Франция

Версаль. Королевские сады

Во всем, что создает народ, отражается его образ мыслей и чувств. Версальский парк напоминает площадь Согласия тем разнообразием в единстве, которым и определяется французский вкус. Но если в Париже упорядоченность восторжествовала над движением большого города, то в Версале[19] — над дикой природой. В этом изумительно красивом месте, где прекраснейший в мире сад увенчан классическим фасадом дворца, во времена короля Людовика XIII[20] не было ничего, кроме лесов, болот и охотничьего домика, куда король с несколькими приближенными приезжал охотиться на зайцев, оленей и лисиц. Кто бы мог подумать, что из маленького карточного домика, как называл его Сен-Симон[21], на этих болотах вырастет огромный дворец, где сможет разместиться весь двор, сияющий величием «королей, женщин и богов»?

Любовь сгладила эти холмы и, словно по волшебству, на их месте возникли купы деревьев, статуи и фонтаны. Ибо молодой король Людовик XIV, в свою очередь, влюбился в Версаль и в 1664 году привез туда шесть сотен гостей на десятидневное представление, получившее имя «Наслаждения Зачарованного острова». Руководили всем Мольер и Люлли[22]. Из Во-ле-Виконта привезли и пересадили тысячи деревьев. Ленотр начертил планы парковых аллей и водных зеркал и прорыл большой центральный канал. Тайной героиней праздника была прелестная, нежная и наивная мадемуазель де Лавальер[23]. Уже тогда Версаль владел всеми способами обольщения. «Здесь все радостно, и снаружи, и внутри. Золото и мрамор соревнуются в красоте и блеске». Успех этих празднеств, вдохновение, навеянное этим садом, наслаждение, которое получал король, противопоставляя сказочный город непокорной природе, укрепили его в намерении превратить Версаль в цитадель своей власти и символ своего величия.

Задача была не из легких. Пришлось корчевать кустарники, осушать болота, доставлять огромное количество воды. Но ветряные мельницы напрасно опустошали колодцы на плоскогорье Сатори[24]. Воды для удовлетворения нужд сонма придворных и тысячи четырехсот фонтанов все равно не хватало. В 1676 году некий неграмотный плотник из Льежа предложил брать воду из Сены. Несмотря на крайнюю скудость технических средств, он перегородил половину реки и стал перекачивать воду от самого Марли с помощью нескольких промежуточных насосных станций. Это стоило очень дорого и вызывало возражения здравомыслящих министров.

Однако работа не пропала даром. Удивительным образом она способствовала расцвету такой науки, как гидравлика. К концу жизни даже Кольбер[25] понял, что этот дворец, который он так часто проклинал, превратился в постоянно действующую выставку искусства и технических достижений королевства. А если принять во внимание завоеванный авторитет, Версаль обошелся Франции не так дорого, как это могло бы показаться.

Дворец построили Мансар[26] и Лебрен[27]; сады создал Ленотр[28]. Сен-Симон, обычно довольно суровый в суждениях, рассыпался в похвалах этому великому художнику; по его словам, Ленотр «прославился тем, что впервые предложил чертежи великолепных садов, ставших украшением Франции… Он стремился лишь помогать природе и добиваться истинной красоты наименьшей ценой». Во времена «Наслаждений Зачарованного острова» Ленотр создал «малый парк». После того как король в несколько приемов приобрел участок земли для «большого парка» площадью в семь тысяч гектаров, его садовник получил полную свободу для обустройства милых его сердцу прямых, как стрела, широких просек, пересеченных боковыми аллеями, окаймленных фонтанами и статуями таким образом, что на каждом перекрестке можно было повернуться в любую сторону, — и взору неизменно открывался приятный и безупречно продуманный вид. Среди этих аллей притаились небольшие рощицы-боскеты, посвященные тому или иному античному божеству. Центром всей композиции стал миф об Аполлоне, то есть миф о самом короле.

Французы гордились этими садами, строгая упорядоченность которых настолько отвечала их духовным устремлениям, что по всему миру распространилось понятие «французский сад». По их мнению, эти сады превосходили даже пользовавшиеся заслуженной славой итальянские сады Тиволи и Виллы д’Эсте. «Достаточно одного Версаля, — с гордостью писал некий путешественник, — чтобы навсегда сохранить за Францией славу, которой она пользуется заслуженно, превосходя все остальные королевства в науке строительства и в искусстве садоводства… Любознательные и мудрые Народы Земли, мы приглашаем вас посетить этот восхитительный королевский дом. Там вы увидите старую и новую Францию; там вы увидите все самое прекрасное и удивительное, что когда-либо существовало в мире». Эти слова были написаны еще до завершения строительства дворца, и выраженное в них восхищение относится в основном к садам.

Впрочем, сады постоянно переделывались в соответствии с приказаниями, которые отдавал король во время прогулок. Так, однажды был разрушен грот Фетиды, а его мраморные статуи перенесли в боскет Славы. Коней Солнца поставили на роскошные пьедесталы по обе стороны от Аполлона, спасенного нимфами. Однако оказалось, что статуя Славы не позволяет увидеть эту группу во всей красе. Как вспоминал Данжо^{1}, однажды король, «гуляя у своих фонтанов», приказал убрать фонтан Славы, желая придать этому месту еще больше великолепия. Таким образом, Версаль создавали и переделывали вновь и вновь.

Времена менялись, с ними менялась и мода. При Людовике XIV французы поклонялись величию. С Людовиком XV они пришли к красоте, с Людовиком XVI — к простоте. В Трианоне Мария-Антуанетта[29] пожелала черпать вдохновение одновременно в идеях Руссо, англичан и китайцев. И если Версаль был символом величия, Трианон стал символом чувствительности. Революция набросила на Версаль, как и на Трианон, покров тишины. Лишь пение птиц оживляло купы деревьев, среди которых еще недавно разносились отзвуки шумных празднеств. Мраморные лестницы покрылись мхом. Так продолжалось полвека. Сегодня великие тени, смешавшись с толпой почтенных граждан, снова бродят среди бассейнов и мраморных статуй.