Гапур — тезка героя

ПЯТЫЙ ДЕНЬ КАНИКУЛ

С утра пораньше я взялся за «Амбарную книгу». Давненько я над ней не сидел. Сколько событий — веселых и грустных — произошло за эти несколько дней, а я их никак не отразил!

Я мысленно перебрал главные события: создание группового портрета, тренировка на футбольном поле, ссора с Сулейманом…

Как смотреть на эти события? Глазами дяди или все-таки своими?

Беда мне с этой «Амбарной книгой»! Сидя над ней, особенно ясно ощущаешь, что дядина правда — одна, а моя — другая. У меня есть своя правда, и я был бы рад говорить о ней в полный голос не только во второй части «Амбарной книги», которую я готовлю для Гамида Башировича, но и в первой, разбитой на шесть колонок…

Я вздохнул. Проще всего было бы вообще не заглядывать в первую часть. Проще всего было бы вообще не думать, какие вещи можно занести в графу «Приход», а какие — в графу «Расход».

Но идти наперекор дяде я не могу! Дядя хочет, чтобы я стал целеустремленным и практичным, для этого он и книгу придумал, — значит, надо вести ее, и не как-нибудь, а по-дядиному!

А это трудно…

Прощаясь со мной в тот вечер, когда вся наша семья говорила о групповом портрете, дядя Абу сказал: «Гапур, не забудь внести соответствующие записи в «Амбарную книгу».

Вы знаете, что такое «соответствующие»? Это — определенные, нужные. Кажется, просто. А на самом деле не просто, потому что дяде Абу нужны такие записи, которые мне ни капельки не нужны.

Я снова вздохнул и принялся заполнять колонки по-дядиному. И вот что получилось:

Да, теперь, как говорит дядя Абу, вся моя жизнь как на ладони… Но разве без «Амбарной книги» я не помню, что делал, куда ходил и с кем ссорился? Прекрасно помню! Стало быть, зачем же мне эта книга?

«Дяде она нужна», — говорю я себе. И, невольно соединив образ дяди Абу с сухими, скучными записями в графах «Приход» и «Расход», я впервые начинаю думать: какой он все-таки на самом деле — хороший или плохой?

Бывали случаи, когда я называл его жадиной. Правильно это? Скажешь «правильно» — вспомнишь то, как дядя не пожадничал и подарил нам сто рублей, чтобы добавить к нашим деньгам на покупку Малейк. Скажешь «неправильно» — вспомнишь недавнее: дядя пожалел копейку, когда я вырвал чистый лист из альбома для рисования.

Если дядя Абу и жадина, то очень странный, необычный.

Частые разговоры дяди о том, что это именно он приобрел для нашего дома дешевую и прочную черепицу, помог с деньгами на покупку Малейк и подарил мне новую школьную форму, — скажу честно, я последнее время слушал с раздражением.

Он действительно немало сделал для нашей семьи, для меня. Но что ж, теперь надо вспоминать об этом всю жизнь? Вот мама, если она делает мне что-нибудь хорошее — делает без всяких слов. И, наверное, поэтому принимать от нее подарки гораздо приятнее, чем от дяди Абу…

Однако что ж это я все о плохом? У дяди Абу есть много замечательных качеств. Они для меня незаметные, а для других очень даже заметные. Вот, например, председатель колхоза Магомет Идрисович зовет дядю «королем бухгалтерии». За хорошую работу ему раз десять премии давали. В кабинете у дяди рядом с отрывным календарем висит табличка, на которой написано: «Ударник коммунистического труда». Это про дядю Абу сказано!

Кстати, моя бабушка гордится этим ничуть не меньше, чем сам дядя Абу.

— Твой дядя — умнейший человек! — любит говорить бабушка, когда остается со мной наедине. — Его умом мог бы прожить весь наш аул… — Она тут же добавляет другим, тихим и сочувствующим голосом: — Только аллах не дал ему счастья…

Бабушку хлебом не корми, только дай с кем-нибудь поспорить. Но дяде она возражает редко. Один такой случай я описал, — помните, как бабушка спорила с дядей насчет группового портрета? Я понял, почему она позволила себе противоречить дяде: меня хотела защитить!

Если б не эта скучная «Амбарная книга», я бы согласился с бабушкой, что умнее дяди Абу в нашем ауле человека не сыскать. Может, только Гамид Баширович умнее. Но Гамида Башировича никто не называет «королем бухгалтерии», а дядю называют!

У дяди своей семьи нет. Он никогда не был женат. Бабушка рассказывает, что после фронта дядя Абу несколько лет лечился в госпиталях. Когда он немножко оправился от ран и болезней, родственники стали приставать к нему, чтобы он женился. Только он не захотел. Он сказал: «На земле слишком много сирот. С моими ранами долго не проживешь, и я не хочу, чтобы после меня тоже остались сироты».

Вы помните, я нарисовал на кителе дяди Абу две полоски? Я это не зря сделал. Ведь дядя Абу был дважды ранен: первый раз под Сталинградом, второй — около города Малгобека, в котором теперь добывают самую лучшую и самую дешевую нефть в Чечено-Ингушетии.

Дядя любит военную форму. Правда, погон он не носит и звездочки на его фуражке нет. Но зато на нем всегда галифе, китель и высокие, пышущие жарким блеском сапоги.

Я часто задумываюсь: почему у дяди Абу нет ордена? Я даже не постеснялся спросить у него об этом.

— Для всех орденов не наготовишь, — ответил дядя. — Главное — не орден получить, а свой солдатский долг выполнить!

Я не очень-то понял его. Ведь если выполняешь солдатский долг, орден тебе обязательно дадут! Так что же, выполнил свой долг дядя Абу или не выполнил?..

Я еще не успел решить этот вопрос, как меня позвала бабушка.

— Собирайся к дяде Абу, — приказала она. — Я слышала, он заболел. Отнеси ему яблоки. Посиди с ним, спроси, не нужно ли чего… Скажи, чтобы обязательно съел все яблоки — они лечебные, от недуга помогают…

Я знал, что в ларма у бабушки еще с прошлой осени хранятся яблоки. Они считались почему-то лечебными. Бабушка берегла их пуще глаза и давала мне одно или два только по праздникам. А сейчас она отвалила для дяди Абу целый десяток. Прямо удивительно! Я даже позавидовал дяде: хорошо ему болеть — лежи себе, полеживай и яблочки грызи!

У нас дома есть несколько продуктовых сумок, но бабушка, подчеркивая свое уважение к дяде, завернула яблоки в чистое полотенце.

Решив сократить путь к дому дяди Абу, я направился к нему напрямик через овражек, через поле, которое примыкает к овражку. Если б я выбрал обычную дорогу, все было бы благополучно. Но вы же знаете: я жутко невезучий! И на этой короткой дороге меня ждала беда…

Около овражка стоял вагончик тракторной бригады. Когда я поравнялся с ним, трактористы как раз пили чай. Среди них был и Холак.

— Гапур, ты куда? — окликнул он меня.

Я поздоровался и объяснил, что иду к дяде Абу, несу ему лечебные яблоки.

— Лечебные? — удивился Холак. — Первый раз слышу про такие. А что, дядя заболел?

Я кивнул.

— Опасное что-нибудь? — спросил Холак.

— Не знаю. Он ведь еще с фронта болеет…

— А-а, — понимающе протянул Холак.

Мы помолчали.

— Про вас радио говорило, — вдруг вспомнил я. — Какой вы трудолюбивый и скромный…

Холак махнул рукой: ладно, мол, говорило и говорило.

«Действительно, он скромный», — подумал я.

Один из трактористов, высоченный, широкоплечий парень, усмехнулся и заговорил:

— Знаем мы эти болезни! Не сидел бы твой дядя в конторе, как крот в норе, был бы здоров. На свежем воздухе надо работать! — Он ударил себя в грудь кулаком, и мне показалось, что ударили в большой барабан. — Тут все болезни улетучиваются. А Абу целый день нюхает бумаги и перебирает костяшки на счетах: из-за этого и солнца не видит…

Мне слова здоровенного парня не понравились. Хоть он и тракторист, а задаваться нечего. У дяди Абу работа тоже важная. И работает он здорово, не зря его зовут «королем бухгалтерии»! А что касается болезни дяди, то ее даже почетной можно считать — она с фронта началась…

— И откуда только твоя бабушка достала яблоки в эту пору? — спросил Холак, кивая на мой сверток.

— У нас они в ларма хранятся, — ответил я.

— Понятно, — сказал Холак. — Запасливая у тебя бабушка. — И вдруг добавил: — Мне тетушка Хагоз вообще по душе — боевая такая, хваткая. Один недостаток — язычок у нее острый…

Между тем здоровенный парень допил чай и зашагал к трактору, который стоял за вагончиком.

— Эй, кянк, хочешь, покатаю? — бросил он на ходу.

— Хочу!

— А яблоками угостишь? — смеясь, продолжал он.

— Пожалуйста, берите! — Я протянул свой сверток.

Парень выбрал самое крупное, самое краснощекое яблоко и впился в него большими белыми зубами.

Но я уже не думал о яблоках и дяде Абу. Я думал только о тракторе. Вот он стоит: сильный, как нарт, большой, красивый — глаз от него нельзя отвести!

— Влезай! — сказал мне тракторист, усаживаясь за руль.

Я бросил сверток с яблоками ему под ноги и поспешил взобраться на трактор.

— Поехали! — скомандовал он сам себе и включил зажигание.

Мотор ожил, сначала зачихал, закашлял, но потом вдруг взревел, словно стадо диких зверей.

Трактор вздрогнул и пошел, оглушая весь мир шумом. Я держался за руль только одной рукой, но мне и этого было достаточно. Мне хотелось кричать от счастья. Я веду трактор! Он подчиняется моей руке! Смотрите, люди, я стал хозяином огромной, сильной машины!

Я еще подумал: «В этом мире не обойтись без главных бухгалтеров и без судей, но я все-таки буду трактористом, и обо мне обязательно расскажут по радио, как рассказали о Холаке!»

Мы сделали один круг. Потом второй. Наконец остановившись около вагончика, тракторист шутливо сказал мне:

— Слезай-ка, станция Березайка…

Я соскочил на землю. Трактор пошел дальше.

И вдруг я опомнился. Что я наделал! Ведь бабушка приказала мне отнести яблоки дяде Абу! Он болен, они излечили бы его от недуга… А я променял их на трактор!

«Дуралей! — ругал я себя бабушкиными словами. — Шайтан!»

Идти к дяде Абу было теперь бессмысленно. Я направился домой, с ужасом представляя себе, как встретит меня бабушка.

— Ну, сходил? — спросила бабушка, когда я появился во дворе.

— Да, — неопределенно ответил я.

— Понравились ему яблоки? — любопытничала бабушка.

— Понравились.

— Он все сразу съел? — спросила бабушка.

И тут у меня вырвалось:

— Съел и уехал…

— Куда уехал? — всполошилась бабушка. — Ведь он же больной!

Я понял, что пропал. Теперь мне ничего не оставалось, как рассказать бабушке всю историю с трактористом.

Не успел я кончить свой рассказ, как бабушка уже закричала:

— И у тебя не дрогнула рука, когда ты отдавал лечебные яблоки этому чумазому шайтану? Гяур! Дуралей!..

— Шайтан! — докончил я за бабушку.

Я и не собирался оправдываться, Покусывая губу, я думал: «Почему у меня все получается шиворот-навыворот? Почему я такой невезучий? У «Це модж» все везучие, один я невезучий. Что ж это — навсегда?»

— Не знаю, что с тобой делать! — говорила бабушка. — Ты меня в могилу вгонишь! — Она вздохнула и посмотрела на небо, будто спрашивала там у кого-то совета. — Иди лезь в ларма и достань яблоки. Это уже последние… Я буду молить аллаха, чтобы он дал мне дожить до того дня, когда ты поумнеешь…

Я даже удивился, как мало ругала меня бабушка в этот раз. Мне нужно было всего две минуты, чтобы слазить в ла́рма и достать яблоки, — я нарочно так спешил, мне хотелось угодить бабушке.

Положив яблоки в сумку, бабушка сказала:

— Хоть эти-то донеси до дяди. Или мне самой их отнести?

Я выпалил:

— Не беспокойся, бабушка, эти я донесу!..

Всю дорогу я бежал бегом и, ворвавшись к дяде, долго не мог отдышаться.

Дядя сидел за столом и водил костяшками счетов. Он даже во время болезни не хотел расставаться со своей работой. Чтобы не простыть, он накинул на себя пальто. Услышав мое шумное дыхание, дядя обернулся, и пальто его соскользнуло на пол.

Я быстро наклонился за ним.

— A-а, это ты? — узнал меня дядя. Сказав это, он снова щелкнул костяшками и произнес: — Дебет — 3572 рубля, кредит — 1368 рублей… Так, понятно…

Ему-то было понятно, а мне — нет. Что это такое — дебет? А кредит? Я вспомнил заколдованные слова тети Напсат — «ошло» и «ишком». Может, и у дяди есть свои заколдованные слова?

— Что это за слова вы говорите, дядя Абу? — не выдержал я.

— Не обращай внимания, — ответил дядя.

«Как это — не обращай внимания? — недовольно подумал я. — Тогда не надо говорить. А раз сказано — я должен знать, что к чему. Мне все нужно знать!»

Я поставил сумку на стол.

— Что там? — спросил дядя.

— Бабушка прислала вам яблоки, — заговорил я. — Они лечебные, все болезни излечивают. Сказала, чтобы вы все сразу съели…

Дядя отодвинул счеты, поставил сумку перед собой и, выбрав яблоко, долго глядел на него.

— Не бойтесь, не червивые, — сказал я.

— Хорошие яблоки, — словно не слыша меня, произнес дядя. — Откуда у тетушки Хагоз такие?

Я задумался.

— Кажется, внучатый племянник бабушке их привез… Это тот, который нам осла подарил…

— Такие яблоки на базаре не меньше рубля стоят, — серьезно сказал дядя.

— Это целебные, на базаре таких не продают.

— Да, да, — задумчиво ответил дядя и надкусил яблоко. — Ты спрашивал, что такое дебет и кредит?

Я уже забыл о том, что спрашивал. Но теперь вспомнил и кивнул.

— Если труд, затраченный на выращивание этих яблок, отнести к графе кредита, то доход от них будет считаться дебетом, — медленно и внушительно заговорил дядя. — Конечно, тут дебет превалирует над кредитом, так как старых яблок почти нет, а яблоки нового урожая поспеют только через два-три месяца. Таким образом, бабушкин племянник может выручить значительную сумму…

— Не может, — сказал я.

— Это почему же? — удивился дядя.

— Он в Казахстан уехал, на шахте будет работать, — объяснил я. — Он и без этих яблок проживет…

Дядя уже съел два яблока и потянулся за третим. Вдруг он посмотрел на меня и сказал:

— Ну-ка, Гапур, возьми яблоко.

Я не стал отказываться. Доев яблоко, я спросил у дяди:

— Вот вы съели три штуки, как вы, здоровее себя чувствуете?

— Здоровее, — ответил дядя. — Передай бабушке, что яблоки мне очень помогли, завтра я встану и обязательно ее навещу.

Я взял сумку, собираясь уходить, но в эту минуту кто-то постучал в окно, и знакомый голос почтальона Бекмурзы́ окликнул дядю.

В один миг я был на улице.

Почтальон Бекмурза, высокий, плотный, как чинар, подал мне письмо.

— Отдай дяде, джигит…

Я поблагодарил его и вернулся в дом.

На конверте была красивая марка с ракетой, и, прежде чем отдать письмо дяде, я внимательно ее рассмотрел. Мне рисунок понравился, я даже решил позаимствовать у него некоторые детали для своих будущих произведений.

Дядя надорвал конверт, вытащил какую-то бумажку — я заметил на ней синий штампик в углу — и стал читать.

Я уже описывал вам лицо дяди. Вы должны помнить. У него маленькая голова, жидкие волосы он расчесывает на пробор, а холеные усы загибает вверх на манер турецкой сабли. Но если б я сейчас взялся говорить, как выглядит мой дядя, я бы описывал его совсем по-другому. Дядино лицо неожиданно изменилось: всего минутка прошла, а оно стало новым и, как мне показалось, очень красивым. Глаза… Ну, где мне найти слова, чтобы объяснить, какими большими и яркими были сейчас глаза дяди! Мне вдруг открылось, что у него крутой, мужественный подбородок, говорящий о большой воле. Я увидел дядин высокий лоб и вспомнил то, что давным-давно говорила бабушка: «Твой дядя — умнейший человек. Его умом мог бы прожить весь наш аул…»

И это была святая правда! Сейчас я в это так поверил, на всю жизнь!..

А дядя между тем встал и прошелся по комнате, печатая каждый шаг. Он шагал и мурлыкал себе под нос:

Я даже рот раскрыл от удивления. Дядя Абу поет! Да что с ним такое?

— Родина не забывает тех своих детей, — торжественно заговорил дядя, — которые честно, не щадя крови, выполняют перед ней свой солдатский долг!

Я молчал, ожидая продолжения и не понимая, зачем дядя вспомнил об этом.

— Почитай, что там написано, — сказал дядя и, вздохнув полной грудью, кивнул мне на стол, где лежала бумажка с синим штампиком на уголке.

Я взял письмо и начал читать: «Уважаемый товарищ… Указом Президиума Верховного Совета СССР…»

— Читай вслух, — тихо попросил дядя, поворачиваясь ко мне спиной и глядя куда-то в стену.

— «Уважаемый товарищ… Указом Президиума Верховного Совета СССР… за мужество и бесстрашие в боях с фашистскими захватчиками… в связи с пятидесятилетием Советских Вооруженных Сил… вы награждаетесь орденом Отечественной войны II степени…»

— Все? — дрогнувшим голосом спросил дядя.

— Нет, — ответил я. — Тут еще говорится: «О дне вручения высокой Правительственной награды сообщим Вам особо. Поздравляем! Военком… подполковник Волков»…

Я положил письмо на стол и взглянул на дядю. Мне вдруг показалось, что голова у него странно дернулась, — так бывает, когда плачешь.

— Дядя Абу! Вы плачете? — не выдержал я.

Он выпрямился. Он по-прежнему стоял ко мне спиной. Но теперь во всей его фигуре — худощавой, стройной, похожей на туго натянутую струну, — не было и тени слабости.

— Дядя…

Но дядя Абу перебил меня.

— Кто сказал, что я плачу? — спросил он неровным голосом. Но вот голос окреп, налился силой. — Разве мужчины плачут? Ты видел когда-нибудь у ингушей, чтобы мужчина плакал?

— Не видел, — признался я.

Дядя наконец повернулся ко мне. Я впился в него глазами, стараясь понять чувства, овладевшие им. Все ясно: он плакал! Он скрывал это от меня, но он все-таки плакал! Вон в левом глазу еще замерла слезинка!

Да, я не видел, чтобы мужчина плакал. Ингуши не плачут от горя. Но кто сказал, что не позволяется плакать от радости?..