Гаргантюа и Пантагрюэль

Глава 1. О детстве великого Пантагрюэля

Теперь я расскажу вам историю славного Пантагрюэля, сына Гаргантюа. Мать Пантагрюэля, великанша Бадебек, умерла, когда мальчик только что появился на свет. Бедняга Гаргантюа не знал, что ему делать: плакать или смеяться. С одной стороны, жена его Бадебек умерла, а с другой — у него родился такой большой и красивый сын.

— Что же мне делать? — говорил в отчаянии Гаргантюа. — Плакать? Да, но почему? Потому что скончалась моя добрая жена, и я больше никогда ее не увижу. Ах, Бадебек, душа моя, голубка, крошка моя, — (эта крошка ростом была в две сажени с лишним), — душка моя, милашка моя, туфелька моя, что же мне теперь делать? Ах, бедный Пантагрюэль, ты лишился своей мамы, мой дорогой сынок!

И, говоря это, Гаргантюа ревел как корова. И вдруг он начинал смеяться как теленок, вспомнив про Пантагрюэля.

— Ох, сынок мой, — говорил он, — птенчик мой, котеночек мой! Как я благодарен судьбе за то, что она послала мне такого красивого, такого веселого, такого милого сына. О-хо-хо-хо! Бросим грусть! Будем пить! Принесите нам лучшего вина, вымойте стаканы, постелите скатерть, прогоните собак, растопите камин, заприте, дверь, разливайте похлебку! Да позовите нищих, дайте им денег. Плащ я сниму, буду пировать в одной куртке. Ну, живее вина!

А Пантагрюэль между тем лежал в своей колыбели и ждал, когда его накормят молоком. Каждое утро он высасывал молоко из 4600 коров: ведь кормилицы у него не было, а молока нужна была пропасть. На этот раз служанки запоздали, и вот Пантагрюэль разбросал пеленки, схватил корову за ноги и так впился в ее вымя, что корова заревела, точно ее волки терзали. На шум сбежались люди и кое-как отняли корову у Пантагрюэля.

После такого случая Гаргантюа приказал привязывать сына к крлыбели толстыми канатами. Но однажды большой медведь, которого Гаргантюа держал на привязи в своем доме, сорвался с цепи и, подбежав к мальчугану, стал облизывать ему личико. Дело, в том, что перед этим няньки кормили Пантагрюэля кашицей и забыли вытереть ему рот. Вот эта каша и прельстила медведя.

И что, вы думаете, сделал Пантагрюэль? Он поднатужился, разорвал канаты, схватил господина медведя и разорвал его в клочки как цыпленка. Мало того: он тут же съел медвежье мясо, пока оно еще не остыло.

Видя в сыне такую силу, Гаргантюа стал опасаться, чтобы он не зашиб как-нибудь самого себя. И вот Пантагрюэля приковали к кроватке четырьмя толстыми железными цепями. Одна из этих цепей и сейчас еще находится в Ля-Рошели. Она там висит в гавани, между двумя большими башнями. Вторая цепь сейчас в Лионе, третья в Анжере, а четвертую, говорят, утащили черти, чтобы связать ею Сатану. Дело в том, что у Сатаны в то время болел живот, и черти опасались, что им от этого не поздоровится. Итак, Пантагрюэля связали цепями, и с тех пор он спокойно лежал в своей колыбели.

Но вот однажды, когда Гаргантюа справлял роскошный пир по случаю какого-то праздника, мамки так захлопотались, что совсем забыли про бедняжку Пантагрюэля. Что же он сделал? Вот послушайте-ка, добрые люди: Пантагрюэль сначала попробовал разорвать цепи руками. Это ему не удалось: цепи были очень крепкие. Тогда он стал колотить изо всей силы ногами, так что проломил край своей колыбели, хотя она была толщиной не меньше чем в полтора аршина. Пантагрюэль высунул ноги наружу, ухитрился достать до пола, приподнялся и встал на ноги вместе с колыбелью за плечами. Если бы увидали его в таком виде, вам показалось бы, что это огромный морской корабль.

А Пантагрюэлю это было хоть бы что. В таком виде он спустился с лестницы и смело вошел в залу, где пировали гости. Вот где смеху-то было! Руки у Пантагрюэля были связаны, поэтому он нагнулся над столом и стал хватать кушанья прямо зубами.

Тут Гаргантюа не вытерпел и приказал освободить Пантагрюэля. С Пантагрюэля сняли цепи, посадили за стол, и он плотно покушал. А перед тем он ударом кулака раздробил свою колыбель на 1500 маленьких кусочков и объявил всем присутствующим, что он больше никогда в нее не ляжет.

Глава 2. О том, как Пантагрюэль встретил Панурга, которого полюбил на всю жизнь

Пантагрюэль рос не по дням, а по часам. Скоро его отдали в школу. Когда Пантагрюэль окончил школу, он поехал набираться ума-разума по другим городам. В Тулузе он научился танцовать и ловко драться на шпагах. Тамошние студенты — великие знатоки этого дела. Но долго в Тулузе он не пробыл. Однажды он увидал, как там поджаривали на костре какого-то профессора, который не поладил с монахами.

— Спаси меня бог от такой смерти, — сказал Пантагрюэль, — я не копченая селедка и вовсе не хочу, чтобы меня подогревали.

И на другой же день он уехал из Тулузы.

В Монпелье он задумал было учиться на доктора, но заметил, что там от всех докторов пахнет клистиром. Тогда-он решил учиться на судью, но судей там оказалось только четверо, Да и то трое были вшивые, а четвертый плешивый.

В Анжере его тоже постигла неудача. Там открылась чума, и Пантагрюэлю пришлось спешно выехать из города.

После этого Пантагрюэль долго учился в Бурже и наконец приехал в Париж. В Париже он проучился несколько лет и с таким успехом, что стал там знаменитым ученым.

И вот однажды, гуляя за городом со своими друзьями, Пантагрюэль встретил, человека приятного на вид, но всего израненного и в такой оборванной одежде, что казалось — его только что потрепали собаки.

Завидев его издали, Пантагрюэль сказал друзьям:

— Видите ли вы этого человека? Держу пари, что он не бродяга и не нищий. Это, должно быть, смышленый человек, и только случайно он в таком виде.

И как только незнакомец поравнялся с ними, Пантагрюэль сказал ему:

— Друг мой, прошу вас — остановитесь и ответьте мне на то, о чем я вас спрошу. Вы не раскаетесь в, этом, потому что мне очень хочется помочь вам в вашей беде. Прежде всего скажите мне: кто вы такой? откуда вы? куда идете? что ищите? и как ваше имя?

— Юнкер, готт геб эйх глюк уид хейль цуфор, — отвечал незнакомец по-немецки.

— Друг мой, — сказал Пантагрюэль, — я не понимаю этой тарабарщины. Говорите, пожалуйста, на другом языке.

— Альбарильдим готфано дешмин брин алабо дордиб фальброт рингвам альбарас, — отвечал незнакомец.

— Вы понимаете что-нибудь? — спросил Пантагрюэль у своих друзей.

— Думаю, что это дикарский язык, — сказал Эпидемон, гувернер Пантагрюэля, — в нем сам чорт ногу сломит.

— Любезный кум, — сказал Пантагрюэль незнакомцу, — может быть эти стены вас и поймут, но мы вас совсем не понимаем.

На это незнакомец сказал:

— Лорд, гефт гэлб бэ суа виртус бе интэллидженс.

— Друг мой, — спросил незнакомца Эпидемон, — как вы это говорите: по-человечески или по-дурацки?

— Иона андиэ, гуаса, гоуей, этак, — отвечал незнакомец.

— Ну, — сказал Пантагрюэль, — с вами не сговоришься. Вот вы болтаете на разных языках, — неужели в таком случае вы не знаете обыкновенной французской речи?

— Вот тебе раз? — возмутился незнакомец. — Как же мне не знать по-французски, когда это и есть мой родной язык! Слава богу, я родился и вырос во Франции.

— В Таком случае, — сказал Пантагрюэль, — скажите нам, как вас зовут и куда вы идете. Честное слово, вы так мне полюбились, что, кажется, мы больше не расстанемся с вами, если только вы этого захотите.

— Сударь, — сказал незнакомец, — меня зовут Панург. Сейчас я иду из Турции. Турки долгое время держали меня в плену. Если вы хотите взять меня с собой, я охотно пойду вместе с вами куда вам угодно и расскажу вам на досуге о моих несчастных приключениях. А сейчас мне необходимо поесть: зубы у меня щелкают, брюхо пустое, горло пересохло, аппетит волчий. Если вы хотите испытать меня на деле, прикажите сначала накормить меня как следует.

Пантагрюэль приказал отвести Панурга домой и дать ему побольше еды.

Приказание было исполнено. Панург наелся до отвала и улегся спать вместе с курами. На другой он проснулся только к обеду и в три прыжка, прямо с кровати, снова очутился за столом.

Глава 3. О том, как Панург бежал из турецкого плена

За обедом Панург пил и ел без устали, потому что был худ как драная кошка.

— Эге, куманек, — сказал кто-то, — ты не дурак выпить, как я погляжу.

— А ты думал, чорт побери, — сказал Панург, — что я буду пить как зяблик, а корм принимать только тогда, когда меня похлопают по хвостику? Нет, кум, я не из таковских. Чем больше я пью, тем больше мне хочется пить. Такая уж у меня натура.

Гости засмеялись.

— Чему вы смеетесь, Панург? — спросил Пантагрюэль.

— Сударь, — сказал Панург, — я рассказываю вашим гостям о турках. Эти люди несчастны оттого, что им запрещено лить.

— Но расскажите мне, — сказал Пантагрюэль, — как вам удалось от них вырваться?

— Извольте, сударь, — сказал Панург, — я расскажу вам всю правду, и побей меня бог, если я совру хоть словечко. Эти разбойники-турки решили приготовить из меня жаркое. Они нашпиговали меня салом, чтобы я был пожирнее, посадили на вертел и начали поджаривать меня на огоньке. Я уж совсем было приготовился распрощаться с жизнью, как вдруг заметил, что мой повар задремал. Тогда я зубами выхватил из камина головешку и бросил ее на колени своему мучителю. Другую головешку я сунул на соломенный тюфяк. Солома вспыхнула и подожгла постель. От постели загорелся пол, и вся комната наполнилась дымом. Но лучше всего было то, что мой мучитель с обожженными коленками вскочил со стула, подбежал к окошку и завопил во всю глотку:

— Даль барот! Даль барот!

«По-нашему это значит: "Пожар! Пожар!"»

«После этого повар перерезал на мне веревки и кинулся вон. Но тут его настиг паша, хозяин дома. Паша выдернул из меня вертел и убил им наповал моего мучителя.

«Когда вертел из меня выдернули, я упал и ушибся, хотя и не очень сильно. Дело в том, что сало, которым я был нашпигован, сделало меня толстым и смягчило удар.

«Но едва лишь я вскочил на ноги, как попал в новую беду. Мой паша, видя, что его дом гибнет в пламени, взмолился всем чертям и стал звать на помощь самого дьявола. Тут я испугался не на шутку. Явись дьявол — и моя песенка была бы спета. Ведь я был наполовину изжарен и притом до горла нашпигован чудесным салом. А черти, как известно, до сала большие охотники!

«К счастью, дьявол не явился. Паша в отчаянии решил покончить с собой и проткнуть свое сердце моим вертелом. Паша приставил его к груди, но вертел был тупой и никак не хотел продырявить моего хозяина. Паша давил изо всей силы, но все было бесполезно. Тогда я подошел к нему и сказал:

« — Господин басурман, вы только напрасно теряете время. Этим вертелом проткнуться невозможно. Хотите, я убью вас в одну минуту и притом так, что вы даже ничего не почувствуете? Поверьте, что я уже многих так прикончил, и они чувствовали себя превосходно.

«— Друг мои, — сказал паша, — пожалуйста, убей меня, но только побыстрее. В награду ты можешь взять мои великолепные штаны. В них ты найдешь 600 золотых и несколько превосходных брильянтов».

—Где же они теперь, эти брильянты? — спросил, у Панурга Эпидемон.

— Увы, — вздохнул Панург, — теперь они, должно быть, очень далеко. Одним словом, там, где прошлогодний снег. Понимаете вы меня?

— Прошу тебя, кончай, пожалуйста, — сказал Пантагрюэль. — Как же ты укокошил своего пашу?

— Честное слово, — сказал Панург, я ни словечка не привираю. Я связал ему руки, посадил, на вертел и оставил поджариваться на огоньке, точно копченую селедку. После этого я взял его кошелек и небольшой дротик, висевший на стенке, и бросился вон из дома Ах, как болело мое поджаренное плечо, если бы вы знали.

«Улица была полна народу. Всё бежали на пожар с бочками, с ведрами, с кастрюлями, полными воды. Увидав меня полузажаренным, турки сжалились надо мной и вылили на меня всю свою воду. Это было очень приятно. Вода освежила меня. Вообще, простые турки — народ славный. Они дали мне поесть и никакого зла мне не причинили. Только один скверный турчонок стал было таскать из меня сало, которым я был нашпигован. Но я так дал этому негодяю по пальцам, что он живо откатился.

«Пока турки занимались мною, огонь перебросился на соседние дома. Уже целый квартал был объят пламенен. Увидав, что дело плохо, турки бросились всяк к своему дому, а направился к воротам. Но едва я вышел в поле, как из города выскочили шестьсот, да нет — тысяча триста одиннадцать, если не больше, собак, и больших, и маленьких. Почуяв запах моего поджаренного мяса, собаки бросились прямо на меня и, конечно, растерзали бы меня в клочки, если бы не моя смекалка. При такой опасности я вспомнил о своем сале и стал бросать его в самую середину собачьей своры. Собаки кинулись на сало и оставили меня в покое. Я, конечно, не возражал против этого, и убрался от них по-дрбру, по-здорову. Врт после этого и говорите, что жаркое на вертеле не превосходная штука!»

Глава 4. О нравах и привычках Панурга

Панург был среднего роста, не слишком высок, не слишком низок. Нос у него был орлиный, загнутый, словно ручка от бритвы. Лет ему отроду было тридцать пять, и, несмотря на это, Панург был самый большой озорник и гуляка в целом Париже. Постоянно на уме у него были какие-нибудь проказы. Особенно любил он посмеяться над полицейскими и караульными.

Бывало, соберет он вечером несколько парней, угостит их вином и поведет с собой на перекресток. Придут и ждут, пока не появится полицейский патруль. Панург знал заранее, когда появятся полицейские. Как он это делал? Очень просто. Положит на мостовую шпагу, приложит к ней ухо и слушает. Если шпага зазвенит — это верный знак, что обход близко. Тогда парни хватают тяжелую тележку, раскачивает ее изо всей мочи и пускают вниз по улице, прямо на полицейских. Те валятся, словно свиньи, прямо в грязь, а нашим озорникам только того, и надо. Сделали дело и наутек, Ищи-свищи!

А бывало еще и так. Достанет Панург пороху и насыплет его по дороге, где должны проходить полицейские. Едва полицейские подойдут, Панург подожжет порох. Караул в ужасе кинется прочь, а огонь бежит следом за ним, извивается, жжет, хватает за ноги. А Панургу и горя мало!

Также не любил Панург ученых богословов. Этим он, совсем проходу не давал. То навозу накидает им на шляпу, то лисий хвост сзади привяжет, то еще что-нибудь придумает.

В его кафтане было двадцать шесть карманов и кармашков, набитых всякой всячиной. В одном кармане у него лежал пузырек со свинцовой водой и острый ножичек, чтобы срезать чужие кошельки. В другом — головки репейника, чтобы кидать ими в прохожих. В третьем — трут, огниво, зажигательные стекла. Бывало, в церкви заметит какого-нибудь усердного молельщика и незаметно наведет на него огонек своим стеклышком. Тот про всякую молитву позабудет, мечется как угорелый, а Панург спрячет стекло и стоит, как ни в чем не бывало.

Однажды Панург показался мне более молчаливым, чем обыкновенно. Подозревая, что у него нет ни копейки денег, я спросил его:

— Панург, вы, я вижу, больны. У вас, вероятно, карманная чахотка? Не хотите ли — вот у меня шесть с половиной су, которые как раз не знают, куда им деваться.

— Что деньги? — сказал Панург. — Этого добра у меня скоро будет сколько угодно. Разве вы не знаете, что у меня есть волшебный камешек, который притягивает к себе деньги, словно магнит железо? А вот не хотите ли вы купить индульгенцию?[10]

— Ей-богу, — сказал, я, — что-то я не думаю замаливать свои грехи. Впрочем, если индульгенции, будет стоить не дороже одного денье, то пожалуй, пойдемте.

— В таком случае дайте мне взаймы один денье,[11]и я готов, — сказал Панург.

Мы отправились к церкви святого Гервасия, и я купил себе самую дешевую индульгенцию у первого же монаха. Что же касается Панурга, то он покупал себе индульгенции у всех монахов, и скоро у него оказалась целая куча этого добра.

Потом мы отправились к собору богоматери, затем в церковь святого Иоанна, потом в церковь святого Антония и во все остальные, где только продавались индульгенции. Я больше ничего не покупал, но Панург прикладывался ко всем мощам и покупал одну индульгенцию за другой.

На обратном пути Панург затащил меня в кабачок и показал мне штук двенадцать кошельков, туго набитых деньгами.

— Господи Исусе, — поразился я, — откуда у вас, Панург, такое богатство?

— Это богатство, — сказал Панург, — перешло ко мне от господ монахов. Я же говорил вам, что у меня скоро будет куча денег. Заметили вы, что на каждое церковное блюдо я клал по одному денье?

— Нет, не заметил, — сказал я.

— В том-то и дело, — засмеялся Панург. — Ведь это я так ловко проделываю, что продавцу индульгенции кажется, будто я положил крупную монету. Поэтому я другой рукой спокойно беру сдачу — одну, две, три дюжины денье, сколько мне вздумается. И так во всех церквах.

— Но, дорогой Панург, — сказал я, — выходит, вы попросту воришка?

— Как сказать! — засмеялся Панург. — Может быть, вы думаете, что монахи наживают эти денежки честным трудом? Как бы не так!

— А кроме того, — добавил Панург, — у меня, видите ли, свои счеты с монахами. Вам, вероятно, неизвестно, что в свое время я вылечил папу Сикста от злокачественной опухоли.

Эта опухоль мучила папу всю жизнь, и он чуть было не охромел от нее. В награду за лечение папа пожаловал мне полторы тысячи франков ежегодной пенсии из своей церковной казны. Вот эту пенсию я и выплачиваю теперь себе своими собственными руками. Хотите — верьте, хотите — не верьте, но эти денежки мне очень и очень пригодятся!

огромные доходы.

Глава 5. О том, как один англичанин вызвал Пантагрюэля на диспут

В один прекрасный день Пантагрюэль захотел проверить свои знания. И вот он приказал вывесить на всех перекрестках 9764 объявления. В Этих объявлениях Пантагрюэль вызывал на диспут всех городских ученых и мудрецов.

Первый диспут состоялся на улице де-Ферр. Пантагрюэль выступал против всех деканов, магистров и ораторов. И всех их посадил в лужу.

Второй диспут устроили в Сорбонне,[12] против богословов. Этот диспут длился шесть недель. На нем присутствовали придворные короля, начальник» всех канцелярий, советнику, счетоводы, секретари, а также старшины города, врачи и священники.

И, несмотря на то, что большинство из них были искусные спорщики и грамотеи, Пантагрюэль всех их переспорил я доказал, что они перед ним просто олухи царя небесного.

После этого весь город заговорил об удивительной учености Пантагрюэля. Даже прачки, кухарки, судомойки — и те показывали на него пальцами и шепотом говорили друг другу:

— Смотрите, это он!

В эти самые дни один ученый муж, по имени Томаст, до которого дошла громкая слава о несравненной учености Пантагрюэля, приехал из Англии повидаться с ним и проверить, так ли уж учен Пантагрюэль, как говорит о том молва. Увидав Пантагрюэля, Томаст был поражен его необычайным ростом. Но вскоре Томаст оправился и произнес следующую речь:

— Сударь, весть о вашей необычайной мудрости достигла берегов Англии, и с тех пор ни один английский мудрец не может спать спокойно. Все стремятся увидать вас — новое светило науки; все хотят поучиться вашей несравненной мудрости. Вот и я прослушав о ваших удивительных познаниях, покинул родину и приехал сюда, чтобы побеседовать с вами о некоторых запутанных вопросах. Если вы их разрешите, то и сам я, и все мое потомство отныне будем вашими верными рабами. Одним словом, — продолжал Томаст, — я вызываю вас на великий диспут, где должны присутствовать все ученые города. И вот каким способом хочу я вести этот диспут. Отвечая один другому, мы не будем произносить длинных речей, как это делают здешние умники. Точно также мы не будем заниматься декламацией и употреблять в споре разные цифры. Мы не будем говорить ни одного слова. Ведь вопросы, которые мы будем обсуждать, так затрудительны, Что их все равно не выразить никакими словами. Мы будем с вами объясняться знаками. Это самый лучший способ для нашего диспута. Итак, если угодно будет вашей светлости, то мы сойдемся завтра в большой Наварской зале, в семь часов утра.

— Сударь, — отвечал Пантагрюэль, — я с большой охотой исполню вашу просьбу, насколько это будет в моих слабых силах. И хотя мне следует скорее учиться у вас, чем вам у меня, но раз уж вы с этим не согласны, то мы сообща обсудим дело и разрешим наши сомнения. И я от души рад объясняться знаками, а не словами. По крайней мере нас никто другой не поймет и не будет нам мешать глупыми рукоплесканиями.

Итак, завтра я явлюсь на диспут. Только об одном прошу вас: чтобы в нашем споре не было никакого шуму. Мы, ведь, ищем не одобрения людей, а одну только истину.

— Сударь, — сказал Томаст, — благодарю вас за ваше милостивое согласие. Итак, до завтра!

— До завтра! — сказал Пантагрюэль.

Вы, читающие эту справедливую историю, не можете себе представить, в каком волнении Пантагрюэль и Томаст провели эту ночь. По крайней мере Томаст признался швейцару гостиницы, где он остановился, что его трясет словно в лихорадке.

— Мне кажется, — говорил Томаст, — что Пантагрюэль держит меня за горло. Дайте мне, пожалуйста, холодной воды, чтобы немного освежиться.

Что касается Пантагрюэля, то он всю ночь просидел над книгами, так что Панург в конце концов; сказал ему:

— Сударь, бросьте вы ваши книги и идите спать. Ей-богу, вы только схватите горячку с вашими занятиями. Выпейте-ка вина да ложитесь себе на здоровье. Будьте спокойны: Чавтра я сам буду спорить с этим умником и отлично проведу его за нос.

— Что ты, Панург, друг мой! — сказал Пантагрюэль. — Ведь Томаст — человек ученый. Как же ты его переспоришь?

— Это уж мое дело, — сказал Панург. — Уж-будьте уверены, что я справлюсь с этим хвастунишкой и оставлю его в дураках при всем честном народе.

Всю ночь Панург играл с пажами в карты, так что проиграл все застежки от своих штанов. А когда настало утро, он разбудил Пантагрюэля, и они вдвоем отправились на диспут в Наварскую залу.

Глава 6. О том, как Панург посрамил ученого англичанина

На диспут собрался весь Париж.

— На этот раз, — говорили парижане, — Пантагрюэль тоже получит свою порцию. Это еще ничего не значит, что до сих пор он выходил победителем. Томаст — парень не промах. Он сумеет постоять за себя. Посмотрим, кто победит.

Как только Пантагрюэль с Панургом вошли в залу, все эти писаки, магистры и школьники, по своей привычке, принялись громко хлопать в ладоши.

— Тише, чорт вас возьми! — закричал Пантагрюэль громовым голосом. — Если будете шуметь, я снесу вам головы всем без исключения!

При этих словах все разинули рот от удивления. И даже кашлянуть никто больше не посмел.

Тогда Панург выступил вперед и сказал англичанину:

— Милостивый государь! ради чего вы сюда пришли — спорить с нами или поучиться настоящей мудрости у господина моего, Пантагрюэля?

— Милостивый государь, — отвечал Томаст, — я не хочу ни с кем препираться по-пустому. Я желаю получить ответ на разные сомнительные вопросы.

— В таком случае, — сказал Панург, — я, скромный ученик моего учителя, господина Пантагрюэля, берусь разрешить все ваши сомнения. Пусть господин Пантагрюэль будет у нас председателем, пока мы занимаемся делом. Согласны ли вы с этим?

— Вполне, — ответил Томаст, — давайте же начинать.

И вот в полном молчании англичанин поднял руки в воздух и сложил пальцы щепотью. Потом он разжал пальцы, громко хлопнул в ладоши и протянул руки вперед, как бы умоляя о чем-то Панурга.

В ответ на это Панург засунул в нос большой палец, а остальными пальцами помахал в воздухе.

— А если вы… — сказал англичанин.

— Виноват, — прервал его Панург, — помалкивайте, сударь.

Тогда англичанин сделал такой знак: он сжал пальцы в кулак, поднял левую руку и затем большой палец правой руки приставил к мизинцу левой.

Панург ничуть этому не удивился. Он вытащил из кармана кусок бычьего ребра и две маленькие деревяшки. Деревяшки он зажал в пальцах и стал ими прищелкивать, весело поглядывая на англичанина.

Парижане подумали, что Панург передразнивает бретонских прокаженных, которые так же гремят своими погремушками. Может быть, Панург намекал, что англичанин — прокажённый?

Однако англичанин нисколько не испугался этого. Он, сжав кулаки, поднес их к самому лицу Панурга и постукал их друг о дружку.

Панург, ни слова не говоря, смастерил из пальцев нечто вроде кукиша и показал эту фигурку англичанину.

Англичанин побледнел как смерть и задвигал пальцами словно рыба плавниками.

Тогда Панург хлопнул в ладоши, подул на пальцы и вытянул подбородок вперед, пристально смотря на англичанина.

Ничего не понимая в этих знаках, парижане, однако, догадались, что Панург как бы спрашивает-англичанина: «Ну-ка, что вы на это скажете?»

И в самом деле, Томаст сильно вспотел и погрузился в глубокое размышление. Наконец он сообразил, сцепил пальцы друг с другом и в таком положении поднял обе руки как можно выше.

В ответ на это Панург коснулся своей челюсти большим пальцем и стал, что есть мочи, стучать зубами.

Томаст в страшном волнении вскочил со своего места. Пот градом катился у него по лбу, глаза блуждали: Он поднял вверх правую руку, сложил пальцы щепотью, а левую руку положил на грудь и взглянул на Панурга умоляющими глазами.

Панург, в ответ на это, схватил себя за штанину и стал трясти ее изо всей мочи.

Тогда Томаст надул щеки, точно он собирался поиграть на трубе.

На это Панург приоткрыл рот, хлопнул по нему ладошкой. Получился глубокий низкий звук.

— Ага, я понимаю, — сказал Томаст. — А что ты мне скажешь на это? — И, высунув язык, он завертел глазами как умирающая коза.

Тогда Панург засунул в рот указательные пальцы и растянул ими рот до самых ушей. После этого он большими пальцами надавил на веки и сделал Томасту отвратительную гримасу.

Тут Томаст снял с головы шапочку, вежливо поблагодарил Панурга и сказал, обратившись к собранию:

— Милостивые государи, вы имеете в своей среде несравненное сокровище: это — господин Пантагрюэль, молва о котором привела меня сюда из глубины Англии. Признаюсь вам, до сих пор мне казалось, что люди преувеличивают, когда говорят об удивительной учености господина Пантагрюэля.

Но теперь я вижу, что они не только не преувеличивают, но, наоборот, преуменьшают заслуги этого господина. Только что сейчас его ученик превосходно распутал все вопросы, которые я ему задавал, и открыл передо мной такую бездну премудрости, что привел меня в полное восхищение. И если это мог сделать ученик, то что же открыл бы мне сам господин Пантагрюэль, его учитель? Должно быть, его ученость не поддается никакому описанию.

«Со временем о нашем диспуте я напишу целую книгу. Из нее вы узнаете, о каких важных вещах мы сегодня толковали. А пока благодарю вас за оказанную мне честь и на этом окончу свое слово».

После диспута Пантагрюэль устроил роскошный пир и на славу угостил Томаста. Ах, если бы вы знали, как у них хлопали пробки, как ходили бутылки, как орали гости: «А ну-ка, паж, тащи, откупоривай, наливай, чорт тебя возьми, наливай!»

Что же касается тех знаков, которыми переговаривались на диспуте, то я, конечно, мог бы объяснить вам, что они значат. Но говорят, что Томаст печатает об этом в Лондоне целую книгу. Когда эта книга выйдет, вы сами сможете ее прочитать и все подробно узнаете. А до тех пор я уж лучше помолчу.

Глава 7. О том, как Панург задумал жениться

На другой день Панург явился к Пантагрюэлю разодетый в пух и прах. Пантагрюэль сидел с братом Жаном и Карпалимом и вел с ними ученую в беседу.

— Что это значит, Панург? — спросил Пантагрюэль. — Почему вы в таком наряде?

— Меня бес толкнул в ребро, — сказал Панург. — Я желаю жениться.

— С богом! — заметил Пантагрюэль. — Это меня радует, хотя, по правде сказать, не настолько, чтобы совсем одуреть от радости.

— В том-то и дело, — сказал Панург. — Еще неизвестно, какая мне достанется жена. Хорошо, если это будет добрая женщина. А если нет? Что я тогда буду делать?

— Об этом деле стоит подумать, — сказал Пантагрюэль.

— А что вы мне посоветуете? — спросил Панург.

— Если вы твердо решили жениться, то отговаривать вас бесполезно, — сказал Пантагрюэль.

— Хорошо, — сказал Панург, — но я не хотел бы жениться без вашего доброго совета.

— Я согласен, — сказал Пантагрюэль, — советую вам жениться.

— Но если вы думаете, что мне лучше не жениться, то я не женюсь, — сказал Панург.

— Ну, так не женитесь. — сказал Пантагрюэль.

— Хорошо, — сказал Панург. — Но неужели вы хотите, чтобы я прожил всю свою жизнь без подруги? Ведь одинокий человек никогда ни бывает так счастлив, лак женатый.

— Ну, так женитесь, ради бога, — отвечал Пантагрюэль.

— А если моя жена окажется дурной женщиной? Ведь тогда я буду самым несчастным человеком на свете! — сказал Панург.

— Ну, значит, не женитесь, — сказал Пантагрюэль.

— А если я выберу себе в жены честную женщину? — спросил Панург.

— Тогда, конечно, женитесь, — сказал Пантагрюэль.

— Но я слышал, — сказал Панург, — что все честные женщины поколачивают своих мужей. Неужели она будет меня бить? Ведь я с ума сойду от злости. Я тогда сам изобью ее, переломаю ей руки и ноги, и такого наделаю, что чертям будем тошно.

— Ну, значит, не женитесь, — сказал Пантагрюэль.

— Хорошо, — сказал Панург, — а если я заболею? Кто тогда будет за мной ухаживать? Нет, без жены мне туго придется. Пропадешь как собака, и никто тебе не поможет.

— Ну, так женитесь, ради бога, — сказал Пантагрюэль.

— Ну, сударь, — сказал Панург, — вас не так-то легко понять. То «женитесь», то «не женитесь».

— Да ведь в ваших вопросах столько «если бы» да «кабы», что я ничего вам толком посоветовать не могу, — сказал Пантагрюэль. — Все зависит от того, какую вы жену себе выберете. Если это будет хорошая женщина — женитесь с богом. Женитьба — дело хорошее.

— Может быть, может быть, — сказал Панург. — Но сейчас, признаться, я даже не слышу, о чем вы говорите. Голодное брюхо — глухо. Ведь через полчаса — обед, и я уже готов кричать от голода. Пойдем обедать, брат Жан! В прежнее время редко кто обедал, кроме монахов да каноников. Да, ведь, им и делать больше нечего: для них каждый день — праздник. Тебе это хорошо известно, брат Жан.

Идем же, друг мой, всеми чертями заклинаю тебя, идем! Мой желудок от голоду лает словно собака. Заткнем ему рот похлебкой, чтобы он успокоился. Ты, я знаю, любишь густой, жирный суп, но я предпочитаю молочную похлебку с добрым кусочком пахаря.

— Ага, я понимаю тебя, — сказал брат Жан. — Вот ты и заговорил по-монастырски. Ведь монахи называют «пахарем» быка, на котором когда-то пахали. Из такого «пахаря» можно сварить славную похлебку на целое аббатство. Надо тебе сказать, что в наших аббатствах мы придерживаемся старинного правила и перед каждой обедней заходим в часовню, то-есть, говоря приросту, на монастырскую кухню. На кухне мы умоляем поваров, чтобы они поскорее разводили огонь под котлом и начинали варить говядину. Ведь хорошо покушать — у монаха главная забота. Монах для того только и живет, чтобы покушать в свое удовольствие. Идем, Панург!

— Ну, теперь я понял тебя, хитрая монастырская шельма! — вскричал Панург. — Идем же на кухню, посмотрим, как дела с обедом. Идем, Карпалим. До свиданья, господа. Идем!

Глава 8. О том, как Панург советовался с панзуской сивиллой

После обеда Пантагрюэль призвал к себе Панурга и сказал ему:

— Я вижу, Панург, что вы все еще сомневаетесь, жениться вам или не жениться. Послушайте, что я для вас придумал. Говорят, что в Панзу, недалеко отсюда, живет старая сивилла,[13] которая предсказывает будущее и дает разные мудрые советы. Возьмите с собой Эпидемона и отправляйтесь к ней. Посмотрим, что она вам посоветует.

На другой день Панург и Эпидемон отправились в путь. Путешествие длилось три дня. На четвертый день им указали дом колдуньи. Колдунья жила на вершине горы, в маленькой закоптелой лачужке. Лачужка была покрыта соломой, а над ней шумел высокий развесистый клен.

Друзья толкнули дверь и вошли в лачужку.

Около очага сидела дряхлая старуха.

— Ба! — воскликнул Эпидемон. — Она — настоящая колдунья, честное слово!

Старуха действительно была похожа на колдунью. Она была плохо одета и истощена от плохого питания. Спина у нее давно сгорбилась; глаза слезились, зубов не было и в помине. Она сидела перед очагом и варила зеленые щи из старой бычьей кости.

— Чорт возьми! — сказал Эпидемон. — Ведь мы не добьемся от нее никакого ответа, потому что мы забыли самое главное.

— Я позаботился об этом, — сказал Панург, — в моей охотничьей сумке кое-что припасено.

С этими словами Панург низко поклонился старухе и подал ей шесть копченых языков, большой горшок с кашей, бутылку вина и кошелек с новенькими золотыми.

Затем он рассказал ей о своем деле и вежливо попросил посоветовать, стоит ему жениться или нет.

Старуха некоторое время молчала. Жуя беззубым ртом, она о чем-то раздумывала. Затем она уселась на опрокинутую кадку, взяла в руки три старых веретена, повертела их в пальцах, пощупала кончики и выбрала самое острое. Это веретено она зажала в руке, а два других бросила в старую ступку.

Затем она взяла прялку и повернула колесо девять раз. После этого она выпустила колесо из рук и стала смотреть, как оно остановится. Когда колесо остановилось, колдунья сняла с ноги деревянный башмак и вынула из кошелька три золотых монетки. Монетки она вложила в три ореховых скорлупки и бросила их в глиняный горшок. После этого она глотнула вина из бутылки, вскочила верхом на метлу и три раза проехалась вокруг очага. При этом она бросила в огонь-веточку лаврового дерева, и все время наблюдала, как она горит.

Наконец колдунья прокричала какие-то непонятные слова и взглянула на Панурга.

— Клянусь честью, — сказал Панург, — мне кажется, что я околдован. Посмотрите, она как будто выросла с тех пор, как выпила вина. И зачем она трясет подбородком? Зачем пожимает плечами? Отчего дрожат у нее губы, словно у обезьяны, которая жрет раков? Уж не зовет ли она сюда чертей? Ей-богу, я умираю со страха. Я не люблю чертей. Они меня сердят, они мне не нравятся. Бежим отсюда! Прощайте, сударыня! Покорно благодарю за ваши милости. Никогда я не женюсь. Я отказываюсь от женитьбы отныне и навеки!

Панург уж совсем было повернул к двери, но старуха опередила его и с веретеном в руке выскочила во двор. Во дворе рос столетний клен. Старуха трижды потрясла его, и на землю упало восемь кленовых листочков. Старуха подобрала листочки, нацарапала на них веретеном какие-то слова и пустила листочки по ветру.

— Ищите, если хотите, — сказала старуха, — найдите, если можете. На этих листочках написана ваша судьба.

После этого колдунья кинулась домой, но на пороге обернулась и показала Панургу язык.

— Клянусь лешим, — сказал Панург, — это настоящая ведьма. Бежим от нее прочь!

Но Эпидемон кинулся за листьями Ветер успел развеять их во все стороны. Эпидемон кое-как разыскал их в траве и сложил в прежнем порядке. И вот что прочитали наши друзья на этих листочках:

Собрав листья, друзья вернулись к Пантагрюэлю и дали ему прочитать надпись.

— Жаль мне вас, — сказал Пантагрюэль Панургу, — сивилла говорит, что ваша жена вас ограбит, изобьет и вдобавок еще искалечит.

— Вы столько же понимаете в этих предсказаниях, сколько свинья в апельсинах, — отвечал Панург. — Не взыщите, что я так говорю. Я немного рассердился, колдунья предупреждает меня, чтобы я не женился на дурной женщине, только и всего. Дурная женщина может меня и ограбить, и избить. Поэтому я не должен на ней жениться. Если же я женюсь на хорошей женщине, то ничего этого не будет. Кажется, это ясно.

— Право, Панург, лучше бы вы не женились, — сказал Эпидемон. — Впрочем, если вы не верите сивилле, то я могу посоветовать вам кое-что другое. Дело в том, что недалеко от острова Бушара живет знаменитый предсказатель Гер-Триппа. Этот человек, говорят, превзошел все науки, особенно астрологию и хиромантию. Посоветуйтесь с ним о вашем деле.

— Сам я никогда не видал Гер-Триппы, — сказал Панург, — но кое-что о нем слышал. Говорят, что один воришка стащил у него из чулана целого козленка, пока сам Гер-Триппа разговаривал с королем о разных высоких материях.

Как же это так вышло? Знаменитый мудрец, который без очков видит все, что происходит на небе и на земле, который знает все прошлые события и предсказывает будущие, — как же он не увидал этого воришки, который из-под самого носа унес у него козленка. Но я согласен. Пойдемте к нему, если вы хотите. Учиться никогда не лишнее.

Глава 9. О том как Панург советовался с Гер-Триппой

На другой день наши друзья пришли к Гер-Триппе. Панург подарил ему волчью шубу, большую позолоченную шпагу в бархатных ножнах и пятьдесят золотых монет. После этого Панург без церемонии заговорил с ним о своем деле.

Прежде всего Гер-Триппа посмотрел Панургу прямо в лицо и сказал:

— У тебя физиономия самого несчастного из всех мужчин, какие только существуют на свете.

Затем, осмотрев со всех сторон правую руку Панурга, он добавил:

— Вот эта линия бывает только на руке несчастливца.

После этого Гер-Триппа взял грифельную доску, нарисовал на ней несколько точек и соединил их линиями.

— Нет никакого сомнения, — сказал он, — что тебе не сдобровать, если ты женишься.

Затем он спросил у Панурга, когда он родился, и после этого развернул перед собой большую карту неба. Рассмотрев карту и положение светил, Гер-Триппа глубоко вздохнул и сказал:

— Я уже раньше предсказывал, что ты будешь очень несчастен. Теперь же звезды мне говорят, что, кроме того, будешь побит женой и ограблен ею до нитки. Тебе очень туго придется, добрый человек.

— Черт бы тебя побрал, старый дурак! — сказал Панург. — Когда все несчастливцы соберутся процессией, то ты первый понесешь их знамя.

И, обратившись к Эпидемону, Панург добавил:

— Вы видите перед собой старого мракобеса, который хвалится, будто он все видит и все понимает, а между тем простой воришка обставит его без всякого труда. Этот человек глупее глупого, и в то же время он самонадеян, хвастлив и несносен как семнадцать дьяволов, взятых вместе. Пойдем отсюда! Оставим этого бесноватого молоть вздор с его приятелями-чертями. Никогда я не поверю, чтобы черти согласились служить такому дураку.

— Если вы мне не верите, — сказал Гер-Триппа, — то я знаю множество всяких других гаданий, и мы легко можем проверить, правильно я вам сказал или нет. Например, я могу вам погадать на огне, на воздухе, на воде, на зеркале, на сите, на овсяной муке, на костях, на сыре, на ладане, на ослиной голове, на воске, на дыме, на топоре, на золе, на растениях, на рыбах, на свиньях, на стихах, на птицах. И будьте уверены, что как бы я вам ни гадал, получится один и тоже ответ.

— Ступай к черту, полоумный дурак! — отвечал Панург. — Чтоб тридцать тысяч чертей свернули тебе шею, проклятый колдун! Вернемся скорее домой, к нашему господину. Я уверен, что он будет недоволен, когда узнает, что мы приходили в вертеп этого ученого чорта. Я раскаиваюсь, что приходил сюда. Ей-богу, он просто рассердил меня своим колдовством. Прочь, прочь отсюда!

Возвратившись во дворец, они рассказали Пантагрюэлю о своих похождениях у Гер-Триппы.

— Мне кажется, — сказал Пантагрюэль, — что Панургу больше незачем ходить к колдунам и гадалкам. Давайте, придумаем что-нибудь другое. Послушайте, что я вам скажу. Всем известно, что у человека есть три вещи: разум, тело и имущество. Разум человека охраняют богословы, тело — доктора, а имущество — судьи. Давайте, в будущее воскресенье пригласим к обеду богослова, доктора и судью. Послушаем, что они посоветуют Панургу.

— Я заранее вижу, что из этого ничего путного не выйдет, — сказал Панург. — Подумайте только, как плохо наш мир управляется. Мы поручаем свой разум богословам, а они забивают его всякой ересью. Наше тело охраняют и лечат доктора. А между тем эти доктора никогда сами не пьют тех лекарств, которые прописывают больным. Почему? Да потому, что они ни на грош в них не верят. Наконец, наше имущество должны охранять судьи. А судьи только и делают, что грабят нас и не дают нам жить спокойно. Вот после этого вы с ними и советуйтесь.

— Нет, — продолжал Панург, — если уж советоваться, то лучше я буду советоваться с последним дураком, чем с этими господами. Кстати говоря, дурак-то может оказаться поумнее любого мудреца. Недаром многие короли держат при себе шутов. Шуты, случается, и королям помогают. Знаете ли вы, как знаменитый парижский шут Жоан в свое время рассудил двух спорщиков? Не знаете? Ну, так послушайте, я расскажу вам эту знаменитую историю.

Глава 10. О том, как знаменитый парижский шут Жоан рассудил двух спорщиков

Каждому известно, что в Париже, около Малого Шатлэ, есть несколько лавочек, где можно сытно покушать. В каждой лавочке стоит большая жаровня. На этих жаровнях повара готовят жаркое. Мне случалось его отведывать, и я вас уверяю, что такое вкусное жаркое редко где встретишь.

Случилось так, что в одну из таких лавочек зашел голодный носильщик. Носильщик был бедный малый, и жаркое ему было не по карману. За пазухой у него лежала порядочная краюха хлеба. И вот носильщик вынул свой хлеб и стал вертеть его над жаровней, чтобы он пропитался мясным запахом. Носильщик думал, что хлеб от этого станет вкуснее.

Повар не мешал носильщику заниматься этим делом. Но когда хлеб был съеден, он схватил носильщика за шиворот и потребовал, чтобы тот заплатил ему за запах жаркого.

— Ты рехнулся, что ли? — сказал носильщик. — Ведь я же ничего у тебя не покупал и не принес тебе никакого убытка. Ведь пар от твоего жаркого все равно уходит в трубу и пропадает даром. Слыханное ли это дело — требовать деньги за один запах жаркого?

— Много вас тут ходит, оборванцев, — отвечал на это повар. — Разве я обязан кормить вас этим вкусным запахом? Плати деньги, не то я отниму у тебя твои крюки и тебе нечем будет больше таскать ящики.

Носильщик схватил палку и приготовился защищаться.

Шум поднялся страшный. На шум сбежался народ. Известно, сколько в Париже ротозеев. А ведь чужая ссора для ротозеев — любимое зрелище.

Случайно среди народа оказался старый Жоан, знаменитый парижский шут. Заметив его, повар спросил у носильщика:

— Я вижу, что добром ты мне денег не заплатишь. Но здесь находится наш благородный Жоан. Пусть он рассудит нас по справедливости. Согласен ты на это или нет?

— Что же, я согласен, — сказал носильщик.

Шута пригласили на середину и объяснили ему, в чем дело.

— Дай-ка мне какую-нибудь серебряную монетку, — сказал шут носильщику.

Носильщик положил ему в руку монетку в двадцать су. Жоан подбросил монетку на ладони, попробовал на зуб, чтобы узнать, не фальшивая ли она, потом поднес к самому глазу и посмотрел, хорошо ли она отчеканена.

Вся толпа в глубоком молчании наблюдала за Жоаном. Повар казался гордым и неприступным: он был твердо уверен, что шут решит дело в его пользу. Носильщик, напротив, был в полном отчаянии. Он уже отдал монетку и решил, что она больше к нему не вернется.

Наконец шут бросил монетку об порог. Монетка со звоном покатилась по полу, но шут ловко ее поймал и снова бросил. Монетка опять зазвенела. Тогда шут надвинул на лоб свой дурацкий колпак с ослиными ушами, высоко поднял свою дурацкую погремушку и, откашлявшись, словно настоящий судья, важно произнес:

— Суд постановил, чтобы носильщик, съевший хлеб, пропитанный запахом жаркого, уплатил повару звоном своих денег. А потому суд приказывает господину повару взять этот звон себе, а носильщику получить монетку обратно. После этого стороны должны разойтись без уплаты судебных издержек.

И все парижане нашли этот приговор справедливым. Пожалуй, во всем Париже не нашлось бы судьи, который рассудил бы это дело лучше Жоана. Теперь вы сами видите, что иной дурак и умного за пояс заткнет.

Глава 11. О том, как Панург советовался с дураком Трибулэ

— Если вы твердо решили посоветоваться с каким-нибудь дураком, — сказал Панургу Пантагрюэль, — я вам советую выбрать Трибулэ. Это, мне кажется, дурак в полном смысле слова.

— Вполне с вами согласен, — сказал Панург.

За Трибулэ, который жил в Блуа, послали Карпалима. Карпалим через два дня возвратился и привез дурака с собой.

Прежде всего Панург подарил дураку свиной пузырь, набитый горохом. Пузырь был туго надут, и горошины, перекатываясь в нем, громко звенели. Затем Панург подарил Трибулэ деревянную, хорошо позолоченную шпагу, фляжку с вином и меру красных яблок.

Трибулэ прицепил шпагу, съел половину яблок, выпил все вино и стал рассматривать пузырь.

— Какой он дурак! — сказал Панург. — Вот уж действительно набитый дурак! Сколько ни видал я дураков, а такого еще не видывал.

И затем изложил ему свое дело в красноречивых и приятных выражениях. Не успел он договорить последнего слова, как Трибулэ изо всей силы ударил его кулаком по спине и сунул в руки какую-то бутылку.

— Ей-богу, ты — ты круглый дурак, — сказал Трибулэ, качая головой, — набитый ты дурак, волынка из Бюзансе.

После этого Трибулэ отошел в сторону и стал наигрывать на своем пузыре. Больше от него невозможно было добиться ни одного слова.

— Выходит, что мы кругом одурачены, — сказал Панург. — Вот так штука! Дурак-то он дурак, — этого отрицать нельзя, — но и я поступил не умнее, когда решил с ним советоваться.

— Вы ошибаетесь, Панург, — сказал Пантагрюэль, — я нахожу, что Трибулэ дал вам умный и полезный совет. Он сказал, что вы — дурак. И какой дурак? Дурак круглый, набитый. Почему же он так сказал? Потому что вы на старости лет собираетесь жениться. Затем Трибулэ упомянул про волынку из Бюзансе. Что это значит? Это значит, что ваша будущая жена будет бестолковой, болтливой, сварливой, крикливой и несносной, как та волынка, на которой играют крестьяне из Бюзансе. И заметьте еще, что он ударил вас кулаком по спине. Это уж совсем дурной знак. Вы будете биты женой, дорогой Панург.

— Вот уж неправда, — сказал Панург. — Трибулэ назвал меня дураком. Ну и что же? Ведь говорят же, что весь свет глуп и все люди — дураки. А разве я не человек? Что касается волынки из Бюзансе, то вы вовсе не поняли этого намека. Правдивый Трибулэ хорошо знает мой характер и мои вкусы. Он хотел только сказать, что моя жена будет не какая-нибудь придворная дама, а простая сельская женщина. А разве это плохо? Веселые растрепанные пастушки гораздо приятнее для меня, чем разодетые парижские красавицы. Трибулэ стукнул кулаком по моей благородной спине. Он сделал это не от злости. Может быть, он думал, что похлопал по спине какого-нибудь пажа. Ведь он — искренний, невинный дурак; думать о нем плохо — грех. И я ему от всего сердца прощаю.

— Вы забыли еще об одной вещи, — сказал Карпалим, — он сунул вам в руку бутылку. Что это значит? Что он хотел этим сказать?

— Вероятно, то, что жена Панурга будет пьяницей, — сказал Пантагрюэль.

— Вот уж нет, — сказал Панург. Ведь бутылка-то была пустая! Клянусь спинным хребтом святого Феликса, этот мудрый дурак, этот милейший и умнейший из всех дураков, — советует мне обратиться к оракулу Волшебной Бутылки. И я клянусь, что не женюсь до тех пор, пока не побываю у этого знаменитого оракула. У меня есть один приятель, который знает, где этот оракул находится. Отправимся туда все вместе. Мы увидим чудесные вещи, поверьте мне.

— Охотно, — отвечал Пантагрюэль. — Но прежде чем пуститься в это опасное путешествие…

— Почему же опасное? — перебил Панург. — Опасности сами разбегутся во все стороны, как только заметят меня.

— Может быть, это и так, — сказал Пантагрюэль, — но все-таки нам надо кое о чем распорядиться. Во-первых, надо отослать Трибулэ обратно в Блуа.

Это было тотчас же исполнено, причем на прощанье Пантагрюэль подарил дураку роскошный плащ из золотой парчи.

— Во-вторых, мы должны попросить разрешения у нашего господина, моего родителя. В-третьих, нам надо найти хорошего проводника и переводчика.

— Проводником и переводчиком будет мой друг Ксеноман, — сказал Панург. — Кроме того, мы заедем в Фонарную страну и запасемся там Ученым Фонарем. Ученый Фонарь проводит нас до самого оракула.

— В таком случае, — сказал Пантагрюэль, — нам остается только спросить разрешения у моего родителя.

Глава 12. О том, как Пантагрюэль отправился в путешествие, чтобы посетить оракула Волшебной Бутылки

Гаргантюа сидел в большой дворцовой зале и держал в руках два толстых пакета. В одном пакете лежали разные просьбы, на которые Гаргантюа уже ответил; в другом — просьбы, еще не прочитанные.

Как только Пантагрюэль доложил о своем путешествии, Гаргантюа тотчас же передал пакеты Ульриху Галле, а сам отвел Пантагрюэля в сторону и сказал ему:

— Мне очень приятно, любезнейший сын, что ты задумал это путешествие. В твоем возрасте это очень полезно. Возьми с собой Панурга, Эпидемона, брата Жана и других, по твоему выбору. Из моего морского арсенала набери себе столько кормчих, матросов и переводчиков, сколько тебе требуется. Деньги возьми из моей казны и при первом попутном ветре снимайся с якоря. Желаю тебе счастливой дороги.

И вот Пантагрюэль простился с отцом и вместе с друзьями прибыл в порт Фалас. Вместе с ним приехал туда и Ксеноман, друг Панурга, великий путешественник, издавна привыкший к морским опасностям.

Приехав в Фалас, Пантагрюэль снарядил двенадцать кораблей. Матросы, кормчие, штурманы, переводчики, ремесленники, военные люди, съестные припасы, артиллерия, боевые снаряды, одежда, деньги, — короче сказать, все, что необходимо для путешествия, было нагружено на корабль.

Когда все было готово, команда экипажа собралась на «Таламеге». Так назывался главный корабль Пантагрюэля. На корме «Таламега» красовалась большая толстая бутылка, наполовину золотая, наполовину серебряная и при этом отделанная красной эмалью. Бутылка давала всем понять, что путешественники едут к оракулу Волшебной Бутылки.

На корме второго корабля красовался старинный фонарь, искусно сделанный из слюды. Фонарь показывал, что путешественники заедут также в Страну Фонарей.

На третьем корабле был поставлен прекрасный фарфоровый кубок. На четвертом — золотой кувшин с двумя ручками. На пятом — прекрасной работы жбан, усеянный изумрудами. На шестом — монашеская винная фляжка из четырех металлов. На седьмом — воронка из черного дерева, с золотыми украшениями. На восьмом — стакан из вороненого золота. На девятом — золотая ваза. На десятом — чаша персидской работы. На одиннадцатом — золотая корзина, в которой носят виноград. На двенадцатом — золотой боченок с отделкой из крупного индийского жемчуга.

Так что всякий, кто увидел бы этот благородный флот, улыбнулся бы и понял, что пассажиры не дураки выпить и покупать.

Итак, все собрались на «Таламеге». Там во всю длину палубы, были расставлены столы с вином и закуской. Пантагрюэль сказал напутственную речь, пассажиры плотно закусили, и вот на рассвете флот снялся с якоря и с попутным ветром вышел в открытое море.