Галичина и Молдавия, путевые письма

ПРЕДИСЛОВИЕ

Представляя читателям собрание моих писем из путешествия по Галичине и Молдавии в 1866 – 1867 гг., я считаю не лишним сказать несколько предварительных слов. То, что я рассказываю об этих странах, вынесено мною не из библиотек, а из личных наблюдений. Я рассказываю о Галичине и Молдавии так, как я сам к ним мог отнестись, и мой читатель волей-неволей заметит, что я относился к ним настолько искренно, насколько это было возможно. Я рисую картину того, что видел, и рассказываю то, что понял. Если отзывы мои о положении дел в Галичине, о поляках и евреях кому-нибудь покажутся несправедливыми, то журнальной полемики я с ним не подыму, покуда мой оппонент сам не потрудится исследовать эти малоизвестные края. И так вся моя книга основывается исключительно на моих личных наблюдениях, и в чем я не прав и в чем я могу ошибаться как человек, пускай оппоненты мои проверят на месте. Затем, к вопросу о евреях, поднятом мною, сделано несколько подстрочных примечаний в ответ на нападки, которыми меня угостили некоторые органы нашей печати; прибавлю здесь одно – что этот вопрос чисто русский, и что мы в нем не можем руководиться примером Западной Европы, хоть бы по тому одному, что во всей Западной Европе число евреев ничтожно, а у нас они – сила и власть, и вопрос об них касается нас слишком близко, притом западные верования и западные принципы для нас в данном случай далеко не указка.

В ответ господам украинофилам я не скажу ничего – с сектантами мудрено спорить, – но пусть же они изучат вопрос и пусть поймут, что теория их гибельна, и что они ведут не только южный народ, но и все славянство, к тому разрыву и к той розни, которая им вовсе не желательна. Я вполне убежден, что украинофилы люди честные, и что намерение их честное, но эти люди увлекаются и приходят из увлечения к абсурдам.

Обстоятельства, рассказанные в этой книге, а именно моя высылка из Галичины, не дали мне возможности изучить край так, как бы мне хотелось. То, чего я не узнал о поляках и о евреях в Галичине, я постарался узнать в Молдавии. Нужно было или отказаться от изучения вопроса или изучить его там, куда судьба загнала. Насколько я прав, насколько я ошибаюсь, сам я, разумеется, не знаю, но, повторяю, пусть же те господа, которые со мной захотят спорить, изучат вопрос на месте.

Если на меня станут нападать за то, что в моей книге нет последовательности, что первые главы полны археологическими и библиографическими заметками, а в последних нет ни того ни другого, то происхождение ее, как отдельных писем, корреспонденций в газету, объясняет ее недостатки. Я не знаю, лучше ли бы я поступил, предав забвению эти письма, чем поступаю теперь, отпечатывая их отдельной книгой; но знаю только то, что если бы я не перепечатал моих писем, то у нашей русской публики не было бы ровно ничего, ровно ни одной книги о Галичине, об этом совершенно для русской публики неведомом русском крае. Я был в нем тем, что называется на дальнем западе Америки пионером; я дорогу проложил, пусть идет теперь по ней кто хочет и пусть пишет о Галичине книгу дельнее и серьезнее моей. Я первый обрадуюсь тому, если этот забытый и забитый край русской земли вынырнет из омута неизвестности и из тины нелепого и бестолкового сочувствия. Сочувствие краю может основываться только на знании его. У нас сочувствуют Галичине, как сочувствуют всем славянам, не зная, о чем идет дело, не понимая ее болей, не зная ее скорбей.

На меня нападают за мою, будто бы, страсть рисоваться своей личностью перед публикою, выставлять себя при каждом случае каким-то героем и как бы осью, вокруг которой вращается все рассказываемое мною. У каждого своя манера, каждый работает по источникам, которыми он располагал. Источники, которыми пользовался я, как я уже говорил – мои личные наблюдения, случаи, бывавшие со мною – как же им не занимать видного места в моих рассказах? Не всегда ли факты служат основанием всяких выводов, соображений, теорий – политических, государственных и других? Притом такие субъективные рассказы, как напр. рассказ о моем аресте в Карпатах, имеют еще особое значение и пользу. За него станут нападать на меня кабинетные рецензенты, станут трунить надо мною за мнимую влюбленность в мою собственную особу – пусть так, на здоровье. Но может быть не с таким чувством помянет меня какой нибудь русский путешественник или исследователь, если, забравшись в подобные края, очутится в положении, схожем с положением из которого мне пришлось выпутываться в Коломыях. Вспомнив мой подробный рассказ, доказывающий le diable n’est pas si noir, qu’on le fait, он ободрится, не потеряет присутствия духа – а в этом половина спасенья.

Необходима еще следующая оговорка: если вздумают спрашивать по одиночке галичан в Австрии о том, до чего довели их усилия поляков и духовенство римской церкви, они, само собой разумеется, будут говорить совершенно не то, что сказано мною – о чем и предупреждаю моих читателей.

Затем, пусть читатель примет мою книгу такой, какова она есть. Что я мог написать, я написал. Вся моя книга – ряд вопросов: о Польше, о южнорусском народе, о евреях, о церкви и о костеле – вопросов, которые решим не мы, люди XIX века, но над которыми не ломать голову мы не можем. Я забирался в захолустья и трущобы, в которые до меня никто из нашей пишущей братьи не забирался – а потому пишущая братия (я говорю собственно о дилетантах литературы и публицистики) судить меня не может. Из захолустьев я вынес ряд загадок. Разгадать их не могу, а на общий суд повергнуть дерзаю. Прошу только об одном: чтоб меньше обращали внимание на мою личность, а больше на вопросы, которые я подымаю.

Еще одно слово: письма, вошедшие в состав этой книги, помещались в газете “Голос” за последние два года. Перепечатывая их, я счел необходимым во многом исправить их и, где оказалось нужным, дополнить.

1868 г. Октября 8

С.-Петербург

Василий Кельсиев