Ганнибал

Падение Капуи лишило Ганнибала самого сильного в пределах Южной Италии союзника. А расправа, которую римское командование учинило над населением Капуи, показала всей Италии, какая участь ждет тех, кто имел неосторожность изменить Риму и упорно не желает отказываться от союза с карфагенянами. Падение Капуи обнаружило и бессилие Ганнибала, не сумевшего предотвратить неблагоприятное для себя развитие событий. Немудрено, что в городах Италии, связанных с Ганнибалом, начались волнения; все искали подходящего случая, чтобы перейти на сторону римлян. Это внушало Ганнибалу сильную тревогу: он не мог быть одновременно всюду, чтобы удержать от измены колеблющихся. Не мог он и распылять свои войска, если не желал оказаться слабее неприятеля. Пришлось без боя отдать некоторые города; из нескольких населенных пунктов Ганнибал переселил жителей в другие места, а их имущество отдал на разграбление своим воинам; это еще более настроило против карфагенян местное население [Полибий, 9, 26, 2–9; Ливий, 26, 38]. Весьма характерный эпизод рассказывает Аппиан [Апп. Ганниб., 44]: в городе Тисия (Брутиум) действия карфагенян вызвали заговор с целью передать город римлянам. Заговорщики сумели провести в Тисию большую группу римских солдат, которые напали на пунийский гарнизон и захватили город. Немного времени спустя, когда мимо Тисии проходил Ганнибал, римляне бежали в Регий, и карфагеняне снова заняли город. Тех участников заговора, которых удалось схватить, Ганнибал приказал сжечь живьем.

Победить Ганнибал уже не мог, но ресурсов для борьбы у него еще хватало. Он, по сути, владел Луканией и Брутиумом, его еще поддерживала Великая Греция, и, что особенно важно, в Таренте стоял пунийский гарнизон. Многое теперь зависело от того, какой оборот примут военные действия в Испании.

Публий Корнелий Сципион Младший

После гибели Гнея и Публия Корнелиев Сципионов смелые действия Луция Марция позволили римлянам сохранить плацдарм к северу от Ибера. Однако сенат отказался утвердить Луция Марция на посту командующего римскими войсками в Испании. Сенат чувствовал себя задетым и даже ущемленным в своих правах из-за того, что какой-то никому не ведомый Луций Марций, не назначенный «отцами-сенаторами», а всего лишь избранный воинами, позволил себе, донося в Рим обо всем происходившем, именовать себя пропретором. Олигархическое правительство Рима видело опасный прецедент на будущее в том, что воины в обход сената вздумали облечь своего избранника полномочиями магистрата [ср. у Ливия, 26, 2]. Поэтому вопрос, кому поручить командование войсками, ранее бывшими под началом Гнея Корнелия Сципиона, было решено вынести на народное собрание [Ливий, 26, 2].

Пока же сенат поручил Гнею Клавдию Нерону, под началом которого было 12000 пехотинцев и 1100 всадников, переправиться в Испанию. Высадившись у Тарракона и пройдя оттуда к Иберу, Нерон принял армию от Тиберия Фонтея и Луция Марция, а затем двинулся на карфагенян [Ливий, 26, 17]. Гасдрубал Баркид в этот момент находился у Черных Камней, между Илитургами и Ментиссой. Его положение было крайне неудачным, и Нерон незамедлительно это доказал, заняв ущелье и преградив Гасдрубалу дорогу. Тогда Гасдрубал пошел на хитрость и предложил римскому командующему начать переговоры: договариваться предлагалось — ни больше ни меньше — о том, чтобы в обмен на свободный проход, карфагеняне вывели из Испании все карфагенские войска. Нерон с радостью ухватился за это предложение, отдававшее римлянам весь пиренейский плацдарм без борьбы, да еще и сразу же после тяжелого поражения и гибели двух полководцев. Переговоры по конкретным вопросам (следовало уточнить условия сдачи городов, сроки эвакуации гарнизонов и вывоза пунийского имущества) Гасдрубал просил назначить на следующий день. Получив согласие, он с наступлением сумерек начал выводить всеми возможными путями свои обозы. На следующий день переговоры продолжились; карфагеняне навязали римской стороне обсуждение стольких проблем, в том числе и вовсе не относящихся к делу, что их решению пришлось посвятить несколько дней.

Тем временем Гасдрубал выводил по ночам небольшими группами свою армию. Наконец, когда почти все уже было сделано, Гасдрубал снова попросил Нерона перенести переговоры, так как, по его словам, в тот день, когда была назначена решающая встреча, религиозные установления запрещали карфагенянам вести какие-либо дела. На удачу карфагенян, пал сильный туман; он позволил уйти незамеченными последнему их конному отряду во главе с Гасдрубалом и даже увести слонов. Когда туман рассеялся, римляне поняли, что их обманули. Нерон бросился в погоню, однако Гасдрубал ушел от боя, и дело ограничивалось небольшими стычками между пунийским арьергардом и авангардом римлян [Ливий, 26, 17].

В Риме тем временем решили увеличить численность армии, сражающейся на Пиренейском полуострове, и послать туда полководца в ранге проконсула, то есть облеченного высшей военно-административной властью. Тут вдруг выяснилось, что никто не стремится занять эту должность — никто, кроме двадцатичетырехлетнего (по Полибию [10, 6, 10], двадцатисемилетнего) Публия Корнелия Сципиона, сына Публия и племянника Гнея Сципионов, которые совсем недавно погибли в Испании. Невзирая на свой непозволительно с римской точки зрения юный возраст, неожиданный претендент был избран, хотя многие и высказывали сомнения, что от этого выбора будет польза [Ливий, 26, 18].

Личность Публия Корнелия Сципиона-сына, будущего победителя Ганнибала, человека, сыгравшего исключительную роль в политической и культурной жизни Рима в конце III — первой половине II в., вызывала пристальный интерес античной историографии. Как бы ни оценивать те или иные рассказы о нем, едва ли можно усомниться в том, что это был в высшей степени незаурядный человек и, бесспорно, один из самых способных наряду с Фабием Кунктатором и Марцеллом полководцев, какими располагала римская армия во время II Пунической войны.

Родился Сципион в 236 или 235 г. в одной из знатнейших римских патрицианских семей, выходцы из которой, как показывают знаменитые элогии Сципионов, в течение многих десятилетий в III–II вв. играли видную роль в политической жизни Рима. Как можно было видеть, отец нового командующего римскими войсками в Испании был консулом в 218 г., когда началась война, а позже вместе со своим братом Гнеем командовал римскими войсками в Испании. Избрание молодого Публия проконсулом можно в связи с этим трактовать как признак того, что ведение войны на Пиренейском полуострове воспринималось как своего рода наследственный удел Сципионов.

Заслуживают внимания некоторые детали рассказа Аппиана [Апп. Исп., 18]. По его словам, выступая в народном собрании, молодой претендент велеречиво говорил о своем отце и дяде и, оплакав их гибель, заявил, что он сам может быть мстителем за них и за отечество; более того, он захватит не только Испанию, но и Африку и самый Карфаген. Некоторые, пишет далее Аппиан, решили, что эти слова — юношеская похвальба. Сенаторы — старцы, пишет Аппиан — склонны были говорить не о смелости, а об опрометчивом безрассудстве молодого Сципиона. Узнав об этих речах, Сципион объявил, что откажется от должности, если кто-нибудь из них возьмет ее на себя. Никого не нашлось, и тем дело и кончилось.

Рассказывали, что в семнадцать лет Публий Корнелий Сципион участвовал в битве при Тицине и там спас жизнь своего отца [см. выше; Полибий, 10, 3, 3–6; Ливий, 21, 46, 7–8; Дион Касс., фрагм., 38]. Это трогательное повествование исходило от самих Сципионов и широко ими распространялось. Полибий, сам будучи близок к Сципионам, ссылается на Гая Лелия, одного из ближайших друзей юного героя, занимавшего при его особе важнейшие должности — легата, начальника конницы и т. п. Но это еще не все. Сципион участвовал в битве при Каннах в должности военного трибуна; он был среди тех, кто вместе с Аппием Клавдием Пульхром принял на себя командование смятенными и подавленными римскими солдатами; он помешал Луцию Цецилию Метеллу и его сообщникам осуществить предательский план бросить Рим на произвол судьбы и бежать куда глаза глядят [Ливий, 22, 53; Дион Касс., фрагм., 28; Орозий, 4, 16, 6; Фронтин, 4, 7, 39; Знам., 49, 5–6].

Таким образом, традиция рисует Сципиона — а ее сведения и оценки восходят, бесспорно, ко времени II Пунической войны — настоящим римлянином — пламенным патриотом, мужественным воином, тщательно соблюдающим нравственно-этические принципы тех, кто создал могущество и славу Рима.

Тит Ливий пишет [26, 19, 3–6]: «Сципион не только вызывал изумление своими истинными доблестями, но и с юношеских лет разными способами выставлял их напоказ, многое совершая пред толпою, побуждаемый или ночными видениями, или божественным внушением — либо потому, что и сам был в какой-то мере суеверен, либо чтобы его повеления и замыслы, как бы ниспосланные своего рода оракулом, выполнялись без промедления. Подготовляя к этому умы с самого начала, он с того времени, как надел мужскую тогу, никогда не совершал никакого общественного или частного дела, пока не сходит в Капитолий и, войдя в храм, не расположится и не проведет там некоторое время, большей частью в одиночестве, в уединении» (ср. также у Диона Касс., фрагм., 39, что, несомненно, восходит к Ливию [26, 196]). Этого обычая, добавляет Ливий, Сципион придерживался в течение всей своей жизни. Характеристика, данная Ливием, весьма уклончива: перед нами или чистый юноша, искренне верующий в богов и в божьи знамения, которые направляют всю его жизнь, или ловкий, холодный, циничный карьерист, умело эксплуатирующий религиозные чувства и суеверия толпы. Полибий считает необходимым опровергнуть рассказы о боговдохновенности Сципиона и объясняет его действия трезвым расчетом [10, 2, 12–13]. Впрочем, чем бы ни объяснялось поведение Сципиона, оно создавало ему в высшей степени благоприятную репутацию и, конечно, способствовало его стремительному продвижению к власти.

Особые «связи» Сципиона с богами привели в конце концов к возникновению слухов об его божественном происхождении. Рассказывали, что в спальне его матери часто видели змея, который при появлении людей скатывался с постели и исчезал с глаз [Ливий, 26, 19, 7; Знам, 49, 1], что Сципион — сын Юпитера [Знам., 49, 1–2; ср. у Диона Касс., фрагм., 39], и что, когда он по ночам отправлялся на Капитолий, собаки на него не лаяли. В биографиях Сципиона, составленных Гаем Оппием, современником Гая Юлия Цезаря, и Юлием Гитином, жившим во времена Августа, а также в других сочинениях, ему посвященных, рассказывалось, что мать будущего полководца долго считалась бесплодной и ее супруг потерял надежду иметь детей; внезапно обнаружилось, что в отсутствие мужа в ее спальне и на ее постели рядом с нею лежит огромный змей; те, кто это видел, перепугавшись, начали кричать, змей исчез, и разыскать его не удалось. Публий Корнелий Сципион-отец обратился к гаруспикам. Они ответили, что родится ребенок; несколько дней спустя женщина почувствовала себя беременной и на десятом месяце родила будущего победителя Ганнибала [Гелл., 6, 1, 2–4]. Уже Ливий [26, 19, 7] сравнивал это предание с аналогичной легендой о матери Александра Македонского, легендой «столь же суетной и баснословной». Авл. Геллий [6, 1, 1] также считает нужным подчеркнуть тождественность повествования об Олимпиаде, матери Александра Македонского, и о матери Сципиона.

Оставляя в стороне вопрос о том, как сам Ливий или его источник относились к данному рассказу (а отношение Ливия, очевидно, насмешливо-недоброжелательное, он явно не склонен верить всем этим разговорам), заметим следующее. Легенда должна была показать, что в лице Публия Корнелия Сципиона-сына миру явлен новый Александр, сын Юпитера, которому суждено свершить великие подвиги, завоевать вселенную, повергнуть ее к ногам Рима.

Как реагировал Ганнибал на назначение Сципиона командующим римскими войсками в Испании, источники не сообщают; судя по всему, он не придавал испанскому театру военных действий значения. По его мнению, все должны были решить будущие сражения на Апеннинах; появление на Пиренейском полуострове нового полководца, ничем пока себя не проявившего, никак не повлияло на действия Ганнибала.

Падение Капуи было далеко не единственной катастрофой, которую Ганнибалу пришлось пережить в этом труднейшем для него 211 г. Не меньшей силы удар римское правительство нанесло ему на Балканском полуострове, где, по-видимому, уже в 212 г. оно начало переговоры с руководителями Этолийского союза. Судьба Капуи, несомненно, произвела на этолийцев сильное впечатление; вскоре после ее захвата претор Марк Валерий Левин явился на специальное заседание этолийского совета и открыто предложил союз с Римом. Судьба Сиракуз и Капуи, говорил Левин (в изложении Тита Ливия), показывает, насколько успешно римляне ведут войну в Италии и Сицилии. От предков, продолжал он, римляне унаследовали обычай заботиться о союзниках, из коих одним они дали гражданские права, а других поставили в такие благоприятные условия, что те предпочитают быть скорее союзниками, нежели гражданами; положение этолийцев, которые первыми из заморских народов установят дружественные отношения с Римом, будет особенно почетным; в борьбе с Македонией Рим поддержит Этолийский союз, и, в частности, поможет ему вернуть Акарнанию. Слова Левина не встретили возражений. В пользу союза с Римом выступили стратег Этолийского союза Скопас и один из ведущих политических деятелей Доримах; главной приманкой, как подчеркивает Ливий, конечно, была Акарнания, то есть выход к Ионийскому морю. Римско-этолийский союз, по мысли Левина и Скопаса, должен был стать ядром мощной коалиции, которая со всех сторон окружила бы Македонию и сделала бы ее военно-политическое положение в высшей степени трудным. Этолийцы обязывались начать сухопутную войну против Филиппа V, а римляне — помочь им флотом не менее чем в 25 пентер (иначе говоря, всю тяжесть войны с Македонией римское правительство возлагало на этолийцев, а на себя брало только поддержку их действий с моря); все города с их домами и земля между Этолией и островом Керкирой должны были достаться этолийцам, а вся остальная добыча — римлянам; римляне обязались сделать так, чтобы Акарнания принадлежала этолийцам; если этолийцы заключат с Филиппом мир, то только с оговоркой, что македонский царь воздержится от военных действий против римлян, их союзников и подданных; в свою очередь, римское правительство обязывалось при заключении мира с Македонией установить, что Македония не имеет права вести войну против этолийцев и их союзников [Ливий, 26, 24].

Этолийцы немедленно по заключении этого договора выступили против Македонии, а Левин штурмом взял Закинф и, овладев двумя акарнанскими городами, передал их Этолий-скому союзу. Договор между Филиппом V и Ганнибалом после этого превратился в ничего не стоящий клочок пергамента. Окруженный со всех сторон врагами, Филипп V не мог теперь, даже если бы и хотел, вмешаться в италийские дела [Ливий, 26, 24–26].

Победы римлян на Сицилии и в Испании

Итак, кампания 210 г. начиналась для Ганнибала в неблагоприятных условиях. Правда, и в Риме продолжительная и разорительная война вызывала все более растущее недовольство народа. Говорили, что поля опустошены, что Италия истощена мобилизациями, что каждый год одна за другой гибнут армии, что оба консула — Левин и Марцелл — слишком воинственны и способны скорее посреди глубокого мира разжечь войну, чем во время войны дать государству хоть немного вздохнуть [Ливий, 26, 26]. Когда римскому правительству понадобилось мобилизовать новую партию гребцов и обеспечить им жалованье и консулы распорядились, чтобы и гребцов и деньги на их содержание доставляли частные лица в соответствии с их имущественным положением, в Риме начался такой ропот, что, замечает Ливий, для бунта не хватало только вождя. Огромная толпа, собравшаяся на форуме, яростно кричала консулам, что люди и так уже истощены податями и ничего не имеют, кроме голой и опустошенной земли; их дома сожгли враги, их рабов присвоило государство, то выкупая за ничтожную плату для несения военной службы, то приказывая отдавать их в качестве гребцов; все деньги истрачены на жалованье гребцам да на ежегодные подати; у кого ничего нет, у того ничего и не возьмешь; пусть продают их имущество, пусть отнимают свободу, а у них нет средств даже на выкуп [Ливий, 26, 35]. С большим трудом власти сумели успокоить недовольных, обязав сенаторов и всадников сдать почти все золото, серебро и медь в казну; вслед за этим добровольные или полудобровольные взносы сделали и остальные.

Однако положение Ганнибала было гораздо хуже. Армия его таяла; помощи ожидать было неоткуда. Падение Капуи заставило многих его «союзников» решиться на новую «измену» — теперь уже в пользу Рима. Так произошло, в частности, в Салапии, которая в свое время в числе Первых изменила Риму и установила союзнические отношения с карфагенянами. Город перешел на сторону римлян; карфагенский гарнизон — 500 нумидийских всадников — был почти полностью истреблен в уличном бою; сохранить жизнь удалось только 50 из них — все они оказались в плену. Гибель этого отряда была, по словам Ливия, для Ганнибала еще более тяжела, чем потеря Салапии: Ганнибал окончательно потерял свое превосходство в коннице. Но все же и утрата Салапии была для него чувствительным ударом, тем более что ее примеру могли последовать и другие [Ливий, 27, 1].

Вслед за этим Марцелл отнял у самнитов и карфагенян города Мармореи и Мелы, отдав их на разграбление своим воинам, причем около 3000 воинов пунийского гарнизона погибли. Однако предпринятая тогда же попытка римлян овладеть Гердонией, население которой склонялось на их сторону, закончилась крупной неудачей. Узнав, что проконсул Гней Фульвий стал лагерем у Гердонии, Ганнибал устремился туда же, подошел к римским позициям и выстроил войска в боевой порядок. Фульвий вывел свои войска ему навстречу. На сей раз Ганнибал решил снова применить тот же маневр, который обеспечил ему победу при Каннах: пока пехота сражалась, одна часть всадников напала на римский лагерь, а другая ударила неприятелю в тыл. Расчеты Ганнибала оправдались: многие римляне бежали, многие (по одним сведениям, 7000, а по другим — 13000, в том числе и сам Фульвий [Апп. Ганниб., 48]) погибли в бою. Ганнибал жестоко расправился с местным населением: всех жителей Гердонии он переселил в Метапонт и Фурии, а тех из знати, кто был уличен в тайных контактах с Фульвием, приказал казнить [Ливий, 27, 1].

Дабы не дать Ганнибалу развить успех, против него был послан Марцелл. В Лукании, куда успел уйти Ганнибал, произошло сражение, в котором, однако, ни Ганнибалу, ни Марцеллу не удалось добиться решающего успеха. На следующий день Ганнибал уклонился от боя, а затем ночью двинулся в направлении Апулии. Марцелл бросился за ним; у Венусии завязались стычки, однако пунийский полководец не принял сражения и продолжил свой путь. Марцелл неотступно двигался за ним [Ливий, 27, 2].

Несмотря на все успехи римлян на Сицилии, война там еще продолжалась. Между прочим, это позволило сенату отказать Марцеллу в триумфе после взятия Сиракуз и ограничиться только «овацией» — значительно менее почетным и менее торжественным въездом в Рим [Ливий, 26, 21]. Вскоре после отъезда Марцелла карфагеняне высадили на острове 8000 пехотинцев и 3000 нумидийских всадников. В течение всего 211 г. и первой половины 210 г. нумидийские всадники под командованием Муттона весьма серьезно досаждали римлянам [Ливий, 26, 21].

Однако во второй половине 210 г. все переменилось, и остров был полностью очищен от карфагенян. Дело в том, что успехам Муттона уже давно завидовал Ганнон, верховный командующий карфагенской армией в Сицилии. Отношения между ними в конце концов обострились до такой степени, что Ганнон сместил Муттона и передал его должность своему сыну. В этом поступке, если учесть, что Муттон был ставленником Ганнибала, нельзя не видеть отражения внутрикарфа-генской борьбы за власть между Баркидами и их политическими противниками. Но момент для сведения счетов Ганнон выбрал крайне неудачный; к тому же он не учел степень популярности Муттона среди его солдат. Нумидийцы просто отказались повиноваться другому командиру, сам же Муттон вступил в переговоры с прибывшим на Сицилию консулом Левином о сдаче Акраганта. Когда римляне подошли к городу, нумидийцы, заняли ворота, ведшие к морю, и впустили через них неприятеля. Обеспокоенный шумом, Ганнон решил, что имеет дело с обыкновенным солдатским бунтом, но, разглядев на улицах римских воинов, он вместе с Эпикидом бежал через другие ворота, погрузился на небольшой корабль и отплыл в Африку, бросив Сицилию на произвол судьбы. Оставленные своим командованием, пунийцы и сохранявшие им верность сицилийцы все погибли на улицах города.

Расправа, которую Левин учинил в Акраганте, напомнила сицилийцам о судьбе Капуи и наглядно продемонстрировала, что ждет тех, кто будет сопротивляться римскому оружию: городских магистратов и членов совета («тех, кто был первыми людьми в Акраганте», — пишет Ливий) выпороли и казнили, всех остальных продали в рабство, продали и захваченную в городе добычу. Не удивительно, что после этого сицилийские города один за другим добровольно сдались римлянам; только шесть из них Левину пришлось брать штурмом. Вековая борьба за Сицилию закончилась [Ливий, 26, 40].

Впоследствии Муттон получил самую высокую награду, на которую только мог рассчитывать, — права римского гражданства [Ливий, 27, 5]. Этим римское правительство еще раз подчеркнуло то значение, которое придавало оно успешному для Рима исходу войны на острове. И действительно, римская армия возвратила себе великолепный плацдарм для вторжения в Африку. Кстати, вскоре после захвата Акраганта римский флот под командованием Марка Валерия Мессалы совершил набег на африканские владения Карфагена. Римляне высадились около Утики, разграбили и опустошили ее окрестности и, захватив множество пленных и богатую добычу, вернулись в Лилибей [Ливий, 27, 5]. Кроме того, Сицилия была важнейшей житницей; отсюда в Рим доставлялся дешевый хлеб, что приобретало особое значение в условиях, когда Италия была разорена многолетней войной. Победа при Гердонии даже отдаленно не могла уравновесить потери Сицилии. Показательно, однако, что источники ничего не говорят о действиях Ганнибала в связи с событиями на острове: он ничего не мог сделать ни для того, чтобы поддержать Муттона в его конфликте с Ганноном и предотвратить его измену, ни для того, чтобы помешать Левину овладеть Сицилией.

В Испании кампания 210 г. также была крайне неудачна для пунийцев — в руки римлян попал Новый Карфаген. Под угрозу было поставлено не только присутствие карфагенян на Пиренейском полуострове, но и их монополия на морские торговые пути за Гибралтаром. Вот как это случилось [Полибий, 10, 6–20; Ливий, 26, 41–45; ср. также у Апп. Ганниб., 20–22].

В начале весны Сципион, оставив на севере небольшой гарнизон, переправил через Ибер 2500 пехотинцев и 2500 всадников и двинул их к Новому Карфагену. Одновременно туда же направился римский флот под командованием Гая Лелия. Операция подготавливалась, разрабатывалась и осуществлялась в глубокой тайне; о конечной цели похода знали только Сципион и Лелий. Обороной Нового Карфагена руководил Магон (Орозий [4, 18, 1] и Евтропий [3, 15] путали этого Маго-на с Магоном Баркидом). Он разместил своих воинов следующим образом: 2000 горожан — непосредственно против римского лагеря, 500 — в акрополе и еще 500 — на холме внутри города. Все остальные должны были служить резервом и бежать на помощь туда, где обстоятельства сложатся не вполне благоприятно для осажденных. Основные силы карфагенян находились в это время примерно в десяти днях пути от города.

Тем не менее Магон, несмотря на меньшую численность своего войска, вывел его за ворота и повел в атаку. Сципион схитрил, велев своим воинам немного отступить, чтобы сражение происходило ближе к римскому лагерю и можно было без труда доставлять подкрепления. Непрерывно вводя в дело все новые и новые контингенты, он вынудил карфагенян к отступлению, перешедшему в беспорядочное бегство.

Сципион, не откладывая, начал штурм города. Однако стены Нового Карфагена оказались слишком высоки; лишь немногие лестницы были с ними вровень; воины не могли взобраться на стены, падали вместе с лестницами. Сципион вынужден был остановить бой; ему стало ясно, что Новый Карфаген ударом в лоб не возьмешь. Римский полководец принялся искать уязвимое место в обороне, и оно нашлось. На западных подступах к Новому Карфагену, перед самой городской стеной, находилось озеро, уровень воды в котором уменьшался во время отлива; здесь можно было подобраться к стене. Осажденные, однако, почти не охраняли это место — они перевели солдат туда, где, как им казалось, возникла непосредственная опасность городу. Это была роковая ошибка. Небольшой римский отряд скрытно преодолел стену, бросился к воротам и ударил с тыла по оборонявшимся; пока карфагеняне приходили в себе, римляне взломали замки и распахнули створки ворот. Магон пытался некоторое время защищаться в акрополе, но в конце концов сдался со всем гарнизоном. Римляне захватили в Новом Карфагене 276 золотых патер (чаш), каждая примерно по фунту весом; 18 300 фунтов серебра (недалеко от Нового Карфагена были серебряные рудники), а также много серебряных сосудов; 400000 модиев пшеницы (1 модий равен 8, 7 литра), 270000 модиев ячменя; 63 транспортных корабля, некоторые из них с грузами.

Распоряжения Сципиона в Новом Карфагене представляют исключительный интерес. Всего он захватил в городе 10000 свободных мужчин; граждан Нового Карфагена он отпустил на свободу, «возвратил» им город (то есть позволил сохранить городское самоуправление, законы и т. д.) и то имущество, которое уцелело от разграбления; 2000 ремесленников были сделаны государственными рабами, но в будущем, если они проявят усердие во время предстоящей войны, им была обещана свобода. Всех остальных, главным образом молодежь и сильных рабов, Сципион сделал гребцами на своих кораблях. Им он также обещал свободу по окончании войны. Кроме того, Сципион решил вернуть на родину иберийских заложников, находившихся в Новом Карфагене: всем племенам были разосланы приглашения, чтобы их представители, явившись к Сципиону, забрали своих, — очевидно подтвердив союз с Римом. Таким образом, Сципион решил предстать перед населением Пиренейского полуострова, в том числе и перед жителями финикийско-пунийских колоний, в роли не завоевателя, а освободителя от карфагенского господства. Судьба Нового Карфагена должна была убедить остальных не только в бесполезности, но и в ненужности сопротивления, в том, что им гораздо выгоднее принять сторону Рима, нежели сохранять верность Карфагену.

Взятие Тарента. Поход Гасдрубала

В 209 г. консулами стали Квинт Фульвий Флакк, который недавно расправился с Капуей, и Квинт Фабий Максим [Ливий, 27, 6, 12]. Определяя для себя план военной кампании, они основное внимание сосредоточили на Таренте, чтобы лишить Ганнибала последней крупной опорной базы в Италии. Решили, что на Тарент пойдет Фабий. Фульвий и Марцелл должны были активными действиями отвлекать внимание Ганнибала [Ливий, 27, 12, 1–3].

Марцелл застал Ганнибала около Канусия; тот уклонился от боя и отступил в горные районы. Марцелл шел за ним по пятам; время от времени происходили небольшие столкновения, и наконец римский полководец навязал Ганнибалу большое сражение. Оно длилось два дня. На второй день, когда Ганнибал ввел в действие слонов, чаша весов, казалось, качнулась в его сторону. Однако случилось то, чего предвидеть никто не мог. Один слон, раненный дротиками, обезумев от боли, повернул назад и увлек за собой остальных. Слоны расстроили порядки карфагенян, и они вынуждены были отступить. Ночью Ганнибал оставил свой лагерь и ушел в Брутиум [Ливий, 27, 12–15, 1].

Между тем Квинт Фабий Максим подошел к Таренту; одновременно большая флотилия римлян заперла выход из города в море. Неожиданно Фабию помог случай. В Таренте Ганнибал оставил отряд брутиев; начальник этого отряда влюбился в некую тарентинку, брат которой служил римлянам. С разрешения Фабия он под видом перебежчика пробрался в город, явился к сестре, с ее помощью сблизился с начальником брутиев и уговорил его предать Ганнибала. Римляне вошли в город, почти не встретив сопротивления, и только у входа на агору произошла ожесточенная схватка. Опьяненные легкой победой, воины Фабия устроили в городе резню, истребляя всех без разбора. Римляне захватили в Таренте, по слухам, 30000 рабов, огромное количество серебра, 83000 фунтов золота, многие произведения искусства [Ливий, 27, 15–16; ср.: Апп. Ганниб., 49; Зонара, 9, 8]. Рассказ Плутарха [Плут. Фаб., 21–22] добавляет к этому рассказу существенную деталь: Фабий велел перебить брутиев, с помощью которых овладел городом, дабы не обнаружилось, что он захватил Тарент благодаря предательству…

А что же Ганнибал? Узнав об осаде Тарента, он быстрым маршем направился туда, но опоздал. Постояв некоторое время в полумиле от уже захваченного римлянами города, Ганнибал двинулся в Метапонт. Теперь среди его союзников не осталось ни одного большого города. Как к последнему шансу он задумал прибегнуть к хитрости и заманить неприятеля в ловушку. Внезапно для Фабия в римский лагерь прибыли посланцы Метапонта с предложением сдать город, если римляне воздержатся от «наказания» за прежнюю «измену», то есть за переход на сторону Ганнибала. Такое предложение показалось Фабию вполне естественным, в особенности после падения Тарента, и он назначил день, когда подойдет к Метапонту. Ганнибал, в свою очередь, расположил на подступах к городу засады. Все, казалось, предвещало успех. Однако в последний момент Фабий, совершая гадания, получил неблагоприятные предзнаменования и отказался от похода [Ливий, 27, 16].

Несмотря на тяжелые поражения в Италии, Сицилии и Испании, карфагенское правительство еще не считало войну проигранной. Оно надеялось добиться коренного перелома в свою пользу. Гасдрубал Баркид получил приказ вторгнуться с севера в Италию и присоединиться к Ганнибалу, дабы перехватить инициативу на Апеннинском полуострове. Для пополнения армии Гасдрубала по всей Африке вербовали новые контингенты наемников. Готовился также флот для нового вторжения в Сицилию [Ливий, 27, 5, 11–13]. Впрочем, римляне узнали о приготовлениях карфагенян от пленных, захваченных Мессалой, и делали все, чтобы им помешать.

Гасдрубал Баркид понимал: прежде чем идти в Италию, необходимо разбить Сципиона; в противном случае после ухода основных сил карфагенян Пиренейский полуостров станет его легкой добычей. Сражение Сципиону было решено дать как можно скорее. Сципион, в свою очередь, также рвался в бой: он хотел иметь дело с одним только Гасдрубалом до подхода двух других карфагенских армий — под началом Магона Баркида и Гасдрубала, сын Гисгона.

Армия Гасдрубала Баркида находилась около Бекулы. Туда Сципион и двинул свои войска. Ночью, после первой стычки, Гасдрубал с частью армии и слонами, взяв с собой казну, ушел по течению Тага на север, к Пиренейским горам, а оставшимся солдатам приказал занять плато, которое господствовало над местностью; ниже плато находились террасы — там расположились нумидийские всадники, а также легковооруженные балеарские и ливийские стрелки [Ливий, 27, 18]. От удара с тыла карфагенян надежно защищала река, а с фронта и флангов крутые обрывы. Гасдрубал надеялся, что Сципион завязнет здесь надолго.

На первый взгляд позиция карфагенян казалась неприступной, но Сципион доказал, что это не так. Он сам возглавил атаку легковооруженных пехотинцев; римляне, несмотря на упорное сопротивление, овладели террасами, а затем с трех сторон поднялись на плато. Брошенная своим командующим карфагенская армия сложила оружие: около 8000 воинов были убиты, 10000 пехотинцев и 2000 всадников попали в плен. Следуя своей политической линии, Сципион отпустил всех иберийцев без выкупа, а африканцев продал в рабство [Ливий, 27, 18–19]. Среди пленных африканцев оказался Массива, племянник нумидийского царя Массанассы. Сципион разрешил ему возвратиться к дяде, и эта любезность явилась первым шагом на пути к установлению дружественных отношений между римлянами и Массанассой.

Вскоре после сражения при Бекуле остатки войск Гасдрубала Баркида соединились на севере Пиренейского полуострова с армиями Гасдрубала, сына Гисгона, и Магона Баркида, и трое командующих решили, что Гасдрубал Баркид все-таки должен идти в Италию [Ливий, 27, 20].

Гибель Марцелла. Битва при Метавре

Пока Гасдрубал пополнял свое потрепанное войско и повторял италийский поход Ганнибала, военные действия в Италии шли своим чередом. В конце концов консулы, избранные на 208 г. — Тит Квинкций Криспин и Марк Клавдий Марцелл, — расположили свои лагеря между Венусией и Бантией, примерно на расстоянии трех миль один от другого. Туда же явился и Ганнибал.

Консулы рвались в бой. Они были уверены, что, если удастся сразиться с Ганнибалом соединенными силами, его ждет неминуемая гибель. Изо дня в день они выстраивали утром свои войска и ждали, что, может быть, Ганнибал не выдержит и очертя голову бросится на противника. Однако карфагенский полководец всячески уклонялся от битвы [Ливий, 27, 25–26].

Римские командующие постепенно приходили в раздражение. Время шло, так и все лето могло миновать, не принеся ощутимого результата, а они жаждали быстрой победы. Криспин решил ударить по Локрам, которые все еще находились в руках карфагенян. Однако Ганнибал своевременно узнал об этом и послал римлянам наперерез 3000 всадников и 2000 пехотинцев. Римляне шли беспечно, без сторожевых охранений и разведки и жестоко поплатились за это. Карфагеняне напали на них внезапно; около 2000 римских воинов были убиты, почти 1500 попали в плен [Ливий, 27, 26].

Вслед за этим Ганнибала ждала новая удача. В одну из ночей нумидийская конница скрытно заняла холм между карфагенскими и римскими позициями, с которого хорошо просматривались окрестности. По совпадению туже же отправились на рекогносцировку оба консула. Нумидийцы выскочили из засады, и в короткой схватке Марцелл был убит. Раненый Криспин бежал в лагерь [Полибий, 10, 32, 1–6; Ливий, 27, 26–27]. Ганнибал тотчас же перенес свой лагерь на холм, нашел там труп Марцелла и похоронил его. Он обнаруживал по отношению к командованию противника своеобразное рыцарство, если употреблять терминологию значительно более позднего времени. Криспин ушел в горы и закрепился там [Ливий, 27, 28]. По версии Аппиана [Апп. Ганниб., 50] события происходили иначе: Марцелл напал на нумидийских всадников, грабивших окрестности, и погиб, окруженный врагами и брошенный своими солдатами. Тело консула Ганнибал сжег, а кости отослал его сыну в римский лагерь.

Гибель Марцелла, хотя бы и в небольшой стычке, и поспешное отступление Криспина создали Ганнибалу определенное преимущество, и он попытался закрепить достигнутый успех. В руки Ганнибала попал перстень Марцелла с его печатью, и карфагенский военачальник получил возможность, пока весть о гибели консула не распространилась, рассылать от его имени подложные распоряжения. Он, в частности, отправил в Салапию извещение, что Марцелл в ближайшую ночь явится туда со своими войсками. Но Криспин его опередил, спешно известив окрестные города о смерти Марцелла. В Салапии решили прибегнуть к хитрости. Сделав вид, что поверили подложному сообщению, жители города усилили караулы на стенах, а у ворот сосредоточили отборную часть гарнизона.

Поздно ночью, около четвертой стражи, Ганнибал подошел к городу. Часовые подняли решетку, преграждавшую проход в ворота, но, когда около 600 карфагенян вошли в город, решетка внезапно опустилась, и все они были истреблены [Ливий, 27, 28; Полибий, 10, 33, 7; Апп. Ганниб., 51; Зонара, 9, 9].

Попытка хитростью взять Салапию не удалась, и Ганнибал спешно двинулся на юг, к Локрам, осажденным римлянами. Дела принимали там неблагоприятный оборот, и Магон, командир стоявшего в Локрах пунийского отряда, уже думал о сдаче. Но, получив известие о приближении Ганнибала, карфагеняне воспрянули духом и нанесли удар по римлянам. Им на помощь пришла нумидийская конница, и римляне, бросив осадную технику, устремились к своим кораблям и поспешно бежали [Ливий, 27, 28].

Итак, убив одного консула, Марцелла, и тяжело ранив другого, Криспина (который вскоре умер), Ганнибал если и не расширил, то, во всяком случае, удержал свои позиции на юге Италии. Он теперь мог спокойно дожидаться Гасдрубала Баркида. При этом римлянам сопутствовал успех на другом фронте: под командованием Марка Валерия Левина они совершили набег на африканские владения Карфагена. Была опустошена местность вокруг Клупеи и в морском сражении разбит карфагенский флот, после чего римляне с большой добычей беспрепятственно вернулись в Лилибей [Ливий, 27, 29].

Гасдрубал тем временем собрал в Галлии многочисленную армию и, не встретив, по-видимому, никакого сопротивления, подошел к подножию Альп. По дороге к нему присоединились какие-то галльские и альпийские племена, названия которых Ливий не приводит [27, 39]. Наступление зимних холодов помешало ему преодолеть Альпы, однако было ясно, что с приходом весны он появится в Италии.

Ганнибалу нужно было во что бы то ни стало соединиться с Гасдрубалом до того, как он войдет в соприкосновение с римскими войсками. В задачи римского командования, наоборот, входило, во-первых, навязать Ганнибалу продолжение вооруженной борьбы на юге и не дать ему уйти навстречу брату (решение этой задачи возлагалось на консула 207 г. Нерона, которого за четыре года до этого Гасдрубал так ловко обманул в Испании) и, во-вторых, разбить Гасдрубала на севере, пока он не присоединился к Ганнибалу. Операцию по уничтожению Гасдрубала должен был осуществить Марк Ливий, впоследствии получивший прозвище Салинатор (от лат, Salinator — солевар или солеторговец; будучи в 204 г. цензором, он ввел налог на добычу соли). В распоряжение Марка Ливия были отданы войска, дислоцировавшиеся в Этрурии и Галлии, а также непосредственно в Риме.

С наступлением весны Гасдрубал перешел Альпы. Однако, вместо того чтобы двинуться на юг, на соединение с Ганнибалом, он приступил к осаде Плаценции. Намерения его были очевидны: захватив Плаценцию, он надеялся устрашить другие города на севере Италии и заставить их перейти на сторону Карфагена. Однако взять Плаценцию ему не удалось. Бесполезная осада только замедлила движение Гасдрубала на юг и, что уже совершенно необъяснимо, внушила Ганнибалу удивительную мысль: пока Гасдрубал осаждает Плаценцию, оставаться еще некоторое время на зимних квартирах [Ливий, 27, 39].

В конце концов Ганнибал все же пошел вдоль границ Ларинатской области в страну саллентинов. На марше его войска подверглись неожиданному нападению римлян. Карфагеняне потеряли около 4000 человек, но продолжили движение. Избегая сражения, Ганнибал ушел в Брутиум, а оттуда в Луканию и подступил к Грументу. Сюда же из Венусии прибыл Нерон и стал лагерем примерно в полутора милях от Ганнибала; римляне всем своим видом показывали, что дальше карфагенян не пропустят. Между их позициями находилось открытое поле, и там постоянно завязывались мелкие стычки. Ганнибал изо дня в день выводил на это поле солдат, однако теперь уже римляне уклонялись от боя. Потом вдруг все переменилось: Нерон на рассвете вывел своих воинов из лагеря и построил их в боевой порядок. Дело в том, что перед этим, ночью, несколько своих когорт он расположил в засаде за холмами. Пунийцы устремились навстречу. И в тот момент, когда исход был неясен, римляне ударили из засады. Пунийцы бежали в свой лагерь. Несколько дней спустя Ганнибал ушел в Апулию [Ливий, 41–42].

Нерон пошел следом, настиг Ганнибала недалеко от Венусии и после еще одного сражения, в котором погибли более 2000 пунийцев, заставил повернуть на юг, к Метапонту. Вскоре, впрочем, карфагеняне возвратились в Венусию, а оттуда направились в Канусий. Нерон следовал за ними по пятам [Ливий, 27, 42].

Тем временем Гасдрубал, прекратив наконец осаду Плаценции, решил пойти на соединение с Ганнибалом и отправил к нему четырех всадников — двух галлов и двух нумидийцев — с письмом, где, насколько об этом можно судить, было указано время и место встречи. Послание не достигло адресата: галлы и нумидийцы, не знавшие дороги, были пленены римлянами. Ознакомившись с содержанием захваченного документа, Нерон принял смелое решение: в послании сенату он предложил отозвать из Капуи в Рим расквартированный там легион, а собственно римский гарнизон, пополнив его путем дополнительной мобилизации, поставить у Нарнии, дабы в случае необходимости оказать сопротивление Ганнибалу; сам же Нерон, отобрав 6000 пехотинцев и 1000 всадников, ночью ушел на соединение с Марком Ливием. Своим заместителем на юге он оставил легата Квинта Катия [Ливий, 27, 43].

В Риме действия Нерона вызвали большую тревогу. Опасались, что Ганнибал, узнав об его движении на север, уничтожит и римскую армию на юге, которая осталась без командующего, и самого Нерона, имевшего всего только 7000 воинов [Ливий, 27, 44]. Тем не менее Нерон не отказался от своего намерения. Когда он соединился с Марком Ливием, лагерь Гасдрубала находился примерно в полумиле от стоянки римлян [см.: Ливий, 27, 46; ср. у Фронтина, 1, 1, 9; Вал. Макс, 7, 4, 4].

По настоянию Нерона уже на следующий день консулы и претор Луций Норций Лицин, действовавший во взаимодействии с Марком Ливием, решили дать сражение. Римские войска были построены в боевой порядок. Карфагеняне уже были готовы к бою, но перед самым его началом Гасдрубал, заметив у римлян щиты, каких раньше не видел, заподозрил, что к Ливию прибыли подкрепления, и приказал играть отбой. Очень скоро худшие его предположения подтвердились: если раньше в римском лагере боевые сигналы подавались только один раз, то теперь сигналили дважды, один раз — для воинов Марка Ливия и другой — для воинов Нерона. Все стало ясно: Гасдрубалу противостояли оба консула.

Ночью Гасдрубал решил уйти, но обнаружил, что проводники бежали, а сами карфагеняне не знали ни дорог, ни бродов. Бесцельно проблуждав по полям, он решил идти по берегу реки Метавр и провел целый день в безуспешных поисках брода. Римляне тем временем без труда его настигли. Избежать сражения было невозможно.

Гасдрубал развернул в боевой порядок своих утомленных длительным и бесцельным переходом солдат. Против правого фланга римлян, которым командовал Нерон, Гасдрубал выстроил галлов. Левому флангу римлян, где с основной массой пехоты находился Марк Ливий, он противопоставил иберийские части, которыми решил командовать лично. В центре, где находился Лицин, Гасдрубал поставил отряды лигуров. Позиция Гасдрубала, по-видимому чрезмерно растянувшего войска, была не очень удобна. Битва завязалась на левом фланге римлян. Гасдрубал двинул в бой слонов. Ни одна из сторон не могла добиться перевеса. В разгар боя Нерон, обойдя римские войска с тыла, перевел несколько своих когорт с правого фланга, где они стояли без движения, на левый. Одновременно римляне ударили с тыла. Иберы и лигуры оказались в почти замкнутом кольце. Гасдрубал попытался еще было сопротивляться, но, видя, что разгром неотвратим, пришпорил коня, понесся прямо в ряды одной из римских когорт и погиб [Ливий, 27, 47–49; Полибий, 11, 1, 2–12; ср. у Апп. Ганниб., 52; Орозий, 4, 18, 9–14; Зонара, 9, 9].

Нерон сразу же после сражения стремительным маршем (пройдя весь путь за шесть дней) вернулся в свой лагерь на юге Италии. Он не отказал себе в удовольствии бросить голову Гасдрубала в лагерь неприятеля и выставить перед вражескими солдатами связанных пленных пунийцев. Двух пленников он даже освободил и отправил к Ганнибалу, дабы они рассказали о происшедшем. Карфагенский полководец был потрясен. Брат погиб. Его надежды изменить ход войны рухнули.

Новые победы Сципиона

Уход Гасдрубала, казалось, должен был облегчить римлянам кампанию на Пиренейском полуострове. Однако карфагенское правительство прислало на Пиренеи еще одного командующего — Ганнона, который за короткое время навербовал в Кельтиберии много новых солдат в дополнение к армиям Магона Баркида и Гасдрубала, сына Гисгона.

Сципион, желая предупредить действия Ганнона, направил против него одного из своих помощников, Марка Юния Силана, приблизительно с 10000 пехотинцев и 500 всадников. Силан напал на кельтиберов, затем в бой были втянуты карфагеняне, для которых в итоге все сложилось крайне неудачно. Магон Баркид с конницей и частью пехоты бежал к Гадесу, а Ганнон попал в плен [Ливий, 28, 1–2]. Развивая этот успех, Сципион быстро пошел на юг полуострова, чтобы выступить против Гасдрубала, который в тот момент находился в Бетике. Однако Гасдрубал внезапно двинулся оттуда к Гадесу, а армию свою разделил, разместив в различных пунктах, прилегающих к городу [Ливий, 28, 2; ср. у Фронтина, 1, 3, 5].

Весной 206 г. борьба возобновилась. Гасдрубал, сын Гисгона, и Магон Баркид набрали новую армию — 50000 (по некоторым сведениям, 70 000) пехотинцев и 4500 всадников [Ливий, 28, 12]. Но Магон и бывший с ним Массанасса были разбиты при Бекуле [Ливий, 28, 13; Полибий, 11, 21], а Гасдрубал, сын Гисгона, — у Илипы [Ливий, 28, 14–15; Полибий, 11, 22–24]; после длительного и упорного боя он вынужден был спасаться бегством и оказался в Гадесе. Туда морем направился Магон.

Таким образом, спор о господстве на Пиренейском полуострове был решен. Может быть, именно этим объясняется намерение Массанассы завязать тайные переговоры с Силаном, чтобы подготовить свой переход на сторону римлян. Окончательная договоренность была достигнута при личной встрече Массанассы и Сципиона [Ливий, 28, 35]. Некоторое время спустя к Сципиону явились перебежчики из Гадеса, ставшего главным опорным пунктом карфагенян, и предложили сдать город [Ливий, 28, 23]. Правда, Магон Баркид заговор раскрыл, а заговорщиков арестовал и отправил в Карфаген [Ливий, 28, 31].

Поступок Массанассы был для Сципиона чрезвычайно выгоден. Считая борьбу за Испанию в общем уже законченной, он мыслил перенести войну в Африку и крайне нуждался в союзниках. Подвергнув свою жизнь серьезной опасности, Сципион даже съездил в Африку, к царю масайсилиев Сифаксу, врагу Массанассы, чтобы привлечь его к союзу с Римом. В это же время у Сифакса находился Гасдрубал, сын Гисгона, прибывший к царю с такой же миссией. Ливий рассказывает, что Сципион вынужден был не только присутствовать вместе с Гасдрубалом на царском пиру, но и возлежать с ним на одном ложе. В острой дипломатической схватке ему удалось победить карфагенянина. Хотя и очень ненадолго, Сифакс стал союзником римлян [Ливий, 26, 17–18].

В этой обстановке Магон Баркид обратился к карфагенскому совету с просьбой о подкреплениях [Ливий, 28, 31], но вместо подкреплений получил приказание переправить флот из Гадеса в Италию, там навербовать в армию сколько возможно галлов и лигуров и идти на соединение с Ганнибалом. Для этого ему были доставлены средства из государственной казны; кроме того, сам Магон ограбил городскую казну и храмы Гадеса, а также заставил всех частных лиц сдать золото и серебро. По дороге Магон подступил с моря к Новому Карфагену, однако взять его не сумел и, потерпев серьезный урон, вернулся к Гадесу [Ливий, 28, 36]. Но в Гадес его уже не пустили. Выманив из города магистратов и казнив их, Магон отправился к Питиусским островам, где находилась старинная карфагенская колония, а оттуда на Балеарские острова, где и перезимовал. Гадес сдался римскому командованию [Ливий, 28, 37]. Это был последний акт римско-карфагенской войны на Пиренейском полуострове.

О действиях Ганнибала в этот период источники ничего не сообщают; вероятно, он не сдвигался с места. Потеря Испании должна была еще больше углубить состояние безысходности, которое он ощутил после гибели брата Гасдрубала.

Весной 205 г. Магон Баркид высадился в Италии, имея 12000 пехотинцев и 2000 всадников, занял без боя Геную и заключил союз с лигурийским племенем ингаунов. Казалось бы, самое время было проявить активность Ганнибалу, но ничего подобного не произошло. Лето Ганнибал провел у храма Юноны Лацинийской. Там он воздвиг жертвенник с надписью на пунийском и греческом языках, в которой рассказывается о его деяниях. Может быть, Ганнибал сделал это, почувствовав, что для него уже наступило время подвести итоги своей жизни, целиком отданной борьбе с Римом. Во всяком случае, если экспедицию Гасдрубала Баркида Ганнибал ждал нетерпеливо, надеясь на перелом в войне, то к высадке Магона Баркида он отнесся с видимым безразличием; скорее всего, он не верил уже, что ход войны переменится.

Несмотря на тревогу, которую вызвало появление Магона в Италии, экспедиция в Африку не была отложена. Правда, Сципиону пришлось столкнуться с сопротивлением старых врагов Корнелиев, когда этот вопрос рассматривался в сенате. Конфликт наметился сразу же по возвращении Сципиона из Испании. Его отчет о боевых операциях на Пиренейском полуострове (сколько раз победил неприятеля, сколько городов отнял у врагов, какие народы подчинил римской власти) сенат слушал в храме Беллоны за городской стеной, поскольку Сципион надеялся получить триумф и даже делал соответствующие намеки. Однако он, по-видимому, и сам не верил в такую возможность. Триумфа Сципиону не дали — может быть, под тем благовидным предлогом, что триумфальное вступление в город предоставлялось только магистратам, а Сципион магистратом не был.

Сенат хотел этим, несомненно, поставить Сципиона на место, умерить оценку его побед в Испании и, следовательно, его возможное политическое влияние. Но булавочные уколы не могли достигнуть цели. Успешное завершение трудной войны и покорение Испании принесли Сципиону огромную популярность. При небывалом до того стечении народа Публий Корнелий Сципион был единогласно избран консулом на 205 г. вместе с великим понтификом Публием Лицинием Крассом. На исход голосования решающее влияние оказала общая уверенность в том, что именно Сципиону суждено победоносно закончить войну; все говорили и действовали так, как если бы «провинцией» (то есть сферой деятельности) ему уже была назначена Африка [Ливий, 28, 38].

Когда распределялись провинции, Красс, который в качестве великого понтифика не мог покидать Италию, избрал для себя Брутиум и, следовательно, противостояние Ганнибалу. Сципиону досталась Сицилия, и все хорошо понимали, что он не ограничится действиями на этом острове. Сципион высказывался в таком духе, что он избран не для продолжения, а для завершения войны, что этого можно достигнуть, только если он переправится в Африку, а если сенат будет возражать, то он добьется своего с помощью народа [Ливий, 28, 40]. В сенате против Сципиона высказался Фабий. В своей речи, как ее передает Тит Ливий [28, 40–42], он предлагал сначала окончательно разбить Ганнибала, изгнать его из Италии и уже только после этого переправиться в Африку. Сторонники же Сципиона, по Аппиану [Лив., 7], говорили, что, пока война идет за пределами Африки и Карфаген чувствует себя в безопасности, он, конечно, будет цепляться за свои позиции в Италии; но если придется сражаться на собственной его территории, карфагенское правительство отзовет Ганнибала.

В конце концов сенат принял решение, которое вполне удовлетворило Сципиона: ему разрешалось переправиться в Африку, если этого потребуют интересы государства. Однако Сципиону не дали возможности набирать войска в Италии. Он должен был ограничиться добровольцами и военными судами, которые имелись в Сицилии. Денег из государственной казны Сципиону также не дали; следовательно, финансировать экспедицию ему предстояло из своих средств, а также прибегая к займам у частных лиц [Ливий, 28, 45–46; Апп. Лив. 7]. В общем, сенат сделал все, чтобы максимально затруднить предприятие Сципиона.

Борьба вокруг планов Сципиона была, по сути, одним из этапов длительной борьбы за власть между группировками Фабиев и Корнелиев. Репутация человека, который, как это выразил Энний, своим промедлением спас Рим [Энний, 370–372; см. также: Циц. Обяз., 1, 84], была важным для Фабия козырем во внутриполитической борьбе, не говоря уже о том, насколько такая репутация была важна сама по себе. И Фабий, естественно, не желал, чтобы такое же положение — победителя Ганнибала — приобрел и Сципион.

Прибыв в Сицилию, Сципион начал интенсивную подготовку к экспедиции в Африку. Для того чтобы обеспечить благоприятное к себе отношение сицилийских греков, он принял меры к возвращению сиракузянам потерянного во время войны имущества [Ливий, 29, 1]. Одновременно он послал в Африку Гая Лелия, который ночью подошел к Гиппону Царскому и навел страху в окрестностях [Ливий, 29, 3]. В Карфаген с перепугу было послано сообщение, что в Африке появился римский флот под командованием Сципиона, и это произвело на правительство тяжелейшее впечатление. Перспектива бороться с римлянами на своей территории в условиях, когда сами карфагеняне не имеют боевой выучки, нумидийцы либо уже стали врагами (Массанасса), либо готовятся ими стать, действия Магона в Лигурии недостаточно эффективны, а Ганнибал в Брутиуме явно теряет силы, — эта перспектива приводила людей в смятение. Карфагенский совет решил ввиду смертельной опасности провести спешную мобилизацию, укрепить город, свезти продовольствие, заготовить вооружение и послать корабли к Гиппону против римского флота. Все эти приготовления были в разгаре, когда выяснилось, что в Африке высадился не Сципион, а Лелий с войсками, силами которых можно было лишь разорить прибрежные территории, а не вести продолжительную войну, а тем более осаждать Карфаген [Ливий, 29, 4].

Тем не менее карфагеняне поняли, что ситуация висит на волоске, и развили бурную дипломатическую деятельность. К Сифаксу и другим соседним царям были направлены посольства для возобновления и закрепления союзнических отношений. Филиппу V было предложено 200 талантов серебра, если он вторгнется в Италию или Сицилию. Но об этом не могло быть и речи. Впрочем, македонский царь не хотел разрывать окончательно дружеских отношений с Карфагеном, которые могли пригодиться в будущем, и послал своим союзникам солдат, которые потом приняли участие в битве при Заме. Пройдет несколько лет, и римляне вставят этот поступок в счет македонянину.

Принимали карфагеняне и чисто военные меры. По свидетельству Аппиана [Апп. Лив., 9], Гасдрубал, сын Гисгона, был отправлен на поимку новых слонов. По возвращении он собрал отряд из 6000 пехотинцев (карфагенян и ливийцев) и 600 всадников, затем присоединил к нему еще 2000 всадников и, продолжая вербовать наемников, расположился лагерем за пределами Карфагена, на пути в Нумидию. В Италии карфагенские полководцы получили распоряжение всеми мерами задержать Сципиона. Магону прислали 25 военных кораблей, 6000 пехотинцев, 800 всадников и семь слонов, а также много денег для вербовки наемников; ему предписывалось идти на соединение с Ганнибалом [Ливий, 29, 4; Апп. Лив., 9].

Но не только карфагеняне готовились к новому туру войны. Исключительную заинтересованность в дальнейшем ходе событий проявил Массанасса, рассчитывавший с помощью римлян восстановить свое положение в Нумидии. Когда Лелий находился на карфагенском побережье, к нему явился Массанасса и стал настойчиво внушать римлянину, что Сципион должен как можно скорее высадиться в Африке, пользуясь тревогой и смятением в Карфагене. Со своей стороны Массанасса обещал предоставить римлянам пехоту и конницу [Ливий, 29, 4]. Сципион с большим удовольствием выслушал пересказанные ему Лелием речи Массанассы. Однако пока его задерживали италийские дела.

Все началось [Ливий, 29, 6–7] с того, что римляне во время одного из набегов захватили недалеко от Локр пленных и доставили их в Регий. Среди них оказались локрские ремесленники. В то время в Регии было немало знатных выходцев из Локра, и эти ремесленники пообещали им в обмен на выкуп из рабства устроить сдачу без боя одного из локрских акрополей. Их тут же выкупили и отправили домой. Ремесленники сдержали слово: в условленное время они помогли римлянам подняться на стены, проникнуть в один из акрополей и перебить бывших в нем карфагенян. Теперь в одном акрополе сидел римский гарнизон под командованием пропретора Квинта Племиния, а в другом — карфагенский, который возглавлял Гамилькар; время от времени между ними происходили стычки.

Угроза потерять Локры заставила Ганнибала на какое-то время пробудиться от летаргического сна, в который он погрузился после битвы при Метавре. Получив известия о происходящем, он спешно двинулся в Локры. Сципион, услышав о движении Ганнибала, отправился к Локрам морским путем. Ганнибал его опередил и уже собирался начать штурм, но тут во время рекогносцировки у городских стен выстрелом из метательного механизма «скорпиона» был убит стоявший рядом с ним воин. Ганнибал счел это плохим предзнаменованием и замешкался. Последствия этого решения не замедлили сказаться. Сципион успел подойти к Локрам, высадить солдат и войти в город. На другой день, когда Ганнибал повел армию к стенам города, ворота внезапно распахнулись, и из них во множестве появились римляне. Потеряв 200 человек, Ганнибал, для которого стало сюрпризом, что Сципион уже в Локрах, увел остальных в лагерь, а затем велел отступить. Бывшие в акрополе карфагеняне подожгли все, что могли, и присоединились к Ганнибалу.

В нашу задачу не входит описание дальнейшей судьбы Локр. Заметим только, что Сципион, казнив вожаков прокарфагенской «партии», сам отбыл в Мессану, а горожанам велел отправить послов в Рим, чтобы сенат распорядился об их дальнейшей участи. И вскоре владычество карфагенян показалось локрийцам сладким сном. Римляне принялись творить в городе нечто несусветное: они грабили и насиловали. Дело кончилось столкновением между самими римлянами, причем сначала по приказанию Племиния высекли розгами военных трибунов, а позже воины, находившиеся под командованием этих трибунов, избили Племиния и отрезали ему нос и уши. Сципион оправдал Племиния и оставил его комендантом, а трибунов приказал арестовать и отправить в Рим. Ободренный своей безнаказанностью, Племиний подверг трибунов пыткам, предал их казни и бросил без погребения. Также он расправился с теми гражданами Локр, которые пытались жаловаться на него Сципиону. Только сакральное преступление — разграбление храма Прозерпины — да еще солдатский бунт заставили сенат вмешаться. Племиний был арестован и позже умер в тюрьме [Ливий, 29, 8–9 и 16–22]. По другой версии [Апп. Ганниб., 55], Племиний был казнен. Надо сказать, что на реакцию сената оказала определенное влияние открывшаяся в связи с преступлениями в Локрах возможность обвинить Сципиона [Ливий, 29, 19], однако представители горожан отказались поддерживать это обвинение [Ливий, 29, 21].

Лето 205 г. и зиму 205–204 гг. Сципион вел приготовления к африканской экспедиции, а в Карфагене готовились к обороне. Особенно важное значение для карфагенского правительства имел союз с Сифаксом, скрепленный династическим браком царя с Софонисбой, дочерью Гасдрубала, сына Гисгона. Под ее влиянием Сифакс отправил к Сципиону посольство с предложением римлянам воевать с карфагенянами где-нибудь подальше от Африки, чтобы не вынуждать его принимать чью-либо сторону. Если же Сципион вздумает переправиться в Африку, то Сифакс будет вынужден присоединиться к карфагенянам [Ливий, 29, 23]. Дион Кассий [фрагм., 64], вероятно, прав, когда пишет, что Сифакс, выдавая себя за друга карфагенян, в действительности просто не хотел, чтобы кто-нибудь из противников стал хозяином всей Северной Африки.

Посольство Сифакса, естественно, не заставило Сципиона изменить своих планов. Точных сведений о количестве пехотинцев и всадников, которыми он располагал, нет; различные авторы, сочинениями которых пользовался Тит Ливий [см. 29, 25], дают цифры от 12200 до 35 000. Стянув войска в Лили-бей, Сципион погрузил их на 440 кораблей и приказал держать курс на Эмпорию. Высадились римляне, однако, у Прекрасного мыса [Ливий, 29, 27] и там на холмах разбили свой лагерь [Ливий, 29, 28].

Африканская экспедиция. Битва при Заме

Появление в Африке огромной римской армии во главе со Сципионом, хотя этого и ожидали давно, вызвало жгучую тревогу. Дороги заполнили толпы народа: люди уходили под защиту городских укреплений, пастухи угоняли скот. Положение Карфагена было достаточно сложным. Он не располагал на месте ни сколько-нибудь сильной армией, ни надежными полководцами. Единственный из них, Гасдрубал, сын Гисгона, стяжал известность главным образом тем, что проигрывал Сципиону одно сражение за другим. Поэтому, добавляет Тит Ливий [29, 28], как если бы Сципион намеревался сразу же идти к Карфагену, в городе призвали к оружию всех, кто мог сражаться, ворота заперли, на стенах и сторожевых постах расставили вооруженных стражей, всю ночь напролет бодрствовали, ожидая нападения. Однако Сципион несколько отошел от моря и расположился примерно в одной миле от Утики. Там с его постами столкнулись карфагенские всадники (1000 человек); несколько всадников погибли в сражении, многие были убиты при отступлении, и среди них командир отряда Ганнон [Ливий, 29, 29]. Сципион опустошил поля и занял один из ближайших ливийских городов. Тут в лагерь Сципиона прибыл Массанасса, в это время, по сути, ведший жизнь предводителя полуразбойничьей бродячей шайки; он ожесточенно боролся за власть над массилиями со своим родственником Лакумасой и его опекуном Макетуллом и как раз потерпел сокрушительное поражение. Сципион получил прекрасную возможность вмешаться в нумидийские дела и поставить у власти всем обязанного Риму и, безусловно, покорного царя.

Рассказ Ливия о борьбе за власть в Нумидии кажется более правдоподобным, нежели версия Аппиана [Апп. Лив., 10–11], согласно которой события разворачивались совершенно иначе. Гасдрубал, сын Гисгона, пишет Аппиан, обещал отдать Софонисбу Массанассе, однако, пока оба они находились в Испании, карфагенское правительство без их ведома выдало Софонисбу за Сифакса. Узнав об этом, Массанасса заключил тайный союз со Сципионом, а Гасдрубал, хотя и был глубоко оскорблен за дочь и ее прежнего жениха, тем не менее решил устранить Массанассу, когда тот возвращался из Испании в Африку. Массанасса бежал от убийц и с тех пор вел жизнь бродячего разбойника. Карфагеняне и Сифакс намеревались сначала разгромить Массанассу, а уже потом начать борьбу с римлянами. Повествование Аппиана исключается уже по той причине, что брак Софонисбы вряд ли был возможен без согласия ее отца.

За первой стычкой последовали новые. Карфагеняне сформировали еще один кавалерийский отряд во главе с Ганноном, сыном Гамилькара, который, вербуя наемников, главным образом нумидийцев, быстро довел его численность до 4000 человек; этот отряд занял небольшой город Салеку примерно в пятнадцати милях от Утики. Но опять карфагенян подстерегала неудача. По приказанию Сципиона Массанасса выманил Ганнона из города, а затем, в самый разгар сражения, в дело вступили римские всаднйки и окружили карфагенян. Около 1000 из них, в том числе Ганнон, были отрезаны от своих и перебиты. Остальные пытались ускакать, но это мало кому удалось — почти 2000 человек погибли или попали в плен [Ливий, 29, 34; Орозий, 4, 18, 17].

Рассказывая об этом столкновении, Тит Ливий замечает, что не все авторы повествуют о гибели двух карфагенских военачальников, имена которых одинаковы, в двух кавалерийских сражениях, опасаясь совершить ошибку, дважды рассказав об одном и том же деле; к тому же Целий Антипатр и Валерий Антиат говорят не о гибели, но о пленении Ганнона [Ливий, 29, 35]. У самого Ливия, как можно видеть, была иная точка зрения (в своем изложении мы придерживаемся его версии), хотя он и не вступает в прямую полемику ни с этими историографами, ни с теми, чьих имен не называет. Ливий подчеркивает, что оба Ганнона — разные люди: в первом случае он называет Ганнона «молодым» и не указывает его отца, тогда как во втором называет «сыном Гамилькара». Совпадение личных имен военачальников само по себе не может свидетельствовать о чем-либо, если учесть исключительно широкое распространение у карфагенян, в том числе и в аристократических кругах, таких имен, как Ганнон, Гасдрубал, Гамилькар, Ганнибал.

Как бы то ни было, нанеся серьезный урон карфагенской коннице и позже, видимо, захватив город Лоху [ср. у Апп. Лив., 15], Сципион сосредоточил основное внимание на осаде Утики, которую он предполагал сделать основным своим опорным пунктом. Все свои надежды граждане Утики возлагали только на помощь из Карфагена. Однако в Карфагене войск не было, а Гасдрубал, сын Гисгона, и Сифакс действовали не очень решительно. Гасдрубалу удалось нанять 30000 пехотинцев и 3000 всадников, однако он не решался приближаться к неприятелю до появления Сифакса. Нумидийский царь заставил себя долго ждать, но в конце концов подошел к Карфагену, ведя за собой 50000 пехотинцев и 10000 всадников. Оттуда быстрым маршем он двинулся к Утике. Прибытие Гасдрубала, сына Гисгона, и Сифакса заставило Сципиона снять осаду после сорокадневных безуспешных попыток овладеть городом [ср. у Апп. Лив., 16] и отступить к зимним квартирам, которые он устроил на мысе, выступающем далеко в море и легко обороняемом [Ливий, 29, 35].

Лагерь Сципиона находился недалеко от Утики, и она по-прежнему оставалась под угрозой. Однако и сам Сципион должен был считаться с присутствием армий Гасдрубала, сына Гисгона, и Сифакса, а также с карфагенским флотом, который пытался блокировать его лагерь с моря [Ливий, 30, 8]. С Сифаксом Сципион начал переговоры, рассчитывая перетянуть его на свою сторону. Однако царь упорно повторял: пусть карфагеняне уйдут из Италии, римляне из Африки и между ними установятся дружественные отношения [ср. у Апп. Лив., 17]. В свою очередь, Сифакс попытался заключить союз с Массанассой, обещая признать его царем массилиев и отдать за него одну из своих дочерей. Из этих попыток Сифакса, как и следовала ожидать, ничего не вышло: союз со Сципионом сулил Массанассе гораздо больше выгод, чем мог ему предложить Сифакс. Для Сципиона предложения Сифакса также были неприемлемы. Не для того он организовывал экспедицию в Африку, чтобы возвратиться без победы с миром, который не принес бы Риму никаких ощутимых преимуществ. Сципион продолжал контакты с Сифаксом уже только с одной целью — дать своим людям возможность беспрепятственно появляться в нумидийском лагере и тщательно изучить его расположение [Полибий, 14, 1, 1—13; Ливий, 30, 3]. Он отправлял вместе со своими послами к Сифаксу под видом погонщиков вьючного скота переодетых в рабскую одежду центурионов, которые выясняли расположение постов и порядок караульной службы, определяли расстояние между стоянками Сифакса и Гасдрубала, сына Гисгона. Никто им не мешал: нумидийцы и карфагеняне, рассчитывая на установление в скором времени мира, ослабили бдительность. Между тем в один из дней римские послы заявили Сифаксу, что не могут явиться к своему командующему без определенного ответа; пусть царь примет решение. Если ему нужно посоветоваться с Гасдрубал ом или с карфагенянами, пусть советуется; а вообще пора уже или мир заключать или воевать по-настоящему.

После совещаний Сифакса с Гасдрубалом (римляне использовали это время для того, чтобы уточнить собранные ими разведданные) союзники дали Сципиону ответ. Ни Полибий, ни Ливий не говорят, каковы были их предложения. Ливий замечает только, что, думая, будто римляне жаждут мира, они предлагали наряду с прочими и явно неприемлемые условия. Однако все это не имело значения: Сципион хотел прервать переговоры и, очевидно, придрался к какому-то пункту, содержание которого мы не знаем. Послы Сифакса внезапно для себя услышали, что Сципион доложил военному совету о результатах переговоров, но, несмотря на все его старания, никто из членов совета не одобрил заключения мира; царь может рассчитывать на мир с римлянами, только если перейдет на их сторону [Полибий, 14, 2, 5–14; Ливий, 30, 4].

Было бы, однако, несправедливым полагать, что карфагеняне, надеясь на мирный исход переговоров Сифакса со Сципионом, совершенно упустили из виду возможность возобновления военных действий. В этом случае предполагалось, что царь двинет свои войска в сторону Утики, а Гасдрубал — на лагерь Сципиона [Апп. Лив., 18]. Тем не менее провести в жизнь эти замыслы они не успели.

Начиналась весна, и Сципион, спустив на воду корабли, погрузил на них осадные и метательные орудия, чтобы создать у противника впечатление, будто он собирается подступить к Утике с моря. Одновременно он послал 2000 воинов занять холм над Утикой, который раньше, до ухода на зимние квартиры, занимали римляне. Все это должно было отвлечь внимание противника и предотвратить нападение из Утики на римский лагерь, когда там будет оставлен слабый гарнизон [Ливий, 30, 4].

В первый же день, едва закончились все приготовления, с наступлением темноты Массанасса двинулся к лагерю Сифакса. Нумидийцы не ожидали нападения и спокойно спали. Воины Массанассы подобрались к их тростниковым хижинам и по сигналу их подожгли. Одни погибли в огне, другие были заколоты, третьи были раздавлены обезумевшей толпой.

Сципион тем временем подошел к лагерю Гасдрубала. Когда карфагеняне увидели пламя над стоянкой нумидийцев, они решили, что пожар возник случайно, и, безоружные, кинулись на помощь союзникам. Тех, кто выбежал за ограду, в мгновение ока перебили римляне. Сципион тотчас же ворвался в ворота, оставленные без охраны, и поджег ближайшие постройки. Огонь мгновенно распространился на весь лагерь. Карфагенские воины метались в огненном кольце; тех, кто не сгорел заживо, убили римляне. Ворота, ведущие из лагеря, были завалены трупами [Полибий, 14, 4–5; Ливий, 30, 5; ср. у Фронтина, 2, 5, 29].

Таким образом, одним решительным ударом в самом начале кампании 203 г. Сципион уничтожил обе противостоящих ему армии. Правда, и Сифакс, и Гасдрубал, сын Гисгона, уцелели, однако вместе с ними спаслось от побоища только 2000 пехотинцев и 500 всадников [Ливий, 30, 5]. Гасдрубал ушел в Карфаген, а Сифакс занял укрепленную позицию в восьми милях от своего сгоревшего лагеря.

Аппиан [Апп. Лив., 24] иначе изображает судьбу Гасдрубала, сына Гисгона. Будто бы в Карфагене его приговорили к смерти, а командование передали Ганнону, сыну Бомилькара. После этого, составив собственную армию, Гасдрубал начал промышлять грабежом. Позже Гасдрубал потребовал будто бы от Ганнона, чтобы тот допустил его к участию в командовании, и предложил поджечь лагерь Сципиона. Ганнон согласился и даже нашел сторонников в самом римском лагере, однако Сципион узнал о заговоре и казнил заговорщиков. Ганнон использовал эту ситуацию, чтобы оклеветать Гасдрубала [Апп. Лив., 30]. Зонара [9, 12] говорит только о смещении Гасдрубала. Последующие события и в особенности умолчание о данном факте Полибия и Ливия свидетельствуют, видимо, против традиции Аппиана и Зонары.

В Карфагене, едва узнав о пожаре и гибели армий Гасдрубала и Сифакса, решили, что теперь Сципион прекратит осаду Утики и двинется против самого Карфагена. На заседании совета высказывались различные мнения. Одни предлагали начать со Сципионом переговоры о прекращении войны, другие — вызвать из Италии Ганнибала, третьи — воссоздать армию и убедить Сифакса продолжать войну. Это последнее мнение восторжествовало, и Гасдрубал и Сифакс спешно собрали новую армию, насчитывавшую почти 30000 человек [Полибий, 14, 6; Ливий, 30, 7]. Скоро, однако, выяснилось, что эти меры далеко не достаточны.

Сципион, вернувшийся сразу после разгрома неприятеля к осаде Утики, узнал об этих приготовлениях и, оставив у стен Утики небольшие отряды, пошел со всей своей армией навстречу Гасдрубалу и Сифаксу. Сражение произошло на Великих Равнинах. Наспех собранные и плохо обученные, нумидийцы и карфагеняне бежали при первом же ударе римских легионов. Сопротивление оказал только отряд кельтиберских наемников, которые все до единого пали в бою [Полибий, 14, 8; Ливий, 30, 8]. Сципион поручил Лелию и Массанассе преследовать Сифакса и Гасдрубала, а, подчиняя по пути города [Полибий, 14, 9, 2–5; Ливий, 30, 9, 1], двинулся к Карфагену.

В этих условиях карфагенское правительство после долгих и бурных споров решило отправить свой флот к Утике и там напасть на римлян, а также вызвать из Италии Ганнибала. Одновременно пунийские власти озаботились подготовкой города к осаде и постановили рассмотреть вопрос о путях заключения мира [Полибий, 14, 9, 6–11; Ливий, 30, 9].

Морское сражение при Утике закончилось победой карфагенян. Пунийцы захватили несколько римских транспортных кораблей и увели их в Карфаген [Ливий, 30, 10]. Но успех был не столь решительным, как можно было надеяться, — главным образом из-за того, что Сципиону дали время подготовиться к бою [ср. у Полибия, 14, 10, 9–11]. Аппиан [Лив., 25] вообще не считает, что Сципион потерпел поражение.

После битвы на Великих Равнинах непосредственные столкновения между Сципионом и карфагенянами прекратились. Пунийцы ожидали Ганнибала, а Сципион делал все, чтобы уничтожить Сифакса и утвердить в Нумидии власть Массанассы. После того как римляне в очередной раз разгромили и взяли в плен Сифакса [ср. у Ливия, 30, И], Массанасса стал государем всей Нумидии [Ливий, 30, 12]. Ливий рассказывает [30, 12–15], что Массанасса женился на Софонисбе, но Сципион потребовал, чтобы среди других пленных он передал эту женщину римлянам, и тогда Массанасса ее отравил. Аппиан [Лив., 26–28] решающую роль в разгроме Сифакса приписывает самому Массанассе, который будто бы командовал всею экспедицией.

Пленение Сифакса поставило Карфаген в еще более затруднительное положение. Пунийцы лишились единственного союзника и все свои надежды могли возлагать либо на прекращение войны, либо на возвращение Ганнибала. Ливий [30, 16] пишет, что теперь уже не слушали предлагавших воевать дальше и что именно под влиянием этих настроений к Сципиону направили посольство. Мы не знаем, насколько достоверно изображает римский историограф мотивы, которыми руководствовался карфагенский совет; Аппиан [Апп. Лив., 31] не исключает, что карфагеняне хотели всерьез договориться, однако, судя по дальнейшему развитию событий, совет хотел главным образом выиграть время. В лагере Сципиона появились члены совета 30-ти — высшего органа власти, который руководил всей жизнью Карфагена, — и стали просить пощадить город, избавить его от разрушения и гибели. Сципион отвечал, что он явился в Африку не для заключения договоров; его цель — одержать победу над Карфагеном. Тем не менее Сципион не отказался от мира и предложил следующие условия: возвратить пленных, перебежчиков и рабов; вывести карфагенские войска из Италии и Галлии, отказаться от Испании, удалиться со всех островов между Италией и Африкой; выдать все военные корабли, кроме двадцати; передать римлянам 500000 модиев пшеницы и 300000 модиев ячменя, а также деньги — по одним сведениям, 5000 талантов, по другим — 5000 фунтов серебра, по третьим — двойное жалованье воинам. Карфагеняне решили не отвергать этих требований, установить со Сципионом перемирие и отправить посольство в Рим. Они надеялись, что, пока будут идти переговоры, Ганнибал сумеет переправиться в Африку и тогда с римлянами можно будет говорить по-другому [Ливий, 30, 16].

В Италии к началу кампании 203 г. обе карфагенские армии — Ганнибала и Магона Баркида — действовали (а более всего бездействовали) независимо одна от другой. Перед Магоном по-прежнему стояла задача прорваться на юг, на соединение с братом, и, насколько можно судить, он пытался это сделать. Во всяком случае, мы его застаем в Галлии, в стране инсумбров, где произошло решительное сражение между ним и римлянами, которыми командовали претор Публий Квинктилий Вар и проконсул Марк Корнелий Цетег. Поначалу ни римлянам, ни карфагенянам не удалось одержать верх. Когда Квинктилий ввел в дело конницу, Магон противопоставил ей слонов, и всадники потеряли власть над перепуганными лошадьми. Наконец, обе стороны бросили в бой пехотные резервы. И тут нападение римских метателей дротиков на слонов привело к решительному перелому. Раненые животные обратились в бегство, и тогда снова в бой вступили римские всадники. Пунийцы начали отступать, Магон получил тяжелое ранение в бедро, и после этого отступление превратилось в паническое бегство [Ливий, 30, 18]. Эта неудача заставила Магона вернуться к морю, в Лигурию. Там он застал карфагенских послов с приказанием спешно отплыть в Африку: положение Карфагена не таково, чтобы продолжать борьбу за Италию и Галлию. По дороге, недалеко от Сардинии, Магон Баркид умер.

На юге Италии, в Брутиуме, города один за другим сдавались римлянам. О действиях Ганнибала в этой связи известно мало [Апп. Ганниб., 57]. Около Кротона произошла битва, ни ход, ни исход которой точно не известны; как раз в этот момент к Ганнибалу явились послы карфагенского совета, спешно призывавшего его на родину. Ганнибал не мог и, вероятно, не хотел скрыть того тяжелого чувства, которое охватило его при получении приказа отправиться в Африку. Ливий [30, 20] вкладывает в его уста горькие, хотя, вероятно, совершенно несправедливые обвинения, к которым восходит легенда о гениальном полководце, загубленном жадными торговцами и недальновидными политическими противниками: «Теперь уже не обиняками, а явно отзывают меня те, кто уже давно побуждал меня покинуть Италию, не давая присылать подкрепления и деньги, так что победил Ганнибала не римский народ, столько раз битый и обращенный в бегство, но карфагенский совет недоброжелательством и завистью, и этому моему позорному возвращению не столько будет радоваться и им хвалиться Публий Сципион, сколько Ганнон, который, не имея других возможностей, похоронил наш дом под развалинами Карфагена». Несправедливость этих обвинений очевидна: на протяжении всей войны в карфагенском совете господствовали сторонники Баркидов — противники мира, направлявшие все усилия государства на борьбу с Римом и на поддержку Ганнибала. Впрочем, карфагенянину приходили в голову и другие мысли: он горько упрекал себя в том, что после Канн сразу же не пошел на Рим. Разослав часть ненужных ему солдат в различные города Брутиума под предлогом несения там гарнизонной службы и обрекши их таким образом на верную гибель, ограбив союзников [Апп. Ганниб., 58], оставив также в Италии воинов италийского происхождения, которые отказались следовать за ним (позже укрывшиеся в храме Юноны Лацинийской, они были там перебиты [ср. у Апп. Ганниб., 59; Диодор, 27, 9]), Ганнибал покинул Италию.

О том, как велись переговоры между представителями карфагенского совета и римскими властями, античная историография сохранила два предания, которые резко противоречат друг другу. В изображении Тита Ливия [30, 22–23] римско-карфагенские контакты выглядят следующим образом.

По версии Тита Ливия, как мы знаем, карфагенское правительство вовсе не стремилось достичь положительных результатов. Это стало очевидно в тот момент, когда послы, которых оно направило в Рим, предстали перед сенатом. В своей речи они пытались вопреки фактам доказать, что пунийские власти не виноваты в развязывании войны, что виноват во всем один только Ганнибал. Это он без приказания совета форсировал Ибер и перешел Альпы. Это он на свой страх и риск начал войну сначала с Сагунтом, а потом и с Римом, а совет и народ Карфагена дружбу и союз с римским народом вообще не нарушали и просят, чтобы можно было сохранить мир на условиях, которые в последний раз были заключены с консулом Гаем Лутацием Катулом, иначе говоря, в конце I Пунической войны. Можно представить себе, насколько циничными и лживыми должны были показаться эти речи сенаторам, хорошо осведомленным и о том, что в карфагенском совете господствовали сторонники Баркидов, и о том, что Ганнибал действовал с одобрения совета, если не по прямому его распоряжению. Дальше — больше: сенаторы начали задавать вопросы, видимо, главным образом в связи с содержанием договора, на который послы ссылались. Послы отвечали, что текста договора они не помцят. Наш источник объясняет такое их поведение непростительной молодостью, и этот факт, несомненно, имеет значение. Юные посланцы, хотя бы и облеченные дипломатическими регалиями, едва ли могли иметь полномочия принимать ответственные политические решения, которые им предстояли в Риме. Однако дело значительно серьезнее; отправляя посольство в Рим и поручая ему настаивать на мирном урегулировании, которое подтвердило бы результаты I Пунической войны, карфагенское правительство (в изображении Тита Ливия) не напомнило ему хотя бы в общих чертах содержания договора, заключенного почти сорок лет назад. Не удивительно, что в сенате восторжествовало мнение Левина, который предложил под стражей доставить послов на корабли, а Сципиону написать, чтобы он не прекращал войны.

В нашем распоряжении, однако, имеется, как уже говорилось, и другая версия, коренным образом отличающаяся от того, что рассказывает Ливий. Аппиан [Апп. Лив., 31–32] пишет, что обсуждение в сенате карфагенских мирных предложений выявило различные точки зрения. Одни сенаторы напоминали о вероломстве карфагенян, о несоблюдении ими договоров, о злодействах Ганнибала в Испании и Италии, другие вели речь о мире, который Риму так же необходим, как и Карфагену: Италия опустошена столькими войнами, а будущее опасно, так как на Сципиона двинутся сразу три армии — Ганнибала из Южной Италии, Магона из Лигурии, а также армия из Карфагена, командиром которой Аппиан, в соответствии с принятой им традицией, называет Ганнона. Сенат не пришел к определенным выводам и, отправив к Сципиону советников, предложил ему окончательно все обсудить вместе с ними и поступить так, как он сочтет целесообразным. Сципион решил заключить мир. Он обязал карфагенян вывести армию Магона из Лигурии, не набирать наемников, не иметь более 30 боевых судов, не вмешиваться в чужие дела, ограничиваясь только своими владениями, выдать римлянам военнопленных и перебежчиков, а также выплатить контрибуцию в размере 1600 талантов. Массанассе гарантировалось господство над массилиями, а также над той частью владений Сифакса, которую он сумеет удержать в своих руках. Карфагенское правительство приняло эти условия, и его представители снова отправились в Рим принять клятву от консулов, а римские послы с аналогичной целью появились в Карфагене. Позже, когда договор был нарушен, римское правительство приказало послам покинуть Италию [Апп. Лив., 35].

К сожалению, до нас не дошел рассказ Полибия о переговорах, поэтому судить об его содержании мы можем только по косвенным указаниям. Говоря о вероломстве карфагенян и о нарушении ими договоренности с римлянами, Полибий [15, 1, 2] сообщает, что они преступили клятвы и договоры и что снова начинается война. Далее [15, 2, 2] он пишет, что большинство членов карфагенского совета «тяжело переносили» условия договора. Показательно, что и Ливий [30, 25], в своем дальнейшем изложении следуя за Полибием и рассказывая об антиримском выступлении карфагенян, говорит, что преступление было совершено теми, кто просил мира и временного прекращения военных действий. Наконец, Полибий [15, 4, 8] прямо говорит, что сенат и народ утвердили договор Сципиона с карфагенянами и удовлетворили их пожелания; то же самое упоминание о заключении договора и о принятии его римлянами и карфагенянами мы находим в речи Сципиона [Полибий, 15, 8, 7–8]. С этим во многом совпадает и версия Диона Кассия — Зонары [Дион Касс., фрагм., 74–75; Зонара, 9, 13]: первоначально римляне вовсе не желали вести с карфагенскими послами мирных переговоров, заявляя, что не в обычае у них принимать послов и договариваться, пока вражеский лагерь находится в Италии. Узнав об уходе Магона и Ганнибала, сенат утвердил условия мирного договора. Диодор [27, 11] говорит о нарушении мира и договора. Заметка Евтропия [3, 21] также в основных чертах соответствует версии Аппиана: сенат, приняв во внимание решение Сципиона, приказал заключить с карфагенянами мир. Сципион предложил условия, согласно которым пунийцы обязывались иметь не более 30 кораблей, уплатить 5000 фунтов серебра, выдать пленных и перебежчиков. Неизвестный нам, явно работавший до Полибия историограф, фрагмент из сочинения которого сохранился [Пап. Р., 491] и переписан до 130 г., говорит о том, что римляне, отправив послов, принесли клятву, скреплявшую договор, и освободили пленных. Далее рассказывается, по всей видимости, следующее: сенаторы вместе с пунийцами, возвращавшимися на родину, отправили в Африку свою миссию, которая была уполномочена принести клятву за римское правительство и, в свою очередь, принять клятву от карфагенских властей.

Римляне прибыли в лагерь Сципиона; пунийская делегация вернулась в Карфаген и доложила согласованные обеими сторонами условия мира. От дальнейшего повествования сохранился лишь небольшой фрагмент, из которого ясно, что карфагенский совет отказался принести клятвы и объявил о своем намерении продолжать войну. Тенденция рассказчика [Пап. Р., 491] очевидна. Он стремится показать, что карфагеняне обманули простодушных и доверчивых римских сенаторов: они, ведя переговоры о мире и добившись согласия римской администрации четко сформулировать условия прекращения войны, тем не менее не скрепили договор клятвой и, следовательно, сорвали его заключение. Эта концепция, яркими красками рисующая миролюбие римлян и их верность слову на фоне коварства и воинственных устремлений карфагенян, имела, конечно, первостепенное значение для Рима, когда в середине II в. шли споры о будущем Карфагена и после 149 г. нужно было объяснять и оправдывать уничтожение этого города.

Версия Ливия, таким образом, стоит в античной историографии изолированно. В пользу варианта, сохраненного с наибольшей полнотой Аппианом, свидетельствуют, по-видимому, и авторитетное указание Полибия, и единодушные указания других авторов, повествующих об интересующем нас эпизоде. Различия в деталях в данном случае несущественны.

Однако проблемы такого рода не могут решаться большинством голосов. Едва ли можно сомневаться в том, что версия, принятая Аппианом, была хорошо известна Ливию, тем более что она имелась уже у Полибия. Очевидно, римский историограф сознательно воспользовался другой, собственно римской традицией, которую он считал более достоверной. Видимо, эта традиция больше удовлетворяла его и своими политическими мотивами.

Рассматривая оба повествования, нельзя не заметить их резкой антикарфагенской направленности, причем версия Аппиана еще более политически заострена, нежели вариант Ливия. И в том и в другом случае карфагеняне выступают как вероломные нарушители: по Аппиану — мирного договора, а по Ливию — перемирия. Очевидно, политическая тенденция интересующих нас традиций определяется внутриримской борьбой, и в связи с этим неизбежно возникает вопрос о роли Сципиона и сената, об их взаимоотношениях, как они проявились в данном случае.

Из традиции Аппиана и примыкающих к ней повествований очевидно, что сенат и Сципион действуют в полном единодушии, что сенат поступает в соответствии с предначертаниями Сципиона и поручает Сципиону довести переговоры до их логического завершения. У Ливия все обстоит иначе. Сципион принимает решение о заключении мира и формулирует его условия. Однако сенат, убедившись, что намерения карфагенян несерьезны, прерывает переговоры и приказывает продолжать войну, не считаясь с позицией Сципиона. Такое положение кажется вполне естественным, если принять во внимание напряженные взаимоотношения между Сципионом и сенатом, по крайней мере многочисленными сторонниками Фабиев. С другой стороны, важна роль, которую обе традиции приписывают Сципиону. У Аппиана Сципион — военачальник, диктующий неприятелю условия мира, причем неприятель этот мир принимает. У Ливия Сципион — политик, обманутый своими пунийскими контрагентами, оказавшийся не в состоянии распознать довольно элементарную хитрость, легко разоблаченную сенатом. Нетрудно понять, что Полибия, связанного со Сципионами, могла устраивать только первая версия. Что же касается Ливия, то его выбор определялся его политическими симпатиями и антипатиями. «Помпеянец» (по оценке Августа) Ливий, глубоко симпатизировавший республиканским порядкам, отрицательно относившийся к Цезарю, естественно, представляет «божественного» Сципиона в невыгодном освещении.

Установив наличие двух политически противоположных версий — благоприятной Сципиону и враждебной, мы еще не приблизились к решению основной проблемы: насколько версии эти достоверны. Очевидно, ответить можно только одним способом — попытаться выяснить, до какой степени оба рассказа соответствуют известным в настоящее время фактам.

Мы уже говорили, что рассказ Ливия соответствует тому, что известно о борьбе между Сципионом и сенатом, где видную роль в тот момент, а также в последние годы II Пунической войны и после ее окончания играли Клавдии, Фульвии и Фабии. Повествование же Аппиана не соответствует тому, что мы знаем об этом. С другой стороны, Сципион, конечно, был заинтересован в заключении мира, дабы предстать перед сенатом и народом в роли победоносного полководца, принудившего опаснейшего врага к капитуляции. Между тем сенату нужен был мир, но заключенный не Сципионом, а кем-либо другим. Легко себе представить поэтому, что сенат, обнаружив некомпетентность карфагенских послов, придрался к случаю и приказал Сципиону продолжать войну. Наконец, карфагенский совет, в основном пробаркидский, даже и в более тяжелых условиях, после битвы при Заме, не был склонен к заключению мира. В этой связи еще раз напомним слова Полибия [15, 2, 2] о враждебной Сципионовым условиям мира позиции большинства членов совета. Нетрудно видеть, что, ведя переговоры, они хотели выиграть время; труднее допустить, что при таких обстоятельствах, когда еще не были исчерпаны все возможности, они желали мира всерьез. Все эти соображения приводят к мысли, что прав Ливий и в срыве мирных переговоров одинаково повинны и карфагенский совет, и римский сенат. При этом какое решение примет сенат для карфагенского совета не имело значения. Главная цель была достигнута: удалось выгадать время, чтобы Ганнибал успел переправиться в Африку.

Появлению Ганнибала в Африке предшествовали и другие, более драматичные события, показавшие, что в Карфагене вообще не склонны считаться с перемирием. Все началось с того, что карфагеняне захватили римские транспортные корабли, потерпевшие крушение у Эгимур, недалеко от самого Карфагена, и покинутые командой [Ливий, 30, 24]. Аппиан [Лив., 34] добавляет чрезвычайно существенные подробности: тех членов экипажа, которых удалось захватить, заковали в цепи, хотя карфагенский совет всячески старался удержать народ от этого шага. Имеются в виду, очевидно, сторонники мира. Сроки перемирия еще не истекли, карфагенские послы из Рима еще не вернулись, и Сципион, возмущенный бесцеремонным нарушением соглашения, которого сами же карфагеняне так настойчиво добивались, отправил в Карфаген своих послов — Луция Бебия, Марка Сервилия (у Полибия — Сергия) и Луция Фабия. На заседании карфагенского совета, а затем и в народном собрании римляне напомнили пунийцам о том, с какой униженной покорностью они добивались мира и молили только о пощаде. Речи римлян были полны угроз. Если вас постигнет несчастье, говорили послы, то к каким богам вы будете взывать, какими словами будете умолять победителя о снисхождении к вашим бедствиям? Своим вероломством и безумием вы отняли у себя всякую надежду и на богов и на людей [Полибий, 15, 1, 5–14].

В ответ им были потоки брани, в которых тонули голоса немногих ораторов, призывавших не отказываться от достигнутого урегулирования [Полибий, 15, 2, 2]. Возбуждение было настолько велико, что римляне чуть было не подверглись избиению, и магистраты (по Аппиану [Лив., 34], главы антибаркидской партии Ганнон и Гасдрубал Гед, то есть Козел) едва вырвали их из рук разъяренной толпы. Ни о каких переговорах уже не могло быть речи, да и народное собрание карфагенян постановило отпустить римскую дипломатическую миссию без ответа [Полибий, 15, 2, 4]; по версии Полибия [15, 2, 1], послы, произнеся речь, удалились с народного собрания, Бебий и его товарищи требовали теперь только одного: чтобы им дали охрану и возможность беспрепятственно возвратиться к своим. В сопровождении двух карфагенских триер они достигли устья реки Баграда, откуда уже виден был римский лагерь, однако затем, когда пунийский эскорт удалился, на римскую пентеру, где находились послы Сципиона, с открытого моря напали три неприятельские квадриремы, и римляне спаслись, только выбросившись на берег [Полибий, 15, 2, 14–15; Ливий, 30, 25]. Аппиан [Лив., 34] даже говорит, что большинство послов были убиты, но исходная версия имела в виду, очевидно, судьбу команды корабля. Перемирие, таким образом, было сорвано, однако Сципион не захотел применять насилие к карфагенским послам, вернувшимся из Италии, и дал им возможность беспрепятственно добраться до их родного города [Полибий, 15, 5, 9–10; Ливий, 30, 25; Апп. Лив., 35; Диодор, 27, 12].

Возвращение послов вызвало в Карфагене новый взрыв политической борьбы. Сторонники прекращения войны настаивали на возобновлении переговоров, к которым, казалось, открывал путь любезный жест Сципиона, однако народ не последовал этим призывам. Он все свои надежды возлагал на Ганнибала [Апп. Лив., 35].

Между тем Ганнибал уже заканчивал свое плавание. Приближаясь к берегам Африки, он велел какому-то моряку залезть на мачту и посмотреть, куда обращен нос корабля; узнав, что впереди видно разрушенное погребение, он счел это за неблагоприятное предзнаменование, приказал взять курс на Лептис и там сошел на берег [Ливий, 30, 25; Орозий, 4. 19, 1].

По-видимому, именно в Лептисе, а не в Хадрумете, как пишет Аппиан [Лив., 33], Ганнибал устанавливал контакты с нумидийскими племенами — арсакидами и масайсилиями; сын и преемник Сифакса — Вермина, еще остававшийся хозяином над частью земель, принадлежавших отцу, присоединился к нему, однако в битве при Заме, вероятно, не участвовал. Из Лептиса Ганнибал руководил и захватом городов, принадлежавших Массанассе. Для того чтобы овладеть ими снова, Сципион симулировал отступление. Ганнибал пустился его преследовать и вывел из городов свои гарнизоны; пока он без видимого результата гонялся за Сципионом, Массанасса легко вернул их обратно.

Кампания 202 г. началась с того, что Ганнибал выступил из Лептиса по направлению к Хадрумету, а Сципион занял своими отрядами сухопутные подступы к Карфагену. Известие об этом заставило Ганнибала ускоренным маршем двинуться к Заме, находившейся в пяти днях пути от Карфагена, а вперед отправить разведчиков, которые угодили в руки римлян. Сципион, однако, дал им возможность беспрепятственно осмотреть лагерь; по его приказу военные трибуны показали им все, что они пожелали; затем Сципион самолично расспросил, все ли им удалось осмотреть, и отправил их к Ганнибалу [Полибий, 15, 4–7; Ливий, 30, 29; Апп. Лив., 39; Вал. Макс., 3, 6, 1]. Столь утонченное издевательство, которое мог позволить себе только уверенный в победе противник, произвело большое впечатление на Ганнибала, уже давно жившего под тягостным впечатлением непрерывных неудач; к тому же он узнал, что к Сципиону явился Массанасса с 6000 пехотинцев и 4000 всадников. Все это повлияло на его решение возобновить переговоры и обратиться к Сципиону с просьбой о личном свидании. Ливий, не принимая и не отвергая, приводит рассказ Целия Антипатра, будто, потерпев поражение в бою, Ганнибал явился к Сципиону в качестве посла; наиболее достоверна, по-видимому, та версия, которой следует сам Ливий. Встреча состоялась недалеко от Нараггары, однако ни к чему не привела. Ганнибал предложил отдать Риму все карфагенские владения за пределами Африки; Сципион требовал еще дополнительных уступок (по версии Полибия, безусловной капитуляции), и на этом обмен мнениями был прерван [Полибий, 15, 5, 8–8, 14; Ливий, 30, 29–32; ср. у Апп. Лив., 39]. Евтропий [3, 22], правда, говорит, что Ганнибал и Сципион договорились о мире, но карфагенское правительство договор отвергло и обязало Ганнибала продолжать войну.

На следующий день у Замы (по Аппиану [Лив., 40], при Килле) состоялось генеральное сражение. Сципион построил свою армию не сплошным фронтом; между отрядами тяжеловооруженных пехотинцев были оставлены проходы для пропуска боевых слонов карфагенян; проходы эти он заполнил легковооруженными солдатами, которые при появлении слонов должны были разбежаться. Животные, двигаясь по образовавшимся живым коридорам, попали бы под перекрестный обстрел дротиками [ср. у Апп. Лив., 41]. На левом фланге, которым командовал Лелий, Сципион поместил италийских всадников, на правом — нумидийскую конницу Массанассы. Ганнибал перед своими войсками поставил 80 слонов, за ними вспомогательные отряды лигуров, галлов, балеаров и мавров, во втором ряду — карфагенян, ливийцев и небольшую группу македонян, присланных Филиппом V [ср. у Ливия, 30, 26], за ними — отряды италиков, большей частью брутиев, вынужденных навсегда покинуть родную землю [Ливий, 30, 33; Апп. Лив., 40; Фронтин, 2, 3, 16], и, наконец, на правом фланге карфагенскую, а на левом — нумидийскую конницу.

Битва началась с того, что римляне криками, сигналами труб и рожков перепугали слонов и они, уже в который раз, принялись топтать своих, главным образом стоявших на левом фланге мавров и нумидийцев. Туда же направил свой удар и Массанасса. Те немногочисленные животные, которые устремились на врага, попали под удары римских дротиков и в конце концов повернули направо, на карфагенских всадников, куда двинул свою конницу и Лелий. Уже при первом столкновении римляне потеснили неприятеля. Второй ряд карфагенян стал отступать, бросив свои вспомогательные части без поддержки, и дошло до того, что между теми и другими начались стычки; в конце концов вспомогательные части Ганнибала были отброшены на фланги. После этого римский натиск несколько ослаб, и тогда Сципион, сначала велев вынести раненых, ввел в дело основные резервы, состоящие из копейщиков и триариев. Сражение возобновилось, а тем временем Лелий и Массанасса ударили по карфагенской пехоте с тыла, и карфагеняне побежали. По данным Ливия, в этом бою погибло более 20 000 карфагенян и их союзников, столько же попало в плен (по Полибию, более 10 000); римляне, по явно преуменьшенным данным, потеряли несколько более 1500 человек. Сам Ганнибал с небольшим отрядом всадников бежал в Хадрумет [Полибий, 15, 9–14; Ливий, 30, 32; ср. у Апп. Лив., 42–46, где ход сражения изображен несколько иначе].

Это был конец.