Фридолин, нахальный барсучок

Глава пятая. Люди, поселившиеся в Доме на озере, и барсук Фридолин замечают друг друга. На Тедди возводится напраслина, а Фридолину объявляют войну

Ну вот, наконец-то мы снова там, где были в самом начале нашей правдивой истории: люди, а именно Дицены, жили в Доме на озере, барсук же, и не какой-нибудь, а именно Фридолин, устроился в норе на южном берегу Острова.

Поначалу ни та, ни другая сторона не замечали друг друга, даже не подозревали, что существует какая-то другая сторона. Правда, мальчик Ахим один раз видел барсука в тёмном углу за поленницей, но давно уже забыл об этом: ведь он был маленький мальчик и жил только сегодняшним днём, не вспоминал вчерашнего и не думал о завтрашнем.

Что же касается Фридолина, то он видел и девочку Мушку, и мальчика Ахима, а главное — страшную собаку Тедди, и он-то их наверняка не забыл. Но для Фридолина что одно двуногое, что другое — все равно. Он и не знал, какая огромная разница между послушной девочкой Мушкой Дицен и непослушной Урсулой Хартиг. Для него все они были двуногими, от которых, по его мнению, ужасно пахло. А собаки что ж, собаки были собаками — отвратительными, лающими, кусачими тварями!

Впрочем, Фридолин был ведь ночным животным, а двуногие и их собаки в большинстве дневными, кроме, конечно, бродячих собак. Но к таким Тедди, несмотря на её страсть гонять гусей, никак не следовало причислять. Скорей это была даже комнатная собака, и только в наказание её иногда сажали на цепь, а так она все ночи паинькой спала на старой бархатной занавеске, постланной в сенях дома Диценов на озере.

Для знакомства, как мы видим, возможностей не представлялось. Правда, тут вполне уместно вспомнить о длинной, длинной полосе кукурузы, которую Фридолин назвал Сладенькой: папе Дицену давно полагалось бы заметить опустошения, произведённые на его любимом поле.

Но почему, собственно, полагалось бы? Кукурузная полоска лежала в стороне от усадьбы и от дороги, и после третьей прополки и после того, как её в последний раз удобрили, кукуруза всякий год преспокойно вырастала сама по себе. К тому же папа Дицен был человек весьма занятой, и дел, поважнее ежедневного осмотра кукурузного поля, у него вполне хватало.

Разумеется, наступила и такая пора, когда сороки и воробьи начинали проявлять повышенный интерес к кукурузе — и в эту пору папа Дицен раза три на день ходил на свою полоску и стрелял из мелкокалиберки по разбойничьему птичьему племени. Честно говоря, ничего это не меняло: ведь он никогда не попадал. Но у папы Дицена оставалось чувство выполненного долга. Однако до той поры было ещё далеко, она наступила тогда, когда кукуруза созревала.

Таким образом, опустошения, произведённые на кукурузном поле, остались покамест незамеченными.

Впервые Дицены заподозрили что-то неладное благодаря совсем другому обстоятельству, а именно благодаря лазам, прорытым под забором. Через них из диценского курятника куры пробирались в диценский огород — это с одной стороны, а с другой — гюльденские куры пробирались туда же, но только уж из усадьбы кузнеца, а на аккуратных, тщательно ухоженных грядках фрау Дицен куры копались, скребли, копошились, то есть воцарялся полнейший беспорядок.

Потом кур ведь надо выгонять из огорода. Но эти глупые птицы никак не могут найти дыру, через которую они пробрались. Когда им надо было попасть в огород, они её сразу находили, а теперь вот хлопают крыльями, носятся по всем грядкам, принципиально не замечая столь предупредительно открытых для них ворот и калитки. Ну нет с ними никакого сладу!

Ужасные времена настали в доме Диценов! Ни пообедать, ни позаниматься спокойно, то и дело слышится крик:

— Опять куры в огороде! — и тут же начинается беготня.

Закапывать и засыпать ходы, прорытые под забором, ничуть не помогало: ночью появлялись новые и куры их почему-то гораздо скорей находили, чем люди.

Долго ли, скоро ли, но в конце концов и Дицены, как люди неглупые, задались вопросом: да кто ж этот бессовестный негодяй, что у нас забор подкапывает? Пора ему дать по рукам!

Но самое удивительное, что на этот вопрос и малые и большие Дицены знали только один ответ:

— Конечно же, Тедди!

Конечно же, Тедди, озорница эдакая! Ей и палок никогда не накидаешься — кидай и кидай, а она всё будет приносить и ни за что не отдаст!

Конечно же, Тедди! Сколько с ней ни гуляй, всегда мало. Ей, видите ли, бедняжке, гусей погонять не дают!

Конечно же, Тедди вырыла эти ходы под забором — улучила минуту, когда за ней никто не присматривал, убежала со двора в деревню, а там, что ни дом, новое собачье знакомство. Вернулась — ворота на запоре! Как быть? Дурная ли совесть или мечта о полной миске заставили её быстренько прорыть ход под забором и по этой запретной дорожке через огород вернуться домой.

Только так и не иначе! С мрачным выражением лица папа Дицен наложил запрет на все прогулки Тедди, приказав строго следить за ней. И пусть эта негодная собака, эта Тедди, не воображает, будто ей, бродяжке, будет позволено превратить огород в птичий двор!

И опять-таки примечательно для близорукости и несправедливости, к которым так склонны, к сожалению, люди, что приговор этот был вынесен Тедди единогласно и никто так и не возвысил свой голос в защиту несчастной, ни в чём неповинной собаки, которой отныне суждено было отбывать вовсе не заслуженное наказание. Никому даже в голову не пришло, что, свалив всё на Тедди, можно ещё было как-то объяснить происхождение подкопов под забором, отделявшим огород от проезжей дороги. Но откуда же взялись дыры под тем забором, что стоит между курятником и огородом, и тем, за которым начинается открытое поле? Нет, Тедди виновата, и баста! Лишить её любимой свободы — и никаких разговоров! Таково было мудрое решение людей.

Случилось так, что вскоре после вынесения приговора Тедди её всё же видели несколько раз в огороде, куда ей вход был строго-настрого запрещён. Застигнутая на месте преступления, она потом неслась с треплющимися ушами и поджатым хвостом по лестнице или через веранду в дом. А люди торжествующе восклицали:

— Вот видите! Для неё наш огород — охотничье угодье. Ну что за негодная собака!

Папа Дицен даже побил Тедди.

Тем временем барсук Фридолин, закончив устройство своей постоянной квартиры, занялся усиленным поиском корма: ведь лето уже было в самом разгаре, а Фридолин из-за бесконечных мытарств никакого сала себе не нагулял, да и брюшка что-то не было заметно! Нагрянет зима, придётся ему голодать. Нет, пора за ум взяться! И Фридолин взялся за ум. Ночь за ночью он пробирался в огород Диценов и, отведав с одной и с другой грядки овощей, уходил на кукурузное поле к своему Сладенькому, как он называл это растение. Поэтому-то под забором каждую ночь появлялись новые лазы, и каждый день вновь затевались погони за неразумным куриным народом, губившим всё огородное хозяйство.

И всё же Дицены не воскликнули, словно громом поражённые:

«Бог ты мой! Да разве это наша так строго охраняемая, такая хорошая, добрая, ни в чём неповинная бедняжка Тедди? Здесь кто-то другой, какой-то другой таинственный лазокопатель старается!»

Ничуть не бывало! Даже напротив. Новые ходы под забором только лишний раз убеждали Диценов в справедливости их несправедливого приговора.

— Что за безобразие в нашем доме творится! — кричал папа Дицен. — Придётся мне эту проклятую псину себе к ноге привязать, никто за ней не следит, покуда я работаю, никто её не караулит!

При этом он метал гневные взгляды на Тедди, а она мирно грелась на солнышке, преданно поглядывая своими невинными глазками на хозяина, и, как бы приглашая его на небольшую прогулку, постукивала хвостом.

Мама Дицен ответила на это:

— Что ж, прикажешь мне бросить всё и собаку караулить? Я и так за весь день ни разу не присяду. Где ж мне ещё собаку сторожить? С меня и Ахима вполне хватает — вечно он убегает из дому, а теперь ещё за Тедди следи? Нет уж, хорошенького понемножку!

Тут старший сын Диценов, Ули, гостивший дома на каникулах, предложил:

— Посадите Тедди на цепь — никто вам новых лазов копать не будет.

На это все как закричат:

— Спасибо! Знаешь, как Тедди на цепи скулить будет! Тоже придумал, умник какой!

В это время прилежная и послушная девочка Мушка как раз сидела за столом и писала длинное-предлинное письмо тёте Грете в Германсвердер — Мушка ужасно любила писать письма. Но тут она встала, аккуратно сложила и убрала письменные принадлежности и вышла во двор. Присев на корточки возле Тедди, она принялась ей выговаривать:

— Нехорошая ты, Тедди, злючка! Ну почему ты не слушаешься? И папа и Мумми запретили тебе копать дырки под забором. Не делай этого больше, я очень тебя прошу. Ну скажи, какая тебе от этого радость? Сама видишь — запретили даже гулять. А будешь слушаться — всё будет хорошо.

Так говорила Мушка. Тедди, решив, что её уговаривают пойти погулять, вскочила и давай весело лаять. А наша Инга не сказала вообще ничего, во-первых, потому, что она всегда мало говорила, во-вторых, потому, что, когда она накануне вечером ездила на велосипеде к пекарю за хлебом, Тедди вдруг откуда-то выскочила и побежала рядом, а когда Инга ехала назад, Тедди так же вдруг исчезла. Инга думала, что Тедди будут ругать, если она об этом расскажет, и потому молчала.

Молчал и младший сын Ахим, но тот был слишком занят приготовлением «пирожного-мороженого» — как в доме Диценов называли размазню из песка и воды, — и потому вопрос о поведении Тедди его вовсе не интересовал. К тому же он очень любил загонять кур: сидишь себе за столом, всё тихо, спокойно и вдруг — куры в огороде! Потеха!

А тётя Шеммель, которая тоже жила в доме Диценов, вздохнув, сказала:

— Да, уж эти мне собаки! Вот у нас в Лихтерфельде была собачка… — И она принялась рассказывать длинную историю про никому не известную собаку.

Только бабушка Диценов, которая всегда сидела в своём кресле у окна, выходившего в сад, не присоединилась к общим проклятьям по адресу Тедди. Она поманила собаку к себе, погладила её и, почёсывая за ухом, проговорила:

— Бедняжечка Тедди! Плохо, когда тебя гулять не пускают! Очень плохо, да? Но видишь ли, Тедди, я ведь тоже совсем не гуляю, а вот привыкла.

Тедди при этих словах тяжело опустилась на коврик у бабушкиных ног, зевнула сладко разок-другой и закрыла глаза.

«До чего ж скучна такая жизнь! — думала она, уже засыпая. — Будто все тут с ума посходили».

А барсук Фридолин, причина всех этих треволнений и вовсе незаслуженных страданий Тедди, в этот полуденный час лежал себе, полёживал перед норой в корыте, подставляя солнышку то спинку, то живот. Вообще-то настроение у него было недурное, он мог быть доволен — квартиру он выбрал, кажется, удачную! До сих пор ни двуногие, ни собаки, не говоря уже о лисах, на его Острове не показывались.

Скучать по старой норе в Буковом лесу ему не приходилось, а выпадали дни, когда он и совсем не вспоминал о ней. Уж очень этот Остров подходил для его отшельнического житья-бытья, ничто здесь не нарушало его барсучьего покоя.

Но ведь Фридолин был барсуком, а разве барсук признается когда-нибудь, что он доволен? И вот, поджаривая своё самым приятным образом наполненное брюшко на солнышке, он рассуждал:

— Что-то овощи в моём огороде теряют вкус. Эти двуногие могли бы, кажется, постараться. Кольраби совсем одеревенела, горошка нет уже и в помине, каротели тоже, ничего-то, кроме старой, грубой моркови, там не найдёшь. Есть-то её, конечно, можно, но я ведь привык к чему-нибудь послаще… И Сладенькое моё было раньше куда сочней, зёрнышки стали какими-то мучнистыми, не по душе они мне, и хоть никогда я не был брюзгой и привередой, однако… Будь по мне, я устроил бы так, чтобы сочные росли рядом с мучнистыми, да и клубника и горошек у меня никогда бы на грядках не переводились… Да что там говорить, разве в этом бестолковом мире найдёшь справедливость! А сколько горя приходится на долю честного барсука…

Зевнув, Фридолин спустился к озеру, попил студёной воды, вернулся в нору и тут же заснул.

Тем временем папа Дицен расстался с мыслью о том, чтобы навсегда привязать Тедди к своей ноге: у него родилась новая идея. Он пошёл в деревню к дедушке Леверенцу. Этот дедушка умел необыкновенно ловко разбивать молотом камни, даже очень большие, и возводить из них каменные стены — лучше его никто этого не умел.

Обойдёт этот маленький, тщедушный старичок с обветренным морщинистым лицом валун весом в несколько центнеров, пристально так поглядит на него своими узенькими светло-голубыми глазками и ударит по одному, только ему известному месту — жилка там какая-нибудь или трещинка. Потом ударит ещё раз, и ещё, и валун развалится. После этого дедушка Леверенц обтёсывает отдельные куски в хорошие прямоугольные бруски, из которых так красиво складываются ровные прочные стены.

Нелёгкое это ремесло, и не всякому оно даётся.

— Камень не молотом коли, а глазом, — частенько говаривал дедушка Леверенц, должно быть желая сказать, что, если хочешь разбить камень, не надо бить по нему молотом как попало — зря силы потратишь. А надо хорошенько рассмотреть его, да при этом мозгами пораскинуть: как этот камень вырос, и из чего возник, и где его слабое место — и уж тогда бить!

С этим-то дедушкой и поговорил папа Дицен; и все последующие дни дед только и делал, что разбивал большие камни да тесал из них ровные прямоугольные бруски. А потом каменщик, по фамилии Линденберг, и его помощник Матте закопали эти бруски под забором, и так аккуратно, что верхний их край смыкался как раз с металлической сеткой забора.

Всё вместе — обтесать камни, ровно их уложить и перевезти — стоило большого труда и немалых денег. Но в тот вечер, когда фундамент под забором был наконец готов, папа Дицен сказал за ужином:

— Пусть теперь Тедди попробует под забором пробраться! Об эти камушки она себе когти обломает. Теперь мы закрыли все ходы и выходы, больше нам кур гонять не придётся.

Дети были очень рады, что Тедди не сможет больше безобразничать, говорили о ней ласково и даже — как бы в её честь — отправились вечером гулять на Остров. Тедди, таская палку, была счастлива безмерно, и, как только кто-нибудь брал новую, она тотчас бросала старую. Но если новой ни у кого не оказывалось, она старую ни за что не отдавала.

Так Дицены обошли весь Остров. Они уже многие годы ходили здесь гулять, и каждое поле, каждый куст и каждое дерево были им хорошо знакомы, потому они сразу же приметили на обрыве, где кончалось картофельное поле бургомистра Иленфельда, выход из новой норы Фридолина. Барсук, следуя примеру своей матушки Фридезинхен, перед входом в нору землю утоптал, да так старательно, что место это стало и впрямь походить на небольшое корыто. В нём Фридолин грелся на солнце, здесь он любил посидеть, предаваясь своему мечтательному брюзжанию, — не заметить его было просто невозможно.

И если бы Дицены, увлёкшись разговором, прошли мимо, всё равно Тедди обратила бы их внимание на это новшество. А она, как только увидела нору, пришла в великое волнение и, сунув в неё морду, принялась бешено лаять.

От подобного шума барсук Фридолин, спавший глубоко под землёй в мягко выстланном котле, разумеется, проснулся.

— И здесь мне нет покоя! — сказал он, тяжело вздохнув. — Ведь говорил я и вновь буду повторять: бестолковый этот мир и нет мне покоя! Лай, лай там наверху, до меня тебе не добраться!

Навострив уши, Фридолин занял выжидательную позицию, готовый в любой миг юркнуть в отнорок.

Но до этого было ещё далеко. Тедди, налаявшись вволю, пыталась теперь влезть в нору, но та оказалась слишком узкой. Тогда собака стала её раскапывать, да так, что только камни и песок полетели. При этом она, конечно, вовсе испортила замечательное барсучье корыто и опрятный вход в жилую нору превратила в какую-то безобразную дыру.

И дети и родители с удивлением следили за Тедди. Что ж это за нора такая? И почему Тедди так бесится? Может быть, там в норе кто-нибудь есть?

Папа Дицен, знавший всегда всё на свете, хотя не всегда так, как оно было на самом деле, сказал детям:

— Здесь когда-то жила выдра. Это мне рассказал рыбак Хаазе. Он был очень зол на выдру — она вечно рвала ему сети. Он её убил веслом. Наверное, теперь здесь опять поселилась выдра, другая конечно, или самочка той осталась жива. Давайте посмотрим, что Тедди дальше будет делать.

И они стали смотреть. А Тедди, уже наполовину скрывшаяся в норе, делала какие-то судорожные, вихляющие движения задней частью тела и то подбирала, то вытягивала задние лапы. Она ведь была далеко не такая ловкая норокопательница, как Фридолин. Она не знала, куда девать выкопанную землю, и чуть было не закопала себя живьём.

Наконец, задыхаясь, она выбралась на белый свет и, словно бы прося прощения, посмотрела на толпившихся зрителей, потом, отдышавшись, тихонько гавкнула и снова принялась изо всех сил копать.

— Давай, Тедди! — кричали дети. — Тащи выдру!

И Тедди снова наполовину исчезла в норе, но почему-то тут же выбралась из неё. Так повторилось несколько раз, и в конце концов всем это надоело. К тому же начало смеркаться. Папа свистнул Тедди, но она по своей дурной привычке, конечно, не послушалась. Мушке пришлось схватить её за ошейник и так вести всю дорогу домой.

Заметив, что всё наверху утихло, Фридолин осторожно выбрался из норы и сразу же давай ворчать:

— Так оно и есть! Стоит только показаться этим двуногим со своими собаками, и всё созданное с таким трудом идёт прахом! Хотелось бы знать, зачем эти двуногие вообще существуют на свете? Должно быть, только затем, чтобы доставлять добропорядочному барсуку, которому и так не сладко живётся, одни хлопоты да заботы. Бестолковый этот мир, нет в нём ни ума, ни порядка!

И Фридолин принялся за уборку. Трудился он не менее получаса, однако под конец он был уже почти доволен: собака ведь несколько расширила вход и теперь барсучий солярий стал просторней.

«Что ж, — заметил про себя Фридолин, — толковый барсук может с умом перестроить самый что ни на есть бестолковый мир. Теперь в корыте я могу растянуться и вдоль и поперёк».

Подумав так, барсук отправился в свой еженощный поход за кормом: уже стемнело и нежданная работа заставила Фридолина проголодаться. Не задерживаясь, он потопал на диценский огород, полный решимости плотно пообедать. По дороге ему удалось поймать только одну зазевавшуюся лягушку.

Давно уже у Фридолина вошло в привычку каждую ночь прокапывать себе новый лаз под забором. Он и сам не мог бы объяснить почему, скорее всего, по прирождённой осторожности. Но каково же было его удивление, когда лапы его натолкнулись на каменную стену под землёй! Он попробовал копать левее, потом правее — всюду камень. С досады Фридолин присел на задние лапы, поднял морду к тёмному небу и пожаловался:

— Вот ещё новости! Вход в нору завалила какая-то паршивая собака, а этот вполне приличный забор испортили камнями и пахнут они двуногими! И так этот бестолковый мир никуда не годится, а всякие новшества делают его ещё хуже!

Излив таким образом свои чувства, Фридолин вернулся к забору, чтобы ещё раз осмотреть всё как следует. И тут он сообразил, что камни вполне можно подкопать. Осторожно он принялся за дело, и скоро два камня завалились, образовалась дыра, и через неё-то Фридолин и пробрался в огород. Здесь он пообедал, как и намеревался, очень плотно, подрыл камни в другом месте забора и сбегал на кукурузное поле, где тоже славно похозяйничал. Хорошенько набив себе брюхо, Фридолин, сворачивая то вправо, то влево от дороги, то проверяя мышиную норку, то осматривая берег озера — нет ли червей или ракушек, — потихоньку трусил домой. И хотя прибыл он ещё до рассвета, брюхо он успел набить славно, а потому и остался весьма доволен своим походом.

Куда меньшее удовольствие испытал папа Дицен на следующее утро.

Надо же! Два камня оказались подрытыми и завалились, образовав опять дыру под забором.

— Нет моих сил больше! — воскликнул папа и довольно долго стоял на одном месте, нахмурив лоб и покусывая нижнюю губу, очевидно глубоко задумавшись. — Нет, Тедди это не могла быть! — решил он в конце концов. Папа хорошо помнил, что Тедди после прогулки вместе со всеми вернулась домой и больше никуда не бегала. — И должно быть, и раньше это тоже не Тедди подкапывала! — признался папа немного погодя, но почему-то ничуточки не пожалел бедную собаку, так незаслуженно наказанную. Он вообще не думал о Тедди, а всё пытался догадаться, какое это животное могло так подкопать забор.

Бродячая собака? Лиса? Хорёк?

Все эти предположения папа Дицен тут же отметал. Но о барсуке ни разу не подумал. Барсуки ведь довольно редкие животные, и людям они ещё реже попадаются на глаза. Папа Дицен и не слышал, чтобы в этих местах водились барсуки, да ещё на таком небольшом и почти лишённом леса острове. Не догадавшись, кто у него в огороде безобразничает, папа Дицен принялся осматривать весь забор — нет ли под ним ещё лазов?

За пашней он обнаружил ещё один. Вот тебе и раз! Весь труд по укреплению забора пропал даром. Это таинственное и такое нахальное животное опрокидывало тяжёлые камни, будто щепки! Папе стало даже стыдно: он ведь так гордился каменным фундаментом под забором. И теперь, оказывается, всё напрасно!

Папа хотел уже уйти в дом, намереваясь за завтраком рассказать всем членам семьи о новой беде, но тут его внимание привлекли возбуждённо чирикающие, чем-то встревоженные воробьи.

Да, правильно! Кукуруза уже поспевает! А бездельники воробьи обнаружили это, конечно, раньше хозяина. Пора, стало быть, взять мелкокалиберку и проучить разбойников.

Папа Дицен в глубоком раздумье смотрел на свою любимую кукурузную полоску. Листья начали уже сохнуть, острые края пожелтели. Сочная светлая зелень уступила место густому зелёному цвету с коричнево-красными полосами.

Хорошо уродилась кукуруза в этом году! Выше человеческого роста, и початки всё крупные. Однако папа Дицен остался недоволен столь беглым осмотром. Здесь впереди кукуруза росла часто, но вот там подальше она что-то начинала редеть. А ведь когда они все вместе её пололи и окучивали, растеньица росли ровными рядами.

Шагая вдоль своего кукурузного поля, папа Дицен вдруг резко повернул и раздвинул высокие стебли. Да тут её словно кто вырубил! Целая площадка величиной с большую комнату была потравлена — грязные увядшие растения валялись на земле…

Сперва папа Дицен подумал, что это злые люди здесь поломали кукурузу. Но, подняв початок с земли и увидев, что кончик его обглодан, папа зашагал по полю, и чем дальше он отходил от усадьбы, тем больше делались очаги потравы… Гнев и печаль наполнили папино сердце. Да, лучше уж злые люди сняли бы здесь весь урожай, чем эта бессмысленная потрава! Такой великолепный корм валяется на земле и гниёт! Папа Дицен спускался всё ниже и ниже вдоль кукурузной полосы, глубоко задумавшись над тем, какое это животное способно нанести столько вреда? Сорвавшаяся с привязи корова? Овцы?

Нет, никак папа не мог догадаться! И тут он вспомнил о подрытом заборе и вполне естественно как-то связал животное, разорившее кукурузное поле, с лазами под забором. Но какое это было животное, оставалось загадкой.

Вернувшись домой, папа приказал работникам Линденбергу и Матте с тачкой и тяпками отправиться на кукурузное поле. В таком безобразном виде его никак нельзя было оставлять: может быть, кукурузная солома пригодится на скотном дворе для подстилки, а оставшиеся початки на корм курам? Папа и сам пошёл с работниками, чтобы уже на месте потравы всем распорядиться.

Работник, по фамилии Линденберг, и всегда-то немного мрачный и насмешливый, увидев потравленные участки, хихикнул и сказал:

— Ишь ведь какой! Я ещё дивился, что так долго у нас кукурузу никто не трогает. А вот теперь пришёл и порушил.

— Ну что это опять за глупые разговоры, Линденберг! — вспылил недовольный папа. — И с какой это стати вы тут хихикаете, когда нам причинён такой большой урон? И о ком это вы — «пришёл и порушил»?

— Так-то оно и бывает! — ответил Линденберг, почёсывая затылок. — Мы, здешние, карвицкие, раньше все немного кукурузы сеяли, а как завёлся в округе барсук — мы перестали. В последние-то годы барсуков уже не было, должно быть лесник всех перебил, а теперь вот, видишь, опять завелись…

Папа Дицен не стал дальше слушать работника, а, приказав собрать солому, поспешил домой, где его уже давно дожидались.

Молча, всё ещё погружённый в свои мысли, папа сел за стол и даже не заметил, что подали на обед. Как же это он сам не догадался? Барсук! Конечно же, барсук! И на кукурузном поле, и на огороде. Вот ведь нахал какой! После завтрака надо сразу же заглянуть в «Жизнь животных» Брема; там, наверное, сказано, каким образом можно избавиться от этого вредного барсука.

Остальные члены диценской семьи в недоумении следили за таким необычно молчаливым папой, не смея нарушить его молчания.

— Пап, а под забором опять дыра и два больших камня завалились, — не выдержав, сказала в конце концов Мушка.

— И Тедди никак нельзя в этом винить, — поспешила добавить мама.

Папа посмотрел всем сидящим за столом прямо в глаза и чуть не с торжеством произнёс:

— Не одна, а две новых дыры под забором. И половина нашей кукурузы погибла. Но я теперь знаю, кто этот злодей. У нас завёлся барсук.

— Барсук?! — воскликнули все разом. — Правда барсук?

— Да, да, — ответил папа, — подлый, негодный барсук! Это он тут у нас безобразничает! И я перед всеми вами объявляю: этого барсука мы будем преследовать всеми доступными нам средствами, будем бороться против него, покуда он не убежит или не будет вовсе уничтожен!

При последних словах папа невольно поднялся, глядя горящими глазами куда-то вдаль. Потом он снова опустился на стул при полном благоговейном молчании всех окружающих.

Так Дицены объявили войну барсуку Фридолину.