Гагаи том 1

ВМЕСТО ПРОЛОГА

Человек шел к югу. Которое уже время, загнав огненного красавца скакуна, он упорно продвигался вперед. Последние русские поселения остались далеко позади. Будто в безбрежное море, нырнул он в седые ковыльные волны, затерялся в необозримых просторах. И все же не верил в свое избавление: шел крадучись, бросая по сторонам тревожные взгляды, внимательно, пристально изучая синюю даль.

Вдруг он повалился на траву, будто споткнулся, припал к горячей земле, прижался к ней — единственной защитнице, закрыл глаза, забормотал слова молитвы.

И вовремя он схоронился. На невысокий курган вымахнули всадники и остановились. Их было трое. В них нетрудно было узнать ратных людишек московского царя Алексея Михайловича. Такие летучие отряды волками рыщут по всей Московии, вынюхивая крамолу, вылавливая бунтарей, что царевы медные деньги ни во что ставят, отыскивая беглых холопов, не желающих примириться с государевым «Уложением», отдающим их во власть боярскую.

Всадники долго маячили в отдалении среди дикой, буйной в своем июньском цветении степи, всматриваясь в окрестности. Голубоватый, слегка колышущийся воздух был наполнен тонким звоном: дикие пчелы, шмели, кузнечики вели свои нескончаемые песни, пронзительно посвистывали суслики, перекликались хомяки, били перепела, в прозрачном высоком небе неистовствовали жаворонки. А еще выше, под самым солнцем, парили орлы-степняки, высматривая добычу. Их зоркие глаза уже увидели распластанного на земле человека. Уже несколько крылатых хищников нависло над ним безмолвными черными тенями, готовые каждое мгновение ринуться вниз. Но их, видимо, удерживало присутствие живых, гарцующих на лошадях людей.

Всадники совещались. Они, очевидно, не решались продолжать путь — и так увлеклись погоней, четвертые сутки рыщут в степи, вдали от последних сторожек, оставшихся на Донце Северском. Того и гляди — попадешь в лапы нехристей. А беглый холоп, бунтарь и вор, как сквозь землю провалился, сгинул. Да и то сказать — мудрено не сгинуть в этой пустыне. Верно, и кости уже зверье растащило.

К подножью кургана метнулась черная молния. Раздался шум короткой смертельной схватки, отчаянный писк, а в следующее мгновение ястреб взмыл вверх, унося в когтях стрепета. Легкий ветерок подхватил, относя в сторону, рыжеватые, окропленные кровью перья.

Степь жила своими извечными законами. Открытая всем ветрам, раздольная, пестрая в своем летнем убранстве и в то же самое время дикая, глухая, она будто притаилась, храня свои, лишь ей одной известные, тайны, скрытые в седых веках.

Многое она повидала; и кровавые сечи, и тихую смерть чумака, захороненного товарищами в пути, край еле приметного в высоких травах шляха. Слышала она свист стрел, дикое ржанье, конский топ, гортанные крики воинов, смертельные стоны... И млела в мареве.

Всадники тронули лошадей, повернулись, поскакали на север. Человек еще ниже склонился к земле, прижался к ней ухом. Топот удалялся, становился все глуше и наконец совсем пропал. Беглец привстал. Прямо на него из-под куста терна смотрел пустыми глазницами давно обглоданный хищниками, вымытый дождями череп и скалил молодые крепкие зубы.

— С нами крестная сила, — перекрестился человек.

В этом немом оскале зубов что-то зловещее — отталкивающее и притягательное. Человек придвинулся ближе. Слева, наискосок от темени к виску черепа, зияла трещина — след от удара саблей или боевой секирой.

Кто он: не сносивший головы в открытом бою воин или убитый предательски, сморенный сном у ночного костра путник? Когда произошла эта трагедия? Кто был ее свидетелем? Чей сын не вернулся к родному очагу?

Степь молчала.

Человек отполз в сторону, лег на спину, заложил руки под голову. Долго смотрел в подернутое желтоватой знойной дымкой небо, наблюдая широкий полет орлов, снова забравшихся в поднебесье. А думы были там, куда заказана дорога, куда нет больше возврата, где совсем не стало житья.

Да. Нелегко было при покойном-то царе Михайле Федоровиче. А помет его и вовсе круто взял. Засупонил простой люд — дыхнуть невмоготу. Быдлом сделал, тварью бессловесною. И лютует — не приведи господь. А с ним заодно и бояре. Потому и пошел гулять «красный петух» по боярским усадьбам. Запылали вороньи гнезда. Только, видать, плетью обуха не перешибешь. Царевы ратники никого не милуют:, сед ли, млад — голова с плеч.

Человек прикрыл глаза, безвольно раскинув руки, забылся в тяжелом сне — истощенный, смертельно уставший. Почти рядом бесшумно проползла змея, заглянула в пустую глазницу черепа, юркнула в терновник. Из зарослей катрана выткнулась острая лисья морда, кошачьим взглядом уставилась на лежащего. Орлы спустились ниже, зорко посматривая на человека. Им не впервой справлять кровавые тризны. Спешить нечего. Нетороплив их полет по кругу. Будто в обклад взяли свою жертву.

А человек снова зашевелился, застонал: знать, еще не пробил его последний час. Дрогнули тяжелые припухшие веки. Мутный, безжизненный взгляд сразу же приобрел осмысленное выражение, стал острым, настороженным.

Беглец приподнялся, посмотрел в ту сторону, куда ускакали всадники, внимательно, ладонью прикрывая глаза от солнца, ощупал взглядом весь горизонт. Убедившись, что опасности нет, медленно побрел дальше. Из-под ног у него снялась куропатка, потянула в сторону низко над травами. Человек наклонился, раздвинул куст полыни, увидел гнездо. С жадностью набросился на яйца, лежащие в нем. В мгновение выпил одно за другим, вытер бороду, усы, взглянул на вспорхнувшую птицу, глухо проговорил:

— Не гневись, птаха божья. Выжить надоть.

Солнце уже покатилось к закату, стало большим и неярким, а человек все шел и шел, переваливая через холмы, преодолевая балки.

Потом степь вспыхнула дымно-красным огнем. Это вечерняя заря подожгла перья ковыля, и землю окутала красноватая дымка.

Человек остановился у крутояра, преградившего ему путь. Склоны глубокого оврага густо заросли кустарником. Внизу журчал ручей. По его берегам склонились вербы.

Еще раз внимательно осмотревшись, путник спустился к ручью. Долго пил, опершись на руки и погрузив в воду русую кудреватую бородку.

Быстро смеркалось. Степь наполнилась ночными звуками — голосами незнакомыми и потому, казалось, еще более дикими. И над всеми этими стонами, вздохами, резкими вскриками и глухим бормотаньем царил неумолчный звон цикад. Человек прислушался, зябко повел плечами. Долго шарил в кустарнике, наощупь собирая сушняк, валежник. Высек огня. Дул старательно, подметая бородой землю. От слабости кружилась голова. В глазах начали пляску темные и яркие звезды. Сначала вспыхнул слабый язычок пламени. Он, как маленький, но хищный зверек, набросился на пучок сухого типчака, раздался, вобрав в себя новую силу, и стал еще яростней, прожорливей. Костер запылал. Сырые ветки шипели, корчась в цепких лапах огня, потрескивали, швыряя искры в подступившую со всех сторон, внезапно сгустившуюся темноту.

Беглец запахнул полы армяка, привалился спиной к стволу дерева, нащупал у пояса рукоятку широкого кривого ножа, уставился на огонь. Взгляд его был диковатым и ожесточенным. В зрачках глубоко посаженных глаз, скрывающихся под крутыми дугами мохнатых бровей, вспыхивали недобрые желтоватые блики. Слегка вьющаяся борода, отсвечивающая золотом, прикрывала широкоскулую и волевую, монгольского типа, челюсть. Вздрагивали чуткие крылья прямого, будто подсеченного снизу носа. Ему можно было дать лет тридцать с лишним. Но он был моложе. В нем — костистом, широкоплечем, — несмотря на крайнее измождение, угадывалась скрытая молодая сила.

Тяжелым взглядом смотрел он на пламя, казалось, равнодушный ко всему на свете. Но в груди этого человека, внешне спокойного и даже будто отрешенного от мира сего, бушевал негасимый пожар. В ожесточившемся сердце крепко свила гнездо злая ненависть.

Потрескивал костер. В глазах беглеца метались мятежные сполохи. Вокруг была ночь — черная, зловещая. И таким же черным казался ему завтрашний день. Он твердо решил остаться здесь, с зарею начать рыть землянку. Но будущее не представлялось ему. Он не знал, что появятся у него удалые товарищи — такие же беглые, неприкаянные; что загуляют они на степных дорогах, до Бахмута дойдут, Тора, обрастут хозяйством — волов, коней пригонят; что жен приведут, гордых красавиц степнячек — чернобровых, жарких в ласках, бойких на язык дочерей казацких; что пойдет от них племя своенравное, предприимчивое, задиристое, охочее до гульбищ; что пройдут столетия, промчатся над землей невиданные грозы и до неузнаваемости изменится лик земли, это дикое степное захолустье, его потаенное убежище.

Ничего этого не знал одинокий, затерявшийся в степи человек. Из тьмы смотрели на него немигающие глаза зверя. В них тоже злыми огнями отражалось пламя костра. Худая, с отвисшими сосцами волчица беспокойно втягивала чутким носом запах гари и запах человека. Она покинула логово, едва человек спустился в овраг, и, потеряв покой, бродит вокруг непрошеного гостя. К ней неслышно подошел волк. Звери долго стояли в отдалении, не отрывая взглядов от костра, поводили ушами. Затем бесшумно скрылись.

...Перед рассветом волчица перенесла щенят в новое логово.