Французские гастроли

Глава 4 Здравствуй Париж!

Мой поезд прибывает на вокзал в шесть тридцать и Париж встречает меня утренней прохладой. В посольстве в такую рань делать нечего, да и расположено оно от вокзала недалеко. До бывшего особняка д ́Эстре что на улице Гренель от вокзала не более пяти километров, доводилось там бывать ещё в своём прошлом. У меня с собой небольшой саквояж и руки он мне не оттягивает. Решаю пройтись пешком и насладиться красотами Парижа.

Под неодобрительными взглядами парижских привокзальных таксистов неспешным шагом отправляюсь в это короткое путешествие и не прогадываю. Для начала июля в столице Франции погода стоит просто великолепная. На небе ни облачка, ярко светит солнце, но пока не жарко. Лёгкий ветерок приносит от реки прохладу и свежесть, а не выхлопную вонь автомобилей, заполонивших улицы Парижа в моё время. Но и сейчас на улицах автомобилей уже хватает, это всё-таки не Одесса.

Полюбовался на Сену и её окрестности с моста Руаяль. Ширина знаменитой реки в этом месте не достигает и сотни метров. Берега закрыты каменной набережной и утопают в зелени, виды с моста просто шикарные. Вода довольно чистая хотя прозрачной её не назовёшь и по ней несёт всякий мелкий мусор, бытовые отбросы и даже замечаю проплывающий труп собаки. Так что «любуюсь пейзажами» недолго после чего топаю дальше. Несмотря на раннее утро на улицах города полно парижан, в основном это покупатели мясных и продуктовых лавок, но лоточники-зеленщики и разносчики молока тоже пользуются спросом.

Инфляция инфляцией, но кушать-то хочется всем, вот и торопятся обыватели у кого есть франки побыстрее обменять их на что-нибудь более съедобное. На улицах стоит умопомрачительный и невообразимый запах из смеси копчёного мяса, колбас, жареной рыбы, свежевыпеченного хлеба и булочек. К толпам покупателей вскоре примешиваются и спешащие на работу горожане. Не все из них сегодня могли позволить себе полноценный завтрак, но кого это волнует?

Не выдерживаю искушения и пройдя чуть больше половины пути заворачиваю в только что открытое кафе на пересечении улицы Rue du Bac и Rue de Lille. Если по-русски, то перекрёсток улицы Лилий с улицей Паромной, такое вот «несочетаемое» сочетание. Подкупило название кафешки «COCORICO!» с нарисованным петухом на вывеске. Отчего-то решил, что это аналог KFC, но ошибся. Петух символ Франции и к жареному цыплёнку из Кентукки никакого отношения не имеет, да и в меню не только жареные куриные окорочка и крылышки. Хочу присесть за столиком под шезлонгом прямо на тротуаре, но официант отчего-то настойчиво приглашает внутрь заведения.

И только когда вхожу, он объясняет:

— Под шезлонгом лучше пить кофе, иначе эти попрошайки не дадут Мсье насладиться завтраком. — он кивает на окно, к которому снаружи прилипло несколько любопытных детских рожиц. Мне даже как-то не по себе становится от того голодного взгляда с каким они смотрят внутрь на столики ранних посетителей. Но вскоре они пропадают, официант выходит на улицу и разгоняет их чтоб они не смущали посетителей кафе и не портили тем аппетита.

Плотно завтракаю имея в виду, что день сегодня мне предстоит суматошный и нелёгкий, а когда и где доведётся пообедать вообще не имею представления. Глядя на голодные детские мордашки, вновь прилипшие к окну, прошу официанта собрать мне большой бумажный пакет с обжаренными куриными крылышками и положить туда побольше хлеба. Официант неодобрительно качает головой, но моё распоряжение выполняет.

— Мсье, Вы всё равно не сможете накормить всех голодных парижан, у Вас на это просто не хватит средств. На это нет средств даже у моего правительства! — в голосе официанта слышна горечь.

— Но накормить несколько голодных детских ртов у меня сегодня получится. — беру пакет и выхожу с ним на улицу. Этим «Гаврошам» навскидку не больше шести-семи лет. Стайка оборванцев в восемь-десять человек зачаровано смотрит на большой бумажный пакет, на котором проступили жирные пятна, и они даже не сразу понимают зачем я их подзываю. Наконец один из мальчишек осторожно приближается, в любую секунду готовясь броситься наутёк.

— Держи! Только поделись с товарищами по-честному. — протягиваю ему пакет и вижу в глазах ребёнка недоверие, смешанное со страхом и надеждой на чудо. — Бери-бери, это вам. Считайте, что Санта-Клаус свой подарок подарил на полгода раньше! — наконец мальчишка решается, осторожно берёт у меня из рук пакет и прижимая неожиданное и тяжёлое сокровище к животу начинает неуклюже пятиться.

А затем разворачивается и вовсе срывается на бег, словно боясь, что я передумаю и отберу назад свой подарок. За ним с громким топотом уносится вся компания ребятишек. Рядом раздаётся печальный вздох официанта. — Вот из-за такой доброты некоторых наших посетителей они и околачиваются с утра пораньше возле кафешек. Им нечасто перепадает такой подарок, но малыши всегда на него надеются.

За спиной слышится тихий всхлип, обернувшись мы замечаем совсем мелкую и чумазую девчушку.

— Люси! А ты почему не побежала вместе с остальными? Ты что, не хочешь кушать? — в голосе официанта слышится удивление.

— Очень хочу! Но я подвернула ножку и мне мальчишек не догнать. Они сейчас побежали под мост, а пока я туда дойду, уже и косточек не останется! — из глаз замолчавшей малютки катятся крупные слёзы оставляя светлые дорожки на припорошённых пылью щеках. У меня сжимается сердце.

— Гарсон, соберите ещё один пакет для девочки! — на этот раз официант не перечит и согласно кивает. Склонившись к уху ребёнка, он что-то шепчет и та, радостно улыбаясь ковыляет к углу здания.

— Что Вы ей сказали?

— Чтоб шла к чёрному входу, тут ей не следует находиться. — мы опять заходим в кафе, и официант собирает небольшой пакет. Там в основном жареная рыба, курица и немного хлеба. Скромный размер пакета официант объясняет тем, что девчонка всё равно за один присест слопает всё до последней крошки и, если положить слишком много, ей станет плохо. Попутно рассказывает незамысловатую историю девочки.

— Люси дочь местной проститутки Инессы, та родила её совсем юной, самой ещё и четырнадцати лет не было. Она молодая симпатичная и пока пользуется спросом, но недолго уж осталось, век проституток вообще короток, или убьют или сопьётся. Говорят, что и травку уже курить начала и кокаин пробовала, так что недолго дочке осталось на воле гулять. Ещё лет пять-шесть и Люси мамочку заменит, та сама выведет дочь на панель, как это когда-то сделала её мать.

— Да Вы что? Ей же лет пять, не больше! Какой может быть интерес к ребёнку, у которого ещё нет ничего, что может заинтересовать мужчину? Это же просто немыслимо…

— Мсье ещё слишком молод и видимо не догадывается, что некоторые мужчины специально ищут таких вот совсем юных девочек и платят за них очень хорошие деньги. Даже больше, чем за опытную проститутку и чем девочка моложе, тем дороже она стоит. Всем как-то надо зарабатывать на жизнь, девушкам в этом плане проще, хотя я бы не позавидовал их жизни. Что в борделе — что на панели, всё равно пожизненная кабала или от содержательницы, или от сутенёра. Одна радость, что имеется крыша над головой да есть что покушать.

Я вышел из кафе и двинулся в сторону посольства. Моё хорошее настроение стремительно рухнуло вниз и всё очарование Парижа развеялось как мираж. Словно вновь увидел тот безобразно раздутый труп собаки, что проплыл под мостом пока я на нём стоял и любовался окрестностями. В Советском Союзе и сейчас и в будущем всегда была, есть и будет процветать проституция. В Одессе даже был знаком с некоторыми девицами «с облегчённой социальной ответственностью», только дел с ними не имел никаких.

Одесса — «большая деревня», а проститутки болтливы и на язык не сдержаны. Слухи о том, что я «пошёл по рукам» быстро бы докатились до ушей моей мамы, слишком уж хорошо известна в Одессе моя личность, а чем бы мне это грозило, даже представить себе боюсь. Но если в Союзе содержание борделей уголовно наказуемо, а продажная любовь — это скорее уродливое явление и исключение из норм морали, так как найти работу для девушки даже сейчас не представляет особого труда, то в послевоенной Европе это унылая обыденность если не правило. Великая Война унесла много мужчин и осиротила многих женщин.

У кого-то она забрала мужа у кого-то жениха, но женщины всегда остаются женщинами в каком бы мире и в какое бы время они ни жили. Они всегда надеются на лучшее и хотят любви, и ласки. Но работу для слабого пола в послевоенной Европе найти очень непросто, вот они и совместили «приятное с полезным». Сместив акценты с семейных ценностей на свободные отношения, а любовь романтическую разменяв на продажную, сделав её источником дохода. Но не мне читать морали этим женщинам, тем более что умом понимаю безвыходность их положения, только вот сердцем принять его не могу. К зданию посольства я подхожу в самом мрачном расположении духа.

Советское полномочное представительство находится в фешенебельном и аристократичном районе Парижа и располагается в старинном здании бывшего особняка герцогини д ́Эстре. Ранее в нём размещалось посольство Российской Империи, затем посольство Временного Правительства. Сейчас над резным фронтоном въездных ворот обрамлённых двумя колоннами и украшенного маскароном развивается большой красный флаг с золотыми серпом и молотом в верхнем левом углу у флагштока знамени и золотым контуром красной звезды над ними.

Такие вот превратности судьбы у этого особняка. С правой стороны от ворот под ажурным фонарём две большие бронзовые таблички. На одной надпись на русском языке «Полномочное представительство СССР» по низу таблички герб СССР и всё. На второй то же самое, но на французском языке, «скромненько, но со вкусом». Тротуар на въезде в полпредство вымощен тщательно подогнанной брусчаткой.

Только вот как попасть внутрь? Ворота из морёного дуба полностью перекрывают не только въезд, но и обзор Почётного двора (вот, как-то неожиданно вспомнилось название внутреннего дворика перед резиденцией посла, где мне довелось несколько раз побывать в моём времени). Ни звонка, ни молотка возле ворот не видно, так что хоть кричи, хоть кулаком стучи, хоть лбом в ворота бейся, никто не откроет.

Но я-то бывал здесь раньше, так что уверенно направляюсь к правому флигелю и под пристальным взглядом неизвестно откуда появившегося французского полицейского нажимаю на звонок вызова охраны возле входной двери. Спустя пару минут дверь открывается и меня встречает внимательный взгляд штатского, но с явной армейской выправкой.

— Мсье что-то хотел? — голос «штатского» сух и безэмоционален, французский язык безукоризнен, настороженный взгляд профессионально пробегается по моей фигуре, на мгновение задерживается на саквояже и вновь устремляется на меня. Я отвечаю по-русски:

— Моя фамилия Лапин, я прибыл из Советского Союза и у меня поручение к полпреду Довгалевскому Валериану Савельевичу, прошу доложить ему о моём прибытии. Валериана Савельевича должны были предупредить о моём приезде. — протягиваю охраннику свой паспорт и тот кивнув освобождает проход закрывая за мной дверь. Стою в комнате охраны и терпеливо жду, пока мои данные переписывают в журнал посетителей.

— С какой целью прибыли в Париж? — этот вопрос охранника приводит меня в недоумение.

— Простите? С каких это пор охрану полпредства стали интересовать подобные вопросы? Если Валериан Савельевич сочтёт нужным, он Вас проинформирует. — с минуту бодаемся взглядами и гебешник сдаётся.

— Оружие при себе имеется? — утвердительно киваю, раскрываю саквояж достаю кейс. Так же молча расстёгиваю пиджак и вынимаю дерринджер из кармана жилетки. Под напрягшимся взглядом чекиста разряжаю пистолет и показывав ему разряженные стволы упаковываю пистолет вместе с патронами в кейс и вкладываю обратно в саквояж.

— С саквояжем в здание полпредства входить нельзя! — всё также молча пожимаю плечами, достаю из саквояжа два конверта с направлением на стажировку и «гастроли», после чего передаю «запрещённые вещи» охраннику. Затем демонстративно распахиваю полы пиджака показывая, что больше у меня ничего нет. Интересно, а он будет меня обыскивать или не станет? Сейчас-то никаких рамок и металлоискателей нет. Но видимо мой юный возраст и демонстративная «покорность» убеждают охрану в моей безопасности.

— Семёнов! Проводи товарища Лапина в приёмную. — из соседней комнаты выглядывает второй «штатский» сотрудник и я чуть было не ржу во весь голос. Ну очень уж он походит на того «Семёнова» из «особенностей национальной охоты» в исполнении Сергея Гусинского. Вот только раз он находится на должности при посольстве, то ничего общего с «тем» недотёпой-участковым не имеет. Таких сотрудников и на таких должностях в ОГПУ не держат. Здесь люди служат «серьёзные» и проверенные.

Но моё настроение немного улучшается, может быть и оттого, что не приходится долго ожидать приёма у посла. Даже как-то не верится, но сейчас всё намного проще и бюрократии пока намного меньше чем в будущем. Хотя, зараза такая, в СССР она уже начала своё победное шествие по «присутственным местам». Получаю назад свой паспорт и под предводительством «Семёнова» иду на встречу с Довгалевским.

В приёмной жду не больше четверти часа, наконец секретарь или кто он там, затрудняюсь сейчас определить должность этого молодого человека, поднимает трубку телефона слушает, а затем подходит ко мне и сообщает, что полпред готов меня принять и провожает до дверей кабинета. Вхожу и с интересом оглядываю помещение. В общем-то мало что изменилось в обстановке с того времени, что видел в своём прошлом.

Всё та же лепнина в стиле рококо, тот же полированный паркет, даже мебель похожа на прежнюю, чего конечно не может быть. Вот только на месте портретов графинь и маркизов висят портреты членов нынешнего полит бюро с Иосифом Виссарионовичем во главе и с его же бюстом на постаменте. Я знаю, что все те портреты что висели на стенах раньше и теперь сняты, не уничтожены, а хранятся пока в пыльных запасниках, как и царский трон. Придёт время, и они вновь вернутся на своё место.

В кабинете находятся двое, но кто из них Довгалевский не имею понятия, как-то товарищ Перцов упустил этот момент и словесного описания полпреда у меня нет. Разговор уже заканчивается и один из них, по виду так самый типичный «местечковый» еврей-портной собирается уходить.

— Валериан Савельевич, Вы-таки уверены, что они на это подпишутся? — и с иронией добавляет на идиш. — Таким скупым не был даже мой дедушка Ицхак! — на что Довгалевский с ухмылкой отвечает:

— Если с того соглашения Нарком не поимеет гешефт, серьёзные люди начнут немножко нервничать и спрашивать с меня. Мне зачем? К мине вопросов быть не надо!

Я не выдерживаю и начинаю улыбаться. Оба мужчины это замечают, и «портной» с большими залысинами ото лба переводит на меня свой взгляд слегка выпуклых карих глаз:

— И что так развеселило молодого человека? — в его вопросе слышится лёгкое раздражение, а модные в это время небольшие усики «под Чаплина» начинают смешно шевелиться, словно живут своей жизнью отдельно от остального лица. Стараюсь убрать с лица улыбку, но это мне не удаётся. Снимаю шляпу и здороваюсь:

— Добрый день! Я Михаил Лапин, с поручением к Валериану Савельевичу. Дело в том, что я месяц как выехал из Одессы, но мне сейчас показалось, что я никуда так и не уезжал, а вокруг по-прежнему «все наши». Прошу меня извинить за эту нечаянную улыбку, но ваш разговор мне невольно напомнил анекдот, недавно услышанный от моей соседки. — и видя заинтересованность в глазах моего визави продолжаю: — Она работает в Черноморском пароходстве и рассказывала, как к ним приходил устраиваться один молодой человек:

— Я смотрю, Вы принимаете на работу только наших?

— В каком смысле «наших»?

— В самом прямом. Я читал объявление в газете что Вашему пароходству срочно требуются на работу Штурман, Боцман и Лоцман. Это так?

— Да, это так. Простите, а Вы кто?

— Как это кто? Я — Кацман!

Дружное мужское ржание показывает мне что анекдот хоть немного не в тему, но успех имеет. «Портной» забирает со стола какие-то бумаги и посмеиваясь выходит из кабинета. Ну что ж, начало положено. Я подхожу к столу и выкладываю перед Довгалевским оба конверта. Валериан Савельевич открывает очечник вынимает очки водружает их на нос и берёт в руки первый конверт с направлением на стажировку в Парижскую Консерваторию. Но, прежде чем он его открывает я произношу:

— Валериан Савельевич, меня просили передать Вам привет от Вашего старого знакомого по Киеву, Перцова Юрия Моисеевича. — Довгалевский на миг задумывается и видимо вспомнив о ком идёт речь, улыбается и кивает. — Как же, помню! Отчаянный был парень, ничего и никого не боялся. И как он сейчас поживает?

— Когда мы с ним в последний раз виделись, как раз накануне моего отъезда из Одессы, товарищ Перцов «поживал» хорошо. Нынче он занимает должность начальника Одесского оперативного сектора ГПУ, но по всей видимости в скором времени возглавит всё Одесское областное ГПУ.

— Понятно. А ты значит к нам прямо из Одессы? — полпред с минуту сосредоточенно меня разглядывает. — Твой приезд — это спецоперация ОГПУ?

Что-то такое я и ожидал от него услышать. Сам бы в первую очередь об этом подумал если бы мне передали такой «привет». Немного заминаюсь с ответом, есть искушение просто согласно кивнуть, и моя жизнь во Франции намного бы упростилась. Ещё бы, с такой-то поддержкой полпредства! Но не стоит «заигрываться». Слишком высоки ставки чтоб засыпаться на ерунде, которая мне в общем-то не так уж и нужна. Отрицательно мотаю головой:

— Нет. Это не спецоперация и я не агент ЧК, если Вы об этом. В том конверте, что Вы держите в руках моё официальное направление на стажировку в Парижскую Консерваторию. Направление выписано от Одесского Муздрамина сроком на два года. Так что во Франции я буду находится на вполне легальных основаниях. Во втором конверте предписание от Одесской Филармонии о моей командировке в распоряжение полпредства тоже на два года. По мнению Юрия Моисеевича так нам проще будет встречаться, если в этом появится необходимость.

Мою заминку полпред заметил, но вида не подал. Открыв конверты, он внимательно прочитал оба мои документа и вернул мне тот, что был с направлением на стажировку. Затем ещё раз прочитал предписание от Филармонии и задумался.

— И чем я могу тебе помочь? С этим я вообще не знаю, что делать. — Довгалевский кивнул на «гастрольный» конверт. — Мы раньше никогда концертами наших артистов не занимались.

— С этим как раз нет никаких трудностей. Назначьте кого-нибудь из сотрудников полпредства ответственным за «культурные мероприятия», и мы с ним через неделю согласуем график моих выступлений. В самом полпредстве могу выступать по праздничным датам или на протокольных мероприятиях. Лёгкая музыка во время праздничного застолья на официальных приёмах или во время фуршета не только способствует пищеварению, но вызывает доверие у собеседников и облегчает общение. А по поводу гастролей я что-нибудь придумаю. Надо только подобрать хороший зал для концертных выступлений. Думаю, что за месяц-два я с этим определюсь.

Довгалевский внимательно слушает, с некоторым изумлением смотрит на меня, немного колеблется и всё-таки спрашивает:

— Михаил, а тебе сколько лет? По виду так больше шестнадцати-семнадцати и не дашь, но рассуждаешь ты здраво и планы у тебя амбициозные. Ты действительно такой хороший пианист и организатор что готов взяться за это дело? А мы не опростоволосимся если организуем такие концерты? В Париже очень много известных и просто хороших музыкантов и нам нельзя ударить лицом в грязь перед этой публикой. Ты представляешь, какой будет скандал если ты провалишься со своим выступлением? Это будет удар не только по тебе и твоей репутации, но и по репутации всего Советского Союза!

— Официально мне четырнадцать лет! — и видя расширившиеся в немом изумлении глаза полпреда нахально улыбаюсь и продолжаю:

— В начале мая этого года я прошёл эмансипацию, так что совершенно дееспособен и сам несу ответственность за все свои поступки. А чтоб Вас не смущал мой возраст, то скажу следующее. Я с отличием закончил Одесский Муздрамин, по образованию — оперный дирижёр, пианист и композитор. Кроме того, моим голосом занималась сама Юлия Александровна Рейдер, так что ещё и певец.

— У меня неплохой баритон, но надо дать ему время окрепнуть. И чтоб уж окончательно расставить точки над «и» скажу Вам что последние пять лет я дирижировал ВИА «Поющая Одесса» при Одесской Филармонии. И мой ансамбль на сегодняшний день один из лучших оркестров в Украине! А за Одессу я просто скромно промолчу, как все великие люди.

По ходу моего монолога у Валериана Савельевича брови поползли вверх чуть ли не на самый лоб, а глаза раскрылись настолько широко, что я даже начал за них беспокоиться. Моя финальная фраза рассмешила его до слёз, и он захохотал, прикрывая лицо руками. Приятно иметь дело с людьми, обладающими чувством юмора. Отсмеявшись, он вытер глаза платком и с иронией спросил:

— Михаил, это хороший спич, но сколько в нём правды? Любая легенда рано или поздно проверяется. Ты этого не опасаешься?

— Нисколько. Всё что я рассказал, самая настоящая правда и есть, и проверяется легко. Поверьте, мою «легенду» ОГПУ изучало под микроскопом и не нашло к чему придраться. Так что и никто другой не найдёт.

— Всё-таки ОГПУ? — из голоса полпреда как-то вмиг улетучилась вся весёлость.

— Я этого не говорил. И ещё. Юрий Моисеевич просил Вам передать, что мне «рекомендовано» пропагандировать советскую музыку и песни в среде белой эмиграции. То есть у меня будут встречи с поэтами, музыкантами, художниками и прочей эмигрантской богемой. Хочу, чтоб Вы об этом знали заранее и от меня, а не от добровольных осведомителей.

— Как себя вести в белоэмигрантской среде товарищ Перцов меня проинструктировал лично. Так что не беспокойтесь, ничего лишнего я не сболтну и честь советского гражданина не опозорю. Но вот Ваше прикрытие от излишне ретивых работников нашего полпредства мне понадобится. В этом Юрий Моисеевич полностью полагается на Вас.

— Так всё-таки ОГПУ? — в голосе Довгалевского послышалась лёгкая досада. Я не стал его в очередной раз разубеждать. Я этого не говорил, а что уж он там себе сам напридумывал это не моё дело, лишь бы мне на пользу было. Но счёл нужным предупредить его отдельно, чтоб не ловить на себе неприязненных взглядов работников полпредства. Не дай бог ещё кто-нибудь что-то лишнее на стороне сболтнёт, а оно мне надо?

— Товарищ Перцов особо подчеркнул, чтоб моё имя никак не связывали с этой организацией, даже косвенно. Поэтому прошу Вас никому не говорить, от кого я передал Вам «привет».

— Ну, об этом мог бы и не предупреждать, что такое конспирация я получше тебя знаю! — полпред морщится и прижимает руку к животу. — Проклятая язва! Иногда ничего, а иной раз так придавит, что хоть волком вой. — он поднимает трубку внутреннего телефона. — Саша, принеси нам чай с печеньем и чашечку сливок. — виновато на меня посмотрев и как бы оправдываясь произносит: — Вот выпью пару глотков сливок и вроде бы как полегчает. Врачи говорят оперировать надо, а когда мне под нож ложиться? Дел-то невпроворот!

Сочувственно киваю полпреду. Язва — это такая зараза что сама никогда не отцепится. Даже в моё время зачастую длительное лечение язвы, где бы она ни находилась чаще всего заканчивалось на столе хирурга. Но то в моё время и с новейшим оборудованием, а сейчас такая операция не только надолго выбивает человека из делового ритма нарушая все его планы, но и просто опасна для жизни самого больного. Спустя пять минут «Саша» приносит небольшой поднос с двумя стаканами чая, сахарницей, вазочкой печенья для меня и небольшой чашечкой со сливками для Довгалевского.

Мы пьём чай и в общих чертах рассказываю о своём «круизе». Естественно, без излишних подробностей и даже сам удивляюсь тому, какой аскетичный образ жизни я оказывается вёл на лайнере! Понятно, что никакой Агнешки в рассказе нет, да и Лещенко упоминается только вскользь. Мол да, выступал такой певец по вечерам в ресторане во время ужина. Голос великолепный, но репертуар в целом откровенно слабоват, хотя есть и дельные песни. Довгалевский даже пытается заступаться за певца. По всему видно, что Лещенко как артист ему очень нравится.

Посмеялись над моими приключениями при путешествии из Афин в Венецию. Особенно когда с жаром рассказывал о плавании под парусом и как мы в первую ночью чуть не утопили лодку уснувшего рыбака, после чего ночных плаваний больше не было. Но услышав о моём знакомстве с Майером и Вонтобелем, а особенно о вскользь упомянутом приглашении последних на мои будущие концерты Довгалевский немного напрягается. Видимо ему померещились «кровавые щупальцы ОГПУ на горле мировой финансовой гидры». Но эту информацию он «принял к сведению» никак её не прокомментировав.

Немного поговорили о текущей ситуации во Франции. Валериан Савельевич особо подчёркивает, чтоб я зря не афишировал своё гражданство где ни попадя. Отношение белой эмиграции к советским гражданам крайне негативное, хотя в последнее время эксцессов и нет, но различные провокации возможны. И посетовал на то, что ОГПУ могло бы прислать и более «опытного и подготовленного сотрудника». Мне остаётся лишь пожать плечами и согласиться что обстановка во Франции сложная и рекомендации полпреда учту. Реплику о ГПУ оставил без комментариев, пусть думает что хочет, разубеждать его не стану.

Познакомился и с «портным», который вновь заглянул к нам «на огонёк», да так и остался пить с нами чай. Им оказался Марсель Израилевич Розенберг, Временный поверенный СССР во Франции, а по существу, заместитель Довгалевского. Нихренасе, какие у меня теперь здесь знакомства! Валериан Савельевич ввёл последнего в курс дела насчёт моих «гастролей» и у того аж глаза загорелись в предвкушении будущих «культурных мероприятий».

Пришлось остудить этот пыл сообщением, что всё-таки на первом месте у меня учёба, но утешил тем, что через неделю зайду в полпредство. Сразу, как только улажу свои проблемы, связанные с поступлением в консерваторию и поиском жилья, и мы всё согласуем при новой встрече. От гастролей отказываться не собираюсь. И не только по причине полученного аванса, но мне банально будет нужна хоть какая-то известность во Франции. Чтоб в нужный момент «Нотр-Дам де Пари» возник не на пустом месте, а из рук хоть сколько-нибудь известного в Париже музыканта.

Обсудив со старшими товарищами мои проблемы с учёбой, перспективы с гастролями и отказавшись от их помощи в поисках подходящей «скромной комнатки для проживания образцового советского студента» был милостиво отпущен «на волю» и мне даже не пришлось писать в трёх экземплярах подробный рапорт о моих приключениях. За что бесконечно благодарен полпреду. На это даже не надеялся, но видимо «тень ОГПУ», незримо нависшая над моей головой, не давала повода усомнится в моей благонадёжности.

Более того, порученец «Саша» что сидел в «предбаннике» проводил меня до поста охраны и предупредил бойцов, что б они меня хорошенько запомнили, фамилию записали и впускали на территорию полпредства в любое время дня и ночи даже без документов. Однако приятно! Под бдительным присмотром охраны вновь заряжаю дерринджер, запихиваю в карман жилетки и подхватив саквояж выхожу на улицу. Ну что, Париж? Давай знакомиться по новой!

Смотрю на часы и присвистываю. Однако! Вроде бы прошло всего ничего, а на часах уже без четверти двенадцать. И чем заняться? Надо бы сходить в консерваторию отметиться о прибытии да заплатить за обучение. И жильё пора подыскивать. Переночевать-то пару дней можно и в гостинице, но мне нужна нормальная квартира со всеми удобствами, в том числе с роялем, а не временное пристанище. И хочется сходить посмотреть на Монпарнас, а это совсем в другую сторону от консерватории, но зато менее получаса пешего хода от посольства, да и перекусить там можно. Решено иду в «Ротонду», уж больно знаменитое место по моим прежним отрывочным воспоминаниям о «старом Париже».

Да-а-а уж! Вот этот свинарник и есть та самая знаменитая «Ротонда», где собирается вся богема Монпарнаса? На улице за столиком одинокий и неухоженный бродяга, даже отдалённо не напоминающий художника или поэта, дремлет за полупустой и давно остывшей чашечкой кофе. В зале от силы человек десять, пьют вино и о чём-то шумно спорят. Вокруг уныние и запустение.

Даже тараканов и тех не видать, видимо нечем им тут поживиться. Ну значит и мне тут делать нечего! Выхожу на улицу и размышляю, «куда податься бедному крестьянину». Моё внимание привлекает шум на противоположной стороне бульвара. Ну, хоть какое-то развлечение, пойду гляну, может немного развеюсь.

Во, блин! Да это же «Купол», ресторанчик не менее знаменитый чем «Ротонда». Даже и не подозревал что они тут совсем рядом находятся. Не, не зря я решил сюда прогуляться. Судя по азартным выкрикам болельщиков, окруживших двух «боксёров», здесь бывает весело. Это я удачно зашёл! Прохожу мимо драчунов, которые под разочарованные выкрики уже обнимаются и идут следом за мной пить «мировую».

Внутри мне сразу понравилось. Разноголосый многоязычный шум, все одновременно что-то громко говорят и понятия не имею как они друг друга слышат. В воздухе витают стойкие винные ароматы, по-моему, сюда можно зайти с похмелья и похмелиться только просто подышав этим воздухом. Но вот дым и запах табака меня раздражает, а он тут нависает густым облаком почти от самых столиков и вплоть до потолка и никуда от него не денешься.

Подскочившего гарсона прошу посадить меня куда-нибудь в уголок, где дыма поменьше, а свежего воздуха побольше, потому что решаю заодно и пообедать. Раз уж сюда зашёл, так посижу понаблюдаю, мне в этой среде минимум два года крутиться придётся. Официант понятливо кивает, но зачем-то зовёт метрдотеля и сообщает, что «Мсье хотел бы откушать на свежем воздухе».

Только собираюсь возмутиться, что мне нафиг не сдался их тротуар с шезлонгом, как последний вежливо склоняет голову и просит следовать за ним направляясь куда-то вглубь зала. Заинтригованный этими «мансами» послушно следую за метрдотелем попутно восхищаясь залом. Мамочки мои, вот это «комнатка»! Метров двадцать пять только в ширину и метров сорок в длину, но это «на глазок», с рулеткой не замерял.

По площади зал не меньше чем на тысячу квадратов, весь пол выложен мраморными плитами и заставлен столиками. Мощные, красиво расписанные колонны поддерживают потолок на высоте пяти метров, по центру большой стеклянный купол, давший название ресторану. У самого входа сидит публика попроще и её обслуживание чем-то напоминает Макдональдс. Тут же, но ближе к центру расположен респектабельный пивной бар, а вот в глубине зал уже более фешенебельный, как и сам ресторан. Этакая «комната-студия» с тремя «рабочими зонами». А что? Довольно функционально и смотрится отлично.

Но мы идём дальше и поднимаемся по роскошной лестнице на второй этаж. Оказывается здесь расположен ещё один зал ресторана имеющий своё название — «La Pergola», но помещение поменьше, а вот публика посолиднее. Я в прошлом даже и не слышал, что когда-то у «Купола» существовал второй зал. Что-то в моей памяти и намёков на это нет. Но метрдотель уверенно провожает меня на второй этаж и усаживает за столик у открытого окна. Действительно «свежий воздух», как я и просил. И вид шикарный, видно даже Эйфелеву башню, до неё по прямой всего-то километра три.

Посетителей второго этажа отличает какая-то нарочитая небрежность и «богемность» в одежде. Мне подают меню и я понимаю, что «трубы тут повыше, а дым погуще». Цены раза в три превышают те, что утром мне «заломили» в кафешке, но там и продуктов набрал вагон и маленькую тележку. Здесь выбор блюд, конечно, несравним с кафешкой, но и цены кусаются. «Беседка» явно для избранной публики. В общем несмотря на денежную реформу Пуанкаре, проведённую три года назад, французский франк вновь уверенно ползёт вверх.

Но, конечно, уже не теми темпами, какими он галопировал в начале и середине двадцатых годов. Хотя экономические проблемы Франции никуда не делись и одними надеждами на репарации от Германии страну не поднимешь. Да и планы на эти поступления пришлось сильно скорректировать после прошлогоднего завершения международной конференции по репарациям, сильно урезавшей французскую долю «осётра». Надежда остаётся только на женевскую конференцию по разоружению, что началась в этом году и на то, что она как-то сможет повлиять на Германию в этом вопросе.

За скромный, но сытный обед отдал двадцать пять франков, из них два половиной франка «на чай» официанту, чем заслужил его уважительный взгляд и лёгкий поклон. Теперь сижу и наслаждаюсь чашечкой хорошего кофе. С интересом разглядываю посетителей стараясь угадать круг их занятий и узнать хоть кого-нибудь из многочисленных завсегдатаев этого заведения. Но мои изыскания так ни к чему и не приводят, если не считать того, что своим пристальным разглядыванием обращаю на себя внимание двух очаровательных барышень, пьющих кофе за соседним столиком.

Первоначально я принял их за двух сестёр, так как на роль матери и дочери они всё-таки не подходили. Старшей было около тридцати лет, а младшая по всей видимости была моей ровесницей. Но что-то в них было общее в том, как они сидели, как общались между собой как двигались и улыбались, и как затем так же похоже начали грозно поглядывать в мою сторону. Им явно не понравились мои нескромные взгляды, но что поделать, если я не могу удержаться чтоб не полюбоваться на таких красоток.

Дамы общаются между собой на французском языке и довольно профессионально обсуждают какую-то театральную постановку. Но под моим изучающим взглядом они смешиваются и вдруг переходят на русский язык.

— Алиса Францевна! Терпеть не могу этих неотёсанных французских рантье! Считают, что раз они могут себе позволить оплатить обед в дорогом ресторане, то и разглядыванье публики тоже входит в меню! — девушка возмущена и говорит чуть слышно, отвернувшись от меня в сторону своей старшей наперсницы, но я-то всё прекрасно слышу и мне становится крайне неудобно, словно я её подслушиваю.

— Ах, Люси! Не стоит так сильно негодовать на подобный мужской интерес. Тебе вскоре предстоит выступать перед публикой, так что привыкай к нескромным взглядам своих поклонников. Поверь мне, сильнее всего ранит взгляд не оценивающий, а равнодушный. А этот симпатичный юноша смотрит на тебя просто с неприкрытым обожанием. Ты ему, несомненно, понравилась!

Алиса тихонько смеётся, изящно прикрыв свой ротик ладонью и бросает в мою сторону заинтересованный взгляд, от которого я окончательно впадаю в лёгкое замешательство. Да и юная подруга после слов наперсницы так же смотрит в мою сторону с неприкрытым интересом. Вздыхаю, решительно встаю и подхожу к столику немного удивлённых моим поступком соотечественниц. В том что они из России у меня нет никаких сомнений слишком чистый выговор хоть и есть небольшой акцент. Но подобный акцент появляется у всех русских долгое время проживающих во Франции, знаю это по своему прошлому.

— Добрый день сударыни! Прошу простить меня за такую бестактность, но не вижу тут никого, кто мог бы мне помочь и познакомить с Вами, как того предписывает этикет. Поэтому разрешите рекомендоваться лично — Лапин Михаил Григорьевич, музыкант. Я приношу свои глубочайшие извинения за то, что нарушил Ваше уединение и поневоле прервал интересный разговор.

— Но счёл неприличным не поставить Вас в известность, что я русский и невольно слышал весь Ваш разговор. Вы вправе меня осудить и выгнать вон. Но хочу заметить, что Вы действительно прекрасны и это единственное что может оправдать мои восхищённые взгляды и бестактность моего поведения. — склонив голову я ожидаю вердикта.

Люси заливается краской смущения и потупившись помалкивает, видимо ей действительно немного не по себе от того, что это «неотёсанный рантье» оказался соотечественником и прекрасно понял как она нелицеприятно о нём только что отозвалась. А вот Алиса Францевна, наоборот, с интересом смотрит на меня, хотя какая она «Францевна»? С более близкого расстояния видно, что этой женщине немного за тридцать, но она очень тщательно за собой следит и ухаживает.

Чистая кожа плеч и рук, открытое славянское лицо без единой морщинки и мягкие ямочки на щеках при улыбке, в тёмно-русых волосах нет ни одной сединки. Впрочем, сейчас это уже не показатель возраста, хорошие красители имеются на любой цвет и вкус. Но глаза блестят и сверкают молодо и задорно, а этот «показатель» не подделать. И она улыбается, а спустя несколько секунд прикрыв рот ладонью начинает тихо, но заразительно смеяться. Невольно и сам начинаю улыбаться, глядя на эту молодую привлекательную женщину. Немного погодя девушка тоже не выдерживает, смешливо фыркает и также присоединяется к нашему «дуэту».

— Люси, выходит, что этот симпатичный молодой человек может не только смотреть и восхищаться, но и комплименты с извинениями говорить. Не такой уж он и «неотёсанный» оказывается. Пожалуйста, представь меня этому галантному кавалеру! — обе дамы встают из-за стола и девушка, сделав небольшой реверанс представляет свою товарку:

— Вронская Алисия Францевна, урождённая Янушкевич, в прошлом балерина Мариинского театра, ныне хореограф и владелица балетной студии в Пасси! — следом и Вронская представляет свою юную подругу:

— Людмила Ильинична Лопа́то, студентка Парижской русской консерватории имени Рахманинова. Ученица по классу вокала у Медеи Фигнер и одновременно моя ученица!

В голосе Алисии звучит гордость за свою ученицу, а я как ни напрягаю память, к своему стыду, не могу никого из них вспомнить. Видимо ничего о них не читал или просто уже всё забыл. Ну так я и музыкой в своём времени увлекался только на уровне хобби. Что-то «народное» помню более-менее, а вот оперу или балет смотрел только «по принуждению».

И диплом «оперного дирижёра», полученный мною самым первым из всех моих «музыкальных документов» в этом времени, смотрелся как насмешка судьбы над неучем. Впрочем, к моменту получения диплома «неучем» я уже не был. Столяров хоть и не сделал меня фанатом оперы, но любовь к классической музыке привил, возможно, я раньше просто не понимал её от того и не ценил.

Дамы вновь присаживаются и Алисия милостиво указывает мне на стул:

— Присаживайтесь, Михаил Григорьевич, в ногах правды нет.

— О! Алисия Францевна, прошу называть меня просто Мишей или Мишель на французский лад. На отчество я ещё не заработал.

Я улыбаюсь глядя на эту очаровательную женщину и невольно ею любуюсь. Немного ошибся, она полячка, судя по её родовой фамилии, а Вронская видимо по мужу, но обручального кольца на пальце не вижу. А в это время такое кольцо обязательный атрибут замужней женщины. Своего рода статусный знак. Скорее всего вдова или разведена, но прямо об этом не спросишь, в приличном обществе это моветон. Но в постели, наверное, чудо как хороша!

Вон какое сильное и тренированное у неё тело, это видно даже под платьем. Невольно сглатываю комок в горле и опускаю глаза, чтоб они не выдали мои нескромные мысли. Чёрт! Опять гормоны шалят, не прошло и трёх недель после прощания с Агнешкой, а меня уже опять куда-то «налево» тянет. Эх, судьба моя жестянка! Но видимо Алисия что-то «такое» в моём взгляде всё же уловила, от опытных женщин вообще трудно скрыть свои чувства, тем более если они в это время за тобой наблюдают. Но в её вопросе насмешки над «недорослем» не слышится. Только любопытство.

— Мишель, позволь полюбопытствовать, а что привело тебя в этот славный город и откуда ты? Раньше мне не приходилось тебя видеть, иначе бы я непременно запомнила.

— Так я сегодня первый день в Париже, только утром поездом приехал из Цюриха. Буду стажироваться в музыкальной консерватории у Поля Дюка по классу композиции. Я пианист и мои педагоги решили, что мне необходимо продолжить обучение. Договорённость с профессором есть, осталось только встретится с ним и обговорить условия обучения.

Тоскливо замолкаю в ожидании дальнейших вопросов. Врать мне не хочется, но как сообщить что я из СССР понятия не имею. А как только я это скажу так наша встреча тут же прекратится, это даже не обсуждается. Просто из чувства самосохранения дамы откажутся продолжать со мной знакомство. Связи с «советскими» у белоэмигрантов не приветствуются, контрразведка белого движения в эмиграции работает не хуже ГПУ. Но дальнейших расспросов не последовало.

— Алиса Францевна, а вот и Александр Николаевич! — в бархатистом голосе девушки слышится восхищение и какое-то неясное мне опасение. Она вскакивает со стула и замирает, глядя на подходящего франтовато одетого мужчину.

— Наконец-то! — Алисия поднимается с места и протягивает руку подошедшему франту, тот бережно берёт её за пальчики и элегантно целует запястье.

— Дамы, прошу великодушно простить за опоздание! Меня задержали непредвиденные обстоятельства, но теперь я весь в вашем распоряжении и готов искупить свою вину! — Александр Николаевич на миг замирает в показном раскаянье, а затем продолжает, указав глазами на Люси: — Алиса, так это и есть твоя протеже? — затем обращает своё внимание на меня и с интересом оглядев с ног до головы вопрошает: — А Вы сударь кто будете? Меня не предупреждали что я буду прослушивать ещё и юношу.

— О! Господин Вертинский, не обращайте на меня внимания я тут совершенно случайно. Просто зашёл отобедать и неожиданно встретился с двумя очаровательными барышнями, с которыми имел смелость познакомиться. Так что прошу меня извинить, не стану вам мешать! — откланиваюсь и возвращаюсь за свой столик. Мой кофе уже остыл и подзываю гарсона чтоб тот принёс свежего. Первоначально вообще хотел по-быстрому уйти чтоб избежать вопросов о своей личности, но теперь решаю задержаться. Всё-таки Вертинский — это легенда! И мне просто интересно понаблюдать за Мастером со стороны.

А тот знакомится с девушкой и сразу предлагает ей спеть, чем приводит в смятение и ужас.

— Как? Прямо здесь петь? — Люда в панике оглядывает небольшой зал, в котором за столиками сидят и обедают человек тридцать. Точнее, они сейчас все смотрят на Вертинского и о чём-то тихо между собой перешёптываются, видимо обсуждают эту встречу.

— Конечно! А что Вас смущает? — маэстро иронично смотрит на «певицу». — Дитя моё, привыкайте к тому, что Вам придётся петь в ресторанах и кабаках, где публика пьёт, ест, курит, шумит и обращает внимание на выступающего только тогда, когда тот выдаёт фальшивую ноту, но не для того, чтоб ободрить последнего, а лишь чтоб освистать его. Вы же решили стать эстрадной певицей? Это так? А эстрадная сцена отличается от оперной не только музыкой, но и публикой!

Вертинский намеренно жёстко проводит «курс профориентации» видимо, чтоб отбить у девушки интерес к эстраде в самом зародыше. Если это не сиюминутное желание стать эстрадной звездой, а взвешенное решение, то девушка сейчас будет петь. Но если это просто каприз, то кандидатка уйдёт из эстрады даже не заглянув за её кулисы. Жестоко? Да! Но так и надо поступать, чтоб отсеять случайных людей в самом начале, не дожидаясь их разочарования в профессии. Маэстро всё правильно говорит и за это его не осуждаю.

Мне становится немного жаль эту наивную девочку, решившую променять размеренную и благопристойную жизнь оперной певицы на взбалмошный и непостоянный мир эстрады. Но как-то вмешиваться в чужой разговор и что-либо советовать, а тем более что-то рекомендовать просто не вижу возможности, да и смысла. Кто я такой, чтоб с моим мнением считались? Поэтому сижу пью кофе и просто наблюдаю за этой драмой жизни что разворачивается на моих глазах. Наконец девушка решается.

— Хорошо, я буду петь! Александр Николаевич, Вы станете мне аккомпанировать?

— О! Нет, я буду слушать и наслаждаться!

Мда… а этот Вертинский настоящий садист! Без аккомпанемента и впервые на незнакомой сцене? Да тут и опытный певец может стушеваться. А может он специально «топит» девчонку? Вон и Алиса смотрит на Вертинского с каким-то удивлением. Она-то понимает, что это заведомый провал, особенно если начинающую певицу публика сейчас обсмеёт. Это вообще станет крушением всей мечты. По-моему, только девушка этого не понимает и гордо подняв голову идёт к сцене. Ну уж нет! Поднимаюсь со стула и захватив саквояж подхожу к Вронской.

— Алисия Францевна, присмотрите пока за моим саквояжем. Пойду поддержу Людочку!

Под ошарашенным взглядом Алисы и удивлённым от Вертинского оставляю саквояж на стуле и иду вслед за девушкой. Мне-то перед жующей публикой выступать не впервой. Прорвёмся! На небольшую сцену поднимаемся вместе, но Людмила этого не замечает и идёт как на эшафот. Беру её за руку и подвожу к роялю. Тут она приходит в себя и недоумённо на меня смотрит, видимо только сейчас меня заметив. Ободряюще подмигиваю девушке и спрашиваю:

— Что будем исполнять? — девушка вздрагивает и окончательно приходит в себя.

— Мишель, что Вы тут делаете? Немедленно уйдите со сцены. Мой Папа́, наверное, заплатил господину Вертинскому за мой позор. Он категорически против того, чтоб я оставила оперную сцену. Считает это моей блажью и всячески противится моему желанию. Но я хочу доказать и ему и всем остальным, что это не детский каприз! — голос девушки дрожит от возбуждения и скрытого негодования.

— Вот и хорошо, мы вместе это докажем. А сейчас давайте оговорим репертуар, публика уже ждёт выступления. И не волнуйтесь Вы так, всё будет хорошо. Так что будете петь? — практически не опасаюсь, что мне закажут что-то совсем уж незнакомое. Не такой уж и богатый репертуар в это время, разве что совсем что-то экзотическое, но в это мало верится. И оказываюсь прав в своих предположениях.

— «Васильки»! — в глазах девушки загорается азарт.

— Апухтина? Классику? Сколько куплетов споёшь? — видимо мои вопросы приводят девушку в недоумение.

— Как сколько? Там же всего восемь куплетов!

Насмешливо вздыхаю, чем привожу девушку в ещё большее недоумение. Это у Апухтина восемь куплетов, а «народное творчество» давно переписало этот отрывок из его большого стихотворения, изменив не только сам сюжет, но и количество куплетов. Быстро пробегаюсь по клавишам проверяя настройки инструмента и убеждаюсь в его полной исправности. Всё правильно, днём здесь может помузицировать любой посетитель ресторана, а вот вечером играют только профессионалы сцены. Так что рояль в полном порядке.

— Ты готова? — и получив в ответ кивок начинаю проигрыш.

Замолкли слова и отзвучали последние звуки аккордов. Минута тишины и зал ресторана буквально взрывается аплодисментами. Смотрю на слегка растерявшуюся Певицу. Да, именно так, с большой буквы. Голос просто великолепен, музыку чувствует всем сердцем, нигде не сфальшивила. Ну и пианист не подвёл, это я так скромно о себе. Играли мы в Одессе и эту песню, и «народные» варианты, да перестали.

Постановление о запрете «жестоких романсов» вышло в двадцать девятом году, наш ансамбль «продержался» до тридцать первого, пока нам прямым текстом не объяснили, чем такое «неповиновение» грозит и Менделю и мне. Одним росчерком пера вычеркнули из «рапортичек» более сорока песен, треть всего репертуара объявив «мелкобуржуазными пережитками». Посоветовали писать и петь больше «революционных и патриотических» песен. Ага… Мендель тогда на неделю в запой ушёл, а у меня руки совсем опустились. Какое уж тут творчество…

Но кажется я знаю, кто теперь будет петь эти песни. Есть такая Певица! И пофиг, что её папа́ возражает. Против всесокрушающей силы Искусства никакие стены не устоят. Или силы Любви? Что-то эта девочка как-то странно на меня смотрит, срочно надо её отвлечь от дурных мыслей, а то греха потом не оберусь. Нафиг-нафиг! С молодыми да незамужними никаких лямуров! «У тебя одни глупости на уме, а мне ещё учится надо!» © Хорошо, что в молодости «Ералаш!» смотрел, там мудрые цитаты на все случаи в жизни есть…

— Люда! Ещё романсы знаешь? — девушка, кажется, меня совсем не слышит. Приходится сыграть «Побудку». Рояль это конечно не горн, но получается похоже. Девушка вздрагивает и приходит в себя, а публика хохочет и ободряюще аплодирует.

— Люда! Какой романс поём? — вкладываю в вопрос как можно больше теплоты и участия, надо девчонку подбодрить.

— «Гори, гори, моя звезда»? — неуверенно предлагает вокалистка.

— Принято!

Вновь вступительные аккорды и на зал ресторана опускается тишина, не слышно ни бряканья бокалов, ни стука ножей и вилок о тарелки. Ровный и глубокий голос завораживает всех, даже меня. А я-то эту песню слышал уже не раз и в этом времени, и в исполнении великой Анны Герман. Есть с чем сравнивать. Юный голос Людмилы Лопато уже сейчас просто пленяет и покоряет, а что он станет делать со слушателями, когда окончательно разовьётся и закрепится? Не… Эту девушку из вида упускать никак нельзя! А под сводами ресторана звучат слова великолепного романса:

И вновь успех! Да я и не сомневаюсь с самых первых слов, такой проникновенный голос и без аккомпанемента завораживает. Людмила раскраснелась и поймала кураж, надолго её конечно не хватит, но ещё одну песню она возьмёт легко, и надо сделать так, чтоб и песня, и певица надолго остались в памяти посетителей. Я давно приметил что из-за кулис сцены на нас поглядывает полноватый мужчина во фраке. Не знаю кто он, но к сцене явно имеет отношение. Показываю ему пантомиму, будто играю на гитаре и он, понятливо кивнув исчезает, чтоб через пару минут вновь появиться уже с гитарой. Пробегаю пальцами по струнам, великолепно!

— Люси, «Цыганскую Венгерку» Аполлона Григорьева знаешь? — девушка не колеблется ни секунды и энергично кивает. — Да!

Припев песни подпевает практически весь зал. «Цыганочку» тут знают и любят не только русские. А в зале уже полно народа, это с первого этажа подтянулись любители вокала, услышавшие новый и незнакомый голос. Окончание песни тонет в бурных аплодисментах. Беру Люсю за руку подвожу к краю сцены сам отступаю на шаг и указывая публике на девушку громко представляю:

— Людмила Ильинична Лопа́то! Прошу любить и жаловать новую русскую Певицу!

Под бурные аплодисменты публики за руку свожу смущённую девушку со сцены и веду к столику, где нас встречают восхищённые Алиса и Александр Николаевич. Передаю девушку в руки Алисии, забираю саквояж и возвращаюсь к своему столику. Кофе уже остыл, но в горле пересохло и по такому случаю холодный напиток тоже идёт в охотку. Не успеваю решить, что же мне сейчас сделать, отправляться в консерваторию или заняться поисками квартиры, как ко мне подсаживается Вертинский.

— Мишель, а где ты так виртуозно научился играть на рояле? Алиса сказала мне, что ты приехал из Цюриха. Но у кого ты там учился? Твоя игра совсем не напоминает мне европейскую школу исполнительского мастерства, скорее она похожа на русскую, но я не знаю в Швейцарии ни одного русского преподавателя. Неужели появился кто-то из наших русских музыкантов? Тогда почему о нём никто не слышал?

Ну, и что мне отвечать? Внимательно вглядываюсь в его лицо. Нет, врать ему не стану. В отличие от Лещенко песни Вертинского в Союзе не запрещали, да и насколько я помню, он уже написал или скоро напишет своё первое прошение о репатриации в СССР. Для него Родина не пустой звук, и он добьётся своего возвращения в СССР в самые суровые военные годы. Приедет сам, привезёт молодую жену с грудным ребёнком и даже тёщу! И не побоится ни изменившейся страны, ни трудностей, связанных с переездом. Поэтому ещё раз оглянувшись и убедившись, что никто нас не слышит тихо произношу:

— Александр Николаевич, меня учили не в Цюрихе. Мой преподаватель Мария Михайловна Базилевич в своё время обучалась в Петербургской консерватории, а уж под её чутким руководством год назад я окончил Одесский Музыкально драматический институт и сейчас приехал на стажировку в Париж к Полю Дюка́ в музыкальную консерваторию. Договорённость об этом достигнута ещё год назад.

— Миша, больше ни слова! Мне пора ехать на репетицию, но на днях я с тобой встречусь, нам надо будет обязательно поговорить! А сейчас пошли со мной, на ночь я тебя устрою у Алисы. Она мне не откажет в твоём приюте на пару дней. Кстати, у неё совершенно спокойный квартал и до Консерватории недалеко. Возможно, тебе стоит присмотреть квартиру в тех краях, но там довольно дорого, возможно это тебе будет не по карману. Но что-нибудь придумаем, не переживай! — и мы переходим к соседнему столику.

— Алиса! Душа моя! Выручи меня в последний раз? Приюти у себя этого славного юношу на пару дней? Мне очень надо с ним поговорить, но боюсь его потерять в Париже. А таскать Михаила за собой… ты же знаешь в каких условиях я сейчас живу! — в общем… меня приютили! На кушетке.

Первые два дня что я провёл в гостях у Алисы Францевны мне запомнились сплошной суетой и хлопотами, связанными с посещением консерватории, встречей с профессором и оплатой обучения, поиском подходящего банка и осмотром предлагаемого мне жилья. Сразу после посещения «Купола» мы расстались с Вертинским, взяли такси и завезли Людочку Лопато домой, где меня представили её отцу и при прощании предложили «бывать у них запросто». Илья Аронович оказался интересным собеседником и вовсе не ретроградом, но он действительно мечтал видеть «Люсю» на оперной сцене и скептически отнёсся к её желанию заняться эстрадой.

Позже он мне признался (но попросил «не говорить об этом Люсеньке»), что оказывается действительно просил господина Вертинского «немного охладить пыл дочери», но раз уж сам Александр Николаевич признал её талант и готов давать ей уроки вокала «чтоб огранить этот алмаз» то он больше желанию дочери перечить не станет. Ох уж мне эти «ювелиры»! Нафиг-нафиг, сам «гранить» буду. У меня на эту девочку уже имеются свои планы и совсем даже не постельные. Люся, конечно, хороша собой, только обычной интрижкой тут не обойдёшься, а этот пожилой, сухонький и постоянно кашляющий старичок имеет такие связи, что меня просто сотрут, как досадное маленькое чернильное пятнышко. И оказаться на месте этой «кляксы» мне совсем не улыбается.

С поиском квартиры мне очень помогла Вронская. В квартале Пасси сдавалось много жилья, но цены, конечно, если и не были «конскими», то уверенно к ним приближались. И только Алиса со своими связями и знакомствами смогла подобрать мне подходящее жильё. Мне не обязательно нужна была отдельная квартира, важно чтоб там были удобства, рояль и место, где преклонить голову на подушку. И такой пансион нашёлся. Когда я узнал фамилию хозяйки, меня пробило на нервный смех. Мадам Франсуаза Бишоп де Рошешуар оказалась милой древней старушкой и к андроиду из фильма «Чужой» никакого отношения не имела, как, впрочем, и к замку Рошешуар. Там давно уже были другие владельцы.

На два года жильём теперь обеспечен. Как и завтраком, так и ужином. И даже если впоследствии где-то задерживался и возвращался домой позже обычного, то в комнате меня всегда ожидал поднос с кружкой молока, ломтиком сыра и булочкой. Единственно о чём пришлось договариваться, так это об оплате жилья. Ну не мог я в полпредстве сознаться, что моё «скромное жильё» стоит как первоклассный номер в хорошем отеле. Так что «официально» по договору найма оплатил только половину суммы, но сразу за два года вперёд, а ещё половину просто передал из рук в руки. Старушку это вполне устроило, а своим соседям «дешевизну» она объясняла жалостью к «бедному мальчику», которому «сдала угол».

Дом мне понравился. Два этажа, небольшой, запущенный сад вокруг дома и даже «гараж» во дворе, где сейчас стояла самая настоящая карета, правда вся рассохшаяся и облезлая. Небольшая конюшня тоже пустовала и там в углу с разрешения хозяйки со временем оборудовал небольшой летний спортивный уголок. У меня есть свой «закуток» в тридцать квадратных метров на втором этаже, а в салоне на первом стоит старый, но ещё вполне «рабочий» рояль.

Кроме меня на втором этаже проживают сама мадам Бишоп, её служанка и наперсница мадемуазель Поли́н, старая дева, такая же пожилая, немного полноватая женщина выполняющая роль экономки. На первом этаже обитает мсье Жак, ещё не старый мужчина бывший ранее конюхом, но с продажей лошадей ставший просто «мастером на все руки». И двор убрать, и дров наколоть, и печи протопить. Там же на первом этаже проживает русская горничная Катерина, тридцатилетняя бездетная казачка-вдова и каждое утро приходит кухарка Жаклин, улыбчивая женщина лет сорока с первого дня взявшая меня под свою опеку и крыло.

После оплаты обучения и жилья у меня осталось не так уж и много денег, но вполне хватило чтоб открыть счёт в банке Société Générale. Благо банк был в шаговой доступности. С разрешения мадам Бишоп позвонил в Цюрих и немного поболтал с Гансом, а затем продиктовал ему свой адрес, номер банковского счёта и номер телефона. Осталось сообщить свои координаты в полпредство, но это подождёт.

У меня есть ещё четыре дня и лучше займусь поиском работы, а точнее, временной шабашки. Занятия в консерватории начнутся только двадцать шестого августа, так что у меня ещё больше полутора месяцев «каникулы». Только к профессору надо будет заглянуть на неделе и забрать список литературы что он для меня подготовит. Завтра с Алисой идём по магазинам. У неё Шопинг!

Думал, что буду сопровождать Алису в её походе по магазинам. Хоть и не люблю таких «дамских походов», но необходимость признаю. Оказалось, мы шли «одевать меня». От моих бурных возражений Алиса только снисходительно отмахнулась, став в чём-то похожа на мою маму. Та тоже никогда не слушала мои возражения если это касалось моего внешнего вида. Пользуясь сезонными распродажами, госпожа Вронская поочерёдно используя меня то в качестве манекена, то вьючного животного «прошлась» по модным магазинчикам как всё сметающий смерч.

Полдня пролетели как их и не было, но я обзавёлся полным гардеробом на весь год. Несмотря на все попытки Вронской помочь мне материально, свои покупки оплачиваю сам. Денег остаётся не так чтоб уж и много, но на год ещё хватит. Тратиться больше не на что, так чего их жалеть? А позволить женщине платить за меня? Это с какого перепуга? Все вещи привезли на мою новую квартиру и Вронская, ничуть не смущаясь вручает их Катерине с требованием почистить, погладить и развесить в моём шкафу.

Затем предупреждает мадам Бишоп что мсье Лапи́н отбывает на три дня «по делам» и забирает измученного меня с собой. На мой робкий вопрос, а не стоит ли мне взять с собой что-нибудь из вещей, она только смешливо хмыкает и загадочно отвечает, что они мне не понадобятся. Мы приезжаем на квартиру Алисии, где я как примерный квартиросъёмщик провёл предыдущие две ночи на кушетке, и она отправляет меня в ванную заявив, что от меня «несёт как от старого козла». Вогнав таким сравнением в краску. Ванна у госпожи Вронской не чета той «сидячей», что была в Одессе. В ней вполне могут уместиться двое таких как я. Или как я… и Алисия.

Мы лежим в кровати, и Алиса млеет от моих ласковых прикосновений, чувство стыда у неё отсутствует напрочь. Когда она совершенно обнажённая неслышно вошла в ванную комнату и взяв в руки мочалку начала меня намыливать, я чуть водой не захлебнулся от неожиданности. Чем рассмешил её до слёз, но все мои притязания на немедленную близость она решительно отвергла. Немного не по себе, когда такая волнующая женщина рассматривает твоё тело как доктор на медицинском осмотре, но видимо это он и был.

И только убедившись, что на мне нет никаких видимых следов от бушующих сейчас в Европе болезней, она сама забирается в ванну и мы там «играем и плещемся» пока вода не остывает. А затем продолжаем любовные игры в её спальне. Любовница она опытная, и удивить её ничем так и не сумел, впрочем и не стремился к этому. Мне нужна была «разрядка» и я её получил, что нужно было Алисе не спрашивал, скорее всего тоже что и мне, просто секс без всяких обязательств.

Мы просыпаемся, завтракаем и снова идём в кровать. Затем обедаем, проводим час в полудрёме на веранде, и она три-четыре часа занимается танцами, а я аккомпанирую ей на фортепиано. После этого пару часов опять сидим на веранде пьём кофе и просто разговариваем. Затем лёгкий ужин и вновь любовные игры до полного изнеможения. Все мои юношеские фантазии сбываются. Только ради этого стоило приезжать в Париж!

Она рассказывает о своей службе в Мариинском театре. Как пришла туда наивной девочкой и через что ей там пришлось пройти. О своей личной жизни она не рассказывает ничего, просто мимоходом обронив что в её жизни была и любовь, и предательство, и крушение всех идеалов и надежд. И вообще придворный балет, по её словам, ничем не отличался от узаконенной проституции только более привилегированной.

— Представляешь, когда мы попросили добавить нам, балеринам кордебалета содержание, то получили отказ. Мол, мы и так получаем достаточно. А если нам средств не хватает, то надо не клянчить денег у канцелярии двора, а подыскивать более щедрых покровителей! Словно эта державная морда не знал за что «покровители» готовы были платить. Сам-то он этим пользовался бесплатно. А попробуй ему отказать, так на всю жизнь и останешься во втором составе кордебалета.

О своей жизни в Одессе я всё-таки проболтался. Вот и не верь после этого байкам о «медовой ловушке»… сам расскажешь то, чего не хотел. Теперь Вронская знает, что я «советский» и немного переживает по этому поводу. Оказывается, квартал Пасси находится чуть ли не в самом центре белоэмигрантского «анклава» русских в Париже. Да уж… Занесло! Но мне здесь нравится, моя хозяйка и все домочадцы считают меня «швейцарским французом». Так что разговариваю только по-французски. Но меня это не напрягает, наоборот хорошая тренировка и практика. Только Катерина, кажется, что-то начала подозревать после моей встречи с Вертинским, но пока помалкивает. Она вообще какая-то тихая и незаметная.

Три дня «поездки по делам» пролетают для меня как-то незаметно и стремительно. И Алисия мягко но безжалостно выставляет меня вон, на прощание настоятельно посоветовав чтоб без её приглашения даже не вздумал появляться на пороге её дома. В общем-то правильно. У меня свои интересы, у неё своя жизнь, где юному любовнику места нет и не предвидится. Остаётся только надеяться на то, что наша встреча не сиюминутный каприз взбалмошной дамы. Но что за женщина! Мечта любого мужчины. В жизни заботливая жена и мать, в постели неистовая любовница.

Наша встреча с Вертинским состоялась уже в «моём» новом доме после возвращения из «деловой поездки». Его интересовало истинное положение дел в Советском Союзе. И с литературой, и с музыкой, и в первую очередь с жизнью простых советских людей. Врать ничего не стал, но и нагнетать излишних страхов тоже. Да и говорить-то мог только за Одессу, а этот город всегда стоит особняком.

Усиленно приглашать его в Союз тоже не счёл нужным. Хрен его знает, чем сейчас может закончиться такой приезд. Пусть уж всё идёт так, как оно было в той жизни. В разговоре вскользь упомянул что встречал в своём путешествии Петра Лещенко и аккомпанировал ему на выступлениях. Ещё из своего «прошлого» знаю о сложных отношениях двух русских шансонье и об их взаимной неприязни. «Два соловья на одной ветке не поют», это как раз о них. Но своей встречи с «русским королём танго» решил не скрывать.

Александр Николаевич надулся на меня «как мышь на крупу», когда узнал о танго написанным мною для Лещенко. Но я сделал вид что не заметил этого и посетовал, что у меня есть ещё одна песня, но Лещенко в силу специфики своего репертуара просто не в состоянии спеть её так, как того хочу я. После чего повёл Вертинского в салон и сыграл ему «Пахнет морем». Маэстро сразу оживился и с благодарностью забрал ноты и слова песни. Вот видимо этот наш разговор с маэстро и слышала Катерина, после чего я и ловил на себе её задумчивые взгляды.

А подработку нашёл совершенно случайно. Возвращался из Консерватории от своего профессора с внушительным списком литературы и решил посмотреть на знаменитую Гранд-Опера́. Конечно, надеяться на то, что «Нотр-Дам» в ближайшем будущем увидят на сцене этого театра, нечего было и думать. Но мечтать-то никто не запрещает? Да и вообще здание стоило того, чтоб просто на него посмотреть и полюбоваться. Вот после его осмотра и решил пройтись по магазинчикам, посмотреть на сувениры и прикупить что-нибудь на память.

Так и наткнулся на улице Порт-Маон на кабаре «Жернис» с объявлением на стене у входа что им требуется пианист. На удачу заглянул и познакомился с владельцем. Им оказался Луи Лепле, моложавый мужчина лет пятидесяти. Встретил он меня немного неприветливо и сразу заявил, что если я играть не умею, то и время отнимать у него не должен, иначе он меня просто поколотит. Серьёзный дядька! Но меня он насмешил, а так как договора с ним у меня пока не было, то и поржать над его угрозами мне никто не запрещал. Думал, что на этом наше знакомство и закончится, но ошибся.

— Мсье Мишель, если Вы такой же смелый за инструментом, то думаю мы сработаемся, а Ваши смешки в течение месяца я уж как-нибудь переживу. Через месяц вернётся моя пианистка и мы расстанемся. А пока прошу за пианино, мне тоже хочется над Вами посмеяться! — в голосе Луи чувствуется усталость и скука.

Кабаре небольшое, всего восемь столиков и небольшая сцена, на которой четыре отчаянно визжащие девахи вовсю гоняют воздух подолами своих платьев имитируя Кан-Кан. Прохожу мимо них и ухмыляюсь. Думаю, что тут я и на неделю не задержусь. Слишком уж убогое помещение и кордебалет явно талантами не блещет, видимо и публика такая же невзыскательная, а следовательно, безденежная. Буду считать своё выступление благотворительностью в пользу бедных, заодно «окунусь в мир искусства». Главное, чтоб потом вынырнуть оттуда. Лепле выходит на сцену вслед за мной и громко хлопает в ладони.

— Так девочки, минутка перерыва. Сейчас Маэстро Мишель Лапин — Луи иронично показывает на меня рукой. — Сыграет нам настоящий Кан-Кан. Прошу!

Хмыкаю и сажусь за пианино. Пробегаюсь по клавишам, инструмент в порядке. Разминаю пальцы и подмигиваю девчонкам. Поехали! Заводная и фривольная музыка разносится по небольшому залу. Спустя пару секунд девчонки не выдерживают и с визгом врываются в танец. Ещё две с половиной минуты и звучат финальные аккорды. Девахи дышат как загнанные скаковые лошади и потом от них несёт как от тех же лошадей, но ломовых. Встаю с места и подхожу к кордебалету.

— Ну, и что Вы тут сейчас изображали? — в моём голосе слышна вселенская скорбь и печаль.

— Как что? Мы танцевали Кан-Кан! — рыженькая и, по-моему, самая боевитая девчонка возмущённо сдувает прядь волос, упавшую ей на глаза, и смотрит на меня с вызовом.

— Да-а-а? И как зовут тебя, дитя моё? — моя имитация старческого голоса вызывает у девушек смешки.

— А как бы ты хотел меня называть, Папочка? Я на всё согласная! — девчонка явно балагурит, стремясь осадить молодого нахала.

— Хорошо! Я буду называть тебя лягушонком! Так вот, Маугли. То, что вы сейчас показали, это не Кан-Кан, это больше похоже на панические поиски гнезда несушками, готовыми вот-вот снести яйца, но не знающими куда их отложить! — в ответ мне слышится дружное и возмущённое фырканье. — Да-да-да! Вот именно такими звуками, а не визгами надо сопровождать эти поиски гнезда! — я с удовольствием троллю рассерженных девиц.

— А теперь внимание! Встаньте передо мной в ряд в четвёртую позицию. — показываю рукой куда надо встать. Вновь слышится рассерженное фырканье, но кордебалет строится.

— Я сказал «в четвёртую» позицию! — девчонки беспомощно оглядываются, и только рыжая встаёт так как надо.

— Но мы же не балетные. Нас этому не учили! — в разнобой тараторят «балерины».

— И что? Это разве оправдание? Смотрите на лягушонка и учитесь у неё.

— Я не лягушка! Я Мишель!

— Ошибаешься, «Мишель» — это я, а ты лягушонок, или Маугли. Ты сама сказала, что могу тебя называть так, как захочу!

— Тогда ты Папочка!

— И опять ты ошибаешься, Папочка вот он! — и я указываю на Луи, заходящегося в беззвучном хохоте. — И перестань спорить со старшими!

На глаза рыжей наворачиваются слёзы и потёки туши ползут по щекам.

— И вот ещё что. Больше, ни грамма пудры, помады или туши на ваших личиках во время репетиций чтоб я не видел. Сейчас бегите умойтесь, пять минут передохните и возвращайтесь. Маугли, ты останься!

— Я не Маугли! Я Мишель! — голос девушки просто дрожит от гнева.

— Хорошо, пусть будет Мишель. — покладисто вздыхаю, дожидаюсь пока девчонки убегут за кулисы наклоняюсь к рыжей и тихо спрашиваю: — Ты знаешь, что в женские дни танцами заниматься противопоказанно?

Та ахает и стыдливо краснеет.

— Протекло?

— Слава богу нет. Но это видно по тому комку ваты, что оттопыривает у тебя то, чего там быть не должно. К тому же это вредно для твоего здоровья. Зачем ты сегодня пришла? Тебе отдыхать надо!

— Отдыхать? А кушать что? Нам платят ежедневно, а если меня нет в кабаре, то и денег нет.

— И сколько тебе платит мсье Лепле за вечер?

— Двадцать франков! — хм, не так уж и много.

Вздыхаю, лезу в портмоне достаю полста франков и всучиваю опешившей рыженькой.

— Топай домой, увидимся через три дня.

Рыжая убегает за кулисы, а пока кордебалета нет я подсаживаюсь к Луи.

— Мсье Луи Лепле, хочу заключить с вами контракт. Я стану заниматься с Вашим кордебалетом, но надо принять ещё четырёх девушек, желательно готовых танцовщиц или балерин. И вы месяца за три подыскиваете новое помещение для кабаре. Но в другом квартале, где можно ожидать более обеспеченную публику чем здесь. Чтоб не меньше двадцати столиков и сцена раза в два больше этой.

— Чтоб не только Кан-Кан танцевать. Если хватит места для танц-пола, вообще прекрасно, но не в ущерб публике за столами. Если Вам не хватит денег, могу ссудить, но не больше половины стоимости проекта. Но тогда и договор будет о партнёрстве. Подумайте пока над моим предложением, если Вас это устроит, то жду звонка по номеру этого телефона. — и записав на салфетке свой номер пододвигаю его к хозяину заведения. — А сейчас разрешите откланяться, будем считать, что моё прослушивание закончено.

Лепле позвонил на второй день и теперь мы партнёры. Всё вернулось «на круги своя». Я вновь дирижёр и постановщик танцев, пианист, автор музыки и песен. И совладелец кабаре «Жернис». Но об этом знаем только мы с Луи, наш нотариус и нотариально заверенное соглашение. А для всех непричастных к этому соглашению, владельцем нового шикарного кабаре на улице Пьера Шарона дом 54 является Луи Лепле, респектабельный французский гражданин и удачливый импресарио. А я всего лишь неплохой пианист и шансонье у него на зарплате.

По моему совету и после ожесточённых споров с Луи, помещение под кабаре мы всё-таки выкупили, а не взяли в аренду, как того поначалу хотел Лепле. Нафиг-нафиг, плавали-знаем! Мы сейчас его арендуем, сделаем ремонт и раскрутим кабаре, а потом владелец — Бац! И повысит арендную плату. И дальше станет регулярно повышать, пока мы не съедем и не освободим помещение или пока не прогорим. Оно нам надо? Так что Лепле сдался и в течение месяца в будущем кабаре шёл ремонт, закупалась новая мебель и шились новые костюмы для кордебалета.

Так что мой счёт грозил в скором времени показать своё дно. Но затраты того стоили. Конферанс я брал на себя, как и вокал, пришла пора показаться публике. Хотел и Люсю в своё кабаре сразу пригласить, но тут уж её папочка встал на дыбы. Как это «его невинный и нежный ребёнок» вдруг станет певичкой в «развратном кабаре»? Это немыслимо! Интересно, а чем это кабаре «развратнее» ресторана? Но как бы там ни было, начало зимы мы встретили в новом помещении и с новой программой.

А пока суть да дело, написал большое письмо маме. Повинился, что долго о себе не сообщал, но на то были веские причины, о которых и сообщил в письме. Знаю, что зарубежные письма в Союзе подлежат перлюстрации, но ничего «крамольного» в моём письме нет, мой главный «цензор» — это моя мама, так что письмо хоть и большое, но информация дозированная и только положительная. В основном там беспокойство о её здоровье и традиционный еврейский вопрос «хорошо ли она кушает»? Голод в Союзе уже начался и надеюсь мама сумеет мне сообщить как в Одессе обстоят дела с продуктами.

Передаю всем своим знакомым приветы, персонально Сонечке, братьям Крамерам, Моне и всему моему ансамблю. Интересуюсь как у них идут дела. Отдельно передаю большое спасибо и горячий привет нашему «общему другу, завзятому театралу», уверен, мама догадается кому сообщить, что у меня всё в порядке и его рекомендации очень мне помогли. Пусть человек порадуется, да и на будущее такие связи могут мне пригодиться. Чем чёрт не шутит?

Как и обещал через неделю посетил посольство, где передал своё письмо для отправки на родину, и мы с Марселем Израилевичем накидали примерный график моих выступлений в полпредстве. Хорошо, что у мадам Бишоп установлен телефон, теперь у меня есть постоянная связь с Розенбергом. Он сам взялся «курировать» мои выступления. Большой приём и концерт запланирован на седьмое ноября, на него хотят пригласить членов французского правительства и самого президента Альбера Лебрена. Советскому Союзу сейчас просто как воздух необходим мирный договор с Францией, я-то знаю, что его подпишут, но в полпредстве заметно волнуются и нервничают.

«Обкатку» моего выступления хотят сделать пораньше, в начале августа у меня первое выступление перед советскими гражданами, работающими во Франции. Что ж, всё понятно. Решили, чтоб сначала «потренировался на кошках». Не возражаю, главное, чтоб «кошечки» собрались. Но Розенберг уверяет, что на такое выступление советские служащие съедутся со всей Франции. А что той Франции? По площади примерно как та же Украина моего времени, даже меньше, так что никакого мандража у меня нет. Да вообще уже не помню, когда в последний раз волновался перед выступлением.

Вот из-за этого выступления у меня и возник первый конфликт «с посольскими». Кого-то посетила «гениальная идея» пригласить выступить перед советской публикой Вертинского. Мол, если у него есть желание вернуться в Союз, то пусть сначала «заслужит» такое возвращение. А так как я знаком с Александром Николаевичем, то и должен его уговорить на это. Ага, нашли дрессированную собачку, чтоб она «служила» вам на задних лапках за кусочек колбасы.

Естественно, я отказался от этой глупой затеи, чем вызвал возмущение и гнев «инициаторов». Довгалевскому свой отказ мотивировал тем, что не хочу ставить Вертинского в неудобное положение. Всё равно он будет вынужден отказаться от такого предложения, иначе подвергнется остракизму в среде иммигрантов и потеряет всю свою клиентуру. А в Союз его в ближайшее время всё равно не пустят, так зачем усложнять жизнь хорошему человеку? Довгалевский-то меня понял, чего не скажешь о других. Да и хрен с ними.

Вместо Вертинского предложил этим «доброхотам» выпустить на сцену свой кордебалет, который теперь разросся до десяти танцовщиц и еле умещается на старой сцене. Но выход нашёл и девчонки теперь «танцуют в две шеренги по четыре сразу в ряд» при двух солистках. Несмотря на вполне понятную иронию такого моего предложения оно прошло «на ура!» и только совместный начальственный втык и разнос одновременно от Розенберга и Довгалевского сумел хоть как-то немного вправить мозги этим любителям Кан-Кана. Но и я попал под «раздачу слонов непричастным». Фигня, бывает!

Концерт состоялся шестого августа в субботу, первоначально его планировали на воскресенье седьмого, но я настоял на его переносе. Мотивировал тем, что воскресенье всё-таки выходной день и надо дать нашим трудящимся время отдохнуть и разъехаться по местам службы. С большим скрипом такое решение всё же было принято при поддержке Довгалевского. Уже после концерта Валериан Савельевич всё-таки поинтересовался:

— Миша, я же понимаю, что причина переноса концерта не столь существенна, как ты её преподнёс. Концерт, конечно, просто замечательный, спасибо тебе за него. Думаю, что теперь раз в месяц мы будем устраивать такие мероприятия. Но может быть всё-таки назовёшь настоящую причину? — и что ему ответить? Что завтра выйдет постановление ЦИК и СНК СССР, которое затем окрестят «законом о трёх колосках»? И просто не хочу, чтоб моё выступление в полпредстве в будущем хоть как-то связывали с этим постановлением. Мол, «Элита пела и плясала, а эшелоны шли в Сибирь…»? Да ну нафиг такие ассоциации!

Но и отмолчаться тоже неудобно. Вздыхаю:

— Валериан Савельевич, я Вам ничего не говорил, но завтра в рассылке НКИД-а сами всё увидите и поймёте. Только прошу Вас никому об этом ни слова и меня на эту тему больше не расспрашивайте! — заинтригованный полпред только головой покачал. Мол, и на кого же ты, Миша, работаешь на самом деле? И что на этот невысказанный вопрос ответить? Только одно, «на Родину», хоть и пафосно это звучит, но другого ответа у меня нет. И — да, я не аскет, не святой и мне ничто человеческое не чуждо, как об этом когда-то сказал Александр Сергеевич:

Воспользовавшись любезным приглашением Ильи Ароновича, начинаю с удовольствием ходить в гости к семейству Лопато, но не чаще раза в неделю, чтоб не показаться слишком навязчивым. По четвергам у них собирается интересная компания. Приходят сокурсники и сокурсницы Людмилы, читают стихи, поют романсы ставят домашние спектакли, но появляются и более взрослые персонажи. Частенько заходит Вертинский, как и обещал, усердно «гранит алмаз таланта» Люси. Мне тоже интересны эти занятия, у мастера есть чему поучится. Хотя бы тому, как вести себя на сцене, как держаться на публике, на что обязательно нужно обращать внимание, а чем можно и пренебречь.

Подарил ему ещё один «романс», но с условием, что он впервые исполнит его на сцене нашего кабаре, а потом уж как душа пожелает. Но предупредил, что тоже буду исполнять свою песню в нашем заведении. Не скажу, что на этот «шантаж» Александр Николаевич согласился охотно, всё-таки у него есть и свои обязательства, но больно уж ему понравился текст. Да и кому он не понравится? Песня Анатолия Розанова на стихи Татьяны Назаровой «Ах, какая женщина!» изначально создавалась как «намеренно примитивная» и для этого времени что называется оказалась «попаданием в яблочко». Когда я впервые её исполнил у Лопато, то Илья Аронович настолько впечатлился, что подарил мне коробку кубинских сигар, хотя и знает, что я не курю. Не отказываться же?

Приём в полпредстве седьмого ноября прошёл на высшем уровне, прибыл не только Президент Альбер Лебрен, но и премьер-министр правительства Эдуа́р-Мари́ Эррио́. Под председательством Эдуара Эррио Франция в двадцать четвёртом году установила дипломатические отношения с СССР, а в этом году через три недели подпишет договор о ненападении. «Наш человек».

Ну и пианист в грязь лицом не ударил, когда надо было — играл. Не надо — помалкивал и вообще был «тих, скромен и незаметен». Но к концу приёма всё-таки вымотался, играть пришлось много, а ещё и петь довелось, когда гости узнали, что у себя на родине «посольский тапёр» оказывается довольно известный композитор и певец. Уж слишком неприлично молодо на их взгляд выглядел композитор для такой популярности, пришлось доказывать вокалом.

Вальс из к/ф «Мой ласковый и нежный зверь» я давно перевёл и адаптировал к французской реальности, хоть и пришлось помучиться со словами. Французы вальс приняли хорошо, даже поаплодировали от души. Но вот от «Каприза» были просто в ошеломлении, надеюсь приятном. Всё понятно, переводчик из меня хреновый, надо над текстом вальса ещё поработать. Довгалевский и Розенберг были в восторге от моего выступления и обещали похлопотать о награде для меня. Интересно, что за награда? Неужто орден? Но это я конечно просто прикалываюсь. Попросил их просто написать благодарственное письмо в Одесскую Филармонию, что мол, выступаю тут, а не баклуши бью.

Мой небольшой спич после концерта о Франко-Советской дружбе был принят обоими сторонами с благосклонностью. А мой реверанс в сторону французов, что мол в Советском Союзе высоко ценят вклад французских музыкантов в мировую сокровищницу музыкальной культуры и даже в такое сложное для страны время изыскивают возможность отправлять своих молодых и подающих надежды музыкантов для дальнейшего обучения в лучшие учебные заведения Франции, вызвал у Премьера и Президента очень сильные эмоции, и думаю не показные. Оказывается, они и не знали, что я обучаюсь в Парижской музыкальной консерватории, да и откуда это им знать? Так что я их порадовал. А их дифирамбы в честь Поля Дюка́ я передам профессору и порадую уже его.

Накануне моего концерта мне позвонил Джейкоб Вонтобель и сообщил, что Эмиль Майстер закончил изготовление моего колье. Из его возбуждённого и восхищённого монолога я понял, что Эмиль создал настоящий шедевр и вскоре на страницах самых лучших глянцевых журналов Старого и Нового Света появятся снимки фотомоделей, демонстрирующих это произведение ювелирного искусства. Продажу колье Майстер планировал провести на рождественском открытом аукционе Кристи в Женеве, до которого оставалось чуть более месяца.

Для колье Майер приобрёл ещё один колумбийский изумруд чуть меньшего размера и все три огранил «изумрудной огранкой». По словам Вонтобеля колье получилось потрясающим и поистине королевским. Стоимость «сопутствующих» затрат тоже была «королевской», так как помимо трёх изумрудов в «Эсфирь» было использовано более пятидесяти мелких бриллиантов, обрамляющих и подчёркивающих красоту истинных изумрудов, расположенных в украшении по центру один над другим и формирующих три ряда этого колье.

По словам Джейкоба он такой красоты ещё не видел. По осторожной оценке Майера, резервная а в данном случае и стартовая цена колье на аукционе может начинаться от пятисот тысяч швейцарских франков при затратах ювелира в двести пятьдесят. Таким образом я могу рассчитывать на двести пятьдесят тысяч швейцарских франков за вычетом пяти процентов в пользу ювелира. Меня такая цена вполне устраивает, но пока помалкиваю. Видимо Вонтобель принимает моё молчание за недовольство и виновато сообщает, что во время торгов цена может вырасти, но всё зависит от будущих покупателей.

А затем интересуется куда бы я хотел вложить свои деньги и что он готов подготовить для меня список компаний чьи акции сейчас пользуются спросом и на его взгляд наиболее привлекательны для инвестиций. И вот тут я его ошарашиваю заявлением что все деньги вырученные от продажи украшения необходимо вложить в покупку золота. На пару минут Джейкоб замолкает, пытаясь переварить и осознать эту новость.

— Мсье Лапи́н, золото конечно надёжное вложение, но оно никогда не являлось объектом инвестирования. Я понимаю ваше желание сохранить свой капитал, но так вы никогда ничего не заработаете! Поверьте, Мишель, наша компания уже восемь лет на рынке у нас безупречная деловая репутация и хороший штат аналитиков. Может всё-таки мы подберём для Вас акции надёжных компаний что принесут Вам прибыль уже в ближайшее время? — в голосе моего брокера слышится плохо скрытое разочарование.

— Гер Вонтобель, а что говорят Ваши аналитики по поводу отмены в прошлом году «золотого стандарта» в Великобритании, Германии и Австрии? И введении свободно плавающих курсов английского фунта стерлингов, германских рейхсмарок и австрийского шиллинга? Наверное, вообще пока не рассматривали такой вариант? Но дурной пример заразителен и в некоторых других странах уже началась компания по отмене фиксированного обеспечения золотом национальных валют. Так что вынужден Вам напомнить, такого масштабного экономического кризиса что сейчас разразился в мире, ранее ещё не было и опираться на старые ориентиры в этом вопросе не стоит. Советую вашим аналитикам более тщательно проанализировать сложившуюся ситуацию.

— По моей оценке в ближайшие год-два от «золотого стандарта» откажутся Франция, Соединённые Штаты Америки, да и Швейцария тоже долго не продержится. Чем это грозит для золота вы хоть понимаете? Оно останется единственным надёжным средством для сохранения капитала и его привлекательность резко возрастёт, как и его цена. Так что прошу все вырученные от продажи колье средства вложить только в золото. Прав я или нет узнаем в ближайшие три-четыре года, во всяком случае от этого вложения я ничего не потеряю. Советую и Вам свои свободные средства также вложить в этот «презренный» метал.

Вонтобель не отвечает долго, наверное, обдумывает полученную от меня информацию. Действительно, такого резкого скачка цен на золото что случится после девальвации основных мировых валют в тридцатые годы в истории ещё не было. Да и в будущем подобное случится только один раз в семидесятые, когда цена на золото за четыре года с тридцати шести долларов взлетит до ста шестидесяти за троицкую унцию. Но до этого времени ещё надо дожить.

На этом наш разговор в общем-то и закончился, после пары-тройки дежурных фраз о погоде и самочувствии Джейкоб попрощался и отключился. Загрузил я дядю по самую маковку, ну да ничего, если уж в прошлом он сумел создать свою финансовую империю без всяких подсказок, значит и сейчас извлечёт выгоду из ситуации, надо только легонько ему подсказывать и наталкивать на правильные решения, очевидные для меня, но нетривиальные для других.

А незадолго до католического рождества в доме Лопато меня познакомили с поэтессой Марией Николаевной Волынцевой. Когда я впервые увидел эту статную женщину, первой моей мыслью было то, что она хорошо бы смотрелась в баскетболе. Очень уж она была «большая», я своей маковкой не доставал ей и до плеча. В свои «слегка за тридцать» она выглядела вполне прилично и, если бы не её высокий рост, можно было бы сказать, что она вполне симпатичная и приятная женщина.

Но к высокому росту прилагались и широкие плечи, и грубоватые черты лица. Всё то, что отличает баскетболисток от гимнасток. Последние и в зрелом возрасте относятся к категории «маленькая собачка до старости щенок», а первые и в молодости вызывают у мужичков чей рост «метр с кепкой в прыжке» чувство неуверенности в собственной полноценности «я столько не выпью». К тому же Марья Николаевна ведя малоактивный образ жизни начала слегка полнеть.

Лично у меня никаких отрицательных ассоциаций при виде высоких женщин никогда не возникает, возможно от того, что когда-то и сам был «большим». Мы с Людмилой как раз репетировали «Возвращение романса», когда к нам в комнату вошёл Илья Аронович, а вместе с ним и его гостья. Кроме меня все присутствующие в комнате были с ней хорошо знакомы и радостно её приветствовали. Вот хозяин нас и познакомил:

— А это Машенька и есть тот самый Мишель, написавший те романсы для моей дочери что так тебе понравились. Мишель, познакомься с госпожой Волынцевой. — поднимаюсь со стула, расшаркиваюсь и прикладываюсь к ручке госпожи Волынцевой, как подобает благопристойному юноше.

— Марья Николаевна написала новое стихотворение и сейчас нам его прочтёт! Поприветствуем нашу гостью. — и первым начинает ей аплодировать, остальные гости так же шумно выражают свою искреннюю заинтересованность.

Илья Аронович присаживается на диван слегка пододвинув «молодую поросль» из числа Люсиных подружек присутствующих на репетиции нового романса. Людмила уже поёт в ресторане «Казбек» на улице Клиши 12 у Вертинского. Такие вот дела, я пишу романсы, Люда их поёт, вся слава достаётся Александру Николаевичу. Завидовать грех, но ему завидую страшно и не оставляю мысли перетянуть Люсю в своё кабаре. Она уже не прочь, так как в ресторане она «на подпевках» и это её тяготит, а я обещаю девушке сольную программу. Осталось убедить Илью Ароновича, а это не так-то просто. Его категорически не устраивает график нашей работы.

Госпожа Волынцева становится у рояля откашливается и начинает читать. По моде этого времени слегка растягивая слова, немного заунывно и с трагическими интонациями. Мне такое декламирование никогда не нравилось, считаю его слишком патетическим и наигранным, но тут замираю и весь обращаюсь в слух. Да не может того быть… Это же «Институтка» Марии Веги! Но слова немного не те, что слышал в своём времени. Машинально подтягиваю к себе лист со словами «Романса» переворачиваю и схватив карандаш на чистой стороне начинаю лихорадочно записывать:

Расчерчиваю на листке нотную линейку и набрасываю первые аккорды. Ничего не замечая и слушая только поэтессу, записываю авторский текст и одновременно в трагических паузах продолжаю нотную запись. Над моими плечами опираясь на меня грудью и ладонями, но не замечая этого нависает Люся и прямо мне в ухо слышится её горячее дыхание и тихий шёпот. Люся уже пытается петь прямо с листа. Окончание декламации встречают бурные аплодисменты молодёжи и смущённое кряхтение господина Лопато:

— Машенька, но что ж Вы так-то уж трагично и, хм… фривольно. Здесь же дети! — и тут же возмущённо. — Люси! Немедленно слезь с мсье Лапина! Твоё поведение просто неприлично!

Мы одновременно удивлённо поднимаем глаза на Люсиного папу и девушка, ойкнув отпрыгивает от меня. Но тут же восклицает:

— Марья Николаевна! Папа́! Мишель только что на моих глазах написал музыку к стихотворению… Это гениально! Вы только послушайте! Мишель, сыграй? Ну пожалуйста…!

Взгляд у неё при этом как у шрековского котика, точнее кошечки, но ведь она этого мультика видеть не могла? И как это у неё получается?

— Люда, но романс ещё не готов. Надо и музыку поправить, да и слова с позволения Марии Николаевны тоже потребуется немного «причесать», иначе рифма с мелодией не совпадают. Тут ещё работать и работать!

Но все мои неуклюжие «отмазки» отметаются прочь. Мне просто неудобно отказывать Илье Ароновичу и Марье Николаевне, да и молодёжь требует немедленного исполнения романса, пусть и «сырого». Не каждый день приходится видеть, как «работает» настоящий музыкант. Спрашиваю разрешения у автора текста не некоторые «незначительные» изменения в тексте и получаю благосклонное разрешение. Поэтесса сама заинтригована таким быстрым воплощением в романс её стихотворения и ей не терпится посмотреть на получившийся результат.

После моих исправлений текста он становится похож на тот «канонический», что я слышал в своём времени, да и рифма с мелодией теперь «дружат». Помню, что вариаций этой «эмигрантской» песни в моём времени было более чем достаточно, от откровенно пошлых, до чересчур приторных. Исполнителей и исполнительниц тоже хватало, но не всем удавалось передать тот «дух опустошённости» что пронизывает эту песню. Этот романс не «раскаянье проститутки», и не «жалейка институтки», эта сама безысходность белой эмиграции. Наиболее достоверно на мой взгляд её исполнила Лайма Вайкуле. Но здесь и сейчас её поёт Людмила Лопато.

После исполнения романса комната наполняется криками и визгами возбуждённых девиц. Илья Аронович от «волнительных чувств» даже изволит рюмочку коньяка испить «вне графика», а госпожа Волынцева просто несказанно потрясена исполнением и даже вытирает платочком вдруг заслезившиеся глаза, хотя сама и написала этот романс. Людочка обнимает своего Папа́ и просит, даже требует, чтоб он разрешил ей исполнить этот романс со сцены и кажется отец готов уже сдаться. Тогда и я решаю внести в общий гам свои «пять копеек».

— Людмила Ильинична, я не против того, чтоб этот романс исполняли только Вы. Но! При условии, что это будет происходить на сцене кабаре «Жернис»! Мария Николаевна, Илья Аронович! Приглашаю Вас в кабаре за свой столик. Хочу, чтоб Вы сами убедились, что у нас вполне приличное заведение и к «красным фонарям» оно не имеет никакого отношения. Вы в любое время можете запретить Вашей дочери выступление в кабаре, но, уверяю Вас, что лично прослежу чтоб к Вашей дочери относились с тем почтением, которого она заслуживает.

Так двадцать четвёртого декабря тысяча девятьсот тридцать второго года, в субботу, на улице Пьера Шарона дом 54 в кабаре «Жернис» состоялось первое сольное выступление певицы Людмилы Ильиничны Лопато и одновременно премьера романса «Институтка». Об этом заблаговременно извещали афиши, расклеенные на городских тумбах. Вертинский обиделся на такое «предательство» Люси и на премьеру не пришёл, хоть и был мною приглашён лично. Да и чёрт с ним, на обиженных воду возят!

Весь вечер на сцене блистала несравненная Люси с моими романсами. А «Институтка» сразу же «ушла в народ» и бороться с этим плагиатом было просто невозможно, да и незачем.