Франсиско де Миранда и борьба за независимость испанской Америки.

Провозглашение независимости

Первые сведения о событиях в Каракасе 19 апреля 1810 г. пришли в Лондон только во второй половине июня. Миранда узнал о них из английских газет, которые расценивали создание Верховной хунты как отделение Венесуэлы от метрополии. 23 июля газета «Курир» писала, что следует удивляться не тому, что эта колония показала дух независимости и решимость существовать как самостоятельное государство, а тому, что она в течение столь длительного времени терпела ярмо метрополии, правящие круги которой проявили позорное отсутствие энергии и раболепие перед Наполеоном. Другая газета, «Экземинер», отмечала, что принятый Верховной хунтой Каракаса манифест похож на провозглашение полной независимости, а что касается заявления хунты о ее «верности» королю Фердинанду VII, то это всего лишь «пустой звук».

Хотя сведения о революции в Каракасе не были неожиданностью для Миранды, тем не менее свержение испанских властей и создание патриотической хунты в родной Венесуэле, причем именно на основе кабильдо, как он предвидел и неоднократно советовал своим корреспондентам, не могли не произвести на него огромного впечатления.

Вскоре из Каракаса стали приходить письма на Граф-тон-стрит, где жил Франсиско Миранда. Писали старые друзья, родственники и незнакомые люди. Все спешили сообщить о создании Верховной хунты и пригласить своего знаменитого соотечественника на родину, счастью и благополучию которой он посвятил свою жизнь.

Один из каракасских корреспондентов Миранды, X. М. Фернандес, писал ему, что друзья свободы — братья Боливары, маркиз дель Торо и другие — считают его «первым патриотом Венесуэлы и борцом за наше праведное дело» \ Они ждут возвращения Миранды с нетерпением.

Еще большее нетерпение испытывал сам Миранда. При первых же сообщениях о событиях 19 апреля он стал рваться на родину, но английские власти отказывали ему в разрешении на выезд под тем предлогом, что это могло обострить цх отношения с Регентским советом. Не оставалось ничего другого, как ожидать представителей каракасской хунты, о предстоящем отъезде которых в Лондон Миранда был уведомлен друзьями из Венесуэлы.

Но не сидеть же сложа руки именно теперь, когда освободительная революция уже развернула свои знамена на «Колумбийском континенте»...

Миранда шлет письма своим единомышленникам на Антильских островах, призывая их, не теряя времени, вернуться в Венесуэлу и поддержать деятельность Верховной хунты. Узнав об образовании патриотической хунты в Буэнос-Айресе, о чем сообщил ему его агент Матиас де Иригойен, прибывший в Лондон, Миранда пишет своему единомышленнику Родригесу Пенья в Бразилию: «Как мне сообщают, события в Буэнос-Айресе обещают быть не менее успешными, чем в Каракасе. Замечательно, что эти два города, столь отдаленные друг от друга, без какой-либо связи между собой, и с разницей только в 3Ó дней, совершили то же самое и предприняли те же политические мероприятия, которые будут способствовать успеху их замечательной революции! Сделайте все возможное, дорогой друг, чтобы поддержать эту политику, ибо любой возврат к прошлому будет иметь самые печальные последствия для счастья этих стран» ².

Миранда продолжал встречаться с английскими государственными деятелями, информировать их о событиях в испанских колониях. Теперь он уже не просит их, как некогда, о вооруженной поддержке, а настаивает на скорейшем признании патриотических хунт. Но английское правительство, верное своей прежней линии, продолжало проводить политику «невмешательства» в колониальные дела Испании. Министр колоний лорд Ливерпуль в инструкции губернатору Кюрасао от 29 июня 1810 г. предписывал строго избегать действий, которые могут быть истолкованы как признание нового правительства Каракаса.

Нет, Англия решительно не хотела оказать какую-либо помощь испано-американским патриотам, вступившим в решительную схватку с испанскими колонизаторами!

Английские министры не могли изменить себе, ведь они сами были отъявленными колонизаторами и реакционерами, и любое антиколониальное движение, любое неповиновение «законным» властям, любое посягательство на легитимистский принцип, на королевскую власть в любой части света казались им величайшим святотатством и потрясением основ. Но была еще одна причина, побуждавшая английское правительство воздерживаться от оказания помощи освободительному движению в испанских колониях. По опыту восстания английских колоний в Америке Лондон знал, что такое движение вызовет длительную кровопролитную борьбу, которая истощит как патриотов, так и Испанию. И вот тогда, когда обе враждующие стороны истекут кровью, тогда Англия — владычица морей, неиссякаемый источник капиталов и товаров —- пожнет плоды этой борьбы и станет подлинным арбитром Нового и Старого Света...

10 июля 1810 г. в Портсмут на английском судне «Генерал Веллингтон» прибыли полномочные представители Верховной хунты Каракаса Симон Боливар, Лопес Мендес и Андрес Бельо. Через несколько дней они были в Лондоне на Графтон-стрит в объятиях Миранды, хотя встреча с их знаменитым соотечественником в некотором роде расходилась с инструкциями, данными на этот счет каракасской хунтой.

Дело в том, что консервативные руководители хунты, выступавшие с позиций вассалов находившегося во власти французов короля Фердинанда VII, проявляли нерешительность, опасаясь «воскресения» испанской монархии и возможных репрессий с ее стороны за слишком самовольные действия.

С одной стороны, они ■ боялись вступить в открытую связь с Мирандой — врагом «номер один» испанской монархии, за подчинение которой они из тактических соображений пока выступали, с другой — они хотели такой связи, ибо понимали, что Миранда может помочь хунте укрепить ее авторитет на международной арене. Эта двойственность нашла свое отражение в инструкциях хунты Симону Боливару, в которых о Миранде говорилось следующее:

«Миранда, в прошлом генерал Франции, выступал против прав монархии, которые мы стремимся сохранить, и власти Каракаса за попытки, направленные против этой провинции в 1806 году, когда он высадился у бкумарэ й Коро, обещали 30 000 песо за его голову. Мы, будучи последовательными в наших действиях, должны рассматривать его как мятежника по отношению к Фердинанду VII, и, следовательно, если он окажется в Лондоне или по пути следования уполномоченных этого нового правительства и приблизится к ним, то они отнесутся к нему соответственно изложенным выше принципам и положению, которое он занимает в данной стране. Однако если его нынешнее положение может способствовать каким-либо образом успеху этой делегации, то следует приветствовать его помощь» ³.

Члены делегации, разумеется, посчитали, что Миранда несомненно может оказать им существенную помощь, поэтому, прибыв в Лондон, поспешили встретиться с ним.

Для посланцев каракасской хунты Миранда был живым воплощением легенды, их знаменитым соотечественником, гордостью и славой венесуэльского народа. Разве Миранда не был первым, кто призвал их к борьбе за независимость? Разве не он посвятил свою жизнь этому благородному делу? Но Миранда был не только великий патриот, он был еще знаменитый военачальник, генерал французской революционной армии, мудрый политик, друг королей, принцев, министров, дипломатов и философов. Его знания, опыт, таланты — как они нужны сейчас патриотам Венесуэлы!

В особенности преклонялся перед Мирандой глава делегации Симон Боливар. Несмотря на молодость, он успел уже посетить Испанию, Францию, Италию, Мексику и Соединенные Штаты. И где бы он ни побывал, всюду он слышал о Миранде. Пылкий сторонник французских просветителей и энциклопедистов, Боливар, подобно Миранде, решил посвятить свою жизнь освобождению родины от испанского господства.

Боливар сообщил Миранде о полученных от Верховной хунты инструкциях: проинформировать английское правительство о происшедших в Венесуэле событиях, добиться от Англии дипломатического признания, закупить в Англии оружие.

Миранда взял покровительство над посланцами Каракаса. В течение трех месяцев и одиннадцати дней, проведенных ими в Англии, Миранда был с ними неразлучен. Он устроил им встречу с английским министром иностранных дел маркизом Уэлсли. Прием, оказанный йМ Уэлсли, был вежливым, но весьма сдержанным. Ссылаясь на союз Англии с Испанией, Уэлсли заявил, что Англия не ‘может признать новое правительство, возникшее в Каракасе. Тем не менее он выразил готовность Англии торговать с Венесуэлой и предложил услуги английского правительства в качестве посредника в улаживании конфликта между Венесуэлой и Испанией.

В то время все связи Англии с Испанией находились под контролем клана Уэлсли. Маркиз Уэлсли был министром иностранных дел, его брат Артур, лорд Веллингтон, командовал английскими войсками в Испании, их дядя Генри был послом при Регентском совете в Кадисе.

Проводив венесуэльских делегатов, маркиз Уэлсли послал срочную депешу своему дяде Генри, в которой просил использовать эту встречу для того, чтобы добиться от Регентского совета отмены монополии на внешнюю торговлю с испанскими колониями. Маркиз советовал сэру Генри пригрозить регентам прекращением английской помощи, если они не откроют колонии для английских товаров. Маркиз высказывал уверенность, что пребывание в Лондоне каракасских делегатов произведет нужное впечатление на регентов и будет способствовать достижению целей английского правительства.

Миранда неустанно трудился над тем, чтобы ввести своих соотечественников в высший лондонский свет. Он представил их влиятельным депутатам парламента, лордам, журналистам, писателям, философам. Одетых по последней моде молодых венесуэльских патриотов в сопровождении их «дядьки» — седого, но точно помолодевшего теперь генерала Миранды, можно было встретить на выставках, скачках, в аристократических клубах и знаменитых салонах.

Неутомимый сочинитель мемориалов и политических посланий о положении в Южной Америке продолжал писать их и направлять влиятельным английским особам. Но теперь его сочинения уже подкреплялись весьма реальными и всеми ощутимыми действиями первого независимого правительства в Южной Америке — каракасской хунты.

19 июля Миранда писал принцу Глочестерскому, брату короля Георга III: «Наконец посланцы Каракаса прибыли. Они предлагают этому правительству дружбу, они

Симон Боливар

Портрет, написанный в Лондоне в 1810 г. Художник Чарлз Хилл

согласны открыть для свободной торговли все порты Венесуэлы... Их с уважением приняли министры его величества, которым они вручили свои верительные грамоты, хотя Аподака (посол Испании в Лондоне.— И. Г.) пытался всеми средствами воспрепятствовать этому». Письмо кончалось весьма примечательным сообщением: «Они привезли мне лестные для меня послания от моих родственников и других участников славной Апрельской революции. Эти послания проникнуты дружбой и уважением ко мне за мой вклад в победу благородного дела и не только настаивают, от имени руководящих деятелей страны, чтобы я энергично помогал им в переговорах с Англией, но чтобы я вернулся на родину и вместе с ними продолжал борьбу» ⁴.

Миранда вновь обращается к английскому правительству с требованием разрешить ему покинуть Англию и вернуться в Венесуэлу, Вскоре после приема маркизом Уэлсли представителей каракасской хунты он пишет министру иностранных дел длинное письмо, в котором, ссылаясь на то, что дело, за которое он боролся, восторжествовало, просит разрешить ему вернуться вместе с Боливаром на родину «после более чем тридцатилетнего отсутствия и жестоких переживаний за ее благополучие и счастье» ⁵. С такими же просьбами Миранда обращается к Ванситтарту и другим видным английским деятелям.

Английское правительство на этот раз ще возражает против отъезда Миранды, однако советует ему не уезжать на одном корабле с венесуэльскими делегатами, чтобы не давать повода испанскому послу Аподаке для новых протестов. Миранде не оставалось ничего другого, как подчиниться.

19 сентября он простился с Боливаром, который отбыл в Венесуэлу на английском корабле «Сапфир», увозя с собой весь личный архив каракасца. 10 октября Миранда в сопровождении своего секретаря Томаса Мо-лини отплыл из Англии на Кюрасао, откуда рукой подать до Венесуэлы.

В Лондоне каракасец оставил свою верную домоправительницу Сару Эндрюс и двоих сыновей, пообещав в самое ближайшее время выписать их в Каракас. Свою квартиру он предо^вил Лопесу Мендесу и Бельо, которые решили остаться в Англии в качестве неофициальных представителей венесуэльской хунты. Со временем на Графтон-стрит расположится первое венесуэльское посольство в Англии.

Старый конспиратор уехал инкогнито, под фамилией Мартин, не простившись ни с кем из английских деятелей, ибо английское правительство формально так и не дало ему согласия на выезд из страны, и он опасался, что его могут задержать в самую последнюю минуту.

Эти опасения имели свои основания. Узнав от губернатора Кюрасао, что Миранда с этого острова был доставлен на английском корабле в Венесуэлу, министр колоний лорд Ливерпуль пришел в бешенство. Он написал губернатору,, что эта новость вызвала удивление и неудовольствие правительства, так как Миранда покинул

Дом, в Котором жил Миранда в Лондоне. Современный вид

Англию без его согласия и ведома. Лорд Ливерпуль запретил иметь какие-либо связи или переписку с Мирандой, которые, как он писал, «могли бы вызвать подозрение в метрополии или в испано-южноамериканских провинциях против нас в том, что его действия поддерживаются или вдохновляются британским правительством» ⁶.

Но еще одно обстоятельство должно было беспокоить Миранду, когда он возвращался из Лондона на родину: как его встретят руководители хунты? Можно предположить, что Симон Боливар сообщил ему об отношении каракасских нотаблей к главному врагу испанского короля, которому они присягали на верность. Не этим ли объясняется пространное послание министру иностранных дел хунты, написанное Андресом Бельо, секретарем делегации, оставшимся в Лондоне и поселившимся в доме Миранды, датированное 3 сентября 1810 г., т. е. за неделю до отъезда Миранды из Англии, и звучавшее хвалебным гимном в его честь.

Ознакомимся с содержанием этого, на наш взгляд, крайне важного для оценки предыдущей деятельности Миранды документа, который приводится ниже по сохранившемуся черновику:

«Пребывание дона Франсиско де Миранды в Лондоне нам (членам венесуэльской делегации.— И. Г.) показалось с самого начала обстоятельством в высшей степени положительным. С первых же наших шагов, направленных на выполнение порученной нам миссии, мы поняли, какие ошибки и опасности грозили нам из-за незнания местных условий. И мы убедились, что только с помощью Миранды, единственного человека, с которым могли говорить с полной откровенностью, нам было бы легко получить необходимую предварительную информацию и что только этот наш соотечественник, благодаря своим многочисленным путешествиям и опыту, своим старым связям с этим (английским.— И. Г.) правительством и характерной для него склонностью в пользу Америки, был в состоянии сообщить нам в наиболее полном виде и с точностью нужные нам сведения, которые нельзя было получить от кого-либо другого. Тем не менее мы считали, что в наших связях с ним следовало, как повелевал нам долг, действовать с осторожностью, идти ощупью, медленно, пока мы не изучили бы более глубоко его характера, взглядов и связей. Сообщаю вашему превосходительству результаты наших наблюдений и проверок, будучи уверен, что мои сведения полностью совпадут с устным докладом, который правительство Каракаса наверное уже получило от полковника дона Симона Боливара, и что его доклад и это мое сообщение будут оценены как, выполнение долга по отношению к родине [далее зачеркнуто: «по отношению к Каракасу, глубоко заинтересованному в заполучеиии услуг этого ревностного патриота, опытного генерала и мудрого политика»] и как дань справедливости достоинствам и заслугам нашего сотрудника, ставшего жертвой бесстыдной клеветы.

Но даже его враги не решаются отрицать исключительное превосходство его ума, опыта и талантов. Действительно, было бы нелепо предполагать, что человек, лишенный этих качеств и без какой-либо поддержки со стороны своей страны, мог бы занять такое видное место при королевских дворах, быть вхожим в самое высшее общество, заручиться уважением и доверием огромного числа знаменитых людей, общаться с властелинами, производить на всех положительное впечатление. Его враги стремятся очернить два события в его жизни, которые могут на первый взгляд показаться уязвимыми, а именно: его поведение как генерала Франции и как руководителя экспедиции, высадившейся на нашей земле в 1806 году. Но, не входя в подробности, не касающиеся меня, я ограничусь сообщением вашему превосходительству некоторых фактов, полностью опровергающих злонамеренные обвинения (в адрес Миранды.— И. Г.).

Миранда успешно защищался от своих клеветников перед трибуналами Парижа и был в такой степени полностью оправдан, что даже тиран Робеспьер, его личный враг, не нашел основания отправить его на эшафот. Что касается экспедиции в Коро, то трудно предположить, что Англия продолжала бы оказывать Миранде свое покровительство, если бы считала эту экспедицию столь безрассудной и плохо руководимой, как ее противники пытались доказать.

В значительной степени мы сами можем лучше их судить об этом. Если ваше превосходительство возьмет на себя труд ознакомиться с документами, хранящимися в делах предыдущего правительства и относящимися к действиям Миранды в Коро, то убедится, что всестороннее расследование, предпринятое агентами деспотизма, не смогло выявить хоть какого-нибудь недостатка в характере Миранды, в то время как поведение действовавших там войск было более чем сдержанным, хотя их командующий и не обладал полной властью над ними.

Стрелы зависти с особым остервенением были направлены против его личных качеств, но увиденное нами в Англии было более чем достаточным, чтобы убедиться в подлости, с какой пытались его опорочить. Мы его наблюдали в обществе людей подлинного величия и почти всех заслуживающих уважения людей в Лондоне. Мы видели его в домашней обстановке, наблюдали его сдержанность, откровенность и честность, его приверженность к наукам и прочие добродетели, свойственные честному человеку и гражданину.

Сколько раз мы являлись свидетелями, как он по поводу наших успехов приходил в восторг вплоть до слез, с каким интересом он знакомился с малейшими деталями! С каким прилежанием он был всегда готов служить нам, своим землякам, способностями, книгами, связями! Невозможно, говоря об этом человеке, удержаться в рамках беспристрастия, диктуемого моим официальным положением. Я не могу не сказать вашему превосходительству, что, насколько могу судить, Миранда — это человек, в котором соединены в превосходной степени основные качества ревностного патриота, опытного генерала и мудрого политика.

Каракас должен призвать его к себе, исходя из собственных интересов, но даже если бы и не так, то его возвращение на Родину, которая в таком долгу перед ним, было бы необходимым актом человечности, благодарности и справедливости.

Под каким предлогом можно было бы отказать в мирном пристанище этому уважаемому человеку, родившемуся среди нас, постаревшему в стремлениях найти средства для нашего освобождения и практически за наше дело подвергавшегося преследованиям? Какая горечь отравила бы его последние годы, если бы самая черная из неблагодарностей могла бы лишить Родины того, кто все ей пожертвовал, и отказать ему в праве жить и умереть на родной земле под охраной того самого отеческого и патриотического правительства, возникновение которого являлось объектом его самых страстных желаний. Если его считают опасным, пусть против него будут при-

няты все меры предосторожности, которые правительство сочтет необходимыми. Он не просит никакого участия в государственных делах, он только желает умереть с удовлетворением, что наконец лицезрел в своей Родине зарю свободы.

Можно было бы возразить, что принципы Миранды, взятые в целом, не совпадают с правами Фердинанда VII, которые мы присягнули охранять, но Миранда ознакомился во всех подробностях с содержанием нашей нынешней формы правления, торжественно обещает оставаться ей верным и подчиняться получаемым указаниям [зачеркнуто: «Повторяю, он не направляется в Каракас в качестве вождя...»]. Миранда не столько осуждал права короны, сколько варварскую тиранию испанских агентов, которые так нас угнетали и унижали. В конце концов или пусть само правительство разрешит ему вернуться, или пусть его предадут суду. Он просит только этого, и я думаю, что ему нельзя отказать в этом.

Я оскорбил бы справедливые и освободительные идеи, воодушевляющие в настоящее время эту Верховную хунту, если бы считал возможным, чтобы она применила бы по отношению к Миранде ту же отвратительную и подлую политику, которую проводило правительство, лишившее его всех прав. Убежденный в обратном, я согласился на его возвращение в Каракас и пользуюсь этой возможностью, чтобы выразить вашему превосходительству со всей откровенностью мое мнение о деле, которое сегодня мне кажется более важным, чем когда-либо раньше. Надеюсь, что ваше превосходительство сообщит все это Верховной хунте, и ожидаю, что ваше превосходительство одобрит мои действия [зачеркнуто: «во всяком случае, я буду всегда испытывать удовлетворение от того, что действовал согласно моему долгу и диктатам моей совести»], действия, направленные единственно на то, что по моему разумению соответствует пользе и чести моей страны» ⁷.

Это письмо Андреса Бельо было лучшей верительной грамотой, которую, учитывая обстоятельства, мог вручить Миранда членам Верховной хунты. И все же нельзя не испытывать уважения к каракасцу, который с присущим ему мужеством и патриотизмом спешит через океан на свою родную землю, где его ждут не только друзья, но и враги...

11 декабря 1810 г. Миранда наконец высадился в венесуэльском порту Ла-Гуайра. Почти сорок лет назад оп покинул этот порт никому не известным молодым студентом. Долго длилось его путешествие. И вот теперь он дома, на родине, сбросившей с себя оковы рабства. Нет, это не было ^возвращением блудного сына. На родину вернулся победитель, убежденный патриот и знаменитый полководец.

В Ла-Гуайре, где Миранда высадился в мундире генерала Французской революции, его ждали родственники и почитатели. Из Ла-Гуайры Миранда написал в Каракас, спрашивая у хунты разрешения проследовать в столицу. Как-никак, а хунта все же действовала от имени испанской короны, для которой Миранда был и оставался врагом «номер один». Чтобы не создавать хунте излишних трудностей, он просил дать ему возможность закончить свои дни «простым гражданином в лоне родственников и соотечественников». Хунта не только разрешает ему следовать в Каракас, но и выделяет официальную комиссию для его встречи во главе с Симоном Боливаром.

«Большое число именитых граждан,— писала потом английская газета «Лондон пакет», — прибыло в Ла-Гуай-ру, чтобы сопроводить Миранду в родной Каракас, куда он прибыл верхом на красивом белом коне... По пути к кавалькаде присоединились многие другие его почитатели, а в Каракасе его встретила огромная толпа жителей, приветствовавших его возвращение» ⁸.

В Каракасе Миранда поселился в доме Боливара. Здесь к нему шли на поклон и аристократы-мантуанцы, и простые люди. Орган Верховной хунты «Гасета де Каракас» приветствовала возвращение на родину прославленного патриота. Ему направили приветственные адреса кабильдо Каракаса, Валенсии, Сан-Карлоса, Боготы и других городов Венесуэлы и Новой Гранады. Верховная хунта присвоила ему звание генерал-лейтенанта и назначила соответствующее этому званию жалованье. В то время это было самое высокое военное звание в Венесуэле, и Миранда был единственным, кто удостоился его. Судебное дело, заведенное на него испанцами в связи с экспедицией 1806 г., по решению кабильдо было сожжено.

Каракас, хотя и вырос за годы отсутствия Миранды и насчитывал теперь около 40 тыс. жителей, все же про-

Высадка Миранды в 1810 г. в Ла-ГуайреХудожник неизвестен

должал оставаться провинциальным городом. Правда, теперь здесь выходили газеты и действовал театр, но все-таки венесуэльской столице было далеко до Парижа или Лондона — городов, в которых привык жить и блистать Миранда.

Несмотря на лестные знаки внимания и уважения со стороны новых властей и населения, Миранда не мог не заметить, что в Каракасе его возвращение далеко не всем пришлось по душе. Хотя революция 19 апреля была делом молодых патриотов, выступавших не только за отделение от Испании, но и за создание республиканского строя, за отмену феодальных порядков и рабства, власть взяли в свои руки представители мантуанских семейств, плантаторы и рабовладельцы. Они не были сторонниками каких-либо серьезных реформ, которые могли бы лишить их части богатства и власти. Для этих людей Миранда представлялся крайне опасным человеком, олицетворявшим идеалы Французской революции, чуть ли не якобинцем. Например, Россио, один из руководителей хунты, писал впоследствии, что Миранда по возвращении в Каракас пытался создать партию из негров и мулатов, «всячески разжигая их страсти своими взглядами, разговорами и идеями самого либерального содержания». С другой стороны, часть населения, которому испанские власти и церковники в течение многих лет внушали, что Франсиско Миранда является антихристом на службе англичан, все еще продолжала верить этим клеветническим россказням.

Все это способствовало тому, что Миранда с первых же дней своего пребывания в Каракасе стал знаменем для наиболее радикально настроенной части патриотов, в особенности молодых, для которых такие «недостатки», как участие во Французской революции, являлись его главными достоинствами. Молодые радикалы располагали своей организацией — Патриотическим обществом, вступить в которое был приглашен Миранда. Под влиянием Миранды это общество превратилось в политический клуб в стиле Французской революции с той только разницей, что в Венесуэле других подобных организаций не существовало. Противники Патриотического общества называли его якобинским клубом или Комитетом общественного спасения.

Среди членов общества (их насчитывалось около 200) были как радикально настроенные отпрыски мантуанских семейств, так и ремесленники, свободные негры и мулаты. Многие будущие вожди патриотического движения вышли из него. Патриотическое общество выступало за немедленное провозглашение независимости, за отмену феодальных повинностей, установление республиканского строя. В Миранде оно нашло своего теоретика и вождя. Его сперва избрали вице-президентом общества, а потом президентом.

Между тем положение новых властей не было столь радужным, как могло показаться на первый взгляд. Сторонники хунты одержали победу далеко не во всех провинциях Венесуэлы. В Коро, Маракайбо и Гвиане власть продолжали удерживать испанские колониальные чиновники. Попытка патриотов под командованием дель Торо привести их к повиновению закончилась неудачно. Потерпев поражение в ряде стычек, патриоты были вынуждены отступить.

Хунта не добилась й внешнеполитических успехов. Не только Англия, но и Соединенные Штаты отказали ей в дипломатическом признании, а тем более в заключении какого-либо договора, который обязывал бы эти державы оказывать патриотам помощь.

Не бездействовал и Регентский совет. Получив сообщение об образовании Верховной хунты в Каракасе, он дал указание испанским кораблям, базировавшимся на Кубе и Пуэрто-Рико, блокировать венесуэльское побережье, а своему представителю Кортабаррии, находившемуся на Пуэрто-Рико, приказал немедленно приступить к усмирению каракасских «мятежников». Эта демонстрация силы сопровождалась всевозможными обещаниями и посулами в адрес креолов, исходившими из кортесов, заседания которых открылись в Кадисе в 1810 г.

Приезд Миранды в Венесуэлу совпал с первыми выборами в конгресс. Друзьям удалось выставить его кандидатуру по одному из округов провинции Барселона, где его и избрали. 2 марта 1811 г. в Каракасе открылись заседания конгресса. Присутствовало около 40 депутатов, представлявших все провинции за исключением трех, власть в которых удерживали испанцы, или, как их теперь называли, роялисты.

Хотя для избрания депутатов требовался возрастной и имущественный цензы, большинство избранных в конгресс были искренние патриоты, но они не обладали политическим опытом, испытывали всякого рода иллюзии, верили в магическую силу слова. Все они при открытии конгресса приняли присягу защищать права Фердинанда VII.

Конгресс избрал Исполнительный комитет из трех человек, к которому перешли функции Верховной хунты. Миранда выставил свою кандидатуру в члены Исполнительного комитета, но из 31 голоса получил всего лишь шесть. Тут сказалось недоверие к нему мантуанцев и то, что провинциальные депутаты еще мало его знали. Вскоре, однако, он был избран вице-президентом конгресса.

Как же развивались события дальше? Вместо того чтобы немедленно принять меры к подавлению роялистских очагов в провинциях, организовать вооруженные силы, наладить производство оружия и амуниции, Исполнительный комитет почивал на лаврах, а конгресс терял время в нескончаемых дебатах по всякого рода второстепенным вопросам.

Роберт Ловри, американский агент в Каракасе, писал Джеймсу Монро, государственному секретарю Соединенных Штатов, в своем донесении от 9 июня 1811 г.: «Здесь неразумно расходуются государственные фонды, отсутствуют государственные таланты, процветает интрига, глупость следует за глупостью, страна быстро катится к нищете и анархии. Все это, по всей вероятности, кончится тем, что власть окажется в руках Миранды. Не исключено, что меньше чем через два месяца здесь произойдет новая революция, возможно, более благоприятная для подлинной свободы страны» ⁹.

В годовщину свержения Эмпарана, 19 апреля 1811 г., Патриотическое общество во главе с Мирандой устроило манифестацию в Каракасе, требуя немедленного провозглашения независимости. Против независимости выступали церковники, боявшиеся потерять свои привилегии. Они убеждали верующих, что порвать с «помазанником божьим» — королем означает совершить смертельный грех. Сторонников же независимости они обвиняли в атеизме и других тяжких грехах.

Конгресс одобрил закон, разрешавший селиться в стране иностранцам при условии, что они будут соблюдать независимость и суверенитет страны, а также относиться с уважением к католической церкви. Хотя в этой резолюции говорилось о независимости Венесуэлы, вопрос об ие провозглашении конгресс начал обсуждать только 2 июля.

Во время дебатов выявились две партии: одна, требовавшая немедленного провозглашения независимости, и другая, пытавшаяся под разными предлогами затянуть решение этого вопроса. Лидером партии независимости сразу же стал Миранда.

Следует отметить, что в первый день дискуссии большинство из выступавших депутатов высказывали различного рода сомнения в целесообразности этого акта, ссылаясь как на отсутствие полномочий со стороны избирателей, так и на то обстоятельство, что в конгрессе не были представлены все провинции Венесуэлы. Другие утверждали, что провозглашению независимости должно предшествовать создание конфедерации венесуэльских провинций. Были и такие, которые говорили, что декларация независимости может вызвать озлобление Англии, союзницы Испании.

3 июля в конгрессе дважды выступил Миранда. Он подверг критике аргументы противников независимости. «Мы не можем заявлять о нашей преданности Фердинанду VII,— сказал он,— и одновременно претендовать на дипломатическое признание иностранных держав. Только став независимой страной, мы добьемся уважения и поддержки со стороны других государств» ¹⁰. Депутат конгресса священник Рамон Мендес был так рассержен выступлением Миранды, что бросился на него с кулаками. Его насилу уняли...

Некоторые требовали проведения плебисцита по вопросу провозглашения независимости. Им ответил депутат Янес. Он напомнил, что если бы патриоты так ставили вопрос о свержении испанских властей, то революции 19 апреля не произошло бы и венесуэльцы продолжали бы оставаться рабами испанцев. Конгресс представляет народную волю, поэтому он вправе решать, быть ли Венесуэле независимой или нет.

Присутствовавшие на этих дебатах члены Патриотического общества бурно приветствовали выступления Миранды и других сторонников независимости.

В тот же день Патриотическое общество приняло постановление требовать от конгресса немедленного провозглашения независимости. Общество поручило специальной делегации доложить членам конгресса о своем решении.

4 июля делегация Патриотического общества выступила перед конгрессом, настаивая на немедленном решении в пользу независимости. Миранда горячо поддержал это требование. Однако противники независимости не унимались. Теперь они доказывали, что слабонаселенная Венесуэла, число жителей которой не превышало 1 млн. человек, вряд ли может претендовать на независимое существование. Им ответил Миранда. Он привел примеры различных государств — Венеции, Генуи, Ганновера, Голландии, Сан-Марино, население которых было значительно меньше Венесуэлы, и тем не менее они успешно отстаивали свою независимость. Что же касается талантов и просвещенных людей, то, сказал Миранда, в Каракасе их больше, чем в любом месте Соединенных Штатов.

Провозглашение независимости, заявил другой депутат, вызовет бегство из Венесуэлы тех, кто с этим не согласен, что крайне неблагожелательно скажется на экономике страны. «Нет!— возражал ему Миранда.— Из Франции во время революции бежали только дворяне, сторонники монархии, и это вреда республике не принесло. Независимую Венесуэлу покинут некоторые испанцы, сторонники колониального режима. Какие бедствия нам угрожают от этого? Их бегство только будет способствовать созданию здесь более спокойной обстановки. Пожелайте же им счастливого пути! Пусть они убираются в Пуэрто-Рико, под покровительство Кортабаррии, этого представителя испанского короля! Они принесут нам меньше вреда, находясь там, чем оставаясь здесь».

5 июля конгресс, за исключением одного депутата — священника Майи, проголосовал за провозглашение независимости. Решение конгресса было встречено восторженными демонстрациями населения. Организаторами этих демонстраций были члены Патриотического общества. В Каракасе и других городах Венесуэлы население уничтожало портреты короля и все, напоминавшее о колониальном подчинении страны Испании.

По предложению Миранды конгресс утвердил национальный флаг Венесуэлы, состоящий из трех полос — желтой, синей и красной, т. е. тот самый флаг, который был им учрежден в 1806 г., когда он пытался освободить свою родину от испанского господства. Этот флаг был поднят на центральной площади Каракаса на том самом месте, где некогда был казнен Хосе Мария Эспа-нья, один из руководителей республиканского заговора 1797 г.

7 июля специальная комиссия представила конгрессу текст Декларации независимости, которая была единодушно одобрена депутатами, однако подписана только 17 августа. Миранда подписал ее, одетый в мундир генерала Французской революции, который он хранил для особенно торжественных случаев.

На следующий день конгресс апробировал текст присяги независимому правительству Венесуэлы. Ее приняли в торжественной обстановке гражданские и военные власти. Затем конгресс одобрил законы о свободе печати и об отмене пыток.

Мечта Миранды стала, наконец, явью. Можно сказать, что в значительной степени благодаря его настойчивости и агитации руководимого им Патриотического общества

Провозглашение независимости. В центре Ф. де Миранда Художник Мартин Товар-и-Товар

конгресс в сравнительно короткий срок обсудил и принял акт чрезвычайно важного исторического значения — декларацию, провозгласившую Венесуэлу независимой от Испании. Таким образом, Венесуэла вошла в историю не только первой страной Испанской Америки, создавшей Патриотическую хунту, но и первой провозгласившей независимость; она не замедлит стать и первой, принявшей конституцию и установившей республиканскую форму правления. В решении всех этих кардинальных вопросов Миранда играл руководящую роль.

Однако надежды Миранды и других патриотов на то, что провозглашение независимости укрепит международное положение Венесуэлы и позволит ей добиться признания великих держав, не оправдались. Правительство Соединенных Штатов реагировало на провозглашение независимости Венесуэлой весьма сдержанно. На словах оно приветствовало этот акт, но все же отказалось установить с Каракасом официальные дипломатические отношения.

Англия продолжала по-прежнему придерживаться политики непризнания новых правительств в Южной Америке. Напрасно Миранда забрасывал своих друзей и знакомых в Лондоне посланиями, призывая Англию вступить в дружеские отношения с Венесуэлой, суля взамен огромные торговые выгоды. Английское правительство продолжало оставаться непреклонным, хотя английские купцы вели очень активную торговлю с независимой Венесуэлой.

Испанские агенты в этот период усиленно дезинформировали английское правительство относительно Миранды. Они убеждали англичан, что Миранда якобы запродался Бонапарту и действует согласно его инструкциям. Они ссылались при этом на то, что Наполеон поддерживает провозглашение независимости колоний. Действительно, будучи в курсе политики Англии по этому вопросу и стремясь скомпрометировать ее в глазах латиноамериканцев, с одной стороны, а с другой — укрепить позиции Франции в этом районе, Наполеон продолжал утверждать, что он «признает и поддерживает независимость испанских колоний в Америке, если они располагают решимостью и силой утвердить ее при наличии разумных шансов на успех» ^и. Министр иностранных дел Франции Боссано сообщил французскому послу в

Ёашингтойё, что Франций го1ЮМ оказатй вооруженную и любую другую помощь завоевавшим независимость испанским колониям при условии, что они воздержатся от предоставления Англии особых привилегий. Такую политику Наполеон предложил США проводить совместно «открыто или тайно». Но правительство Соединенных Штатов, приветствуя на словах благожелательное отношение Франции к движению за независимость, отказалось от предложения Наполеона оказывать совместно с Францией вооруженную помощь испано-американским патриотам. Тогда французский посол сообщил агенту венесуэльской хунты в Вашингтоне, что Наполеон готов установить с хунтой дипломатические отношения и принять ее посла в Париже. Однако последующее развитие событий в Венесуэле не позволило венесуэльским патриотам воспользоваться этим предложением.

Большого успеха добились патриоты в соседней Новой Гранаде, где в июле 1810 г. испанские власти были низложены и власть перешла к патриотической хунте, которая переименовала название страны в Кундинамарку. В столицу этого государства Боготу был направлен Хосе Кортес Мадариага. Он вручил Кундинамаркской хунте послание Миранды с призывом заключить договор о создании конфедерации. Такой договор Кортес Мадариага действительно заключил. 22 октября он был ратифицирован венесуэльским конгрессом и обрел юридическую силу, хотя объединение двух государств и создание единого правительства было отложено до одобрения договора конгрессом Кундинамарки.

Между тем внутреннее положение Венесуэлы с каждым днем усложнялось. Страна страдала от инфляции, цены на продукты первой необходимости быстро росли, из-за разрыва отношений с Испанией и бушевавшей в Европе войны внешняя торговля значительно сократилась, что вызывало недовольство в самых различных кругах, в частности среди крупных латифундистов, производивших на экспорт какао, индиго и другие колониальные продукты.

Растущим недовольством решили воспользоваться притаившиеся на первых порах сторонники испанских колонизаторов, против которых Верховная хунта не принимала никаких мер предосторожности. Теперь, после провозглашения независимости, они перешли в наступле-filíe fîpôïïîB патриотов. 11 июля 1811 г. в Каракасе й во втором по величине городе Венесуэлы — Валенсии эти элементы подняли мятеж. Выкрикивая лозунги «Смерть предателям!» и «Да здравствует король и инквизиция!», мятежники пытались захватить правительственные здания. В Каракасе они потерпели сокрушительное поражение. Народ окружил их и обезоружил. Мятежников заключили в тюрьму. Двенадцать из них были казнены. Мемуаристы утверждают, что это произошло ввиду настоятельных требований Миранды применить к ним строжайшие наказания.

В Валенсии мятежникам повезло. Здесь ими руководили церковники и их фанатичные последователи. Им удалось захватить город и местную крепость, где хранились большие запасы оружия. Для подавления мятежников Исполнительный комитет послал маркиза дель Торо, но он быстро ретировался. Оставалось только одно — призвать на выручку Миранду, который был назначен командующим патриотическими войсками.

19 июля во главе армии в 4 тыс. человек Миранда подошел к Валенсии. Желая выиграть время, мятежники вступили с ним в переговоры о сдаче. Миранда потребовал сложить оружие и восстановить в городе кабиль-до. Мятежники в ответ пытались завлечь его в засаду. Раскрыв их игру, Миранда приказал штурмовать вражеские позиции. Бой за Валенсию продолжался почти две недели. 22 августа, овладев крепостными сооружениями противника, патриоты смелым броском ворвались в город и заставили мятежников сдаться на милость победителя. Но победа далась не дешево. Патриоты потеряли убитыми и ранеными больше половины солдат.

Конгресс выразил благодарность Миранде за разгром мятежников. «Гуманность, проявленная главнокомандующим,— говорилось в резолюции конгресса,— по отношению к жителям города Валенсии, заслуживает самого высокого признания. Решительность и искусство, с которыми он заставлял подчиняться тех, кто упорствовал в своем сопротивлении делу справедливости, доказывают, что он совмещает с большим военным талантом доброжелательность, которые счастливо могут способствовать успехам независимой Венесуэлы» ¹².

И все же решительность Миранды пришлась далеко не всем членам конгресса по сердцу. Некоторые соглаша-

Флаг первой Венесуэльской республикиПроект Ф. де Миранды

тельские элементы выдвинули против него обвинение в том, что он проявил при подавлении мятежа необоснованную жестокость, что в военных частях установил палочную дисциплину. Миранде пришлось в конгрессе, как некогда во французском конвенте, давать объяснения. Он заявил, что происки роялистов должны подавляться в зародыше, что недисциплинированные революционные войска станут легкой добычей своих противников. Обо всем этом говорит опыт великих революций, в том числе французской.

Объяснение Миранды было принято к сведению членами конгресса, но Миранда чувствовал, что убедил далеко не всех. У многих депутатов в Валенсии были родственники, знакомые. Они желали, чтобы к участникам мятежа победители отнеслись со снисхождением. Для них Миранда был чужаком, доктринером, якобинцем, пытавшимся перенести на венесуэльскую почву жесткие нравы Французской революции.

И все же большинство патриотических деятелей в конце 1811 г. склонялись в пользу Миранды, считая его наиболее подходящим кандидатом на пост верховного руководителя нового государства. Ссылаясь на сообщения из Каракаса, орган французского правительства «Журналь де л’Эмпир» писал 20 ноября 1811 г.: «Генерал Миранда, поведение которого вначале вызывало недоверие, пользуется в настоящее время огромной популярностью. Люди знают, что он самолюбив и энергичен, но он дал столь неоспоримые доказательства своей преданности делу революции, что они питают к нему полное доверие».

Между тем конгресс приступил к обсуждению основного закона нового государства — конституции, проект которой подготовила избранная еще 16 марта комиссия. В ее работе участвовал и Миранда. Чем должна была стать независимая Венесуэла — республикой или монархией, с централизованной или федеративной формой правления — вот те главные вопросы, ответить на которые должны были все те же самые члены конгресса, которые провозгласили ее независимость.

Миранда, много лет трудившийся над конституционными проектами для будущего «Колумбийского государства», предлагал установить сильную централизованную исполнительную власть, контролируемую законодательными органами. Как некогда в римской демократии в случае опасности, по проекту Миранды, в республике устанавливалась на ограниченный срок диктатура. Но предложения Миранды не нашли поддержки в конгрессе. Выработанная конституция являлась несколько видоизмененной копией конституции Соединенных Штатов, которая главным образом прельщала депутатов федеративной формой правления, предоставлявшей широкую автономию провинциям. Форма эта привлекала многих провинциальных деятелей, так как они опасались преобладания столицы — Каракаса. Одна из статей конституции была прямо направлена против Миранды. Она запрещала занимать должности в правительстве тем венесуэльцам, которые в течение последних десяти лет проживали за границей.

23 декабря состоялось торжественное подписание новой конституции депутатами конгресса. Миранда, хотя выразил свое несогласие с некоторыми статьями конституции, подписал ее. Принятие конституции венесуэльским конгрессом, несмотря на все ее недостатки, имело огромное значение. Это была первая конституция в Латинской Америке, она устанавливала республиканский строй, провозглашала демократические свободы.

В Каракасе и других городах Венесуэлы население праздновало принятие конституции торжественными залпами, иллюминацией и гуляниями. Казалось, ничто не предвещало грозы на ясном небе республики. Природа физическая и политическая, однако, весьма обманчива в тропиках, в особенности в Карибском море. Здесь циклонам и землетрясениям предшествует, как правило, ясная и безмятежная погода. И только очень уж чуткое ухо услышит далекие громовые раскаты приближающейся бури или почти незаметные подземные толчки — предвестники надвигающейся катастрофы...