GA 149. Христос и духовный мир

ПЕРВАЯ ЛЕКЦИЯ

Для многих душ, которые в ваше время склонны принять то, что говорит теософия, необходимо выяснить некоторые противоречия, которые могут возникнуть. Одно противоречие может в особенности встать перед теми душами, которые способны серьезно воспринять воспоминания такого праздничного времени, которое связано с Рождеством и началом нового года. Нам надо остановиться только на одной мысли, и она немедленно с одной стороны прольет свет, а с другой успокоительно привлечет наше внимание к тому, как противоречия и трудности должны мощно предстать перед душой, которая правильным образом хочет принять ваши теософические познания о человеке и развитии вселенной.

Ведь к этим познаниям относится и познание Христа, самого основного и значительного Импульса, возникшего в начале развития земного времени, Христова Импульса. Перед нами, вероятно, часто возникает вопрос: почему наше время может надеяться проникнуть в ход мирового развития путем углубленных теософических познаний лучше, интенсивнее для понимания Христова Импульса, чем в то время, когда жили современники Мистерии Голгофы? Можно бы спросить: разве им не было значительно легче проникнуть в тайну, связанную с этой Мистерией для развития человечества, чем нашему времени, столь далеко от нее отстоящему? Это могло бы стать тягостным вопросом для тех, кто желает теперь следовать теософскому пониманию Христа. Разрешения этого вопроса можно достигнуть только, если мы представим себе всю духовную ситуацию, которая окружала Человечество того времени, с которого мы начинаем наше летоисчисление.

Тот, кто пытается, сперва без всяких религиозных или иных подобных чувств, проникнуть в состояние душ людей того времени, тот может сделать своеобразное открытие. Ведь это проникновение можно сперва попытаться сделать следующим образом. Можно сказать себе: будем держаться того, чего не могут отрицать и те, которые отдаются только внешнему, будем держаться старого предания, как оно сохранилось в истории, но попытаемся проникнуть в ту часть, которая охватывает духовную жизнь в ее чистоте. Ведь можно надеяться, что путем такого проникновения мы кое–что уловим из собственно импульсов развития Человечества. Будем держаться умственной жизни того времени, с которого мы начинаем наше летоисчисление. Попробуем чисто исторически вникнуть в то, что дали люди, скажем, за 200 лет до Мистерии Голгофы и еще через полтора века спустя в смысле умственного углубления для проникновения в мировые тайны, мировые загадки. Тогда мы, конечно, найдем, что на протяжении столетий до и после Мистерии Голгофы произошло бесконечно важное изменение в состоянии человеческих душ в отношении жизни мысли. Тогда усматривается, что некоторым образом на значительную часть тогдашнего культурного мира перешло то, что дали Человечеству греческая философия и др. глубокие мысли уже в течение нескольких веков. Если рассмотреть то, к чему пришло Человечество чисто из самого себя, не рассчитывая на какой–либо внешний импульс, данный в то время, к чему пришли те, которых по выражению стоиков называли «мудрецами», к чему пришли бесчисленные личности римской истории, то надо признать, что в отношении завоевания мыслей, идей жизнь Запада после этого времени, этого поворотного пункта в начале нашей эры собственно принесла немного. Эта жизнь Запада принесла нам бесконечно много в смысле проникновения в явления природы, бесконечные революции мышления о внешнем мире. Но сами мысли, идеи, благодаря которым были сделаны все эти завоевания, с помощью которых Человечество пыталось проникнуть во внешние, пространственные тайны бытия, они, собственно, с того времени мало развились. Они все, и даже та мысль, которой наше время так гордится, мысль о развитии, они все жили в душах людей того времени. То, что можно было бы назвать мыслительным пониманием мира, жизнью в идеях, дошло до известной высоты, действительно до предельной высоты, и охватило не только отдельных мыслителей, как незадолго перед тем учеников Сократа, но оно стало до некоторой степени популярным, распространилось по Южной Европе и другим областям мира. Удивляешься той глубине, которой достигла тогда мысль. Если непредвзято заняться изучением философии, особенно бросится в глаза эта победа мысли в то время.

Но если теперь сопоставить с одной стороны эту победу мысли, эту бесконечно значительную разработку миров идей, а с другой — те тайны, которые группируются вокруг Голгофы, мы осознаем еще нечто другое. Тогда нам выясняется, что когда в то время распространялась весть о Мистерии Голгофы, происходит невероятная борьба мысли с этой Мистерией. Мы видим, как философы того времени, особенно столь углубленной философии гнозиса, стараются все завоеванные идеи направить к одной этой цели. И чрезвычайно важно дать повлиять на себя этой борьбе человеческой мысли с Мистерией Голгофы. Потому что из этого явствует, что эта борьба, в сущности, тщетная, что это мощное углубление мысли, которого достигло развитие Человечества, хотя и имеется, хотя делает все усилия, чтобы понять Мистерию Голгофы, но что все эти усилия недостаточны, что Мистерия Голгофы до некоторой степени как из очень большого отдаления, отдаленная духовными мирами приближается к человеческому рассудку и не хочет разоблачаться.

Сразу же я хочу обратить ваше внимание на то, что когда я здесь говорю о Мистерии Голгофы, я ничего не хочу примешивать к этому выражению из того, что вкладывают в него какие–либо религиозные предания и убеждения, я беру только объективный мир фактов, лежащих в основе развития Человечества, то, что представляется физическому и духовному наблюдению.

Первое, что бросается в глаза при таком сопоставлении тайны Мистерии Голгофы с невероятно углубленным развитием мышления того времени, это такое впечатление, что сущность этой Мистерии находится далеко, далеко позади того, чего может достигнуть развитие мысли. И чем точнее проникаешь в то, что может дать такое сопоставление, тем больше надо признаться: с одной стороны можно вполне погрузиться душой в миры мысли, характеризующие начало нашей эры; можно попытаться оживить в душе то, каково было состояние душ, что думали люди в римском государстве, в Греции; можно вновь вызвать в своей душе эти идея, и тогда почувствуешь: «Да, это время такое, когда мысль достигла такой углубленности, как никогда прежде, что–то происходит с мыслью, она как бы подходит к человеческой душе так, как не подходила никогда». Но когда после этого с тем состоянием души, которое можно назвать ясновидением, желаешь вполне оживить в себе все, что можно было воспринять из этой углубленности мысли и жизни мыслительных миров того времени, следовательно, если в свою душу внесешь, и оно делается действенным в душе, все то, что может дать ясновидческое состояние души, — тогда неожиданно встает нечто поразительное, чувствуешь, что далеко–далеко в духовных мирах происходит собственно то, действием чего является и эта углубленность мысли.

Мы ведь уже говорили, что за нашим миром лежат другие миры: астральный мир, Девакан, верхний Девакан. Запомним, что эти три мира лежат за нашим. Теперь, если мы действительно оживим в душе это ясновидческое состояние, получается впечатление, что даже если мы вступили в следующий, астральный мир, нам и там еще не выяснилось бы вполне то, что, собственно, является причиной того, что выражается в мыслительной жизни того времени. И даже если бы мы заглянули в нижний Девакан, нам бы не совсем прояснилось, что, собственно, произошло. Только если бы можно было перенестись душой в верхний Девакан, только там можно было бы пережить то, что как бы просвечивает через оба других мира, что проникает вплоть до нашего физического мира и что в нашем физическом мире можно познать по радикальному преобразованию человеческой мысли на протяжений столетий.

Можно почувствовать себя выставленным на физический план и его рассмотрение; когда углубляешься в мир мысли того времени, совершенно не нужно знать того, что сообщается о Мистерии Голгофы, ее можно оставить совсем без внимания, можно только спросить: «Пока нам безразлично, что произошло на самом деле в Палестине. Что нам говорит об этом времени внешняя история?» Она нам показывает, что в Греции и Риме произошло бесконечное углубление мышления. Ограничим со всех сторон, в виде острова нашей душевной жизни, этот греческий и римский мир мысли, представим его себе отключенным от всего того, что произошло за его пределами; предположим, что в этот мир не проникало ничего из вести о Мистерии Голгофы. Если мы тогда направим наше душевное рассмотрение на этот мир, мы, конечно, не найдем ничего из того, что мы знаем теперь о Мистерии Голгофы. Но мы найдем то бесконечное углубление жизни мысли, которое показывает нам, что здесь произошло нечто в ходе развития Человечества, что захватило глубочайшую внутреннюю сущность душ на физическом плане. Что бы мы ни предполагали, такой, как тогда, мысль не была никогда, ни у одного народа, ни в каком веке! Следовательно, каким бы неверующим не был кто–либо, как бы он не желал ничего не знать о Мистерии Голгофы, одно должен он признать, что на том острове, который мы теперь очертили, живет углубленность мысли, которой никогда раньше не было. Но теперь, когда переносишься в этот мир мысли и за ним имеешь ясновидческое состояние души, тогда чувствуешь себя вполне устойчивым в этом своеобразии мысли. Теперь говоришь себе: «Да, такой, как она расцвела, эта мысль, как идея у Платона или других, как она перешла в тот мир, которому мы пытались создать границы, эта мысль есть нечто, что делает душу свободной, что ее захватывает и приводит, так сказать, к более высокому воззрению на самое себя». Так что она может сказать: «Что ты вообще можешь постигнуть во внешнем мире и в духовном мире, это ставит тебя в зависимость от этих миров, в мысли ты схватываешь нечто, что живет в тебе, что ты можешь полностью проникнуть собой. Ты можешь удалиться из внешнего физического мира, можешь стать неверующим по отношению к духовному миру, можешь не давать проникнуть в себя физическим впечатлениям; с мыслью ты можешь жить в себе самом. Ты как бы захватываешь свою собственную сущность в твоей мысли!» Это можно понять. Но затем наступает — и иначе не может быть, когда с ясновидческим состоянием души погружаешься в это море мысли, — чувство изолированности мыслей, чувство, что мысль, именно только мысль, чувство, что мысль живет, прежде всего, только в душе и в ней самой нельзя найти силу вступить в мир, в котором можно найти первопричину и того, чем мы сами являемся. Именно когда чуешь высочайшее величие мысли, чуешь также ее нереальную сущность. Тогда можно также почувствовать, как, собственно, всюду кругом в мире, который ты познал ясновидческим оком, нет ничего, что, собственно говоря, могло бы явиться носителем этой мысли.

Спрашиваешь себя: почему она вообще должна существовать, эта мысль? Ведь физический мир она, собственно говоря, может только фальсифицировать (исказить). Те, кто желают быть чистыми материалистами, которые не могут приписать мысли изначально собственную сущность, они бы лучше сделали, если бы запретили мыслить, так как очевидно, что если материальный мир есть единственная реальность, мысль может его только исказить. Только потому, что материалисты непоследовательны, они не следуют единственной возможной для материализма теории познания, монизму, из которого логически вытекает воздержание от мышления, недумание. Но перед душой того, кто углубляется в жизнь мысли в ясновидческом состоянии души, возникает то, что можно назвать угрожающим, эта изолированность мысли, это одиночество со своей мыслью. Иногда для него остается только одно, но оно есть, оно приближается к нему, даже когда представляется чем–то, отстоящим на далеком духовном расстоянии. Отделенным двумя мирами в третьем мире находится собственно происхождение (первопричина) — так говорит себе ставшая ясновидящей душа — также и того, что есть в жизни мысли. Это могло бы быть мощным впечатлением для ясновидящих душ нашего времени, почувствовать себя изолированно перенесенными со своим мышлением в то время, когда мысль достигла своей глубины, безотносительно всего, что окружает, а, следовательно, и Мистерии Голгофы, и только помышлять о том, как в греко–римском мире всходит то, из содержания мыслей которого мы черпаем еще и поныне.

И тогда следовало бы поднять взор к другим мирам и почувствовать, что только над Деваканом восходит Звезда к более высокому духовному миру, из которой как сила излучается то, что имеет ценность также и в этом мыслительном мире греко–римской древности. Тогда чувствуешь себя здесь, на Земле. Сперва почувствуешь себя здесь удаленным от современного мира, перенесенным в греко–римский мир с его излучениями в остальные области Земли того времени, скажем, до Мистерии Голгофы. Но как только дают воздействовать на себя впечатлению духовного мира, возникает еще расположенная над Деваканом Звезда — я говорю символически — духовная сущность, о которой говоришь себе: «Да, и то, что ты переживаешь в изолированности мысли и в возможности того, что мысль приобрела такую углубленность, как во время начала нашей эры, это следствие лучей, исходящих из этой Звезды в высшем духовном мире». — И тогда получается ощущение, которое сперва ничего не знает о том, что является исторической традицией Мистерии Голгофы, ощущение, которое можно выразить так: «Да, вот ты стоишь здесь с греко–римским миром идей, с тем, что Платон и другие могли внести в общее образование человечества, что они перенесли в души», — со всем этим стоишь ты и чувствуешь себя внутри этого живым. А потом ты ожидаешь — ты ожидаешь поистине недаром, потому что тогда всплывает наружу, как глубоко в подосновах духовной жизни находится Звезда, ниспосылающая свои силовые лучи, и о которой ты смеешь сказать: «Все то, что ты только что пережил, есть действие этих силовых лучей». Это можно испытать. Когда испытываешь это, еще ничего не было сказано себе о какой–либо традиции, а непредвзято искали причины того, что произошло в греко–римском мире. Но также было познано, что три мира отделяют нас от понимания настоящей основы тогдашнего мира.

И тогда можно начать присматриваться к тем мыслителям, которые в то время пытались по своему понять этот перелом. Даже во внешней науке настоящего времени начинают понимать, что в это переходное время, с которого мы начинаем наше летоисчисление, жили религиозно–философские гении. И они нам лучше всего проявятся, если присмотреться к тому, что изживается в гнозисе. Хотя о гнозисе говорят самым разнообразным образом, внешне его знают чрезвычайно мало, но все же уже из внешних документов можно составить себе понятие о его бесконечной глубине. Мы будем говорить о нем лишь, поскольку он имеет значение для нашего рассмотрения человечества.

Прежде всего, мы можем сказать, что гностики испытывали ощущение того, о чем мы только что говорили, что причины того, что произошло во внешнем мире того времени, надо искать в далеко отстоящих мирах. Это сознание перешло на других, и мы видим, как оно просвечивает в том, что мы можем назвать теологией Павла, а также и в некоторых других проявлениях. Но тот, кто в настоящее время углубляется в гнозис того времени, испытывает очень большие затруднения в его понимании. Наши души стали слишком восприимчивы к тому, что вызвало в них материалистическое развитие последних столетий, они заражены им. Прослеживая ход развития мира, слишком много думают о мировой туманности Канта—Лапласа, о чем–то чисто материальном. И даже те, кто ищут более духовного воззрения на мир, они, оглядываясь на древнейшие времена, думают об этой мировой туманности или о чем–то подобном, и все же эти люди в настоящее время, даже самые одухотворенные, чувствуют облегчение, когда с них, так сказать, снимается забота о том, чтобы и в прадревние времена мирового развития Космоса искать и находить духовное. Они испытывают большое облегчение, когда, исследуя первопричины мироздания, они могут сказать себе, что то или иное тонко–вещественное внешнее существовало тогда, и из него развилось все духовное наряду со всем физическим. И нам часто встречаются души, которых духовное изыскание вполне утешает, когда они могут поставить материалистические исследования в начале зарождения Космоса, какие–нибудь абстрактные понятия о какой–то газообразной формации. Именно вследствие этого так трудно перенестись в мысли гнозиса, потому что гнозис поистине ставит прежде всего в качестве исходной точки своего мировоззрения все, что только не напоминает о материализме. Мыслитель, крепко увязший в современном образовании, не сможет удержаться от легкой усмешки при предположении, что он, по смыслу гнозиса, может подумать, что мир, в котором он находится, который он чудно объясняет своим дарвинизмом, что этот мир, по мнению гностиков, не имеет ничего общего с тем, что поистине представляет собой первопричины нашего мира. Он усмехнется при предположении, что он может подумать. что первопричина мира находится у той Мировой Сущности, до Которой вообще понятия сперва не доходят, не доходит ничего из того, чем ныне пользуются для понимания мира. В Божественном Праотце покоится то, что можно назвать основой мира, и как бы исходя из Него, рядом с Ним, только находится то, к чему душа может проникнуть, когда она, отстраняясь от всех материалистических представлений, лишь немного ищет своего глубочайшего: Молчания, бесконечного молчания, в котором нет еще ни времени, ни пространства, а только Молчание. На этих двух, на Праотца Мира и на Молчание, взирал гностик, и затем он как бы выводил из сочетания Праотца с Молчанием другие, следующие — их можно одинаково назвать как Мирами, так и Сущностями. И из них опять другие, и снова другие, и так на протяжении 30 ступеней. И лишь на 30‑й ступени стоит то, что представляется нашему современному сознанию и что дарвинизм так прекрасно объясняет согласно этому современному сознанию. Оно стоит лишь на 30‑й ступени, собственно на 31‑й, ибо 30 таких сущностей, которых можно одинаково называть как Мирами, так и Сущностями, предшествуют этому миру. Для этих 30-ти предшествующих нашему миру Сущностей, или Миров, обычно применяют выражение Эон.

Только тогда приобретается представление о том, что именно означает этот мир Эонов, когда ясно и отчетливо говоришь себе: «Не только то, что воспринимают чувства, что ты называешь окружающим тебя миром, относится к 31‑му миру, но также и то, что ты приносишь в качестве физического человека своими мыслями, объясняющими этот мир, относится к этой 31‑й ступени». Ведь нетрудно еще удовольствоваться спиритуальным мировоззрением, когда говорят: «Да, конечно, внешний мир хотя и Майя, но благодаря нашему мышлению мы проникаем в духовный мир и имеем надежду, что это мышление действительно может восходить в духовные миры». По мнению гностиков, это было не так. Это мышление принадлежит к 31‑му Эону, физическому миру, так что сперва не только воспринимающий чувственно, но и мыслящий человек был выключен из 30-ти Эонов, которые можно постепенно проследить вверх лишь благодаря духовному развитию, и тогда Эоны проявляются во все растущем совершенстве.

Представим себе только усмешку, от которой не сможет удержаться нынешний, на высоте своего времени стоящий монист, если подумают, что он может поверить тому, что этому миру предшествуют 30 миров, в которых существует нечто совершенно иное, чем то, о чем он сможет помыслить. Но таково было воззрение гностиков. И затем они спрашивали себя: «Как, собственно, дело обстоит в этом мире?»

Временно отложим в сторону то, что мы сами сказали в отношении этого мира в смысле начала ХХ века. То, что я сейчас говорю, не должно быть представлено как убеждающий нас мир идей — в теософии ХХ века гнозис, разумеется, должен быть преодолен, — но мы перенесемся в этот гнозис. Почему окружающий нас мир вместе с тем, что человек может о нем думать, отключен от этих 30-ти Эонов? И гностик говорил себе: тут надо взглянуть на самый низший, но еще духовный Эон, — что там имеется? Там имеется Божественная София, Божественная Мудрость. Духовно происшедшая на протяжении 29 ступеней, она взирала на самый высший Эон в пределах духовного мира, на этот ряд Духовных Сущностей, или Миров, но вот в один прекрасный день, мировой день, ей стало ясно, что она должна выделить из себя нечто, если она хочет сохранить свободный взгляд в духовный мир Эонов. И она выделила из себя то, что жило в ней как вожделение, и то, чего с тех пор уже в ней не имеется, в этой Божественной Софии, в этой Божественной Премудрости. Это блуждает теперь кругом в мире пространства, оно пронизывает всякое становление мира пространства. Оно живет не только в чувственном восприятии, оно живет также в человеческом мышлении, живет там совместно с тоской по возвращению обратно в духовный мир, но все же живет, как изверженное в человеческие души. Как бы в виде обратной стороны, подобия, но изверженного наружу подобия Божественной Софии, живет вожделение, которое вмещено во все, пронизывая мир: Ахамот. Если ты вглядываешься в свой мир, не поднимаясь в духовные миры, ты видишь исполненный вожделения мир Ахамота. Именно потому, что есть исполненный вожделения мир, в нем сразу не может проявиться то, что является заглядыванием в мир Эонов. Далеко, очень далеко лежащим в мире Эонов представляли себе гностики генерированным из чистой духовности Эонов то, что они называли Сыном Бога Отца, а также и то, что они называли чистым Святым Духом. Так что в них мы должны видеть как бы иной ряд генерации, иной порядок развития, чем тот, который тогда привел к Божественной Софии. Как в физической жизни в течение размножения обособляется пол человека, так однажды в развитии Эонов, несомненно, на высокой ступени духовного мира, обособилось другое течение рожденного от Отца Сыновнего Духа и Святого Духа. Так что в мире Эонов мы имеем текучим то, что с одной стороны привело к Божественной Софии, а с другой — к Духу Сыну и Святому Духу. Если через Эоны восходить вверх, то, в конце концов, встретишь один Эон, из которого с происходит Сыновний последовательный ряд, приведший потом к Божественной Софии, из которого происходит Сын Божий и Дух Святой. Затем мы доходим до Бога Отца и до Божественного Молчания.

Но вследствие того, что человеческая душа с Ахамотом перенесена в материальный мир, в ней, по смыслу гнозиса, живет тоска по духовному миру, прежде всего тоска по Божественной Софии, по Божественной Мудрости, но от которой она отделена из–за заполнения ее Ахамотом. Это чувство разлучения с божественным миром Эонов, это чувство изгнания из божественно–духовного мира, именно это — по мнению гностиков — и ощущалось как материальный мир. И происходящим из божественно–духовного мира, но связанным с Ахамотом, представляется гностику то, что можно назвать, исходя из греческого языка, мировым Зодчим — Демиургом, который, собственно, и есть Творец и Вседержитель того, что пронизано Ахамотом и всем материальным. В Его Мир вплетены человеческие души со своей тоской, прежде всего по Божественной Софии, и в мире Эонов появляются чисто божественно–духовно, как в большом отдалении, Сын Божий и Дух Святой, но только для того, кто — по смыслу гнозиса — поднимается надо всем тем, во что вчленен Ахамот, блуждающее в пространстве вожделение.

Почему же в душах, перенесенных в Мир Ахамота, возникает Тоска? Почему после разлуки с божественно–духовным миром пробуждается тоска по нему? И этот вопрос гнозис ставил себе и говорил, что Ахамот выброшен из Божественной Мудрости, Божественной Софии, но раньше чем он стал вполне материальным миром, в котором человек теперь живет, на него упал в виде краткого облучения луч света от Сына Божьего, который немедленно опять исчез. — Это есть важное понятие гностиков, что Ахамот — такой, каким он обитает в человеческих душах, — в прадревнем прошлом видел Божественный Свет, который тотчас же снова исчез. Но воспоминание об этом живет теперь в человеческой душе, как бы она ни запуталась в материальном мире. Такая душа могла бы сказать себе: «Я живу в мире Ахамота, в материальном мире. Я окружена оболочкой, взятой из этого материального мира, но когда я погружаюсь сама в себя, во мне всплывает воспоминание. То, что держит меня привязанной к материальному миру, тоскует по Божественной Софии, Божественной Мудрости, потому что та сущность — Ахамот, — которая живет во мне, однажды осиялась Сыном Божиим, обитающим в мире Эонов».

Попробуем выяснить себе состояние души, бывшей, так сказать, ученицей гностиков. Такие души жили, это не гипотетическое построение, они жили на самом деле. И историки из внешних документов могут узнать, что очень много таких душ жило в то время, о котором мы говорим. Небесполезно выяснить себе, почему в настоящее время так много имеется против того, что я только что сказал. Что скажет о гнозисе такой чрезвычайно разумный человек современности? Ведь нам уже приходилось слышать, что уже теология Павла воспринимается как синтез раввинизма, как нечто настолько неопределенное, что разумный человек (монист!), так гордо рассматривающий мир и охватывающий его простым понятием о развитии и еще более простым понятием энергии, не может им удовлетвориться и гордо скажет: «Теперь мы возмужали, приобрели понятия, строящие нам энергетическое мировоззрение, и оглядываемся на этих детей, этих бедных милых детей, которые много столетий тому назад построили свой гнозис по своему ребячеству, — сколько всевозможных духов, целых 30 Эонов? Так поступают по–детски играющие души Человечества. Такие забавы давно оставлены возмужалой душой нашего времени в великом современном монизме». — Таково ныне настроение… Его нелегко будет обучить. Можно было бы, конечно, сказать: «Да, гностик, который сейчас стоял бы перед тобой со своей зародившейся из гнозиса душой, он дал бы себе волю высказать тебе свое мнение, и тогда он сказал бы приблизительно так: «Я вполне понимаю, что ты стал таким гордым, таким высокомерным с твоими понятиями развития и энергии, но это потому, что твоя мыслительная жизнь стала очень грубой, простой, примитивной, что ты довольствуешься, исходя из твоих туманностей, самыми абстрактными мыслями. Ты произносишь слова «развитие» и «энергия» и полагаешь, что ты что–то имеешь. Ты именно не можешь бросить взгляд в ту более тонкую духовную жизнь, которая проникает ввысь к тому, что в виде 30 ступеней возвышается над тем, что имеешь ты».

Но для нас, друзья мои, противоречие, о котором я говорил в начале сегодняшнего рассмотрения, вследствие этого делается еще резче. С одной стороны мы видим наше время с его вполне грубыми и примитивными понятиями, а с другой — этот гнозис. А мы только что разъяснили, какие бесконечно сложные понятия применяет гнозис — 30 Эонов, — чтобы в течение своего развития найти Сына Божьего и Духа Святого, а в душе найти тоску по Божественной Софии, по Сыну Божьему и по Святому Духу.

Тогда мы спрашиваем себя: «Не вытекло ли из того, что тогда произошло в греко–римском мире в качестве углубления мысли, то, что мы имеем сегодня, с чем мы так замечательно далеко ушли в наших мыслях о развитии и энергии? И не смотрим ли мы сейчас как на нечто совершенно чуждое на этот гнозис с его сложными понятиями, столь мало симпатичными настоящему времени? Не является ли это колоссальными противоположностями?» Да, это именно так. Противоречие делается тем большим, удручающе отягощающим и т. д., а главное, со всем тем порождением призраков и демонов, которое показало бы себя оторванным от великой связи мирового порядка. Люди подпали бы вполне под власть элементарных духов, их учителями стали бы подобные сивиллам учителя, и эта власть настолько велика, что она сохранилась бы и поныне, и до конца земных дней. Если мы спросим себя: «Благодаря чему этого не произошло? Кто был причиной того, что эта сила, которая живет для нас наглядно в сивиллах, понемногу ослабела? Кто совершил это?» Тогда придется ответить: «Христос, Который через Мистерию Голгофы излился в ауру Земли и Который убрал из развития силу сивилл».

Итак, стоя на почве духовной науки, видишь удивительный факт, что люди при всей своей мудрости не много смыслят об Импульсе Христа, их понятия и идеи оказываются довольно беспомощными. Но что касается Импульса Христа, то дело не в том, чтобы он вошел в мир, прежде всего как учение, но дело в том, каков характер фактов, что излилось непосредственно как Импульс из Мистерии Голгофы? А этого не следует искать исключительно в том, чему люди учат, не следует искать в том, что люди понимают, но в том, что происходит для человеческой души. И на одно дело, на борьбу с сивиллизмом излившегося в ауру Земли Христа, на это дело я хотел указать вам сегодняшним рассмотрением, мои милые друзья теософы.

Таким образом, Христос должен был, в самом деле, выполнить должность судьи. Те, которые в смысле материализма поняли то, что Христос скоро после своего воскресения придет вновь, те неверно поняли это. Ведь человеческие понятия того времени были недостаточны для того, чтобы понять это, но в том, что хаотично выступало как идея нового в скором времени пришествия, в этом жила та истина, что Христос скоро явился на почве, которую внешне подготовлял Павел, как мы увидим завтра, но что Он явился, прежде всего, в области, лежащей по ту сторону чувственного мира, в области, в которой происходила борьба между Христом и сивиллами, борьба духовная. Мы должны приподнять завесу, показывающую нам распространение христианства на физическом плане. По ту сторону физического плана должны мы взглянуть на ту духовную борьбу, в которой изгоняется из души то, что должно было бы в противном случае расти, все более и более укрепляясь именно в своем хаотическом характере. И уже тот неверно понимает, что благодаря этому метафизическому деянию, благодаря Христу совершено бесконечно многое для человечества. Но кто мог, кроме того, способствовать пониманию хоть немногого? Те, которые были одарены некоторой инспирацией, или откровением духовного мира, авторы Евангелий и Апостол Павел.

Нам еще придется оценить с других сторон явление Евангелистов и Павла. Теперь же мы рассмотрим, как Павел стоит посреди мира, в котором происходит нечто и помимо его слов, помимо того, что он мог принести своими мощными, огненными словами для понимания Мистерии Голгофы. Но все же — позвольте мне высказать в конце своей сегодняшней лекции еще это — по отношению к Павлу возникает чувство, и именно тогда, когда примешь во внимание явление, охарактеризованное только что как борьба Христа с сивиллами, — по отношению к Павлу возникает чувство, которое я хотел бы выразить в следующих словах: у Павла все представляется так, словно в его слова вложено гораздо более того, что читаешь в них пока; точно сила, сошедшая на него в явлении в Дамаске, находит себе через него выражение, и словно все же в человечество проникают через него выражения и слова, тон, который противоположен пророческому тону сивилл; точно в нем продолжается нечто, что лежало в тоне древних пророков, которых Микеланджело так прекрасно изобразил в своих фигурах. Я сказал, что в сивиллах было нечто, исходившее от элементарных сил Земли, нечто, что не могло бы в них быть, если бы с ними не говорили элементарные духи Земли. У Павла мы находим нечто подобное, нечто, что заметила уже, как это ни странно, но совершенно экзотерически, внешняя наука, но что — хотелось бы сказать — ставит нас, если рассматривать его духовно–научно, перед поразительным миром.

В известном отношении и Павел черпал из элементарного царства Земли, но из своеобразной области этого элементарного царства Земли. И, конечно, можно очень хорошо понять Павла теологически–рационалистически–абстрактно, если не принимать во внимание то, что я сейчас хочу сказать и что не может быть объяснено внешней наукой. Если хочешь понять Павла исключительно с точки зрения обычной рациональности, то легко можно объяснить это, но если хочешь понять, что жило в Павле духовно, спиритуально, в его словах и между его слов, если хочешь понять, почему благодаря его словам чувствуется нечто подобное пророчествам сивилл, но у него, исходя из благого элемента земного развития, если хочешь понять это, то надо обратить внимание на явление, отвечающее на вопрос: как далеко простирается мир Павла? Как ограничивается мир Павла? И удивительно, что у нас получается ответ: Павел возвысился во всем том мире, который простирается на столь же далеко, как и культура масличного дерева. Я говорю нечто странное, я это знаю, но мы увидим, что это странное разрешается все же в известном отношении, когда мы рассмотрим завтра немного поближе облик Павла. И географически Земля полна тайн. Иная та область Земли, на которой произрастает масличное дерево, иная та, на которой растет дуб или ясень. Человек же, как физическое существо, в физическом воплощении, находится в связи с элементарными духами. В мире масличного дерева по–иному шелестит и шумит, и волнуется, и ткется все, чем в мире дуба или ясеня, или тиса. И если хочешь понять связь сущности Земли с сущностью человека, то нелишне будет обратить внимание и на такое своеобразное явление, как то, что Павел доходит своим словом на Земле ровно настолько далеко, как масличное дерево. Мир Павла есть мир масличного дерева.