Гапур — тезка героя

ЗАКОЛДОВАННЫЕ ЧАПИЛГАШИ

На следующий день дядя Абу принес мне толстую «Амбарную книгу». Пользуясь его наставлениями, я разбил первый лист на шесть колонок и за несколько минут заполнил все графы.

Ну, как я жил в этот день?

Кажется, не лучше, чем раньше. Приобретений было мало. Зато непроизводительные затраты спускались колбасой до самого конца страницы. Вот так так!

Но, хуже того, я вдруг почувствовал смертельную скуку, когда расписывал свою жизнь по графам. Короткие и сухие заметки не могли охватить все, что я делал и видел, все, что передумал. Может, плюнуть на эти графы? Нельзя, дядя обидится…

Я задумался, теребя вихры. Мне вспомнился недавний разговор с Гамидом Башировичем и то, как он спросил, чем я занимался на географии. Я ведь соврал ему. Ничего интересного я в тетрадь не записывал, а просто рисовал человечков, Вот будет беда, если Гамид Баширович попросит меня показать записи!

И тут меня осенило: я могу угодить сразу обоим — и дяде Абу, и учителю! Это сделать проще простого. Разобью «Амбарную книгу» на две части — впереди будут графы с «Приходом» и «Расходом», а сзади — интересные мысли для Гамида Башировича. Здо́рово я придумал!

Когда с графами было покончено, я определил на глазок середину «Амбарной книги» и, мысленно представляя себе доброе и красивое лицо Гамида Башировича, принялся заполнять вторую часть рассказами о себе. Объяснил, как меня найти, если кто-нибудь захочет побывать в Сунжа-Юрте. Описал разговор с учителем и дядей Абу. А напоследок вспомнил о заколдованном чапилгаше Сулеймановой мамы…

Но тут я уже вперед забежал!

Хотите верьте, хотите нет, но мой друг Сулейман живет без прозвища. Видно, в роду у него не было ни краснобородого, ни скупого, ни изобретателя. Так и зовут Сулеймана — Сулейман. Просто и хорошо.

Но если раньше род Сулеймана не имел знаменитостей, то сейчас мама и папа Сулеймана — люди в ауле очень даже известные. Папа — киномеханик в клубе, и Сулейман может смотреть все картины бесплатно хоть сто раз. А это что-нибудь да значит! Мама у Сулеймана работает уборщицей в правлении колхоза. Но главное не то, что она раньше всех узнает колхозные новости, а какие она чапилгаши делает!

Вы знаете, что такое чапилгаш? Круглый пирог с картошкой. К нему еще подается творог. Нет, нет, не слушайте меня! Тоже нашел слова — «пирог с картошкой», «творог»! Этак вы и не захотите попробовать чапилгаш. А попробовать стоит! Еще как стоит!

Я бы хотел рассказать про чапилгаш так, чтобы у вас слюнки потекли и в животе засосало. Только я так не умею. Нет у меня для этого нужных слов. Скажу, как могу: чапилгаш — это сплошная поджаренная корочка, наполовину из муки, наполовину из картошки. А кто не любит поджаренную корочку? Таких не найдешь!

Я много раз видел, как делают чапилгаши мама и бабушка. Стряпают они хорошо. Но их чапилгаши не идут даже в сравнение с теми, какие делает мама Сулеймана.

Я всегда думал: почему у тети Напса́т чапилгаши особенные? А однажды присмотрелся, как она их готовит, и все понял. Они у нее заколдованные!

Случилось как-то, что я не застал Сулеймана дома. Тетя Напсат была занята, но отпустить меня не захотела.

— Посиди, посиди, — сказала она с доброй улыбкой. — Сейчас я тебе чапилгаш дам…

И я остался.

Тетя Напсат готовила чапилгаши, а я думал о своем. Потом услышал какое-то шелестящее слово и быстро поднял голову. Тетя Напсат держала на весу кастрюлю с тестом и что-то шептала. Мне удалось разобрать: «ошло».

«Ошло»? Что это такое?

Играя в альчики, мы всегда «заговариваем» битку. У каждого мальчишки для этого свои слова есть. Может, «ошло» — такое же заколдованное слово? Во всяком случае, в ингушском языке такого слова нет. И в русском тоже. Точно, тетя Напсат его специально придумала, чтобы делать свои замечательные чапилгаши!

Я смотрел на маму Сулеймана как завороженный!

А тетя Напсат продолжала готовить. Она нарезала лук и ссыпала его на сковородку. Потом, когда он поджарился, сняла сковородку с огня и понесла ее к свету, стала смотреть, что получилось. Видно, ей что-то не понравилось — она покачала головой. И тут же, пытаясь исправить неведомую мне оплошность, произнесла второе заколдованное слово: «Ишком».

Вам известно, что такое «ишком»? На каком это языке? На чапилгашском?

Была у меня мысль, сказать маме и бабушке о тайных словах тети Напсат. Но потом я решил ничего им не говорить. Дело в том, что такие слова помогают не всем и не всегда. Если «ошло» и «ишком» годятся для тети Напсат, это совсем не значит, что они придутся впору маме и бабушке.

Ведь чужую битку тоже не заговоришь!

Короче, маме и бабушке я ничего не сказал. Как и прежде, я часто захаживал к Сулейману и, конечно, с большой охотой ел необыкновенные чапилгаши, приготовленные тетей Напсат с помощью чудодейственных слов «ошло» и «ишком»…

Только не подумайте, что у Сулеймана я бываю из-за чапилгашей.

Совсем нет! Тетя Напсат могла бы и не делать чапилгаши — я к Сулейману все равно бы ходил. Потому что у нас дружба!

Мы начали дружить с первого класса. Правда, и до школы я видел Сулеймана на улице, иногда даже играл с ним в альчики или в кулла[4], и, помнится, однажды он вез меня на себе по всей улице. Но уличные встречи и игры не сделали нас друзьями. Мы сошлись по-настоящему только в школе. А получилось это потому, что я и Сулейман — оба сразу невзлюбили хитрого и зловредного Исрапила. Потом еще Сулейман провел меня в клуб, и мы три раза подряд смотрели фильм про Махмуда Эсамбаева — «Я буду танцевать», и как с первого класса мы начали ходить друг к другу, так ходим и сейчас.

Тетя Напсат встречает меня приветливо. Она готова все мне отдать, — я из-за этого иной раз даже неудобно себя чувствую.

Но удобно или неудобно, а по горским законам пренебрегать угощением хозяев — значит обидеть их. И я маму Сулеймана не обижаю: когда она предлагает мне сесть к столу и отведать свежие чапилгаши, я только из приличия говорю: «Баркал[5], я сыт», а потом все-таки берусь за еду.

Сегодня я тоже побывал у Сулеймана. Придя из школы, я вспомнил, что дал ему свой красный ластик и забыл взять. Так что повод для посещения друга у меня был…

— Сулейман! — закричал я еще издали. — Ва, Сулейман! Су-у-лей-ма-ан!

На пороге Сулейманова дома появилась тетя Напсат. Она была в фартуке и держала в руке кухонный нож — наверно, только сейчас отошла от очага.

— Что кричишь, Гапур? — остановила она меня. — Нет Сулеймана. В магазин пошел. Посиди, он сейчас будет.

Я вошел в комнату и устроился на стуле, любезно придвинутом мне тетей Напсат.

— Здорова ли Хаго́з? — спросила она.

— Здорова, — ответил я.

Так зовут мою бабушку — Хагоз. Тетя Напсат очень дружит с ней, хотя и моложе ее лет на тридцать. Видятся они десять раз на день. Но если даже тетя Напсат рассталась с моей бабушкой минуту назад, она все равно спрашивает: «Здорова ли Хагоз?», словно не видела ее целый год.

В молодости бабушка никогда не болела. Так она говорит. А сейчас болеет. То в спине у нее прострел, то ноги ломит. А недавно был сердечный приступ. Но ложится бабушка в кровать только тогда, когда терпеть боль уже невмоготу.

А так она с рассвета до заката на ногах. Бегает, крутится, тысячу дел делает. Вот сейчас она была около ларма — это такой погреб во дворе, где с осени до осени хранятся разные овощи — капуста, чеснок, редька, тыква, — а теперь уже в хлеву; только-только вошла она в хлев, а через секунду голос ее слышится на огороде; после огорода бабушка спешит на кухню, с кухни — на веранду, с веранды — в сад, из сада — снова на кухню…

Как-то Гамид Баширович рассказывал про ракеты и полеты в космос. После этого я втайне стал звать бабушку «реактивной».

Она действительно реактивная. Все успевает. Наше большое хозяйство — сад и огород, корова, по кличке Малейк[6], телка, овцы и куры, — все только потому и существует, что есть бабушка. А ведь ей уже на седьмой десяток перевалило…

Я думал об этом, а тетя Напсат стряпала. Потом она обернулась ко мне:

— А что делает Хагоз?

Вот спросила так спросила — что она делает? Все! Я глубоко вздохнул, решив полностью осветить бабушкину деятельность:

— Утром ходила за водой. Два ведра принесла. Потом выгнала на пастбище Малейк и телку, коз и овец. Потом дала корм курам. Потом затопила печь и стала готовить завтрак…

— А что делал ты? — спросила тетя Напсат.

— Собрал учебники, какие в школе нужны, и ждал, пока бабушка даст поесть, — простодушно ответил я.

Мне и в голову не пришло, что тетя Напсат приготовила мне ловушку. А ведь приготовила, и я попал в нее, как глупый зайчишка!

— Видишь, что получается, — заговорила тетя Напсат, — бабушка с ног валится от усталости, а ты не хочешь пальцем шевельнуть, чтобы помочь ей по хозяйству… Разве тебе трудно сходить за водой? Разве ты сам не можешь слазить в ларма за овощами?

— Да я еще спал, когда она за водой ходила!

— И очень плохо, — сказала тетя Напсат. — Встал бы пораньше и сходил бы за водой…

Честно говоря, я уже не спал, когда бабушка отправилась к колонке. Однако предложить ей свою помощь я не решился.

Ведро воды — не бог весть какая тяжесть. Хвалиться не буду, но я еще год назад поднимал полное ведро двумя пальцами. А раз даже мизинцем поднял, только потом этот мизинец стал синий и целую неделю не сгибался. В общем, принести пару ведер с колонки — это не работа, так, чепуха. Меня другое беспокоило. Издавна повелось у горцев: за водой ходит женщина. Правда, обычаю этому сто лет в обед, и про него многие забыли. Но среди мальчишек нашего аула он почему-то живет. И если Исрапил, например, увидит меня с ведрами в руках, он так просто мимо не пройдет, обязательно начнет вопить: «Гапур бабой стал!» А каково это слушать?

— Лежебока ты, Гапур, — сказала тетя Напсат.

Я не ответил. Что правда, то правда, я действительно мало помогаю бабушке. Два дня назад слазил по ее просьбе в ларма за тыквой. А еще что? Ага, на прошлой неделе сам, без бабушкиных указаний, прогнал кур с огорода. Кажется, все…

Однако я нашел для себя оправдание.

Я учусь, а бабушка не учится. Мне задают целую кучу домашних заданий и ставят двойку, если я их не выполню. А с бабушки работы никто не требует. Ну, зачем ей каждый день мыть пол на веранде? Если б она не притронулась к тряпке неделю, и тогда бы ее не упрекнули. Так что у бабушки свои заботы, а у меня свои. В конце концов, не прошу же я помощи у бабушки, когда мне достается трудная задача по арифметике!

Я так думал, но рта не раскрывал. Скажешь что-нибудь — тетя Напсат сразу передаст это бабушке, а бабушке моей лучше на язык не попадаться!

Между тем тетя Напсат продолжала увещевать меня:

— Ты должен слушаться бабушку… Ведь ей жилось нелегко — мужа она похоронила, сына похоронила… Ты думаешь, ради чего она так много трудится? Ради того, чтобы единственный ее внук жил в холе и довольстве…

Тетя Напсат поставила на стол большое блюдо с чапилгашами.

— Ты слушаешь меня? — спросила она. — Или то, что я говорю, влетает в одно ухо и вылетает из другого?

Я проглотил слюну, которая набежала в рот при виде чапилгашей, и, сколько мог серьезно, сказал:

— Влетает, но не вылетает… Честное слово, тетя Напсат, я учту ваши критические замечания и приложу все силы для исправления отмеченных недостатков!

Мама Сулеймана невольно улыбнулась.

— Кто выучил тебя этим словам? Твой дядя Абу?

— Ага.

Тетя Напсат усмехнулась. Мне эта усмешка не понравилась. Я поспешил спросить:

— А что?

— Ничего, — сказала она. — Но есть люди, которые слишком легко их произносят… Ладно, ешь, а я пойду погляжу, где ходит этот негодник Сулейман.

Она вышла. Я понял: она нарочно оставила меня одного, чтобы я не стеснялся и ел сколько душе угодно.

Не успел я взять первый чапилгаш, как появился Сулейман. Кивнув мне, он тоже присел к столу.

— Закусим? — спросил у меня Сулейман и, не ожидая ответа, запихнул себе в рот половину чапилгаша.

Я испытывал сильное желание последовать примеру друга. Мне еле удалось сдержать свои челюсти, которые все норовили перейти на третью скорость. Я доедал первый чапилгаш, а Сулейман уже доканчивал второй. Когда я съел второй, мой друг расправился с четвертым, — вот у кого реактивные челюсти, так это у Сулеймана!

После второго чапилгаша я вытер руки полотенцем, предусмотрительно приготовленным тетей Напсат, и отвернулся от стола. Нет, больше до еды не дотронусь, а то еще прослывешь обжорой!

А Сулейман все жевал. Он худущий, живот у него кукурузным кочаном прикроешь, а вмещается в этот живот так много, будто он резиновый и растягивается.

Мне до смерти хотелось съесть еще один чапилгаш. Ну, скажите честно, разве можно назвать обжорой того, кто съел три чапилгаша? Десять — другое дело!

Я быстро уговорил себя, что за третий чапилгаш меня никто не осудит. Но как ни быстро пришло это решение, а челюсти Сулеймана работали еще быстрее. Когда я взглянул на блюдо, там остался один-единственный, самый последний чапилгаш.

Брать последний чапилгаш было неудобно. Разрезать его? Это выход!

«Торопись, Гапур!» — подстегнул я себя и, схватив нож, с ловкостью опытного хасапхо[7] разрезал чапилгаш пополам.

Я жадно ел свою половину, когда на кухню вошла тетя Напсат. Она заметила пустое блюдо и удовлетворенно вздохнула.

— Молодцы! — воскликнула она. — Все съели…

— Все, все, — подтвердил Сулейман каким-то царапающим голосом и вдруг, засмеявшись, похлопал меня по животу. — Все, все…

Я растерялся. Кусок застрял у меня в горле, и я закашлялся.

— Не торопись, — сказал Сулейман, будто он не ел ни крошки и торчал за столом только ради меня. — Не торопись, Гапур. — Он подвинул ко мне свою половинку чапилгаша. — Видишь, у тебя в запасе еще есть… А маму не стесняйся…

Тетя Напсат, наверное, не поняла тайного смысла Сулеймановых слов. Она тут же подхватила:

— А чего ему стесняться? Гапур нам не чужой. Пусть ест на здоровье. Ведь бабушка у него так занята в саду и огороде, что ей порой и к очагу не добраться. И мама с зари до заката на работе…

Потом я уразумел: говорила это тетя Напсат, жалея меня. В ее словах не было ни капли обидного. Но в тот момент, когда я сидел за столом с зажатым чапилгашем во рту, когда я чувствовал на себе взгляды Сулеймана и тети Напсат, в глазах у меня потемнело от обиды.

Мысли мои прыгали, как искры над раскаленной головешкой. Бросить остаток чапилгаша и уйти? Доесть чапилгаш и вместе с ним проглотить оскорбление, нанесенное мне Сулейманом? Сказать Сулейману что-нибудь обидное?

Я не знал, что делать. Слова Сулеймана, казалось мне, носились в воздухе, раня мое самолюбие. Значит, я обжора?! Значит, это я уничтожил целое блюдо чапилгашей?!

А тетя Напсат тоже хороша! Если слушать ее, получается, что в доме у нас никогда не готовят. Бабушка в огороде, мама на ферме, а я, выходит, хожу голодный! Получается, наконец, что если бы не эти чапилгаши, я бы ноги протянул. Так? Я метнул грозный взгляд в сторону Сулеймана.

«Это ты во всем виноват! — мысленно сказал я ему. — Ничего, еще посмотрим, кто будет смеяться последним: я тебе отомщу!»

Сулейман сильнее меня. Но сейчас мне хотелось дать ему такую затрещину, чтобы у него искры из глаз посыпались. Однако присутствие тети Напсат связывало меня по рукам и ногам. Если я заведу драку, то из правого немедленно превращусь в виноватого, — даже мама и бабушка будут на стороне Сулеймана…

Я немного успокоился. Пелена злости спала с моих глаз, и я увидел, каким добрым выражением освещено лицо тети Напсат. И как могло прийти мне в голову, что мама Сулеймана хочет обидеть меня? Сулейман — вот кто мой обидчик!

И, разобравшись в своих мыслях, я принял такое решение: от последней половинки чапилгаша надо отказаться, Сулейману не грозить, а выдастся удобная минутка — все ему припомнить.

— Ох, как я наелся! — сказал я, отодвигая взглядом остаток чапилгаша. — Баркал, тетя Напсат…

— А чаю хочешь?

— Не хочу. Баркал, тетя Напсат…

Сулейманова мама грустно качнула головой.

— Как быстро бежит время, — заговорила она. — Давно ли я была девочкой? Кажется, только что… Знаешь, Гапур, я очень дружила с твоим папой. Он был мне, как родной брат. Даже защищал от злых мальчишек… И так рано ушел из жизни! — Голос у тети Напсат вдруг прервался, будто слабый ручеек, встретивший преграду на своем пути. — Вай, какого мужчину земля потеряла! Какого сына твоя бабушка потеряла!..

— Не надо, тетя Напсат, — попытался я остановить ее.

— Какого мужа твоя мама потеряла! — не слушая меня, продолжала она.

— Нани, не надо, — тихо попросил Сулейман.

— Вай, какого отца Гапур потерял! — закончила тетя Напсат и прижала к мокрому от слез лицу кухонное полотенце…