться, чтобы не сказать ему, с трудом, сдерживая рыдания.

— Да, я люблю вас, и вот неопровержимое доказательство этого. Этот брак, Леона, который приводит вас в такое отчаяние, был выгоден для нас. Я решил устроить его, а чтобы заставить вас согласиться на него, я надел на себя маску суровости и строгости, которая тяготит и жжет мне лицо. Я чувствую, что не в силах выдержать этой роли до завтра, т. е. до вашей свадьбы.

Я упала с облаков.

Отец продолжал с прежнею кротостью:

— Вы молоды, счастливое будущее открыто перед вами: я — старик, который скоро сойдет в могилу, я не признаю за собою права осуждать вас на тоскливую, горькую жизнь. Вы свободны, дочь моя!

— Свободна!

— Да, этот брак, который вам так ненавистен, никогда не совершится; сегодня же вечером я откажу маркизу от своего и вашего имени.

— Возможно ли это? — спросила я, замирая от восторга.

— Осушите ваши слезы, Леона, вы не выйдете замуж за маркиза де Буа-Траси.

— О, отец! отец! — могла только проговорить я, пряча голову у него на груди, — вы вторично даете мне жизнь.

На одну минуту герцог прижал меня к своей груди, затем, грустно улыбаясь, поцеловал меня в лоб и снова посадил на кушетку, с которой я встала.

— А теперь, после того как вы успокоились, дочь моя.

— О, мой добрый отец!

— Я хочу оправдать себя в ваших глазах и доказать вам, что как бы жестоко и сурово ни было мое поведение относительно вас, оно, во всяком случае, вызвано было только исключительными обстоятельствами.

— Верю, отец, вам не нужно защищаться.

— Нет, — продолжал он настойчиво, — я хочу, чтобы вы выслушали меня, Леона, я заставил вас страдать.

— Вы добры и великодушны, отец.

— Выслушайте же меня, дорогая Леона; повторяю вам еще раз, вы должны знать все, но я буду краток и не стану утомлять вас своим рассказом.

— Отец, я не могу согласиться, чтобы вы… Но он перебил меня повелительным тоном. Я молча наклонила голову.

— Я не только питал глубокую, сильную привязанность к вашей матери, но я безгранично любил ее. Когда она умерла, мне казалось, что у меня вырвали сердце. Я чуть не умер с горя. Но у меня был сын, и я решил жить для него. Что же касается вас, мое бедное дитя, невинной причины смерти вашей матери, то у меня не хватило мужества оставить вас у себя:

ваш вид напоминал бы мне о моей утрате и растравлял бы незажившую рану.

— Я знала это, — прошептала я.

Мой отец вздохнул, вытер слезы и затем снова продолжал:

«К несчастью, сын был очень молод для того, чтобы заполнить пустоту, образовавшуюся в моем сердце и, чтобы забыться, я стал на стороне искать развлечений. Увы! Что могу я сказать вам, бедное дитя? Рок тяготел надо мной; после смерти вашей матери несчастье навсегда поселилось в моем доме. Три месяца тому назад я окончательно убедился, что открывшаяся под моими ногами пропасть готова поглотить меня.

Одним словом, я узнал, что я совершенно разорен и вместе с тем лишился даже и своего влияния. Будущее сына, честь имени — все погибло в этом ударе судьбы! В это самое время маркиз де Буа-Траси приехал ко мне. Я не хотел принимать его, но он почти силой проник ко мне. Маркиз де Буа-Траси — человек денег, финансист; он на все смотрит с коммерческой точки зрения, и его правило идти прямо к цели. Свиданье наше продолжалось очень недолго, и вот что он мне сказал:

« — Господин герцог, я — единственный ваш кредитор: я скупил все ваши векселя. Ваш долг равняется трем миллионам девятистам семидесяти семи тысячам ливров, то есть почти на миллион двести тысяч больше, чем стоят все ваши земли. Вы разорены».

Я молча опустил голову. К несчастью, все это было совершенно верно.

» — Поэтому, — продолжал он бесстрастно, — я пришел заключить с вами сделку, которая заключается в следующем, господин герцог. Я отдам вам все векселя и, кроме того, прибавлю еще два миллиона, чтобы вы могли как следует устроить свои дела, а взамен этого вы отдадите мне руку вашей дочери;

она слывет очаровательной красавицей. Я слишком недавно получил дворянство, и для меня необходимо породниться с такою семьей, как ваша, которая ведет свое начало со времени крестовых походов. Я даю вам три месяца сроку, чтобы обсудить предложение, которое я имел честь вам сделать. А затем, господин герцог, примите мои самые искренние пожелания. Через три месяца я явлюсь за ответом.»

С этими словами он поклонился мне и вышел, оставив меня в полнейшем оцепенении от удивления и бешенства.

Сначала я негодовал. Ужасные требования этого господина задели мое достоинство, мою честь; моя гордость была возмущена при мысли о твоем браке с таким субъектом. А между тем, я отлично понимал весь ужас моего положения: я всецело нахожусь в руках этого человека, который будет тем более неумолим, что он вел рискованную игру, рассчитывая одним ударом приобрести то положение, достижение которого он поставил целью всей своей жизни. Я стал высчитывать все шансы за и против. Увы! Вывод получился слишком печальный. Мое разорение влекло за собой разорение моего сына, наследника моего имени; благодаря мне нищета и забвение ждет того, кто после меня должен будет поддерживать незапятнанное славное имя нашего рода.

Если бы я был один, Леона, я не задумался бы и самым решительным образом отверг бы это бесчестное предложение. Я долго боролся сам с собой и, наконец, был побежден.

Я понял, что славное имя, завещанное мне предками, это — залог, который я должен передать моему сыну, и я согласился. Мое оправдание, если только меня можно извинить, состоит только в том, что я не знал тебя, Леона. Я не хотел видеть тебя, Леона, ты была для меня чужая, даже больше, почти враг, потому что я не мог простить тебе смерти твоей матери.

— А теперь? — спросила я, дрожа от боязни и волнения.

— Теперь, ты, дочь моя, Леона, дорогая моя дочь! Я снова стал таким, как и в то время, когда сердце мое билось для твоей матери. Что значит для тебя разорение? Ты будешь счастлива: Господь вознаградит меня за эту жертву; твоя мать благословит меня за мой поступок!

— О, отец! Ваша доброта приводит меня в отчаяние.

— И кроме того, — прибавил он с поддельной веселостью, — что может произойти особенного, если даже мы и разоримся? Филипп сумеет добыть себе состояние и, может быть, даже на более прочных основаниях. Разве он не потомок Ранульфа — Кровавой Руки, которого так любил Хлодвиг? Не будем говорить больше об этом. Что сделано, то сделано; будь счастлива, Леона, вот в чем заключается в настоящую минуту все мое желание. Поцелуй меня, и спокойной ночи, милая девочка. Я утомил тебя своим разговором. Засни с мыслью о любящем тебя отце!

Он встал, поцеловал меня и сделал несколько шагов к двери.

Я не могу сказать тебе, дорогая Камилла, до какой степени я была взволнована. Простой и правдивый рассказ моего отца о своем ужасном положении — рассказ, тем более дорого стоивший ему, что он должен был разбить все свои надежды; безропотность, с какой он принял не только упадок рода, но и разорение своего возлюбленного сына, — все это глубоко тронуло меня. Мне стыдно стало за мой эгоизм, я не считала себя вправе брать на себя ответственность за такое несчастье; я не знаю, что руководило мной, но только я встала и, обняв отца за шею, сказала ему шепотом, едва удерживая слезы:

— Отец! Завтра я выйду замуж за маркиза де Буа-Траси.

— Нет! — вскричал отец, быстро оборачиваясь, — к чему ты это говоришь, Леона?

— Я говорю, отец, — продолжала я более твердым голосом, и моя энергия возрастала по мере того, как крепло мое решение, — я говорю, что я готова выйти замуж за маркиза де Буа-Траси!

— Дочь моя, берегись, — проговорил отец, видимо, с трудом держась на ногах, — не забывай, что я вернул тебе свободу.

— Да, отец! И я теперь совершенно свободно заявляю вам, что желаю сама совершения этого брака!

Отец с минуту смотрел на меня нежным взглядом.

— О! — проговорил он, задыхаясь от волнения, — зачем я узнал тебя так поздно? Благодарю, благодарю тебя, дитя мое!

Он повернулся и вышел.

Я упала на кушетку, в полном отчаянии, гордясь, в то же время, принесенной жертвой.

На другой день в капелле замка Борегар произошло венчание. Я хотела, чтобы свадьба была пышно отпразднована. В глазах посторонних я была счастливой невестой, а в сердце у меня была смерть. Под конец церемонии на дворе произошло какое-то движение, смятение. Сначала я не обратила на это внимания. Мой брат должен был присутствовать на свадьбе; между тем, его не было видно, и отсутствие моего брата в такой важный час было крайне удивительно.

Я думала, что это пришел он, и повернулась, чтобы увидеть его и поздороваться с ним. Я не ошиблась, мой брат, действительно, явился в часовню, но раненый, умирающий и на носилках. В этот день рано утром между ним и господином де Гриньи произошла дуэль. Барон двумя ударами шпаги смертельно ранил своего противника в грудь.

Мой брат, не придя в сознание, умер через два часа. Моя жертва была бесполезна! Я была замужем за ненавистным мне человеком, и род Борегаров не мог уже больше восстановиться. В тот же вечер я уехала из замка со своим мужем;

почтовые лошади ожидали нас, мы поехали в Париж.

Я была представлена ко двору. Во время представления случай столкнул меня с бароном; он бросил на меня взгляд холодного презрения и отвернулся. Не прошло и месяца со времени моего пребывания в Версале, как я получила известие о смерти моего отца; отчаяние, а может быть, и угрызения совести убили его.

Итак, я осталась одна на белом свете. Я не могла жаловаться на маркиза де Буа-Траси; он был добр ко мне и исполнял все малейшие мои желания, обходившиеся ему иногда даже очень дорого.

Передо мной заискивали, мне льстили, давали в честь меня празднества; при дворе у меня было много завистников. Всякая другая женщина на моем месте считала бы себя счастливой, я же ходила точно приговоренная к смертной казни.

Я пыталась было объяснить мое положение барону, но он с презрением отказался от всякого объяснения. Я плакала от стыда и гнева.

Наконец, через год мой муж присоединился к моему отцу и брату. Я хотела попытать еще новое и последнее средство. Я написала барону — правда, всего только два слова «Я свободна!» и поручила доставить эту записку одному надежному человеку.

Барон не замедлил ответом; вот он, читай сама.

Маркиза де Буа-Траси достала из-за корсажа смятую и пожелтевшую записку и передала ее своей приятельнице.

«Я слишком презираю вас, чтобы сделать вас своей женой, — читала графиня, — воспоминание о моей чистой любви к вам, которую вы убили, запрещает мне сделать вас своей любовницей. Я сумею воздвигнуть непреодолимое препятствие между нами и уйти от тяжелого для меня преследования».

— О! — проговорила графиня, возвращая записку своей приятельнице, — ты все-таки любишь этого человека еще и до сих пор.

— Нет! — вскричала Леона глухим голосом, — я ненавижу его! Но слушай дальше, я еще не кончила.

Он сдержал свое обещание. На другой день после того как я получила это надменное письмо, он подал в отставку, покончил со всеми своими делами, а неделю спустя покинул Францию и отправился в Канаду.

Ровно через месяц после его отъезда, я поехала вслед за ним и явилась сюда, моя дорогая. Когда я приехала сегодня в Квебек, первой моей мыслью было, конечно, отправиться к тебе, к моему единственному другу.

— Чего же ты хочешь от меня, Леона?

— Я хочу, чтобы ты помогла мне отыскать этого человека и отомстить ему.

— Хорошо, — отвечала графиня, — но сначала ответь мне на один вопрос.

— Спрашивай.

— Ты твердо решилась отомстить этому человеку и наказать его, как он этого заслуживает, без всякого милосердия?

Жесткая улыбка искривила коралловые губки маркизы де Буа-Траси.

— Он нанес мне самое тяжкое оскорбление, какое только можно нанести женщине, — отвечала она сквозь стиснутые зубы. — Я была слаба, поступила гадко, я созналась в этом и смиренно преклонилась перед этим человеком, которого я любила до обожания. Я умоляла его о прощении, но на мои мольбы он ответил мне не только оскорблением, но и презрением. Я дала клятву отомстить за себя и во что бы то ни стало сдержу эту клятву. Я готова всем пожертвовать для исполнения этой цели: моим состоянием, положением при дворе и даже моей репутацией. Ничто не остановит меня. Я покинула Францию, чтобы отправиться вслед за этим человеком, и последую за ним хоть на край света. Я хочу поразить его в самое сердце, лишить его состояния, чести, видеть его униженным у моих ног и со смехом бить его по лицу этим наглым письмом, которое он осмелился написать мне! Вот, что я задумала, дорогая моя. Одобряешь ты меня?

— Но… — заметила графиня, смотря на нее подозрительным взглядом, — почему ты, высадившись в Квебеке, поспешила прямо сюда? Оставим на время нашу дружбу в стороне.

— Почему?.. — отвечала маркиза с выражением неопределенной насмешки, — ты хочешь это знать, Камилла?

— Да!

— Ну! Я буду откровенна с тобой. Я приехала в Канаду, совершенно не зная, к кому обратиться; я думала, что здесь у меня нет ни одной знакомой души — я не знала о твоем пребывании в этой стране. Со времени нашего плавания по реке каждый раз, когда к нам приставала барка, я принималась усердно наводить справки. Вчера твое имя было при мне произнесено одним офицером, случайно явившимся на борт. Я искусно расспросила его. От него я узнала о твоей истории с молодым джентльменом, прибывшим из Франции.

Я тоже раз или два видела этого господина в Версале и даже немного знакома с ним. Мне помнится, его зовут граф Кулон де Виллье. Это очаровательный молодой человек, он пользовался во Франции большим успехом у женщин, которых он любил компрометировать. Тот ли это самый? Он ли это?

— Ты получила верные сведения, — проговорила графиня с искривленным от ярости ртом.

— Мне известна братская дружба, связывающая графа и барона, и у меня тотчас же созрело решение увидеться с тобой и сказать тебе: мы обе получили одинаковое оскорбление, соединим же нашу ненависть; я помогу тебе, а ты мне, и мы отомстим оскорбившим нас негодяям.

— Итак, ты мне предлагаешь оборонительный и наступательный союз! Ты ни перед чем не отступишь?

— Да! Принимаешь ты меня в союзники?

— Принимаю от всего сердца! — вскричала графиня де Малеваль свирепо. — А! Наконец-то будет в моих руках этот человек, которого я найду среди тысячи других, ради которого я не задумалась скомпрометировать себя и который не только позорно бросил меня, но еще и осмелился хвастаться своей победой и отдать меня на всеобщее посмеяние! А я все еще колебалась! Мне казалось, что его поступок нельзя назвать бесчестным! Да, Леона, я твоя союзница!.. Ты хорошо сделала, что явилась ко мне, я не обману твоей надежды! Мы покажем этим двум ловеласам, что значит ненависть женщин, которые раньше любили их!

После этого обе приятельницы бросились в объятия друг друга и принесли свою богохульную клятву в непримиримой мести.

Когда они расстались, чтобы отдохнуть несколько часов, на лице у графини де Малеваль было еще выражение оскорбленной гордости и страшной ярости, а по губам маркизы де Буа-Траси скользила торжествующая улыбка, которая могла быть истолкована совершенно иначе.

Будущее объяснит нам эту улыбку, которой не видела ее приятельница

На другой день дон Паламед имел длинное совещание с обеими дамами Затем он сел на коня и уехал По его веселому лицу, по звону монет в его широких карманах нетрудно было отгадать, что авантюрист покидал дам, вполне удовлетворенный способом ведения ими дел.

В одной из предшествовавших глав мы сообщили, каким образом он пытался исполнить возложенное на него поручение. Но эта первая и, надо заметить, очень смелая попытка потерпела полнейшее фиаско.