Галлоуэй, мой брат

Глава 15

Стадо пришло на следующий день после стрельбы на улице в Шалако, незадолго до полудня. Гурт был хорошо сбит и двигался бодро. Пармали провел перегон так, что животные не спали с тела, а до наступления холодов могли еще и нагулять жирка.

С приходом скота только и началась настоящая работа, и пока индейцы пасли стадо, я взял Галлоуэя, Ника и Чарли Фарнума и поехал с ними накосить сена.

Трава на высокогорных лугах была отличная, мы купили в городке, в лавке, недостающие косы и взялись за работу. Галлоуэй и я, мы еще с детства были в это дело влюблены, и мы пошли, взмахивая косами в лад, в ровном ритме и широко захватывая. Ник и Чарли Фарнум в косьбе были новички, им труднее приходилось. Оружие мы держали под рукой, а один-два индейца обычно были в дозоре. Мы для этого использовали мальцов. Глаз у них острый, они вовсю рвались помогать, а стоять в дозоре — это занятие для воина, так что они были в восторге.

Но Даннов видно не было.

Мои мысли все возвращались к Вишневой речке и ранчо Росситера, да только у каждого из нас было слишком много работы, чтобы болтаться по округе попусту. Если кто думает, что у ранчера всего и делов посиживать да поглядывать, как коровки жирок нагуливают, так у него мнение изменится, когда он попадет на ранчо. Скотоводство — это тяжкий труд от зари до зари, от темна до темна. Для особо непонятливых объясняю: от рассвета и до вечерней темноты.

На третье утро к нам заявился Пармали с косой и поверг всех в изумление. Оказалось, что никто в нашей компании не может так сметать стог, как он. Ну, если подумать, так удивляться нечего. Им там внизу, на равнинах, приходится складывать в стога куда больше сена, чем нашему горному люду. А что вы хотите, там, откуда я родом, даже у коров ноги с одного боку короче, чем с другого, от вечной ходьбы по косогору!

Персики и яблоки, которые мы там у себя в этих горах выращиваем, до того привыкли катиться вниз по склону, что ежели кто затеет испечь, к примеру, яблочный пирог, так у него получится только полпирога, потому что яблоки все равно скатятся на одну сторону.

Птицы и летучие мыши, если их спустить с гор на равнину, так и будут все время в траве сидеть, начисто сбитые с толку. Они же привыкли летать не над землей, а сбоку от нее.

Если человек во время пахоты собьется на шаг в сторону, он, того и гляди, попадет на пастбище или на арбузную грядку к соседу, от чего бывает множество недоразумений.

Церковь у нас была внизу, в долине, так мы по утрам никогда не ходили в церковь — просто скатывались с горы. Мы в нашей части Камберленда имели славу добрых христиан, потому как не могли скатиться с пути истинного, мимо, церкви то есть, даже если б захотели.

Даже Логан выбрался из городка и приложил руку к сенокосу. Он мужик здоровенный и сильный, и захват у него получался пошире, чем у любого из нас. Он успевал за утро накосить полную дневную норму, а после посиживал себе у огонька и отпускал замечания насчет нашей медлительности. Ну, наконец мы траву скосили и принялись складывать в стога, и Логан себя в этом деле тоже показал, хотя все равно даже ему не удавалось так здорово вывершить стог, как у Пармали получалось. А еще Пармали был большой любитель чтения, он без своих книжек шагу не делал. Я только никак не мог понять, на черта они ему нужны, потому что он помнил чуть не наизусть все, что прочел, а прочел он чистую прорву книжек. По вечерам у костра, когда кто-нибудь другой принялся бы рассказывать байки про привидения и всякое такое, он нам читал наизусть стихи. Он совсем обыкновенно читал, как вроде по-простому рассказывает историю, и слова из него так и катились.

Он читал нам стихи даже всяких греков, а временами и французов, и так он их читал, как что-то необыкновенное. Они с Ником Шэдоу могли часами низвергать друг на друга потоки этой всякой поэзии. Ну, а если ни один из них не затевал стихи читать, тут за дело брался Логан. Не знаю уж, где он набрался книжной образованности, сам-то он вечно хныкал, что темный и ничегошеньки на свете не знает, но на самом деле знал до обалдения много всякого. Разок он обмолвился, что как-то зимой занесло его снегом, а в хижине нашлось пять книжек, и он их все перечитал, и не по одному разу. Одна их них была Библия. Истории-то оттуда он все знал, но, сдается мне, шибко много морали из них не извлек.

Логан Сакетт родом из Клинч-Маунтин, а эти клинч-маунтинские Сакетты были парни крутые и не очень чтили закон. Вечно они были запутаны в какие-то свирепые междоусобицы, вечно кому-то жестоко мстили, бойцы они были отменные и жили своим обычаем, большей частью как одинокие волки, пока какой-то другой Сакетт не попадал в беду…

Он был отличным рассказчиком, когда случай представлялся, и мог часами повествовать о краях, которые ему довелось повидать, и о плохих людях.

В те дни мир наш был невелик. Время от времени появлялись пришлые люди, и начинался обмен сведениями обо всем, что лежало впереди и позади. Мы узнавали о дорогах и тропах, о маршалах, плохих людях, плохих лошадях, нечестных трактирщиках и всяком прочем, что творилось в таких местах, которых в жизни не видывали, — потому что слова на месте не лежат.

Оружие, лошади и скот — это была наша жизнь и наше занятие, так что мы слушали великое множество рассказов о крепких старых быках с замшелыми рогами, о диких лошадях и о людях, умевших обламывать их. В каждой команде был хотя был один человек, мастерски обращающийся с оружием, и хотя бы один несравненный объездчик дичков — «бронков». Мы хвастались лошадьми, надрессированными на работу с веревкой и на отсечку телков от стада — а это частенько бывали не одни и те же лошади, вспоминали тяжелые перегоны. Мы ели бобы, мясо и лепешки, а на сладкое — патоку. В дождь и в жару спали под открытым небом, а возили нас полуобъезженные лошади, которые из пилы могли бы зубы вытрясти…

Это была жестокая, трудная, удивительная жизнь, и, чтобы жить такой жизнью, человеку надо было обрасти корой. Мы никого ни о чем не расспрашивали, и пока человек делал свое дело, никого не интересовало, кем он был раньше и что делал.

Логан Сакетт не был плохим человеком в восточном понимании. А вот в западном понимании он был очень плохой человек. На Западе плохой человек — это вовсе не обязательно злой человек или преступник. Это человек, с которым опасно связываться. Это такой человек, которого лучше не трогать, — вот как раз таким и был Логан. Он не раздумывая хватался за револьвер, и если вы собирались грубо говорить с ним, так лучше вам было бы вытаскивать револьвер на первом слове, да и то будет поздно.

У Логана была репутация человека, который не в ладах с законом. Я подозреваю, что ему случалось угнать пару-тройку бычков, и, может быть, его скот не всегда носил то клеймо, которое на нем выжгли впервые. Я бы не удивился, если бы узнал, что ему случалось разок-другой остановить почтовый дилижанс и потрясти пассажиров. Я не задавал ему вопросов об этой стороне его жизни. Однако я был твердо уверен в одном: никогда в жизни он не совершил подлого или мелкого поступка.

Все мы слыхали о Верне Хадди, но, как оно обычно бывает, по прошествии некоторого времени ты становишься беззаботным. Мы, конечно, не спускали глаз с холмов, и индейцы время от времени разведывали местность, но совершенно внезапно в один прекрасный день раздался винтовочный выстрел, и один из наших индейцев упал на землю и умер.

В это время он стоял не дальше трех футов от меня, и я как раз шагнул к костру зачерпнуть себе бобов из котелка, а он стал на мое место с миской в руках, ожидая своей очереди. Я уверен, что выстрел предназначался мне, что Верн Хадди уже прицелился, а потом на мгновение отвел взгляд, пока взводил курок, и нажал на спуск раньше, чем понял, что цель изменилась. По крайней мере, так я себе это представлял. Я жалел этого индейца, но радовался за себя.

Мы перенесли лагерь еще глубже в кусты, старательно избегая открытых мест.

— Кому-то надо идти на гору, выследить его, — сказал Логан.

— Я пойду. Я всем индейцам индеец. У каждого человека, кто бы он ни был, есть свои привычки. Стрельба из винтовки в этом смысле самое поганое дело — она вырабатывает схему. Наверняка у него сложилась определенная манера. Если я найду место, откуда он стрелял, то пойму, какого рода места он для этого выбирает.

В этом был смысл, и на следующий день я ушел в горы.

Выслеживать убийцу — занятие не для слабонервных. Рано или поздно убийца узнает, что на него охотятся, и тогда сам превращается в охотника.

Если я найду его быстро, так тут уж мне либо повезет, либо нет — в зависимости от того, кто кого раньше увидит. Но, скорее, на это уйдет много времени и потребуются долгие и тщательные поиски. Так что я решил кинуть взгляд на горы, когда начало темнеть. Я воткнул в землю рогульку и подпорку для своей винтовки, прикинул рост убитого индейца и место, куда попала пуля, приблизительно выставил винтовку, а потом посмотрел вдоль нее и заметил участок, с которого эта пуля могла быть выпущена.

Ну, я был убежден, что Верна Хадди на этом месте уже нет. Он оттуда сбежал и нашел себе новую позицию. Может быть, он не знает, что убил не меня, а может, и знает. Днем я одолжил у Логана подзорную трубу и изучил участок горного склона, откуда прилетела пуля.

Я только одно дело сделал, прежде чем уйти в лес, — поехал в Шалако купить кое-какие мелочи. И, конечно, нос к носу столкнулся с Мег Росситер.

Она приехала в город вместе с отцом за припасами и всяким таким. Город есть город, даже самый махонький, и такая девушка, как Мег, просто обязана там бывать.

Она как раз собиралась подняться на крыльцо лавки, когда я подъехал, и мы оба остановились там на минутку — ей надо было чуть приподнять юбку, чтобы не волочить подол по земле, а мне — слезть с лошади. В конце концов я сказал:

— Как поживаете, мэм?

— Здравствуйте, — ответила она крайне холодно. А когда я уже был на земле и ступил на ступеньку крыльца, она сказала: — Полагаю, ваш брат весьма собой гордится.

— Галлоуэй? Чем же ему гордиться?

— Тем, что чуть не убил бедного Кудряша Данна. Это было просто ужасно! Как ему не стыдно?!

Я просто изумился и говорю:

— Мэм, вы же просто не знаете, как дело было. Кудряш исподтишка заарканил Галлоуэя и потащил в лес. Кудряш ему угрожал пытками и все такое. Галлоуэй сумел от него освободиться, а Кудряша скинула лошадь и поволокла по земле — вот и все.

— Галлоуэй сумел от него освободиться! По-вашему, это похоже на правду? Кто ему помогал?

— Он был один, мэм. Мы, все — остальные, были за много миль отсюда, со стадом.

В глазах у нее вспыхнуло презрение.

— Это ваш брат так говорит! Я ни единому слову не верю. Кудряш — хороший парень, он не мог этого сделать!

— Извините, мэм, но именно так все и было. — Я, видать, вроде как разозлился, потому что добавил: — Кудряш этот гроша ломаного не стоит. У него нет такого мужества, как у Элфа или любого другого из них, а своему старику он вообще в подметки не годится. Просто красавчик — и все, а по-настоящему у него натура подлая.

Она смерила меня взглядом, отвернулась и нетерпеливо кинулась в лавку. А я остался стоять там, мысленно кляня себя самого и все свое счастье. Настраивался, все пытался представить, как встречусь с ней, то так, то этак

— но такого я себе представить не мог. Никак я не мог догадаться, что ее настолько взволнует стычка Галлоуэя с Кудряшом, а уж тем более мое отношение к этой истории.

Я думаю, она просто заклинилась на этом Кудряше. Втюрилась в него по уши и ни про кого, кроме него, и подумать не хочет.

Ладно, пусть забирает его себе. Я говорил себе это все, а сам стоял на крыльце — мне хотелось войти в лавку, но не хотел, чтобы она подумала, будто я за ней следом пошел… и в то же время я и вправду хотел идти за ней следом. Но ведь мне надо было войти! Я ведь за этим и приехал в город.

В конце концов я поглубже натянул шляпу, набычил голову и зашел внутрь. Джонни Кайз, лавочник, тут же подошел ко мне и спросил:

— Чем могу помочь вам, Сакетт?

— Дайте мне футов тридцать сыромятного ремня, — сказал я, — и пару вот этих охотничьих ножей с тонким лезвием.

Еще я купил запасной топорик, немного гвоздей и всякой мелочи. Еще я купил пару штанов из домотканой материи (кусты не шуршат, когда трутся об нее, а об джинсы и даже оленью кожу шуршат). Еще я купил шерстяную шапочку с наушниками, хотя не собирался ими пользоваться. Там, куда я собирался, шляпа с меня будет сваливаться, а потом мне нужен был козырек этой шапочки, чтобы прикрывать глаза от света и лучше видеть.

Мег прошла вплотную мимо меня, хотя могла бы пройти и другой стороной. Подбородок у нее торчал кверху, и она прямо-таки пролетела мимо меня, а я вдруг набрался духу и повернулся вслед за ней.

— Мэм, я бы с удовольствием угостил вас чашечкой кофе в салу… я хотел сказать, в ресторане, если вы будете настолько любезны.

В первое мгновение она, казалось, готова была отвергнуть мое приглашение, но тут в мою пользу сработало кое-что, вовсе от меня не зависящее. Фокус был в том, что она находилась в городе, Городе с большой буквы, а девушке, когда приезжает в Город, положено встретиться с молодым человеком. Посидеть и выпить кофе — это вполне прилично, и она смогла бы почувствовать себя как истинная дама в ресторане у Дельмонико или как там они называются такие места…

Она глянула на меня — холодно, дальше некуда.

— Благодарю вас, мистер Сакетт. Если вы предложите мне руку…

— Я за всем этим вернусь, — сказал я Кайзу через плечо и вышел из лавки, гордый донельзя, с этой девчонкой под руку, как будто мы шли на бал или еще куда.

Ну, чтоб вы лучше поняли насчет этого салуна… Салун как салун, но с одного боку в нем было устроено такое местечко, чтоб поесть, и туда могли зайти дамы, если пожелают, и в их присутствии мужчины даже орали не так громко — и не так грубо. Собственно говоря, большинству мужчин нравилось видеть их там, как-то оно напоминало о доме и всяком таком, ведь большей частью мы жили вдали от женщин.

Поднялись мы по ступенькам с той стороны, и я был красный по самые жабры, потому что дело для меня было непривычное, и я изо всех сил старался не показать, что занимаюсь таким первый раз в жизни.

Ну, Берглунд к нам подходит с салфеткой через руку, как вроде он заправский первоклассный официант, и спрашивает:

— Чем могу услужить?

Мы, значит, оба заказали кофе, и он его нам принес, а потом — чтоб мне провалиться! — притащил еще пирожных-корзиночек, залитых самым что ни на есть настоящим шоколадом до самого верху, с горкой даже! Я и не знал, что он такие штуковины у себя держит.

А когда я ему про это сказал, он и отвечает:

— Ну, вы, конечно, понимаете, что мы подаем их лишь приличной публике, это только для элитной клиентуры.

Я не знал, элитная я клиентура или нет или, может, это что-то такое, за что его надо пристрелить, ну, я постарался напустить на себя суровый, но в то же время и равнодушный вид, чтоб мог он подумать, что я либо знаю, про что это он толкует, либо рассердился, что он так сказал.

Сидели мы там, попивали кофе, ели эти самые пирожные и беседовали. Она сперва начала про погоду, как вроде других слов мы вообще не знали. Я спросил, как себя чувствует ее папаша, а она спросила у меня, как себя чувствуют Пармали и Логан, а потом ни с того ни с сего она мне начала рассказывать про поэму, которую она читала когда-то, под названием «Королевские идиллии», какого-то парня по фамилии Теннисон[20]. Знавал я одного ковбоя с такой фамилией в Чероки-Нэйшен, но вряд ли это был он. Когда я в последний раз с ним встречался, он не то что написать книгу, он ее и прочитать бы не сумел.

Судя по тому, что она рассказывала, это была всем книгам книга, сама она с ума сходила от этого самого Ланселота, который ездил по белу свету и всех подряд протыкал копьем.

Я на этот счет мало что мог сказать — книгу-то я не читал; заметил только, что лошадь у него была, должно быть, здорово крупная, чтобы носить на себе человека, одетого во все это железо. Не думаю, чтоб она подумала, будто это замечание соответствует ходу ее мыслей. А она все говорила о рыцарстве и романтике, и глаза у нее сверкали вроде как звезды, так что под конец я начал раздумывать, где мне самому купить такой костюмчик.

Ну, в общем, мы с ней очень приятно беседовали, мне просто жалко было, что кончается кофе и эти маленькие пирожные, и, казалось, расстанемся вполне по-дружески, как вдруг она и говорит ни с того ни с сего:

— Но вы не единственный камешек на берегу.

Я даже не сообразил, к чему это она клонит, и тогда она добавила:

— Меня навестил мистер Хадди. Он очень мил.

А я, не задумываясь, и ляпнул:

— Это тот самый, что пытался убить нас. Заляжет где-нибудь на горе и стреляет в нас. Он убил вчера одного нашего парня, индейца.

Ну, тут у нее лицо побелело, она вскочила так резко, что чуть стол не опрокинула, и говорит:

— Флэган Сакетт, я больше не желаю вас видеть, никогда!

И вылетела на улицу.

А Берглунд — он все полировал стакан — и говорит, ни на кого не глядя:

— Лучше, когда они от тебя бесятся, чем когда безразличны.

— Ох, заткнулся бы ты! — сказал я вежливо и вышел оттуда, злой на себя, злой на Берглунда и злой на Мег Росситер.