Гадкий утенок, или Повесть о первой любви

Глава 9

— Александра, ты извини, но мне, наверное, придется ехать в район, лечь в больницу на неделю. Пацанов я маме оставлю. А ты у меня одна жить не можешь. Отдай ключи, пожалуйста. — Лизавета отводила глаза. Она явно говорила неправду. Впрочем, Шурочка не удивилась. Все логично, все ожидаемо, все к тому и шло со вчерашних злосчастных танцев.

С утра она пораньше, все еще спали, ушла в столовую. Покрутилась полдня, обдумывая в голове вчерашний вечер, а в перерыв забежала в дом — полежать, подумать. Слабость не отпускала, голова кружилась. Наверное, из-за кровотечения. А тут — Лизавета.

— Да, Лиза, я понимаю, я сама собиралась уходить. Вот, вещи пришла собрать. Что ж мне жить у тебя, если с Васей все кончено.

— Ты не держи на нас зла-то. — Лизаветин голос растерял всю решительность. — Ну, не сложилось у вас с Васькой-то, так и бог с ним. Ты вон молодая, красивая, найдешь себе городского. Что тебе наша деревня? Не приживешься ты здесь.

— Лиз, понимаешь… Я ведь теперь не девушка… Что я скажу… Как объясню…

— Шур, ты что? Боишься, что следующий мужик будет попрекать предыдущим? Да брось ты, если любит — простит! — Лизавета так уверенно это говорила, что чем-то напомнила Шуре ее маму. Та так же уверенно говорила: «Если мужчина легко добивается близости, он тебя перестает уважать. Легко к этому относятся только шалавы и проститутки». Что ж, ее Вася точно в проститутки записал. Права была мама, права.

— Шур, ты заходи в гости-то, в баньке заходи попариться, — попрощалась с ней Лизавета, и Шура побрела к клубу, сгибаясь под тяжестью собственных мыслей.

Как же жить-то теперь, Господи? Как она объяснит теперь своему принцу, отчего не девушка? Да и будет-то он теперь, принц? И простит ли, как узнает? Что теперь про нее скажут?

Может, она теперь — шалава? Шурочка вспомнила комнату девчонок на их этаже. Девчонки были курсом старше и на всю общагу славились своим развеселым поведением. Шурочка сама как-то, стряпая на кухне, слышала, как Фарид с третьего курса (взрослый парень, восстановившийся на факультете после армии. Шурочка всегда сжималась под его неприятным ощупывающим взглядом) комментировал постельное мастерство одной из этих девчонок. Мол, попробуйте, никому не отказывает. Парни курили у окна в коридоре, разговаривали громко, слышимость на кухне была отличная. Теперь, что, и про нее ТАК говорить будут? На всю общагу? Как же жить теперь?

Под свои печальные мысли Шурочка незаметно добрела до клуба, зашла в казарму-спортзал и кинула сумку под кровать. Легла, и сетка растянулась почти до полу знакомым гамачком. Вернулась. Сходила замуж. Неужели прошло чуть больше недели? Хорошо, хоть девчонкам не растрепала — не станут ни смеяться, ни жалеть.

«Что это было-то? — спросила себя Шурочка и не смогла ответить. — Любовь?» Она честно прислушалась к своим ощущениям. Любви там не было. Была обида, что ее отбросили, как надкушенное яблоко. Облегчение, что все закончилось и ей не надо выходить замуж за Васю. Подозрение, что совсем она никудышная, раз даже такой урод послал ее подальше.

— Шурка, ты чего опаздываешь-то? Макароны по-флотски на ужин, быстренько ставь воду и чисть лук!

Повариха Наталья уже нарезала тазик сырой говядины и готовила электромясорубку. Мясорубка — зверь, любое мясо пережевывала как нечего делать, поэтому Наталья не сильно морочилась — напластала куски вместе с пленками и сухожилиями.

Шурочка послушно налила воду в котел, посолила, оставила закипать.

Накидала в тазик луку и принялась снимать с крупных приплюснутых головок золотистую шелуху. Шелуха сидела плотно, последние пленки приходилось буквально соскребать, и под ножом выступали капельки сока. Лук был свежий, злой, и даже нескольких капель хватило, чтобы у Шурочки защипало в носу. Из глаз запросились слезы, и она перестала сдерживаться — заплакала, отпуская на волю и обиду, и недоумение, и страх. Она даже по-всхлипывала немножко — электромясорубка гудела, что твой пылесос, все звуки заглушала надежно.

— Ну, — сунулась к Шурочке Наталья, — почистила? Давай, резать помогу Эй, а ты чего зареванная такая?

— От лука! — ответила было Шурочка, но голос дрогнул и сорвался на всхлип.

— Так, подруга, что-то ты мне не нравишься. Лук еще и резать не начинала, а уже ревмя ревешь. С Васькой, что ли, поругалась?

— Он сказал, что я курва гулящая и что такая ему не нужна-а-а-а! — Шурочка сорвалась на рыдания. Жалко себя было чрезвычайно. Она! Ему! Отдала! Самое! Дорогое! Готова была жизнь ради него изменить, а он!

— Вот говнюк! — посочувствовала Наталья. — Радовался бы, что такая девка с ним дружит! Нюрка-то исхвасталась вся, что ее сыночек городскую девку уговорил. «Перед моим Васенькой ни одна баба не устоит! Весь в отца!» Где он, тот отец-то! Сама, небось, не знает, кто ей Ваську заделал!

— Как это? — Наталья выступала так эмоционально, что Шурочка мигом перестала реветь. Действительно, про своего отца Вася не рассказывал. Сказал, что умер. — Вася сказал, что отец у него умер! — повторила она Наталье.

Может, и умер, кто его знает, — согласилась та. — У Нюрки-то муж умер, когда Лизка еще маленькая была. Так в ее койке только ленивый не валялся. Все мужики отметились, кто не побрезговал. Ей бабы деревенские даже стекла два раза в избе били! Так Ваську и нагуляла! — рассказывая, Наталья начала резать лук на мелкие кубики.

— Наташ, а ты откуда знаешь? Ты же тогда совсем маленькая была? — Шурочка принялась разрезать луковицы пополам и складывать их в таз с водой. Так меньше глаза ест.

— Так это тебе, девка, деревня. Это не город твой. Все всё про всех знают. Ты, вон, с Васькой только задружила — а уж вся деревня знала!

— Да откуда знала-то? Мы же по улице и не гуляли почти?

— Да Нюрка, говорю же, растрепала. Потом соседка ее Зинка видела, как ты ночью от Нюрки уходила. Штаны твои красные запомнила, ты ведь одна в таких ходишь, — кивнула Наталья на Шурочкин спортивный костюм.

— Слушай, Наташ, но это же ужасно! Живете, как на сцене! Или в цирке! — Шурочка перестала орудовать ножом и вытерла рукавом слезы. На этот раз стопроцентно луковые.

— Ага! И такие фокусы показываем! Людка, вон, напилась в прошлую зарплату — две недели вся деревня пересказывает, чего вытворяла!

— Это ты про нашу заведующую?

Ага! Они с Райкой из конторы шли через огороды. До тропки идти лень, видно, было — через загородку полезли. А после дождя скользко везде, лужи. Райка-то перелезла и дальше пошла, а Людка грохнулась. И как грохнулась-то! Мордой вниз, грудьми в грязь, а нога кверху задрана, в загородке застряла ногой-то. Колготки порвала, плащ свой светлый перепачкала.

Шурочка попыталась представить себе картину, как статная гордая завстоловой лезет через загородку: четыре жерди, закрепленные поперек коротких бревен, нижняя — на уровне колен, верхняя — на уровне груди. Картинка не складывалась.

— Лежит, не шевелится! — продолжала Наталья. — Райка испугалась, вернулась, стала Людку шевелить, а та матом — не трожь, мол, видишь, женщина устала. Представляешь, это она отдохнуть прилегла!

— И что?

— Что, Сашку, мужа ее, позвал кто-то. Он ее из забора вытащил, давай поднимать, а она — драться! И матом его в полный голос! Короче, потешила народ артистка наша.

— Наташ, но ведь это страшно. Все время люди тебя судят, сплетничают. И тяжело.

А ничё не тяжело. Здесь в деревне вся шелуха с человека сходит, как с луковицы, вон, — кивнула Наталья на горку луковых очисток. — И сразу видно, какая у кого сердцевина. Если чистая — так и никакая грязь не пристанет, что бы ни насплетничали. Ой, мать, заболтались мы с тобой! Ужин через полчаса! Вода искипелась! Быстро засыпай макароны! И воду на чай ставь! А я буду фарш жарить!

— Шур, а что у вас произошло-то? — Леночка Голованова смотрела на Шуру с любопытством, явно предвкушая душещипательный рассказ. Шурочка лежала на кровати, закинув руки за голову, а девчонки расположились по соседству. Элька сидела на своей койке, сдвоенной с Шурочкиной, а Ира с Леночкой расположились на Леночкиной кровати через проход. Их кровати стояли в самом углу у стеночки, остальные койки, хоть и обжитые — на спинках была развешана одежда, — пустовали. Студентки из второй группы где-то гуляли.

— Что-что. Кончилась любовь, ушла я от Васятки, — ответила Шурочка максимально равнодушным голосом.

— Да? А он об этом знает? Веселый такой ходил сегодня по зерносушилке, со мной заигрывал, — протянула Ира Зинченко и с прищуром взглянула на Шурочку: — Смотри, отобью!

— Ой, Ирка, ты не можешь без своих подначек! — вступилась за подругу Леночка. — У нее вон все глаза красные, зареванные, а ты — отобью!

— Девочки, говорю же, все кончено у нас. Глаза у меня от лука красные — целый тазик на ужин накрошила. Можете Васятку отбивать, прибивать, выбивать и забивать.

— Да ладно, Шур, не расстраивайся. Прошла любовь — и слава богу. Мы, если честно, все удивлялись, что ты нашла в этом Васятке, — подала свою реплику Элька.

— Сама не знаю. Захотелось попробовать, как это — любовь крутить.

— И как? — опять с подковыркой спросила Ира.

— Ой, Зинченко, а то ты не знаешь! Семен, что ли, до сих пор не показал, как? — опять вступилась Леночка.

— А тебе твой Перец показал уже? Или вся его любовь, как в ту ночь — в доску пьяный в полной темноте? — огрызнулась Ира.

— Девчонки, вы что? Вы чего цапаетесь? — удивилась Шурочка.

Да это они так, разминаются, не обращай внимания, — ответила Элька. — Ирка, знаешь, отчего к тебе цепляется? Вчера, как ты с танцев ушла, Семен с Перцем сказали, что из всех городских девчонок, кто приехал, самая красивая Оксана Буряк, ну, видела, из-за нее шофера подрались, а на втором месте — ты. И знаешь, — Элька внимательно разглядывала Шурочку, — они правы. Ты, действительно, очень изменилась. Стрижка тебе идет. И без очков тебе гораздо лучше.

— Ой, девчонки, а что вчера было-то! — перевела разговор Шурочка. Ей было и приятно, и неловко слышать, что она — красавица. Да и Иру с Леночкой надо было отвлечь. — Меня же Борюсик вчера замуж звал! Представляете, то даже не разговаривал, а то — замуж! Пьянющий!

— А ты чего? — опять заблестела любопытными глазами Леночка.

— Удивилась. А сегодня в столовой подошел за порцией, даже глаз не поднял. И не поздоровался, жених.

— Ну, понятное дело, протрезвел, не помнит уже, чего пьяный лепил. Или помнит, но боится, что согласишься! Интересно, а знает хоть, как тебя зовут-то, — опять подпустила шпильку Ира. Ну что за характер!

— Эй, у нас что, теперь местные поселились? — в девчачий отсек вошли три студентки. Гренадерша-блондинка, еще одна блондинка, невысокая, полноватая, в очках в тонкой оправе, и худая девушка с прической, похожей на Шурочкину. Худая девушка двигалась как-то странно, будто несла на голове хрустальный сосуд. Спрашивала гренадерша. Ее спутницы уже разбрелись по своим кроватям, а она подошла в угол к подругам.

— Это Шура из нашей группы. Она просто на несколько дней уходила к… дальним родственникам. Они у нее тут живут, — зачем-то соврала Элька.

— Надо же, как повезло. Тетка, что ли? — спросила гренадерша и представилась: — Луиза.

— Жена маминого троюродного брата, — продолжила вранье Шурочка. — Я Шура.

— А это Марина, — Луиза кивнула в сторону очкастой блондинки, — и Люба.

— Очень приятно.

— А что вернулась-то? — не унималась Луиза. — В доме-то лучше жить, чем в этой казарме.

— Скучно там. И за поросенком надо чистить.

— Понятно. Ну, живи, — разрешила Луиза и пошла к своей кровати.

— Чего это она пристала ко мне? — вполголоса спросила Шурочка у Эльки.

— Да не обращай внимания! Она самая старшая среди нас, ей двадцать шесть уже, вот и решила, что всех опекает. Слушай, Шур, а ты можешь нам картошки нажарить? Чего-то мы так по жареной картошечке соскучились! Пожарь, а? И огурцов купим соленых в магазине.

— А где мы эту картошку есть будем?

— Да в столовке и будем. Придем вечером тихонечко. У тебя же ключи есть, ты же дверь последняя закрываешь?

— Ну, я… — Элькина затея Шурочке не очень нравилось. Вечером остаться на кухне, стряпать, вдруг Людмила не разрешит?

— Ну, так мы поедим, уберем все, ты и закроешь свою столовку!

«Ладно, — подумала Шурочка, — спрошу завтра у Людмилы, не разрешит — скажу девчонкам, что не получается».