Фридолин, нахальный барсучок

Глава четвёртая. Как Фридолин нашёл необыкновенное растение Сладенькое и как он, покуда спал, избежал многих опасностей. Новое жильё Фридолина на Острове

Весь долгий летний день и почти всю ночь Фридолин просидел позади поленницы, хотя он очень страдал от окружавших его запахов. Пахло и правда здесь ужасно: и крысами, и мышами, и куриным помётом, и совсем чем-то незнакомым, а больше всего — двуногими, но и свиньями, и коровами, и кошками, и жареной картошкой, и даже детским бельём.

Никогда ещё Фридолин не был столь твёрдо убеждён в том, что живёт в наихудшем из миров и что создатель только потому его так дурно устроил, что хотел досадить барсукам.

Но вот наступила глубокая ночь, все люди давно уже легли спать и даже цепные псы перестали тявкать. Только теперь Фридолин решил выбраться из своего тёмного угла. Но куда ему идти, он совсем не знал. Только в родной Буковый лес он ни за что не хотел возвращаться, должно быть, лисёнок Изолайн выкурил его оттуда навсегда.

Сначала Фридолин побежал направо, но шумная река и узенький мост через неё да и дома, темневшие в ночи, напугали его. Он довернул налево; сперва бежал по деревенской улице, а затем попал на картофельное поле Диценов. Тут ему уже больше понравилось: не так сильно пахло двуногими, неподалёку приветливо шуршал камыш, а тоненький серп месяца разбрызгивал тысячи серебряных искр над Карвицским озером. После всех этих чёрных домов, после ночи, проведённой в пустоши, Фридолин почувствовал себя почти дома.

Он перебрался через картофельное поле и увидел перед собой проволочную изгородь. Но разве для барсука это серьёзное препятствие? Не прошло и минуты, как он уже подкопал сетку и очутился в хорошо ухоженном огороде, да таком большом, что огород, который охраняла Аста, и сравнить с ним нельзя было! Вкус овощей Фридолин нашёл отменным, а когда закусил их двумя дождевыми червями, спустившись к самому берегу озера, и тут же сцапал двух лягушек, то ему, этому вечному ворчуну, жаловаться уже было не на что.

«А недурно всё тут двуногие устроили! — сказал он себе. — Да и вообще не такие уж они дураки, хоть и бегают только на двух ногах. Правда, свёкла могла бы быть и понежней, и горошек уже кто-то весь обобрал. Но где в этом бестолковом мире найдёшь всё хорошее разом? Нелепо, конечно, построить эту каменную храмину прямо на огороде. Но зато тут нет собаки, и за это хвалю. Неплохое местечко для ночной кормёжки! Клубнику вот только эти двуногие уже всю слопали, но в общем-то я доволен. Только бы тут где-нибудь поблизости сносное жильё подыскать!»

С этими словами Фридолин вновь пустился в путь, держась берега озера. Скоро он снова натолкнулся на проволочную сетку, потом ещё на одну, под которыми он быстро подкопал ходы. Это его не огорчало, напротив, он даже похвалил двуногих за то, что они так хорошо огородили «его» огород от чужеземных захватчиков.

Ощущая приятную сытость, Фридолин продолжал своё путешествие, теперь уже по большому перепаханному полю, тянувшемуся вдоль берега озера. И тут-то Фридолин пережил нечто, до сих пор ему неведомое! Он нашёл одно растение, которому суждено было оказать огромное влияние на всю его дальнейшую барсучью жизнь, а быть может, и на его смерть, но о ней мы пока ничего не знаем.

Словно громом поражённый, застыл Фридолин, принюхиваясь к растению, сёстры которого росли длинными рядами на не очень широкой полосе. Один запах этого никогда не виданного им растения был Фридолину столь приятен, что убеждение его, будто он появился на свет в самом что ни на есть бестолковом мире, поколебалось не на шутку. Он обнюхал сочный стебель, даже коснулся его мордой, и тот до умопомрачения заворожил его своим ароматом. Трепет пробежал по всему телу барсука: неужели и правда в этом дурном мире можно найти такое? В эту минуту Фридолин готов был благодарить даже вонючего Изолайна за то, что тот прогнал его из родной норы да и из Букового леса, позволив ему увидеть это необыкновенное, чудесное растение!

Он слегка навалился на него, и растение, треща и шурша, рухнуло на землю. Барсук вцепился зубами в стебель, и обильный сок залил ему всю морду — в жизни Фридолин не пробовал ничего подобного! Куда там жирный уж или молоденькая морковь! Сок этого удивительного растения превосходил даже клубнику и сладчайший пчелиный мёд! Это было нечто божественное, казалось, самим творцом предназначенное для барсука.

Фридолин словно опьянел. В упоении он набросился на следующий стебель кукурузы, обрушил его и снова вцепился зубами. Сладчайший сок побежал по горлу в желудок, Фридолин застыл от восторга. Перебираясь от стебля к стеблю и с наслаждением похрюкивая, он сделал ещё одно открытие: оказывается, намного вкуснее сока было ещё кое-что! Примерно на половине высоты стебля сидел початок, укутанный в нежные листья, которые чем глубже внутрь, тем делались тоньше и слаще. Но вкусней всего был сам он, усыпанный зёрнышками, чуть побольше молодого горошка. И всё это можно выло жевать, лопать, обжираться, набивать себе пузо, что барсук и делал с превеликим удовольствием.

Стебель за стеблем обрушивал ненасытный Фридолин. Его уже не устраивал ни сок, ни нежные листья, нет, подавай ему самое сладкое, самое изысканное, самый кончик початка! Когда он в конце концов всё же утолил свой жадный аппетит, в длинной полосе образовалась брешь величиной с хорошую комнату, где вкривь и вкось валялись обрушенные растения. Похоже было, будто бы тут совсем недавно пронёсся смерч! При слабом свете ущербного месяца умиравшие листья таинственно отсвечивали, издавая лёгкий горклый запах…

Но барсук Фридолин счастливым взглядом окинул полосу, где длинными рядами выстроилась кукуруза, такая сочная, спелая, сладкая! Сюда он придёт и завтра, и послезавтра, и так ночь за ночью всю свою бесконечную барсучью жизнь: ведь Фридолин не мог себе представить, что и его жизни придёт когда-то конец.

Обильный ужин настроил Фридолина на философский лад. Время от времени икая, он повёл такую речь:

— Сладенькое ты моё растение! Хвала тебе, моё прекрасное! Вечно ты будешь наполнять моё брюшко сладчайшим соком! На сей раз я хвалю даже это отвратительно пахнущее двуногое, чьи следы чую тут повсюду. Да, на сей раз я хвалю и двуногое: ведь для меня одного засадило оно эту полоску, для меня одного ухаживало и выращивало Сладенькое. В этот час хвалю я и тебя, создатель всех зверей на земле. Тяжкое бремя ты возложил на нас, барсуков: всю-то долгую зиму должны мы поститься, а всё остальное время проводить в бесконечных поисках пищи, а ведь иной раз так спать хочется! Мы вынуждены переносить отвратительные запахи собак, двуногих, лис. Ты опрометчиво упустил возможность наделить меня гордым рыже-красным правилом, как у Изолайна. Но сегодня я прощаю тебя, хотя ты и был несправедлив. Я даже благодарен тебе: ведь за все эти невзгоды, которые мы должны терпеть, ты подарил нам, барсукам, изумительное растение — Сладенькое. И ради него я прощаю тебя.

Как только Фридолин закончил своё похвальное слово, лёгкий ветерок пробежал по кукурузному полю, тихо зашуршали листья и серебряные зайчики запрыгали по водной глади озера.

У Фридолина мурашки пробежали по спине от таинственности всего окружающего! Но вот ветерок улёгся, шуршание сразу утихло, угомонились и серебряные зайчики на озёрной глади.

Тяжело вздохнув, барсук снова пустился в путь. Но прежде произнёс следующие слова:

— Да, да, я понимаю, в этом бестолковом мире мне трудно живётся, и добраться до моего Сладенького, созданного ведь для меня одного, будет нелегко. Вот опять уже начинаются мучения из-за жилья! Поблизости не найдёшь ничего подходящего. Бестолковый этот мир, и я, барсук, куда толковее всё бы устроил!

Досадливо встряхнув головой, Фридолин поплёлся дальше по-над озером. Его переполненное брюшко чуть не волочилось по земле, и, как бы в наказание за подобное обжорство, Фридолин, перебираясь через низкую каменную ограду в самом конце поля, споткнулся.

— Так я и знал! — воскликнул он, с упрёком поглядывая своими маленькими глазками на небо. — Начинается! И ничего-то нам хорошего не суждено вкусить вдоволь. Не успел я пригубить своего Сладенького, как тут же эта каменная стена! Нет, нет, мир наш бестолков! Были бы у меня такие стройные лапы, как у лисы, я не спотыкался бы о каждый камень. И о чём только создатель думал, сотворив меня?

Фридолин так долго выжидал, сидя за поленницей, и так много потратил времени, исследуя незнакомый огород и уплетая Сладенькое, что теперь, когда он снова топал по дороге, утро следующего дня уже заявило о себе — подул свежий ветерок, выпала холодная роса. Следовало бы поторопиться и устроить себе хотя бы временное жильё, где можно было бы провести светлое время суток. Фридолин уже осмотрелся и понял, что здесь, на пологом берегу, ничего подходящего не найдёшь и потому повернул в другую сторону. Постепенно поля поднимались к небольшому, покрытому высохшей травой холму, и так же медленно, кряхтя поднимался наш Фридолин, проклиная своё набитое брюхо и совсем позабыв, с каким удовольствием он его только что набивал. И так он утомился от всего пережитого да и от бессонных дней, что совсем уже не замечал, где и куда идёт… Вдруг почва выскользнула у него из-под ног, и Фридолин — уже во второй раз в эту ночь — упал, упал в небольшую песчаную яму, откуда Дицены и Шенефельды обычно брали песок. Хотя барсук и упал с метровой высоты, он не ударился — внизу был мягкий мелкий песочек. Недовольно оглядел он высокие стены и тут же решил подаренную ему судьбой яму не покидать. Кто его знает, сколько времени придётся разыскивать укромный уголок! Рассвет уже близок! Небрежно и в то же время с трудом он вырыл себе небольшую норку в стенке, забрался в неё и минуту спустя уже крепко спал.

Милое солнышко взошло на востоке и поднялось над большим Карвицским озером, посылая земле свои тёплые лучи. Лёгкий ветерок мало-помалу набрал силу — листья ольхи и прибрежный камыш зашуршали. По холму проковылял заяц и замер, почуяв незнакомый запах барсучьего следа. Осторожно понюхал его и задумался. На всякий случай он сделал петлю, а затем поскакал вниз по склону на поле Шенефельдов, решив там и позавтракать. А барсук Фридолин спал.

На дороге, что ведёт от деревни к мостику, перекинутому с берега на Остров, показались двуногие — молодой Гюльднер из кузницы и каменщик Штудир, оба шли на Кановский остров пилить дрова. И оба остановились как раз у песчаной ямы. Гюльднер чиркнул спичкой, намереваясь раскурить трубочку, но ветер её тут же задул. Тогда он спрыгнул в песчаную яму и уже здесь раскурил трубку, стоя около временной норки барсука.

— Глянь-ка! — крикнул он Штудиру наверх. — Похоже, будто тут зверь какой скрёбся.

— Ты давай скорей, и так уж мы нынче запоздали, — ответил ему приятель.

Гюльднер выбрался из ямы и вместе со своим напарником, немного не дойдя до моста, сел в лодку и поплыл в сторону Кановского острова.

А барсук Фридолин спал.

Прошло ещё часа два, и опять кто-то показался на дороге. Это был батрак. Он вёл корову нашей фрейлейн Шредер — тётки Минны, как её все называли в деревне. Дойдя до полоски, засеянной люпином, батрак привязал корову к колышку — через межу от луга Шенефельдов, откуда заяц уже успел ускакать, и снова направился в деревню.

А барсук Фридолин спал.

Некоторое время всё было тихо. Солнце поднялось повыше, воздух прогрелся, бабочки порхали над цветами. Птицы в ветвях чирикали: слетят вниз, клюнут зёрнышко-другое и опять взлетят, но уже на другую ветку. Порой на озере плеснёт рыба или в люпине замычит корова тётки Минны.

И всё это время переутомившийся и обожравшийся барсук мирно спал.

Но вот у околицы показалось трое двуногих.

В середине шагал папа Дицен, справа его большая и такая послушная дочь Мушка, а слева златокудрый Ахим. В руках у Мушки была небольшая корзиночка, покуда ещё пустая. Дойдя до вершины холма, они остановились совсем недалеко от песчаной ямы, взяли Ахима в середину и — раз-два-три — дали ему полетать по воздуху, при этом все очень громко смеялись. Таким вот весёлым образом сбежав с холма, они снова стали подниматься к песчаной яме, и тут папа и Мушка задержались, чтобы перевести дух, — оба они запыхались, помогая Ахиму летать по воздуху. А мальчик, которому очень хотелось показать, что он ничуточки не устал, быстро взбежал на вершину холма и, остановившись на самом краю песчаной ямы, крикнул:

— Прыгать хочу! Папа, я прыгать хочу!

Это была его любимая ребячья игра — прыгать в мягкий песок с края песчаной ямы. Но один Ахим ещё не умел прыгать в яму, его надо было подхватывать.

— Не сейчас, Ахим, позже, — ответил ему папа. — А сейчас давай с тобой камушки покидаем!

Так все Дицены и ушли от песчаной ямы, и барсук Фридолин продолжал спокойно спать.

Корова тётки Минны подняла голову и громко замычала Диценам навстречу: ей очень хотелось, чтобы колышек, к которому её привязали, переставили — здесь она уже общипала всё. Но этого Диценам нельзя было делать — корма для коровы должно хватить на весь день. Дицены и правда прошли немного правее на небольшой, довольно каменистый участок, тоже принадлежавший тётке Минне, и стали собирать мелкие камушки в корзиночку Мушки.

Быстро наполнив её, вся семья подошла к мосту, перекинутому с берега на Остров. Здесь они остановились и стали бросать камушки с моста в воду. На самом деле бросал один Ахим, Мушка, как девочка-паинька, охотно уступала младшему брату и только изредка бросала камушек, так, больше за компанию. А папа даже ни одного камушка не бросил. Когда камни бултыхались в воду, Ахим верещал от восторга, и Мушкина корзиночка очень быстро опустела. Тогда дети сбегали ещё раз на каменистый участок, набрали камней, и потом ещё и ещё — Ахиму всё было мало. В воде рядом с мостом собралась уже целая кучка камней — Дицены здесь не первый раз так веселились. Иногда папа указывал Ахиму какую-нибудь цель — корягу в воде или просто тростинку. Случалось, что Ахим и попадал, но бывали в этом смысле и неудачные дни.

Вообще-то папа был уверен, что Ахим научится хорошо и метко бросать.

Наконец Ахим утихомирился, и все трое тронулись в обратный путь. И снова они прошли мимо коровы тётки Минны; корова мычала ещё требовательней — ведь она всё уже подчистую выщипала, а что не выщипала, затоптала. Но Дицены и теперь не переставили колышек — им никто не разрешал этого.

Потом они подошли к песчаной яме, и Ахим снова крикнул:

— Прыгать! Папа, я прыгать хочу! Ты обещал… — И малыш стал на самом краю ямы.

Но папа Дицен никак не мог решиться: уже настала обеденная пора, надо было спешить домой. Но обещал — выполняй! И папа Дицен подал Ахиму руку…

Это был опасный момент — вот-вот сон барсука Фридолина будет прерван…

Но тут со стороны деревни донёсся звон колокола, и папа Дицен, испугавшись, воскликнул:

— Поздно, дети! Мы же опаздываем к обеду. Полетели теперь с тобой, Ахим, до самого дома.

И папа и Мушка, подхватив Ахима за руки, понеслись вниз с холма. Раз, два, три — полетел Ахим.

Так они и бежали: вниз с холма, вверх на холм, а потом по ровной дороге мимо диценской пашни и влетели прямо на кухню, где мама как раз зачерпнула суп половником, наливая супницу.

— Вот мы и успели! — крикнули все трое разом.

А всегда готовая помочь Мушка добавила:

— Пойдём, я тебе руки вымою, Ахим, и причешу. И ни разу не дёрну. Всё сделаю, как Мумми.

А барсук всё так же мирно спал в песчаной яме.

Всю долгую вторую половину дня так ничего нового и не случилось на дороге от деревни к мосту и около песчаной ямы да и на самом Острове. Воздух прогрелся ещё больше, корова тётки Минны мычала всё чаще и громче, но это ничуть не мешало крепкому сну Фридолина. Птицы после полудня умолкли, зато рыбы на озере плескались одна за другой, и пчёлы дружно гудели над густо росшим здесь желтушником.

Лишь ближе к вечеру глухой этот уголок снова ожил. Первым объявился батрак и увёл корову тётки Минны — пора было доить. А корова, намычавшись до хрипоты, всё старалась сорвать слева и справа от дороги травинку посочней.

Когда начало смеркаться, на озере показалась лодка с двумя лесорубами — Гюльднером и Штудиром. Снова они прошли рядом с песчаной ямой, и Гюльднер даже посмотрел в ту сторону, но он уже забыл, что видел там следы когтей незнакомого животного, и так и не остановился.

Вот и получилось, что все опасности, грозившие покою, а быть может, и самой жизни Фридолина, он проспал. И проснулся, только когда на небе уже сверкали звёзды и ставший чуть пошире серп луны поднялся над Розовой горой.

Выбравшись из своей норки, Фридолин чихнул и подумал: «А места эти, сдаётся мне, тихие. Давно я так хорошо не спал! Дай-ка погляжу, как тут насчёт жилья. А поле с моим Сладеньким я позднее навещу».

С этими мыслями барсук и отправился на поиски, и надо признаться, что бегал он и искал себе дом весьма старательно. Правда, ничего подходящего так и не нашёл. То он выходил к воде, то натыкался на дома нашей деревни. А дело было в том, что Фридолин, удирая от Изолайна, попал на большой полуостров, вдававшийся длинным языком в Карвицкое озеро, и над этим полуостровом, словно точка над «i», сидел Остров. Весь полуостров был хорошо обработан, везде виднелись поля и луга, и пустовал только холм, на вершине которого находилась песчаная яма. Но она как постоянная квартира показалась Фридолину недостаточно безопасной.

Через деревню он ни за что не хотел больше идти. С ужасом вспомнил он обо всём, что там с ним произошло. А после того как он целый день спокойно проспал не потревоженный, всё пережитое накануне представлялось ему ещё страшней, чем было на самом деле. Но нелегко ему было и решиться перейти по мосту на Остров — мост был бетонный, а дикие животные не любят покидать почву доброй матушки-земли. К тому же, после того как днём на мостике веселились Дицены, здесь чересчур уж крепко пахло двуногими. Однако, перебравшись всё же в конце концов на Остров, Фридолин обрадовался — здесь запах двуногих уже улетучился, хотя и виднелись возделанные поля. Но, главное, он увидел здесь гору, почти такую же высокую, как Капитанская гора, через которую корова Роза перетащила его. Склон этой примерно стометровой горы спадал на юг, у подножия плескалось озеро, точь-в-точь как дома на родине Фридолина.

Правда, лес здесь не рос, но на небольшом крутом обрыве виднелась старая сосна, две-три берёзки, ольха и рябина, несколько кустиков. На этом-то обрыве Фридолин и обнаружил старую, неряшливо построенную нору. Сначала в ней жили кролики, но кролики все погибли в холодные зимы. Затем в ней почти целый год жила выдра — потому-то здесь до сих пор пахло тухлой рыбой. Но выдра запуталась в сетях рыбака Бруна Хааза, и он её убил веслом. С тех пор нора пустовала.

Барсук всё тщательно осмотрел, и хотя морщил при этом нос от вони, но в конце концов всё же решил здесь поселиться.

— Жалкая это, конечно, дыра, но поживу в ней покамест, может, потом и лучше что-нибудь приищу. — Он и не подозревал, что эта «жалкая дыра» будет служить ему приютом всю его барсучью жизнь.

Фридолин, конечно, сразу увидел, что работа ему предстоит немалая и что никогда ему не удастся построить здесь такую великолепную, просторную нору, как в Буковом лесу. Пологий склон, пахотные поля, подходившие к верхней его кромке, — всё это делало невозможным устройство настоящей современной квартиры с шестью или восемью запасными выходами и многочисленными отдушинами.

Сейчас же здесь вообще ничего не было — ни приличного котла, ни запасных выходов, ни кладовой, ни уборной, ни отдушин. Батюшки мои, в каких ужасных условиях жила тут выдра! И вообще как это грустно, что приличным животным или тем, которые считают себя вполне приличными, приходится ютиться в таких ужасных условиях.

И Фридолин принялся за работу. Надо сказать, что на этот раз он действительно работал, хотя, быть может, и единственный раз в своей барсучьей жизни. Он даже отказывал себе во сне, и спал не более четырнадцати часов, и целую неделю не перебирался через маленький мост, по которому вела дорожка прямо к полю, где росло его Сладенькое. Питался он кое-как, наспех — тут корешок перехватит, там ракушку разгрызёт или поймает лягушку на берегу. Лишь один-единственный раз дорогу ему перебежал жирный кусок в обличье чёрного крота.

Но по окончании этой трудовой и полной всяких лишений недели Фридолин мог с гордостью заявить, что стал обладателем самой прекрасной квартиры во всей карвицкой округе! Котёл тёплый и уютный, вентиляция через отдушины превосходная, и ко всему прочему у норы было три запасных выхода: один — совсем внизу, у самой воды, хорошо замаскированный камнями и прибрежными зарослями; второй — на середине склона, под кустом бузины, а третий, потребовавший наибольшего труда, — на самом верху, скрытый завалью тернового хвороста, годами гнившего здесь.

Фридолин даже загордился, и весь мир, полный недостатков и упущений, показался ему немного лучше. С такими приятными мыслями, хотя изрядно вымотанный и изголодавшийся, Фридолин наконец довольный уснул.