Гаргантюа и Пантагрюэль

Глава 1. О том, как Пантагрюэль отправился в путешествие

Великан Пантагрюэль, сын великого Гаргантюа, с детства отличался удивительной силой. Однажды няньки забыли накормить его молоком. Пантагрюэль разбросал пеленки, схватил за ноги огромную корову и так впился в ее вымя, что корова заревела, точно ее волки терзали.

На шум сбежались люди и кое-как отняли корову у Пантагрюэля.

Когда Пантагрюэль вырос, он приехал учиться в Париж. В Париже он встретил пройдоху Панурга, которого полюбил на всю жизнь. Панург был ловкий малый, врунишка и озорник. Постоянно на уме у него были какие-нибудь проказы.

Особенно любил он посмеяться над караульными и стражниками. Бывало, достанет пороху и насыплет его по дороге, где должны проходить стражники. Едва стражники подойдут, Панург подожжет порох. Караул в ужасе кинется прочь, а огонь бежит следом за ним, извивается, жжет, хватает за ноги. А Панургу и горя мало.

Также не любил Панург ученых богословов. Этим он совсем проходу не давал. То навозу накидает им на шляпу, то лисий хвост сзади привяжет, то еще что-нибудь придумает.

В его кафтане было двадцать шесть карманов и кармашков, набитых всякой всячиной. В одном кармане у него лежал пузырек со свинцовой водой и острый ножичек, чтобы срезать чужие кошельки.

В другом — головки репейника, чтобы кидать ими в прохожих. В третьем — трут, огниво, зажигательные стекла. Бывало, в церкви заметит какого-нибудь усердного молельщика и незаметно наведет на него огонек своим стеклышком. Тот про всякую молитву позабудет, мечется как угорелый, а Панург спрячет стекло и стоит как ни в чем не бывало.

Между тем Пантагрюэль учился, учился, и стал в Париже самым ученым человеком. На великом диспуте он переспорил всех других ученых и доказал, что они перед ним просто олухи царя небесного.

После этого все заговорили о великой учености Пантагрюэля.

И все было бы хорошо, если бы не вздорный характер Панурга.

Ему вдруг пришло в голову, что он должен немедленно жениться.

Но на ком жениться — вот в чем вопрос. Нужно было выбрать себе в жены хорошую добрую девушку, а это было не так-то просто. Панург слышал, что жены часто поколачивают своих мужей. И он просто с ума сходил при мысли, что ему придется вытерпеть от будущей жены не одну потасовку.

В великих своих сомнениях Панург решил посоветоваться с колдуньей, которая жила поблизости. Колдунья поколдовала и на восьми кленовых листочках нацарапала Панургу такой ответ: «Ограблен будешь своей женой, ругаться будет она с тобой. Кровью твоею напьется. Шкура с тебя ею сдерется, но не совсем». Панург не поверил этому зловещему ответу и решил обратиться за советом к мудрецу Гер-Триппе. Но и Гер-Триппа не предсказал Панургу ничего хорошего.

Тогда, разочаровавшись в колдунах и колдуньях, Панург решил посоветоваться с дураком Трибуле.

Трибуле был приглашен к Панургу и получил в подарок свиной пузырь, набитый горохом, деревянную шпагу, фляжку с вином и меру красных яблок. Трибуле в благодарность стукнул Панурга кулаком по спине, сунул ему в руки какую-то бутылку и не выговорил больше ни одного слова.

Долго думали друзья, что бы могло значить, это странное поведение Трибуле. Наконец Панург разгадал эту загадку. Конечно, Трибуле советовал обратиться к знаменитому Оракулу Волшебной Бутылки. К Волшебной Бутылке пробраться не легко, но у Панурга есть добрый приятель моряк Ксеноман, и уж он, конечно, поможет Панургу. Пантагрюэль вместе со своими друзьями согласился сопровождать Панурга и с разрешения своего отца Гаргантюа снарядил в путешествие двенадцать кораблей. Когда все было готово, команда собралась на «Таламеге». Так назывался главный корабль Пантагрюэля. Во всю длину палубы на нем были расставлены столы с вином и закуской. Пантагрюэль сказал напутственную речь, пассажиры, плотно закусили, и вот на рассвете флот снялся, с якоря и с попутным ветром вышел в открытое море.

Глава 2. О том, как Пантагрюэль послал к своему отцу почтового голубя

В течение трех дней путешественники не встречали земли. На четвертый день они открыли остров Медамоти, где в это время была большая ярмарка. Каждый год на эту ярмарку съезжались все богатые купцы из Азии и Африки и привозили с собой пропасть заморских товаров.

Пантагрюэль со своими друзьями сошел на берег и, пока команда набирала на корабли пресную воду, пошел на рынок посмотреть ковры и картины. Из всех диковинок Пантагрюэлю больше всего понравились ковры с изображением подвигов героя Ахиллеса. Всего этих ковров было 78 штук; а каждый из них был длиной в четыре сажени. Пантагрюэль приказал немедленно купить эти ковры. Кроме ковров, он купил еще трех молодых единорогов и одного лося.

Пока Пантагрюэль занимался покупками, с моря послышались выстрелы из мортиры и радостные крики. Пантагрюэль вернулся в гавань. На его глазах к острову подходил «Хелидон», самый быстроходный корабль его отца. На корме «Хелидона» высилась морская ласточка, отлитая из коринфской меди. Надо сказать, что хелидоном моряки зовут небольшую морскую рыбку с крыльями как у летучей мыши. Эта рыбка выпрыгивает из моря и может пролететь на сажень от воды большое пространство. Вот и корабль Гаргантюа назывался «Хелидоном», потому что он был такой легкий, что, казалось, не плыл, а летел по морю, словно ласточка.

На «Хелидоне» приехал Маликорн, которого Гаргантюа послал справиться о здоровья сына. Пантагрюэль милостиво приветствовал гонца.

— Привезли ли вы с собой Гозаля, небесного вестника ? — спросил Пантагрюэль.

— Да, господин, — отвечал Маликорн, — Гозаль сидит вот в этой корзинке.

Это была голубка, взятая из голубятни Гаргантюа. Как раз в то время, как флот Пантагрюэля выходил в море, голубка сидела на яйцах и высиживала птенцов. Теперь птенцы вылупились, и голубка сильно по ним скучала.

Пантагрюэль вынул голубку из клетки, привязал к лапкам белые ленточки и, не теряя ни минуты, выпустил ее на свободу. Голубка как стрела понеслась в обратный путь и через два часа была уже дома. Гаргантюа, услыхав, что голубка прилетела с белыми ленточками, очень обрадовался. Белые ленточки обозначали, что Пантагрюэль, жив и здоров. Если бы с Пантагрюэлем случилось какое-нибудь несчастье, голубку послали бы с черными ленточками.

После этого Пантагрюэль написал своему отцу длинное письмо и вручил его Маликорну. Кроме того, Пантагрюэль посылал отцу дорогие подарки: азиатского лося, покрытого атласной попоной, 78 ковров с картинами из жизни Ахиллеса и троих единорогов в попонах из золотистого сукна. И затем каждый отправился своей дорогой: Маликорн обратно к Гаргантюа, а Пантагрюэль со своими друзьями в дальнейшее путешествие.

Глава 3. О том, как Пантагрюэль встретил купеческий корабль

На пятый день плавания мы заметили купеческий корабль, плывший навстречу на всех парусах. Как только корабль приблизился, Пантагрюэль заговорил с купцами, расспрашивая их о разных морских новостях. Оказалось, Что это французские купцы, и едут они из Страны Фонарей. По словам купцов, в Стране Фонарей живут веселые фонарщики и здорово там фонариичают. Фонарщики будут очень рады, если Пантагрюэль к ним заедет, тем более, что они сейчас готовятся к своему фонарному съезду.

Пока Пантагрюэль расспрашивал путешественников, Панург успел не на шутку поругаться с одним купцом, который вез с собой на корабле целое стадо жирных баранов. Этот купец был родом из Тайльбурга и звали его Индюшонок. Этот Индюшонок, заметив Панурга, сказал своим товарищам:

— Поглядите-ка, какая славная рожа у этого дуралея.

— Ты сам дуралей, чорт бы тебя побрал, — заметил Панург, — это ясно видно по твоей противной харе. Твоя жена, должно быть, лупит тебя по чем попало.

— Моя жена — самая добрая женщина во всей Франции, — сказал купец. — Я везу ей в подарок ветку красного коралла длиной в одиннадцать пальцев. А тебе какое до этого дело? Что ты путаешься не в свои дела? Кто ты таков? Отвечай мне, бездельник, если ты боишься бога.

— А если твоя жена — добрая женщина, — сказал Панург, — то зачем ты путаешься по морям, а не сидишь дома? Отвечай, чортов сын!

— Я пробью Тебя шпагой как барана! — закричал купец и уж совсем-было схватился за свою шпагу. Но шпага так отсырела на морском воздухе, что покрылась ржавчиной и ни за что не хотела вылезать из ножен. Тут за Панурга вступился брат Жан и наверное убил бы купца своим кортиком, если бы капитан корабля не попросил Пантагрюэля прекратить скандал.

Пантагрюэль кое-как уладил ссору. Панург пожал купцу руку, и оба они выпили в знак примирения.

Но дело на этом еще не кончилось. Как только ссора была улажена, Панург отвел в сторону брата Жана и Эпидемона и сказал им:

— Вы сейчас увидите забавную штуку. Мы повеселимся, если только рыбка не сорвется.

И, повернувшись к купцу, стал просить продать ему одного из баранов, по своему выбору.

— Вот так покупатель! — засмеялся купец. — Право, друг мой, с лица вы больше походите на дорожного грабителя, чем на покупателя. Признайтесь-ка, что вы сделаете, если встретите в лесу человека с туго набитым кошельком ? Ха-ха-ха! Я думаю, ему не поздоровится, не правда ли? Посмотрите-ка, друзья, на эту разбойничью рожу!

— Терпенье, — сказал Панург. — Итак, продайте мне одного из ваших баранов. Сколько, вы за него хотите?.

— О чем вы только думаете, приятель? — сказал купец. — Ведь это левантинские длинношерстые бараны.

— И все-таки, пожалуйста, продайте мне одного из них, — сказал Панург. — Я заплачу вам чистым золотом.

— Соседушка, — сказал купец, — выслушайте меня хорошенько.

— Пожалуйста, — сказал-Панург.

— Ведь вас, кажется, зовут Робин-баран.

— Называйте меня, как вам угодно, — сказал Панург.

— Ха-ха-ха! — засмеялся купец. Посмотрите-ка на этого барана: его зовут так же, как и вас, — Робином. Робин! Робин! Робин!

— Бе-бе-бе! — закричал баран.

— Слышите, какой прекрасный голос? — сказал купец. — Я предлагаю вот что. Мы, посадим вас на одну чашку весов, а моего Робина на другую. Я бьюсь об заклад, что мой баран вас перетянет.

— Терпение, — сказал Панург. — Будьте добры, сударь; продайте мне одного барана, хотя бы пониже сортом.

— Друг мой, — сказал купец, — из шерсти этих баранов ткут тонкие руанские сукна. Обыкновенные сукна по сравнению с ними — просто дерюга. Из кожи моих баранов изготовляют прекрасный турецкий сафьян. Из кишок делают струны для скрипок и арф. Понимаете вы, что они значат, мои бараны?

— Если вы соблаговолите продать мне одного барана, — сказал Панург, — я вам буду очень благодарен. Вот поглядите — и денежки налицо. Сколько вы за него просите?

И, говоря это, Панург вытащил из кармана кошелек, набитый новенькими золотыми.

Глава 4. О том, как Панург потопил в море купца и его баранов

— Дорогой мой друг, — сказал купец, — мясо моих баранов предназначено только для королей и принцев. Оно так сочно, так нежно, что тает во рту, словно сахар.

— Что ж из этого — сказал Панург. — Я по-царски заплачу вам, только продайте мне одного барана.

— Ну, приятель, — сказал купец, — вы, я вижу, еще плохо понимаете, что это за животные. Возьмите к примеру их рога. Если их растолочь в ступке, посеять на солнечном месте да почаще поливать, то через несколько месяцев из них вырастет чудесная спаржа. А что вы скажете про баранье плечо, бедро, заднюю ногу, грудинку, почки, печенку, потроха? Хо-хо! Вы их даже оценить не можете, как следует. Имейте также в виду, что из бараньего пузыря делают отличные мячи, из ребер — небольшие самострелы, чтобы стрелять вишневыми косточками в цапель, а из головы варят удивительное снадобье для собак.

— Слишком уж ты много болтаешь, — сказал капитан корабля, — продай ему барана, если хочешь, а если нет — не заговаривай ему зубы.

— Извольте, я продам ему барана, — сказал купец, — но только ради вас. Пусть он заплатит мне три золотых ливра за штуку, с правом выбора.

— Это дорого, — сказал Панург. — В наших краях я купил бы пять или шесть баранов за такую цену.

— Лихорадка тебя забери, дурак ты этакий! — сказал купец. — Ведь самый худший из моих баранов стоит вчетверо дороже обыкновенного. Понимаешь ли ты это, безмозглый дурак?

— Успокойтесь, милостивый государь, — сказал Панург, — вы, я вижу, слишком горячитесь. Вот вам ваши деньги, возьмите.

Панург заплатил деньги купцу, выбрал самого крупного барана и взвалил его себе на плечи. Баран громко заблеял. Глядя на него, заблеяло все стадо.

— Чорт возьми, — сказал купец, — этот негодяй выбрал самого лучшего барана. Понимает толк в этом деле, мошенник.

А Панург в это время, не говоря худого слова, подошел к борту и швырнул своего барана в море. Все это случилось так внезапно, что я даже не успел рассмотреть, как следует, — как это произошло. И вот все другие бараны, крича и блея, принялись скакать в море один за другим. Каждый торопился выброситься за борт раньше других, и ничем удержать их было невозможно. Вы, наверно, знаете, что у баранов есть привычка всюду ходить за вожаком, куда бы он их ни повел. Вот и тут случилось так же: едва только вожак исчез под водой, как все другие бараны бросились следом за ним, не разбирая, в чем дело. Недаром же говорят, что баран — самое глупое и неспособное в мире животное.

Купец в ужасе кинулся спасать свое погибающее стадо. Но все было напрасно. Бараны прыгали один, за другим и тонули. Тогда купец схватил за шерсть самого дорогого барана и потащил его по палубе в люк. Купец думал, что остальные бараны побегут за ним сами и стадо будет спасено. Но случилось совсем другое. Баран оказался такой сильный, что поволок купца за собой и вместе с ним кинулся в волны. Тут уже ничего не могло спасти обезумевшее стадо. Бараны кидались один за другим, пока не потонуло все стадо.

— Осталась ли здесь хоть одна баранья душа? — спросил Панург, когда с баранами было покончено. — Где теперь наш дорогой Робин-баран, хотел бы я знать? А ведь я выкинул штуку на старинный военный лад. Как тебе кажется, брат Жан?

— Что и говорить, — сказал брат Жан, — вы сыграли с купцом ловкую шутку. Только одно, по-моему, неладно. Ведь денежки-то ваши пропали.

— Наплевать мне на деньги, — сказал Панург. — Зато я повеселился на славу. Имей в виду, брат Жан, — я никогда не спускаю своему обидчику. Я не такой дурак.

— Ну, так и сам ты пойдешь в пекло, — сказал брат Жан; — Черти любят таких, как ты. Помяни мое слово, дружище.

Глава 5. О том, как Пантагрюэль прибыл на остров Родственников

На третий день плавания, на рассвете, мы увидали треугольный остров, очень похожий на Сицилию. Его называли остров Родственников. На этом острове все жители были в родстве друг с другом и очень этим хвастались. Удивительно было также, что они никогда не называли друг друга «мой отец», «моя дочь», «моя мать», как это всюду полагается. На острове Родственников жители носили странные клички.

— Здорово, Угорь, — приветствовал один из родственников своего соседа.

— Здорово, Морж, — отвечал сосед.

— Как поживаешь, Письменный Стол? — спрашивал другой.

— Отлично, Скребница, а как ты? — отвечал его товарищ.

Третий приветствовал свою родственницу так:

— Добрый день, Топор!

— Добрый день, Топорище! — отвечала она.

Проходя по улице, мы слышали такие разговоры:

— Здравствуй, Мякиш!

— Здравствуй, Корочка!

— Ты не знаешь, куда девался Воздух?

— Он ушел гулять с Кочергой.

Познакомившись с островом Родственников, мы зашли пообедать в трактир. В трактире в это время справляли три свадьбы. На наших глазах молодую красивую Грушу обвенчали с Голландским Сыром, у которого на подбородке пробивался рыжеватый пушок. В другом зале Старый Сапог женился на молодой красивой Ботинке. Пантагрюэлю сказал, что молодая Ботинка потому выходит замуж за Сапога, что он хорошо смазан салом и может пригодиться в хозяйстве. В третьей зале молодой Носок женился на старой Туфле. Говорили, что Носок женится на старой Туфле только потому, что она расшита золотом и драгоценными камнями.

Глава 6. О том, как Пантагрюэль посетил остров Ябедников

Продолжая путь, мы прибыли на следующий день на остров Ябедников. Этот остров был такой грязный, что трудно себе представить. Ябедники не предложили нам ни пить, ни есть. С бесконечными поклонами ужимками они заявили, что за деньги они готовы к услугам. Один из переводчиков рассказал Пантагрюэлю, что ябедники зарабатывают себе хлеб тем, что дают себя бить. Когда их долго никто не бьет, они умирают с голода.

— Дело происходит у них так, — сказал переводчик. — Когда какой-нибудь поп, монах или ростовщик задумает погубить какого-нибудь человека, он подсылает к нему ябедника. Тот тащит его в суд, томит волокитой, оскорбляет его до тех пор, пока человек не выйдет из себя и не изобьет его палкой. Человека приговаривают к штрафу, а ябеднику только того и надо. Ябедник после этого месяца на четыре разбогатеет и живет себе в полное удовольствие.

— От этой беды я знаю одно хорошее средство, — сказал Панург.

— Какое средство? — спросил Пантагрюэль.

— А вот послушайте, — сказал Панург. — В свое время ябедники привязались к некоему господину де-Баше, человеку храброму и великодушному. Они так измучили его, что господин де-Баше в конце концов решил разделаться с ними по-своему. И вот он пригласил к себе на завтрак пекаря Луара с женой, своего приятеля-священника, всех своих слуг и и сказал им:

« — Дети, вы видите, как меня раздражают эти негодяи-ябедники. Я решил от них избавиться и прошу вас мне помочь. В будущее воскресенье вы, господин пекарь, приходите ко мне вместе с женой в роскошном подвенечном наряде. Мы сделаем вид, что празднуем вашу свадьбу. Вы, господин священник, приходите в полном облачении, а вы, господин музыкант, — с вашей флейтой и барабаном. Вы, конечно, знаете, что на наших свадьбах есть обычай угощать друг друга легкими колотушками, в память о свадьбе. Вот этим-то мы и воспользуемся, чтобы наказать ябедника. Как только новобрачные поцелуются, вы полегоньку потузите друг друга, а когда очередь дойдет до ябедника, дайте кулакам полную волю. Колотите его изо всей силы, прошу вас. Вот вам новые, железные рукавицы, обтянутые замшей. Наденьте их и бейте негодяя без счета. Кто сильнее его побьет, тот больше всего доставит мне удовольствия.

«В следующее воскресенье, как того и ожидали, к господину де-Баше приехал толстый, краснощекий ябедник. Привратник сразу его узнал по холщевому мешку, битком набитому судебными повестками, а главное по толстому золотому кольцу, которое ябедник носил на большом пальце, левой руки.

Привратник вежливо раскланялся с ябедником и тотчас позвонил в колокол, давая знать, что ябедник приехал. Пекарь с женой тотчас же надели подвенечное платье и вместе со священником пошли в большую залу. Ябедника провели в буфетную и, пока люди надевали железные рукавицы, долго поили его вином.

«— Вы приехали как нельзя более кстати, — говорили ябеднику. — У нас сегодня свадьба. Милости просим: ешьте, пейте, веселитесь.

«Как только ябедник подвыпил, его пригласили в залу. Там уже все было готово. Когда; очередь дошла до кулаков, то ябедника так отделали, как ему еще не снилось. Больше всего старался сам священник, которого за его силу звали Удар. Мессир Удар прикрыл концом ризы свою железную рукавицу и так барабанил ей по ябеднику, что сломал ему восемь ребер. После этого ябедник вернулся домой пестрый как тигр, и больше ничего о нем не было слышно».

— Пожалуй, было бы лучше самого попа вздуть этими железными рукавицами, — сказал Эпидемон. — Чем провинились эти бедняги-ябедники? Может быть, они не плохие люди.

— А вот мы сейчас испытаем это, — сказал брат Жан.

С этими словами он вынул из кармана кошелек с червонцами и закричал громким голосом:

— Эй, кто хочет получить золотой за хорошую потасовку ?

— Я! Я! Я! — закричали ябедники. — Бейте нас, сударь, как вам угодно, только не скупитесь на денежки.

Брат Жан выбрал себе одного здорового, краснорожего ябедника и велел ему выйти вперед.

В толпе поднялся завистливый ропот. Особенно был недоволен высокий, худой ябедник, человек ученый и уважаемый в церковном суде:

— Что же это такое? — жаловался он. — Красная Рожа отбивает у нас последних клиентов! Ведь из тридцати ударов двадцать, восемь всегда приходятся на его долю. Опять мы останемся небитые!

Брат Жан, несмотря на это, так отдубасил Красную Рожу, что отбил себе всю руку. После этого он дал ябеднику золотой, и вот наш дурень вскочил, как встрепанный, довольный-предовольный, что его так знатно вздули.

— Господин чортов братец! — кричали брату Жану другие ябедники. — Не желаете ли побить еще кого-нибудь? Мы готовы, хоть со скидкой. Выбирайте еще кого-нибудь!

— Прочь, негодяи! — завопил Красная Рожа. — Вы отбиваете у меня покупателей. Меня выбрали, а не вас. Вызываю вас в суд, чорт вас подери! Я еще потягаюсь с вами!

— Господин чорт, — прибавил он, обращаясь к брату Жану, — вы теперь поняли, что я отлично знаю свое дело. Пожалуйста, побейте меня еще разок. Я согласен на половинную плату. Это очень дешево, уверяю вас.

Другие ябедники обступили Панурга, Эпидемона и Гимнаста, предлагая свои услуги. И они так назойливо лезли к нам, что мы поспешили на корабль и поскорее отплыли от этого отвратительного острова.

Глава 7. О том, как на море приключилась буря

Пантагрюэль сидел на корабле задумчивый и грустный. Шкипер то и дело поглядывал, как вертится флюгер на корме. Флюгер не предвещал ничего хорошего. Ожидали бури. Шкипер приказал матросам быть наготове. Паруса на мачтах убрали и из всех рей оставили только боковые.

Море внезапно вздулось и заревело, Огромные волны ударяли в корабельные борта. Ураганом налетел норд-вест и пронзительно засвистал в стеньгах. На небе загрохотал гром, сверкнула молния, хлынул дождь. Воздух страшно потемнел, и одни только молнии по временам освещали бушующее море.

Панург сидел на корточках — расстроенный, перепуганный, полумертвый от страха.

— Боже милостивый, — говорил он, — эта волна снесет нас. О друзья мои! дайте мне немножко уксусу. Я от страха весь в поту. Увы, паруса уже оборваны, канаты лопаются, мачты валятся, Увы, увы! Все погибло, ей-богу! Друзья, помогите мне спрятаться за перила! Ребята, ваш фонарь упал. Я слышу, как трещит руль. Он, верно, сломался? Бе-бе, бу-бу-бу! Господин рулевой, взгляните, ради бога, на компас: откуда дует этот проклятый ветер? Честное слово, мне очень страшно. Пришел мой конец. Я захлебываюсь, я умираю. Бу-бу-бу-бу! Добрые люди, я захлебываюсь!

Пока Панург причитал, Пантагрюэль по совету шкипера стал около главной мачты и крепко охватил ее рукой. Брат Жан, Эпидемон, Панократ и другие сняли верхние куртки и бросились помогать матросам. Один только Панург ничего не делал. Скорчившись, он сидел ка палубе и заливался горючими срезами.

— Ей-богу, Панург у нас теленок, — сказал брат Жан. — Панург — плакса, Панург — крикун. Что ты сидишь на корточках, словно глиняный болванчик? Иди скорее нам помогать.

— Бе-бе-бе, — отвечал Панург. — Брат Жан, друг мой, я захлебываюсь, я тону. Увы, увы! Песенка наша спета. Я тону! Ах, голубчик, ах, дяденька, вода уже прошла мне в башмаки. Ох, эта чортова волна… нет, нет, я хотел сказать: эта божья волна — потопит наш корабль. Увы, брат Жан, отец мой, исповедай меня, голубчик. Вот я уже на коленях. Отче наш, иже еси на небесех…

— Иди помогать нам, чортов висельник! — закричал брат Жан. — Придешь ли ты, наконец?

— Не будем чертыхаться сегодня, — плакался Панург, не трогаясь с места, — завтра — сколько угодно, но сегодня не будем. Ай-ай-ай! На нашем корабле началась течь. Бе-бе-бе-бе! Мы идем ко дну. Увы, увы! Я даю обещание пожертвовать в наш монастырь новый колокол, если только благополучно сойду на берег. Друзья мои, дайте мне составить завещание.

— Чтоб тысяча чертей вселились в этого негодяя! — сказал брат Жан. — Время ли думать о завещании, когда надо работать, не покладая рук? Эй, Гимнаст, иди сюда, голубчик! Сюда на корму! Богом клянусь, эта волна нас погубит. Вот уж и фонарь наш потух. Мы идем ко всем чертям.

— Бе-бе-бе, — плакал Панург, — я наглотался морской воды. Бу-бу-бу! Какая она противная. Я тону, я умираю, друзья мои!

— Если ты не перестанешь вопить, негодяй, я сейчас же отправлю тебя к акулам! — сказал брат Жан. — Клянусь богом, отчего бы нам не выбросить его за борт? Эй, рулевой, старайся, дружище! Держись смелей! Вот так молния! Сегодня словно все дьяволы сорвались с цепи.

— Не надо божиться, брат Жан, друг мой, — умолял Панург, — ведь это великий грех. Мы все потонем из-за тебя, греховодник!

— Да он уж совсем завирается, — сказал брат Жан. — Помоги ты нам, скотина ты этакая! Неужто ты не сдвинешься с места? Что ты там-бормочешь сквозь зубы? Богом клянусь, если я останусь жив, то здорово отколочу этого ленивого чорта. Сюда, юнга, голубчик! Держись крепче, пока я не завяжу морского узла. Панократ, братец, вы там ушибетесь. Осторожнее, Эпидемон, ты можешь свалиться в люк. Боже милостивый! Что там случилось? Нос разлетелся вдребезги.

— Бу-бу-бу-бу! — стонал Панург, — я больше не вижу ни земли, ни неба. Осталась одна вода. Ах, если бы мне очутиться опять в Париже, в раскрашенном погребке у пирожника Иннокентия! Или в Севилье, в винограднике аббатства! Лоцман! не можете ли вы выбросить меня на берег? Я отдам вам за это все мои деньги. Дорогие друзья, если мы не можем войти в гавань, давайте станем где-нибудь на рейде. Бросайте все ваши якоря! Друг мой, умоляю вас, бросьте лот. Может быть, здесь неглубоко?

— Берись за руль, — заревел лоцман, — подкрепи галс у фок-мачты! Ложись в дрейф! Румпель долой!

— Неужто до того дошло? — сказал Пантагрюэль. — Господи, спаси нас и помилуй!

— Ложись в дрейф! — кричал лоцман. Теперь только чудо может спасти нас.

— Ну, поворачивайся, дьявол, — вторил брат Жан, — ложись в дрейф! Дайте-ка мне глоток вина. Все равно, теперь оно пойдет ко всем чертям. Где моя фляжка? Вот так, молния! Должно быть, сегодня у чертей великий праздник.

— Увы, — стонал Панург, — брат Жан, ты погубишь свою душу. Увы, увы, я тону, тону. Дайте же мне составить хоть клочок завещания…

— Ты бредишь! — сказал брат Жан. — Чтоб ты пропал с твоим завещанием. Разве наш корабль стоит в гавани? Как ты отсюда выберешься, дурак ты этакий? Сегодня все черти развозились на море.

Тут послышался жалобный голос Пантагрюэля:

— Господи боже, спаси нас, мы погибаем! — сказал Пантагрюэль.

— Бу-бу-бу! — добавил сквозь зубы Панург.

Глава 8. О том, как буря окончилась и Панург снова сделался веселым малым

И вдруг посреди общего ужаса и смятения послышался громкий голос Пантагрюэля:

— Земля! Земля! — кричал Пантагрюэль. —Я вижу землю! Мужайтесь, дети мои! Мы недалеко от гавани. Смотрите, небо уже проясняется.

— Поднять паруса! — закричал шкипер.— Берись за руль! Румпель под ветер!

— Есть, — отвечали матросы.

— Смотрите, смотрите, — закричал Эпидемон, — вон она, земля! Смотрите, как сверкает огонь на маяке! На пристани толпится народ.

— Обогни мыс! — приказал шкипер.

— Есть! — отвечали матросы.

— Вон уж и сторожевые суда идут к нам на помощь! — сказал шкипер. — Мужайтесь, ребята!

— Вот золотые слова! — сказал Панург. — Мужайтесь, дети, мужайтесь.

— Ах ты! — сказал брат Жан. — Клянусь, ты у меня не получишь ни капли вина. Гимнаст, голубчик, тащи ко мне полный кувшин да прихвати пирога с ветчиной.

— Смотрите, — сказал Пантагрюэль, — вон они, сторожевые суда. Я их прекрасно вижу. Там две барки, три галеры, пять английских судов, четыре гондолы и шесть фрегатов. Но кто это вопит тут, словно драная кошка? Ведь мы теперь в безопасности.

— Это Панурга трясет телячья лихорадка, — сказал брат Жан.

— Неправда! — вскричал Панург. — Все идет хорошо. Прошу вас, спустите меня на берег прежде всех. Мне надо обделать кое-какие делишки. Дайте-ка, я вам помогу. Дайте, я сверну этот канат. Вы думаете, я струсил? Ничуть не бывало. Правда, этот вал, который прокатился от кормы до носа, немного смутил меня. Но это только на один миг. Отдать паруса! Брат Жан, что вы сидите, сложа руки? Разве теперь время пить вино? Эй, матросы, поворачивайтесь живее! Так, так. Теперь все идет отлично.

— Если бы я работал так, как ты, — сказал брат Жан, — наверно, монастырского виноградника давным-давно уже не было бы на свете.

— Что я вижу? — продолжал Панург. — Брат Жан ровно ничего не делает. Придется прозвать его, лодырем. А ведь видит, как я тружусь в поте лица, помогая этому славному матросу. Эй, дружище, какой толщины доскц на этом корабле?

— Они толщиной в два пальца, — отвечал матрос.

— Господи помилуй! — сказал Панург. — Значит, мы были на два пальца от смерти. Ха-ха-ха!. Вы, вероятно, струсили не на шутку, любезнейший? Что касается меня, то я ничего не боюсь. Меня зовут Панург Бесстрашный. Мужайтесь, господа, мужайтесь! Спустите, пожалуйста, трап, чтобы сойти на берег. Эй, лодку ближе! Нужна ли вам еще моя помощь? Я работал как вол, но, прошу вас, не жалейте моих трудов. Человек для того и создан, чтобы трудиться. Все лодыри — мошенники. Обратите внимание на брата Жана. Он совсем умирает со страху.

— Ну, дружище, — сказал брат Жан, — уж если кто сегодня и умирал со страху, то, верно, это ты сам. Но я должен сказать тебе, что трусил ты напрасно. Утонуть в воде тебе не суждено. Ты будешь, несомненно, повешен или сожжен живым. Господа, кто желает иметь хороший дождевой плащ?. Велите ободрать Панурга и накройтесь его шкурой. Клянусь своей рясой, вы не промокнете. Больше того, если вы упадете в воду — все равно не потонете. Панургова шкура не боится воды.

— Ладно! — сказал Панург. — Беды в том нет. Я хочу предупредить вас о другом. Вы помните, что в случае спасенья я обещал пожертвовать новый колокол в наш монастырь. Так имейте в виду: я разумел не большой колокол, который вешают на колокольню, но маленький колокольчик, вернее сказать бубенчик, — для монастырской лошади. Прекрасный маленький бубенчик, чтобы лошадка позвякивала им находу. Предупреждаю вас, чтобы потом не вышло недоразумения.

— Ах, мошенник, — сказал Эпидемон. — Ах, какой бесстыдный, наглый мошенник! Видали ли вы, господа, таких мошенников?! Он надул самого господа бога!

Глава 9. О том, как на острове Макреонов умирают древние герои

Наконец корабль благополучно пристал к берегу, и мы сошли на землю, измученные и голодные. Пантагрюэль сделал людям перекличку и велел каждому выдать новое платье. После этого на берег были снесены съестные припасы, и был устроен роскошный пир. Ели и пили на славу. Местные жители тоже натащили всякой провизии. Пантагрюэль, в свою очередь, одарил их богатыми подарками.

После обеда Пантагрюэль решил приняться за починку кораблей. Местные жители вызвались помогать. Среди них было много плотников, слесарей, кузнецов, и каждый знал свое дело как пять пальцев. Работа закипела.

Остров, к которому мы пристали, назывался островом Макреонов. Он был очень велик, но население жило только по берегам, в трех больших портах. Вся средина острова была покрыта высоким диким лесом.

Один старый Макроб (так местные жители зовут своего старшину) показал нам все, что было на острове замечательного. В безлюдном тенистом лесу мы открыли несколько старинных разрушенных храмов, несколько пирамид и гробниц с древними надписями. Одни надписи были сделаны иероглифами, другие — арабскими, третьи — славянскими буквами.

Пока Эпидемон списывал себе на память эти надписи, старик Макроб расспрашивал Пантагрюэля, как ему удалось, несмотря на бурю, благополучно войти в гавань.

— Сама судьба позаботилась о нас, — сказал Пантагрюэль. — Ведь мы не купцы, которые ездят по морям ради наживы. Мы просто любознательные путешественники. Вот судьба и пощадила нас.

— Не скажете ли вы нам, — продолжал Пантагрюэль, — что нынче случилось с морем? Откуда налетела эта страшная буря? Часто ли бывают бури в этих местах?

— Дорогие друзья, — отвечал на это Макроб, — вы прибыли на один из тех островов, которые в древности славились своим богатством и могуществом, теперь же, как видите, обеднели и пришли в упадок. В темном и обширном лесу, который вы можете отсюда видеть, обитают древние мудрецы и герои, теперь уже совсем дряхлые. Когда у них все благополучно — море спокойно, и повсюду стоит прекрасная погода. Но когда кто-нибудь из них умирает — мы слышим в лесу отчаянные вопли, на земле появляются бедствия, пожары, болезни, а в море начинается страшная буря, вроде той, которую пришлось нам перенести.

— Всякого такого, мудреца можно сравнить с факелом, — сказал Пантагрюэль. — Пока факел горит, он светит всем и каждому, и люди благодарны ему за это. Но лишь только он погаснет, как воздух наполнится ужасным чадом, и люди не знают, как от него избавиться.

— Мне это непонятно, — сказал брат Жан. — Разве великие люди совсем умирают? Мне кажется, что они бессмертны.

— По этому поводу я могу рассказать вам старинную легенду, — сказал Пантагрюэль. — Однажды купеческий корабль, нагруженный различными товарами, плыл из Греции в Италию, когда корабль проходил мимо Туниса, ветер стих, и путешественников отнесло к острову Наксосу. Был уже вечер. Одни из пассажиров ужинали, другие легли спать. Вдруг с острова донесся громкий крик: «Фамус!» Этот крик всех перепугал. Фамус был штурманом на корабле, и родом он был из Египта. «Фамус!» позвал голос во второй раз. Никто не отвечал. Все молчали и дрожали. Тогда голос раздался в третий раз, и он был уже похож на раскат грома. Тут Фамус выступил вперед и сказал: «Яздесь! Что тебе нужно? Кто ты такой?» Тогда голос приказал Фамусу, приехав в Италию, объявить всем, что великий бог Пан умер! Услышав эти слова, матросы перепугались и стали совещаться между собой — промолчать или объявить, что приказано. Но Фамус решил, что если он благополучно прибудет в порт, то исполнит приказание. В порт приехали благополучно. И вот Фамус взошел на нос корабля и, обернувшись лицом к берегу, объявил, что великий бог Пан умер. Не успел он договорить последних слов, как на берегу послышались громкий плач, вздохи и рыдания. Новость быстро дошла до Рима. Тогдашний римский император, Тиберий, призвал к себе Фамуса и, услышав его рассказ, поверил ему.

Пантагрюэль, рассказав легенду, замолчал и в глубокой задумчивости поник головой. Вскоре мы увидали, как слезы, величиною со страусовое яйцо, покатились из его глаз. Убей меня бог, если я соврал хоть в одном слове!

Глава 10. О том, как Пантагрюэль проплыл мимо острова Скрытного, где царствовал Великий Пост

Когда корабли были исправлены и свежая провизия запасена, мы простились с макреонами и двинулись дальше. Стояла чудесная ясная погода. Около полудня Ксеноман заметил на горизонте большой остров.

— Это остров Скрытный, — сказал Ксеноман, — На нем царствует Великий Пост.

— Я хотел бы с ним познакомиться, — сказал Пантагрюэль. — Намерены ли вы пристать к этому острову?

— Господин, — сказал Ксеноман, — я не советую вам делать этого. Во-первых, мы должны будем сделать большой крюк, а, во-вторых, вы не найдете там ничего интересного. Великий Пост — государь скучный и неприятный.

— В таком случае, — сказал Пантагрюэль, — расскажите нам о нем, что вы знаете.

— С удовольствием, — сказал Ксеноман. — Этот, король — великий пожиратель гороха, селедок и горчицы. Малых детей сечет он немилосердно. Постоянно таскает с собой кучу индульгенций.[14]Почти целый день сидит весь в слезах. На свадьбы никогда не ходит. На обед ему полагаются бобы улитки да зеленый салат. Поэтому вид у него, хуже, чем у скелета. Мы еще услышим о нем, когда будем проходить мимо острова Угрюмого, где живут Мясные Колбасы. Дело в том, что Мясные Колбасы — смертельные враги Великого Поста. Они с ним постоянно воюют. И если бы им не помогала Широкая Масленица, их добрая покровительница и соседка, то этот негодяй Пост перебил бы их до последней.

— Ах, какой негодяй! — воскликнул брат Жан. — Воевать с чудесными Мясными Колбасами! Вернемся назад, друзья. Разнесем этого поганца!

— Сражаться с Постом! — вскричал Панург. — Клянусь всеми дьяволами, я еще не так глуп. Ведь мы попадемся между Постом и Колбасами, между молотом и наковальней! Очень нужно! Поплывем дальше. Мое вам почтенье, господин Великий Пост! Прочь, прочь, отсюда!

— Вы очень хорошо описали нам, как Великий. Пост проводит свое время, — сказал Пантагрюэль. Ксеноману. — Теперь расскажите нам, какой он с виду.

— Это нетрудно сделать, — отвечал Ксеноман. — Слушайте:

— И что всего удивительнее, — продолжал Ксе-номан, — этот мошенник привлек на свою сторону всех дураков, безумцев и лишенных разума людей. Кроме этого, он породил старых олухов, ханжей-пустосвятов, притворщиков, лицемеров и всяких других уродливых и безобразных чудовищ.

— Нет, — закончил Ксеноман, — мы очень хорошо сделали, что не заехали к этому пустосвяту. Берегитесь Великого Поста, добрые люди! Берегитесь и не попадайтесь ему в лапы!

Глава 11. О том, как Пантагрюэль сразил чудовищного морского змея

Ровно в полдень на горизонте показался остров Угрюмый. Невдалеке от острова Пантагрюэль заметил чудовищного, змея, который, пыхтя и храпя, плыл навстречу путешественникам. Из его пасти поднимался высокий столб воды. Казалось, это огромный водопад падает с утеса и грозит затопить суда, словно ореховые скорлупки.

Тотчас же на «Таламеге» заиграли сигнальные трубы. По этому сигналу корабли построились треугольником, вроде того, как строятся журавли, когда они улетают в теплые земли. Во главе треугольника, в переднем углу стал «Таламег». Команда приготовилась к бою.

Едва только брат Жан вместе с бомбардирами, занял на носу корабля свое боевое место, как Панург принялся вопить пуще прежнего.

— Увы! Увы! — вопил он. — Это чудовище проглотит наши корабли, как пилюли. Поглядите-ка на него! Мы погибли, погибли!

— Не бойся, сказал Пантагрюэль, — я проткну его как цыпленка.

— Господи помилуй! — сказал Панург. — Как же мне не бояться, когда он под носом.

— Чтож из этого? — сказал Пантагрюэль. — Брат Жан вчера предсказал тебе твою судьбу. Вода тебе не грозит погибелью. Наоборот, она спасет тебя от всех бед.

— Рассказывайте! — говорит Панург. — А вдруг Жан перепутал? Увы, увы! чудовище совсем близко. Вон он! О как ты ужасен, как ты отвратителен! Сколько народу ты уже потопило, отвратительное чудовище! Видеть тебя не могу, дьявол ты этакий! Проваливай! Проваливай!

Подплыв к кораблям, морской змей принялся окатывать их как из бочки. Стрелы, копья, дротики и всякое дреколье полетели в, него со всех сторон. Брат Жан не жалел трудов. Артиллерия гремела и палила в змея без передышки, всячески стараясь подкузьмить его. Но все было напрасно: пушечные ядра исчезали в его шкуре и не причиняли чудовищу никакого вреда.

Тогда Пантагрюэль решил, что пора действовать. Он выпрямился во весь свой рост и показал свое искусство, как нельзя лучше.

Говорят, что бродяга Коммод, римский император, так ловко стрелял из лука, что стрелы пролетали между пальцами детей, ничуть их не задевая. Рассказывают также, что один индийский стрелок издали попадал стрелой в маленькое железное кольцо. Слыхали мы, что древние французы были отличными стрелками. На охоте они, будто бы, смазывали наконечники своих стрел чемерицей. Убитый зверь делался от этого приятнее на вкус. Прославляют также и древних скифов за их искусство меткой стрельбы. Некогда они отправили к персидскому царю Дарию посла. Посол молча вручил царю птицу, лягушку, мышь и пять стрел. «Что это значит?» спросил Дарий. Посол отвечал, что ему запрещено говорить. Дарий дивился и не знал, что подумать. Наконец один из его военачальников разгадал загадку. «Скифы, — сказал он, — своими дарами говорит нам: «Если персы не летают, как птицы, по воздуху, если они, как мыши, не прячутся в земле и, как лягушки, не скрываются под водою, — то все они будут перебиты стрелами скифов»».

Благородный Пантагрюэль в искусстве стрельбы и метания дротика не имел себе равного. Своими огромными дротиками он открывал устричную раковину на расстоянии тысячи шагов. Своими стрелами он издалека снимал нагар со свечи, не потушив ее. Выпуская стрелы одну за другой, он издали перелистывал ими молитвенник брата Жана, да так ловко, что стрелы ничуть не рвали бумаги.

На этот раз Пантагрюэль так метко кинул в морского змея свое копье, что пробил ему обе челюсти вместе с языком. Копье застряло в челюстях, и змей больше не мог открыть рта, чтобы пустить воду.

Затем двумя копьями Пантагрюэль выбил чудовищу глаза. И вот все увидали, как змей с тремя рогами на голове, завертелся с боку на бок, ослепленный, оглушенный и умирающий. Чтобы добить чудовище, Пантагрюэль пустил еще пятьдесят копий, и все они попали ему в спину. Умирающий змей опрокинулся брюхом вверх и поплыл по течению, словно гигантская сколопендра.

Глава 12. О том, как Пантагрюэль сошел на остров Угрюмый, древнее жилище Мясных Колбас

Гребцы «Таламега» вытащили связанного змея на берег. Они решили разрубить чудовище на части, чтобы вынуть из него почечный жир. Кстати сошел на остров и Пантагрюэль. Здесь, на опушке большого красивого леса, из которого вытекал чистый ручеек, мы разложили кухонные очаги, чтобы приготовить обед. Когда кушанье было готово, брат Жан позвонил в колокол. Матросы кинулись расставлять столы с приборами.

За обедом Пантагрюэль заметил, как несколько небольших зверьков молча пробежали по опушке и взобрались на высокое дерево.

— Что это за зверьки? — спросил он у Ксеномана. — Издали они похожи на куниц или горностаев.

— Это Мясные Колбасы, — отвечал Ксеноман. — Мы на острове Угрюмом, о котором я вам уже говорил. Здесь обитают Мясные Колбасы, которые ведут смертельную войну с Великим Постом. Сейчас они, вероятно, испугались нашей канонады и выслали на берег свою разведку.

— А нельзя ли их помирить? — спросил Пантагрюэль. — Я охотно занялся бы этим делом, чтобы положить конец кровопролитию.

— Это невозможно, — отвечал Ксеноман. — Года четыре назад я был в этих местах и пытался помирить их друг с другом. Сперва дело пошло отлично. Был составлен мирный договор. Оставалось только подписать его. Но тут Великий Пост заупрямился. Он соглашался мириться с Мясными Колбасами, но не желал признавать Диких Колбас и Горных Сосисок. А надо сказать, что Дикие Колбасы и Горные Сосиски — лучшие союзники Мясных Колбас. Так ничего и не вышло. Правда, одно время враги как будто немного смягчились. Но когда Колбасы на своем национальном соборе объявили Пост нечистым и всех его союзников решили изгнать из своей земли, — Великий Пост страшно ожесточился, и вражда пошла пуще прежнего. Нет, тут ничего не поделаешь. Легче помирить кошку с мышами, чем Пост с Мясными Колбасами.

В это время брат Жан заметил, как двадцать пять или тридцать молодых стройных Колбас промаршировали по направлению от гавани к городу.

— Как бы тут не вышло какого недоразумения! — сказал брат Жан Пантагрюэлю. — Эти почтенные Колбасы могут, чего доброго, смешать вас с Постом, хотя вы на него ни крошечки не похожи. Перестанем же пировать и приготовимся к защите.

— Да, это не лишнее, — сказал Ксеноман. — Колбасы — большие предательницы, и никогда нельзя раскусить, что они замышляют.

Пантагрюэль встал из-за стола и пошел посмотреть, что делается в лесу. Скоро он вернулся и сказал нам, что наткнулся на засаду. Засада сидела в лесу, налево от нашего лагеря, и состояла из больших жирных Колбас. Направо, в полуверсте от стоянки, под звуки труб, волынок и барабанов, шел прямо на нас целый колбасный батальон. Пантагрюэль насчитал в нем семьдесят восемь знамен и думал, что народу в нем не меньше сорока двух тысяч. Судя по гордой походке и воинственным лицам, это были не новобранцы, но опытные и закаленные воины. Первые ряды были вооружены с головы до ног и держали в руках длинные, хорошо отточенные пики. По флангам шли толпы Диких Колбас, толстых Пирогов и конных Сосисок. Всё это были рослые, воинственные и свирепые островитяне.

Пантагрюэль сильно встревожился и собрал нас на, военный совет. Совет постановил держаться настороже.

И вот Пантагрюэль приказал Гимнасту вызвать на остров солдат с кораблей «Винная Чаша“ и «Виноградная Корзина». «Винной чашей» в то время командовал капитан Потрошитель, а «Виноградной Корзиной» капитан Колбасник младший.

— Давайте, я схожу за солдатами, — предложил Панург. — Гимнаст вам может пригодиться во всякую минуту.

— Клянусь моей дубинкой, — сказал брат Жан, — ты хочешь улепетнуть от битвы! Да и не велика потеря! Будешь только плакать да стонать, чорт бы тебя побрал.

— Нет, я вернусь, вернусь, — отвечал Панург. — Только прикажите, чтобы эти гадкие Колбасы не лезли на корабли. В то время, как вы будете сражаться, я буду молить бога, чтобы он послал вам победу.

— Проваливай, трус, — сказал Эпидемон. — Мы, конечно, сумеем постоять за себя, если Колбасы нападут на нас. Недаром наших храбрых капитанов зовут Потрошитель и Колбасник. Они сумеют расправиться с Колбасами.

Скоро капитаны явились вместе со своими отрядами. Пантагрюэль сказал им на дорогу несколько напутственных слов. Он запретил капитанам первым вступать в бой. Солдаты должны были действовать только в том случае, если Ко басы первыми нападут на них. Пароль был выбран «Масленица».

Глава 13. О том, как повара Пантагрюэля сражались с Мясными Колбасами

Что вы скалите зубы, бездельники, читая мою правдивую повесть? Может быть, вы не верите, что дело происходило именно так, как я вам рассказываю? Это, конечно, ваше дело. Хотите — верьте, а не хотите — ступайте и поглядите сами. Все это происходило на острове Угрюмом. Видите — я же не скрываю, где все это было. А Колбасы там живут, в этом нет никакого сомнения.

Припомните-ка, что сказано в священном писании. Помните, как змей соблазнил Еву отведать запретного яблока? А вам известно, что этот змей был похож на Колбасу? Больше того, в некоторых духовных академиях и до сих пор учат, что этот соблазнитель был настоящей Колбасой и звали его Штифал.

Или возьмем швейцарцев. Теперь — это воинственный, смелый народ. А кто знает, не были ли они раньше Колбасами? Я бы не поручился за это.

Если все эти рассуждения вас не убеждают, милостивые государи, то не угодно ли вам отправиться в какую-нибудь приморскую деревушку и справиться там, какого вида сирены? Говорят, что в старые времена рыбаки часто ловили их в свои сети. Так вот, сирены были полу-женшинами, полу-колбасами. Это всем известно. Перестаньте же скалить зубы и поверьте, что в этой книге нет ни словечка выдумки.

Но вернемся к нашему рассказу.

Когда брат Жан увидел наступление Колбас, он сказал:

— Ого, я вижу, что баталия будет знатная. Было бы лучше, друзья, если бы вы возвратились на корабли. Я со своими людьми берусь расправиться с этим полчищем.

— Какие же у вас люди? — спросил Пантагрюэль.

— Поройтесь-ка у себя в памяти, — сказал брат Жан. — Помните, когда царь Навуходоносор осаждал Иерусалим, он сделал военачальником своего повара Набузардана?

— Ну и что же? — спросил Пантагрюэль.

— Вот мне и кажется, — сказал брат Жан, — что повара лучше нашего расправятся с этими Колбасами. Ведь им и раньше приходилось заниматься этим делом. Ей-богу, я беру себе под команду всех наших поваров.

— Делайте, как знаете, — сказал Пантагрюэль. — Мне нравится ваша затея. Я останусь здесь и буду наблюдать, чем окончится ваша кухонная битва.

Брат Жан тотчас же отправился в походные кухни.

— Дети, — сказал он поварам, — я хочу покрыть вас неувядаемой славой. Сегодня вы совершите невиданные подвиги. Да здравствуют кухонные герои! Пойдемте сражаться с негодницами-Колбасами. Я буду вашим капитаном. Выпьем, друзья! Смелым бог владеет!

— Капитан, — отвечали повара, — ваши речи приятно и слушать. Мы к вашим услугам. Под вашей командой и умереть не страшно.

— Зачем же умирать? — сказал брат Жан. — Пусть умирают Колбасы, а не мы. Итак, построимся в боевом порядке. Нашим паролем будет «Набузардан».

Тут по приказанию брата Жана инженеры построили из бревен огромную деревянную свинью. Это была удивительная военная машина, которая могла метать в неприятеля каменные ядра и большие стальные стрелы. Внутри свиньи свободно помещалось человек двести солдат.

Когда свинья была готова, ее выкатили вперед и поставили на открытом месте. После этого в свинью вошли все повара, какие только были в команде. Последним вошел брат Жан и запер за собой двери на крепкую щеколду.

Колбасы между тем подходили все ближе да ближе. Наконец они подошли настолько, что стало видно, как они размахивают своими копьями.

Навстречу к ним выехал Гимнаст. Он издали поклонился Колбасам и закричал во все горло:

— Остановитесь! Мы все — ваши добрые приятели. Мы заодно с вашей союзницей-Масленицей!

Но тут к Гимнасту подскочила толстая Ливерная Колбаса и хотела схватить его за горло.

— Ах, вот ты как! — сказал Гимнаст.

С этими словами он обнажил свою шпагу и перерубил Колбасу на две части. Великий боже, до чего она была жирна! Верите ли, у нее на брюхе было пальца на четыре сала!

Мясные Колбасы кинулись на Гимнаста и повалили его на землю. На помощь к нему бросился Пантагрюэль со своими солдатами. Началась общая свалка. Потрошитель потрошил Колбас. Колбасник-младший рубил Сосисок. Пантагрюэль подсекал им колени. Что же касается брата Жана, то он притаился внутри свиньи и спокойно наблюдал за кровавым побоищем.

Вдруг раздался страшный крик. Это отряд Сосисок, стоявший в засаде, неожиданно выскочил на Пантагрюэля. Тут брат Жан открыл двери свиньи и вышел оттуда вместе со своей командой. В воздухе засверкали сковородки, противни, кухонные ложки, щипцы, горшки, ступки, кочерги, ухваты. Повара построились в ряды и ударили на Сосисок, завывая благим матом:

— Набузардан! Набузардан!

В отряде Сосисок произошла паника. Колбасы, заметив подкрепление, обратились в бегство, точно сам дьявол гнался за ними. Брат Жан крошил их как цыплят. Повара тоже от него не отставали. Жалко было смотреть: все поле было усеяно мертвыми Колбасами. И, конечно, в этот день погибло бы все колбасное отродье, если бы сама судьба не сжалилась над ним. Хотите — верьте, хотите — нет, но в это время с севера прилетел огромный крылатый кабан. Крылья у него были словно у ветряной мельницы; шерсть —ярко-красная, как у фламинго; глаза огненные, как карбункул; уши зеленые, как изумруд; зубы желтые, как топаз; ноги прозрачные, как брильянт, и такие же красивые, как у гуся лапчатого.

И хотя все время стояла ясная погода, при этом ударил такой гром, что все солдаты перепугались. Что же касается Колбас, то они побросали оружие и повалились перед чудовищем на колени. При этом они не говорили ни слова и только протягивали к чудовищу руки, словно на молитве.

Брат Жан все еще рубил Колбас и сажал их на вертелы. Тут Пантагрюэль приказал трубить отбой.

Труба заиграла, и битва прекратилась.

Чудовище между тем несколько раз пролетало над полем битвы и сбросило на землю двадцать семь бочек с горчицей. После этого оно поднялось вверх и исчезло в воздухе, непрерывно крича:

— Масленица! Масленица! Масленица!

Глава 14. О том, как Пантагрюэль вел переговоры с королевой Колбас

Чудовище улетело и больше не появлялось. Обе армии молча стояли друг перед другом, не зная, что им дальше делать. Тут Пантагрюэль пожелал вступить в переговоры с Королевой Колбас, которая сидела в своей карете, около знамен.

Королева вышла из кареты и любезно поздоровалась с Пантагрюэлем. Пантагрюэль пожаловался ей на военные действия. Королева сказала, что тут произошла ошибка. Разведка донесла ей, что на остров высадился Великий Пост, старинный враг Мясных Колбас. Поэтому Колбасы и напали на Пантагрюэля. В заключение королева просила извинить их и принять в свое подданство. В знак своей дружбы королева обещала каждый год посылать Пантагрюэлю семьдесят восемь тысяч королевских Мясных Колбас для закуски перед обедом.

Королева выполнила свое обещание и на следующий же день послала Гаргантюа шесть кораблей с королевскими Колбасами. Гаргантюа переслал этот подарок королю Парижа. Но, то ли от перемены климата, то ли от недостатка горчицы, почти все эти Колбасы умерли прежде, чем попали на королевский стол. По приказу короля, их всех похоронили на том месте Парижа, которое и до сих пор называется «Колбасная мостовая».

Пантагрюэль вежливо поблагодарил королеву, простил ей все обиды и подарил ей маленький перламутровый ножичек. Затем он спросил королеву о чудовище: откуда оно появилось и зачем сбросило на землю бочки с горчицей? Королева ответила, что Великий Кабан — это основатель и родоначальник всего Колбасного племени. Колбасы, как известно, делаются из свинины; поэтому Кабан и считается их родоначальником. Что же касается горчицы, то она для раненых Колбас — лучшее лекарство. Раненые Колбасы от нее тотчас же выздоравливают, а мертвые воскресают.

После этого Пантагрюэль простился с королевой и возвратился на свой корабль. Деревянную свинью тоже втащили на палубу. И вот вся флотилия медленно отошла от берега и двинулась вперед — навстречу новым приключениям.

Глава 15. О том, как Пантагрюэль прибыл на остров Ветряный

Два дня Пантагрюэль плыл без всяких приключений. На третий день мы высадились на остров Ветряный, и то, что я там увидел, привело меня в крайнее удивление. Дело в том, что жители этого острова питаются одним только ветром. Кроме ветра, они ничего не пьют и не едят. Вместо домов у них построены большие флюгера. В садах сеют траву, которая называется «ветреница».

Простой народ питается поддувалами, веерами, опахалами. Люди богатые живут ветряными мельницами. Когда у них бывает пир — столы ставят под самые мельничные крылья и угощаются ветром на славу. За обедом обыкновенно спорят — какой ветер лучше и вкуснее. Один хвалит сирокко, другой — юго-западный ветер, третий — юго-восточный, и так далее.

Больных на этом острове лечат сквозняком.

Гуляя по острову, мы встретили трех распухших толстяков, которые шли наблюдать полет ржанок. Говорят, что эти птицы тоже живут одним ветром. Поэтому тут их великое множество.

И подобно тому, как мы с вами, отправляясь на прогулку, берем с собой завтрак, так и здешние жители привязывают к кушакам хорошие мехи. Стоит кому-нибудь проголодаться — мехи пускают в ход и получают сколько угодно вкусного ветра.

Пантагрюэлю все это очень понравилось.

— Как легко живется вам на свете! — сказал он начальнику острова. — Ветер, ведь, ничего не стоит. Только подуть — вот вам и обед готов.

— Нет, — сказал начальник, — есть и у нас свои несчастья. Бывает так, что в обеденное время вдруг пойдет дождь, и ветер прекращается. Тогда множество обедов пропадает из-за недостатка провизии.

Но, кроме того, — продолжал начальник, — с нами случаются настоящие бедствия. Дело в том, что неподалеку отсюда, на острове Сумятице живет великан, по имени Бренгнариль. Этот великан каждый год страдает расстройством желудка и по совету врачей приезжает лечиться на наш остров. Здесь он вместо пилюль глотает наши ветряные мельницы, до которых он большой охотник. Этим он доводит нас до такой нищеты, что многие из нас умирают с голоду.

— Как же вы защищаетесь от этого великана? — спросил Пантагрюэль.

— Однажды, — сказал начальник, — нам посоветовали перед его приездом посадить в наши мельницы множество петухов и кур. Мы так и сделали. Великан приехал и разом их проглотил. Действительно, он чуть было не умер. Петухи горланили у него в животе, куры, как сумасшедшие, летали по желудку, — от этого великан повалился в обморок, и с ним сделались такие страшные судороги, словно змея заползла в его желудок.

— Как же он вылечился от этой болезни? — спросил Пантагрюэль.

— Ему доктора посоветовали, — сказал начальник, — принять пилюли из гончих собак. Собаки передушили всех петухов и кур, и великан снова выздоровел. Вот в чем наша беда.

— Успокойтесь, добрые люди, — сказал Ксеноман. — Великан Бренгнариль больше вас не потревожит. В прошлом году я был на острове Сумятице и узнал, что великан Бренгнариль, пожиратель ветряных мельниц, умер. Он подавился куском свежего масла, который, по совету врачей, собирался проглотить перед натопленной печкой.

Глава 16. О том, как Пантагрюэль высадился на острове Папефигов

На другое утро мы высадились на острове Папефигов, которые когда-то были богаты, свободны и назывались Весельчаками. Теперь этот народ белен, несчастен и до нитки разорен папиманами. Дело было так. Однажды, во время большого праздника, Весельчаки отправились на соседний остров Папиманию, где было большое торжество. На этом торжестве был обычай выставлять напоказ народу большой портрет папы римского. Увидав этот портрет, один из Весельчаков не выдержал и показал ему кукиш. В отместку за это папиманы через несколько дней напали на остров Весельчаков и перерезали всех взрослых мужчин. С тех пор остров пришел в полное запустение. Жалкие остатки Весельчаков сделались рабами папиманов и стали называться папефигами, то есть показавшими папе фигу. Каждый год на них обрушиваются град, ураган, чума, голод и всякие другие бедствия.

При виде такой нищеты мы решили долго на острове не оставаться. Из любопытства мы зашли только в небольшую полуразрушенную часовню, которая стояла на самом берегу моря. В часовне мы заметили огромную купель с водой. В купели лежал какой-то человек. Весь он был в воде, и только кончик носа торчал наружу — для дыхания. Вокруг купели стояли три бритых патера и читали по молитвеннику заклинания от бесов.

— Боже мой, — сказал Пантагрюэль, — это еще что за комедия? Что вы делаете с этим беднягой, добрые люди?

В ответ на это Пантагрюэлю рассказали следующую удивительную историю.

Глава 17. О том, как один папефиг обманул чорта

Однажды один папефиг (тот самый, который лежал теперь в купели) пахал свое поле и сеял на нем полбу. Как раз в это время один молодой чорт отпросился у главного дьявола на землю и отправился проказничать на остров Папефигов. Чорт был совсем никудышный. Он не умел еще греметь громом, не умел побивать хлеб градом, разве только портил иногда капусту да петрушку. Вдобавок он был неграмотный и плохо разбирался — что к чему. Чорт прискакал на остров, увидал мужика и спрашивает:

— Ты что делаешь, мужик?

— Разве не видишь? — отвечал крестьянин. — Сею полбу. Надо же чем-то кормиться в будущем году.

— Прекрасно, — сказал чорт, — но ведь поле-то не твое. С того самого дня, как вы показали папе фигу, вся ваша земля принадлежит нам, чертям. Но как бы то ни было, а сеять хлеб — не мое дело. Поэтому, пожалуйста, продолжай свою работу, но только урожай мы разделим пополам.

— Делать нечего, — отвечал крестьянин, — пополам, так пополам.

— Я думаю так, — сказал чорт. — Урожай мы разделим на две части. Один возьмет себе то, что вырастет над землей, а другой — то, что останется в земле. Выбирать буду я, потому что я — чорт древнего благородного происхождения, а ты — простой мужик. Я выбираю то, что останется в земле, Когда наступит жатва?

— В июле месяце, — отвечал крестьянин.

— Так вот, в июле месяце я вернусь, — сказал чорт, — а пока пойду забавляться с монахами и разными другими лицемерами. Трудись, мужик, трудись. До свидания.

В половине июля чорт явился с целым эскадроном маленьких чертенят. Опять встретил мужика и говорит ему:

— Ну, мужик, как ты тут без меня поживаешь? Давай делиться.

— Что ж, давай, — отвечал крестьянин.

Вот крестьянин сжал хлеб, обмолотил его, провеял, ссыпал в мешки и повез продавать на рынок. А чорт с чертенятами выкопал все корешки, связал их в охапки и тоже вывез на продажу.

Крестьянин продал свой хлеб, набил деньгами старый полусапожек, который висел у него на кушаке, и стоит себе, посмеивается. Черти же не продали ничего. Мало того: над ними издевался весь рынок, так что они от стыда готовы были сквозь землю провалиться.

Когда рынок закрылся, чорт сказал крестьянину:

— Ну, мужик, на этот раз ты меня надул. Но имей в виду: в следующий раз это тебе не удастся.

— Господин чорт, — отвечал крестьянин, — как же я мог вас надуть? Ведь, вы первый выбирали. Конечно, вы еще молоды и неопытны. Вы надеялись выкопать из земли все зерна, которые я посеял. А вышло так, что эти зерна проросли и дали новые, — которые я только-что продал. Вот и выходит, что вы сами выбрали себе худшую часть.

— Довольно болтать, — сказал чорт. — Чем ты засеешь наше поле на будущий год?

— Как добрый хозяин, я должен засеять его репой, — отвечал крестьянин.

— Ладно, — сказал чорт. — Посей как можно больше репы. Я буду оберегать ее от бури и града. Но только знай, что на этот раз я возьму себе то, что вырастет на земле. Что останется в земле — можешь брать себе. Трудись, мужик, трудись. А я пока отправлюсь искушать еретиков. Говорят, что если их хорошенько поджарить, получается превосходное кушанье. Как раз нынче у господина дьявола колики. Такой роскошный обед будет ему полезен.

Когда наступило время жатвы, чорт возвратился, с целым эскадроном придворных чертей; Стали опять делиться. Черти сняли всю ботву, а крестьянин вырыл из земли чудесную крупную репу и ссыпал ее в мешки. После этого все вместе отправились на рынок. Репу у мужика тотчас же раскупили, а над чертями посмеялись больше прежнего.

— Ну, мужик, — сказал чорт, — вижу я, что ты снова меня обманул. Я хочу покончить с тобой и с полем. Вызываю тебя на состязание. Мы будем чесать друг друга ногтями. Кто кого перечешет, тот и победитель. Победителю достанется все поле. Через неделю мы займемся этим. А теперь я пойду соблазнять ябедников и судейских чиновников. Правда, они сами нам заявили, что принадлежат дьяволу. Но дьявол до них не большой охотник. Он отсылает их обыкновенно к чертям, которые служат кухонными мужиками, а себе берет только тех, которые хорошо просолены. Надо тебе сказать, что господин дьявол прекрасно разбирается в кушаньях. Закусывает он всегда монахами и находит, что они очень вкусны. В прежние времена он любил завтракать школьниками, но теперь школьников так здорово начиняют в школах законом божиим, что к ним и не приступиться. На обед дьяволу подают адвокатов и других мошенников, которые грабят бедных людей. На ужин идут купцы, ростовщики и другие грабители. Трудись, мужик, трудись. Через неделю мы с тобой увидимся.

Крестьянин вернулся домой задумчивый и печальный. Жена встревожилась. Чего доброго — не обокрали ли его на рынке? Но нет — кошелек был туго набит деньгами. В чем же дело?

Крестьянин все ей рассказал.

— Ну, это пустяки, — сказала жена. — Ничего худого нам от этого не будет. Я уже придумала, как провести чорта.

— Конечно, — согласился крестьянин, — я могу отказаться от состязания и уступлю ему поле так.

— Пустяки, пустяки, — отвечала старуха, — предоставь мне все дело и будь спокоен. Ты же сам говорил, что это молодой и неопытный чорт. Я заставлю его вернуть нам поле и оставить нас в покое. Будь это старый чорт, дело было бы труднее.

Как раз в тот самый день, когда Пантагрюэль прибыл на остров Папефигов, чорт должен был явиться к крестьянину в третий раз. Чуть свет крестьянин исповедался, причастился и, по совету священника, спрятался в купели, где его и отыскал Пантагрюэль.

Пока Пантагрюэлю рассказали эту диковинную историю, пришло известие, что старуха, действительно, ловко провела чорта, и поле осталось за крестьянином.

Дело было так. Накануне старуха зарезала барана, вытащила потроха и припрятала их до поры, до времени. На следующий день явился чорт.

— Эй, мужик! — закричал он. — Выходи пробовать, чьи когти острее!

Никто не отзывался. Чорт смело вошел в дом. Видит — на полу лежит старуха и стонет.

— Что это значит? — спросил чорт. — А где же мужик?

— Ах, — отвечала старуха, — этот злодей погубил меня. Ах, он подлец, ах, палач, ах, разбойник! По его милости я умираю, добрые люди!

— Что же он сделал? — спросил чорт. — Говори мне, не бойся. Ужо я его отделаю.

— Да как же! — сказала старуха. — Он уговорился чесаться с вами и сегодня для пробы царапнул меня мизинцем. Ах, пропала моя бедная головушка! Взгляните сами: из меня вывалились все потроха.

С этими словами старуха схватила бараньи потроха и швырнула их на пол.

— А теперь, — добавила она, — этот, негодяй пошел в кузницу точить себе когти. Вы пропали, господин чорт! Спасайтесь, покуда целы! Говорю вам, бегите: он может вернуться любую минуту.

Чорт, увидав потроха, пришел в ужас и кинулся прочь. С тех пор он больше не появлялся, и крестьянин работал на своем поле без всякой помехи.

Пантагрюэль, выслушав до конца эту историю, приказал подарить разоренным папефигам из своей казны восемнадцать тысяч золотых. После этого мы возвратились на свои корабли, размышляя о бедствиях людей и человеческой несправедливости.

Глава 18. О том, как Пантагрюэль прибыл на остров Папиманов

Покинув разоренный остров Папефигов, мы по-плыли дальше. Стояла ясная, солнечная погода, когда перед нашими глазами открылся блаженный остров Папиманов, поклонников папы римского. Едва только корабли вошли в порт, как от берега отделилась лодка и поплыла к нам навстречу. В лодке сидели четыре человека. Один из них был в монашеской рясе и в грязных сапогах. Другой был одет сокольничим. В руке он держал чучело птицы. Третий был стряпчий. Через плечо у него висел большой мешок, битком набитый судебными повестками. Четвертый казался виноградарем из-под Орлеана. На нем были славные полотняные башмаки, на руке висела корзинка, а из-за кушака торчал блестящий серп. Островитяне подъехали к нашим кораблям и закричали во весь голос:

— Видели ли вы его, пассажиры? Видели ли вы его?

— Кого его? — спросил Пантагрюэль.

— Его самого, — отвечали они.

— Кто же это такой? — спросил брат Жан. — Клянусь честью, ему не поздоровится, попадись он мне в лапы. Брат Жан вообразил, что островитяне спрашивают их о каком-нибудь сбежавшем разбойнике.

— Как? — удивились островитяне. — Вы, странники, не знаете единого?

— Господа, — сказал Эпидемон, — мы не понимаем друг друга. Объясните, пожалуйста, о ком идет речь?

— Мы говорим о том, кто есть, — отвечали они. — Видели ли вы его когда-нибудь?

— Церковь учит нас, — сказал Пантагрюэль, — что тот, кто есть, это бог. Бога мы, конечно, не видали. — Мы не говорим о небесном боге, — отвечали островитяне. — Мы говорим о боге земном. Видали ли вы его?

— Клянусь честью, — сказал Карпалим, — они говорят о папе римском.

— Да, да, — отвечал Панург, — да, господа. Я видел целых трех пап, но пользы от этого, признаться, не вижу никакой.

— Как? — удивились островитяне. — В наших декреталиях[15] говорится, что бывает только один живой папа.

— Конечно, — сказал Панург, — зараз я видел только одного папу. Но всего я видел трех пап, так как они за мое время трижды сменяли друг друга.

— О, трижды и четырежды блаженные люди! — воскликнули островитяне. — О желанные и более чем желанные гости! Добро пожаловать! Добро пожаловать!

Тут островитяне опустились перед нами на колени и принялись целовать наши ноги. Напрасно мы старались уклониться от такого почета; напрасно говорили, что такие почести подобают, может быть, одному только папе, — ничто не помогало.

— Нет, нет, — говорили островитяне. — Если к нам пожалует сам святейший отец, мы устроим ему еще не такую встречу. Это уж у нас решено.

Между тем Пантагрюэль потихоньку спросил у лодочника, кто такие эти господа. Лодочник сказал, что это представители четырех сословий, которые обитают на острове. При этом лодочник прибавил, что они с честью примут нас и угостят, так как мы видели самого святейшего папу.

— Чудеса, ей-богу, — сказал Панург. — То, что я видел папу, до сих пор не приносило мне ни малейшей пользы. А сейчас, чорт побери, польза, я вижу, будет, и польза не маленькая.

После этого мы сошли на берег, и вот навстречу нам двинулась огромная процессия островитян.

— Они видели его! Они видели его! Они видели его! — громко объявили представители четырех сословий.

При этих словах вся процессия кинулась перед нами на колени.

— О, счастливые люди! О, блаженные души! — закричал народ, воздевая руки к небу. Эти крики продолжались добрую четверть часа. Затем прибежал магистр местной школы со всеми своими педагогами, надзирателями и школьниками, и задал ребятам, генеральную порку. Так в старые времена делали и в Париже, когда вешали какого-нибудь разбойника. Думали, что если школьников при этом как следует высечь, они лучше запомнят такое поучительное зрелище.

Пантагрюэль рассердился и сказал:

— Господа, если вы не перестанете сечь детей, я уеду обратно.

Громовой голос Пантагрюэля поразил весь народ.

— Неужели все, кто увидит папу, делаются такими великанами? — спросил маленький горбунчик у своего учителя. — Ах, как жаль, что я не видел папы до сих пор!

Наконец на шум и крики появился сам епископ Гоменац, глава острова Папиманов. Епископ Гоменац ехал на неоседланном муле, крытом зеленой попоной. За Гоменацем шли его подручные — дьяконы — и несли в руках крест, хоругви, балдахины, факелы, кропильницы.

Остановившись перед нами, епископ заявил, что весь остров Папиманов ждет не дождется, когда его посетит папа. В ожидании этого счастливого дня, все путешественники, видевшие папу своими глазами, принимаются здесь с великими почестями.

С этими словами Грменац тоже хотел-было облобызать наши ноги, но мы решительно воспротивились и уклонились от такого почета.

Глава 19. О том, как Гоменац, епископ папиманский, показывал Пантагрюэлю упавшие с неба декреталии

— Наши священные декреталии, — сказал епископ Гоменац, — приказывают, прежде чем итти в кабак, сходить сначала в церковь. Чтобы не отступать от этого прекрасного постановления, сходим сначала в церковь, а потом пойдем пировать.

— Добрый человек, — сказал брат Жан, — вы идите вперед, а мы пойдем следом за вами. Действительно, мы уже давно не бывали в церкви. Я очень рад побывать в ней. От этого у меня разыгрывается чертовский аппетит.

При входе в церковь мы заметили большую позолоченную книгу, всю покрытую редкими и драгоценными камнями: рубинами, изумрудами, жемчугами, брильянтами. Книга висела в воздухе на двух толстых золотых цепях, прикрепленных к высокому своду.

Мы с восхищением смотрели на эту удивительную книгу. Что же касается Пантагрюэля, то он, благодаря своему росту, свободно до нее доставал и мог поворачивать ее во все стороны. Впоследствии Пантагрюэль уверял нас, что, прикоснувшись к книге, он почувствовал в руках необычайный зуд и в то же время ему страшно захотелось поколотить кого-нибудь из служителей, только, конечно, не церковного звания.

— Из священного писания известно, — сказал нам епископ, — что некогда бог собственноручно написал евреям заповеди и вручил их Моисею. Точно так же те декреталии, которые вы здесь видите, написаны рукою ангела. Впрочем, вы, люди заморские, вероятно, не поверите этому.

— Да, не слишком-то, — сказал Панург.

— А между тем, — продолжал епископ, — они действительно спустились к нам прямо с небес. Вы, которые видели папу собственными глазами, можете смотреть на них сколько угодно, и даже можете приложиться к ним, если пожелаете. Но перед тем вы должны три дня поститься и исповедаться во всех своих грехах. А на это требуется время.

— Вот что, добрый человек, — сказал Панург, — мы видали много всяких декреталий — и-на бумаге, и на пергаменте, и рукописных, и напечатанных. Так что-не трудитесь нам показывать их слишком подробно. Мы довольствуемся одним вашим добрым желанием и благодарим вас за него.

— Но ведь эти декреталии написаны самим ангелом! — сказал Гоменац. — Только эти декреталии — подлинные, все остальные — только копии с них. Пожалуйста, не жалейте моих трудов, прошу вас! Скажите только — желаете ли вы исповедаться и попоститься всего лишь три прекрасных коротеньких божьих денька?

— Исповедаться мы вполне согласны, — сказал Панург, но только пост нам теперь совсем некстати. Мы так напостились в море, что пауки все зубы у нас покрыли паутиной. Поглядите-ка на брата Жана. У него мох растет во рту оттого, что он давным-давно ничего не жевал.

— Он говорит правду, — сказал, брат Жан, — я так постился, что стал от этого горбатым.

— Ну, так пойдемте в церковь, — сказал Гоменац, — и простите нас, если мы не пропоем для вас прекрасной обедни. Полуденный час прошел, а священные декреталии воспрещают нам после этого служить обедню, — я хочу сказать: полную, с пением, — но я вам отслужу краткую, без пения, так называемую сухую.

— Я бы предпочел лучше мокрую от хорошего винца, — заметил Панург. — Ну, начинайте, да только покороче.

— Чорт возьми! — сказал брат Жан, — как это скверно, когда в брюхе пусто. Если бы я позавтракал — тогда другое дело. Ну, уж бог с ним. Будем вежливы и терпеливы.

Окончив обедню, Гоменац пошел к главному алтарю и вынул из сундука большую связку ключей. Затем он подошел к окну, наглухо закрытому толстой железной решеткой, и отпер на нем тридцать два замка и четырнадцать задвижек. Затем он с таинственным видом накрылся мокрым мешком и открыл решетку. Под решеткой оказался алый атласный занавес. Гоменац раздвинул занавес. Вместо окна, за занавесом оказался какой-то портрет, по-моему, очень неважно написанный. Гоменац прикоснулся к картине жезлом и дал нам поцеловать его кончик.

— Чье, по-вашему, это изображение? — спросил нас Гоменац.

— Мне кажется, это портрет папы, — сказал Пантагрюэль. — Я узнаю его по тиаре и по всему одеянию.

— Вы говорите правильно, — сказал Гоменац, — это изображение земного бога, которого мы надеемся когда-нибудь увидать и в нашем крю. О счастливая, о долгожданная минута! И как счастливы вы, которые удостоились увидать воочию нашего земного бога! Ведь, стоит только посмотреть на один его портрет, как получишь полное отпущение всех грехов, которые помнишь сам, и одну треть тех, которые запамятовал. Вот почему мы видим этот портрет только по большим праздникам.

Пантагрюэль удивился, что в таком неважном портрете скрывается столько удивительной божественной силы.

— Это мне напоминает случай, который произошел как-то у нас в Севилье, — сказал брат Жан. — Однажды в госпитале во время большого праздника нищие расхвастались друг перед другом — сколько они насобирали денег. Один говорил, что он выклянчил шесть серебряных монет; второй — два су; третий — семь; наконец, четвертый, здоровенный малый с гнойной, покрытой струпьями ногой, хвастался, что заработал целых три золотых. «Ну, что ж, — заметили ему товарищи, — тебе это нетрудно: у тебя божья нога. Она сама притягивает к себе деньги.»

— Когда вы вздумаете, рассказывать нам такие басни, — сказал Пантагрюэль, — то потрудитесь приносить с собой таз. Меня чуть не вырвало от вашего рассказа. Как не совестно приплетать господа бога к таким противным вещам? Вы, монахи, любите рассказывать про все эти гадости. Только уж, пожалуйста, оставьте эти рассказы при себе и не выносите их за монастырскую ограду.

— Мне кажется, — сказал Панург, — что это портрет какого-то давнишнего папы. Нынешних пап я видел со шлемами на голове. В то время, как во всем мире царили тишина и спокойствие, одни только папы вели жестокую и кровопролитную войну.

— Но, ведь, они воевали с бунтовщиками, еретиками и всякими протестантами, которые не признают нашего доброго земного бога, — сказал Гоменац. — Это папам не только дозволено, но и приказано святыми декреталиями. Папа должен огнем и мечом усмирять императоров, королей, герцогов и князей, если те хоть на йоту отступят от его приказаний. Папа должен лишать их имущества, отнимать у них земли, отлучать их от церкви, наконец, убивать и их самих, и их родственников и осуждать их на вечные адские мучения.

— Ну, вы-то здесь, чорт побери, не еретики, конечно, — сказал Панург. — Вы-то уж, конечно, все христиане, как на подбор!

— Поистине так, — сказал Гоменац, — поэтому мы и будем спасены. Ну, а теперь возьмем святой воды и идем обедать.

Глава 20. Беседа о чуде

Теперь надо вам сказать, бездельники, что пока Гоменац служил нам сухую обедню, трое церковных старост ходили по церкви с огромным тазом. — Не забудьте счастливцев, которые видели его в лицо!

И все прихожане бросали в таз — кто медную, кто серебряную монету. В конце концов весь таз наполнился деньгами. При выходе из церкви Гоменац сказал нам, что на эти деньги будет устроено для нас роскошное пиршество. Обед, действительно, вышел на славу.

За этим обедом я обратил внимание на две вещи. Во-первых, все мясные кушанья, которые нам подавались, — дикие козы, каплуны, поросята, голуби, кролики, индейки, — все были начинены каким-то особым папиманским фаршем. Во-вторых, кушанья нам подавали милые белокуренькие девицы, одетые в длинные белые платья. То были невесты здешнего края; волосы их были переплетены шелковыми лентами и украшены розами, гвоздикой, флер-д′оранжем и другими цветами. После первого блюда девицы пропели нам песню в честь святых декреталий и каждому из нас поднесли с глубоким поклоном по бокалу вина.

— Монсиньор, — сказал Гоменац Пантагрюэлю, — пью за ваше здоровье от всего сердца!

— О божественные декреталии! Это вы сделали наше вино таким вкусным!

— Вино и без того недурно, — заметил Панург.

— О божественные декреталии! — продолжал Гоменац. — Как вы необходимы для нас, бедных смертных, в нашей печальной юдоли! Когда же, когда же, наконец, настанут такие времена, что все люди будут читать только вас, отбросив всякие другие учения? Ведь, священные декреталии надо читать днем и ночью, надо прилежно изучать их, внедрять в свою кровь, в свой мозг, во все части своего организма. Только тогда мир будет счастливым.

— Фу ты, дьявол! — сказал Эпидемон, — этот проклятый дурак… виноват, я хотел сказать — этот проклятый фарш расстроил мне желудок. Придется выйти отсюда. Иначе я за себя не ручаюсь.

— Тогда не будет ни града, ни мороза, ни ни мороси и вообще никаких бед! — продолжал Гоменац, как ни в чем не бывало. — О, какое изобилие благ наступит тогда на земле! О, какой ненарушимый мир воцарится во вселенной! Прекратятся всякие войны, грабежи, убийства, за исключением, конечно, проклятых еретиков и бунтовщиков, которых должно истреблять безо всякой пощады! Ведь, стоит только прочитать в декреталиях одну маленькую статейку или даже пол-статейки, как вы, почувствуете в своем сердце огонь божественной, любви к своему ближнему, если он, конечно, не еретик.

— Золотые слова, — сказал Панург, — только что-то плохо в них верится! Однажды мне случилось прочитать из декреталий одну главу. От этого у меня сделался такой запор, что желудок дня четыре не действовал вовсе.

— Очевидно, вы совершили тогда какой-то грех, — сказал Гоменац.

— Подобный случай был в Монсе, — сказал брат Жан. — Тамошний аптекарь Франсуа Корню завертывал в старые декреталии свои лекарства. И — удивительное дело! — все лекарства портились от этого на другой же день.

— Кара и наказание божие! — сказал Гоменац. — Как смел он употреблять на мирские безделки такие священные рукописи?

— В Париже, — сказал Панократ, — портной Гронье пустил старые декреталии на выкройки. И будь я проклят, если одежды, скроенные по этим выкройкам, на что-нибудь годились! Желая скроить капюшон, Гронье выкраивал женскую юбку. Вместо блузы кроил широкополую шляпу. Вместо кафтана получалась феска. Вместо куртки выходило нечто, похожее на печку. Когда же подмастерья распороли ей дно — вышла, ни дать, ни взять, сковорода для каштанов. Кроил Гронье воротник — выходил сапог. Вместо кофты получалась штора. И до того дошло дело, что портного притянули на суд и приказали уплатить заказчикам за испорченную материю. Тепень Гронье — нищий, у него нет ни копейки за душой.

— Наказание и божия кара! — сказал Гоменац.

— В Кагюзаке, — сказал Гимнаст, — господин д´Этиссак устроил тир для стрельбы в цель. Слуга разорвал на части старые декреталии и из чистых листов понаделал мишени. И чорт меня побери, если хоть один стрелок попал тогда в цель! Все стреляли мимо. Сансорен старший, который наблюдал за стрельбой, отчетливо видел, что стрелы, перед тем как вонзиться в мишень, отскакивали от нее на сажень в сторону, к самой пекарне.

— Чудо! — вскричал Гоменац. — Чудо! Чудо! Отче, подай-ка вина! Пью за ваше здоровье. Кажется, вы добрые христиане.

При этих словах девицы принялись пересмеиваться между собой. Брат Жан фыркнул носом, будто собирался заржать по-лошадиному.

— Но удивительнее всего то, — сказал Гимнаст, — что когда мишени переменили, то все стали стрелять прекрасно, и никто из стрелков не промахнулся.

— А вот в Ландеруссе, — сказал Евдемон, — на свадьбе у Жана Делифа мы устроили веселый маскарад. Мои школьные товарищи достали себе лиловые и белые ливреи и сделали смешные бороды. Но масок у нас не было. И вот мы взяли старые декреталии и вырезали из них маски с отверстиями для глаз и ушей. И удивительное дело! Когда маскарад окончился и маски были сняты, — все пришли в ужас. Лица у нас стали безобразнее, чем у чертенят, и все это наделали ваши декреталии. У одного появилась сыпь, у другого — короста, у третьего — краснуха, у четвертого — оспа. И меньше всех пострадал тот, у которого выпали все зубы.

— Чудо! — вскричал Гоменац. — Чудо! Чудо!

— Постойте, — сказал Евдемон, — конец венчает дело. Две моих сестры — Катерина и Ренэ — вздумали однажды выгладить свои только что выстиранные и накрахмаленные воротнички и манжетки. А у нас дома были тяжелые старинные декреталии, в толстом переплете. Вот сестры и положили в эти декреталии свои воротнички. И богом клянусь…

— Постойте, — сказал Гоменац, — каким вы клянетесь богом?

— Бог один, — сказал Евдемон.

— На небе один, конечно, — сказал Гоменац, — а на земле разве нет другого?

— Прошу прощенья, — сказал Евдемон, — о нем-то я и позабыл. Итак, клянусь земным богом, то-есть папой, что все белье моих сестер — манишки, манжетки, воротнички, чепчики — стало после этого черно как сажа.

— Чудо! — сказал Гоменац. — Подай-ка, отче, нам вина да запомни эти прекрасные истории.

— Больше всего меня занимает , — сказал Эпидемон, — как это папа умудряется с помощью своих декреталий выкачивать из Франции по четыреста тысяч золотых дукатов ежегодно. Вот это действительно настоящее чудо!

— Это пустяки, — сказал Гоменац. — Ведь Франция — единственная страна, которая кормит папу. Но все же, найдите мне хоть одну еще такую книгу, которая притягивает к себе столько золота. Не найдете. Нет такой. Вы не найдете, уверяю вас, такой могучей книги. И подумать только — эти черти-еретики до сих пор не признают ее и не читают. Жгите их, терзайте, режьте, топите, вешайте, сажайте на кол, четвертуйте, колесуйте, рубите, жарьте, распинайте, варите в котлах, обдирайте заживо, — они в тысячу раз хуже убийц и разбойников!

— Умоляю вас, друзья мои, — продолжал. Гоменац, — ни во что другое не верьте, ни о чем другом не думайте, нечего другого не делайте, кроме того, о чем говорится в наших священных декреталиях. Тогда вы будете жить во славе, в почете, в богатстве. Все вас будут уважать, все вас будут бояться. Ведь, все почитатели декреталий — декреталисты — самые лучшие люди на свете. Хотите вы иметь у себя хорошего короля или полководца — возьмите декреталиста. Хотите найти человека, который умеет держать народ в страхе и повиновении, — возьмите, говорю вам, декреталиста. Отчего в некоторых странах народ устраивает разные мятежи и восстания? Оттого, что правители у них — не декреталисты. А зато сколько благ сулят нам священные декреталии! Вот, например, все университеты изображают на своих гербах большую книгу. Что это за книга, по-вашему?

— Не знаю, — сказал Пантагрюэль, — я никогда в нее не заглядывал.

— Это декреталии, — сказал Гоменац. — Без них была бы немыслима никакая наука. Вы этого не ожидали? Ха-ха-ха-ха!

Тут Гоменац принялся икать, рычать, хохотать и брызгать слюной во все стороны.

— Ура! — завопил Эпидемон. — О, чудесные, пречудесные, расчудесные декреталии!

— Отче, вина! — сказал Гоменац. — Подавайте фрукты, девицы. Итак, я говорил вам, что если вы будете почитать одни только декреталии, вы будете богаты и счастливы. Кроме того, скажу вам, что вы будете счастливы и на том свете, ключи от которого — в руках у нашего господина — папы. О добрый бог, о святой отец, которого я обожаю, но которого я еще не видал, будь к нам милостив отныне и довека. Отдай приказание, чтобы у нас не было ни в чем недостатка и чтобы дьявол не завладел нашими душами! В твоей власти избавить нас от него. Ведь, все случится так, как ты пожелаешь!

Тут Гоменац залился горючими слезами, начал бить себя в грудь и целовать свои пальцы, сложенные крестом.

— Мяу! Мяу! Мяу! — завопили брат Жан с Панургом, прикрывшись салфетками и делая вид, что они вытирают слезы.

В это время девицы снова подали вина и принесли вазы с вареньем. Пир понемногу оживился, и только один Гоменац все еще вытирал платком свои пьяные слезы.

После обеда мы простились с Гоменацем и обещали ему поехать в Рим, попросить папу, чтобы он скорее посетил своих поклонников. Затем Пантагрюэль щедро одарил девиц подарками и возвратился на свой корабль.

Глава 21. О том, как Пантагрюэль услышал в открытом море разные оттаявшие слова

Мы плыли по открытому морю и весело болтали друг с другом. Вдруг Пантагрюэль поднялся на ноги и оглянулся вокруг.

— Товарищи, вы ничего не слышите? — спросил он. — Мне показалось, что в воздухе разговаривают несколько человек. Однако я никого не вижу. Послушайте-ка.

Мы стали прислушиваться. Чтобы лучше слышать, мы приложили, к ушам ладони. Но никаких голосов не было слышно.

Пантагрюэль, однако, твердил, что он слышит в воздухе мужские и женские голоса. Наконец и нам показалось, что мы что-то слышим. Или, может быть, это у нас в ушах зазвенело?

Но чем больше мы прислушивались, тем ясней начинали различать какие-то голоса. Наконец мы стали разбирать отдельные слова и ржание лошадей.

Мы перепугались, и не без причины: вокруг нас никого не было, мы были одни в открытом море, и, тем не менее, рядом с нами говорили какие-то невидимые люди, какие — мы этого не знали.

— Чорт возьми — закричал Панург. — Смеются над нами, что ли? Мы попали в засаду! Брат Жан, где ты, дружище? Стань рядом со мной, прошу тебя. Где у тебя меч? Посмотри, легко ли он вынимается из ножен? Да он весь у тебя заржавел! Мы пропали. Слышите, как палят из пушек? Бежим отсюда! Я говорю это не из страха. Я ничего не боюсь, кроме опасности. Бежим отсюда скорее! Штурман, поворачивай корабль, мерзавец! Нам все равно с ними не справиться. Их вдесятеро больше нас. Кроме того, они тут у себя дома, а мы не знаем местности. Они перебьют нас. Бежим отсюда! По крайней мере, отплывем отсюда подальше.

— Кто это там толкует о бегстве? — сказал Пантагрюэль. — Посмотрим сначала, что это за люди? А вдруг они — наши. Однако я никого не различаю, хотя вижу за сто миль вокруг! Уж не замерзшие ли это слова?

— Что это такое? — спросил Эпидемон.

— Говорят, что в некоторых холодных странах слова замерзают в воздухе — сказал Пантагрюэль. — Об этом я читал у одного древнего мудреца. Здесь, может быть, как раз то самое место, где эти слова оттаивают.

— Не беспокойтесь, сударь, — сказал Пантагрюэлю шкипер, — здесь как раз граница Ледовитого моря, где прошлой зимой произошло жестокое сражение между аримаспийцами[16] и нефлидатами.[17]Крики бойцов, удары, бряцание оружия, ржание коней и весь страшный шум битвы — все это замерзло в воздухе, и только теперь, когда настала весна, звуки снова оттаивают и делаются слышными.

— Это похоже на правду, — сказал Панург. — Давайте, поищем, нет ли тут слов, которые еще оттаяли.

— Вот они! — сказал Пантагрюэль и бросил на палубу целую пригоршню замерзших слов, похожих на разноцветные леденцы.

Среди них мы увидели красные, синие, желтые, зеленые и позолоченные слова. Согреваясь в наших руках, они таяли, как снег, и мы их слышали, хотя и не понимали, что они значат: все это были незнакомые иноземные слова. Одно довольно крупное слово, когда брат Жан согрел его в ладонях, вдруг лопнуло, словно каштан, когда его бросают в горячую золу.

— В свое время это был выстрел из фальконета,[18] — сказал брат Жан.

После этого Пантагрюэль достал еще две-три пригоршни замерзших слов. Среди них было много насмешек и ругательств. Шкипер сказал, что они иногда сами возвращаются в ту глотку, из которой вылетели, и пробивают ее насквозь.

Когда слова растаяли, мы услышали:

— Хип, хип, хип Хис, тих, торш! Бредеден! Бредедак! Ф-рр! Ф-рр! Ф-рр! Бу-бу-бу! Тракк! Тракк! Он, он, дуун! Гог, Магог!

И разные другие непонятные слова.

Мы поняли, что все это — боевые крики и конское ржание. Другие, покрупнее, тая, начинали трубить, словно рожок. Можете себе представить, как все это нас забавляло? Я хотел сберечь несколько ругательных слов на память и положил их в деревянное масло, чтобы они не растаяли. Но Пантагрюэль сказал, что хранить ругательства — глупо. На корабле и без того в ругательствах нет недостатка. Я согласился с Пантагрюэлем и выбросил ругательства за борт.

Глава 22. О том, как Пантагрюэль высадился на остров мессира Гастера[19]

В тот же день Пантагрюэль пристал к острову мессира Гастера. Этот бесплодный и каменистый остров поднимался из моря, словно огромная скала, и взобраться на него было так же трудно, как на гору Дофинэ. Насколько люди упомнят, одному только начальнику артиллерии, Дойяка, удалось взобраться на гору Дофинэ, да и то только с помощью хитрых приспособлений. На вершине горы Дойяка нашел старого барана. Как он там очутился — неизвестно. Говорили, что будто бы, когда баран был еще ягненком, его похитил орел. На вершине горы ягненку, будто бы, удалось убежать от орла и спрятаться в кустарник.

Немало пришлось нам попотеть, чтобы взобраться на остров мессира Гастера. Но зато на вершине горы местность была восхитительна. Повсюду лежали плодоносные поля, зеленели сады, и все это было так красиво, что показалось мне раем земным.

Несмотря на это, мессир Гастер, владелец этого острова, — властелин строгий и непокладистый. Его не обманешь, не убедишь словами. Он никого не слушает. Свои приказы он заставляет исполнять немедленно и не терпит никаких отсрочек.

Шкипер рассказал нам, что однажды государство Частей Тела восстало против Гастера и отказалось ему повиноваться. Но вскоре Части Тела спохватились и вернулись к Гастеру с повинной. Да иначе и быть не могло. Все они погибли бы с голоду.

В благодарность за повиновение Гастер оказывает миру разные услуги. Он придумывает искусства, изобретает машины, вводит ремесла и разные усовершенствования. Вместе с ним проживает добрая дама с латинским именем Пениа, иначе сказать — Нужда. Всюду, куда ни ступит эта добрая дама, начинается полный беспорядок: парламенты закрываются, народ не слушает приказов, и все бегут, куда глядят глаза, лишь бы не попасть ей в лапы.

При дворе мессира Гастера мы увидели множество чревовещателей и чревоугодников. Чревовещатели обманывали простой народ, утверждая, что они говорят не ртом, а чревом. Это были неприятные, злые кудесники, которые вечно завидовали друг другу и ссорились. Наоборот, чревоугодники всегда ходили толпой и никогда ничего не делали. Все они боялись только одного: как бы им не похудеть. Мессира Гастера они считали своим богом, служили и поклонялись ему каждый день и любили его больше всего на свете.

Покуда мы рассматривали чревоугодников, ударил колокол — и весь народ выстроился в длинную колонну, причем каждый занял место сообразно своему чину, званию и положению. Знатные стали впереди; те, у кого чин был поменьше, — сзади. Колонна прошла, как на параде, перед мессиром Гастером. Впереди шел Жирный молодой пузан и нес на палке статую Великого Обжоры. Это было безобразное изображение, настоящее огородное пугало. Глаза у него были больше живота; голова — толще всего остального тела; челюсти — большие и широкие, утыканные крепкими зубами. Палка, на которой несли статую, была в середине пустая. В ней была спрятана веревочка. Когда пузан дергал за эту веревочку, челюсти Обжоры страшно щелкали, словно у огромного щелкунчика.

Вслед за чревоугодниками шло множество слуг с горшками и корзинами в руках. Распевая безобразные гимны, они кормили Обжору колбасой, сосисками, похлебкой, копчеными языками, ветчиной, солониной. И все это шло вперемежку с вином. После того ему в глотку вкладывали паштеты, свиные, котлеты, жареных куропаток, зайцев, перепелов, рябчиков и всякую другую жареную дичь. Затем шли овощи, пирожные, варенья, торты, кремы. Затем опять вино, чтобы горло не пересохло.

Когда Пантагрюэль увидел это отвратительное жертвоприношение, он так рассердился, что решил тотчас же вернуться на корабль. Насилу Эпидемон, уговорил его остаться — посмотреть, чем окончится эта комедия.

Но процессия прошла перед своим властелином и скрылась из глаз. Тогда Пантагрюэль принялся изучать самого мессира Гастера. И вот что Пантагрюэль узнал о нем.

Чтобы прокормить себя, Гастер прежде всего «изобрел земледелие, т. е. искусство обрабатывать землю, чтобы она давала хлебное зерно. После он изобрел военное искусство, чтобы оборонять хлеб от неприятеля. Затем он придумал водяные, ветряные и ручные мельницы и тысячи других машин, чтобы молоть хлеб и обращать его в муку. Затем открыл дрожжи, чтобы тесто поднималось; соль, чтобы придать хлебу вкус; огонь, чтобы его печь; часы, чтобы рассчитывать время, пока хлеб печется.

Случалось, что в какой-нибудь стране хлеб не уродился. Гастер придумал способ перевозить хлеб из одной страны в другую. Он изобрел телеги и фуры. Там, где были моря и реки, он изобрел барки, галеры, корабли, чтобы перевозить хлеб по воде.

Бывало, что в иные годы, при засухе, зерно высыхало в земле и не всходило. Или, напротив, стояла слишком дождливая погода и гноила зерно. Бывало и так, что хлебá побивал град. Как раз перед нашим прибытием Гастер изобрел способ вызывать дождь по своему желанию и задерживать, его в воздухе, когда он не нужен.

Произошла новая беда: грабители и разбойники воровали хлеб на полях. Тогда Гастер изобрел искусство строить города, крепости и замки, чтобы охранять хлеб. Чтобы сокрушать грабителей, он придумал, как брать чужие крепости приступом с помощью стенобитных машин и таранов. Затем, с течением времени, он изобрел пушки, бомбарды и мортиры, стреляющие железными, свинцовыми и медными снарядами. Многие из этих снарядов весят больше, чем любая наковальня. Выбрасываются они из пушек порохом, который страшнее грома и молнии, так как истребляет множество людей.

Но случилось так, что Гастер, пряча свое зерно по крепостям, сам был осажден неприятелем. Тогда он изобрел способ защищать свои крепости от канонады и задерживать в воздухе неприятельские ядра. Например, он устроил такой опыт. В большую бронзовую пушку он положил пороху, очищенного от серы, но с небольшой примесью мелкой камфоры. Вместе с порохом Гастер положил железное ядро тяжелого калибра и двадцать одну дробину, из которых одни были круглые, а другие в форме слезы. Затем, прямо перед дулом пушки, в шестидесяти шагах от нее, он поставил одного из своих молодых пажей, а посредине между пажом и пушкой повесил на веревке большой магнит. После этого он стрелял из пушки. Ядро и дробины, пущенные с такой силой, казалось, должны были убить пажа. Но в тот момент, когда они приближались к магниту, они вдруг теряли всю свою силу, начинали вертеться вокруг магнита, и ни одна из них до пажа не долетала.

Кроме этих изобретений, мессир Гастер придумал еще множество других, и с тех пор могущество его непоколебимо.

Глава 23. О том, как Пантагрюэль поднял ветер вблизи острова Ханефа

На следующий день мы достигли острова Ханефа, но подойти к нему не могли, так как ветер упал и наступил штиль. Покачиваясь из стороны в сторону, корабль еле двигался, хотя все паруса были подняты.

Все мы сидели на палубе, угрюмые и сердитые, и ни слова не говорили друг с другом. Пантагрюэль дремал, лежа в гамаке. Эпидемон возился с астролябией.[20] Брат Жан ушел на кухню — проведать, как там идут дела. Панург пускал мыльные пузыри. Панократ для смеха щекотал у себя подмышкой. Карпалим строил из ореховой скорлупы красивую маленькую мельницу с четырьмя крыльями. Ксеноман чинил старый фонарь соколиными ремнями.

В это время брат Жан, вернувшись из кухни, заметил, что Пантагрюэль проснулся.

— Чорт возьми, — сказал брат Жан, — как бы нам поднять ветер, чтобы сдвинуться с места?

— Нет, ты лучше скажи мне, что мне сделать, чтобы избавиться от скуки?

— А мне, — сказал Гимнаст, поднимаясь на логи, — посоветуйте какое-нибудь лекарство, чтобы не темнело в глазах.

— А мне, — прибавил, почесываясь, Панократ, — как избавиться от этого собачьего сна?

— Друзья мои, — сказал Пантагрюэль, — на все ваши вопросы существует только один ответ. А так как голодное брюхо к учению глухо, то мы не будем говорить словами, а будем действовать.

С этими словами Пантагрюэль потянул за веревку обеденного колокола, а брат Жан тотчас же кинулся обратно на кухню.

— Что за люди живут на этом острове? — спросил Пантагрюэль после некоторого молчания.

— Тут живут разные лицемеры, ханжи, пустосвяты и пустынники, — ответил Ксеноман. — Они ничего не делают и живут милостыней, которую им подают путешественники.

— Ну, так я туда не поеду, — заявил Панург. — Лицемеры, ханжи, пустынники, — чорт вас возьми, провалитесь вы совсем!

В это время слуги расставили столы, накрыли их скатертями, принесли кубки, чаши, бокалы. Брат Жан с помощью хлебопеков поставил на стол четыре огромных пирога с ветчиной. Пироги были до того огромны, что напоминали крепость с четырьмя бастионами.

Боже милостивый, сколько было тут выпито и съедено! Мы еще не добрались до десерта, как поднялся норд-ост и надул наши паруса. Под веселые крики корабль сдвинулся с места и поплыл вперед, бороздя вспенившуюся воду.

Когда подали фрукты, Пантагрюэль спросил:

— Ну, как друзья, помог ли вам мой ответ?

— Да, — сказал Панург, — я больше не скучаю, ей-богу.

— А у меня не темнеет в глазах, — сказал Гимнаст.

— Сон с меня как рукой сняло, — прибавил Панократ.

— И притом, — сказал Пантагрюэль, — мы подняли славный ветер. Взгляните, как надулись паруса. Пока мы сидели мрачные и скучные, — вместе с нами скучала и сама природа. Но как только мы пришли в хорошее настроение, — природа развеселилась вместе с нами. Итак, поднимем наши бокалы и не будем больше скучать!

Глава 24. О том как Панург принял за чертенка корабельного кота Родилярдуса

Попутный ветер и веселые речи не прекращались. Но вот Пантагрюэль заметил вдали гористую землю.

— Что это за остров? — спросил, он у Ксеномана.

— Это остров Мошенников, — сказал Ксеноман. — Живут на нем одни воры да разбойники. К нему не следовало бы приставать, но тут недалеко от берега чудесный ручеек, а вокруг него большой лес. Наша команда может запастись водой и топливом.

— Пожалуйста, не приставайте к этому острову, — сказал Панург. — Жители его хуже людоедов. Они съедят нас живьем. Слышите, как они ударили в набат? Или это у меня в ушах звенит? Не причаливайте, ради бога. Прочь, прочь отсюда!

— Мы должны непременно сойти на берег, — сказал брат Жан. — Иначе мы никогда не отдохнем от плаванья. Разбойников нечего бояться. Мы всех их перебьем. Ну, причаливайте живее!

— Этот чортов монах ничего не боится, — сказал Панург. — Хоть бы ты о других подумал, отчаянная ты голова! Тут, кажется, не все такие же монахи, как ты.

— Убирайся, негодный трус! — сказал брат Жан. — Право, ты готов помереть со страху. Если уж ты так боишься, не сходи на берег и спрячься где-нибудь здесь.

При этих словах Панург моментально исчез в трюме и спрятался там среди мешков с сухарями.

— Послушайте-ка, — сказал брат Жан, — пока наши люди запасаются водой, не хотите ли позабавиться? Давайте выпалим из всех пушек. Вот будет славная потеха.

— Хорошо, — отвечал Пантагрюэль, — позовите сюда главного бомбардира.

Бомбардир явился, зарядил пушку и выстрелил. Другие корабли, услышав выстрел, принялись палить из своих пушек. Поднялась такая канонада, что Панург, словно одурелый козел, выскочил из трюма в одной рубашке. В одной руке он держал корабельного кота Родилярдуса, который вцепился когтями в его рубашку и шевелил челюстями, словно обезьяна. Дрожа всем телом, Панург бросился к брату Жану.

— Спасите меня, — вопил он, — я только что видел целую кучу чертей! Ей-богу, они сегодня празднуют свою адскую свадьбу. Видите, сколько дыму напустили!

И Панург показал на пушечный дым, который уже окутал все корабли.

Все засмеялись, но брат Жан показал Пантагрюэлю на рубашку Панурга. Пантагрюэль увидал, что вся рубашка Панурга перепачкана, а сам Панург до крови исцарапан корабельным котом.

— Панург, голубчик, — сказал Пантагрюэль, еле удерживаясь от смеха, — зачем вам понадобился этот кот?

— Кот? — удивился Панург. — Чорт меня побери, а я-то думал, что это чертенок вцепился в мою рубашку. Чорт бы побрал этого кота! Он меня всего исцарапал.

Говоря это, он швырнул кота на палубу.

— Ступайте, ради бога, — сказал Пантагрюэль, — вымойтесь и наденьте чистую рубашку.

— Уж не думаете ли вы, что я испугался? — сказал Панург. — Ничуть не бывало. Ха-ха-ха! Я просто смеюсь над всей этой историей. Но я не испугался, нет, Панург ничего не боится, кроме опасности! Вот как! Выпьем теперь!

Глава 25. О том, как Пантагрюэль прибыл на остров Звонкий

Три дня плыли мы без всяких приключений. На четвертый день вдалеке показалась земля. Шкипер сказал нам, что это остров Звонкий. Со стороны острова слышался непрерывный и беспорядочный шум. Можно было подумать, что там звонят в колокола — большие, средние и малые зараз, как это бывает в Париже, в Нанте и других городах в большие праздники. И чем ближе подплывали мы к острову, тем яснее слышали этот трезвон.

— Я подозреваю, — сказал Пантагрюэль, — что с этого острова улетел пчелиный рой, и люди, чтобы вернуть его обратно, принялись бить в тазы, котлы и кастрюли. Слушайте-ка!

Подъехав ближе, мы услыхали вместе с колокольным звоном чье-то непрерывное пение. Очевидно, это пели туземцы. Вблизи острова Пантагрюэль заметил маленькую скалу. У подножья скалы стояла хижина, окруженная садиком. Прежде чем причалить к острову, Пантагрюэль решил заглянуть в эту хижину.

В хижине мы нашли добрячка-пустынника, по имени Брагибюс, который угостил нас на странный манер: он заставил нас пропоститься целых четыре дня. Пустынник заявил, что иначе нас на остров не пустит, потому что сейчас там пост четырех времен года.

— Не понимаю такой загадки, — сказал Панург. — Скорее, это пост четырех ветров. Ведь те, кто постятся, — питаются одним ветром. Неужели вам больше делать нечего, кроме как поститься? Ей-богу, это скучное дело. Мы отлично обошлись бы и без него.

— Нет, — сказал отшельник, — сейчас не поститься невозможно. Таков наш обычай. А кто с ним не согласен — тот еретик, и его полагается сжечь на костре.

— Ну, отче, — сказал Панург, — в море я больше боюсь утонуть, чем сгореть в огне. Но уж так и быть, попостимся. Пост — это дело пустяковое. Гораздо труднее сделать так, чтобы не класть зубы на полку. Но уж раз такое положение — будем поститься.

И вот мы принялись поститься. Пост был, по правде сказать, не из легких. В первый день мы постились без отдыха и срока, на второй — без толка и без смысла, на третий — высунув язык, на четвертый — не на жизнь, а на смерть. Таков был здешний обычай.

Когда наш пост кончился, отшельник дал нам письмо к некоему Альбиану Камару, церковному сторожу острова Звонкого. Это был славный старикашка, весь лысый, с багровыми щеками и малиновым носом. Узнав из письма, что мы пропостились столько, сколько нужно, он очень хорошо нас принял, великолепно угостил и показал все достопримечательности острова.

Оказалось, что на острове Звонком живут одни только птицы. Птицы были большие, красивые, необыкновенно вежливые и очень походили на моих соотечественников. Они пили, ели, спали совсем как люди. С первого взгляда можно было подумать, что это — настоящие люди, но это было не так. Старец сказал нам, что это ни священники, ни миряне. Их оперенье также смущало нас: у одних оно было белое, у других — черное, у третьих — серое, у четвертых — красное. Были тут птицы наполовину белые, наполовину черные, или же белые наполовину с голубым. Самцов у них звали клергами, монагами, претрагами, абегами, эвегами, карденгами и, наконец, — папагами. На весь остров полагался только один папаг. Самок звали клергессами, монагессами, претрагессами, абегессами, эвегессами, карденгессами, папагессами.[21]

Нас очень удивило, почему на всем острове живет только один папаг. Сторож сказал нам, что таков здешний обычай. Здешние птицы, оказалось, могут превращаться друг в друга. Так, клерги могут превратиться в претрагов и монагов. Претраги могут стать эвегами, а эвеги — карденгами. Из карденгов избирается папаг. И подобно тому, как в пчелином улье бывает только одна матка, а в мире светит только одно солнце, — так и на острове Звонком существует всего лишь один папаг.

Правда, 2660 месяцев тому назад на острове появилось сразу два папага. Но это было настоящее бедствие. Часть птиц примкнула к одному папагу, другая — к другому. Некоторые птицы вдруг стали немыми и перестали петь. Другие запретили звонить в колокола. Приверженцы папагов нападали друг на друга, дрались и ссорились непрерывно, так что острову грозила опасность остаться без обитателей. В это смутное время призвали на помощь иноземных императоров, королей, герцогов, графов и баронов; но смута улеглась только тогда, когда один из папагов умер и на всем острове оказался снова только один папаг.

Мы спросили у сторожа, почему птицы все время поют? Сторож сказал, что петь им приказывают колокола, которые висят над их клетками.

— Хотите, — сказал он, — я заставлю петь вон тех монагов, которые носят на головах капюшоны?

— Пожалуйста, — попросили мы.

Сторож позвонил в колокол шесть раз. На звон сбежались монаги и ну петь во всю глотку!

— А если я позвоню, — сказал Панург, — запоют вон те, у которых перья цвета копченой селедки?

— Конечно, — отвечал сторож.

Панург позвонил, и эти копченые пичужки, действительно, запели, только голоса у них были сиплые и неприятные. Сторож сказал нам, что эти птицы — страшные ханжи и, кроме рыбы, они ничего не едят.

— Вы объяснили нам, — сказал Пантагрюэль сторожу, — что птицы, начиная с клергов, могуг постепенно превращаться друг в друга. Но откуда же берутся у вас клерги?

— Они прилетают к нам из-за моря, — сказал сторож. — Часть их прилетает из большой удивительной страны, которая называется «Хлеба-нету», часть — из другой страны, что лежит к западу и называется «Слишком-много-их». Клерги покидают там своих отцов, матерей и друзей и летят к нам целыми стаями. Представьте себе, что в каком-нибудь доме слишком много детей. Если всех их оделять наследством — весь дом разорится. Поэтому лишних детей родители отсылают на наш остров. Это и есть клерги.

— Само собой разумеется, — продолжал сторож, — что большинство этих людей — горбатые, кривые, хромые, жалкие существа, бесполезно обременяющие землю. Обычно матери выбривают у них на макушке головы все волосы и бормочут при этом разные тарабарские молитвы. После этогоих дети делаются клергами и летят к нам. Не знаю, чем это объяснить, но клергессы с тех пор забывают свои милые домашние песенки и поют одни только молитвы — тягучие и жалобные. И постоянно проклинают своих родственников за то, что они сделали их птицами, — молодые и старые одинаково.

— Что же им мешает улететь обратно? — спросил Пантагрюэль.

— Некоторые улетают, — сказал сторож, — но таких очень мало. Перед тем, как улететь, они сбрасывают свое оперение в крапиву.

И, действительно, в крапиве мы нашли небольшую кучку сброшенных перьев.

После этого сторож привел нас в большую прохладную столовую. — Я знаю, — сказал он, — что отшельник Брагибюс заставил вас пропоститься четыре дня. Здесь будете, наоборот, четыре дня пить и есть, не переставая.

Боже правый! Как же мы тут наелись! О, великий, добродетельный человек!

Глава 26. О том, как церковный сторож показывал нам знаменитого папага

После первых закусок брат Жан спросил у сторожа:

— На этом острове у вас только клетки да птицы. Они не сеют, не пашут и не обрабатывают земли. Все их занятие — прыгать да распевать во все горло. Откуда же вы получаете такую уйму припасов, чтобы прокормить эту компанию?

— Из всех остальных стран света, — отвечал сторож. — Только несколько северных земель взбунтовались, и с тех пор мы ничего от них не получаем.

— Асст! — сказал брат Жан. — Они раскаются — тили-бом! Они раскаются — тили-бом! Выпьем, друзья!

— Из какой страны вы сами? — спросил сторож.

— Из Франции, — сказал Панург, — из Турени.

— Из Турени к нам идет много разного добра, — сказал сторож. — Говорят, что герцогу туренскому самому скоро будет нечего есть, так как все его фазаны, куропатки, рябчики и индейки идут на прокорм нашим священным птицам. Взгляните-ка на этот насест. Видите, какие жирные птицы сидят на нем? Они кормятся доходами из Турени. Ну, зато и поют же они! Лучше всяких соловьев! Выпьем!

— Дьявол! — воскликнул Панург. — Хорошо же вам живется на этом свете!

— А на том свете, — сказал сторож, — нам будет житься еще лучше. Пью за ваше здоровье.

На третий день пира Пантагрюэль заявил, что он хочет непременно повидать самого папага.

— Это не так-то легко сделать, — сказал сторож. — Папаг показывается людям очень неохотно. Я, однако, постараюсь сделать так, чтобы вы его увидали.

С этими словами он вышел, оставив нас доканчивать обед.

Через четверть часа сторож вернулся и приказал нам потихоньку следовать за ним. Украдкой и втихомолку он подвел нас к роскошной клетке, где сидел папаг. Вместе с ним в клетке сидели два маленьких карденга и шесть больших жирных эвегов.

— Какое глупое животное! — сказал Пантагрюэль, рассматривая папага. — Он как две капли воды похож на олуха.

— Ради бога, говорите тише, — сказал сторож, — у папага есть уши.

— Но, право же, он олух, — сказал Панург.

— Стоит ему услыхать, как вы богохульствуете, — и вы погибли, добрые люди! — сказал сторож, — Видите, какой водоем устроен у него в клетке? Из этого водоема вылетят гром и молния и вгонят вас на сто футов под землю. Будьте осторожнее.

— В таком случае, лучше нам итти да пировать, — сказал брат Жан.

Возвращаясь в столовую, мы увидали старого эвега с зеленой головой. Эвег лежал под листвой и спал. Около него сидела молоденькая абегесса и без умолку пела.

— Вот так история! — сказал Панург. — Абегесса надрывается от пения, а этот старый дурак храпит себе, и горя ему мало. Подожди, я заставлю его попеть, чорт побери!

И он позвонил в колокол, висевший над клеткой. Эвег продолжал храпеть.

— Ах, ты старый хрыч! — рассердился Панург. — Подожди, ты у меня запоешь.

Панург схватил камень и направился к клетке.

— Стой! — закричал сторож. — Стой! Стой! Уж если тебе хочется убить кого-нибудь, так убивай кого угодно: короля, императора, самого ангела небесного — папаг все тебе простит. Но если ты тронешь одну из этих священных птиц — тебе не сдобровать. Не только сам ты погибнешь, — все твои родственники, друзья и знакомые станут несчастны после этого. Посмотри хорошенько на этот водоем.

— Ну, значит, остается нам только одно: итти и пировать, —сказал Панург.

На третий день после обеда сторож распрощался с нами. Мы подарили ему на память прекрасный нож. Старик был тронут и, в свою очередь послал на наши корабли много свежих припасов. Кроме того, он взял с нас обещание навестить его на обратном пути.

Глава 27. О том, как мы посетили остров Железных Орудий и остров Плутней

С полным желудком, веселые и довольные, двинулись мы дальше. Через два дня наш корабль пристал к острову Железных Орудий. Это был пустынный и необитаемый остров, весь заросший большими деревьями. На деревьях росли лопаты, заступы, серпы, косы, пилы, топоры, ножницы, щипцы и клещи. На других деревьях росли шпаги, кинжалы, мечи, сабли, ножи и рапиры.

Стоило только потрясти дерево, и все эти железные орудия валились на землю, словно сливы. Мало того, на земле они встречали траву, которая называется «ножны», и входили в нее до самой рукоятки.

Конечно, трясти дерево нужно было с осторожностью. Иначе орудия могли свалиться на голову или на грудь и сильно их поранить.

Под некоторыми другими деревьями я увидел странную траву, похожую на пики, копья, стрелы и алебарды. Эта трава дорастала до самого дерева и встречала на нем железные наконечники. Наконечники тотчас же прирастали к траве, и таким образом получались настоящие пики и алебарды.

Конечно, дело не обходилось без ошибок. Например, одна пика встретила вместо железного наконечника обыкновенную метлу и крепко к ней приросла. Делать нечего, придется ей мести двор! Другое копье наткнулось на садовые ножницы. И то ладно: будут этим копьем подстригать деревья. Древко алебарды встретилось с железной косой. И то не беда: будут этой алебардой косить траву.

Все эти чудеса очень нас удивили. Но оказалось, что остров Плутней, к которому мы пристали на другой день, был еще чудеснее. Там стояли две четыреугольные скалы, точь-в-точь похожие на игральные кости. Издали они так сверкали, что я принял их за ледяные скалы. Но шкипер сказал мне, что это кости и что вокруг них живут страшные карточные черти. Одного чорта зовут туз, другого король, третьего валет, четвертого десятка, пятого девятка и так далее. Когда картежники кричат за игрой: «Туз!», «Валет!», «Восьмерка!», и щелкают картами, — черти летят к ним, сломя голову. Конечно, черти не всегда являются к игрокам. Может случиться так, что их уже вызвали в другое место. Тогда, конечно, они не являются.

Около острова Плутней погибло множество людей. Поэтому долго мы тут не задерживались и с первым попутным ветром отправились дальше.

Глава 28. О том, как мы попали на остров Застенок, где обитает Кот-Мурлыка, эрцгерцог Пушистых Котов[22]

Вскоре мы приблизились к острову Застенку. Пантагрюэль не хотел было на него сойти, и хорошо бы сделал. На этом острове у нас было много неприятностей.

Началось с того, что мы побили там какого-то отвратительного ябедника. Пушистые Коты окружили нас и, не говоря ни слова, повели за собой.

Пушистые Коты — отвратительные и мерзкие животные. Шерсть у них растет не наружу, а внутрь. У них длинные и острые когти. Попасться в них легко, а вырваться трудно.

По дороге мы встретили нищего и подали ему милостыню.

— Дай вам бог, добрые люди, выбраться отсюда подобру-поздорову, — сказал нам украдкой нищий. — Эти коты хватают и пожирают все, что им придется. Они вешают, жгут и убивают ни в чем неповинных людей, грабят их имущество и разрушают все без разбора — доброе и худое. И все это они делают как бы для блага рода человеческого. О! если бы хоть кто-нибудь вывел их на чистую воду! Тогда ничто на свете не спасло бы их от ужасной кары. От своего покойного отца я получил приказание стоять здесь до тех пор, пока молния не сожжет в прах этих святотатцев. Ведь, люди так к ним привыкли, что перестали замечать их преступления. А если кто и замечает, тот не смеет ничего сделать сам.

— Это мне не по вкусу! — сказал Панург. — Бежим поскорее отсюда!

Но было уже поздно. Мы стояли в застенке, и калитка захлопнулась за нашей спиной. Нас подвели к безобразному чудовищу. Руки у него были в крови, глаза страшно сверкали, изо рта торчали кабаньи клыки, но всего ужаснее были его когти — длинные, острые и окровавленные.

Это был знаменитый Кот-Мурлыка, эрцгерцог Пушистых Котов, властелин и повелитель острова Застенка.

Какие-то люди, увешанные мешками и сумками, велели нам сесть на скамью подсудимых.

— Друзья мои, конопатчики, — сказал Панург, — мне и на ногах хорошо. Эта скамья слишком низка для меня.

— Садись и не рассуждай, — отвечали люди. — Сейчас земля разверзнется под вами и поглотит вас живьем, если вы не ответите, как следует.

Мы сели.

— Так, так, так, именно так, — сказал Кот-Мурлыка хриплым голосом.

— Выпить бы, выпить бы, — вот это будет так, — отвечал Панург сквозь зубы.

— Слушайте, — сказал Кот-Мурлыка: —

— Именно так, — продолжал Кот-Мурлыка, — разгадай эту загадку; скажи, что это такое, именно так.

— Никак нет, — отвечал я, — если бы я был виновен в этом, то разгадал бы вашу загадку, но я тут ни при чем, никак нет.

— Так, так, — сказал Кот-Мурлыка, — значит, ты, болван, думаешь, что раз ты невиновен, то мы тебя должны отпустить с миром, именно так? Ошибаешься, голубчик: наши законы как паутина, именно так. Простые мушки и маленькие бабочки легко попадаются в них, именно так. Большие зловредные оводы прорывают их насквозь и улетают, именно так. Поэтому мы не охотимся за крупными разбойниками, но зато вашему брату спуску не даем, именно так.

— Эй, господин чорт, — сказал брат Жан, — этот человек ничего не знает, как же он может тебе отвечать?

— Кто спустил с цепи этого бешеного дурака? — сказал Кот-Мурлыка. — Невиданное дело: разговаривает, когда его не спрашивают.

— Ты солгал, пес, — пробормотал брат Жан, не разжимая губ.

— Именно так, — сказал Кот-Мурлыка, — когда очередь дойдет до тебя, мы потолкуем с тобой, голубчик, именно так.

— Лжешь, негодяй, — сказал брат Жан сквозь зубы.

— Именно так, — сказал Кот-Мурлыка, — у нас здесь свои законы, именно так. Здесь отвечают то, чего сами не знают, именно так. Здесь сознаются в том, чего никогда не делали, именно так. Здесь рассуждают о том, чему никогда не учились, именно так. Именно так, именно так, здесь щиплют гуся, а он пикнуть не смеет, именно так. А если, негодяй, у тебя лихорадка, то хоть венчайся с ней, а язык держи за зубами, именно так.

— Ах ты, дьявол, протодьявол, архидьявол! — закричал брат Жан. — Значит, ты хочешь женить монаха? Ого-го! Я считаю тебя еретиком!

Кот-Мурлыка сделал вид, что не слыхал этих слов.

— Именно так, именно так, — сказал он, обращаясь к Панургу, — а ты, спесивец, ничего нам не скажешь про это?

— Вот именно, чорт побери, — сказал Панург, — здесь, должно быть, чума напала на нас, чорт побери. Прошу вас: я расплачусь за всех, а вы отпустите нас на свободу. Мне больше тут невтерпеж, чорт побери.

— Отпустить! — закричал Кот-Мурлыка. — Именно так, уже лет триста не бывало такого случая, именно так, чтобы кто-нибудь ускользал отсюда, именно так, не оставив здесь своей шерсти, именно так, а чаще всего и всей шкуры, именно так! Несчастный ты человек, именно так, и еще несчастнее будешь, если не разгадаешь моей загадки, именно так, именно так, именно так.

— А это, чорт побери, — сказал Панург, — это черный червяк, который вылез из белого боба, чорт побери, превратился в бабочку, чорт побери, и удивил всех людей, чорт побери.

С этими словами Панург бросил на середину комнаты толстый кожаный кошелек, битком набитый новенькими золотыми. Почуяв золото, Пушистые Коты стали играть на своих когтях, словно на скрипках.

— Вот это славное кушанье! —замурлыкали они. — Вот это славное кушанье! Какой славный был сегодня суд, какой вкусный, хорошо приправленный. Видно сразу: — это хорошие ребята.

— Это деньги, — сказал Панург, — это золотые монеты.

— Именно так, — сказал Кот-Мурлыка, —суд это принимает, именно так. Вы свободны, ребята, именно так. Мы, ведь, не черны, как кажемся, именно так.

Нас вывели из застенка и проводили до самой гавани. По дороге нас предупредили, что мы должны еще одарить жену Кота-Мурлыки и всех остальных Пушистых Котов, иначе нас отведут обратно в застенок.

— Ладно, — сказал брат Жан, — мы отойдем в сторонку и сосчитаем нашу казну.

— Кстати, не забудьте и нас, грешных, — сказали провожатые.

— Будьте спокойны, — сказал брат Жан, — об вас-то мы уж позаботимся.

Глава 29. О том, как брат Жан хотел перебить всех Пушистых Котов

В это время к гавани подошли шестьдесят восемь галер и фрегатов. Суда были доверху нагружены всевозможной дичью: зайцами, голубями, кабанами, козулями, телятами, цыплятами, утками, гусями и прочей живностью. Там же мы заметили огромные куски бархата и атласа.

— Что это такое? — спросил брат Жан у путешественников. — Кому вы везете это добро?

— Это взятки, — отвечали путешественники. — Мы везем их Коту-Мурлыке, Пушистым Котам и Пушистым Кошкам.

— Так, значит, они живут взятками! — воскликнул брат Жан. — Ах, негодяи! Сколько людей они разорили своими поборами!

— Я предлагаю две вещи, — продолжал брат Жан, помолчав. — Во-первых, захватим всю эту дичь. Мне, признаться, надоела корабельная солонина; она портит мне желудок. Во-вторых, вернемся в застенок и перережем всех этих дьяволов — Пушистых Котов.

— Ни за что туда больше не пойду, — сказал Панург. — Я несколько осторожен по натуре.

— На самом деле, — продолжал брат Жан, — что это за путешествие? Мы только и знаем, что пьем, едим и больше ничего не делаем. Чорт побери, это мне не по нраву. Я не могу спать, если не совершу какого-нибудь геройского дела. Ну, что ж, идем, что ли? Я уверяю вас, мы легко справимся с ними. Идем!

— Что касается меня, — сказал Панург, — то я не пойду туда ни в коем случае. Я до сих пор еще не могу успокоиться от всех этих приключений. Выслушай меня внимательно, куманек. Если ты захочешь отправиться ко всем чертям, скажи только слово — и я пойду вместе с тобой. Но теперь, когда ты хочешь вернуться к Пушистым Котам, — извини, я тебе не попутчик. Мое слово твердое, как медная стена.

— Ах ты, воин! — сказал брат Жан, посмеиваясь. — Скажи-ка мне, зачем ты бросил им кошелек с золотыми? Разве их так уж много у нас? Бросил бы им какую-нибудь мелочь, и достаточно.

— Э, нет, — сказал Панург, — разве ты не заметил, что перед Котом-Мурлыкой лежал большой бархатный кошель? Мурлыка вертел его в лапах и приговаривал: «Золото сюда! Золото сюда!» Ясно, чего он хотел, куманек. Поживи-ка с мое, и ты заговоришь иначе.

Оборванцы, между тем, все еще ждали подачки. Видя, что мы направляемся к кораблям, они окружили нас и не хотели пускать дальше.

— А-а, святой Гурлю-бурлю! — сказал брат Жан. — Вы еще тут, приказные черти? Мало вы меня сердили, вы еще лезете с вашими глупостями!

Клянусь богом, я задам вам сейчас хорошего винца!

И, обнажив меч, он кинулся на них. Бродяги бросились от него кто куда, и больше мы их не видали.

Как только мы сели на корабль, Пантагрюэль приказал сниматься с якоря. Но поднялся такой страшный ветер, что мы сбились с дороги, и течение понесло нас обратно. Юнга, сидевший на верхушке мачты закричал, что он опять видит жилище Кота-Мурлыки.

— Шкипер, дружище, завопил Панург, обезумев от страха, поворачивай поводья, голубчик, поворачивай! Не будем возвращаться в эту ужасную страну, будь она проклята!

Но ветер отнес нас обратно к острову. Правда, к самому острову мы больше не пристали, а укрылись среди больших скал, на расстоянии мили оттуда.

Глава 30. О том, как мы едва не потерпели кораблекрушения

Едва только ветер несколько утих, мы снова подняли якорь и пустились в дорогу. Но приблизительно на двадцать третьей миле на нас налетел такой яростный вихрь, что наш корабль закружило как щепку. Шкипер уверял, что через этот вихрь прорваться невозможно и нам остается только ждать, пока он уляжется сам собой.

Однако вихрь продолжался так долго, что мы стали упрашивать шкипера как-нибудь пробиться через него. Наконец шкипер согласился. Подняли бизань-мачту. Руль поставили прямо по стрелке компаса. С первым же порывом ветра наш корабль вздрогнул и быстро пролетел через полосу вихря.

Но вышло так, что мы попали из огня, да в полымя. Не прошли мы и двух миль, как наши корабли на всем ходу врезались в песчаную отмель и остановились.

Весь наш экипаж опечалился. Ветер свистел в стеньгах. Один только брат Жан не поддавался унынию. Он утешал нас добрыми словами и уверял, что нам скоро кто-нибудь поможет. Недаром на верхушке нашей мачты он заметил огонек святого Эльма.[23] По мнению брата Жана, это был добрый знак.

Однако Панург не очень-то доверял приметам.

— Я согласен никогда не жениться, — говорил он, — только доставьте меня на берег. Ей-богу, мне не надо ни слуг, ни провожатых. Была бы только лошадка. С ней я доберусь до дому и устрою вам пышную встречу.

В эту минуту к нам подошел большой корабль, доверху нагруженный барабанами. Среди пассажиров этого странного корабля я заметил Анри Котираля, своего старого приятеля. На поясе у него была привешена большая ослиная голова, в левой руке он держал грязный, засаленный колпак, а в правой — капустную кочерыжку.

— Посмотри-ка сюда, дружище, — закричал он, увидав меня и потрясая ослиной головой, — знаешь ли ты, что это такое? Впрочем, откуда тебе знать! Имей в виду — это несравненное, чудесное произведение природы. Из него я приготовлю волшебное снадобье, которое любой металл превратит в золото! Это, — он показал на колпак, — моя докторская шапка, а это, — он показал на кочерыжку, — знаменитая лунная трава. Она нужна мне для волшебного снадобья.

— Откуда вы едете? — спросил я. — Куда держите путь?

— Мы с острова Умников, — отвечал Анри, — едем во Францию, в Турень. Мы теперь такие умники, каких еще свет не видывал.

— А что это за люди у вас на палубе? — спросил я.

— Это певцы, музыканты, рифмоплеты, звездочеты и разные другие ученые, — отвечал он. — Все они с острова Умников. У них есть оттуда прекрасные рекомендации.

— Раз вы все такие умники, — сказал Панург, — то почему же вы не возьметесь до сих пор за наш корабль и не снимете его с мели?

— Мы только что собирались это сделать, — сказал Анри Котираль, — сию минуту мы вам поможем.

И он приказал пробить дно у 7 532 810 больших барабанов. После этого умники привязали барабаны пробитой стороной к нашему кораблю и взяли нас на буксир. Затем одним толчком они сняли нас с мели и вывели на глубокое место. Барабаны глухо рокотали, гравий трещал, матросы вскрикивали, — и все это казалось нам чудесной музыкой, самой приятной, которую мы когда-либо слышали.

В благодарность за услугу мы наполнили их барабаны колбасами и сосисками и, кроме того, выгрузили на их палубу шестьдесят две бочки вина. Но в эту минуту из воды показался огромный кит и выбросил на их палубу огромный столб воды. Вода залила барабаны и промочила умников до нитки.

Снова налетел вихрь и разбросал наши корабли в разные стороны. Шкипер решил плыть по течению и больше не слушался наших советов. Ему хотелось поскорее добраться до острова Умников.

Глава 31. О том, как мы прибыли в королевство Умников

На третий день погода прояснилась, и мы благополучно вошли в порт Пустопорожний, который был расположен неподалеку от дворца королевы Умников. На берегу нас окружил большой отряд воинов, охранявших арсенал.[24] Сперва они нас почти испугали, так как приказали нам остановиться и отобрали у нас все оружие.

— Вы откуда такие? — грубо закричали они на нас.

— Братцы, — сказал Панург, — мы родом из Турени, едем из Франции и хотим засвидетельствовать почтение вашей королеве. Люди мы простые, деревенские, но зато сердце у нас честное и открытое для всех.

— Это другое дело, — сказали воины. — Из Турени у нас перебывало немало всякого народу, и все они показались нам славными олухами. Но зато из других мест приезжают к нам такие наглецы, что едва нас увидят, сразу начинают зубоскалить. Но вы — это дело другое. Добро пожаловать!

Тут воины обняли нас и повели во дворец, к своей королеве. По дороге капитан стражи хотел поговорить с Пантагрюэлем, но никак не мог достать до его уха. Поэтому он приказал подать себе большую лестницу и, взобравшись на нее, сказал Пантагрюэлю:

— Если бы наша королева захотела сделать нас великанами, мы были бы не ниже вас ростом. Очень возможно, что это и случится, когда ей будет угодно.

В первой галерее королевского дворца мы увидали множество болящих. Были тут чумные, прокаженные, отравленные, глухие, слепые. И все они сидели отдельными кучками и, казалось, чего-то ждали.

Во второй галерее капитан показал нам молодую хорошенькую даму. Правда, ей было по крайней мере восемьсот лет от роду, но тем не менее она была так прекрасна, так изящна, что всякий принял бы ее за молоденькую.

— Вот наша королева, — сказал нам капитан. — Теперь не время с ней разговаривать. Она занята. Следите, что она будет делать. Говорят, в ваших королевствах есть короли, которые излечивают больных одним прикосновением руки — от некоторых болезней, по крайней мере. Что же касается нашей королевы, — то она излечивает от всех болезней без исключения. Как — это вы сейчас увидите.

Не успел капитан договорить этих слов, как королева села за высокий красивый орган и сделала знак своим вельможам. По ее знаку вельможи ввели в залу толпу прокаженных. Королева сыграла им на органе песенку, уж не знаю какую, и они внезапно излечились от своей болезни. Затем были введены отравленные. Она сыграла им другую песенку — и люди встали на ноги. Таким же способом вылечила она слепых, глухих, немых и даже сумасшедших. Все это привело нас в такой восторг, что мы упали наземь и не могли выговорить ни одного слова.

Королева подошла к Пантагрюэлю и дотронулась до него букетом из красных роз, который она держала в руке. Мы пришли в себя и встали на ноги. После этого королева заговорила с нами шелковыми словами, именно шелковыми, потому что каждое ее слово было сплетено из тончайшего шелка.

— Сияние честности, окружающее вас, — сказала нам королева, — заставляет меня думать, что вы — люди честные и добродетельные. Поэтому я, господствующая здесь, не могу удержаться, чтобы не сказать вам: «Добро, добро, в высшей степени добро пожаловать!»

— Я не ученый человек, — сказал мне Панург, — отвечайте вы, если хотите.

Но и я не ответил. Не ответил и Пантагрюэль. У нас словно язык отнялся, когда мы услыхали такие хитросплетенные речи.

— Судя по вашему молчанию, — сказала королева, — я заключаю, что вы происходите из школы мудрецов молчаливых, так как в молчании видите нечто божественное. В мои намерения не входит лишить вас благодарности. Наоборот, я хочу в живой форме выразить вам свои мысли, хотя бы смысл их и ускользнул от меня.

Кончив свою речь, она сказала своим придворным:

— Повара, в Панацею!

Повара сказали нам, что мы должны извинить королеву за то, что она не приглашает нас к своему столу. Дело в том, что королева ничего не ест, кроме Выдумок, Мыслей, Мечтаний, Шарад, Предложений и других таких же кушаний. Все эти кушанья не могут утолить нашего голода, поэтому нас угостят отдельным обедом, таким, какой полагается для обыкновенных людей.

Тут нас отвели в столовую и угостили на славу. Говорят, что великий бог Юпитер записал на дубленой козьей шкуре все, что делается в мире. Клянусь вам, друзья мои, что на восемнадцати шкурах невозможно было записать те прекрасные кушанья, которые нам тут подавали, — даже если писать самыми маленькими буквами.

За обедом Пантагрюэль размышлял, что такое Панацея, почему королева сказала: «Повара, в Панацею». Пантагрюэль решил, что это был условный сигнал к пиру. Этими словами королева приказывала поварам подавать кушанья.[25]

Глава 32. О том, какие, чудеса мы увидали в королевстве Умников

После обеда вельможи повели нас осматривать дворец. Тут мы увидали множество королевских ученых, которые занимались своими удивительными науками. Искусство этих ученых так меня поразило, что я до сих пор вспоминаю о нем с восхищением.

Например, я видел там умника, который лечил больных от лихорадки. Он привязывал к поясу больного с левой стороны лисий хвост, и лихорадка пропадала сама собой.

Другой мудрец с помощью хитрой машины бросал дома из окошек. Говорили, что это очень полезное занятие, так как дома после этого очищаются от дурного воздуха.

Затем мы увидали человека, который возвращал людям молодость. Около него толпилось множество старух — беззубых, морщинистых, седых, с больными, гноящимися глазами. Говорили, что мудрец переплавляет их в красивых шестнадцатилетних девушек. Старухи снова делаются молоденькими, румяными, веселыми, только пятки у них почему-то становятся короче, чем были в молодости.

Вокруг дворца тоже кипела работа.

Я видал, как несколько умников растирали негру живот дном старой корзины. После этого негр делался белым человеком.

Другие ловили ветер сетями и вылавливали из него раков.

Третьи собирали навозных жуков и приготовляли из них прекрасное кушанье.

Я видел умника, который резал огонь ножом, из бычьих пузырей делал чудесные фонари, а из облаков строил железные печки.

Были и такие, которые из ничего делали нечто очень великое, а это великое снова превращали в ничто.

На верхушке высокой башни я увидал двух рыцарей в полном рыцарском вооружении. Нам сказали, что они стерегут луну от волков.

Пока мы наблюдали за этими удивительными занятиями, наступил вечер, и на небосклоне зажглась ясная вечерняя звезда. Снова появилась королева со своей блестящей свитой.

— Я вижу, — сказала она Пантагрюэлю, — что вы и ваши спутники изумлены при виде тех опытов, которыми занимаются мои подданные. Однако не бойтесь и продолжайте спокойно наблюдать за всем, что происходит в моем доме. Мало-по-малу вы освободитесь от своего невежества и научитесь многому такому, чего не знали до сих пор. В знак моего расположения к вам даю вам звание моих придворных мыслителей. Ваши имена будут занесены в мои придворные списки.

Мы поблагодарили королеву и приняли на себя это почетное звание.

Вечером нас пригласили на королевский ужин. За ужином королева ничего не ела, кроме божественной амброзии, и ничего не пила, кроме божественного нектара. Но вельмож, придворных дам и нас угостили такими редкими кушаньями, каких мы сроду не едали.

К концу ужина для тех, кто еще не наелся досыта, была подана огромная миска величиной с добрый котел. В миске была всякая всячина: дикая коза, рагу из горошка, фрикасе, жареное мясо, ветчина и масса фруктов всевозможных сортов. Все это было очень вкусно, но я ни к чему не притронулся, так как был сыт доотвала. На дне миски я заметил колоды карт, шахматы, шашечницы, игральные кости, а также чаши, наполненные золотыми монетами, — для тех, кто хотел поиграть.

На самом дне миски стояли оседланные мулы, покрытые бархатной попоной, лошади под мужскими и дамскими седлами, а также несколько изящных экипажей — для тех, что желал прокатиться по чистому воздуху.

Но больше всего меня удивила сама королева. За ужином она ничего не жевала. Кушанья пережевывали для нее специальные придворные. Глотка у них была подбита чудесным атласом с золотыми прожилками, а зубы были сделаны из белой слоновой кости. Пережеванные кушанья вливали прямо в желудок королеве через особую золотую трубку. Таков был здешний обычай.

После ужина был устроен великолепный шахматный бал. Пол в зале покрыли большим бархатным ковром, на котором были вышиты белые и желтые квадраты. Когда ковер был разостлан, зал превратился в огромную шахматную доску.

Заиграла музыка, и в зал вошли тридцать две молодые особы, изображающие собой шахматные фигуры. Шестнадцать из них были в золотых костюмах, шестнадцать — в серебряных. Фигуры стали на свои места, и вот начался удивительный шахматный турнир, похожий в то же время и на танец. Сообразуясь с музыкой, фигуры переходили с квадрата на квадрат, то наступали, то отступали, стараясь захватить в плен короля враждебной партии. Когда кто-нибудь брал в плен противника, — он прежде всего кланялся ему и слегка ударял его по правой руке. Противник удалялся с поля битвы, а победитель занимал его место.

Мы так увлеклись этим живым турниром, что не заметили, как исчезла королева. Передав ей через вельмож свои приветствия, мы удалились на наши корабли и с рассветом двинулись в дальнейшее путешествие.

Глава 33. О том, как Панург разговаривал с одним монашком на острове Сандалий

Через два дня мы пристали к острову Сандалий. Король этого острова, по имени Бений, после хорошей выпивки повел нас осматривать новый монастырь, который он построил для своих монахов. Здешние монахи назывались фредонами, то есть певунами, за то, что они здорово пели, и притом всегда трелью.

В монастыре мы пробыли недолго, но зато в точности узнали, чем занимаются монахи-фредоны в течение недели. Занятия у них не очень трудные. По воскресеньям они тузят друг друга в бока, по понедельникам щелкают друг друга по носу, по вторникам царапаются, по средам утирают друг другу носы, по четвергам ковыряют друг у друга в носу, по пятницам — щекочут друг друга под мышками, по субботам лупят друг друга веревками.

Панург с самого нашего прихода только и делал, что рассматривал физиономии этих голубчиков-фредонов. Потом выбрал одно о, жирного как боров, дернул его за рукав, и у них завязался следующий замечательный разговор:

Панург. Брат фредон, фредонец, фредончик! Что у вас на кухне?

Фредон. Огонь.

Панург. Что поддерживает этот огонь?

Фредон. Дрова.

Панург. Какие дрова?

Фредон. Сухие.

Панург. А какого дерева?

Фредон. Тиссовые.

Панург. А как вас кормят?

Фредон. Хорошо.

Панург. Что вы едите?

Фредон. Хлеб.

Панург. Какой?

Фредон. Черный.

Панург. А еще что?

Фредон. Мясо.

Панург. Какое?

Фредон. Жареное.

Панург. А суп вы едите?

Фредон. Еще как!

Панург. А пирожное?

Фредон. Еще бы!

Панург. А рыбу?

Фредон. Едим.

Панург. Какую же?

Фредон. Холодную.

Панург. А еще что?

Фредон. Яйца.

Панург. А какие яйца вы любите?

Фредон. Вареные.

Панург. Я спрашиваю: как сваренные?

Фредон. Вкрутую.

Панург. И это вся ваша еда?

Фредон. Нет.

Панург. Что же еще вам полагается?

Фредон. Свинина.

Панург. А еще что?

Фредон. Гусыни.

Панург. А кроме того что?

Фредон. Гусаки.

Панург. А еще?

Фредон. Петухи.

Панург. А соус какой?

Фредон. Соленый.

Панург. А в конце обеда что?

Фредон. Рис.

Панург. А еще что?

Фредон. Фрукты.

Панург. Какие?

Фредон. Хорошие.

Панург. А как вы пьете?

Фредон. До дна.

Панург. А что?

Фредон. Вино.

Панург. Какое?

Фредон. Белое.

Панург. А зимою?

Фредон. Крепкое.

Панург. А весной?

Фредон. Здоровое.

Панург. А летом?

Фредон. Свежее.

— Заметьте, — сказал Панург, — этот бедняжка фредончик так растолстел, что может говорить только короткие, односложные слова.

— Зато он в два счета управится с бараньей лопаткой, — сказал брат Жан.

— Можно подумать, — добавил Эпидемон, — что у этих мошенников вся жизнь заключается в одной еде.

— А что вы скажете об этом человеке, милашечка мой фредон? — спросил Панург, показывая на Эпидемона. — Не еретик ли он, чего доброго?

Фредон. Еретик.

Панург. Что ж, его надо сжечь?

Фредон. Надо.

Панург. И как можно скорее?

Фредон. Конечно.

Панург. Не поджаривая?

Фредон. Нет.

Панург. А как же?

Фредон. Живьем.

Панург. Он очень вас рассердил?

Фредон. Очень.

Панург. Кто он, по-вашему?

Фредон. Безумец.

Панург. А других вы жгли?

Фредон. Многих.

Панург. Они тоже были еретики?

Фредон. Меньше его.

Панург. И вы их не помиловали?

Фредон. Нет.

Панург. И еще будете жечь?

Фредон. Будем.

— Не знаю, — сказал Эпидемон, — что за удовольствие рассуждать с этим злым оборванцем-монахом?

— Он мне очень нравится, ей-богу, — сказал Панург. — Я с удовольствием отвезу его к Гаргантюа. Когда я женюсь, он будет служить шутом у моей жены.

— И превратит ее в настоящую ведьму, — добавил Эпидемон, посмеиваясь. — Бедняга Панург, не видать тебе хорошей жены как своих ушей!

Глава 34. О том, как мы плыли в Фонарную страну и что в ней увидели

Покинув остров Сандалий, мы поплыли в Фонарную страну. По дороге нам при елось заехать на остров Ходос и побывать на острове Наслышки. Остров Ходос замечателен тем, что на нем все дороги — живые. Они ходят по острову, словно животные — вдоль, поперек и наискось. Когда путешественники спрашивают:

— Куда идет эта дорога?

Им отвечают:

— В церковь, в город, к реке.

И путешественники без всякого труда, выбрав себе подходящую дорогу, приезжают туда, куда следует.

По этой причине на острове развелось много бродяг и праздношатающихся. Они только и знают, что передвигаются с места на место. Бедные дороги очень их боятся и всячески стараются отделаться от них.

На этом острове я видел дорогу в Бурж. Она шла размеренным шагом. Но лишь только появились извозчики с тяжелыми возами, дорога убежала от них, куда глаза глядят. Она испугалась лошадиных копыт.

На обратном пути я увидел бродягу, которого вели под караулом. Оказалось, что бродяга дни и ночи шатался по большой дороге и сломал ей ребро. Теперь бродяге не поздоровится.

На острове Наслышки мы услыхали странный шум. Казалось — поблизости работает мельница и наполняет воздух своим непрерывным гулом. Мы пошли вперед и увидали горбатого старикашку, маленького и чрезвычайно уродливого. Его звали Наслышкой. Рот у него был до ушей, а во рту болталось семь языков. Все семь языков без умолку болтали, и каждый язык по-своему, не так, как другие. Кроме того, у Наслышки было множество ушей — на голове и на всем теле. Зато глаз у него не было, и ноги не ходили.

Вокруг Наслышки толпилось множество народу. Все они слушали Наслышку и учились у него уму-разуму. У одного человека я заметил в руках большую карту вселенной. Он объяснял ее и так и этак, говорил и судил о самых удивительных вещах, и все «понаслышке». Другие, разинув рот, слушали его и через несколько часов становились учеными людьми. Чтобы узнать по-настоящему хотя сотую долю того, что они узнали за несколько часов, — нехватило бы человеческой жизни. Но они все теперь знали и рассуждали обо всем «понаслышке».

Мне кажется, среди этих людей я встретил многих старинных мудрецов и писателей. Спрятавшись за ковер, они писали прекрасные штучки — о пирамидах, о великанах, о пигмеях, о каннибалах, обо всех чертях, — и все «понаслышке».

Покинув Наслышку, на четвертый день плаванья мы приблизились к Фонарной стране. Уже издали мы заметили в море множество блуждающих огоньков. Я думал, что это — светящиеся рыбы, — нечто вроде тех светлячков, которые встречаются на моей родине. Но штурман предупредил нас, что это фонари дозорной стражи, которая сторожит здешние границы.

Вскоре мы вошли в Фонарный порт. Фонарный порт был ярко освещен огромными Маяками. Мы рассказали Маякам о цели нашего путешествиями они взялись проводить нас к своей королеве.

Королева приняла нас как нельзя лучше. Панург приветствовал ее на фонарном языке и просил дать нам хорошего проводника к оракулу Бутылки. Королева пригласила нас на ужин. Там среди придворных Фонарей мы должны были сами выбрать себе провожатого.

Наступил ужин. Королева первая села за стол, а за нею — и все остальные Фонари, смотря по чину и положению. Королева была одета в горный хрусталь и украшена большими брильянтами. Знатные Фонари были одеты кто в стекло, кто в слюду, остальные — в рог, бумагу, клеенку.

На ужин подавали большие зажженные свечи. Королеве была подана большая свеча из белого воску, красная на конце. Знатным Фонарям потали сальные свечи, остальным — ореховые. И каким ярким светом засияли фонари после ужина! Сразу было видно, что они сыты по горло.

После ужина мы выбрали себе в проводники чудесную Лампу высшего качества и, поблагодарив королеву, двинулись дальше.

Глава 35. О том, как мы прибыли к Оракулу Волшебной Бутылки

С помощью нашей мудрой Лампы мы прибыли наконец на долгожданный остров Волшебной Бутылки. Сойдя на землю, Панург подпрыгнул на одной ноге и сказал Пантагрюэлю:

— Наконец-то закончились наши заботы! Сегодня мы нашли то, что искали с такими опасностями.

Тут выступила Лампа и повела нас вперед по великолепному винограднику. Более роскошного виноградника я не видал никогда. Тут были кусты всевозможных пород: мускатной, фалернской, анжуйской, корсиканской… Лампа приказала нам съесть по три виноградинки и взять в руку по зеленой ветке.

Виноградник заканчивался высокой прекрасной аркой. Далее следовал вход в подземный храм. У дверей храма встретил нас господин Фляга, губернатор Волшебной Бутылки, окруженный многочисленной стражей. Стража состояла из маленьких Французских Бутылочек. Заметив, что мы держим в руках по зеленой ветке, губернатор приказал отвести нас к принцессе Бакбюк, здешней правительнице и придворной даме Волшебной Бутылки.

И вот, по роскошной лестнице вступили мы в обширное подземелье. Если бы не наша чудесная Лампа, мы, конечно, сбились бы с дороги. Но Лампа светила так ярко, что мы без труда спускались по ступенькам и проходили по многочисленным площадкам.

На семьдесят восьмой ступеньке Панург вдруг испугался.

— Сударыня, — сказал он, обращаясь к Лампе, — не вернуться ли нам назад? Ей-богу, я умираю со страха. Я согласен никогда не жениться. Вы много потрудились для меня. Бог вам воздаст за это. Да и я не останусь неблагодарным, если только выберусь из этой проклятой пещеры. Пожалуйста, вернемся! Мне кажется, что жерло ада раскрывается передо мною. Скоро и черти появятся. Брат Жан, где ты, голубчик? Прощу тебя, брюханчик мой, не отходи от меня. С тобой ли твой меч? У меня, как нарочно, нет никакого оружия. Вернемся!

— Не бойся, я тут, — сказал брат Жан, — я держу тебя за шиворот. Восемнадцать дьяволов не вырвут тебя из моих рук. Правда, оружия у меня с собой нету. Да и на что нам оно? Разве мы в ад спускаемся? Ведь, мы женить тебя хотим, осел ты этакий!

— Сам женись на лихорадке, — отвечал Панург. — Кот-Мурлыка давно ее за тебя посватал.

Но тут путеводная Лампа приказала нам замолчать.

— Вы здесь в безопасности, — сказала она, — недаром у вас в руках зеленые ветки.

— В таком случае, вперед! — сказал Панург. — Бросимся, очертя голову, в это пекло! Двум смертям не бывать, а одной не миновать. Признаться, я давно мечтаю о битве. Бей! Наступай! Храбрости у меня хоть отбавляй. Правда, сердце мое замирает, но это, должно быть, от затхлого воздуха. Но вовсе не от страха. Бей! Наступай! Меня зовут Панург Бесстрашный!

Посмеиваясь над Панургом, мы спустились по лестнице и очутились перед закрытыми дверьми. Двери были медные, очень массивные, украшенные небольшими эмалированными изображениями. Ни замка, ни запоров не было. Только посредине, там, где сходились половинки дверей, висел прекрасный индийский брильянт, величиною с боб, вделанный в шестиугольную золотую оправу.

Тут наша прекрасная проводница сказала нам, что дальше она не пойдет, так как с этой минуты мы вступаем в царство волшебницы Бакбюк и ей одной должны во всем подчиняться. Затем она сняла брильянт с цепочки, вложила его в особую серебряную выемку, которая была устроена справа, и отошла в сторону.

Обе половинки дверей открылись сами собой, хотя к ним никто не прикасался. Обыкновенно тяжелые двери открываются с визгом и тяжелым грохотом. Здесь не было ничего подобного. Двери открылись плавно и медленно, издавая нежный мелодичный рокот, который пронесся по всему храму и замер где-то вверху, между высокими оводами. Пантагрюэль сразу понял, почему это так получается. Дело в том, что двери катились на маленьких отполированных цилиндрах, которые были вделаны у нижнего края обеих половинок. Эти цилиндры, катясь по гладкому мраморному полу, издавали тот мелодичный рокот, который так удивил нас.

Но больше всего удивляло меня то обстоятельство, что двери открылись сами собой, без всякого толчка. Чтобы понять, в чем тут дело, я внимательно осмотрел двери с обеих сторон. И вот, на внутренней стороне двери, близ того места, где сходятся обе половинки, я заметил две пластинки из тонкой стали, вделанные в коринфскую бронзу. На косяках же, там, где упираются настежь раскрытые половинки дверей, были прибиты две большие доски из индийского магнита, толщиной в пол-ладони, гладко и чисто отполированные. Значит, когда наша прекрасная Лампа сняла с двери брильянт, служащий запором, магнит притянул к себе стальные пластинки, и дверь открылась сама собой.

На одной из магнитных досок была высечена старинными латинскими буквами следующая надпись:

Глава 36. О том, как был устроен подземный храм

Мы очутились в великолепном подземном храме. Такого храма я еще не видал нигде. Особенно поразил меня пол храма. С ним не могло сравниться ни одно произведение искусства. Весь он был мозаичной работы и состоял из маленьких драгоценных камешков четырехугольной формы. Камешки были гладко отполированы, и каждый сиял своим собственным светом: один был красный яшмовый, другой — из пестрого мрамора, третий — из порфира, тот — из волчьего глаза, усеянный мелкими золотыми искорками, тот — агатовый, с бликами молочного оттенка, тот из очень светлого халцедона, тот — из зеленой яшмы с красными и желтыми прожилками.

И так чудесно были подобраны друг к другу эти камешки, что казалось, будто на пол высыпали в беспорядке огромную охапку зеленых листьев. Среди листьев то там, то тут виднелись маленькие улитки, в другом месте высовывались ящерицы; кое-где были насыпаны кучи прекрасных плодов и ягод. И все это было так живо изображено, что мы невольно поднимали ноги повыше, чтобы не запнуться о кучу ветвей, которая на самом деле была только рисунком — гладким и полированным.

Стены и своды храма были покрыты мозаичными картинами. Тут были изображены веселые пляски, кровопролитные битвы, триумфальные процессии, переправы… И, несмотря на то, что храм был подземный и окон в нем не было, все эти картины были ярко освещены. Свет шел от чудесной люстры, которая висела посредине храма и заливала все помещение ярким приятным светом.

Устройство этой люстры так меня поразило, что я расскажу о нем подробно. Как было сказано, люстра висела посредине храма. Посредине высокого свода было укреплено кольцо из массивного золота, толщиной в кулак. С этого кольца на трех золотых цепях свешивалась круглая золотая пластина. В этой пластине были проделаны четыре отверстия, и в каждое отверстие был вставлен полый шар, выдолбленный внутри и открытый сверху, — нечто вроде маленькой лампы. Все эти лампы были сделаны из драгоценных камней: одна — из аметиста, другая — из карбункула, третья — опаловая, четвертая — топазовая. Все они были наполнены волшебной несгораемой водой и ярко пылали.

С золотой пластины на трех других цепях свешивалась новая огромная лампа, сделанная из чистейшего хрусталя. В нее была вставлена хрустальная ваза, наполненная той же самой горящей водой. Свет проходил через хрусталь, и вся большая лампа так пылала, что на нее невозможно было смотреть.

Изобретение было удивительное; но еще удивительнее было то, что на поверхности хрустальной лампы скульптор вырезал толпу голых ребятишек верхом на деревянных лошадках. Фигурки казались выпуклыми и совсем живыми, так как свет проходил сквозь них изнутри и играл, переливаясь в хрустальных изображениях.

Глава 37. О том, как мы пили воду из волшебного фонтана

В то время, как мы рассматривали этот чудесный храм, перед нами появилась волшебница Бакбюк со своей свитой. Приветливо улыбаясь, она пригласила нас в среднюю часть храма, где возвышался великолепный фонтан, выложенный прозрачным алебастром. Вокруг фонтана было семь колонн. Первая колонна была сделана из небесно-голубого сапфира. На вершине этой колонны стояла свинцовая статуя бога Сатурна с косой в руках. У ног Сатурна стоял золотой журавль, отделанный превосходной эмалью. Вторая колонна была из гиацинта, и на ней стоял Юпитер с золотым орлом на груди. Третья колонна была из диаманта. Она так сверкала, что на нее трудно бы то смотреть. На ней стоял Феб-Аполлон, вылитый из червонного золота. В правой руке Феб держал белого петуха. На четвертой, ярко-красной рубиновой колонне возвышался Марс, бог войны, со львом у ног. На пятой, смарагдовой колонне стояла Венера, и у ног ее сидел прекрасный голубь. Шестую, агатовую колонну увенчивал бог Меркурий. У ног его сидел аист. Седьмая колонна была сделана из прозрачного селенита, и на ней возвышалась серебряная статуя богини Луны. У ног Луны сидела борзая собака.

Все эти колонны, посвященные семи небесным планетам, были соединены между собой красивыми арками. На арках, с внутренней стороны, покоился великолепный хрустальный купол, который служил крышей для фонтана. Купол был до такой степени чист и прозрачен, что я не заметил на нем ни одного бугорка, ни одной прожилки, ни одного пятнышка. На его вершине, как раз под той люстрой, которую я описал раньше, были укреплены три грушевидных жемчужины с ладонь величиной. Жемчужины были соединены вместе в виде цветка лилии. Из чашечки этой лилии выходил карбункул величиной со страусовое яйцо, такой чудесный и лучезарный, что, взглянув на него, мы чуть было не ослепли.

Вода била из фонтана тремя столбами. Перламутровые трубы, по которым она проходила, лежали в водоеме, словно две огромные улиткообразные спирали. Из них слышалось чудесное музыкальное журчание, смутное и прерывистое, шедшее как будто глубоко из-под земли.

Тем временем Бакбюк приказала принести кубки, чаши и бокалы и предложила нам попробовать воды из этого чудесного фонтана. Надо вам сказать, что мы не такие олухи, чтобы отказываться от вежливого приглашения. Поэтому мы не заставили себя долго упрашивать и тотчас же выпили по большому бокалу. И в следующую минуту с нами произошла удивительная перемена. Всю нашу усталость словно рукой сняло; кровь быстрее побежала по жилам; на щеках заиграл румянец; мы почувствовали себя бодрыми, здоровыми, помолодевшими лет на десять, по крайней мере.

— Чем показался вам наш волшебный напиток? — спросила нас Бакбюк.

— Это чудесная ключевая вода, — сказал Пантагрюэль, — самая удивительная вода, какую только я когда-либо испробовал. Ибо никакая другая вода не освежает человека так, как эта.

— Теперь выпейте еще по бокалу, — сказала, улыбаясь, Бакбюк, — и вообразите себе, что вы пьете то вино, которое вам больше всего по вкусу.

Мы выпили снова.

— Ей-богу, — закричал Панург, — это чудесное бонское вино, или пусть я провалюсь в преисподнюю!

— Честное слово, — сказал брат Жан, — это вино Грав, веселое и искристое. О, умоляю вас, научите нас, как вы это делаете!

— Мне кажется, — сказал Пантагрюэль, — что это из мирзосских вин. Именно это вино я и вообразил себе перед тем, как пить.

Глава 38. О том, как Панург разговаривал с оракулом Волшебной Бутылки

— Итак, вы видите, какими чудесными свойствами обладает эта вода, — сказала Бакбюк. — Кто из вас хочет слышать слово Волшебной Бутылки?

— Я, ваш покорный кувшин, — отвечал Панург.

— Друг мой, — отвечала волшебница, — для вас у меня одно наставление: подойдя к оракулу, слушайте его только одним ухом.

Бакбюк надела на Панурга зеленый плащ, прекрасную белую шапочку, трижды вымыла ему лицо в фонтане и заставила сделать три красивых прыжка. Затем она повела его через золотую дверь в круглую часовню, сложенную из слюды и других прозрачных камней. Окон в часовне не было, но зато она освещалась ярким солнечным светом, который проходил сквозь отверстие в скале, пробитое прямо над крышей часовни. Посредине часовни был устроен семигранный водоем, наполненный чистейшей, прозрачной водой. В центре водоема, наполовину погруженная в воду, стояла огромная Бутылка правильной овальной формы, выложенная прекрасным чистым хрусталем.

Бакбюк заставила Панурга поцеловать край водоема и проплясать перед ним три священных танца. Затем она посадила Панурга на пол, развернула перед собой толстую книгу и заставила его пропеть песню Бутылки.

Когда песня была кончена, Бакбюк бросила в водоем не знаю что, и вдруг вода в нем покрылась пузырьками и закипела. Панург молча прислушивался одним ухом. Бакбюк стояла на коленях возле него. Вдруг из Бутылки послышался шум, как бы от сильного дождя. Шум становился все громче и громче. Вот он заполнил собой всю капеллу, и в эту минуту из Бутылки вылетело слово «ТРИНК!» И все умолкло.

— Она лопнула! — воскликнул Панург. — Ей-богу, она лопнула! Так лопаются хрустальные бутылки, когда их ставят на огонь!

— Друг мой, — сказала Бакбюк, — воздайте благодарность судьбе; вы получили слово Волшебной Бутылки. Это самое верное, самое правдивое слово, которое я когда-либо от нее слышала. Вставайте же, пойдем в храм и посмотрим в книгах, что значит это слово.

— Идем, — сказал Панург, — поворачивайте. Где тут дверь? Где книга? Посмотрим, как толкуется это волшебное словечко.

Глава 39. О том, как Бакбюк истолковала ответ Волшебной Бутылки.

Бакбюк привела Панурга в главный храм и вынула из шкафа большую серебряную книгу. Развернув книгу перед собой, она нашла в ней нужную главу и сказала:

— Слушайте, путники, и внимайте. Слово «Тринк» — знаменитое слово; оно известно многим народам и значит оно «Пейте!» Я уж не говорю о простом питье: без него не могут жить ни человек, ни животное. Я разумею другое питье, которое мы должны впитывать в себя каждый день и каждый час: питье, к которому мы должны неустанно стремиться и терпеливо добиваться, чтобы оно освежило наш ум и наше сердце, сделало нас сильными, могущественными, справедливыми и деятельными. Вы уж догадались, конечно, о каком питье я говорю вам. Я говорю об истинном знании всех вещей, которые существуют в этом мире. Только такое знание выведет вас из бездны невежества, освободит вас от предрассудков и суеверия, раскроет ваши глаза и возродит вас к новой, удивительной жизни. Подобно волшебной воде, которую пили вы из нашего фонтана, истинное знание сделает вас бодрыми и здоровыми; оно развеет усталость и скуку, прогонит болезни и научит вас управлять таинственными и непонятными силами природы.

«Но не думайте, странники, что дорога к истинному знанию легка и безопасна. Подобно тому, как вы скитались по бесконечному морю, прежде чем достигнуть Волшебной Бутылки, — много времени и труда придется положить вам, чтобы достигнуть берегов истинного знания. Снова придется запастись вам путеводной Лампой — прекрасной доброй наукой, которая рассеет перед вами тьму и покажет правильную дорогу. Подобно тому, как сейчас вы спустились в нашу подземную таинственную область, — придется вам спуститься в мир непонятных и неизвестных вам вещей, истинный смысл которых еще не скоро откроется перед вами. Ваши философы, которые жалуются на то, что все уже описано древними и что им ничего больше не осталось для новых открытий, сильно ошибаются. То, что заключается в земле, то, что существует в морях и реках, то, что вы видите на небе, — все это вы еще очень плохо знаете, все это еще как бы в тумане перед вашим взором, потому что истинное знание еще далеко от вас.

— А что вы скажете насчет моей женитьбы? — спросил Панург. — Будет меня жена колотить, или не будет?

— Друг мой, — сказала, улыбаясь, Бакбюк, — как только вы вступите на дорогу истинного, не ложного знания, вы легко сможете отличить дурного человека от хорошего. Надеюсь, тогда вы сумеете выбрать себе жену по вкусу.

— Невозможно сказать лучше, чем сказала эта добрая волшебница, — заметил Пантагрюэль, — ведь, и я то же сказал, как только вы впервые со мной об этом заговорили. Итак — тринк! Что вы скажете на это, брат Жан, друг мой?

— Тринк, — сказал брат Жан, — тринк! А теперь поговорим о том, как нам отблагодарить хозяев.

— Об этом не беспокойтесь, — сказала Бакбюк, — с нас вполне достаточно того, что вы нами довольны. Однако прошу вас написать ваши имена в эту книгу.

Тут она раскрыла большую прекрасную книгу. Под нашу диктовку один из мудрецов что-то написал в ней золотым грифелем. Тем временем Бакбюк наполнила волшебной водой три больших меха и, передавая их нам из рук в руки, сказала:

— Идите, друзья, в ваш мир и свидетельствуйте, что под землей заключены большие богатства и удивительные вещи. Когда сядете на корабль, выпускайте понемногу воду из этих мехов. Испаряясь, вода превратится в легкий попутный ветер, и с его помощью вы пойдете по прямому пути вплоть до гавани Олонн в Тальмондуа. Не забывайте только направлять этот ветер на ваши паруса вот через это золотое поддувало, которое прилажено здесь в виде флейты. Тогда вы будете всегда в безопасности, и никакие бури не будут угрожать вам. Ваши корабли вы найдете в полном порядке. На них погружено все то, что необходимо вам для обратного путешествия. Пока вы здесь пребывали, я успела об этом позаботиться. Идите же, друзья, в радости душевной и свезите это письмо господину вашему Гаргантюа, передайте ему наш привет, а также всем его подданным.

С этими словами Бакбюк вручила нам запечатанное письмо и после наших заверений в вечной признательности вывела нас наверх. Пройдя через весь остров, цветущий, плодородный и привлекательный, как наша родная Турень, мы вышли наконец к морю. Солнце уже всходило из-за горизонта и заливало наши корабли своим золотистым сиянием.