Фридрих Горенштейн. «Время и мы». 1979-1989

Картина 1-я

Квартира в доме из серого кирпича с пузатыми железными балконами, который выстроил еще до революции местный бердичевский богач доктор Шренцис. Большая комната, очевидно, в прежние времена, при старых хозяевах, — столовая. Под высоким потолком вдоль стен лепной орнамент, довольно аляповатый, из каких-то цветочков и птичек, сейчас к тому же пыльный и грязный. Высокая, до потолка, кафельная печь также покрыта цветным орнаментом. Окна кажутся узкими от полуторной высоты. В окна видно разросшееся дерево и электрический столб, на котором железная шляпа — абажур без лампочки. Далее узкий булыжный переулок, пустырь, огражденный колючей проволокой, крыши одноэтажных домов, несколько обгорелых развалин и на горизонте упирающийся в небо силуэт красивой водонапорной башни, расположенной в центре города. Посреди комнаты стоит старый, но крепкий дубовый стол, покрытый клеенкой, несколько старых стульев и свежеструганых табуретов, очевидно, чтобы дополнить стулья, которых мало для живущей здесь семьи. Вдоль стены буфет с чашками, старый книжный шкаф и платяной шкаф. Все явно из разных гарнитуров, сборное. На буфете гипсовый бюст Ленина и два кувшинчика, из которых торчат красные бумажные цветы. На стене над продавленным диваном — некогда хорошей кожи, ныне же ободранном — висит портрет Сталина. Высокие белые двери ведут в другую комнату, там видна железная кровать и над ней коврик базарной живописи «Утро в сосновом бору». По комнате шумно и тяжело ходит Рахиль, женщина лет сорока, в лице, фигуре и жестах которой чувствуется нечто лошадиное. Крепкими своими руками она хватает стоящие на подоконнике банки с вареньем и бутыли с наливкой, встряхивает их, нюхает, заглядывает внутрь, пробует. При этом губы ее постоянно шевелятся, а глаза быстро, по-охотничьи, смотрят на Вилю, бледного подростка, который делает вид, что не замечает метаний Рахили, и, сжав ладонями уши, читает у стола книгу. Рахиль не может затеять шумный скандал, поскольку в соседней комнате сестра ее Злота примеряет платье своей заказчице Вшиволдиной, жене полковника. Злота — маленькая, со скрюченными пальцами, оттопыренными губками, к которым всегда что-нибудь прилеплено: нитка, шелуха семечка, хлебные крошки… Злоте под 50, у нее плоскостопие, ходит она, осторожно ставя ноги, как по льду.

Злота (напевает, делая наметки). «Тира-ра-рой… Птичечка, пой…»

Вшиволдина. Зинаида Павловна, под рукой немного тянет.

Злота. Меня зовут Злота Абрамовна.

Вшиволдина. А мне больше нравится Зинаида Павловна… Вы согласны? (Смеется.)

Злота (тоже смеется). Пожалуйста… Пусть будет Зинаида Павловна… «Тира-ра-рой, птичечка, пой…» Тут будет встречная складка. Снимется, подрежется. Я вам сделаю комплимент: я люблю, когда у заказчицы хорошая фигура…

Рахиль (тихо, как бы про себя). Суют ложки… Ложки суют… Пробуют, пробуют… Нор мы квыкцех… Получают удовольствие… Мои дети никогда не берут чужое… (Замечает, что из бутылки особенно много выпито.) Виля, Виля, Виля…

Виля (тихо). Сама ты воровка…

Рахиль (словно обрадовавшись, тихо). Я воровка? Чтоб ты лежал и гнил, если я воровка. (Поднимает правую руку.) От так, как я держу руку, я тебе войду в лицо…

Виля. На… (Дает ей дулю.)

Злота. «Тира-ра-рой, птичечка, пой…» (Вшиволдиной.) Подождите, я возьму сейчас нитки для наметки. (Выходит в столовую, тихо.) Боже мой, ведь стыдно перед человеком…

Рахиль. Ты молчи… Вот сейчас ты схватишься за свои косичечки… Сейчас начнешь танцевать перделемешку…

Злота (хватается за лицо). Боже мой… (Уходит.)

Виля. На… (Дает Рахили дулю.)

Рахиль. Чтоб ты опух, так было бы хорошо… (Ходит, встряхивает банки и бутылки.) Суют ложки… Пробуют… Так было бы хорошо… Так было бы хорошо… (Ругательства она произносит про себя, только шевеля губами, а вслух повторяет: «Так было бы хорошо».)

Злота. Мадам Вшиволдина, пройдите к зеркалу.

Вшиволдина входит в столовую и начинает вертеться перед зеркалом.

Рахиль (к Вшиволдиной). Ну, как товарищ полковник? Что-то я его не видела на партконференции.

Вшиволдина. Он уехал в Западную Белоруссию, там у брата неприятности. Полюбил девушку, а родители против: за коммуниста замуж не пойдет. Они всех русских там называют коммунистами.

Рахиль. Да, что я не понимаю: политика партии ыв национальный вопрос? Вы с какого года в партии, товарищ Вшиволдина?

Вшиволдина. С сорок третьего.

Рахиль. Так вы еще молодой коммунист. Если сейчас мы имеем сорок пятый, то вы имеете стаж два года. Ну, тоже неплохо. А я, слава Богу, в партии с 28-го года. Мой муж — тоже член партии, убит на фронт. Вот я вам сейчас покажу. (Достает из буфета старую, туго набитую бумагами сумку, вытаскивает несколько бумаг.) Вот написано: пал смертью храбрых в районе города Изюм.

Вшиволдина. Это под Харьковом… Да, там в сорок третьем жуть что творилось.

Рахиль. Жуть, а? Так он должен был туда попасть. (Начинает плакать.) Я осталась с двумя сиротами. Младшая, Люся, скоро должна прийти из школы, отличница, а старшая, Рузя, учится в техникуме… И вот, племянник (показывает на Вилю), круглый сирота, моей покойной сестры сын, а эта моя сестра еле ходит. (Показывает на Злоту.)

Вшиволдина. Не расстраивайтесь, у многих на войне погибли родные. Что ж сделаешь…

Рахиль (всхлипывает). Бердичев освободили зимой 44-го года, а летом я с детьми уже была здесь. Я приехала по вызову горкома партии, как старый коммунист. Мой муж тоже был коммунист, работник типографии… Вот у меня ключи здесь в сумке, видите? Этот ключ от буфета, а этот от шкафа, которые я оставила здесь в 41-м году… Я знаю, где мои вещи, где моя мебель… Моя мебель в селе Быстрик… Рассказывают, что молочница, которая нам носила молоко, приехала с подводой и забрала всю мою мебель. Ей она понравилась. Но что, я пойду в Быстрик, чтоб мне голову сняли? Вот эта вся мебель, вот этот стол, кровать, буфет, стулья, диван — это все мне органы НКВД дали. Сначала меня горком направил завстоловой НКВД. А теперь меня направили на укрепление кадров в райпотребсоюз. К чему я это говорю, товарищ Вшиволдина? Здесь за стеной живет некий Бронфенмахер из горкомхоза, который только хочет ходить через моя кухня… Что вы скажете, товарищ Вшиволдина, он имеет право устроить себе черный ход через моя кухня и носить через меня свои помои? В землю головой чтоб он уже ходил… На костылях чтоб он ходил… Что, я не знаю, родители его были большие спекулянты, их в 30-м году раскулачили.

Злота. Зачем ты так говоришь? Его отец был простой сапожник. Я очень правильная… Я Доня с правдой…

Вшиволдина (смеется). А кто такая Доня?

Злота. Это была такая революционерка. Она всегда любила говорить правда. Так ее звали Доня с правдой.

Рахиль. Вот она вам скажет… Революционерка Доня была? Сионистка Доня была. А у Бронфенмахера дядя тоже был сионист, он в 20-м году уехал в Палестину… Если я за этого Бронфенмахера возмусь, так ему станет темно и горько… Я к Свинарцу зайду… Со мной нельзя начинать… Он мне будет носить помои через моя кухня. Я его сделаю с болотом наравне… Рахиль Луцкая кое-кто еще знает в Бердичеве… Я по мужу Капцан, но меня в городе знают как Луцкая…

Вшиволдина. Не надо ругаться. (К Злоте.) Так когда следующая примерка, Зинаида Павловна?

Злота. Зайдите через три дня.

Рахиль. Со мной нельзя начинать. Меня кое-кто в городе Бердичеве знает. Вот, пожалуйста, товарищ Вшиволдина. (Достает из сумки бумажку, читает.) «Мандат номер четыреста тринадцать. Капцан Р. А. дийсно является делегатом четырнадцатой районной конференции Бердычевского району вид первичной организации райспоживспилки з правом ухвального голосу…» Вы понимаете по-украински?.. Я делегат районной конференции от райпотребсоюза с правом совещательного голоса… Так этот Бронфенмахер будет носить через меня свои помои…

Вшиволдина переодевается в соседней комнате.

Всего доброго, товарищ Вшиволдина. (Злота идет проводить, слышно, как хлопнули двери.) Злота, ты хорошо закрыла двери? Гоем снизу придут что-нибудь украсть, а ты потом скажешь, что ты не виновата.

Злота (к Виле). Ну, она от меня рвет куски… Я не могу выдержать… Если б я не была больная, я б уехала куда-нибудь (плачет) к чужим людям.

Рахиль. Если б баба имела яйца… Вот сейчас придет Сумер или Быля со своим животом (надувает щеки и показывает, какой у Были живот), так ты на меня наговоришь…

Злота (плачет). Сумер наш брат единственный, а Быля наша двоюродная сестра… Я к ней ничего не имею… Она моя заказчица, дает мне заработать на хлеб. (Говорит и давится от слез.)

Рахиль. Ша, сумасшедшая… Сразу она начинает писять глазами… Сразу она танцует перделемешка. Ты знаешь, Виля, что такое танцевать перделемешка? Это когда истерика… Ты ж понимаешь, Виля, я хочу ей плохого… А ведь можно прожить тихо, мирно… Я с моими детьми, Злота с тобой, Сумер со своей семьей, кто у нас еще остался?

Виля (Рахили). Заткнись!

Рахиль (к Злоте). Ну что ты скажешь? Ты ж говоришь, что только ты опекун… Хороший племянничек… (К Виле.) Болячка на тебя… Я сварила немножко варенья для своих детей, немножко наливки на свои копейки, чтоб иногда немного к чаю, так он сует ложки в банки… Но нельзя говорить… Злота говорит, что это хорошо…

Виля. Чтоб ты так жила…

Рахиль. Что я таки так жила… Болячка тебе в лицо… Такой железный парень, а вынести ведро с помоями некому… (Сердито стуча ногами, выходит на кухню, слышно, как она гремит ведром, как хлопают входные двери. Кричит.) Злота, прислушайся… Гоем придут, украдут каструли или моя телогрейка, а потом ты скажешь, что ты не виновата.

Злота (к Виле). Зачем ты ей говоришь «заткнись»?

Виля. А что, я ей буду молчать?

Злота. Если б Рахиль все не заносила домой, нам было бы плохо… Но у нее такой характер, она нервная…

Виля. Она все заносит домой? А ты знаешь, когда она идет получать хлеб по карточкам на себя и на нас, так она часть нашего хлеба перекладывает себе…

Злота (смеется). Я вижу, что-то нам не хватает. А они трое кушают, и им еще остается.

Виля (сердито). Я вчера пошел за ней в булочную и заметил.

Злота (смеется). Нам только на завтрак и на обед хватает, а они и на ужин хлеб имеют… Но она такая ловкая…

Виля. Я ей скажу, что она воровка…

Злота (испуганно). Ой, я не могу выдержать…

Виля (передразнивает). Не могу выдержать… Ой, вэй… И вечно у тебя на губе что-то висит. Сними нитку с губы, смотреть противно.

Злота (плачет). Это за все хорошее, что я ему сделала… Я такая больная… Помни, Виля, помни…

Виля. На… (Дает ей дулю.)

Злота (плачет). Гыдейнк… Помни… Ты меня будешь искать в каждом уголочке… Чтоб мне этот час хорошо прошел… (Слышно, как хлопает входная дверь, гремит ведро. Злота вытирает глаза, прикладывает палец к губам.) Ша, тихо…

Рахиль (врывается с красным лицом, с вытаращенными глазами). Ой, быстрее… Прячь, прячь… Всюду журналы мод раскиданы, всюду нитки, катушки… Виля, закрой машину рядном…

Злота. Рухл, не бросай, ты мне все выкройки порвешь…

Рахиль (тяжело дышит). Злота, быстрее… Тут во двор один зашел… Луша снизу говорит, что это фининспектор. Когда-нибудь я останусь с моими детьми из-за тебя несчастной. Придут и опишут мою мебель. Все гоем снизу знают, что здесь живет портниха.

Злота (бледная). Ой, я мертвая…

Рахиль (кричит). Когда-нибудь я стану из-за тебя несчастная с моими детьми! Виля, собирай быстрей журналы… Когда-нибудь я возьму все выкройки и все журналы и сожгу их…

Злота (плачет). Это мой заработок, на что мне жить?

Рахиль (кричит). Иди в артель, как все! Ты не хочешь работать на государство.

Злота (садится на стул). Ой, мне плохо… Я больная…

Рахиль. Я тоже больная, и все-таки я поднимаю на складе мешки и ящики…

Злота (держится за сердце). Ой, мне плохо…

Рахиль. Злота, ты делаешь уже свои номерочки? (К Виле). Что ты скажешь, Виля, я хочу ей плохого?.. Боже спаси… Я снесла ведро, мне Луша снизу говорит: Рахиль Абрамовна, тут во двор зашел один, так, кажется, это фининспектор… Сидит и стонет, как квочка… Если плохо, принимают лекарство… Хочешь немножко варенья?.. Виля, пойди набери два стакана воды себе и Злоте, с вареньем очень вкусно… Какой ты хочешь варенье: вишневое или клубничное?

Злота (плачет, к Виле). Я имею от нее отрезанные годы…

Рахиль. Сумасшедшая… Ты думаешь, почему эти гоем снизу не присылают сюда фининспектора? Слышишь, Виля, они б давно сюда прислали, но здесь во дворе Макар Евгеньевич делает сапоги, он член партии, но он кустарь. А Дуня, его жена, вяжет на базар кофты. Они знают, что если гоем ко мне пришлют фининспектора, так я к ним пришлю фининспектора. Это ты их боишься, я их не боюсь. (Слышен стук в дверь.) Ой, это Люся идет из школы… Мне чтоб было за ее кости…

Быстро идет в переднюю и возвращается с двумя девочками лет двенадцати-тринадцати. Люся — темноглазая, но на Рахиль не похожа, а вторая девочка — бледная и беленькая.

Люся. Мама, можно Зоя у нас побудет, у них дома никого нет?..

Рахиль (недовольно). Пусть будет… Что ты имела сегодня за отметки?

Зоя. У Люси сегодня по алгебре 5, по географии 4.

Рахиль. А у тебя?

Зоя. Меня сегодня не вызывали.

Рахиль (к Люсе). Может, Рузю подождем, чтобы вместе пообедать? Она скоро должна прийти из техникум.

Люся. Нет, мамка, мы голодные.

Выходят с Зоей на балкон.

Рахиль (ворчит). Мы голодные… Разве это заметно? (К Злоте.) Фаня специально присылает сюда свою девочку, чтоб она у нас питалась… Это та еще Фаничка… Живет с гоем… Она из веселых и глухих… Ей говорили — сядь, она ложилась…

Злота (испуганно). Ша, тихо. Зоя ведь услышит.

Рахиль. Пусть слышит. Мне кисло в заднице… Виля, будешь тоже обедать?

Злота. Зачем ему обедать, что у него своего обеда нет?

Рахиль. Не хочешь, так не надо… Мне кисло в заднице…

Виля (к Рахили). Закрой пасть.

Рахиль. Сам закрой пасть… (К Злоте.) Что ты скажешь? Закрой пасть… Чтоб ты опух…

Злота. Боже мой, боже мой, смотри какие проклятья…

Люся и Зоя выходят с балкона, хохоча и хлопая в ладоши.

Люся и Зоя (вместе, хлопая в ладоши друг друга). Сим-сим-сима, мать моя Маша, к всем, к всем примерам, мой сыночек пионером…

Люся. Виля, давай с нами…

Виля. Да ну…

Зоя. Он смущается. (Смеется.)

Люся и Зоя (вместе). Работница-ница, всесоюзница-ница, синеблузница-ница. Пионеры мы! (Обе одновременно делают пионерский салют.)

Злота. Слушай-но, слушай-но, как они красиво поют. (Смеется.)

Рахиль (к Зое). Папа больше не бьет мама?

Злота. Ах, в моей жизни… Что ты спрашиваешь?

Рахиль. А что я спрашиваю?

Зоя (всхлипывает). Я пойду…

Рахиль. Сплошные сумасшедшие.

Люся. Мама, а ну тебя…

Виля (Рахили). Ты дура…

Рахиль. Ты дурак… От так, как я держу руку, так я тебе войду в лицо. (Кричит громко и визгливо.) От так, как я держу руку, я тебе войду в лицо!.. От так я дам от себя!..

Злота (кричит). Боже мой, боже мой! (Хватается руками за волосы)

Люся. Мама, перестань, мама… (Уводит Рахиль в соседнюю комнату.)

Рахиль (из соседней комнаты). Он мне будет говорить — дура, заткнись, воровка… Болячка ему в мозги…

Злота (Виле). Зачем ты ей говоришь — дура?

Виля (Злоте). Ты тоже дура… На… (Дает ей дулю, хватает книгу и выбегает.)

Зоя. Тетя Рахиль, он уже ушел.

Рахиль (выходит из соседней комнаты. Сквозь слезы). Чтоб он подавился… Без ног чтоб он остался…

Злота. Боже мой, боже мой, зачем ты его так проклинаешь?

Рахиль (Злоте). Уйди, чтоб тебе не видать… Вы мою жизнь погубили. Если б я жила отдельно с моими детьми, все было бы иначе… Уйди, чтоб тебе не видать…

Злота (тихо). Почему я не умерла… Сестра моя умерла, а я живу… (Уходит в соседнюю комнату).

Люся. Не плачь, мама. (Целует Рахиль.)

Зоя. Успокойтесь, тетя Рахиля.

Рахиль (всхлипывая). Дети, сейчас я вам дам хороший суп с мука и говяжий жир… Зоя, ты любишь погрызть косточка? Мяса нет, но косточка хорошая, с хрящиками… Садитесь, дети. (Слышен стук.) О, как раз Рузя вовремя…

Идет открывать, слышны в передней разговоры, и она возвращается со своим братом Сумером и второй дочерью, Рузей. Сумер лет пятидесяти пяти, с оттопыренными ушами. В его лице тоже есть нечто лошадиное, как и у Рахили, но это не рабочая лошадь, а веселый, худой жеребец. Нижняя губа толще верхней, типичные губы едкого насмешника. Рузя похожа на Рахиль, но семнадцать лет придают вытаращенным черным глазам и припухлым губам какую-то наивную привлекательность.

Злота. Смотри-но… Где вы встречались?

Сумер. Какая разница… Я вижу, идет красивая девочка… Рузя, почему ты такая шейне мейделе? (Хватает ее за руку.) Такую красивую девочку надо щупать… Щупай, щупай… (Рузя хохочет.)

Рахиль (смеется). Сумасшедший…

Сумер. Щупай, щупай… (Смеется.)

Рахиль. Ну, Сумер, что ты скажешь, где взять хорошего жениха?

Злота. А я говорю, ей еще рано замуж… Рузя должна учиться, окончить техникум… Во… Я очень правильная… Я Доня с правдой…

Рахиль (Сумеру). Что ты скажешь на эту Доню с правдой? Красивая Доня с правдой… Сумер, я имею от нее отрезанные годы…

Злота. Да, да… Всегда она на меня наговаривает перед людьми…

Рахиль. Сумер, я имею от нее отрезанные годы… Если я ее выдерживаю, так мне надо дать звание Героя Советского Союза, как полковнику Делеву… Ты знаешь Делева?

Сумер. А что, я не знаю Делева? У него нет глаза…

Люся. Мама — Герой Советского Союза. (Смеется.)

Рахиль. Да, я Герой Советского Союза, если я от нее выдерживаю.

Сумер (смеется). Злота, зачем ты трогаешь Рухеле?

Злота. Ты такой же, как она… Вы думаете, что оба умные, а я дура…

Рахиль. Слышишь, Сумер, ты ж меня знаешь. Если я сказала, так это сказано. Виля не такой плохой, как она его делает плохим. Ему ничего нельзя сказать. Недавно дети пришли, Люся и вот ее подруга Зоя. Это Фани Бойко дочка. Ты знаешь Фаню?

Сумер. А что, я не знаю Фаню, которая замужем за гоем?

Рахиль. Так я говорю, Виля, садись обедать с нами. Он мне отвечает — ты дура, заткнись…

Злота. Ты можешь свести эту стену с той стеной.

Рахиль. Чтоб я так была здорова.

Рузя. Мама, ты виновата сама. Надо один раз ударить, а ты только говоришь.

Злота. Пусть того ударит гром, кто Вилю ударит.

Сумер (смеется). Злота, зачем ты ругаешь Рухеле? Ну, я пойду. У вас здесь кричат…

Рахиль. Подожди, Сумер, ты ж только что зашел. Сядь-но, расскажи, что нового, как Зина?

Сумер. Зина любит деньги… А в квартире у меня так грязно, так воняет… Моя жена неряха, ты ж это знаешь… Что тебе еще рассказать? (Нюхает.) Рухеле, ты ведь такая хозяйка, почему у тебя воняет?

Рахиль (нюхает). Злота, ты ела редьку. (Смеется.)

Злота. Ну я не могу выдержать. (Плачет.) Всегда она на меня наговаривает.

Рахиль. Злота, чтоб ты мне была здорова, ты ела редьку… Люся, натри-но палец…

Люся смеется, натирает палец. Сжимает руку в кулак.

Люся. Зоя, тащи. (Зоя вытаскивает один палец.) Теперь, Рузя, тащи…

Злота (давится от слез). Вы меня будете искать в каждом уголочке…

Рахиль. Ну, Сумер, так от нее можно выдержать? (Вытаскивает из Люсиного кулака палец, выпачканный в штукатурке.)

Люся (смеется). Это не Злота, это мама. (Рахиль смеется).

Злота. Ну, так ты видишь? (Тоже начинает смеяться.)

Рахиль (Сумеру). А ведь можно прожить тихо, мирно… Сколько нас осталось? Мой муж погиб, твой сын погиб, наша сестра умерла, наш младший брат Шлойма погиб, папа и мама умерли в Средней Азии… Сколько нас осталось… Вокруг одни враги… Вот тут за стеной живет Бронфенмахер… Ты знаешь Бронфенмахера?

Сумер. А что, я не знаю Бронфенмахера из горкомхоза?

Рахиль. Так он хочет только ходить через моя кухня. Вот тут есть дверь. Раньше это была общая квартира, жил один хозяин, здесь сам Шренцис когда-то жил, а теперь мы эту дверь замуровали. Что ты скажешь, он будет носить через меня помои… Я ему голову сниму… Это Йойны Шнеура товарищ, Былиного мужа…

Злота. Она только хочет, чтоб я ругалась с Былей.

Рахиль. Если Йойна работает в лагерь военнопленных по снабжению, так он думает, что большой человек… А она дует от себя, она у себя очень большая. Всегда она водит знакомство только с докторами. Вот так она ходит и дует от себя. (Кривит лицо, надувает щеки, выпячивает живот, ходит и дует.)

Злота. Вы оба любите смеяться над людьми, а я нет.

Слышен стук в дверь.

Рахиль. Сегодня веселый день, дверь не закрывается.

Идет открывать, входит Фаня, соседка Рахили и Злоты.

Фаня. Здравствуйте. Моя Зоя у вас? Зоя, идем домой.

Зоя. Я еще хочу побыть у Люси.

Фаня. Папа уже лег спать, не бойся.

Рахиль. Ну посиди, Фаня…

Фаня. Ой, мне стыдно перед людьми, смотрите, какой у меня под глазом синяк… Вэй из мане юрен…

Рахиль. Ой, вэй з мир… Ну, подай в суд, чего ты молчишь… Что значит он тебя бьет… Это ж не царский режим сейчас…

Фаня (плачет). Ой, Рахиличка, у меня двое детей от этого гоя… И во время оккупации он нас не выдал, спрятал меня с детьми…

Сумер. Где ж он вас мог спрятать?

Фаня. Сумер Абрамович, он нас в село отвез… Под Реей… Тридцать километров от Бердичева. Там у него поп родственник. Сергей достал бумаги, что я украинка и дети украинцы. Всю оккупацию прятал. А теперь напьется, бьет меня, кричит мне — жидовка, и детям тоже кричит — хитрые жиды…

Рахиль. Как тебе нравится, Сумер, такое горе?.. Так это хоть пьяный гой. А тут за стеной живет еврей, так ему могут глаза вылезти… Фаня, ты знаешь Бронфенмахера?

Фаня. А что же, я не знаю Исака Исаевича? И Бебу?

Рахиль. Это та еще Бебочка. Я помню, как она одевала большую шляпу и выходила на бульвар…

Злота. Зачем на людей наговаривать?

Рахиль. Злота, дай чтоб от тебя отдохнули уши… Это ты его боишься… Он мне говорит, если ему не разрешить по-хорошему носить через нас помои, он поломает стену… А я говорю, а ну, попробуй, Бронфенмахер, я хочу видеть… (Сильный удар на кухне.) Ой, что это! (Бежит на кухню и возвращается, громко крича.) Ой, Бронфенмахер ломает стену… Ой-ой-ой…

Люся начинает плакать, Злота хватается за сердце и садится на стул.

Фаня. Зоя, пойдем домой. (Они уходят.)

Рахиль. Уходите, все уходите. Сумер, что ты стоишь с открытым ртом? Брат называется, мужчина.

Сумер. У вас здесь всегда кричат. (Уходит.)

Рахиль. Я сама себя буду защищать. Я сейчас возьму топор. Я этому сионисту горло перережу.

Рузя. Тише, мама, он уже перестал ломать.

Рахиль (громко кричит и плачет). Я ему голову сломаю. Я осталась без мужа, с сиротами, а он будет ломать стену мне. Кто там вошел? Фаня ушла, и за ней не закрыли дверь, я одна должна за всем следить.

Входят Бронфенмахер и его жена Беба. Оба под стать друг другу, низенького роста, цепкие, с сердитыми, решительными лицами.

Бронфенмахер (Рахили). Луцкая, тебя все в городе знают как скандалистку, но советский закон тебе не позволят нарушать… Я старый чекист…

Рахиль. Чтоб тебе глаза вылезли, какой ты чекист. Ты гнилой спекулянт, и ты говоришь про советский закон. Ты хочешь носить через моя кухня помои. Мой муж убит на фронт…

Беба (высовывается из-за спины Бронфенмахера). Эйжа, но твой муж убит…

Рахиль (к Бебе). Она радуется, что мой муж убит… Темно и горько чтоб тебе стало, как мне сейчас.

Беба. Я тебе сейчас наплюю в лицо.

Рахиль. Кровью чтоб ты плевала…

Беба. Поцелуй меня знаешь куда…

Рахиль. Чтоб тебя туда чиряки целовали… Нарывы чтоб тебя туда целовали… Чтоб ты опухла… Чтоб ты лежала и гнила… Немая и слепая чтоб ты стала… Болячка тебе в мозги… Чтоб тебе каждая косточка болела…

Бронфенмахер. Не отвечай ей, Беба… Луцкая, ты эту квартиру вообще занимаешь незаконно… Думаешь, мы не знаем, что в 44-м году ты без ордера сорвала замок и вселилась сюда? Здесь должен жить бухгалтер горкомхоза Харик, у него восемь детей…

Рахиль. Выйди, а то я сейчас возьму топор и дам тебе по голове… Я зайду к Свинарцу в горком партии, так тебе будет темно в глазах… Ты сионист… Твой дядя живет в Палестину…

Беба. Чтоб тебе так дыхалось, какая это правда.

Бронфенмахер. Тише, Беба. (Указывает на входящего с книгами в руках Вилю.) А где твой родственник? У меня в Палестине нет близких родственников, если надо, я это докажу. А где твой родственник?

Рахиль. Мой муж убит на фронте, сын Сумера тоже убит, и мой младший брат Шлойма убит… Я член партии с 28-го года, а ты сморкач, спекулянт, твоих родителей раскулачили…

Беба. Чтоб тебе так дыхалось, какая это правда…

Бронфенмахер. Тише, Беба… Я спрашиваю, где отец этого парня? Он арестован как троцкист…

Злота (хватается за лицо). Ой, вэй…

Рахиль. Тихо… Ты только, Злота, не пугайся… Виля, ты не бойся… Бронфенмахер, это наш ребенок… Это мой ребенок, такой же, как Рузя и Люся… Ты понял, Бронфенмахер… Дядя этого ребенка убит под Харьковом за советскую власть… А если ты еще скажешь слово, Бронфенмахер, так, как я держу руку, я тебе войду в лицо…

Беба (Бронфенмахеру). С кем ты разговариваешь, Исачок?.. Это же базарная баба…

Рахиль. А ты блядюга…

Злота. Ой, боже мой…

Беба. А ты курва…

Злота. Ой, боже мой…

Бронфенмахер. Ладно, идем, Беба, идем. Мы с ней поговорим в другом месте…

Беба (Рахили). Ты воровка, думаешь, я не помню, какая у тебя была растрата в торгсине в 25-м году…

Рахиль. А твоя мать была из веселых, еще при Николае…

Беба (визгливо). Чтоб вы все сдохли!

Рахиль. Вы через моя кухня помои не будете носить… На костылях вы ходить будете… Дерево должно упасть на вас и убить обоих или покалечить… Машина должна наехать и разрезать вас на кусочки…

Беба. Со своей рубашкой чтоб ты ругалась… С рубашкой чтоб ты ругалась…

Под крики и плач ползет занавес

Картина 2-я

Двор дома, в котором живет Рахиль с семьей. Вдоль всего второго этажа тянется деревянная веранда-балкон. На веранду ведет деревянная крутая винтообразная лестница. Напротив двухэтажного дома каменный флигель, сложенный из такого же серого кирпича. Пе-образно к дому и флигелю деревянные сараи. У сарая возится Луша, складывает дрова. Под верандой, у одной из дверей первого этажа, сидит Стаська, молодая украинская полька, и играет на аккордеоне модный мотив из немецкого фильма. На деревянных ступеньках флигеля сидят Макар Евгеньевич, его жена Дуня, Колька по кличке Дрыбчик, Витька, по кличке Лаундя, и играют в карты. Макар Евгеньевич вида степенного, состоятельного, с золотыми зубами во рту. Дуня, жена его, выглядит старше его, круглолица, одета в капот. У Луши вид крестьянки, недавно приехавшей в город. Колька и Витька — обычные послевоенные подростки-хулиганы, в военных обносках. Стаська, модная девушка 45-го года, из тех, кто допоздна шатается по бульвару. Со второго этажа, из квартиры Рахили, слышны крики и плач.

Стаська (смеется). Жиды дерутся…

Луша (возясь с дровами, устало). Хотя б они поубивали друг друга.

Дуня (смеется). Что, тебе, Луша, евреи в борщ наплевали?

Луша (мрачно). Работать на них надо. Пусть бы сами дрова свои потаскали. Весь второй этаж евреи заняли, а снизу мы живем.

Стаська (смеется). Ничего, война начнется, опять они в Ташкент побегут и все свое барахло нам оставят.

Колька Дрыбчик. Анекдот слышали? Встречаются трое. Один говорит: я лоцман. Другой говорит: я боцман. А третьему нечем похвастать, он говорит: а я Кацман. (Смеется.)

Макар Евгеньевич. Ты брось эти анекдоты, ходи лучше с козырей… Дуня, у тебя сколько карт осталось?

Дуня. По одной не ошибешься.

Витька (к Кольке). Дрыбчик…

Колька. А?

Витька. На…

Колька. Жуй два. (Смеется.) Я тебя купил, Лаундя…

Витька. Дрыбчик…

Колька. Ты меня, Лаундя, не купишь.

Витька. Таких дешевых не покупают, их даром дают. (Смеется.) Я тебя купил…

Стаська (поет и играет на аккордеоне). Завлекала, завлекала и тебя я завлеку. Не таких я завлекала, с револьвером на боку...

Витька. Завлечешь... Пиской по морде получишь, мойкой по глазам.

Стаська (смеется, поет). Оцем, дроцем, двадцать восемь, от а зекел бейнер, аз дер тоте кишт ды моме, даф ныт высен кейнер...

Дуня. Что это значит?

Стаська. Отцем, дроцем, двадцать восемь, вот мешок костей... когда папа целует маму, так никто не должен знать…

Колька. Крепко ты по-жидовски говоришь.

Стаська (смеется). А может, я жидовка? К жиду богатому в жены напрошусь, как вареник в масле буду... (Поет.) С неба звездочка упала, и другая котится, полюбила лейтенанта, и майора хочется…

По лестнице вниз спускаются Фаня и Зоя.

Луша. Фаня, иди-ка сюда… Что там за крик?

Фаня (смеется). Бронфенмахер хочет через кухню Луцких себе черный ход сделать.

Дуня. А кто это так кричит? Рахиля?

Фаня (смеется). И Рахиля и Беба. Та ей говорит — ты воровка, а та ей говорит — ты спекулянтка.

Луша. Чего ты туда ходишь, Фаня? Тебя в войну Сергей спас, когда всех евреев в ямы на аэродром гнали? Спас?

Фаня. А я разве говорю, что нет?

Луша. Ты ему должна быть благодарна до конца жизни, а ты к евреям своим ходишь и жалуешься на него.

Фаня. Ой, чтоб я так жила, что я на него ничего не говорю. Зоя учится в одном классе с Рахилиной дочкой… Я ей говорю: чего ты туда ходишь? Папа из-за тебя меня ругает, что я тебя туда посылаю… И Рахиль думает, что я ее посылаю, чтоб она там кушала. Нужна нам их еврейская еда. Я зашла, чтоб Зою забрать. Чтоб ты не смела больше туда ходить, Зоя… После школы сразу домой… Думаете, я не помню, Луша, когда я до войны вышла замуж за Сережу, он был веселый такой, молодой, такой футболист, так все евреи говорили на меня, что я проститутка… Таки правильно говорят: спасай Россию, бей жидов…

Луша переглядывается со Стаськой и Дуней, смеются.

Макар Евгеньевич (подавляя улыбку). Иди, Фаня, тебя Сергей ждет. Он тут интересовался, куда ты пошла.

Фаня и Зоя входят в одну из дверей на первом этаже. Мимо сараев с помойным ведром проходит Борис Макзаник. Это парень-переросток с обезьяньим лицом. Сверху по лестнице спускается Виля.

Виля. Борис Макзаник нас заметил и, в гроб сходя, благословил…

Макзаник (широко улыбаясь). Привет… В Цесека не хочешь? В центральный ср… понял? Сра… Комитет… Ну, в уборную хочешь? Пошли вместе.

Виля. Нет, не хочу… А как дела на литературном фронте?

Макзаник. Хочешь, почитаю.

Стаська. Виля, это у вас ругаются?

Виля. У нас.

Стаська. Что ж они ругаются. Клопов бы лучше давили.

Макзаник (Виле). Пошли немного пройдемся. (Отходят.) Тебе Стаська нравится?

Виля. Так она ведь старая. Ей уже девятнадцать, а может, и двадцать.

Макзаник. Зато какие у нее ягодицы… Ну, пойдем сегодня на бульвар.

Виля. Неохота… Лучше здесь почитаем.

Макзаник (ставит на землю помойное ведро).

Ты чего? Смеешься?

Виля. Нет, продолжай, просто закашлялся…

Макзаник.

Колька, подкравшись, бьет Макзаника под зад. Макзаник, схватив ведро, удирает.

Виля (удирает, кричит испуганно). Мама!

Макар Евгеньевич (скрывая улыбку). А ну, Коля, перестань…

Колька (хохоча). Так я ж Вилю не трогаю. Иди сюда, Виля, садись с нами в карты…

Витька. Он говорил, что он хусский… Ты хусский?

Виля. Я хотел сказать, что я русский еврей, но «русский» я успел сказать, а «еврей» не успел, потому что меня срочно домой позвали…

Витька (хохоча). Его домой позвали…

Виля. Нет, правда… Есть бухарские евреи в Средней Азии, есть грузинские — на Кавказе, а я русский… Хотя вообще-то я наполовину… Моя мать из Польши… А отец тоже не совсем ясно кто… Я был в детдоме, так меня эти евреи взяли на воспитание… Я ведь на еврея не похож…

Макзаник (проходя мимо с пустым ведром). Только все евреи похожи на тебя…

Виля. А ты, Бора, выйди из мора, чтоб тебе ручки и ножки обсохли, а животик я тебе вытру сама…

Макзаник. Сам жид, а на другого говоришь.

Колька (приподнимается). Оторвись!

Макзаник удирает, гремя ведром. Все смеются.

Виля (к Кольке). Дай закурить.

Колька. Сам стрельнул…

Виля. Ну дай бенек потянуть…

Колька дает окурок. Виля курит. Слышен новый взрыв криков и плача.

Дуня. И не устанут.

Луша. Нет, это уже не там, это не у Рахили. Это Сергей Бойко опять Фаню бьет.

Из дверей на нижнем этаже, откуда слышны крики и плач, показывается Сергей Бойко. Он в майке, спортивных шароварах и босой. Похмельное лицо его искажено злобой, волосы всклокочены. Садится рядом с Макаром Евгеньевичем.

Сергей. Беркоград проклятый. Бердичев — еврейская столица…

Макар Евгеньевич. Сергей, зачем жену бьешь? Нехорошо.

Сергей. Разве жидовка может быть женой?.. Бегает к своим жидам наверх на меня жаловаться…

Луша. Что ж ты ее, Сергей, от немцев спас? Зачем прятал?

Сергей. Так это другое дело. У меня от нее дети. А детям мать нужна, потому и прятал… Ух, Беркоград проклятый…

Макар Евгеньевич (улыбается). Так, говорят, Бердичев скоро переименуют… Горсовет уже прошение подал в Киев, в Верховный Совет… Черняховск вроде бы будет. В честь погибшего генерала Черняховского, а кто говорит, в честь генерала Ватутина… Есть слухи, что в честь Котовского назовут, который здесь, на Лысой горе, долго находился, там его казармы были… Или в честь Щорса… Здесь ведь музей Щорса есть… Или, говорят, в честь Богдана Хмельницкого, который Бердичев от поляков освобождал…

Сергей. Да бросьте вы, Макар Евгеньевич, ну какой русский генерал или полководец согласится дать свое имя Бердичеву?.. А который погиб, семья не допустит… Как был он Беркоград, так и останется Беркоградом.

Макар Евгеньевич. Может, найдется… Если не генерал, так полковник.

Сергей. Какой полковник?

Макар Евгеньевич (улыбается). Маматюк… Герой освобождения Бердичева, командир танкового полка Бердичевской дивизии… Не Бердичев теперь будет называться, а город Маматюк…

Сергей. И то лучше, хоть не по-жидовски… Откуда? Из Маматюка… Ничего. (Смеется.)

Макар Евгеньевич (улыбается). Тише… Разве не видишь, вон он идет, полковник Маматюк?.. Я еще издали его заметил и вспомнил.

Через двор проходит, гремя орденами и медалями, полковник Маматюк. Останавливается, подходит к Виле и вырывает у него из рук дымящийся окурок.

Маматюк (Виле). Сопляк… Разве за это я воевал на фронте, чтоб такие сопляки курили?.. (К Сергею.) Ты отец его?

Сергей (обиженно). Ну какой я ему отец, товарищ полковник? Бойко моя фамилия. А разве он обликом похож на Бойко?

Маматюк (Виле). А где твой отец, говнюк?

Виля (опустив голову, покраснев, тихо). Погиб на фронте…

Маматюк. А разве за это погиб твой отец, чтоб ты теперь курил? Ты в каком классе?

Виля (опустив голову, тихо). В седьмом.

Маматюк. А кто у вас военрук?

Виля. Степин…

Маматюк. Знаю его… Только надо говорить: майор Степин… Ну-ка, встань, повтори…

Макар Евгеньевич (Виле). Встань, с полковником говоришь…

Виля (встает). Майор Степин.

Маматюк. Посмотрим, чему тебя научил майор… Ну-ка, вложи пять пальцев в рот и скажи: солдат, дай пороху и шинель… Вот так вложи. (Показывает.)

Виля вкладывает пальцы и произносит глухо фразу. Полковник бьет его по уху.

Маматюк (смеется). Куряга… Где твоя военная хитрость? Тебя любой противник обманет… Ты ж мне сказал: солдат, дай по уху, и сильней… В следующий раз увижу, что ты куришь, не так еще дам…

Уходит, гремя орденами и медалями. Все смотрят ему вслед. Колька и Витька смеются.

Сергей. Полковник-то он полковник, а зачем рукам волю дает. Это не положено.

Макар Евгеньевич. Да он контуженный. Он когда комендантом города был, солдат лупил. За это его и сняли.

Дуня (Виле). Больно тебе?

Виля. Нет…

Луша. Как нет, ухо распухло… Пойди к Рахиле, пусть мокрое полотенце приложит.

Виля. Да мне не больно. (Начинает плакать.)

Витька. Заревел… Ты ж хусский… Хусские никогда не плачут…

Сергей (Витьке). Брось ты… Он не от боли плачет, он от обиды плачет.

Коля (Виле). Послюнявь пальцы и помажь ухо…

Дуня. Иди домой, Виля.

Колька. Куда домой? Вон литер к Стаське идет… Дай ему, Виля, чтоб он к нам во двор не ходил, и ухо сразу пройдет…

Во двор входит лейтенант, оглядывается, улыбается Стаське.

Макар Евгеньевич. Бросьте, ребята, драку здесь устраивать. Идите в парк драться.

Витька (Виле). Ты ж хусский, что ж боишься?

Виля встает, подходит к лейтенанту, ударяет его сзади ногой и убегает.

Лейтенант. Ах, гаденыш, убью…

Вдруг в руках у Кольки появляется ружейный шомпол, а у Витьки кирпич. Лейтенант подбегает к молодому деревцу и вырывает его с корнем.

Луша. Стаська, пусти его в дом…

Стаська. Зачем он мне нужен, чтоб они мне окна побили… (Уходит и запирает двери.)

Сергей. Пойду с Фаней мириться, а то еще и мне дадут. (Уходит.)

Колька (лейтенанту). Оторвись!

На веранде показываются Рахиль и Злота. Рахиль упирается локтями в перила, Злота подносит ладошку ко лбу козырьком, прикрываясь от солнца, чтоб лучше видеть.

Рахиль. Гоем шлуген зех…

Злота. Что такое?

Рахиль. Гоем дерутся…

Колька (лейтенанту). Оторвись!

Злота. Вус эйст «оторвись»? Что значит «оторвись»?

Рахиль. Оторвись — эр зол авейген… Чтоб он ушел.

Злота. Ну так пусть он таки уйдет… Пусть он уйдет, так они тоже уйдут…

Рахиль. Ты какая-то малоумная… Как же он уйдет, если они дерутся?..

Злота. Чуть что, она мне говорит — малоумная… Чуть что, она делает меня с болотом наравне…

Рахиль. Ша, Злота… Ой, вэй, там же Виля…

Злота. Виля? Я не могу жить…

Рахиль (кричит). Виля, иди сюда… я тебе морду побью, если ты сейчас не пойдешь домой.

Виля. Оторвись!

Рахиль (Злоте). Ну, при гоем он мне говорит: оторвись… Язык чтоб ему отсох…

Витька (лейтенанту). Оторвись!

Лейтенант (озверев). Под хрен ударю!

Злота. Что он сказал? Хрон?

Рахиль (смеется). Ты таки малоумная. Оц а клоц, ын зи а сойхер…

Лейтенант и преследующие его Витька и Колька убегают за сараи.

Рахиль (кричит). Виля, ты туда не иди!

Дуня. Рахиль, не бойся, он возле нас.

На веранду выходит Люся.

Люся. Мама, что здесь такое?

Рахиль. Люсинька, зайди в квартира. Может, должны бросить камень.

Дуня. Вот хулиганы… Рахиль, иди сюда.

Рахиль. Это к Стаське приходили? Надо написать в милицию.

Макар Евгеньевич. Попересажают их скоро и отправят на Донбасс шахты восстанавливать.

Злота (Рахили). Пошли Вилю домой.

Рахиль. Как я его пошлю, если он мне говорит: оторвись! (Спускается вниз.) Ну, Дуня, ты слышала, как я ругалась с Бронфенмахером? Он хочет пробить стенку, устроить себе дверь ко мне на кухню и носить через меня помои… Что ты скажешь, он имеет право?

Дуня. Тебе нужен в дом мужчина.

Рахиль. Но где я возьму мужчина, Дуня? Мне сорок лет. Молодой на мне не женится, а старый зачем мне? Чтоб он, извините за выражение, мне в кровати навонял…

Дуня (смеется). Но у тебя ведь в доме молодая невеста.

Рахиль. Где же взять хороший жених? Ты же знаешь, Дуня, Рузичка у меня не тяжелая на голове… Я имею в виду, что это мой ребенок. (Всхлипывает.) Я осталась с детьми в тридцать семь лет. Я член партии с двадцать восьмого года. Мой муж погиб на фронт… Так теперь этот подлец Бронфенмахер хочет носить через моя кухня помои…

Дуня. Ты Тайберов знаешь?

Рахиль. А что, я не знаю Тайберов? Они жили до войны в нашем доме по Белопольской… Вы жили на первый этаж, я на второй этаж, а они жили над аптекой… Они из Одесс, но перед войной приехали в Бердичев.

Макар Евгеньевич. Совершенно верно, они одесситы.

Рахиль. Отец фотограф.

Макар Евгеньевич. Совершенно верно.

Рахиль. У них было двое сыновей — Миля и Пуля… Миля перед войной женился, а Пуля я не знаю, где теперь.

Дуня. Пуля пропал в войну… Он же на русского похож. Говорят, его в Германию отправили, и где он, неизвестно. А Миля с женой развелся… Бывает неудача… Парень хороший, не раненый. Он в войну на Урале работал. По специальности тоже фотограф, как отец. С отцом вместе в фотографии работают они на Лысой горе в воинской части. Там они имеют неплохо.

Макар Евгеньевич. Каждый солдат на фотокарточку денег не пожалеет. По себе помню.

Рахиль. Но ведь моей Рузичке семнадцать лет.

Дуня. А Миле тридцать один. В самый раз. Ты знаешь, сколько у Тайберов есть денег? Если взять нас всех на вес и поставить мешок с их деньгами, так мешок перевесит.

Рахиль. Ой, что тебе сказать, Дуня? Если б я удачно выдала Рузичку замуж, мне бы стало светло в глазах.

Луша выходит с ребенком на руках.

Луша (к Рахили). Рахиль Абрамовна, дрова я сложила.

Рахиль. Ну, зайдешь, Лушенька, я тебе заплачу… Ну-ка дай мне твоя лялька… (Берет ребенка.) Как его зовут?

Луша. Тина…

Рахиль (улыбается). Тиночка… Ату, агу… Ой, пока эти дети вырастают… Я помню, как я была беременна Рузей, как вчера это было, а уже семнадцать лет… Мэйлэ… Ладно… Помню, как я сидела на балкон, выпила стакан молока, мне стало плохо, и Капцан, это мой покойный муж, отвез меня в роддом… Ой, вэй з мир… Тиночка, агу, агу… Луша, но это не от немца? А то как я держу ее на руках, вот так я ее брошу на землю…

Луша. Что вы, Рахиль Абрамовна… Тут один наш русский работал в комендатуре истопником…

Рахиль (улыбается). Тиночка, агу, агу…

Дуня. Так, Рахиль, что мне Тайберу сказать?

Макар Евгеньевич. А что говорить? Я считаю, пусть познакомятся молодые.

Рахиль (вздыхает). Пусть познакомятся, в добрый час…

Злота (кричит с веранды). Рухл, мясо на мясорубку делать?

Рахиль (отдает ребенка Луше). Вот она мне кричит… (Поднимается на веранду.) Малоумная, вус шрайсте? Что ты кричишь? Гоем должны знать, что у нас есть дома мясо?

Злота (хватается за лицо). Боже мой, боже мой, она пьет мою кровь… (Уходит.)

Рахиль (сердито про себя). Злоте-хухем… Злота-умница… Кричит на весь двор… Гоем должны знать, что у нас есть дома мясо… У меня они бы знали, что в заднице темно, больше ничего… (Уходит.)

Из-за сараев показывается Витька, весь в крови.

Витька (смеется). Я уже получил. (Прикасается к волосам и показывает Макару Евгеньевичу красную, окровавленную ладонь. Смеется.) Макар Евгеньевич, я уже получил…

Занавес

Картина 3-я

В большой комнате накрыт стол в духе роскоши 46-го года. Стоят эмалированные блюда с оладьями из черной муки, тарелка тюльки, несколько банок американского сгущенного молока, жареные котлеты горкой на блюде посреди стола, картошка в мундире, рыбные консервы, бутылки ситро и бутыль спирта. У окна обновка — тумбочка с выдвижными ящиками, на ней приемник с проигрывателем «Рекорд». В углу елка, украшенная бумажными цветами и ватой. За столом Рахиль, Сумер, его жена Зина, Пынчик — крепкий низенький майор в орденах и медалях, Дуня, Макар Евгеньевич, Рузя, Миля, его мать Броня Михайловна Тайбер, его отец Григорий Хаимович Тайбер, Люся, Виля. Злота ходит по кухне, гремит посудой, иногда показывается в дверях.

Григорий Хаимович (весело). Давайте выпьем еще. (Чокается с Дуней.)

Макар Евгеньевич (смеется, грозит пальцем). Григорий Хаимович, здесь муж присутствует. Броня Михайловна, вы заметили? Тут будут две свадьбы: Миля с Рузей и Григорий Хаимович с моей Дуней.

Броня Михайловна (смеется). Ничего, я ему разрешаю. А я к сыну перееду и буду жить у Рахили Абрамовны.

Рахиль. Пожалуйста. Мне никто не тяжелый на голове.

Дуня (смеется). Люблю одесских евреев, они веселые.

Рахиль. Бердичевские евреи тоже веселые. (Берет тюльку, начинает ее медленно жевать. К Виле.) Возьми тюльку.

Виля (тихо). Не хочу.

Рахиль. Не хочешь, так не надо.

Григорий Хаимович (с красным лицом, поет). «Лоз лыбен ховер Сталин, ай-яй-яй-яй, ай…»

Миля (парень с бритым футбольным затылком). Э, батя, так не пойдет. Где больше двух, говорят вслух. (К майору.) Правильно, Петр Соломонович? Где больше двух, говорят вслух. А тут за столом две нации.

Григорий Хаимович. Но это еврейская песня о Сталине.

Пынчик. Не Сталин, а товарищ Сталин…

Макар Евгеньевич. Раз еврейская песня, значит, надо петь по-еврейски. У нас все нации равны. А ты, Миля, переводи мне.

Рахиль. Я эта песня тоже знаю, мы ее учили в клубе «Безбожник»… Ой, вэй з мир… (Показывает на Рузю.) Ее покойный отец так хорошо танцевал, но когда я с ним познакомилась, я сказала: ты не будешь ходить в кружок, там слишком много девушек. (Смеется.) Ой, вэй з мир… Такой отец у нее был.

Рузя. Ай, мама, перестань, нашла время.

Григорий Хаимович. «Лоз лыбен ховер Сталин, ай-яй-яй-яй, ай…»

Рахиль (подхватывает). «Фар дем лыбен, фар дем наем, ай-яй-яй-яй…»

Миля (переводит). «Пусть живет товарищ Сталин, ай-яй-яй-яй, ай… За жизнь за новую, ай-яй-яй-яй…»

Рахиль. «Фар Октобер революци, ай-яй-яй-яй, ай… Фар дер Сталине конституци, ай-яй-яй-яй…»

Миля. «За Октябрьскую революцию, за Сталинскую Конституцию…»

Сумер (в такт поющим). «Лах, лах, лахес… Лах, лах, лахес…»

Дуня. А это что за песня?

Сумер. Это еще при Николае, когда я служил, вся рота пела, а я кричал: лах, лах, лахес… Мне унтер разрешил, потому что я иудейского вероисповедания и не могу петь русская песня. Тогда не говорили — еврей, но иудейского вероисповедания.

Макар Евгеньевич. Так это ведь еврейская песня.

Сумер. Еврейская? Я ее не знаю. (Смеется.) Я знаю одну хорошую еврейскую песню про неряшливую жену.

Рахиль. У меня брат очень веселый… Он хойзекмахер… Он большой насмешник.

Зина. Но когда над кем-то надо смеяться. Когда над ним смеются, он не любит. Сейчас я вам расскажу про мой муж. Когда я с ним иду в кино, и, только тушат свет, чтоб пустить картина, он сразу засыпает. Недавно он во сне раздел в кино галоши и забыл их там.

Сумер (Зине). Ты лучше расскажи, как ты прятала мои папиросы… Она не хочет, чтоб я курил, так я спрятал папиросы в ее туфли, и она не могла найти. (Смеется.)

Макар Евгеньевич. Товарищ майор, скажите тост, а то народ заскучал.

Рахиль. Пынчик, скажи тост, чтоб мы были здоровы…

Макар Евгеньевич. Тосты нельзя подсказывать со стороны.

Рахиль. Мы не со стороны. Он майор, но для нас он Пынчик. Это наш двоюродный брат из местечка Чуднов. Ой, боже мой, там всех его родных убили, а он был на фронт и остался живой. Ты помнишь тетю Элька, Пынчик?

Пынчик. А что же, я не помню тетю Эльку?.. Колхозница, передовик.

Рахиль. Ой, какая она была колхозница… Чуть что, она председателю колхоза кричала: «Ты мэне з Эльки не скынешь…» Она только по-украински говорила и по-еврейски. По-русски она говорить не умела… Вот Злота ее хорошо помнит… Злота, чего ты там на кухне сидишь? (К Рузе.) Рузичка, чего ты молчишь?

Броня Михайловна. Она показывает свою скромность.

Григорий Хаимович. Молчаливая жена — это клад. (К Миле.) Мой сын, тебе повезло.

Миля. Мне всегда везет… Знаете анекдот?.. «Арон, ты играешь на тромбон?» — «Я нет, но мой брат да…» — «Что да?» — «Тоже не играет». (Смеется.)

Дуня. Люблю одесситов.

Макар Евгеньевич (запевает, все подхватывают, кроме Сумера). «Если на празднике с нами встречается несколько старых друзей, все, что нам дорого, припоминается, песня звучит веселей».

Рахиль (у двери, тихо). Злота, куда ты несешь котлеты? Ведь есть на столе.

Злота. Это твои котлеты, а это мои котлеты.

Рахиль. Вэй з мир… Ведь стыдно перед людьми… Болячка на тебя, ведь перед людьми стыдно.

Пынчик (поет). «Встанем, товарищи, выпьем за Сталина, за богатырский народ, выпьем за армию нашу могучую, выпьем за доблестный флот…»

Рахиль. Я совсем забыла одеть свои медали… В прошлый месяц меня вызвали в военкомат и вручили две медали: «За победу над Германией» и «За доблестный труд». (Достает из ящика медали.) Всю войну я работала ыв пехотном училище. Я мыла на кухне такие котлы. Каждый котел как гора. Но зато мои дети имели лишний кусок каши.

Люся. Мама дай я тебе одену медали. (Цепляет медали на платье Рахили, смеется, целует Рахиль.)

Рахиль (смеется). Ну, Сумер, что ты скажешь? Ну, Пынчик… Ну, дети… Вы думаете, что ваша мама какой-нибудь елд… Какой-нибудь дурак… Ну, Сумер, что ты скажешь?

Сумер. Я скажу, что я уже забыл, ты никогда не будешь знать.

Рахиль. Что мне надо, я знаю, а что мне не надо, я не хочу знать. Правильно я говорю, Пынчик? Ты ж майор, был на фронт, живешь ыв Риге…

Пынчик (с красным от спирта лицом поет). «Выпьем за тех, кто командовал ротами, кто погибал на снегу, кто в Ленинград пробирался болотами, в горло вгрызаясь врагу…»

Злота (ставит перед Вилей котлеты). Кушай, Виля… И вот, пей ситро.

Виля. Не хочу.

Рахиль (Злоте, тихо). Хорошо он тебе сказал, я довольна. (Сумеру.) Она ему дает котлеты, он ей говорит: не хочу…

Виля (тихо). Заткнись.

Рахиль. Чтоб тебе рот вывернуло.

Миля (Рахили). Теща, может, вы к нам подойдете… А то вы где-то ходите… Сядьте рядом со мной и Рузичкой…

Пынчик (встает). Товарищи! Уже месяц, как первый послевоенный 1946 год вступил на нашу советскую землю. И так радостно, что сейчас именно создается счастливая послевоенная семья. За это мы воевали, за это, Рузя, погиб твой отец, за это я имею пять ранений… Рузя и Миля, за ваше здоровье!

Макар Евгеньевич. Горько!

Миля и Рузя целуются.

Рахиль. Ой, вэй з мир. (Плачет.)

Дуня. Ничего, материнские слезы святые.

Рахиль (сквозь слезы). Ой, Дуня, мне так тяжело на сердце. Если б ее отец дожил… Мне так тяжело…

Дуня. Ничего, тяжело, да приятно… Своя ноша — дитя…

Макар Евгеньевич. Горько!

Миля и Рузя целуются.

Виля (исподтишка). Борька!

Миля и Рузя целуются.

Виля. Борька!

Миля и Рузя целуются.

Рахиль (тихо). Болячка на тебя… Мы шрайт «горько!», а он кричит «Борька»…

Виля (смеется). Я Борьку Макзаника зову… Борька!

Миля и Рузя целуются. Люся что-то говорит на ухо Рахили.

Рахиль. Сейчас моя младшая дочка Люся, чтоб мне было за ее кости, устроит концерт.

Люся (поет). Эх, чиш, чиш, чиш, ну-ка, Люся, начинай… «Над страною вьются флаги, украшают дали, нам зажиточную жизнь дал товарищ Сталин…»

Рахиль (аплодирует). Мне за тебя, как она хорошо поет.

Зина. А мама цветет. Ничего, хорошая невеста растет. Двери от женихов не будут закрываться.

Дуня. Хорошая у тебя тюлька, Рахиль Абрамовна. И спирт хороший.

Рахиль. У меня все есть, я умею угостить. Я когда работала в столовой НКВД, так начальник НКВД, товарищ Сниткин, очень любил, когда я накрывала на стол. Я ставила всегда много тарелок. Пусть на тарелке дуля была, но много тарелок. (Смеется.) Вот здесь за стеной живут некие Бронфенмахеры, так прошлым летом они хотели пробить на мою кухню стенку и ходить через меня с помойными ведрами… Но я им дала помойные ведра…

Рузя. Ой, мама, к чему ты это сейчас говоришь?..

Рахиль. Я знаю к чему, моя доченька. Ты только теперь выходишь замуж, а я знаю, почем фунт лиха.

Миля (Рахили). Действительно, мама, непонятно, что вы имеете в виду? При чем тут Бронфенмахер? Мало ли плохих людей на свете, так при чем тут мы, правда, Рузя? (Смеется.)

Рахиль. Я в том смысле, что, когда мы были молодые, у нас была компания. Был этот Бронфенмахер и Капцан, Рузичкин отец, работник типографии, и Велвел Файнгелерент, и Зюня Фарштейндикер… Я всех помню. Так эта Беба меня так ревновала к Бронфенмахеру (смеется), а теперь она говорит: эйжа, но твой муж убит. (Плачет.)

Рузя (сердито). Мама, перестань.

Миля. Действительно. На свадьбе полагается рассказывать анекдоты, а не вспоминать неприятности.

Зина. Сейчас я вам расскажу анекдот про мой муж Сумер. Когда он идет со мной в кино, он всегда спит. Потом на экране выстрелили, он проснулся… Сумер, про что картина? Он говорит: «Мы гейт арайн, мы шлуфцех ойс, мы тит а шис, мы гейт аройс». (Смеется.)

Миля (смеется). Вы поняли, Макар Евгеньевич? Про что картина? Заходят, выспятся. Когда выстрелят, тогда выходят…

Сумер. А я вам сейчас про моя жена Зина спою еврейскую песню… «От ци гехопт ды олте шкробес, ын ыз авек цым тотен аф дым шобес… От а ид а вабеле, отер гройсе цурес, аз зи ыз ашинкерын, тейг зи аф капурес…»

Миля (смеется). Вы поняли, Макар Евгеньевич? «Она схватила старые туфли и побежала к отце своему на субботу», и припев: «Имеет еврей женушку, так имеет он большое горе, когда она неряха, она годится только, чтоб ее выбросить…» Вернее, чтоб принести ее в жертву… Ну, тут непереводимо… В общем, она никуда не годится. Я правильно перевожу, дядя Сумер?

Сумер (смеется). Правильно, правильно.

Макар Евгеньевич. А вы эту еврейскую песню знаете: «Ой, разменяйте вы мне сорок миллионов и дайте мне билетик на Бердичев». (Смеется.) Я ведь среди евреев вырос.

Григорий Хаимович (поет и стучит вилкой по металлической тарелке с блинами). «Их бын гефурен кын Одесс, лечын ды мазолис. Чай пила, закусила тейглех мыт фасолис…»

Миля (смеется). Вы поняли, что мой папа поет, Макар Евгеньевич? «Я поехал в Одессу лечить свои мозоли, чай пила, закусила галушки с фасолью».

Дуня. Люблю одесских евреев. (Хохочет.)

Сумер. Злота, дай мне твою котлету… Я котлету Рухеле кушать не хочу.

Рахиль (Миле). Ты знаешь, сколько Сумер и Зина уже живут вместе? С 23-го года. А какой у них был сын Изя, золото, а не сын, такой мальчик… Ой, убили на фронт… (Плачет.)

Рузя (сердито). Мама, перестань… У меня свадьба или похороны? Что ты меня оплакиваешь…

Миля. Ты, Рузя, тоже не права. Это мы виноваты, что маме на нашей свадьбе грустно. У нас в Одессе всегда на свадьбе рассказывают анекдоты.

Сумер. В 23-м году я имел свой магазин, как поворачивают на Житомирскую, на углу. Как заходят в переулок, сразу стоит дом. Так было раскулачивание. Так пришли босые шкуцем… Босые жлоба из села, и один говорит другому: это твой размер, Иван, — одевай. А это твой, Степан, — одевай. А это твой, Мыкыта?.. У меня висели в магазине хорошие кожаные куртки, так они все надели на себя.

Рахиль. Ай, Сумер, ты еще не изжил психика капиталиста. Но советская власть ведь дала тебе работу. Ты заведующий в артель. Правильно я говорю, Пынчик? Вот Пынчик при советская власть сделался большой человек, майор. Он живет в Риге. А кем был его отец до революции? Бедняк. Ты, Сумер, помнишь, что в двадцать третьем году содержал магазин от вещи, но ты не помнишь, как наша мама лышулэм, покойная мама поставила сколько раз в печку горшки с водой, потому что варить ей было нечего, и было стыдно перед соседями, что ей нечего варить. Так что ставила горшки с водой, чтобы соседи думали, что у нас что-то варится.

Злота. Таки до революции были бедные и были богатые.

Сумер. А при советской власти разве нет бедных и богатых? (Смеется.) Я одно знаю, что в 23-м году меня хорошо поломали. Пришли босые жлоба…

Рахиль. Сумер, если ты так будешь говорить, Макар Евгеньевич подумает, что ты большой контрреволюционер. Что ты враг народа. Тебе надо горе?

Сумер. У Макара Евгеньевича отец до революции держал извоз, гужевой транспорт. Что я, не помню?

Макар Евгеньевич (с красным от спирта лицом). После революции я всех лошадей советской власти передал, а сам в Первой Конной служил. Стрелять я не любил, а вот ближний бой я любил… Рубка. (Кричит.) Шашки наголо!

Злота. Ой, вэй з мир… Я спугалась…

Рахиль. Злота, человек же рассказывает, что ж ты кричишь: вэй з мир.

Макар Евгеньевич. А лучше всего атака с казачьими пиками наперевес. Только надо уметь колоть, иначе руку собственная пика поломает. Как пустишь пику вперед и чуть приподнимешь, белополяк летит через тебя…

Злота (кушает котлету). Я помню, как в пятнадцатом году в гастроном у Суры Кац на Поперечной улице была забастовка. Рабочие хотели иметь больше зарплату и ходили с плакатами из дикта…

Броня Михайловна. Это я тоже помню. Говорили, что Сура Кац спросила, почему они бастуют. Ей говорят: у них нет хлеба. Нет хлеба, так пусть кушают булочки. (Смеется.)

Рахиль. Что ты говоришь про Суру Кац? Это капиталистка. Но у нас есть двоюродная сестра Быля, так она даже не пришла к Рузичке на свадьбу. Так не надо.

Злота. Ай, Рухл, я не люблю, когда так говорят. Она беременная на последнем месяце.

Пынчик. Я был у них, она скоро должна рожать.

Злота. Я к ней ничего не имею. И к Йойне я ничего не имею.

Рахиль. Быля думает, что если ее Йойна работает в лагере военнопленных по снабжению, так она большой человек. Чего она к нам придет, мы же не доктора. Она только с докторами имеет дело. Слышите, Макар Евгеньевич, она очень большая у себя. Она дует от себя. А кто она такая? Клейнштытэлдыке… Она местечковая…

Макар Евгеньевич. Да, есть такие люди. Как говорится у нас, у русских: «Не дай бог с хама пана».

Злота. Она очень хорошая. Я Доня с правдой…

Рахиль. Злота, не говори с полным ртом.

Злота (Сумеру, тихо). Ну, она рвет от меня куски.

Сумер. Кушай, Злота, кушай.

Миля (смеется). Рузичка мне рассказала очень смешной анекдот. Рузя, ну, расскажи всем!

Рузя. Ай, всем я не могу…

Григорий Хаимович. Ну, расскажи, Рузя… А после анекдота еще выпьем.

Рузя. В общем, один еврей пошел в баню…

Дуня (смеется). Уже смешно…

Рузя (говорит медленно, глядя перед собой). В общем, он приходит… И ищет свою жилетку… Нет, он сначала помылся, оделся, пришел домой… Его спрашивают: где жилетка? Он говорит: я не знаю. Тогда его спрашивают: где ты был? Он говорит: в бане…

Сумер. Ну, дым шпыц… Конец…

Миля. Что вы ее подгоняете, дядя Сумер…

Макар Евгеньевич. Это один набожный еврей, раввин, приходит домой и кричит: разве это дом, это бардак… Ой, я вспомнил, где забыл свой зонтик. (Смех.)

Рузя. Нет, когда еврей этот одевался после бани, он одел жилетку на голое тело. А сверху рубашку. И приходит домой. Его спрашивают: где ты был? В бане…

Сумер. Ну, дым шпыц… Конец…

Злота. Я тоже знаю анекдот… Это еще до войны, когда Молотов встретился с Гитлер, так Молотов запел: «Страна моя…», тогда Гитлер сзади его выставил ему язык и запел: «Москва моя…» (Смеется.)

Пынчик. И все-таки не Гитлер в Москве, а мы в Берлине.

Рахиль. Злота, ты что, пьяная? Ди быст шикер? Что за анекдоты ты рассказываешь?

Злота. Ну, я не могу… Она всегда хочет быть надо мной хозяйкой… У нас был сосед, так он очень смешно рассказывал этот анекдот.

Миля. А кто по национальности был этот сосед?

Злота. Что? Он был парикмахер.

Рахиль. Она совсем глухая.

Злота. Почему я глухая?

Миля (смеется). Действительно, почему она глухая? Она очень правильно ответила на мой вопрос. Я ее спросил, какой он национальности, она говорит — парикмахер…

Рузя. Я вспомнила… Этот еврей, когда пошел опять в баню, он нашел свою жилетку. Она была одета на голое тело под рубашкой. Но в баню он пошел только через год.

Миля. Нет, Рузичка, вот я закончу. Один еврей потерял жилетку, а нашел ее только через год… Почему? Потому что он надел ее на голое тело, а через год, когда пошел опять в баню, так он ее нашел.

Григорий Хаимович. А этот анекдот вы знаете? Хотя это не анекдот, а загадка… Штейт эйнер ун флейшн ын ун бейнер. Мы титт а кик, ыз ныту кэйнер…

Миля (смеется). Макар Евгеньевич, вы поняли? Стоит один без мяса и костей, когда посмотрят, так никого нет. Что это? Я вам сейчас задам русскую загадку, так вы поймете еврейскую. Разреши загадку и реши вопрос, что стреляет в пятку, а попадает в нос… (Смеется.) Вы поняли, без мяса и костей, но это чувствуешь носом. (Смеется.)

Люся. Рузя, давай лучше про Хаима и Хайку.

Рахиль (Люсе). Ой, чтоб мне было за тебя, моя сладкая девочка…

Рузя. Ты начни.

Люся. Хаим и Хайка сидели на дах. И объяснялись в любях. Хаим, ты меня любишь?

Рузя. Обязательно.

Люся. Хаим, я красивая?

Рузя. Очаровательно.

Люся. Давай же поженимся.

Рузя. Сиди и не гавкай, как собака. (Смех, аплодисменты.)

Рахиль. Ой, чтоб то, что должно быть вам на одном пальчике, мне было на всем теле.

Зина. Ын ды моме квелт… Мама радуется…

Злота. Ну, она мама… Слава богу, что дожили Рузю выдать замуж.

Миля. Давайте танцевать.

Рахиль. Вот я сейчас включу проигрыватель.

Миля. Поставьте какой-нибудь вальс.

Рахиль (Рузе, тихо). Рузя, но он тебе нравится?

Рузя. Ничего паренек…

Миля. Поставьте «Темная ночь»…

Виля (поет). «В темную ночь по Бердичеву страшно ходить, потому что разденут тебя до последних штанишек…»

Пынчик (Виле, строго). Только не надо глупить… Эта песня помогала нам воевать… Мальчишка…

Рахиль. Ой, Пынчик, что я от него имею. Он мне кричит: заткнись, кричит: дура, кричит: оторвись…

Злота. Ай, Рахиль, я не люблю эти разговоры.

Рахиль. Вот так она его всегда защищает.

Пынчик. Я б его отправил в ФЗУ. Пусть научится труду, приобретет специальность токаря или слесаря.

Злота (сердито). Пусть ваши дети будут слесари, а Виля еще будет большой человек, большой врач или большой профессор, как его отец. Люди еще лопнут, глядя на него.

Рахиль. Пынчик, ты ж майор, у тебя столько орденов, и ты ничего не можешь сказать… Так что я могу сказать, если у меня только две медали. (Смеется.) Я у него не имею авторитет.

Пынчик. Если б это был мой сын, я б его научил труду. Еврей должен трудиться в два раза лучше русского, тогда его будут уважать.

Сумер. Почему в два раза лучше, у нас же равноправие?

Миля. Включите, Рахиля Абрамовна, проигрыватель.

Рахиль включает, ставит пластинку. Звучит «Темная ночь», Миля и Рузя танцуют. Макар Евгеньевич танцует с Дуней.

Люся (Виле). Пойдем потанцуем.

Виля. Не хочу.

Рахиль (тихо). Ох, этот шмок… Люсинька, пригласи Григория Хаимовича. Я надеюсь, Броня Михайловна не будет ревновать. (Смеется.)

Григорий Хаимович. С такой красивой девочкой я танцевал последний раз сорок лет назад.

Люся и Григорий Хаимович танцуют. Григорий Хаимович спотыкается.

Сумер (тихо). Он умеет танцевать наравне со мной.

Пынчик (Рахили). Прошу…

Рахиль. Ой, я уже все забыла. (Танцуют.) Ничего… Что ты думаешь, Пынчик, я всегда была такая… Я когда шла танцевать с Капцаном, так все смотрели. Почему, ты думаешь, Люся так хорошо танцует, чтоб мне было за ее кости? Это папа ее хорошо танцевал. (Стук в дверь.) Ой, кто это?

Злота. Ой, это, кажется, ко мне заказчица…

Рахиль (кричит). Что значит заказчица, что ты, не могла ей назначить на другой день? У Рузички свадьба, где ж ты ей будешь мерить?

Злота. Я никому не назначала, но может человек перепутать. (Стук в дверь сильнее.) Сейчас я открою, я посмотрю. (Уходит.)

Рахиль. Ой, я имею от нее с ее заказчицами отрезанные годы. Когда-нибудь придет фининспектор и сделает меня несчастной. Перепишет всю мебель. (В передней крик Злоты.) Ой, что такое, Злота… Вэй з мир…

Рахиль бежит к дверям, но раньше чем она успела подбежать, в дверь входит Сергей Бойко. Вид его страшен. Несмотря на мороз, он в одних трусах, длинных до колен, на нем нет даже майки. К голой своей груди он прижимает грудного младенца, закутанного в одеяло, и при этом постоянно монотонно кивает головой. Немая сцена.

Пынчик. Это кто такой?

Рахиль. Ах ты, сукин сын… Вот так, как я держу руку, я тебе войду в лицо. Это один пьяница снизу… Ах ты, сукин сын, что ты ко мне пришел? Что тебе от меня надо? Это тут внизу живет Фаня, еврейка, так она замуж за этим пьяниц… Как он ее бьет, кричит ей: жидовка… Ах ты, сукин сын, уйди, чтоб тебе не видать… И ребенок с собой принес… А где Фаня? Во время войны он ее прятал от немцев, а теперь он ей кричит: жидовка…

Рузя. Эту Фаню тоже надо гнать… Она к нам приходит, жалуется на него, а потом идет вниз и кричит, что мы жиды…

Миля. Я его сейчас вытащу за шиворот.

Макар Евгеньевич. Так у него же шиворота нет, он же голый… Что, Сергей, до чертиков допился? Он, наверно, Фаню пришел искать. Здесь Фани нет, иди домой, Сергей, проспись… Чего ты головой все время киваешь, как контуженный?

Дуня. Надо забрать у него ребенка, а то уронит. Ах, бесстыжий, в одних трусах по морозу бегать. Чего молчишь? Давай ребенка… Здесь Фани нет…

Сергей, продолжая кивать головой, отдает Дуне ребенка.

Сергей (заикаясь). Тетя Дуня, Макар Евгеньевич, Рахиль Абрамовна… Фаня повесилась… Я просыпаюсь, она висит… Я Мишку взял и сюда пошел…

Рахиль (кричит). Ой-ой-ой!

Общий крик и замешательство.

Дуня. Когда повесилась? Побежали, может, спасти можно?

Сергей (кивает все время головой). Нет… Холодная уже… Синяя…

Сергей. Зоя у Луши ночевала. Она не знает еще… Ой, она без матери не сможет… (Кивает головой.)

Макар Евгеньевич. Побежали быстрей, может, спасем… «Скорую» надо…

Сергей (плачет). Нет, синяя уже…

Дуня. Пойдем, Сергей, пойдем…

Макар Евгеньевич, Сергей и Дуня с ребенком на руках уходят.

Пынчик. Я пойду, может помочь надо?

Рахиль. Пынчик, чтоб ты мне был здоров, без тебя обойдется… Так это должно было случиться в день Рузичкиной свадьбы. (Плачет.)

Злота (плачет). Такая хорошая женщина была Фаня, такая молодая, такая красивая. Я ее помню совсем девочкой. При немцах выжила, а теперь повесилась. Боже мой, Боже мой, такая хорошая женщина. Она мне всегда говорила: здрасьте, как ваше здоровье, тетя Злота?..

Рахиль. Так это должно было случиться на свадьбу моей Рузи. (С улицы слышны крики и плач.) Ой, Боже мой, Боже мой, это Зоя плачет. Раньше этот гой кричал Фане: жидовская морда, а теперь он прибежал голый… Чтоб его убило деревом…

Злота (плачет). Зачем ты его проклинаешь? Он гой, но он отец двух детей. Он их теперь должен воспитывать. Боже мой, боже мой, эта Фаня стоит мне перед глазами.

Рахиль. Ой, майн мозел… Мое счастье… Люся, выключи пластинка, поломается проигрыватель.

Миля (Рахили). Успокойтесь, мама, ничего нельзя поделать… Тем более говорят, что покойник — это к добру… Значит, мы с Рузичкой будем счастливы…

Занавес

Картина 4-я

В большой комнате сделаны перестановки. У окна стоит старая швейная машина с ножным приводом, перенесенная из спальни. Здесь же две железные койки, отчего комната стала теснее. Из спальни видна спинка новой никелированной кровати с шишечками. Исчезла тумбочка со стоящим на ней приемником «Рекорд», очевидно, перенесенная в спальню. За столом сидят Виля и Люся и играют шашками в чапаевцев, то есть щелчком по своей шашке стараются вышибить с доски шашку противника. Рядом за столом сидит Сумер в зимнем пальто, в ушанке и спит, опустив голову на грудь. Тут же сидит Рахиль. Перед зеркалом Злота примеряет платье Быле, своей двоюродной сестре, черноволосой женщине лет 35-ти.

Злота (поет). «Тира-ра-рой… Птичечка, пой…» Тут будет встречная складка…

Рахиль. Быля, ты ж меня знаешь, если я говорю, так это сказано. Рузя должна была избавиться от этого одесского вора еще два года назад… Чтоб ему сохла и болела каждая косточка…

Злота. Ай, Рухл, перестань проклинать…

Рахиль. Вот, Быля, защитник. Если б не этот защитник, моя дочка давно б от него избавилась.

Злота (сердито). Это ты хотела, чтобы Рузя вышла замуж, я была против. Я сказала, Рузя должна кончить техникум.

Быля. Злотка, не нервничай, Злотка…

Рахиль. Кончать техникум… Разве это заметно, кончать техникум?..

Злота. Да… Я очень правильная… Я Доня с правдой… Рузе тогда было семнадцать лет, а ты сказала, я не имею откуда ее содержать. (Плачет.)

Быля. Злотка, не нервничай, Злотка…

Рахиль. Быля, ты же знаешь, если я сказала, так это сказала. Ты Злоту не слушай. Рузя не хотела учиться, она имела одни двойки. Если б она хотела учиться, я б нашла, откуда ее содержать. Я б ела кусок хлеба с водой. (Плачет.)

Быля. Рахилька, что можно сделать, Рахилька?.. Это еще не самое плохое… У людей бывает такое горе… Возьмите ваших соседей, Бронфенмахеров…

Злота. Ой, я не могу выдержать. Когда пришли и сказали, что на них наехала машин и разрезала Беба на кусочки, а Бронфенмахер лежит в больнице, я три дня плакала. (Плачет.) Как раз на Первое мая… А уже декабрь…

Рахиль. Ой, вэй з мир, Беба уже восемь месяцев лежит в земле… Я Беба и Бронфенмахера знала с 1926 года…

Злота (кричит Рахили). Это ты их прокляла… Я Доня с правдой…

Рахиль. Ну, Быля, так от нее можно выдержать… Если б моя сестра могла на меня сказать, что я Гитлер, так она бы это сказала… Тут два года назад, как раз на Рузичкиной свадьбе, в недобрый час повесилась Фаня Бойко… Так если б Злота могла сказать, что я ее повесила, она б сказала.

Быля. Да, я слышала, в городе говорили, в городе… Он ее прятал при немцах, не выдал ее, а потом он ее бил и кричал ей: жидовская морда, он ей кричал… Я слышала…

Злота. Ой, эта Фаня стоит мне перед глазами… И как этот гой прибежал поздно вечером голый по снегу и плакал…

Рахиль. Вот так Миля должен бегать… Только без моей Рузи. Моя Рузя пусть будет жива и здорова, а Миля должен танцевать перделемешка…

Злота. Ах, ну она его ненавидит…

Люся (смеется). Сумер, перестань храпеть.

Рахиль. Это называется, что он пришел в гости к сестрам… Раньше этого не было. Вот так, Быля, он приходит иногда в семь часов утра, иногда вечером, когда у него есть время. Так одетый сядет, выспится у стола и уходит. Сумер, перестань храпеть…

Злота (подходит и трогает Сумера за плечо). Сумер, разденься, ляжь на диван. Ты же выйдешь на улицу и простудишься.

Сумер (просыпается и кричит сердито). Идите вы обе к черным годам… Чего вы меня трогаете…

Злота. Ой, вэй з мир…

Рахиль. Вот вы имеете еще одного сумасшедшего.

Сумер. Если б этот сумасшедший не кормил вас в Средней Азии, вы бы все сдохли с голоду. Я их нашел в чайхана, когда их привезли. Они все сидели закутанные в тряпки, в старые одеяла. (Смеется.)

Виля (нервно кричит). Ты и твоя Зина во время войны жрали булочки и шоколад.

Злота. Ша, Виля, ты не кричи…

Виля (Злоте). Сама заткнись…

Рахиль. Что ты скажешь, Быля… Хорошо, я рада… (К Виле.) Ты, сморкач, вот так, как я держу руку, так я тебе войду в лицо.

Злота. Ша, Рахиль… Чуть что — я тебе дам, я тебе дам…

Рахиль. Ну, раз так, пусть он тебе сядет на голову, я ничего не скажу.

Виля разбрасывает тапки и идет на кухню, слышно, как он одевается. Злота идет вслед.

Злота. Куда ты идешь, надо ведь ужинать?

Виля. Не твое дело, куда надо, туда иду. (Выходит.)

Рахиль. Пусть он идет, станет голодным, придет… Это второй Милечка растет… Несчастная женщина, которая попадет к нему в руки…

Злота. Про своих детей так говори. Виля еще будет большой человек. Люди еще лопнут, глядя на него.

Быля. Здесь-таки сумасшедший дом, здесь-таки…

Сумер. И они еще меня называют сумасшедшим. Я еще плохой. Если б я не кормил их в Средней Азии, они б все подохли с голоду.

Рахиль (Сумеру). Азой… Ты нас кормил? Быля, когда Злота была больная, он не дал ни копейки…

Сумер. А кто ей купил швейную машинку? (К Злоте.) Кто тебе купил швейную машину?.. Человек должен сам себе зарабатывать…

На улице слышен смех, топот, два голоса, мужской и женский, затянули песню: «Наливайте мне да кружечку чаю, до свидания, да я въезжаю… И-и-и-и-и, до свидания, да я въезжаю…»

Рахиль (смотрит в окно). Это Сергей Бойко со Стаськой… А, реформа на вас… Чтоб из десяти стал один…

На улице Бойко поет: «Азохен вэй, сказал еврей, куплю штаны за пять рублей».

Рахиль. Как тебе нравится… Еврей азохен вэй. (Становится на стул и кричит в форточку.) Ты Гитлер, Гитлер!

С улицы слышен смех, и Стаська запела: «Оцем, дроцем, двадцать восемь, от а зекел бейнер…»

Злота (Рахили). Что ты ему говоришь: Гитлер? Если ты ему скажешь: Гитлер, он тебе скажет: жид.

Рахиль. Ничего. Это ты их боишься, а я их не боюсь… Реформа на них… Тут снизу живет Стаська, полячка, так она говорит по-еврейски… Я не люблю, когда гой говорит по-еврейски.

Быля. Злотка, через три дня на примерку, через три дня?

Злота. Через три дня… Пока их нет, переоденься в спальне…

Рахиль. Боже паси… Быля, чтоб ты мне была здорова, лучше на кухне переоденься. Потом Миличка скажет, что мы у него что-то взяли.

Злота. С тех пор, как они здесь живут, моим заказчицам негде переодеваться.

Быля. А где они теперь?

Рахиль. Они пошли в гости к его родителям. К Броне Михайловне и Григорию Хаимовичу. Дурное известие на их обоих: и на Броню Михайловну и на Григория Хаимовича… Плохой сон на них обоих… С тех пор как была свадьба, уже два года назад, они, может, раза три здесь были… Очень хорошо… Как я на него не могу смотреть, так я на их лица не могу смотреть. Я их ненавижу, как паука на стене.

Быля. Уже два года, уже два… Время летит… Моей Мэрочке уже полтора года… Тут как раз Пынчик был из Риги, когда я рожала…

Рахиль. Боже паси, Быля, такого зятя, как Миля.

Быля (улыбается). Ну, пока Мэрочка вырастет, мне чтоб было за ее кости.

Рахиль. Моя Рузя сама виновата. Когда я ее спросила: Рузя, но он тебе нравится, она мне ответила: ничего паренек… На Миля она говорит: ничего паренек… На Миля… Чтоб сейчас, когда он возвращается от своей мамы, пусть поломает обе ноги…

Злота. Ах, смотри на эти проклятия… Я была против их свадьба, а теперь я считаю, надо все сделать, чтоб было хорошо. Рузя скоро должна рожать, у ребенка должен быть отец. Мало в нашей семье сирот? (Плачет.)

Быля. Злотка, не нервничай, Злотка. (Уходит на кухню переодеваться. Злота идет за ней, вытирая глаза.)

Рахиль. Чуть что, она писяет глазами. (К Сумеру, показывает на Люсю.) Зато эта у меня тихая сладкая девочка. (Целует Люсю.)

Сумер. Люся — вылитый Капцан из типографии, его не слышно было.

Рахиль. У меня был муж — золото. Так надо было, чтоб его убило на фронт. (Плачет.) Если б он был жив, Рузичка никогда б не попала в плохие руки. Он имел бронь, так он сказал: я коммунист, я должен идти на фронт… Ах, Сумер, ты же помнишь, Капцан был хороший, но все годы я, а не он, вела дом, я всегда больше зарабатывала. Что он имел — зарплата из типографии.

Сумер. Давай-ка я пойду. У вас здесь кричат…

Рахиль. Сиди, Сумер, ты ж только что зашел. Я хочу с тобой поговорить. (Понизив голос.) Я при Быле не хочу говорить, будет знать весь город, она же сплетница.

Быля (заглядывает). До свиданья, Рахиль, до свиданья, Сумер.

Рахиль (Быле). Иди здоровая… Привет Йойне…

Быля. Спасибо. (Уходит.)

Рахиль. Как тебе нравится, Сумер, какая она большая у себя. Ходит и дует от себя.

Злота. Она всегда любит наговаривать на людей. Быля очень хорошая, я к ней ничего не имею.

Сумер (смеется). Как раз попасть к Рухеле в рот…

Рахиль. Беспокойся про свой рот, беспокойся… Конечно, мой муж лежит в земле, а она мадам Шнеур. Вся крупа, и вся мука, и все жиры, и все, что есть хорошего в лагере военнопленных, так это у них дома. А сейчас, когда лагерь военнопленных ликвидируют, Йойна, говорят, получает назначение на вокзал, начальником ресторана. И буфеты у него будут по всей линии до Казатина. Там уже он будет иметь…

Сумер (смеется). Рухеле, ты всегда завидовала чужим деньгам.

Рахиль. Боже паси. Я завидовала только чужому счастью. Так с этим Милей, с этим негодяем, меня должно было так поломать.

Сумер. Мне пора идти. Если ты это мне хотела сказать, так это я уже слышал.

Рахиль. Ах, брат называется. Ни о чем с ним нельзя посоветоваться.

Злота. Что-то Вили долго нет, я уже беспокоюсь.

Рахиль. Никуда не денется твое сокровище, не волнуйся. Он еще тебе и мне сегодня даст пару дуль и скажет: дура, заткнись.

Злота. Ничего… Он хороший, только он слишком быстрый… Если б его мать и отец были живы, все было б по-другому… Я б жила с ними в Киев. (Плачет.)

Рахиль. Злота, дай, чтоб отдохнули от тебя уши… Сумер, я имею от нее отрезанные годы.

Сумер. Так ты будешь говорить, или я ухожу…

Рахиль. Ты помнишь, что я рассказывала тебе про мое несчастье, что залезли в магазин ко мне и украли продукты?

Сумер. Ну, помню. Так ты же говорила, что уже все в порядке.

Рахиль. Подожди, что я тебе скажу. У меня не может быть беспорядка… Что я, воровка? Если мне надо что-нибудь взять, так они у меня могут знать, что темно в заднице. (Смеется.) Перед реформа был как раз партактив по поводу работа с населением во время реформы… Так ты ж понимаешь, что на партактив завезли те еще продукты… Так залезли и взяли водка, колбаса, вино… Сахар не взяли, сукно тоже не взяли…

Сумер. А воров поймали?

Рахиль. Нет, их пока не поймали… Ничего… Мы закрылись на переучет… Пошел Фрум, ты знаешь Фрума?

Сумер. А что, я не знаю Фрума? Мы еще были пацаны, так я его знал… Мы с ним писяли в одну ямку. (Смеется.)

Злота. Ты и Рахиль — два грубияна.

Рахиль. Все у нее грубияны, только она хорошая.

Сумер. Ты будешь рассказывать, или я пойду…

Рахиль. Пошел Фрум, чтоб он ходил в последний раз, чтоб на него наехала машина и разрезала на кусочки, пошел Фрум и привел ОБХСС.

Сумер. Ну он же обязан как заведующий.

Рахиль. Ты слушай дальше. В тот день, когда было воровство, я торговала шестьдесят тысяч рублей. Ты же знаешь товарный учет. Деньги должны равняться товару.

Сумер. Ну, дым шпыц… Конец.

Рахиль. Когда Фрум, чтоб он ходил на костылях, привел ОБХСС, так мне говорят: сколько денег украли? Я говорю, деньги не взяли… Как вы знаете? Вот они… Я говорю — вот они… Вот деньги… А я взяла в тот вечер деньги домой, и все дети у меня вместе со мной считали деньги… И Люся, и Виля, и Рузя… Вот здесь, за этим столом. Они думали, что деньги украли, а деньги есть.

Сумер. Старые деньги?

Рахиль. Конечно, старые… Это ж было перед реформой. А я ж не имела права столько торговать перед реформой. Была инструкция — перед реформой не торговать. Но если секретарь горкома Свинарец, и секретарь райкома, и прокурор, и работники горсовета набирали товар в долг на базе в течение длительного времени, и промтовары, и продукты, так они постарались перед реформа отдать долг старыми деньгами, чтоб не отдавать новыми… Ты меня понимаешь? Ой, Сумер, что я имела… Мильмана арестовали, это да.

Сумер. Про Мильмана я знаю, он имеет четыре года.

Рахиль. Но ко мне они прицепиться не смогли… Они ко мне прицепятся… Чтоб к их заднице чиряки прицепились…

Сумер. Так ведь хорошо.

Рахиль. Подожди… На прошлой неделе меня вызывают в райком… Ты Комара знаешь, инструктора райкома партии?

Сумер. Что я, не знаю Комара? Он у нас в артели шил себе пальто, так он заказал из хорошего сукна, а заплатил за третий сорт.

Рахиль. Болячки на него, чтоб он лежал парализованный… Так он меня вызывает и говорит мне: товарищ Капцан, у нас есть сведения, что вы получили из Америки от родственников пять посылок… Я ему говорю, товарищ Комар… Он меня перебивает: я не Комар, а Кoмар, ударение на «о». Я про себя думаю, чтоб тебя уже гром ударил. Это я думаю, а говорю: товарищ Комар, я никаких посылок из Америки не получала. Я там никого не имею. Я только имею коммунистическое сердце… Хорошо я ему сказала?

Сумер (смеется). Почему нет? Ты хорошо сказала…

Рахиль. Я говорю, здесь возле базара живет семья Капцан, но ко мне они никакого отношения не имеют, однофамильцы. Это они, наверно, получили посылки, вы проверьте. И что ты думаешь, это, действительно, так оно и есть. Почта дала в райком неправильные сведения. Фамилию назвала правильно, а имя-отчество перепутала.

Стук в дверь.

Злота. Это Виля идет, слава Богу.

Рахиль. Ша, Злота, не спеши так. Я всегда боюсь, что она упадет.

Злота (возвращается). Это не Виля, это Бронфенмахер.

Рахиль (тихо). Вот ты имеешь гостя в задницу.

Входит Бронфенмахер на костылях.

Бронфенмахер. Добрый вечер.

Рахиль. Ой, когда я вижу его на костылях, я не могу жить. Я ж его знаю с двадцать пятого года, я его отца помню, они тогда жили на Малой Юридике. Хороший был еврей, красивый… Бронфенмахер, дай я помогу тебе сесть. (Помогает ему, тот осторожно садится, ставит рядом костыли.)

Бронфенмахер. Ничего… Гурнышт… Это оно есть… Азой идыс… Ну так, когда снимут гипс, я буду хромать… Но плохо тому, кто лежит в земле. (Плачет.)

Рахиль. Ой, вэй з мир. (Плачет.)

Злота. Беба стоит мне перед глазами. (Плачет.)

Сумер. Так ты на больничном, Бронфенмахер?

Бронфенмахер (вытирает глаза платком). Я совсем ушел из горкомхоза. Человек нужен, пока он здоров.

Рахиль. У каждого свое горе… Ты хоть знаешь, на тебя и на Беба, пусть земля ей будет пух, наехала машина, а моя Рузя… Ой, Боже мой… Так она должна была попасть в руки этих Тайберов…

Бронфенмахер. Что я, Тайберов не знаю?.. Это одесские воры… Они перед войной переехали в Бердичев, потому что на отца в Одессе готовилось дело.

Рахиль. Воры хоть должны иметь деньги… Мне говорили, что у них много денег… Где же эти деньги? Раньше они работали на Лысой горе в воинской части, теперь их оттуда выгнали… Так Миля пошел фотографом на завод «Прогресс», а сделалась реформа, так их деньги стали вообще, извините за выражение…

Бронфенмахер. Ничего, пусть развяжут чулок, у них еще должны быть золотые пятерки от Николая… Как тебе нравится, Сумер, у Тайберов нету денег? Не смешите меня… Другое дело, что это большие копеечники.

Рахиль. Ой, если б только копеечники. (Плачет). Моя дочь не успела…

Бронфенмахер. Ты сама виновата. У меня для Рузи был хороший жених, товарищ моего сына, тоже инженер… Рузя жила бы в Москве.

Рахиль. Кто же знал, Бронфенмахер, что такое получится?.. Разве человек хочет себе плохо? (Плачет.)

Бронфенмахер. Зачем тебе было спешить с замужеством Рузи?

Злота. Рузя вышла замуж в семнадцать лет. (Плачет.)

Бронфенмахер (к Рахили). Тебе самой, Рахиль, надо поспешить.

Рахиль. Мне? Куда мне спешить? Сумасшедший. Я уже свое отспешила. (Смеется.)

Бронфенмахер. Ты слышишь, Сумер, она уже отспешила. Сорок пять — баба ягодка опять.

Рахиль. Мне всего только сорок два. (Смеется.)

Люся (смеется). Мама невеста, мама невеста…

Рахиль (смеется). Они мне не позволяют… Дети…

Бронфенмахер. Всю жизнь строить на детях? Надо жить для себя тоже. Вот у меня в Москве сын, так я вижу, как он любит папу, который инвалид и ничего не может ему дать больше.

Сумер. А кто тебя обслуживает, Бронфенмахер?

Бронфенмахер. Тут одна женщина заходит, она каждый день едет из Семеновки в Бердичев мыть полы. Покупает то, что мне надо… Валя ее зовут.

Рахиль. Если она недорого берет, пришли ее ко мне. У меня сил нет мыть полы, а Рузя сейчас беременная, а Злота больная… Если бы был хороший зять, так он бы был хозяин в доме. А это пустое место. И он недоволен. Я устроила свадьбу за свой счет, я им отдала ту комната с мебель, купила новую никелированную кровать, дала радиоприемник, простыни, наволочки. Что у меня было. Так он недоволен. Он хочет, чтобы мы перебрались в маленькая комната, а ему отдали большая. (Сгибает локоть, выставляет его перед собой и ударяет себя ладонью по локтю.) О, фын дым бейн… Из кости он может у меня иметь… И еще он говорит, что ему здесь скучно… Ему здесь скучно… Если ему здесь скучно, пусть полезет Пайдуцеру в задницу…

Сумер (смеется). Люся, ты знаешь, кто такой Пайдуцер? Это был знаменитый еврейский музыкант, он всегда играл веселую музыку.

Рахиль (смеется). Пусть полезет Пайдуцеру в задницу. Он хочет у меня большую комнату…

Злота. Это не может быть. А где мне работать? А если ко мне приходят заказчицы?

Рахиль. Ша, Злота, ты не кричи… Большую комнату он хочет у меня получить… Хочет, пусть делает губами.

Люся (открывает и закрывает рот, смеется). Мама, я делаю губами.

Рахиль (смеется, целует Люсю). Сладкая моя девочка… Хочет, пусть делает губами. Если я вижу какую-нибудь вкусную еду, но это не мое, я могу только делать губами.

Бронфенмахер (смеется). Рахиль если скажет, так это сказано.

Рахиль. Бронфенмахер, он кричит, что Рузя дает нам его деньги. (Плачет.) Чтоб он имел столько денег себе на похороны, сколько он нам дает.

Стук в дверь.

Злота. Это Виля. (Уходит и возвращается с Вилей.)

Рахиль (плачет). Мои дети остались без отца. (Показывает на Вилю) Этот парень остался круглый сирота, сын нашей покойной сестры… Так он нам дает…

Злота. Виля, будешь ужинать? Я сейчас нагрею котлеты с квасоля…

Рахиль. Что у нас есть, это для детей… Сумер, помнишь, до революции, когда мама сварила суп из картошки, так у нас был веселый день… Но чужого мы не брали. (Плачет, показывает на Злоту.) Она такая больная…

Злота (плачет). Я должна каждая копейка зарабатывать своими пальцами.

Рахиль. Так он нам дает… Чтоб Бог дал ему болячку в лицо… Чтоб Бог дал ему кольку в бока… Чтоб упало дерево и его покалечило… Чтоб наехала машина и разрезала его на кусочки… Я если проклинаю человека, так это еще то проклятие…

Бронфенмахер (начинает кашлять). Я пойду…

Рахиль. Куда ты спешишь, Бронфенмахер? Дай я тебе помогу подняться.

Бронфенмахер. Ничего, ничего, я сам. (Встает, опираясь на костыли, и выходит.)

Злота (всплескивает руками). В моей жизни…

Рахиль. Злота, что ты плещешь в ладони? Я хотела, так я так сказала… Ты думаешь, я не помню, как два года тому назад он хотел носить через моя кухня помои? Как он подбежал и стучал в стенка, чтоб поломать и сделать на моя кухня своя дверь?.. Ты думаешь, я не помню?

Сумер (смеется). Но он же пришел, чтоб свататься к тебе…

Рахиль (смеется). Мне нужен этот старый инвалид, чтоб он мне навонял в кровати… (Стук в дверь.) Ша, вот они уже идут… Чтоб было тихо, чтоб никто не отзывался…

Рахиль идет открывать. Входит Миля с упрямым крепким бритым затылком. Стрижен под бокс. Рузя беременная, с большим животом. Оба, ни слова не говоря, проходят через большую комнату к себе и закрывают дверь. Слышно, как они там шепчутся. Рахиль прикладывает палец к губам. Злота ставит перед Вилей тарелку и сама садится к столу со своей тарелкой.

Злота (тихо). Виля, хочешь колбасу? (Берет кусочек колбасы, приставляет к нему нож острой стороной, пальцем упирается на нож: сверху и стучит ножом вместе с колбасой по столу)

Рахиль (тихо). Ну, я этого еще не видела, Сумер… Злота, что ты делаешь? Чтоб рубить колбасу, как рубят сахар?

Злота. Как мне удобно, так я и делаю.

Рахиль. Люся, подвинься, дай им поужинать.

Сумер. Я пойду.

Злота. Сиди, куда ты спешишь? Хочешь колбасу?

Открывается дверь, на пороге появляется Миля, смотрит, как ужинают Злота и Виля.

Миля. Я уже вижу, куда денежки мои идут… На кормление тетушки и племянника.

Рузя (сердито). Закрой дверь! (Подходит, втаскивает Милю за руку и закрывает дверь.)

Рахиль. Ну, Сумер, ты слышал?

Злота. Ша, тихо…

Рахиль. Что значит — тихо… Он нас кормит. Мы всю жизнь сами кормили своих детей… И Люся, и Рузя, и Виля…

Миля (резко открывает дверь). Дядя Сумер, вот вы из их семьи, скажите честно, у меня здесь жизнь? В этой комнатушке?..

Рахиль. Ну, другой у меня нет… Твоя мама богатая, а я бедная… Я вдова…

Миля. Моя мама не богатая, она просто добрый человек, она гуманный человек… Если мы будем жить у нас, никогда к Рузе не будет такое отношение, как здесь ко мне… Здесь вообще невозможно жить… Тетушка, племянник, крики, скандалы…

Рахиль. Кроме тебя, здесь никто не кричит.

Миля. Вы слышите, дядя Сумер, кроме меня, здесь никто не кричит?.. Скажите честно, разве здесь у меня жизнь?

Сумер. Он таки прав.

Миля (Рахили). Вот ваш родной брат со мной согласен.

Рахиль. Что ты говоришь, Сумер? Он прав? Он нас кормит?

Сумер. Когда я служил при Николае, так один солдат сказал на другого, что тот съел его порцию каши… Тогда унтер велел тому сесть на параша и как скомандовал: «Надуйсь!», и тот таки сделал больше, чем от одной порции каши. (Смеется.)

Миля. Ваши семейные анекдотики мне надоели. (Кричит.) Я вам не мальчишка, который учится в седьмом классе… Я вам не мальчишка!

Виля. Заткнись!

Миля (заходит в комнату). Я тебе дам заткнись, сопляк… Я тебе так дам, что месяц лечиться будешь…

Рахиль (загораживает дорогу к Виле). Миля, если ты тронешь сирота, так что у меня есть в руке, я тебе дам по голове.

Рузя (кричит). Миля, иди сюда!

Сумер. Дай-ка я уйду. (Встает и быстро уходит.)

Миля. Видишь, Рузя, даже их родной брат не выдерживает… В общем, так. Я здесь жить больше не могу… Одевайся, пойдем к моим родителям, будем жить там…

Гаснет свет.

Рахиль. Вот как раз электричество потухло. Это знак, что Рузе никуда не надо идти. Она беременная, куда она пойдет! (Выглядывает на улицу.) На всей улице темно. Только в военном доме есть свет. Сволочи, эта электростанция, то она дает свет, то выключает. Злота, где свечи?

Злота. На кухне, за печкой.

Миля. Одевайся, Рузя.

Рахиль (входит с зажженной свечой). Куда она пойдет беременная, в темноту?.. Ты хочешь, иди… Тому, кому тесно, тот уходит…

Миля (к Рахили). Я не с вами разговариваю.

Рахиль. Я с тобой тоже меньше всего хочу говорить… Рузя, ложись спать, уже поздно.

Миля. Рузя, так я ухожу…

Рузя. Иди, иди. (Кричит.) Иди!

Миля молча одевается, проходит через большую комнату и в передней сильно хлопает дверью.

Рахиль. А чтоб ему стучало в голове, как он хлопнул дверь… Давайте ложиться спать, света нету, надо спать… А он пусть идет. Но чтоб он туда не дошел и назад не вернулся. Виля, ну-ка положи книгу, у меня нет откуда платить за свечи… Надо спать… Злота, стели… (Продолжает говорить все время, пока стелется постель.) Пусть он идет… Ребенка мы сами воспитаем… Когда я спросила на свадьбе: «Рузичка, но он тебе нравится?», она говорит: «Ничего паренек…» На Миличку она говорит: ничего паренек… Почему он не сдох до того дня, как я его узнала?

Рузя (из соседней комнаты). Мама, замолчи.

Рахиль. Теперь она говорит: замолчи, а тогда она сказала: ничего паренек… Если б она хорошо училась в техникум… Я б ее так рано не выдала замуж… Но она ж была двоечница…

Рузя (кричит из соседней комнаты). Мама, замолчи, слышишь!

Рахиль. Что ты кричишь? Я тебя боюсь?

Злота. Рухл, дай спать. Ты ж сама говорила, что пора спать.

Рахиль. Пора спать… Как будто я могу спать… Ему здесь скучно… Пусть залезет Пайдуцеру в задницу… Он хочет — пусть делает губами…

Рузя (кричит). Мама, замолчи! (Выбегает босиком в рубашке, садится на пол и начинает бить себя кулаками в беременный живот, кричит.) Замолчи, замолчи, замолчи! (Кричит в такт ударам кулаками в живот.)

Рахиль пытается схватить Рузю за руки. Между ними борьба. Люся начинает плакать. Все мечутся в белье по темной комнате.

Рахиль (кричит). Злота, зажги свечу… Свечка на кухне… Ой, она бьет себя кулаками в живот…

Виля. Не надо, Рузя… Я за тебя, я за тебя…

Злота. Ой, мне плохо… (Идет на кухню.)

Рахиль. Рузя, не бей себя. (Слышен звук рвущейся материи.) Ой, она порвала на мне рубашка! Ой, она порвала на мне рубашка! Ой, она порвала на мне рубашка! Ой, она порвала на мне рубашка!

Злота (кричит на кухне). Свечка упала у меня из рук… Ой, пожар, пожар!

Рахиль. Гвалт! Пожар!

Отсвет дрожащего на кухне пламени освещает комнату. Виля хватает с тумбочки какое-то одеяло и бежит с ним на кухню.

Виля. Сейчас я наброшу одеяло на огонь, сейчас потушу… Ой…

На кухне еще большая вспышка огня.

Злота (кричит). Вата горит! В одеяло была завернута вата… Я не могу жить… Пожар… Гвалт! Рахиль. Пожар! Сы брент!

Люся плачет. Рузя сидит молча на полу. Сильный стук в дверь.

Рахиль. Подождите открывать, я в порванной рубашке.

На кухне слышна суета и голоса соседей. Рузя быстро уходит к себе и закрывает двери. Появляется Бронфенмахер. Он в кальсонах, валенках, телогрейке. Прыгает на костылях.

Бронфенмахер. Я думал, у вас убийство.

Рахиль (в пальто поверх белья). У нас пожар… Мальчик бросил одеяло на огонь, а там была Злотина вата, что ей принесли заказчики…

Бронфенмахер. Разве можно так кричать? Пожар, значит, надо тушить. Вот уже потушили… Вот горелая вата валяется, соберите…

Рахиль (садится на стул, начинает громко плакать). Ой, у нас пожар, ой, у нас пожар, ой, у нас пожар…

Люся (плачет). Мама, не надо…

Бронфенмахер (Виле). Мальчик, дай своей тете воды, чтоб она успокоилась. Уже ночь, люди должны спать.

Виля приносит воду, Рахиль пьет и затихает, сидя на стуле. Рядом с ней садится Злота, держась за сердце.

В тишине и полумраке ползет занавес

Картина 5-я

В большой комнате опять перестановка. Очевидно, недавно был ремонт. Под потолком новая люстра, железные койки исчезли, нет старого, продавленного дивана, в углу трехстворчатое зеркало. Рядом со старым буфетом новый зеркальный шкаф, книжный шкаф, на котором по-прежнему старый гипсовый бюст Ленина. Осень. Там, где был огражденный колючей проволокой пустырь, теперь двухэтажное здание в духе архитектуры 50-х годов, закрывающее перспективу, так что за ним виден только верх водонапорной башни в центре города. Рахиль сидит за столом в очках, перед ней счеты, на которых она перебрасывает костяшки и что-то записывает. Тут же куча накладных. За столом спит Сумер в кепке и синем китайском плаще. Злота примеряет перед зеркалом платье жене полковника Делева.

Злота (поет). «Тира-ра-рой, птичечка, пой…» Поднимите руку… Не тянет?

Делева. Нет, хорошо.

Рахиль (снимает очки). Товарищ Делева, что вам муж говорит насчет венгерские события? Все-таки он большой человек, Герой Советского Союза, хоть у него нет один глаз.

Делева. Глаз он под Кенигсбергом потерял.

Рахиль. Ах, чтоб эти контрреволюционеры уже голову потеряли… Я говорю, была такая война, ваш муж потерял глаз, а мой муж потерял жизнь… В нашей семье столько убитых… Так теперь в Венгрии контрреволюционеры должны такое вытворять… И эта Надя, Надя… Там что, женщина — главный враг народа?

Делева (смеется). Имре Надь… Это мужчина.

Рахиль. Мужчина? Что-то у них все наоборот.

Злота. Уже, наверно, будут присылать посылки из Венгрии.

Рахиль. Вот, пожалуйста, она скажет. При чем тут посылки, когда убивают людей?.. Столько честных коммунистов убили, столько чекистов убили…

Злота. Когда началась польская война в тридцать девятом году, так присылали посылки. Хорошие польские материалы мне заказчики приносили… Креп-гранат, креп-жоржет… И после этой войны тоже присылали посылки из Германии…

Делева. Ну, войной это назвать нельзя, но жертвы есть.

Рахиль. Вы говорите, есть много жертв? Я сегодня смотрела газеты, как лежат убитые люди и как нож торчит во рту и рядом разбитый портрет Ленина… Что я, не понимаю? Я с 28-го года в партии… И, говорят, среди бердичевских военных есть убитые…

Делева. Полковника Вшиволдина вчера привезли… Завтра хоронить будут.

Рахиль. Я ж его знала, мы виделись на партконференции… Такой человек… Ой, боже мой, боже мой… Злота, это ж твоей заказчицы муж…

Злота. Вшиволдина? Ой, я не могу жить…

Делева. Какой-то мальчишка его в Будапеште застрелил.

Злота. Ой, я не могу жить…

Делева. Весь гарнизон по тревоге подняли, как раз кино было… Думали, учебная тревога, а как выдали каски, гранаты, боевые патроны, сразу заскучали.

Злота. Ой, я не могу жить… Когда стало немного легче, так опять началась война…

Делева. Ну, войной это нельзя назвать, скорей контрреволюционный путч.

Рахиль. Как вы сказали? Пуч? А я вам скажу, в чем дело… (Понижает голос.) Во всем виноват этот кукурузник. Сначала ездили по всему миру эти Хрущев и Булганин, а теперь сидят дома и не знают, что делать. Сталин никуда не ездил, но у него был порядок. Говорят, культ, культ, а он у меня висит. (Показывает на портрет Сталина в кабинете.) Взяли и демобилизовали старых полковников, что они таки давали польза…

Делева. Это верно. Наш знакомый полковник Маматюк вполне мог бы еще служить, а его в отставку.

Рахиль. Что я, не знаю Маматюка? Товарищ Маматюк теперь на сахарном заводе работает. Его жена всегда со мной здоровается…

Сумер начинает храпеть.

Злота. Сумер, разденься, ляжь на тахта.

Сумер (сквозь сон). А-а, чепе мех ныт… Не трогай меня…

Делева (смеется). Да, есть такие мужчины, я тоже знаю таких…

Рахиль. Нет, он раньше таким не был. Ну я вам скажу, уже годы… Я сама устала… Вот должна дома делать отчет.

Делева. А сколько вам до пенсии?

Рахиль. Я еще должна поработать четыре года… Как раз моя младшая дочка кончит пединститут. Она в Житомире учится. Отличница… Мы хотели поступать в Винницу в мед… Но не приняли… Ладно… Так она будет учительница, а не доктор…

Делева. Она замужем?

Рахиль. У нее есть один… Он сам из Житомира. Тут у нее было много женихов, но она никого не хотела.

С улицы вбегают двое мальчишек-подростков и начинают со смехом гоняться друг за другом.

Рахиль. Тут у Люси много было, но она никого не хотела. (К мальчишкам, кричит.) Марик и Гарик! Это старшей моей дочки Рузички дети.

Делева. Они близнецы?

Рахиль (смеется). Нет, этот старше… Скажи тете, как тебя зовут.

Марик (хохочет). Звать — разорвать, фамилия — лопнуть.

Рахиль (смеется). Это Марик… А тот Гарик… Чтоб мне было за их кости.

Злота. Один второго старше на год.

Марик (запрокидывает голову, закрывает глаза и открывает рот). Я жертва венгерской контрреволюции. (Хохочет.)

Делева. Как тебе не стыдно, над чем ты смеешься… Ты пионер или комсомолец?

Рахиль (Марику). Вот я маме скажу, так она тебя так налупит, что задница красная будет.

Марик. А в чем дело?

Гарик. В шляпе.

Марик. А шляпа?

Гарик. На папе…

Рахиль (смеется). Ну, бандиты. Что вы скажете, товарищ Делева?

Гарик (толкает Сумера). Сумер, проснись, дай на мороженое.

Сумер (просыпается). Иди к своему папе проси…

Рахиль. Вы уже уроки выучили? Выучите, я вам дам… От папы они дождутся… Я дам… Ты же знаешь, что если баба сказала, так это сказано…

Гарик. Я выучил… Часть речи, которая упала с печи и ударилась об пол, называется глагол. (Хохочет.)

Рахиль. Я тебе дам такие слова говорить при постороннем человеке.

Марик (Рахили). Заткнись, баба… Закрой пасть…

Рахиль. Я тебе дам — заткнись… Вот так, как я держу руку, так я тебе войду в лицо… Собака такая… Я маме скажу…

Марик и Гарик убегают.

Рахиль. Теперешние дети разбалованные, у них все есть. Мои дети если имели кусок хлеба, так они были рады. Вы ж помните, товарищ Делева, как было после войны. Но мои дети никогда мне плохого слова не сказали. Ни Люся, ни Рузя, и здесь жил у нас племянник, что он теперь на Урал… Никогда плохого слова не сказали… Боже паси!

Сумер (проснувшись, улыбается). Это как раз так, она права…

Рахиль. Вот брат мой подтвердит… Ни Рузя, ни Люся, ни Виля никогда мне плохого слова не сказали.

Делева. Да, теперь дети балованные растут, в роскоши. А дочка с вами живет?

Рахиль. Нет, она живет с родителями мужа, но дети все время здесь. И они тоже часто здесь бывают. Оба они работают на заводе «Прогресс», так им на обед далеко идти домой. Так они варят обед здесь и на перерыв приходят сюда. Что мать не сделает ради своего ребенка? Вот Миля скоро должен прийти сюда обедать, у них на заводе в час начинается перерыв.

Делева (смотрит на часы). Ой, уже скоро час, мне пора… Когда на примерку, Злота Абрамовна?

Злота. Через три дня. (Провожает Делеву, та переодевается в соседней комнате и vходит.)

Рахиль (надевает очки и считает, потом снимает очки, говорит тихо). А как тебе нравится Виля?

Сумер. Где он сейчас?

Рахиль. Где-то Нижний Тагил. Ай, он никогда человеком не был. Но нельзя сказать, Злота кричит… Да, кончил, так работай, женись… Нет, он бросил работа… По-моему, он вообще не работает, где-то ездит… Ой, боже мой, что мне про него думать, у меня есть свои дети… Но Злота переживает… Она такая больная, послала ему посылку.

Злота (входит из кухни, кричит). Думаешь, я глухая? Сумер, она рвет от меня куски… А ты своим детям не посылаешь, что они устроены и в тепле… Ты Люсе посылаешь каждую неделю, а я Виле тоже пошлю, когда смогу… А Рузе ты не даешь? Ты ей дала мебель, и купила ковер, и кормишь ее детей, а я за ними убираю и варю Рузин обед…

Рахиль. Злота, чтоб ты таки стала немая и глухая, как ты кричишь.

Злота (Рахили). Чтоб тебе самой рот набок вывернуло, если ты на Вилю плохо говоришь. (Плачет.) Люди еще лопнут, когда посмотрят на него… Он будет большой человек.

Рахиль. Да, большой человек он будет… Пусть он хотя бы женился и имел собственную крышу. (Плачет.)

Злота. Когда он прошлый год приехал такой худой и бледный, как мертвец, я неделю плакала. (Плачет) Ой, там Рузин суп кипит.

Рахиль (Злоте). Сиди, я сама посмотрю… Слышишь, Сумер, мы еще должны варить Миле обед и убирать за ним, за этот подлец… Ему далеко от работы ехать домой, что ты скажешь. Миле далеко, он на диете… Сы тит им вэй дер бух… Ему живот болит… Сейчас я посмотрю суп, и я тебе расскажу про Милю, так ты будешь смеяться. (Уходит на кухню.)

Злота (Сумеру тихо). Она рвет от меня куски… Чтоб я не посылала Виле посылки… Что я ему посылаю? Немного перетопленного сала, коржики… Ему так плохо. (Плачет).

Сумер. Ай, что ты, Рухеле не знаешь?

Рахиль (возвращается из кухни). Слышишь, Сумер, Миля прошлой зимой ехал в Кисловодск лечить живот. Так он там жил в одной комнате с несколькими гоем. Так ночью, чтоб не выходить на холод, он себе имел бутылочку, и он туда писял… Эр от гепышт ин дым флешеле… (Смеется.) Ты ж понимаешь, Сумер, гоем любят, когда при них писяют в бутылочку… Он думает, что это он здесь садился на ведро, так можно было задохнуться…

Злота (смеется). Но он и Рахиль друг друга ненавидят.

Рахиль (смеется). Так когда эти гоем увидели, что он писяет у бутылочку, они взяли его вещи и выбросили их на улицу… Так он быстро приехал назад… Но почему он не попал под паровоз, когда он ехал назад?..

Злота. Зачем ты так говоришь? Он отец двух детей…

Рахиль. Отец… Хороший отец… Храбрец большой… Ты знаешь, что он подал заявление, чтоб ехать как доброволец воевать против Израиль… Он же знает, что его не возьмут, так он подал, чтоб заслужить авторитет… Хороший коммунистический доброволец с язвой желудка.

Сумер. А что, принимают такие заявления? Куда же он подал?

Рахиль. В военкомат, как офицер запас… Ты, Сумер, как будто на небе живешь… Ты что, не читаешь… Ты что, не читаешь газеты, что сейчас делается в Венгрии, какая там контрреволюция?.. Так надо, чтоб евреи тоже выступили… Эти сионисты… Иделе-как… Так был митинг на завод «Прогресс» два дня назад, и молодежь, комсомольцы, коммунисты, начали подавать заявления, чтоб ехать добровольно защищать Египет от сионистов… Это не только в Бердичеве, это по всему Союзу, так Миля тоже подал заявление. Ой, Рузя переживает, она так плачет. А я ей говорю, кто его возьмет, кому он нужен? Когда была та война, так он был на Урале… Мой муж таки погиб на фронт, а он был на Урале. Я говорю, Рузя, что ты волнуешься про Милю, он никуда не поедет. Туда, где стреляют, он не идет.

Злота. Ой, Сумер, ты знал Вшиволдина? Его жена была моя заказчица.

Рахиль (перебивает). Так его убили в Венгрии… Сы ци цы им гоешер шейгец ын от им дараргет… Подбежал в Будапеште гоешер пацан, его убил… Как тебе это нравится?.. А я слышала, за то, что евреи напали на Египет, арабы в Израиль устроили такие погромы на евреев, что дым шел… А я рада… Гит… Пусть сидят тихо… Иделе-как…

Сумер. Ой, Рухеле, ди быст клиг зейве ман бобес циг… Ты умная, как моей бабушки коза…

Рахиль. Ничего, зорг сех… Беспокойся про мой ум…

Вбегают Марик и Гарик.

Гарик. Сумер, дай три рубля на мороженое.

Сумер. Я тебе уже давал… Теперь я дам Марику.

Сумер достает мешок килограмма на два, в котором хозяйки держат крупу, и вытаскивает из битком набитого мешка пачки денег, дает три рубля Марику.

Рахиль. Сумер, что это за мешок с деньгами у тебя?

Сумер (смеется). Ты что, не видела мешок с деньгами, ты думаешь, что это мои? Это из артели выручка. Но когда я его беру домой, так я его должен прятать… Если Зина хочет идти на базар и видит у меня этот мешок, так она сует туда руку, и сколько денег может набрать в кулак, столько берет. (Смеется.)

Марик (смеется). Чем торгуешь?

Гарик (смеется). Мокрым рисом.

Марик. Чем страдаешь?

Гарик. Сифилисом.

Рахиль. Вот как я держу руку, так я обоим войду в лицо.

Марик. На… (Дает Рахили дулю.)

Рахиль. Чтоб тебе рука отсохла…

Злота. Смотри на эти проклятия… Баба так может проклинать своих внуков?

Рахиль. Хорошие внуки… Миличкины дети… Детей надо иметь? Камни надо иметь.

Гарик. Баба, закрой пасть…

Рахиль. Подожди, я маме скажу, она вам морду побьет…

Злота. Ой, я не могу видеть, когда Рузя их начинает бить.

Рахиль. Подожди, я маме скажу.

Гарик. Баба, заткнись…

Марик. А в чем дело?

Гарик. В шляпе.

Марик. А шляпа?

Гарик. На папе.

Марик. А папа?

Гарик. На маме.

Рахиль. Ах ты, сволочь, какие слова говоришь… Я тебе дам — мама на папа…

Марик (хохочет). А мама?

Гарик (хохочет). На диване.

Марик. А диван?

Гарик. В магазине.

Рахиль. Уйди, чтоб тебе не видать.

Марик. А магазин?

Гарик. В Берлине.

Злота (Гарику). Марик, не прыгай в лицо.

Гарик (хохочет). Я Гарик, а ты, Злота, заткнись.

Марик. А Берлин?

Гарик. В Европе.

Марик. А Европа?

Рахиль (встает). Уйди, чтоб тебе не видать…

Гарик и Марик, хохоча, бегают вокруг стола.

Гарик (кричит, хохочет). А Европа в жо… в жо… Желудь зеленый…

Марик (поет, бегает вокруг стола). Я сегодня был в садок, соловей мне сел на бок, я хотел его поймать, он удрал к Бениной матери…

Рахиль. Ну, что ты скажешь, Сумер? (Смеется.) Одесские воры. Этот младший типичный зейделе… Это дедушка, Григорий Хаимович… А это Миличка с костями… Это отец… Миличка…

Марик. Заткнись!

Гарик. Закрой пасть… (Убегает.)

Рахиль. Ну что ты скажешь, Сумер? Потом Рузя имеет ко мне претензии, что они здесь во дворе учатся от хулиганов. У нас таки жуткий двор. Тут есть Колька Дрыбчик и Витька Лаундя, как тебе нравятся эти имена? Так сколько есть тюрем, они уже в них были… А тут внизу есть Стаська, полячка, так она ночует теперь на чердаке… И соседи имеют ко мне претензии, что я ее пускаю на чердак… Как я ее не пущу? Чтоб она мне разбила окна? Вызовите участкового и не пускайте ее сами.

Злота. Ой, эта Стаська мне так жалко.

Рахиль. Отц а клоц… Ей жалко… Эта Стаська завербовалась на Донбасс, получила подъемные и уехала. Так в ее комнату поселили другую семью. А теперь она приехала, она удрала оттуда, но комнаты нету. Так она ночует на чердаке. Когда холодно, так она лежит возле труб.

Сумер. Что мне эта Стаська? Ты лучше про Люсю расскажи. Она таки выходит замуж?

Злота. Я скажу… Я Доня с правдой… Рахиль ее держала возле себя, а всех, с кем она ходила, выгоняла.

Рахиль. А что ж, мне нужен второй Миличка?

Злота. А теперь Люся поехала учиться в Житомир и сразу там познакомилась с парень.

Рахиль. Его фамилия Лейбензон… Петя Лейбензон. На Октябрьские они уже должны были расписаться. Так Рузя сказала…

Злота. Какая Рузя?

Рахиль. То есть Люся… Так Люся сказала, что она не хочет брать фамилию Лейбензон, она хочет быть Капцан. Тогда Петя говорит, если тебе не нравится моя фамилия, так, значит, я тебе тоже не нравлюсь. В общем, они поругались. А теперь они уже опять помирились.

Сумер. Но он тебе нравится?

Рахиль. Ой, кто может знать. Так ничего парень, но он некрасивый… Большой нос…

Злота. Я не люблю, когда так говорят… Он тебе должен нравиться? Он должен нравиться Люсе.

Сумер. А какая у него специальность?

Рахиль. Он по истории… Кончил во Львов университет… Но пока работает физкультурником по бескетбол… Ты ж понимаешь, аид… Еврей, так он не может устроиться по истории…

Злота (возле окна). Вот Миля уже идет на обед с каким-то товарищ.

Сумер (встает). Я ухожу. Я не хочу его видеть… Я к нему ничего не имею. Он обыкновенный солдат по характеру… Простой солдат. Он должен кушать кашу из котелка, а ты ему варишь куриный суп.

Рахиль. Что ты скажешь, Сумер? Мало того что мы его должны обслуживать, так он еще товарища ведет. Отраву чтоб он ел, чтоб его вырвало кровью…

Злота. Ах, боже мой, боже мой, что ты его так проклинаешь?.. Он нехороший, но он отец двух детей.

Рахиль. Давай-ка я тоже выйду, мне надо вынести ведро.

Злота. Рухл, убери свои бумаги со стола. Мне ведь надо им дать обед. (Надевает передник)

Рахиль (убирает бумаги и счеты). Я б ему дала обедать помои. Чтоб его уже черви ели.

Уходит с Сумером. Злота суетится на кухне, гремит посудой. Входит Миля. Он несколько постарел, но по-прежнему стрижен под бокс. Молча проходит мимо Злоты, не поздоровавшись, ставит на стол бутылку водки, две банки овощных консервов, колбасу. Злота осторожно переступает вывернутыми от плоскостопия ногами, держа обеими руками полную тарелку супа, ставит этот суп перед Милей.

Миля (сердито глядя на Злоту). Вы мне обед не подавайте. Я сам себе возьму. Мне противно, когда вы мне подаете. У вас всегда пальцы в супе вымазаны.

Хватает тарелку супа и уносит ее назад на кухню. Злота молча подымает руки к голове и торопливо уходит к себе в комнату.

Миля (открывает балконную дверь, кричит). Толик, сюда… Во двор и на второй этаж по деревянной лестнице… Ну, хорошо, я тебя встречу. (Уходит.)

Приходит Рахиль, гремя пустым ведром.

Рахиль. Он привел сюда какого-то пьяницу, я его видела во дворе, возле туалета. Я Рузе скажу. Привести в дом пьяницу…

Злота. Бог чтоб спас. Ты хочешь крики. Мне Миля сказал: вы мне не подавайте, мне противно, когда вы мне подаете.

Рахиль. Болячка ему в лицо. Я Рузе скажу.

Злота. Ты хочешь, чтоб тут было убийство… Я тебя прошу, ша, вот они идут… Давай немного выйдем на балкон, я сейчас одену платок.

Входит Миля, ведя за плечи выпившего мужчину спортивного вида.

Миля. Толя, ты легко нашел?

Толя. Туалет? Запросто. Только он у вас весь в поносе. (Хохочет.) Анекдот слышал: один пьяный спрашивает у другого пьяного: почему у тебя журчит, а у меня нет? Тот отвечает: потому что ты писяешь на панель, а я на твою шинель. (Хохочет. Видит Рахиль и Злоту, которые проходят на балкон.) Здрасьте, девушки.

Рахиль и Злота проходят мимо.

Миля (тихо). Не обращай внимания… Две обезьяны…

Толя. Хороший был митинг на заводе против израильской агрессии… Макзаник хорошо выступил из отдела технической информации.

Миля. Борис? Это из нашего отдела. Я не знаю, почему над ним смеются, почему говорят, что он сумасшедший. Этот город — одни сплетники. Беркоград.

Толя. Беркоград. (Смеется, разливает водку.) А приятно, когда еврей все-таки за советскую власть… В защиту Египта. Макзаник хорошо выступил. Я, говорит, советский гражданин, готов плечом к плечу со своим арабским братом… Хорошо… Ну, пошли… (Чокаются, выпивают.)

Миля (торопливо грызет колбасу). Над этим Макзаником в городе все время смеются. Сами идиоты, а смеются над хорошим парнем. Кричат ему: Пушкин, Пушкин… Ну и что, если он пишет стихи? У него таки есть неплохие стихи. Вот сегодняшняя многотиражка «Прогрессовец». Смотри карикатуры и стихи Макзаника к ним… «От священных основ ленинизма рушатся стены капитализма. От пролетариата всего мира мечутся в тисках железных банкиры…» Смотри, молотом по шляпе (хохочет), клещами за горло.

Толя. Это кабачковая икра?

Миля. Хорошая икра.

Толя. Я раньше за команду житомирского «Динамо» играл, левым крайком. Крепко я по краю тянул. А потом нас вместо черной икры начали кабачковой кормить. Я говорю: какая икра, такая игра. (Хохочет.) Выпьем…

Чокаются, выпивают, Толя целует Милю. С балкона в свою комнату проходят Рахиль и Злота.

Рахиль (Злоте, тихо). А гой, а хозер…

Толя. Миша, что она сказала?

Миля. Не обращай внимания.

Толя. Она меня выругала. Что такое гой, я понимаю. Сказать на русского «гой» — все равно что сказать на еврея «жид»… Нехорошо так, мамаша, у нас все нации равные.

Миля. Не обращай внимания на этих старух, они уже отжили свое.

Рахиль (из соседней комнаты). Я еще тебя переживу.

Злота. Рухл, ша…

Толя (смеется). А мне нравится, боевая мамаша… А вот ты мне скажи, что товарищ Дзержинский чекистам советовал?

Миля. Что? Быть преданным своей родине.

Толя. Быть преданным родине… Что это, пионеры или школьники, чтоб им детские советы давать? Товарищ Дзержинский чекистам советовал: берегите нервы… берегите нервы… Я когда за житомирское «Динамо» играл, наш тренер всегда перед игрой нам говорил: что товарищ Дзержинский чекистам советовал? Берегите нервы… Но ты не обижайся, ты молодец, записался добровольцем…

Рахиль (из соседней комнаты). Хороший доброволец… Туда, где стреляют, он не идет…

Злота. Рухл, ша…

Толя (целует Милю). Молодец…

Рахиль. Ман тухес ин дер мытен… Моя задница посередине…

Толя (жует колбасу). И Макзаник хорошо сказал… Плечом к плечу…

Миля. Стихи он хорошие на митинге прочитал, свои стихи из многотиражки… Здорово он написал о палестинском мальчике, в сердце которого целит сионистский штык… Я, Борис Макзаник, прикрою тебя, мальчик…

Толя. Он прикроет… Мы пахали, но плуга не видали, мы стояли на подножке и толкали паровоз… Борис Макзаник прикроет… Русский солдат, вот кто прикроет… Что Суворов говорил? Где олень не пройдет, там русский солдат пройдет. Кто Европу от Гитлера прикрыл? А какая нам благодарность?.. Венгерская контрреволюция голову подняла… Мне друг рассказывал… Подъехали на танке — выходи… Стреляют… Дали раз из пушки — вышли… Мал мала меньше, пацанва… Эх, правильно маршал Жуков говорил: закрасить все страны народной демократии в красный цвет.

Миля. Ничего. Есть Киевский обком партии, есть Житомирский обком, есть, к примеру, Новосибирский обком… Когда-нибудь еще будет существовать Палестинский обком партии.

Толя. Во главе с товарищем Тайбером… Твоя фамилия Тайбер? Миша, ты только не обижайся…

Миля. Я не обижаюсь… Найдется поумней меня человек в Палестинский обком.

Толя. Миша, я тебе честно по-русски сказал: выступил ты правильно, а стихи — дерьмо…

Миля. Так это ж не мои стихи, это стихи Макзаника Бориса.

Толя (хохочет). Писать на стенах туалетов, увы, мой друг, немудрено. Среди дерьма мы все поэты, среди поэтов мы дерьмо… (Хохочет.) Вот я тебе лучше про Хаз-Булата прочитаю… Или спою… Вот это толковые стихи. (Начинает петь.) «Хаз-Булат удалой, бедна сакля твоя…» (Замолкает, сидит некоторое время молча.) А дальше как? Ты не знаешь, Миша?

Миля. Нет…

Толя. Как же так, я ведь вчера эту песню весь вечер пел…

Миля. Толя, ты не расстраивайся, я тебе другую песню спою. (Начинает петь.).

(Смеется.)

Рахиль (из соседней комнаты). Ды цейн зол дир аройс… Чтоб тебе зубы выскочили…

Злота. Рухл, ша…

Толя. Мамаша опять нас ругает… Может, пойдем?

Миля. Сиди, сиди, не обращай внимания, я тебе сейчас мясо принесу… (Уходит и возвращается с мясом.)

Толя. Свинина? Ничего. Но я больше вареную свинину люблю… Как говорил один знакомый белорус: сварыл. Сало обрэзал и в холодильник.

Миля. Я тоже сало люблю, но мне нельзя.

Толя. Брось, плюнь на докторов. (Поет.) «Закаляйся, если хочешь быть здоров, постарайся позабыть про докторов…»

Миля (подхватывает). «Водой холодной обливайся, если хочешь быть здоров…»

Толя. Чуть приморозит, пойдем на реку. Я тут секцию моржей организую, купанье в ледяной воде. Лучше любого курорта, про все болезни забудешь.

Миля. Да, эти курорты… Я в прошлом году был в Кисловодске, так я оттуда раньше срока убежал.

Рахиль (из соседней комнаты). Конечно… Аз мы пышт ин флешеле, ыз а гитер курорт… Если писяешь в бутылочку, так хороший курорт. (Смеется.)

Злота. Рухл, ша…

Миля. Что-то Рузя задерживается… Рузя должна прийти…

Толя. Ладно, пора уже… Мне что-то опять хочется. (Хохочет).

Миля. Проводить тебя?

Толя. Сам найду… Я тебе только по секрету… (Громко говорит на ухо, почти кричит на ухо.) Скоро Израилю крышка, поставят со всех сторон «катюши»… Понял? Все самолеты, которые им американцы дали, уже сбиты… Там новые летают… И их собьем…

Миля. Ну ты, Толя, иди. Я тебя сейчас догоню.

Толя (встает, шатаясь, идет и поет). «В огонь и дым стальным ударом, грозой зовут тебя недаром». Я брюки хочу купить. Третий рост, шестое место… (Выходит.)

Миля (поворачивается в сторону соседней комнаты). Что вы все время говорите: гой, гой. Вам же не нравится, когда вас зовут «жид». Что ж вы других зовете «гой»? Он вам правильно сказал: все нации одинаковы. Главное, какой человек.

Рахиль. Что ты меня учишь политику партии ыв национальный вопрос. Я член партии с 28-го года.

Миля. Гнать надо таких из партии.

Рахиль. Таких, как ты, надо гнать. У тебя стаж три года, ты еще в яслях. А ну-ка, зайдем в горком к Свинарцу, кого больше уважают? Ты думаешь, если ты выступил сегодня на митинге против сионистов, так ты уже большой человек? Мы, старые коммунисты, еще 25─30 лет назад боролись против сионизм…

Злота. Рухл, ша… Я тебя прошу…

Толя (с улицы). Миша! Миша! (Поет.) «Мишка, Мишка, где твоя улыбка, полная задора и огня. Самая нелепая ошибка — то, что ты уходишь от меня».

Рахиль. Вот иди, тебя твой пьяница зовет.

Миля. Это не ваше дело. Вы не стоит мизинца этого человека. Старая карга…

Рахиль. Чтоб ты не дожил до моих лет… Ну, до моих лет тебе десять лет осталось. Ты ведь уже старый…

Толя (с улицы. Поет.) «Мишка, Мишка, где твоя улыбка, полная червонцев и рублей. Самая нелепая ошибка — то, что ты по паспорту еврей». (Хохочет. Кричит.) Мишка, давай быстрей…

Миля (Рахили). Не хочется с вами заводиться. (Быстро уходит, хлопая дверью.)

Рахиль. А чтоб тебе ударило в голове, как ты бросил дверь… Он думает, что это ему 47-й год, когда он бросил Рузя, беременная Мариком… Поэтому Марик такой прибитый… Злота, ты помнишь, как Рузя себя била кулаками в живот? Она Марика прибила в животе…

Злота. Я не понимаю, зачем тебе надо спориться? Уже было немного тише…

Рахиль. Тебя я не спрашиваю, это ты его боишься… Она ему дает суп, он ей говорит: вы мне противны. Привел сюда алкоголик, поют здесь…

Злота. Как писяют на жесть, так они пели. (Смеется.)

Рахиль. Чтоб им зубы вылезли…

Злота (смотрит в окно). Ша, вот они идут назад, зайдем-ка к себе.

Рахиль. Опять мыт дым гой?

Злота. Нет, гоя не видно… Только Миля и Рузя…

Входит Рузя и ведет Милю, который держится обеими руками за глаз.

Рузя. Сволочь этот Толя, ударил Милю в глаз… Сядь. (Кричит.) Пусти руки, надо посмотреть, может, кровоизлияние… Надо в поликлинику…

Миля (морщится от боли, кричит). Лучше намочи быстрей в холодную воду полотенце.

Рузя (Рахили). Я иду, я вижу: этот Толя, этот алкоголик, лежит на земле, а Миля его поднимает. Зачем он тебе был нужен? Зачем ты его поднимал?

Миля. Зачем, зачем… Я его поднимал, чтоб он не лежал на сырой земле… Можно быть умным… Раз он со мной пришел, значит, я за него отвечаю… Пусть он будет свиньей…

Рузя. Пусть бы он сдох там, зачем ты его поднимал? Он его поднимает, а тот не хочет подниматься… Тогда Миля его силой хотел поднять, а он вдруг при мне ударил Милю в глаз… Чтоб ему рука покорчило… Он его ударил в глаз… Чтоб этому гою рука отсохла…

Рахиль. Ну что же я могу сделать?.. Бывает…

Миля (кричит Рузе). С кем ты разговариваешь? Кому ты рассказываешь? Почему мы вообще ходим сюда, почему здесь торчат дети? Что у нас, дома нет? Чтоб они больше сюда не смели ходить, в этот хулиганский двор к Дрыбчикам и Лаундям…

Рузя. Миля, не кричи…

Миля. Не кричи… Ты намочишь полотенце или я ослепну?..

Рузя уходит на кухню. Вбегает Гарик, за ним гонится Марик.

Рузя (с мокрым полотенцем в руках). Что? Что такое?.. Марик, Марик! (Марик догоняет Гарика и ударяет его. Гарик плачет.)

Злота. Ах, боже мой, я не могу жить…

Рузя. Ты чего его бьешь? (Ударяет Марика, Марик плачет.)

Злота. Боже мой…

Рахиль. Злота, ша…

Марик (плачет, Гарику). Я тебя убью!

Гарик. Козел… Казлык…

Рузя (Гарику). Ты чего его дразнишь? (Ударяет Гарика, тот плачет.) Это из-за тебя все дети Марика дразнят. Ты его назвал: козел, и вся улица его зовет: козел.

Марик (плачет). Я его сейчас убью!

Рузя (не пускает Марика к Гарику). Тише, Марик… Замолчи, Гарик… Вы что, не видите, что папа заболел? Папа упал, ударился…

Миля (держит полотенце у глаза). Вот я сейчас обоим так дам, что их надо будет водой отливать… Почему вы сюда ходите? У вас своего дома нет? Я вам запрещаю сюда ходить…

Рахиль. Я их не заставляю. Наверное, им здесь больше нравится.

Миля. Больше нравится… Они здесь окончательно распустились… Ну-ка, немедленно домой.

Рахиль. Пусть идут… Тому, кому тесно, тот уходит… Баба с воза, коням легче…

Миля. Ты идешь, Рузя? Марик и Гарик, ну-ка, домой…

Выходят с детьми.

Рузя (Рахили). Мама, что ты ехидничаешь? Что ты радуешься чужому горю?

Рахиль. Зачем мне думать про чужое горе, у меня свое есть…

Рузя. Мама, ты всегда была людоед… (Выходит, сильно хлопнув дверью.)

Рахиль. В голове чтоб тебе стучало, как ты бросила дверь…

Злота. Ах, боже мой, разве так говорят на свою дочку?

Рахиль. Дочка… Хорошая дочка… Когда я ее на свадьбе спросила: ну, Рузя, он тебе нравится? Она ответила: ничего паренек… Ничего паренек… Миля ничего паренек… Угробила свою жизнь и мою жизнь… Я людоед… Пусть я буду людоед. Они ж хотели жить у его мамы, пусть там живут. Мне сейчас меньше всего надо про них думать, мне надо про Люсю думать, она студентка… Да… (Подходит к столу.) Набросали, и убирай за ними… Я людоед… Рузя, наверно, думает, что это сорок седьмой год, когда она порвала на мне рубашку. (Вместе с Златой убирает грязные тарелки.) Но этот гой стоит миллионы. (Смеется.) Чтоб этому Толе никогда рука не болела за то, что он Миле вошел в лицо… (Убирают объедки, грязную посуду.)

Занавес

(Окончание в следующем номере)