Франкенштейн: Антология (2012)

МАЙКА МАРШАЛЛ СМИТ Получать лучше

Майкл Маршалл Смит завоевал Британскую премию фэнтези в номинации «Лучший рассказ» за свое дебютное произведение «Человек, который рисовал котов» («The Man Who Drew Cats»), опубликованное в антологии «Темные голоса 2» («Dark Voices 2»), и в следующем году снова получил эту же премию за рассказ «Темная земля» («The Dark Land»), опубликованный в антологии «Темные земли» («Darktands»). В 1991 году Смит стал обладателем премии «Лучший новичок».

Дизайнер-фрилансер и сценарист радиопостановок, Майкл Маршалл Смит является автором многочисленных рассказов, печатавшихся в антологиях «Темные голоса» («Dark Voices»), «Оборотни» («The Mammoth Book of Werewolves»), «Зомби» («The Mammoth Book of Zombies»), «Антология фэнтези и сверхъестественного» («The Anthology of Fantasy & the Supernatural»), «Тени над Иннсмутом» («Shadows over Innsmouth»), «Постучи no дереву!» («Touch Wood»), «Лучшие новые ужасы» («Best New Horrror») и «Лучшее за год. Фэнтези и хоррор» («The Year's Best Fantasy and Horror»). Его первый роман «Только вперед» («Only Forward») вышел в издательстве «Harper Collins» в 1994 году и получил положительные отзывы.

Автор уверен, что следующий рассказ говорит сам за себя, но добавляет: «Образ синих туннелей преследовал меня около десяти лет, и я очень рад, что наконец нашел для него место упокоения».

Хотел бы я поехать на машине, но, естественно, не умею ее водить, да к тому же перепугаюсь, как хрен знает кто. Да, автомобиль бы мне не помешал. Для начала, тут очень много народу. Просто невероятное количество людей. Куда ни повернись, везде они — усталые, помятые, но целые. Это самое странное. Все целые.

На машине было бы быстрее. Раньше или позже меня выследят, и нужно убраться куда-нибудь, прежде чем это случится. Метро — дерьмо полное, кстати говоря. Столько времени стоишь в набитом вагоне, в котором чем-то воняет, потом еще долго ждешь пересадки на другую линию, а времени-то у меня нет. К тому же здесь неприятно и страшновато. Люди смотрят. Смотрят и смотрят, даже не подозревая, чем рискуют. Ведь через минуту кто-нибудь из них задержит на мне взгляд буквально на секунду дольше, чем надо, и тогда я ему лицо порву, а это плохо. Для него и для меня.

Потому я отворачиваюсь и смотрю в окно. Там, правда, не на что глазеть, ведь мы под землей, и приходится зажмуривать глаза, чтобы не закричать. Вагон похож на еще один туннель, только с окнами, и кажется, словно меня закопали слишком глубоко. Я вырос в таких вот туннелях без окон. Построившие их люди особо не заморачивались и не притворялись, будто там есть на что смотреть или есть чего искать. Не было там ничего. Ничего оттуда и не приходило, если не считать какого-нибудь урода с ножом. Потому строители и не притворялись. Отдаю им должное хотя бы в этом: напрасными надеждами они никого не питали.

А вот Мэнни в каком-то смысле делал это постоянно, вот почему у меня к нему сложные чувства. С одной стороны, он — это самое лучшее, что вообще с нами случилось. Но если посмотреть с другой, то, может, без него всем было бы лучше. Впрочем, я сейчас чушь несу. Без Мэнни стало бы еще хуже, тридцать лет полной бессмыслицы. Я бы об этом, конечно, не знал, зато сейчас знаю и рад, что не вышло по-другому. Без Мэнни я бы сейчас не оказался там, где стою, — в вагоне метро, чувствуя, как кончается время.

Пассажиры уступают мне место, сторонятся, хотя это не удивительно. Отчасти, дело в моем лице. И ноге. Люди такого не любят. Но главная причина кроется во мне самом. Я-то знаю, чувствую ярость, которая расходится от меня во все стороны. Так вести себя неправильно, прекрасно это понимаю, но и вся жизнь у меня была неправильная. Побывайте в моей шкуре, тогда поглядим, какими спокойными в конце концов станете.

Есть еще одна причина, по которой я немного странно отношусь к Мэнни. Я не понимаю, зачем он это сделал. Зачем помог нам. Сью-2 говорит: это не имеет значения, — но я думаю, имеет. Если это был лишь эксперимент, увлечение, хобби, то тогда дело предстает в несколько ином свете. Думаю, при таком варианте я бы относился к Мэнни хуже. Только сдается мне, у него были совсем другие резоны и все случилось из-за человечности, правда, хрен знает, чего означает это слово. Если бы Мэнни проводил над нами эксперимент, то, по моему разумению, час назад все пошло бы иначе. Для начала Мэнни, скорее всего, остался бы в живых.

Если все идет по плану, то Сью-2 сейчас уже на месте, гораздо ближе к цели, чем я. Кстати, вот привычка, от которой стоит отказаться. Теперь она — Сью, просто Сью. Никаких номеров. А я — старина Джек или стану им, если доберусь туда, куда мне надо.

Первое воспоминание, самый ранний проблеск сознания — по голубой цвет. Сейчас-то я понимаю, что тогда видел, но в то время не знал ничего иного и решил, что в мире больше не существует других цветов. Мягкий, туманный, он всегда имел одну и ту же промозглую температуру, и в нем что-то успокаивающе гудело.

Из метро надо выбираться. Катаюсь уже час, да и ближе на нем все равно не подъехать. Тут очень шумно, причем не просто какое-то приглушенное жужжание, а ужасающий лязг. Очень не хочется вот так провести время, которого у меня, скорее всего, мало осталось. Вокруг волнуются люди, и всем им есть куда идти. В первый раз за всю свою жизнь я окружен людьми, которым действительно есть куда идти.

Туннель неправильного цвета. Туннели должны быть голубыми. Я не могу понять туннель, если он не голубой. Насколько могу судить, первые четыре года своей жизни я провел именно в таком. А если бы не Мэнни, то сидел бы там и до сих пор. Когда он пришел работать на ферму, то я сразу понял: это совсем другой человек. Не знаю как: я тогда даже думать не умел, куда уж там говорить. Может, он просто вел себя с нами не так, как предыдущий хранитель. Я потом выяснил, что у него умерла жена, рожая уже мертвого ребенка. Может, все дело было в них.

Для начала он выбрал некоторых из нас и позволил жить вне туннелей. Сначала немногим, а потому чуть ли не половине набора «запасок». Из оставшихся одни так и не приняли мир снаружи таким, какой он был. Они выходили время от времени, шатались туда-сюда с безнадежным видом, открывая и закрывая рот, и кожа их казалась голубоватой, как будто свет туннеля проник им внутрь. Некоторые же так и не выбрались наружу, но это потому, что их слишком много использовали. Три года, а уже нет рук. Ну, расскажите мне, насколько это целесообразно, суки…

Мэнни позволил нам свободно ходить по комплексу, а иногда даже выпускал наружу. Ему приходилось соблюдать осторожность, так как неподалеку от фермы проходила дорога. Кто-нибудь мог заметить голых людей, неуклюже переваливающихся в траве, и, конечно, мы были голые, ведь нам не дали даже гребаного куска тряпки прикрыться. До самого конца у нас не было одежды, и годами я думал, что снаружи всегда идет дождь, так как только в такую погоду Мэнни выпускал нас наружу.

Сейчас на мне один из его костюмов, а Сью раздобыла себе голубые джинсы и рубашку. От брюк кожа ужасно чешется, но я все равно чувствую себя настоящим принцем. Принцы обычно владеют замками, сражаются с чудовищами, женятся на принцессах, а потом живут долго и счастливо. Я знаю о принцах. Мне о них говорили.

Мэнни рассказывал нам о разных вещах, учил. Ну, пытался, по крайней мере. Для большинства было уже поздновато для уроков. Для меня-то уж точно. Я не могу писать. Не могу читать. Знаю, в голове у меня огромные пробелы. Иногда пытаюсь что-нибудь сделать, выучить, подумать и понимаю, чувствую: по большей части ничего у меня не получится. Вещи падают в пустоту. Не задерживаются. Ну, хотя бы говорю неплохо. Я был одним из любимчиков Мэнни, он со мной много разговаривал. Я от него научился. Отчасти я так охрененно зол потому, что, наверное, мог стать по-настоящему умным. Так Мэнни говорил. И Сью. Только поздно теперь. Слишком поздно, вашу мать.

В первый раз за мной пришли в десять лет. Мэнни позвонили, и он неожиданно страшно запаниковал. «Запаски» разбрелись по всему комплексу, и ему пришлось побегать, собирая их вместе. Он загнал нас в туннели как раз вовремя, и мы там сидели себе, не зная, чего и думать.

Потом Мэнни вернулся с каким-то мужиком, большим и наглым. Они вошли внутрь, и громила пинками расталкивал всех с дороги. И все понимали достаточно для того, чтобы молчать: Мэнни предупредил об этом заранее. Те из нас, кто никогда наружу не выходил, как обычно, ползали и шаркали вокруг, стукаясь о стены, а здоровяк просто отбрасывал их в сторону. Они падали кучами мяса, а потом снова начинали двигаться, издавая разные нечленораздельные звуки.

В конце концов Мэнни подошел ко мне. Руки у него тряслись, а на лице было такое выражение, будто он еле сдерживает слезы. Мужик схватил меня и выволок из туннеля, затащил в операционную, а там двое уродов в белых халатах положили меня на стол и отрезали два пальца.

Вот потому я и не могу, писать. Я — правша, а они мне отрезали пальцы правой руки, твари. Потом продели нитку в иголку и зашили мне руку наспех, словно торопились куда-то, а громила отвел меня обратно к туннелю, открыл дверь и зашвырнул внутрь. Я ничего не сказал. Я не сказал ни единого слова за все то время, пока это длилось.

Позже меня нашел Мэнни, а я отполз от него, сжался, думал, им опять что-то нужно. Но он обнял меня, и разницу я почувствовал, а потому позволил отвести себя в главную комнату. Мэнни посадил меня на стул, вымыл окровавленную руку, побрызгал на нее какой-то штукой, от которой раны стали болеть меньше. А потом все рассказал. Объяснил, где я и почему.

Я был «запаской» и жил на ферме. Когда богатые люди заводили ребенка, доктора брали клетку у зародыша и клонировали еще одного, точную копию будущего малыша. Растили его, пока тот не мог дышать самостоятельно, а потом отправляли на ферму.

«Запаски» жили здесь, а если с настоящим ребенком приключалась беда и он повреждал какую-нибудь часть тела, медики приезжали на ферму, отрезали кусок от клона и пришивали его хозяину. Так было легче из-за клеточного совпадения и всего в таком духе, чего я толком не понимаю. Они зашивали запчасть и отправляли ее обратно в туннель, где та сидела, пока оригинал опять чего-нибудь не выкидывал. А когда это происходило, доктора появлялись снова.

Мэнни рассказал мне. Я рассказал остальным. Так мы все и узнали.

Нам очень, очень повезло. Мы это понимали. Вокруг была куча подобных ферм, и в каждой голубые люди ползали туда-сюда по туннелям, чистые листы бумаги, на которых никто ничего не написал. Мэнни рассказывал, что некоторые хранители подрабатывали, по ночам запуская внутрь посетителей. Эти настоящие люди пили пиво и смеялись над «запасками», иногда трахали их. Об этом никто не знал, и никому не было дела. Нет смысла учить клонов. Нет смысла давать им жизнь. Зачем? Все равно в конце концов от них ничего не останется.

С другой стороны, так, возможно, было легче. Когда знаешь, в чем дело, очень трудно становится все принять. Как и все остальные, сидишь, ждешь, вот только прекрасно понимаешь, что с тобой сделают. И ты в курсе, кого винить.

Например, моего брата Джека. В десять лет он зажал два пальца в дверях. И это было только начало. В восемнадцать парень разбил свою дорогую машину и раздробил все кости ноги… Вот вам еще одна причина, по которой я не хочу находиться долго в этом долбаном метро: такие увечья люди замечают сразу. Впрочем, как и криво заросшую рану на левой стороне лица, где они вырезали у меня трансплантат, когда какая-то женщина плеснула в этого урода кипящей водой. Из-за него я лишился и части желудка. Тупой дебил любил остренькое и пил слишком много вина. Я, конечно, не знаю, что это за вещи, но они не могут быть очень хорошими. А в прошлом году Джек пошел на какую-то вечеринку, ввязался в драку и ему вышибли правый глаз. Так я лишился своего.

На ферме так весело. Просто круто. Чистый восторг. Вокруг ковыляют люди, из них течет, они хлопают в ладоши без пальцев и испражняются в колостомические мешки. Даже непонятно, кому хуже: тому, кто знает, что происходит, и чувствует ненависть, раком разрастающуюся внутри, или тем, кто рикошетом бьется о стенки туннеля, как какой-нибудь жук. Иногда последние почти не двигаются или начинают отчаянно суетиться. Предсказать их поведение невозможно, ведь в их головах никого нет. Именно это Мэнни и сделал для нас. Для меня, Сью и Дженни. Он поместил людей в наши головы. Иногда мы сидели все вместе, болтали о подлинниках, представляли, чем они занимаются, каково это — быть ими, а не нами. Мэнни говорил, что ничего хорошего из этого не выйдет, но мы его не слушали. Даже «запаскам» дозволено мечтать.

Так могло продолжаться вечно или до тех пор, пока оригиналы не начали бы стареть и разваливаться. Мне говорили, что тогда конец приходит быстро. Существует предел, дальше которого резать уже нельзя. По крайней мере, он должен быть. Когда видишь слепых клонов без рук и ног, извивающихся в темных углах, то начинаешь в этом сильно сомневаться.

Но однажды днем зазвонил телефон, мы все послушно встали и похромали в туннели. Я шел со Сью-2, мы сели рядом друг с другом. Мэнни часто говорил, что мы любим друг друга, только хер знает, так ли это. Когда она рядом, я чувствую себя счастливым, вот и все. У нее нет зубов, левой руки, вырезаны яичники, но она мне нравится. Рядом с ней я смеюсь.

В конце концов пришел Мэнни с громилой, и я увидел, что хранитель в этот раз выглядел хуже некуда. Он долго ходил вокруг да около, пока этот мужик не заорал на него, и только потом нашел Дженни-2 и указал на нее пальцем.

Она была одной из его любимиц. Она, Сью да я. С нами он часто говорил. Мужчина забрал ее, Мэнни проводил их взглядом, а когда закрылась дверь, сел и заплакал.

Настоящая Дженни пострадала при пожаре. У нее сгорела вся кожа. Дженни-2 отправили на смерть.

Мы сидели с Мэнни, ждали, и вдруг он неожиданно встал. Схватил Сью за руку, сказал идти за ним, отвел в свою комнату и принес вот эту одежду, которая сейчас на мне. Дал денег, сказал, куда идти. Думаю, каким-то образом он понял, что произойдет. А может, просто не мог больше так жить.

Мы еле успели одеться, когда все пошло к чертям. Спрятались, когда за Мэнни пришли, и все услышали.

Дженни-2 заговорила. Они пользуются наркотиками или анестезией, только когда «запаска» может действительно умереть от шока. А так чего суетиться? Дженни-2 отправили на смертельную операцию, поэтому оставили в сознании. Когда над ней встал человек, который, улыбаясь, приготовился срезать порцию кожи с лица, она не смогла сдержаться, и я ее не виню.

— Пожалуйста, — сказала она. — Не надо.

Три слова. Не так и много. Совсем немного. Но достаточно. Она вообще не должна была говорить.

Мэнни попытался остановить их, когда они попытались открыть туннели, а потому его застрелили и все равно вошли. Мы сбежали, и я не знаю, что там дальше произошло. Не думаю, что остальных убили, ведь у большинства оставалось еще много частей. Возможно, вырезали часть мозга.

Мы бежали, шли. В конце концов добрались до города. Я попрощался со Сью около метро. Она пошла домой пешком. Мне надо было проехать дальше, к тому же нас, скорее всего, станут искать, пришлось разделиться. Мы понимали, в этом сеть смысл, и я ничего не знаю о любви, но готов потерять обе руки, только чтобы Сью сейчас была рядом со мной.

У нас обоих мало времени, но мне плевать. Мэнни дал нам адреса, и мы знаем, куда идти. Сью думает, мы сможем занять их места. Я так не считаю, но ей ничего не сказал. Мы сразу спалимся, ведь почти ничего не знаем. У нас нет шансов. Это всегда было лишь мечтой, темой для разговора.

Но одну вещь я все-таки сделаю. Я его встречу. Найду дом Джека, подойду к двери и посмотрю своему брату в лицо.

И прежде чем меня найдут, прежде чем за мной придут, я кое-что заберу у него назад.