Фрося. Часть 3

Глава 38

Фрося закусила нижнюю губу и невидящим взглядом уставилась в окно.

Аня уткнувшись головой в колени, горько плакала, никогда ещё мать так не разговаривала с ней — сердито и с жестокой откровенностью.

То, что открылось для неё сегодня, разрывало душу на части.

Хотя, разве она не догадывалась о многом из сказанного матерью, разве она не ценила всё то, что она делала для неё, но никогда ей и в голову не приходило, насколько та несчастная в своём одиночестве, и, как ей тоже бывает необходимо опереться на крепкое мужское плечо.

Из этого неприятного разговора Аня вынесла многое, о чём раньше только могла догадываться, оглянувшись мысленно назад, она вдруг ясно увидела, что у матери с ранней юности никогда не было опоры в лице близкого человека, такой, какой она была для неё.

В своём эгоизме ребёнка, она никогда не задумывалась о том, что мать тоже нуждается в ласке, в опоре и в элементарной плотской любви мужчины.

Ведь за все свои сознательные годы, Аня никогда не наблюдала рядом с матерью человека, который мог бы скрасить ей одинокие ночи и выпавшие на её долю трудности жизни.

У них, у детей, создалось твёрдое убеждение, что их мать вполне самадостаточная, сильная и волевая женщина, для которой, казалось бы, не существует никаких преград.

Конечно, Аня не наивная девочка, сама уже несколько лет, как замужняя женщина, но мужчины прошедшие и оставившие след в судьбе матери как-то не воспринимались всерьёз.

Семён и Виктор остались на невидимом заднем плане.

До встречи на свадьбе у Стасика, она только слышала об Алесе и Степане, с детства их образы не запечатлелись в её памяти.

Для неё мать была олицетворением мужественности, трудолюбия и самоотдачи.

В своей слепой любви к детям всегда готовая на самопожертвование.

Она привыкла видеть в матери несгибаемую женщину, преодолевающую любые трудности и невзгоды, готовой ради детей сорваться в любой момент с места, и приходить на выручку деньгами, советами и просто, своим присутствием.

Какая она всё же дура, так обидеть дорогого ей человека, как смотреть после этого матери в глаза и принимать помощь, в которой она сейчас так нуждается.

Фрося положила руку на вздрагивающие от плача плечи дочери:

— Всё, Анюточка, хватит лить слёзы, не будем просить друг у друга прощения, ты, не виновата, что стала взрослой, и я не виновата, что до сих пор осталась женщиной со своими слабостями и неостывшими желаниями.

За последнее время мы так с тобой отдалились друг от друга, что появились моменты не понимания и не приятия каких-то аспектов поведения и восприятия наших поступков, и появилось разное отношения к другим людям, и к другому взгляду на жизнь.

Но, ничего не поделаешь, моя дорогая доченька, это жизнь, и не будем пенять на неё, какая бы она не была, а ведь продолжается.

Вытри слёзы и подойди ко мне, то, что я тебе сейчас расскажу и покажу, возможно, очень важно для нас всех, я имею в виду меня, моих детей и внуков.

Фрося отошла от дочери и села в кресло Вальдемара.

Аня вытерла тыльной стороной руки слёзы, и с зарёванным лицом подошла к матери:

— Иди, иди, умойся, а то не разглядишь то, что я тебе хочу сейчас показать…

Мать неожиданно улыбнулась дочери, и у той отлегло от сердца, мир и дружба между ними восстановлены.

Со свежим умытым лицом Аня вновь подошла к матери и вопрошающе взглянула на неё.

Фрося нащупала что-то на боковой стенке подлокотника кресла и верхняя панель плавно съехала вперёд, и взору Ани предстал тайник, из которого на неё смотрели пухлые пачки денег.

Мать быстрыми движениями переложила эти пачки к себе на колени, на дне выемки, Аня увидела дорогие золотые украшения и четыре царские золотые монеты, она хорошо помнила, что одну подобную они когда-то посылали в Сибирь Алесю.

Фрося подняла на дочь глаза:

— Анюточка, разговор с тобой навёл меня на мрачные мысли о своём возможном будущем.

Ты, совершенно права, моя нынешняя деятельность, связана с огромным риском, но я уже встала на этот путь, и сворачивать не собираюсь, причины я тебе уже объяснила.

Не хочется думать о плохом, но подстраховаться не мешает.

Про украшения, полученные когда-то от Ривы, я тебе уже рассказала, но их ты имела возможность рассмотреть и в детстве, перед тем, как мы с тобой ездили в Вильнюс на твою бат-мицву…

Фрося лукаво подмигнула дочери:

— Стасик обвинил меня в том, что я из тебя сделала еврейку, можно подумать ей было бы плохо жить беларусской, так он заявил мне.

А, ты, как думаешь с высоты своего возраста и понимания сложившихся вокруг тебя реалий?

— Мамуля, ты же понимаешь, что твой вопрос риторический, только я никак не могу представить Стасика с такой обличительной речью.

— И не надо, а иначе кроме омерзения, у тебя в душе ничего по отношению к нему не останется.

Ладно, слушай дальше…

Что касается остальных дорогих вещей и денег, пообещай мне, что не бросишь Сёмочку на произвол судьбы, как бросила когда-то его отца, малолетним ребёнком сестра мамы Клары, известная тебе Роза Израилевна.

Анюточка, даже если ты будешь в тот момент в Израиле, ты должна найти возможность, приехать, и забрать его с собой, он ведь еврей по отцу, и это отражено в документах.

— Мама, мамочка, что ты мне сейчас наговорила, у меня от страха сердце может лопнуть.

— Анютка, это же на всякий случай, надеюсь, до этого не дойдёт, а будет обидно и смешно, если никто кроме меня не будет знать об этом тайне, и кресло благополучно выкинут на свалку.

Фрося сложила обратно в тайник пачки денег и потребовала от дочери попробовать несколько раз открыть и закрыть его своей рукой.

После этого, она опять взглянула проницательно в глаза дочери:

— Анютка, я жду ответа, ты можешь отказаться, я тебя не неволю, просто, тогда я вверю судьбу Сёмки в руки Андрея, на Стаса надежды у меня уже нет.

— Мамуль, ты зря на меня так смотришь, но если хочешь, то могу поклясться всем самым дорогим, что есть у меня в жизни…

— Нет, не надо клясться, одного твоего слова уже достаточно.

А, теперь чаёвничаем и на боковую, завтра у нас с тобой очень суматошный день.