Фронт до самого неба (Записки морского летчика)

Опять разведка

К вылетам на дальнюю разведку в море мы готовились с особой тщательностью. Едва светало, уже хлопотали у своей машины. Прилуцкий с Пановым проверяли фотоаппаратуру, навигационные приборы, прицелы, Лубинец аварийную оснастку, пулеметы, боезапас. Я замерял бензин и масло, осматривал моторы, шасси, крылья, фюзеляж, рулевое устройство, рассчитывал центровку…

15 октября задолго до рассвета ушел в разведывательный полет экипаж Андреева. Наш самолет остался на аэродроме в качестве запасного дежурного разведчика. [177]

Мы продолжали хлопотать у машины. Невдалеке майор Пересада попыхивал своей неразлучной трубкой. Исключительный случай, обычно он сразу же исчезал, проводив самолет в воздух. Не было в полку хлопотней должности, чем у Григория Степановича.

Я подошел, доложил о готовности к вылету.

Сжатые губы его тронула легонькая улыбка.

— Ну-ка давай проверю, как вы понимаете задачу. Задав каждому несколько вопросов и убедившись, что задачу мы понимаем в основном правильно, пояснил:

— Месяц назад главной целью воздушной разведки было обнаружение и фотографирование десантных средств противника в базах и на переходе. Теперь — обнаружение транспортов и конвоев, определение их состава, ордера, координат и элементов движения — курса, скорости. Опыта у нас еще маловато. Путаем классы и типы кораблей и судов, эсминцы со сторожевиками, транспорты с самоходными баржами. Надо по фотоснимкам изучать силуэты, использовать справочники. Разведданные должны быть точными, от них зависит успех. Вообще дело, за которое берешься, надо знать досконально!

— Муторное это дело, Григорий Степанович, лучше на бомбежки летать. Там работа налицо! Вы уж нас периодически сменяйте.

— Вот я и говорю, не понимаете, что такое разведка! Разведка — один из важнейших элементов боевых действий. И ведется для всех наших сил, действующих на Черном море. От ее результатов зависит планирование и успех больших операций. Морских, воздушных, сухопутных…

Я понял, что задел больное место Григория Степановича. Уже и не рад был, что ляпнул некстати. Начальник штаба сел на своего любимого конька.

— Вот вам пример. В ноябре сорокового года английская воздушная разведка сфотографировала итальянскую военно-морскую базу Торонто. Проявили снимки — крупные силы итальянского флота! Авианосцы нанесли массированный удар — и плакали фашисты. А вот обратный случай — бой у мыса Мотопан в марте сорок первого. Те же англичане из-за плохой воздушной разведки упустили главные силы итальянцев во главе с линкором "Витторио Венето". Я бы вам таких примеров знаете сколько привел? По сути дела, любой бой, любое сражение — иллюстрация к нашему разговору. Жаль, говорить [178] некогда. Готовьтесь, как следует. И своевременно доносите обо всем, что обнаружите.

— Наш радист не подведет!

— Знаю, Панов — отличный специалист. С ним связь всегда надежная.

Григорий Степанович взглянул на часы, пыхнул трубкой и заторопился к штабу.

В середине дня одно из наших звеньев вылетело на уничтожение четырех торпедных катеров, обнаруженных в бухте Киик-Атлама, маневренной стоянке небольших кораблей противника. Однако опоздали, катеров и след простыл. Видимо, гитлеровцы засекли наш самолет-разведчик и вовремя сманеврировали. Делать нечего, экипажи отбомбились по складам на берегу, подожгли шесть объектов. Но от огня зенитной артиллерии сильно пострадал и один из наших самолетов. На обратном пути обнаружили торпедные катера, они на предельной скорости спешили к Феодосии. Но бомбы были уже израсходованы.

После посадки летчики и штурманы шумно обсуждали неудачу.

— Сориентировались фрицы! А мы вынуждены были бомбить какие-то склады…

— Нужно назначать запасные цели!

— И разведку вести более скрытно…

— Если бы запасной целью были плавсредства в Феодосии, тогда бы и катера накрыли…

Да. Вообще с каждым днем становилось заметней, что рядовые летчики и штурманы начинают думать не только о своих конкретных обязанностях, но и об успехе группового полета, о задачах эскадрильи, полка.

В тот же день экипаж Андреева произвел разведку портов Ак-Мечеть, Евпатория и линии коммуникации Евпатория — Севастополь. В Ак-Мечети штурман Колесов обнаружил у берега пять шхун, в южной части бухты Сасык — транспорт водоизмещением пять тысяч тонн, на аэродроме Саки — пятнадцать самолетов противника. Все цели были зафиксированы плановой и перспективной съемкой.

Экипаж был доволен результатом разведки. Однако на разборе выяснилось, что из пяти радиограмм, переданных с самолета, ни одна не была принята на КП полка. [179] Стрелок-радист Евгений Никифоров работал не на той волне, градуировка передатчика оказалась сбитой.

— Элементарная халатность! — ругался майор Пересада. — Как вы готовились к вылету? Разведчики!

Случай был разобран со всеми радистами полка.

Вечером из штаба ВВС поступило приказание: к утру 16 октября иметь в пятнадцатиминутной готовности самолет для ведения разведки у западного побережья Крыма. Подвесить десяток стокилограммовых фугасных бомб.

Затемно мы уже были на аэродроме, с рассветом вылетели на это не совсем обычное задание — разведку, совмещенную с бомбежкой. Накануне всем экипажем тщательно изучили район, места возможных встреч с истребителями противника, нанесли на карты предполагаемые маршруты движения кораблей.

Как и предсказали метеорологи, погода выдалась неважная — видимость ограничена дымкой, многоярусная облачность.

Давно скрылись из виду родные берега, вокруг безбрежный морской простор. Чтобы побороть чувство одиночества, штурман то и дело докладывает о местонахождении самолета. Одиночество обманчиво, врага можно встретить в любую минуту. До района разведки лететь еще порядочно, набираю высоту, пробиваю облачность. Яркое солнце прогоняет наплывающую по временам сонную одурь, вместо однообразной водной пустыни под крылом сказочные замки, снежные города…

— Командир, вправо пять по компасу! Приближаемся к Севастополю, — направляет Прилуцкий.

— Подготовить фотоаппараты!

Снижаюсь, пробиваю облачность, выхожу на мыс Херсонес. Бухты Севастополя. Кораблей в них нет. Только в Казачьей стоит одинокая шхуна. Зенитки молчат, наше появление из облаков — полная неожиданность. А мы уже снова в море, курс на Евпаторию. Там-то уж встретят, служба оповещения сработает. Резко разворачиваюсь на юг, ухожу дальше в море с расчетом выйти к Каркинитскому заливу с запада. Выходим на Ак-Мечеть. В порту — транспорт водоизмещением две тысячи тонн, несколько мелких посудин. Сфотографировав их, продолжаем полет к Евпатории. На ее рейде восемь шхун. Зенитки и здесь не успели, маневр удался. Под [180] крылом — Саки. На аэродроме более сорока бомбардировщиков и истребителей. Разворачиваемся вправо, обнаруживаем в море четыре транспорта в кильватерном строю.

— Командир, бомбы?

— Давай, выводи на боевой!

Прилуцкий уточняет скорость, корректирует курс, прилипает к прицелу. Противник подозрительно молчит.

— Пошли пять штук! Маневрируют, гады! Действительно, два транспорта начали циркуляцию вправо, два — влево.

— А ты думал, они будут подставляться под твои бомбы?

— Давай еще заход! — Прилуцкий не на шутку разозлился.

— Уточни снос!

Начинаю разворот, приказываю Панову сообщить об обнаруженных транспортах. Пока штурман вносит поправки, с земли приходит ответная радиограмма: сфотографировать транспорты.

— Командир, боевой!

Изо всех сил стараюсь вести самолет по струнке. Противник не стреляет. Видимо, на судах нет зенитного вооружения.

— Пошли!

Через несколько секунд слышу ругань Николая. Бомбы опять не попали в цель, легли у носа переднего транспорта.

— Ругайся, не ругайся, — говорю Прилуцкому, — одного желания мало. Нужно учиться бомбить маневренные цели, угадывать замысел противника, брать упреждение…

Николай не отвечает. В шлемофоне слышно, как он сопит. Досадно, конечно.

— Не огорчайся, штурман, — успокаивает Панов. — Подучишься — врежешь прямо в трубу.

— Пошел ты к черту!

На обратном пути Панов заметил на горизонте точку.

— Командир, по курсу транспорт! Приблизились — сторожевой катер.

— Двойка тебе, Панов, не умеешь распознавать корабли по силуэту. Учит, учит вас начальник штаба…

Я тоже зол и несправедлив. Будто мог он, Панов, на таком расстоянии различить силуэт. Хорошо, что хоть обнаружил. [181]

— Командир, это опасная посудина. Наверняка, караулит наши лодки. Разреши, я ему из пулемета…

— Давай!

Снижаюсь до пятидесяти метров, прохожу рядом с катером. Стрелки бьют из пулеметов. В ответ с катера тянутся нитки пунктиров.

— Огрызаются, собаки!

— Передай его координаты на берег! — напоминаю радисту.

— Ну что, снайпер, врезал? — в свою очередь подначивает Прилуцкий. Со стороны каждый — стратег!

— Пулька не бомба, разрыва не видно, — меланхолично парирует Панов.

Длительный разведывательный полет подходит к концу.

Сколько раз приходилось нам возвращаться из дальних полетов к родным берегам. И почти всегда — с радостью, с сознанием исполненного долга. Сегодня летели молча. Грызла досада, чувство вины.

На земле нас встретил Григорий Степанович Пересада. Усталый, с воспаленными от бессонной ночи глазами. Выслушав подробный доклад и сделав записи в блокноте, неожиданно улыбнулся:

— Молодцы! От имени командира полка объявляю вам благодарность!

— Служим Советскому Союзу! Вот тебе и неудачный полет!

— Поняли значение разведки? — пожимая нам руки, спрашивал майор. — По вашим данным уже посланы самолеты. К транспортам направлены подводные лодки. Что же касается бомбометания… Перехитрил вас противник. Учиться нужно! Ну, ничего, научитесь.

На следующий день вышел боевой листок:

"16.10.42 г. летчик Минаков, штурман Прилуцкий, стрелок-радист Панов и воздушный стрелок Лубинец произвели воздушную разведку в море длительностью 6 часов 40 минут. Задание выполнено отлично. В районе Ак-Мечеть, Евпатория, Севастополь экипажем обнаружено и сфотографировано пять транспортов и других плавсредств противника. О целях было сообщено командованию сразу же после обнаружения. Однополчане, берите пример с экипажа летчика Минакова!"[182]