Гавань измены

Глава шестая

Корабль Ост-Индской компании «Ниоба«, Суэц.

«Любимая Софи, — писал капитан Обри жене, — пользуясь любезностью майора Хупера из мадрасской администрации, второпях шлю тебе эти несколько строк: он возвращается домой по суше — его последний переход был от Персидского залива через пустыню, на удивительной красоты чистопородном белом верблюде, покрывающем сотню миль в день — до сих пор дорога заняла у него всего лишь сорок девять дней; дальше он держит путь через Каир.

Мы добрались сюда в довольно пристойном виде, передвигаясь по ночам, отдыхая в палатках и под навесами в дневную жару, и прошли через перешеек быстрее, чем мы с главным погонщиком предполагали возможным, за три перехода вместо четырех, несмотря на то, что в первую ночь выступили с опозданием.

Причиной этому послужило не какое-то особое рвение экипажа (хотя, как ты знаешь, весьма достойного во всех отношениях), а то, что нашим эскортом командует преизрядный болван-турок, говорящий по-английски. Он вбил всем в головы россказни о привидениях и джиннах, и эти несчастные дуралеи неслись вперед всю ночь какой-то шаркающей рысью, сбившись в кучу, поскольку каждый боялся отстать от других даже на самое малое расстояние, и все старались держаться как можно ближе к Бирну, марсовому, владельцу счастливой табакерки, призванной оберегать владельца от злых духов и падучей.

К несчастью, всё время находилось что-то, не дававшее утихнуть обуявшему их суеверному ужасу. Мы разбивали лагерь у источников, вокруг которых всегда растут кусты и заросли верблюжьей колючки — в них обитают существа, издающие на восходе или закате, или в обоих случаях, вой и вопли, подобно терзаемым душам грешников.

Как будто этого оказалось недостаточно, днём дюжинами возникали миражи; мне запомнился один, появившийся, когда мы выступили из Бир-Эль-Гады задолго до захода солнца.

В небольшом отдалении появились зелёные пальмы и заблестела вода, видимые так ясно и чётко, что можно было поклясться: они существуют на самом деле. Между пальм бродили девушки с кувшинами в руках и переговаривались. «Ой, ой, — вскричала моя стая слабоумных, — мы пропали: это упыри!»

Стоило видеть, как огромный, жестокий дикарь Дэвис (каннибал, в чем я вполне уверен) цепляется за боцмана, крепко зажмурив глаза, а боцман цепляется за верблюжью упряжь, и оба они взывают к малышу Кэлэми, умоляя его сообщить, когда всё будет позади. Жалкое сборище трусов, и мне должно быть стыдно за их поведение, но и турки вели себя не лучше.

Я также должен признаться, что Стивен не всегда проявлял должную сдержанность. Когда преподобный Мартин попытался объяснить, что упыри и прочее — всего лишь жалкое суеверие, он подкинул ему аэндорскую волшебницу, гадаринских свиней и еще целый воз злых духов из Святого Писания, приводя в пример всевозможных классических призраков, обращаясь к неизменным преданиям всех эпох и народов, а также преподнёс нам подробнейший отчёт о пиренейском оборотне, с которым был знаком лично, вконец перепугав мичманов помладше.

Они с Мартином практически не спали (разве что дремали по ночам, сидя на верблюдах во время переходов), поскольку, пока все остальные лежали днем под навесами, ползали по кустам в поисках различных растений и живых тварей. Я полагаю, ему не следовало ловить так много змей, ведь ему известно, какую неприязнь вызывают они у моряков, и кроме того, ему совершенно не стоило тащить с собой чудовищную трехфутовую летучую мышь.

Она слетела со стола и начала хлопать крыльями на груди бедняги Киллика; мне подумалось: тот от страха упадёт без чувств, вообразив, будто это нечистый дух, во что он вполне мог поверить.

Он и вправду потерял сознание на следующий день — ты бы прониклась к нему сочувствием — от перегрева и невзгод. Пара верблюдов взбесилась, и понесла (что, как мне рассказали, часто происходит с ними в брачный сезон), с ревом совершила устрашающий набег на мой шатёр, пуская пузыри и разбрасывая мои вещи налево и направо. Все дружно кинулись хватать их за ноги и хвосты и успели оттащить, но к тому времени моей лучшей шляпе был нанесён непоправимый урон.

Мне было жаль её из-за прикрепленной на манер кокарды моей турецкой награды: бриллианты я хотел преподнести тебе, а до этого я надеялся, что они придадут мне бо̀льшую значимость у турок. Однако челенк затоптали глубоко в песок, и хотя Киллик с помощью многочисленных помощников к закату просеял несколько тонн пустыни — как я и упоминал, он свалился совершенно без чувств — мы вынуждены были двинуться дальше, перекинув беднягу Киллика через верблюда.

Возвращаясь к Стивену: тебе, конечно же, знаком его скромный образ жизни — одно новое пальто каждые десять лет, изношенные брюки, непарные чулки, никаких расходов, кроме как на книги и естественнонаучные инструменты — в общем, он привел меня в совершенное изумление, выложив в Тине невероятную сумму в золоте и купив целое стадо верблюдов (подобно Иову) для перевозки его драгоценного водолазного колокола, о котором я уже рассказывал: он разбирается на части, но для перевозки каждой требуется крепкое и выносливое животное.

Египтянин, подобравший нам для путешествия вьючных животных, не рассчитывал на водолазный колокол, но, к счастью, поблизости находился лагерь бедуинов, у которых можно купить верблюдов. И, дорогая Софи, в том же лагере я встретил такую кобылку...»

Подойдя к концу повествования, Джек остановился на мгновенье, улыбнулся, а затем продолжил:

«В общем, сюда мы прибыли в подходящее время и лишь с одним пострадавшим: переводчик имел несчастье натянуть ботинок с затаившимся внутри скорпионом, и сейчас бедняга лежит с распухшей как диванная подушка ногой.

Мне его искренне жаль: этот человек оказался крайне полезным и ответственным, говорит на всех языках Леванта и также превосходно на английском — смог бы сам построить Вавилонскую башню голыми руками. Когда мы прибыли, увы, наши друзья в очередной раз не подготовились к нашему прибытию.

Корабль Компании уже прибыл и выглядел воплощением тупоносого, пузатого торгового судна, почти все орудия укрыты от глаз в трюме, а экипаж состоял из ласкаров; единственным европейцем на борту был лоцман Компании из Мохи; дул славный ветерок с норда, попутный для перехода по заливу. Но куда подевались турки, которых нужно было принять на борт?

Я посетил дом египетского губернатора, но он отсутствовал, после чего выяснилось, что вице-губернатор — человек новый, должность получил в результате некоторых недавних потрясений, и совершенно не знаком с планом: его беспокоила только выплата какой-то абсурдной суммы с «Ниобы» в виде портовых сборов, налогов на пресную воду и таможенной пошлины за несуществующие товары. Под давлением Хайрабедяна, которого принесли на носилках, он признал, что неподалёку располагается турецкий отряд, который уже переместился неизвестно куда, но может вернуться после окончания Рамадана. Впрочем, он мог бы послать к ним и передать, что мы здесь. Очевидно, что турок он не любит, и было бы странно, если бы турки хорошо относились к нему при всём их старании. Он вёл себя довольно бесцеремонно — как я пожалел о пропаже челенка! — но Хайрабедян убедил меня с ним не ссориться, поскольку отношения между Турцией и Египтом довольно натянуты.

Разумеется, к туркам он никого не послал, и, учитывая прикованного к носилкам Хайрабедяна, мы оказались в затруднительном положении. Всё это время дул чудесный ветер, жаркий, но в нужном направлении. Мы теряли драгоценные часы, а луна с каждым днём становилась всё меньше.

По счастливой случайности, наконец, я нашёл своих солдат. Наш эскорт провёл некоторое время в городе, дожидаясь конца поста, прежде чем вернуться в Тину, и с наступлением темноты тратил наградные, которые я им выдал, на развлечения. И прежде чем отбыть, одабаши пришёл попрощаться с нашими уоррент-офицерами.

Он рассказал, что из-за разногласий между правителем Египта и турецким командиром туркам пришлось бежать к Колодцу Моисея, и, по слухам с базара, египтяне планируют натравить на них Бени-Атаба — племя бедуинов-мародеров; хотя, вероятно, это чепуха: не стоит доверять египтянам.

Я сразу направился к Колодцу Моисея, но там уже праздновали Байрам, конец поста, поэтому турецкий командир ответил мне лишь приглашением на пиршество, клятвенно заверив, что не сдвинется с места, пока не разделит со мной жареного верблюжонка — один, два или даже три дня задержки не имеют никакого значения. Но, что самое печальное, меня пригласил и египтянин, а Хайрабедян объяснил, что тот смертельно оскорбится, если я не надену лучший мундир. Поэтому я принял оба приглашения».

Джек подумывал было рассказать жене о пире у египтянина, бесконечной арабской музыке, ужасающей жаре, когда он много часов сидел, натянув на лицо самую любезную улыбку, и о толстых дамах, танцевавших, или, по крайней мере, бесконечно долго извивавшихся и трясшихся, еще и строя при этом глазки; про встречу у турок с литаврами, фанфарами и мушкетными залпами, а также про застревающее в зубах мясо верблюжонка, приправленное миндалем, медом и огромным количеством кориандра, и про воздействие температуры в сто двадцать градусов по Фаренгейту в тени на организм, переполненный угощениями двух пиров подряд. Но вместо этого повел рассказ о трудностях общения с бимбаши Мидхатом, командующим турками:

«Поскольку состояние бедняги переводчика не позволяло его даже переносить, то Стивен любезно согласился сопровождать меня, чтобы оказать посильную помощь, раз уж он говорит по-гречески, на лингва-франка и немного на той разновидности арабского, на какой говорят в Марокко.

Этого хватало, чтобы сносно передавать застольные замечания вроде «Знатный суп, сэр» или «Позвольте мне подложить вам еще этих бараньих глаз», но ближе к концу трапезы, когда удалились все, за исключением двух старших офицеров и того милого арабского джентльмена, которого мы должны посадить на трон Мубары, я всеми доступными средствами постарался донести до бимбаши (что-то вроде нашего майора) исключительную важность послания, наш жаргон оказался никуда не годным.

Стало ясно, что ни турок, ни египтянин не имеют ни малейшего представления о галере, которой предстояло отплыть из Кассавы этим самым днём или на следующий день, увозя французов и их сокровища на север (и это странно, к слову, ведь до того, как свалиться, Хайрабедян рассказал мне, что арабский торговец из Суэца подтвердил загрузку галеры в Кассаве большим количеством ящиков, небольших, но тщательно охранявшихся и весивших тяжелее свинца), поэтому мы должны были во что бы то ни стало донести до него положение дел.

Но каждая наша попытка вызывала у обоих офицеров хохот, напоминавший рёв. Как тебе известно, турок нелегко рассмешить, а эти, несмотря на свою молодость и подвижность, до сих пор были мрачны, как судьи.

Но услышав слово «торопиться», они не смогли сдержаться, разразившись каким-то уханьем, покатывались с боку на бок и хлопали себя по бедрам; а когда вновь обрели дар речи, вытерли выступившие слезы и сказали: «Завтра или на следующей неделе». Даже Хасан, полный достоинства араб, в конце концов, присоединился к ним, заржав как лошадь.

Затем внесли кальян, и мы закурили: турки с периодическими смешками себе под нос, араб — с улыбкой, а мы со Стивеном — полностью выбитые из колеи. В итоге Стивен предпринял ещё одну попытку, выворачивая фразу так и сяк и дуя, чтобы изобразить необходимость воспользоваться попутным ветром, что всё зависит от ветра. Но и это не дало результата.

При первых же звуках этого злосчастного слова турки взорвались от хохота, а один из них так сильно дунул в кальян, что вода рванулась вверх и залила табак. «Ah, zut alors [29]», — произнёс Стивен. Тут араб поворачивается к нему и спрашивает: «Вы говорите по-французски, мсье?» И сразу же оба затрещали наперегонки: оказывается, Хасан, как и его кузен, нынешний шейх, в молодости попал в плен к французам.

Я навидался, как быстро может меняться выражение лица, но ещё не встречал, чтобы это происходило так моментально и радикально, как смена гримасы бимбаши с лучащейся весельем на полностью собранную и предельно серьёзную, когда араб перевёл историю о французском сокровище. Сначала он не мог поверить в сумму, хотя Стивен весьма предусмотрительно выдал ему самые скромные предположения из расчёта двух с половиной тысяч кошельков, потом повернулся ко мне.

«Да», — подтвердил я, написав сумму на полу куском полурастаявшего рахат-лукума (цифры-то у нас одинаковые, ты же знаешь), «и, возможно, столько», — начертив пять тысяч.

«Да неужели?» — заявляет он и хлопает в ладоши — и через минуту все вокруг заняты, как пчёлы в перевернутом улье, люди носятся во все стороны, сержанты рявкают, бьют барабаны и звучат трубы. К восходу все уже были на борту, все до последнего, и наши лица овевал ветер.

За ночь ветер сменил направление на противоположное и таким и остался, дуя весьма сильно; взглянув на карту, ты можешь увидеть — чтобы пересечь узкий и длинный Суэцкий залив курсом зюйд-зюйд-ост нам совершенно необходим попутный ветер.

Время от времени бимбаши рвёт на себе волосы и порет своих людей; время от времени влажность, жара и отчаяние приводят меня к мысли, что мое несчастное тело устало от тягот этого огромного мира; и время от времени экипаж (который прекрасно сознаёт, к чему всё идет, а в душе каждый из них — пират) обращается ко мне через мичманов или офицеров, или Киллика, или Бондена с уверениями, что они почли бы за счастье, если я сочту нужным, почли бы за счастье верповать эту посудину до тех пор, пока не падут замертво от солнечного удара и апоплексии.

Пока дует такой ветер, я не могу намеренно так поступить в этой мелкой, ничем не защищенной бухте с извилистыми проливами, острыми коралловыми рифами и дном, за которое с трудом уцепится якорь, но мог бы попытаться, если ветер спадёт; хотя, видит Бог, сейчас невозможно добраться от юта до бака, чтобы не изойти потом, не то что приняться за такое утомительное дело, как вытягивать судно. Даже ласкары с трудом выносят такую погоду.

Мы уже сделали все, что можно в плане приготовлений — установили на палубе пушки и тому подобное, а в остальном — сидим, до скрежета стиснув зубы. Моуэт и Роуэн постоянно на ножах, я с горечью это признаю, и, боюсь, на одном дереве нет места двум соловьям.

Довольны только Стивен и мистер Мартин. Они часами пропадают в своём водолазном колоколе, пуская пузыри и посылая наверх червей, ярких разноцветных рыбок и куски кораллов, они даже едят в колоколе. Или же целыми днями пропадают на рифах, разглядывая всяких тварей на мелководье и птиц — говорили мне, что скоп видали без счета.

Стивену любая жара всегда была нипочем, но как ее переносит мистер Мартин, даже с учетом зеленого зонтика — затрудняюсь сказать. Он стал тощим, как журавль, если можешь представить себе журавля с постоянной улыбкой до ушей. Прости меня, Софи, майор Хупер уже рвется в дорогу. С искренней любовью к тебе и детям, твой любящий муж,

Д. Обри».

Когда же Джек увидел, что майор отбыл, то вернулся, задыхаясь, в свою каюту, в которой с трудом просачивавшийся сквозь ставни воздух не давал никакой прохлады. Вдалеке, на фоне колышущихся пальм западного берега, он увидел Стивена и Мартина, несущих приличных размеров черепаху. К борту пришвартовалась лодка — еще один араб к мистеру Хайрабедяну.

Через люк в потолке он услышал, как Моуэт процитировал:

— Люблю зимой бродить в пустующем лесу, где ветер дует холодно и рьяно...

И по каким-то причинам эти строки вызвали в его памяти луну, которую он видел прошлым вечером — уже не тот полупрозрачный серпик, повисший в небе, а огромный толстый кусок дыни, освещающий путь галере, уже неплохо продвинувшейся на своём пути в Мубару.

«И всё же мы не потеряли ни минуты, проходя через перешеек. Здесь мне не в чем себя упрекнуть», — подумал Джек. Возможно, он должен был вести себя тактичнее при разговоре с египтянином или обойтись без него, придумав более хитрый и быстрый способ связаться с турками. Различные варианты возможных действий роем кружились в его голове, но постепенно сон поглотил их, смягчив немного чувство вины.

«Прекрасный план по воле рока не преуспеет» [30] — говорил его внутренний голос, а другой отвечал ему: «Да, но потерявшие удачу командиры — не тот тип людей, которым можно доверить крайне сложную и плохо подготовленную миссию».

Джек уснул, хотя эта мысль успела глубоко пустить корни, готовая снова вырваться наружу. Джек научился крепко спать еще в начале морской карьеры и, хотя уже прошло много лет с тех пор, как он нес вахту, навыки его не покинули; Обри по-прежнему мог спать при сильном шуме и в неудобном положении, разбудить его могли только по-настоящему серьезные потрясения. Но только не скрип кокосового троса, который волокут по палубе под пронзительные крики индусов, не собственный отвратительный храп (с запрокинутой головой и открытым ртом) и не ароматы турецкой кухни, чей запах приплыл на корму с наступлением вечера. Что на самом деле разбудило его, сразу и резко, так это перемена ветра, который неожиданно отошел на два румба: он ослаб и теперь задувал порывами.

Обри поднялся на палубу. На маленькой корме было непривычно многолюдно: его офицеры тут же отвели турок и арабов к лееру левого борта: те ничего не понимали, но покорно исполняли приказы. Наветренную сторону мгновенно расчистили, и капитан стоял, глядя в ночное небо, на клочья облаков над Африкой и дымку над Аравийским побережьем.

Погода меняется, в этом он был уверен. Это было очевидно и для нескольких матросов с «Сюрприза», уже немолодых и очень опытных людей, долгое время ходящих в море. Они чувствовали перемену погоды, как кошки, поэтому теперь выстроились на шкафуте, многозначительно поглядывая на капитана.

— Мистер Макэлуи, — начал Джек, поворачиваясь к лоцману Компании. — Что вы и серанг [31] делаете в таких случаях?

— Сэр, — ответил мистер Макэлуи. — Как я уже говорил, мне нечасто приходилось бывать к северу от Джидды или Янбо, как и серангу, но как мы оба думаем, очень похоже на то, что ветер затих на всю ночь. Разве что завтра поднимется «египтянин».

Джек кивнул. Египетский ветер был самым благоприятным в узком заливе вроде Суэцкого, с его сильными течениями и коралловыми рифами. И если «Ниоба» так хорошо держится круто к ветру без сноса, как про неё говорили, при умелом управлении её сможет донести до относительно широкой части залива.

— Ну что ж, — сказал капитан. — Думаю, мы можем завести верп, тогда, даже если этот чёртов ветер совсем ослабнет ко времени прилива, корабль можно будет отверповать к выходу из бухты, не потеряв ни минуты египтянина, если он когда-нибудь поднимется.

— Доктор, — сказал Джек, когда Стивен и Мартин поднялись на борт, передавая друг другу коробку за коробкой, набитые кораллами и ракушками, а из носовой части «Ниобы» через скопление арабских дау протянулся канат. — Нам пообещали египетский ветер.

— Это так же страшно, как самум?

— Осмелюсь предположить, что так. Я слышал, что он приносит непривычную даже для этих мест жару. Но самое главное, что это ветер с веста, даже норд-веста. И пока он дует в бакштаг, может принести хоть адово пекло. — ...хоть адово пекло, — повторил Джек, когда они пили чай в каюте. — На самом деле, жарче уже некуда, иначе в этих краях выживут только крокодилы. Тебе когда-нибудь было так же жарко как сейчас, Стивен?

— Ни разу, — ответил Стивен.

— Нельсон однажды сказал, что ему не нужна шинель — его греет любовь к своей стране. Интересно, она бы охлаждала его, окажись он здесь? Я уверен, что для меня этот метод неэффективен, с меня течет как с дистиллятора Первиса.

— Может, ты недостаточно любишь свою страну?

— А кто будет ее любить за подоходный налог в два шиллинга с фунта, и после того как капитанская доля призовых сократилась до одной восьмой?

Сразу после рассвета пронеслись первые порывы «египтянина». За ночь «Ниобу» отверповали за пределы бухты, подальше от других кораблей. Во время ночной вахты ветер утих и наступил штиль. Внутри корабля даже с открытыми люками и иллюминаторами было невыносимо душно, но первые порывы египтянина несли ещё большую жару.

Джек пару раз ненадолго вздремнул, но на рассвете уже был на палубе и смотрел, как волны вздымаются под напором усиливающегося ветра, покрывающего рябью ещё недавно неподвижную поверхность, радость в его сердце поднималась вместе с приливом. Наконец он почувствовал, что постепенно, как вода вокруг корабля, в душе оживает надежда.

С таким количеством уставших от ожидания матросов шпиль лебедки вертелся как заводной, якорь поднимался без задержек, и вскоре «Ниоба» уже набирала ход, снявшись с якоря столь гладко, как только можно пожелать, даже несмотря на встречное течение, и Джек обнаружил, что, хотя корабль нельзя сравнить с его любимым «Сюрпризом» в плане обводов, легкости управления и скорости, но все же он крепкий и годный к службе, не склонный уваливаться под ветер, по крайней мере, при курсе в бакштаг, и это доставило ему большое удовольствие.

Но всё же в этом ветре имелось что-то странное: не только необычайный зной, как из печи, и не резкая, непредсказуемая порывистость, но нечто еще, чего Джек определить не мог. Восходящее солнце ясно сияло в чистом небе на востоке, уже невероятно сильное, но на западе проглядывалась какая-то низовая муть, а вдоль всего горизонта, на возвышении примерно градусов в десять, висело оранжево-рыжее нечто, слишком плотное для облака.

«Понятия не имею, что с этим делать» — подумал Джек. Когда он повернулся, чтобы спуститься к себе и позавтракать, выпив первую живительную чашку кофе за сегодня — настоящий мокко, доставленный прямо из этого примечательного порта, — то заметил, как четыре юных мичмана испытующе уставились на него. «Ну конечно, — решил Джек, — они надеются, что я знаю, как с этим разобраться. Капитан должен быть всеведущим».

Вошёл Стивен с маленькой склянкой в руках.

— Доброго тебе дня, — сказал он. — Знаешь температуру моря? Восемьдесят четыре градуса по шкале Фаренгейта [32]. Солёность я ещё не вычислил, но могу предположить, что она необыкновенно высока.

— Да, я тоже в этом уверен. Это необыкновенное место. Барометр упал ещё не слишком сильно... Вот о чём я тебя попрошу, Стивен, будь добр, спроси Хасана, что он думает об этой полосе на западе. Он ведь провел много времени в Аравийской пустыне, путешествуя на верблюдах, и должен знать о местных природных явлениях. Но не торопись, давай сначала прикончим этот кофейник.

Хорошо, что спешить не требовалось, потому что кофейник был огромным, а Стивен — необыкновенно и даже утомительно разговорчивым, когда речь зашла о скорпионах, огромное количество которых обнаружилось в трюме, и команда «Сюрприза» собиралась с ними расправиться.

— Нельзя к ним относиться с таким предубеждением... скорпионы никогда не нападают без причины ...жалят, только если их спровоцировать ...укус вызывает небольшой дискомфорт, реже, очень редко приводит к летальному исходу ...можно сказать, никогда, за исключением тех, у кого и так больное сердце, они обречены в любом случае...

— Кстати, как там бедняга Хайрабедян? — спросил Джек.

— Завтра будет уже снова на ногах, ему гораздо лучше, — ответил Стивен, и в этот момент на «Ниобу» налетел шквал, фактически положив корабль на борт. Кофейник улетел в сторону подветренного борта, хотя друзья нелепо умудрились уберечь свои пустые чашки, и когда корабль снова выровнялся, Джек уже вскочил на ноги, пробиваясь сквозь мешанину из стульев, стола, документов и навигационных инструментов.

Он уже выходил в дверь, когда его окутало рыжее облако песка: песка в воздухе, песка под ногами, песка, скрипящего на зубах, и через эту пелену Джек смутно видел невероятную сумятицу. Паруса яростно трепетали, дико крутящийся штурвал сломал руку рулевому и отшвырнул его к борту, ростры и шлюпки снесло за борт, а едва видимый грот-стеньги-стаксель с почти вырванным ликтросом мотало где-то у подветренной стороны.

Ситуация была критической, хотя полученные повреждения и не были фатальными: удерживавшие пушки брюки не порвались, хотя при таком чудовищном крене на подветренную сторону одна из девятифунтовок перемахнула через другой борт, но из-за такого крена корабль мог легко затонуть. Паруса немедленно потравили, уберегая мачты, а двое рулевых уже стояли у штурвала.

Что оказалось серьёзнее, так это толпа турок, в ужасе носящаяся по палубе. Часть бегала в носовой части и на миделе в вихрях клубящейся пыли и песка, еще большее число карабкалось наверх через главный и носовой люки.

Многие из оставшихся на палубе вцепились в бегучий такелаж, сводя на нет все усилия матросов. Еще немного, и работать на корабле станет невозможно. Следующий шквал может совсем опрокинуть судно, что приведёт к большим жертвам — сухопутных союзников десятками смоет за борт.

Моуэт, Роуэн и штурман уже были на палубе, Гилл — наполовину раздетый.

— Загоните их вниз! — прокричал Джек, пробираясь вперёд, широко раскинув руки и прикрикивая «Кыш! Кыш!», как будто пас стадо гусей.

Турки — яростные бойцы в сухопутных сражениях, сейчас пребывали в растерянности, вырванные из привычной среды. Многие страдали морской болезнью, и все в ужасе оцепенели. Их смогли обуздать только уверенные действия и авторитет четырех офицеров, с такой лёгкостью передвигающихся по вздымающейся палубе.

Спотыкаясь и натыкаясь друг на друга, турки неслись к люкам, карабкались или срывались вниз, кучами барахтаясь в трюме. Едва Джек отдал приказ «Задраить люки!», чтобы удержать обезумевших людей внизу, как почувствовал, что у него заложило уши, и через секунду на корабль обрушился второй шквал.

Порыв ветра накренил корабль, который ещё не успел встать на ровный киль после первого шквала, но «египтянин» уже брал верх, дуя неравномерно, но мощно и безостановочно. Пока Джек добирался до кормы, не в состоянии ничего разглядеть сквозь застилающий глаза песок, он успел задаться вопросом, как могут люди дышать таким раскалённым и густым воздухом, и мысленно поблагодарил звёзды за то, что не поднял брам-стеньги.

Он мог бы поблагодарить их и за хорошо обученную команду опытных моряков и великолепных офицеров — Моуэт и Роуэн отдавали себя во власть поэзии в кают-компании, но в чрезвычайной ситуации мужественно руководили на палубе вопреки суровой прозе жизни.

Даже если бы у него хватило на это времени, Джек удержался бы от благодарности. С тех пор как он начал овладевать искусством мореплавания. Джек принимал морскую выучку как должное и относился к тем, у кого этот навык отсутствовал, с предубеждением, как к чему-то постыдному, если не сказать порочному, его похвалы удостаивались лишь самые высокие достижения. В любом случае, этот вопрос больше не поднимался, поскольку в последующие двадцать часов капитан был полностью поглощён спасением корабля и корректировкой курса.

Первый и очень длинный участок пути они преодолели с минимальным количеством парусов, закрепляя рангоут и уцелевшие лодки, поднимая лось-штаги, брасы и рей-тали, в постоянном ожидании новых шквалов, которые практически невозможно было разглядеть в песчаной мгле, то и дело проступающей через туман из мелкой жёлтой пыли, туман настолько густой, что солнце в полдень выглядело как размытое красно-оранжевое пятно, похожее на кляксу, висящую в небе над Лондоном в ноябре. Как в ноябре, но только когда температура в тени — сто двадцать пять градусов по Фаренгейту.

В первой половине дня, когда наложили планки на треснувшую фор-стеньгу, а резкие порывы «египтянина» слегка поутихли, на передний план вышли совсем иные проблемы: теперь, когда вопрос выживания стоял менее остро, из ветра нужно было выжать максимум скорости, «обставить «египтянина», как подумал Джек. Безудержное ликование пришло на смену тяжести тех первых часов, когда любой неверный шаг мог привести к крушению и гибели всех моряков.

Мало что доставляло ему радость бо̀льшую, чем управление кораблем на пределе возможностей при очень сильном ветре, и теперь его больше беспокоило, сколько парусов «Ниоба» могла нести и где именно. Ответ, очевидно, зависел от силы ветра и вертикальной качки, и требуемые решения простыми уж точно не являлись в связи с сильными и постоянно меняющимися приливными течениями, идущими в залив, и его собственными странными внутренними течениями.

Но в восторг Джека приводил не только стремительный полет «Ниобы» прямо по ветру, когда кильватерный след уносило прочь в сторону левого борта, белой полосой во мраке, а потоки соленого дождя перехлестывали через правый полубак. Очень скоро Джек обнаружил, что чем быстрее корабль идет, тем меньше у него снос, а в узком, окруженном рифами заливе, где нет ни гаваней, ни безопасных бухт, он не мог себе позволить ни ярда сноса в подветренную сторону.

А когда так близко аравийский берег, он обязан из кожи вон лезть, но держаться середины залива, а точнее её наветренной части, столь точно, насколько мог позволить, если, конечно, он не предпочел бы сделать поворот через фордевинд и уползти обратно под сомнительную защиту Суэцкой гавани, отказавшись от экспедиции, поскольку как только французские инженеры достигнут Мубары, они, несомненно, так укрепят крепость, что никогда в жизни вооруженный девятифунтовками шлюп Ост-Индской компании и горстка турок не смогут ничего поделать. Значит, нужно добраться туда первым или не пытаться вообще.

Курс на зюйд — рискованное дельце, но сейчас риск уменьшился, поскольку поднялась высокая волна, четко указывая на рифы, а кроме того, Джеку отлично ассистировал лоцман из Мохи: он оседлал фока-рей и сообщал свои наблюдения Дэвису, обладавшему самым зычным голосом, а тот стоял на форкастле, наполовину погрузившись в воду, и ревел их в сторону кормы, а все «сюрпризовцы» прекрасно понимали команды с полуслова и демонстрировали великолепную морскую выучку. Тем не менее, бывали моменты, когда казалось, что они погибли.

В первый раз — когда корабль налетел на огромный полузатопленный пальмовый ствол. Форштевень врезался в него прямо по центру с такой силой, что корабль почти остановился на полном ходу: три бакштага разлетелись, но мачты держались крепко, и ствол прошёл под килем, в нескольких дюймах от руля. Второй раз наступил во время особенно затяжного и ослепляющего песчаного вихря. Корабль содрогнулся, снизу раздался резкий скрип, заглушивший шум ветра, и при повороте, когда обнажился левый борт, Джек заметил отблеск длинной оторванной полосы меди.

Ближе к полудню стало спокойнее. Они всё ещё неслись сломя голову под зарифлёнными марселями и нижними парусами, но еле различимый египетский берег по правому борту теперь был не просто пустыней, а покрыт невысокими каменистыми холмами, с них прилетало гораздо меньше песка, и видимость улучшилась.

Жизнь на палубе более-менее пришла в норму: полуденные наблюдения проводить пока не получалось, и во время обеда все еще не разводили огонь на камбузе, однако возобновился рутинный звон склянок, смена рулевых у штурвала и бросание лага для определения скорости, и Джек с большим удовольствием отметил, что последний бросок показал скорость в двенадцать узлов и две сажени, что, учитывая грузноватый корпус, было почти предельной скоростью, которую «Ниоба» могла развить без риска серьезных повреждений, хотя Джек мог бы добавить еще сажень или две со штормовым крюйс-стеньги-стакселем.

Джек размышлял об этом, когда заметил Киллика, стоящего у его локтя с сэндвичем и бутылкой разбавленного вина с трубкой в пробке.

— Благодарю, Киллик, — сказал он, внезапно почувствовав голод, несмотря на жару и песок в глотке, и жажду, несмотря на постоянные брызги, а иногда и зеленую воду, нагретую и плотную, перехлестывающую через борт.

Капитан ел и пил, вполуха слушая крики Киллика, похожие на плаксивые жалобы: «...никогда не избавиться от этого чертова песка... попал во все мундиры... во все сундуки и шкафчики... в каждую чертову трещину... даже в уши», а сделав последний глоток вина, Джек произнес:

— Мистер Моуэт, нужно отпустить лоцмана и Дэвиса: они хрипят, как вороны. Пусть команду соберут к обеду по вахтам. Дайте всем мягкого хлеба и что только сможет найти судовой казначей, и всем должен достаться грог, даже проштрафившимся. Я пойду вниз, посмотрю, как там поживают турки.

Турки устроились на удивление хорошо. С ними находились Стивен и Мартин, они тоже сидели на полу со скрещенными по-восточному ногами, облокотившись о стену каюты и обложившись всем, что могло смягчать удары.

Все сидели очень спокойно, прямо как выводок домашних кошек вокруг камина, ни на что особенно не смотрели и почти не говорили. Джеку мягко улыбнулись и приглашающе махнули рукой. Поначалу ему показалось, что все мертвецки пьяны, но потом он вспомнил, что турки и арабы — мусульмане, Стивена Джек никогда не видел пьяным, а Мартин редко когда выпивал больше одного бокала.

— Мы жуем кат, — пояснил Стивен, поднимая зеленую ветку, — говорят, что он обладает успокаивающим эффектом, очень похоже на перуанские листья коки. — Позади него началась тихая беседа, и Стивен продолжил, — бимбаши надеется, что ты не слишком устал и доволен нашим продвижением.

— Прошу, скажи ему, что я в жизни не чувствовал себя лучше, и мы отлично продвинулись. Если этот ветер продержится до послезавтра, мы наверстаем упущенное и получим неплохой шанс оказаться к югу от Мубары вовремя, чтобы перехватить галеру.

— Бимбаши говорит, если суждено нам перехватить галеру и стать баснословно богатыми, то станем, а если не суждено – то нет. Судьбу не изменишь, поэтому он настоятельно просит не утруждаться и не подвергать себя ненужным страданиям: всё предначертано.

— Если ты сможешь придумать, как вежливо поинтересоваться, почему, в таком случае, он так быстро привел своих людей на борт, в спешке спотыкающихся друг о друга, будь добр, сделай это. А если нет, то просто скажи ему — известно также, что небеса помогают тем, кто сам себе помогает, и попроси его это запомнить. И еще добавь, что эта возвышенная философия может быть полезна в общении с неискушенным собеседником, но не когда бимбаши разговаривает с командиром корабля.

Когда Стивен перевел эти слова на французский, а Хасан — на арабский язык, бимбаши сказал с безмятежной улыбкой, что вполне доволен простым жалованьем солдата и скорей презирает материальные ценности, чем превозносит.

— Ну, друг мой, — сказал Джек, — надеюсь, что ветер продержится пару дней ради того, чтобы у вас появился шанс показать свое презрение на практике.

Ветер продержался до полудня: сначала поднялся сильный, а затем успокоился, и, несмотря на то, что на закате порывы ослабли, капитан поужинал цыпленком с песком, запив его тем же песком и слабым грогом, в полной уверенности: «египтянин» продержится всю ночь.

Макэлуи, Гилл и серанг придерживались того же мнения, и хотя они ещё не могли сделать какие-либо наблюдения сквозь облака пыли, счисления по лагу показали, что «Ниоба» находилась немного южнее Рас-Минаха и дальше предстояло плыть по глубокому расширяющемуся каналу.

Капитан оставался на палубе до самой ночной вахты — самой жаркой ночной вахты из всех, что он пережил — вслушивался в рев ветра и отчетливый глубокий звук хода корабля, наблюдал за необычным мерцанием света в изгибах волны, вздымающейся у носа, опускающейся к миделю и снова поднимающейся. Потом волна ломалась за кормой, в пылающем кильватерном следе, который простирался далеко во тьму, и хотя еще много песка летело вдоль палубы, мелкая, похожая на туман пыль исчезла.

Время от времени капитан закрывал глаза, пошатываясь из-за качки, и в эти моменты корабль пролетал сквозь его мечтания подобно песчаной буре: однако «Ниоба» шла легко — пока обе вахты находились на палубе, свернули нижние паруса, поэтому корабль плыл почти без усилий. Бакштаги потеряли стальную упругость, а крамбол левого борта изредка опускался в воду.

— Все внимание вперед, — велел капитан после четырех склянок.

— Есть, сэр, — пришел обратно по ветру ответ.

Джек узнал по голосу молодого Тапджоя из грот-марсовых, на него можно положиться.

— Мистер Роуэн, — сказал он, — я отправляюсь спать. Позовите меня, как только покажутся острова.

Пока он шёл по палубе, штормовой ветер подталкивал его в спину. Сильный, как и раньше. И такой же жаркий и удушливый, как в полуденный зной. Но когда Джек с трудом пробился сквозь густую пелену тяжёлого сна, а Кэлэми тряс его кровать и кричал: «Острова видны, сэр! Острова прямо по курсу!», — капитан не удивился, обнаружив, что крен корабля едва ощущается, а через открытый люк не влетает ни малейшего дуновения ветра.

Недремлющая часть его сознания (к сожалению, не самая большая) подсказала, что ветер постепенно стихает. Эта мысль выбрала необычный способ пробиться через барьер невероятной усталости — сквозь сон, начавшийся с бешеной скачки на лошади, великолепной лошади, которая постепенно сжималась и уменьшалась, и с каждым мгновением Джеку становилось всё неудобнее, пока, наконец, не стало мучительно стыдно, потому что ноги уже с обеих сторон касались земли, и толпа на улице смотрела на него с неодобрением.

И хотя сообщение о ветре было зашифровано подсознанием, его значение через некоторое время прояснилось, потому что сейчас капитан вполне смирился с текущим положением вещей. Пытаясь разлепить глаза, Джек поднялся на палубу. Действительно, по правой стороне и прямо по курсу показались острова, хорошо различимые в лучах восходящего солнца: они образовали небольшой, причудливо расположенный архипелаг, охраняющий выход из залива, а прямо за ними простиралось Красное море во всей своей ширине.

Хотя воздух оставался горячим, это было уже не то, что вчера, за левым островом виднелся мыс, обозначавший конец залива, а потом побережье резко уходило на восток и терялось из виду, до левого берега было не менее пятидесяти миль, насколько Джек помнил карту.

Теперь можно было не опасаться подветренного берега, мистер Макэлуи указал проход между двумя самыми восточными островами, «Ниоба» совершила поразительно быстрый переход, и всё, кроме ветра, было идеально. Но ветер — важнейшая составляющая успеха — умирал, умирал, умирал...

Джек осмотрелся, собираясь с мыслями: вахта правого борта драила палубу, смывая большой струёй воды из насоса кучи затвердевшей грязи, которая образовались на борту из пыли, забившей каждый уголок, не погруженный в море, и из шпигатов выстреливали мощные струи воды с песком, растворяясь в мутном желтом море.

Обычно он не вмешивался в операции такого рода и не беспокоил отдыхающую вахту, но в этот раз приказал:

— Всей команде ставить паруса. Поднять брам-стеньги.

«Ниоба» расправила крылья, пытаясь поймать ничтожные остатки ветра, и под кораблём снова зашумела вода. Отлив придал скорости, корабль довольно быстро пробежал через острова и вышел в открытое море, представляя собой впечатляющее зрелище с распущенными лиселями и брамселями.

Но все же самый красивый вид корабль приобрел, когда солнце подкралось к зениту, и сейчас «Ниоба» несла почти все паруса: бом-брамсели, трюмсели и необычно легкие верхние стаксели — вдобавок ко всему на корабле от носа до кормы растянули навесы от невыносимой жары.

Большую часть утра Стивен был занят в лазарете, неожиданный шквал такой тяжести всегда влек за собой кошмарные растяжения и синяки среди моряков, частенько и переломы; а в этот раз ему пришлось еще и латать бедных поранившихся турок. Закончив с ранеными, Стивен пошел в каюту Хайрабедяна. Его не удивило, что там оказалось пусто: переводчик почти полностью выздоровел и больше жаловался на одиночество и жару. Поэтому Стивен отправился на квартердек, где, если бы он посмотрел в зазор между своим тентом и следующим, обнаружил бы нечто, похожее на издевательство: аккуратно расправленные, точно обрасопленные паруса вяло висели вообще без движения, а команда, еще вчера отчаянно трудившаяся, подвергая себя опасности, уже украдкой скребла бакштаги, чтобы вызвать ветер, и тихонько насвистывала.

— Доброе утро, доктор, — поздоровался Джек, — как там ваши пациенты?

— И вам доброго утра, сэр. Бедняги устроены с комфортом, насколько это возможно, но один сбежал. Вы видели мистера Хайрабедяна?

— Да. Он только что промчался по проходу правого борта, прыгая как мальчишка. Вот он, на носу стоит, там, где вперед выдается кат-балка. Желаете с ним поговорить?

— Нет, теперь я вижу, что с ним всё хорошо. Хотя, похоже, это единственная счастливая душа на этом корабле скорби. Смотрите, как весело он что-то говорит Уильяму Плейсу, и как угрюмо тот отворачивается и уходит, несомненно, тоскуя об утраченном ветре.

— Возможно. Похоже, не все мы придерживаемся философии бимбаши, некоторые «сюрпризовцы» скорее предпочли бы богатство, и их мучает мысль, что галера от нас ускользает, неустанно гребя на север, вне зависимости от ветра, в то время как мы сидим и жаримся, бездействуя. Если бы шквал не смел шлюпки, я уверен, они сейчас бы буксировали корабль, будь такая возможность.

— Я говорил с Хасаном о ветрах в этом регионе. Он говорит, что зачастую за «египтянином» следует штиль, а затем обычно снова задувает северный ветер.

— Правда? Отличный парень. Я примерно так и думал, но искренне рад услышать подтверждение из такого источника.

Остальные обитатели квартердека, не считая рулевого, привязанного к своему посту, сместились ближе к левому борту и делали вид, что не прислушиваются к разговору. Но «Ниоба» — корабль небольшой, а в этом почти штиле, когда лишь едва журчит вода за бортом, они и так всё слышали, хотели того или нет. «Обычно снова задувает северный ветер» — означало возможное богатство, и на квартердеке расцвели улыбки. В порыве алчности Уильямсон прыгнул на бизань-ванты, крикнув Кэлэми: «Давай наперегонки до клотика!».

— А он не упомянул, как долго будет штиль? — спросил Джек, утирая пот с лица.

— Говорил дня два-три, — ответил Стивен, и улыбки померкли, — но отметил, что все в руках Божьих.

— Что, чёрт побери, он собирается делать? — воскликнул Джек, видя, что переводчик снял рубаху и встал на бортик, — мистер Хайрабедян, — окликнул он, но слишком поздно — хотя Хайрабедян и услышал, но уже находился в воздухе. Он вошел в теплое, непрозрачное море с едва заметным всплеском, под водой вдоль борта поплыл к корме и вынырнул у грот-русленей, глядя на ют и хохоча.

Вдруг его дружелюбное лицо дернулось — он наполовину выскочил из воды — мелькнули плечи и грудь. Под ним виднелась длинная тень, Хайрабедян все еще смотрел вверх и пронзительно верещал с открытым ртом, а его уже с немыслимой яростью как тряпичную куклу мотало из стороны в сторону, потом он исчез в бурлящей воде.

Его голова еще раз показалась из-под воды, еще узнаваемая, и огрызок руки, но уже не менее пяти акул яростно сражались в кровавой пене, и через несколько мгновений не осталось ничего, кроме красного облака в воде, в котором хищники жадно искали добычу, к ним спешили новые твари, острые плавники вспарывали поверхность моря.

Потрясенное молчание повисло над кораблем до тех пор, пока старшина-рулевой многозначительно не кашлянул: песок в получасовых часах почти весь пересыпался.

— Мне начинать, сэр? — тихо спросил штурман.

— Начинайте, мистер Гилл, — разрешил Джек, — мистер Кэлэми, принесите мой секстан.

Процедура полуденных наблюдений прошла как-то монотонно, в виде ритуальных команд и действий, а в конце Джек резким официальным голосом прокаркал:

— Пробейте полдень.

Через пару секунд отбили восемь склянок.

— Свистать всех на обед, — крикнул Роуэн.

Боцман засвистел в дудку, дежурные собрались на камбузе, где (хотя это кажется невероятным после случившегося) еще кипели на медленном огне куски свинины с сушеным горохом — трапеза четверга.

Доведенные до автоматизма, тысячу раз повторенные движения аппетита не принесли — мало кто ел с аппетитом, да и те — в молчании. Появление грога немного оживило обстановку, но даже это не вызвало разговоров, старых шуток, стука тарелок. Позднее к капитану Обри обратился Моуэт.

— Сэр, команда желает получить разрешение воспользоваться акульими крюками и талями: они уважали и ценили мистера Хайрабедяна и хотели бы в отместку сожрать пару этих тварей.

— Боже, только не пока бедняга еще в акульих желудках, надеюсь? — крикнул Джек, и по лицам команды стало очевидно, что они его поняли и согласились. — Нет, — продолжил он, — но на учениях сегодня вечером мы потренируемся в стрельбе из мушкетов, и они смогут выпалить в акул по полдюжины раз, если им угодно.

Солнце прокралось по небу, и немного позже, после учений, зашло над Египтом в сияющем ореоле, все небо горело ярко малиновым от края до края, пока «Ниоба» медленно поворачивала по течению на восток, восток-северо-восток и потом с севера на северо-восток, откуда корабль приплыл, а на небе начали загораться яркие звезды. Джек, определив удручившую его широту по вечерним светилам и выпив с турками кофе, вздохнул и удалился в свою каюту.

— Спаси нас Бог, Стивен, — сказал Джек, прикрыв полотенцем наготу, когда вошел Стивен, — мы будто посетили хамам, турецкую парильню. Должно быть, я сбросил пару стоунов [33].

— Мог бы сбросить ещё столько же, — заметил Стивен. — И поскольку ты имеешь природную склонность к полноте, кровопускание пойдет тебе на пользу. Я прямо сейчас выпущу шестнадцать-двадцать унций, и ты сразу же почувствуешь себя гораздо лучше. К тому же это снизит риск получения солнечного удара или апоплексии, — продолжил доктор, положив коробочку, которую принёс с собой, и вынимая из кармана скальпель. — Этот уже затупился, — Стивен опробовал остроту скальпеля на рундуке. — Но рискну предположить, что он доберётся до вены как положено. Надо будет заточить завтра весь комплект. Если ветер так и не поднимется, придётся сделать кровопускание всему экипажу.

— Нет, — ответил Джек. — Может, это звучит по-детски, но сегодня я больше не желаю видеть кровь. Ни свою, ни чью-либо ещё. Гибель Хайрабедяна не выходит из моей головы. Я чертовски сожалею об утрате.

— Как бы я хотел, чтобы он выжил, — осторожно проговорил Стивен. Он колебался, судорожно сжимая в руках коробочку. — Я перебрал его бумаги и вещи, как ты и просил, — продолжил он после паузы. — Я не нашёл каких-либо указаний по поводу его семьи ни в одном из писем, которые мне удалось прочитать — они, в основном, на арабском — но нашёл вот это... — он открыл коробку, убрал фальшивое дно и достал челенк.

— Что за проклятая штука! — воскликнул Джек. — Мне так жаль. Бедняга.

Он бросил челенк в ящик комода, вскочил и надел рубашку и брюки. — Пойдём на палубу, через пять минут увидим, как поднимается эта чёртова луна. И она уже почти наполовину полная, что для нас крайне нежелательно.

На следующую ночь чёртова луна стала ещё ближе к полнолунию. Но «Ниоба» всё ещё изнывала от жары в тяжелом затишье, поворачивая по течению, но абсолютно не продвигаясь вперёд. У бимбаши закончился кат, а вместе с ним прекратила действовать и его философия. Он избил на турецкий манер двоих своих людей. Избил палками с такой силой, что одного унесли без сознания, а второй уходил, пошатываясь, кровь текла у него изо рта и рассеченной спины.

Даже по морским меркам наказание было жестоким, хотя наблюдающие за поркой турки выглядели равнодушными, а жертвы не произнесли ни слова, а только изредка стонали. Это значительно подняло их престиж в глазах команды «Сюрприза». Появились даже те, кто предположил, что именно кровавое, но не смертельное турецкое наказание принесло облегчение кораблю и всей его команде: сразу после того, как прибрались на палубе, поднялся небольшой ветерок.

Если бы это было так, то пришлось бы унести не один десяток бесчувственных турок, чтобы вызвать ветер достаточной силы, который бы вовремя отнёс «Ниобу» на юг и помог перехватить галеру.

Дышать стало определенно легче, но ветер оставался слабым, отчаянно слабым — не более чем легкое шевеление воздуха. Он позволял им дышать и кое-как наполнял удачно расположенные паруса. Но поскольку дул строго в корму, парусов этих оказалось относительно мало: блинд, фок и нижние стаксели, а при голом фор-марса рее также грот-марсель и верхние паруса, но ничего внизу и совсем ничего на бизани. Поэтому даже благодаря шлангам, выведенным на марсы, чтобы смачивать парусину, где те могли достать, и поливу из ведер более высоких парусов, «Ниоба» редко развивала больше трех узлов.

Луна давно миновала первую четверть, и Джек Обри почувствовал медленно нарастающую в душе горечь поражения: жара усугубилась и стала еще более гнетущей, а явное недружелюбие и отстраненность Хасана и турецких офицеров лишь ухудшали положение, насколько это вообще возможно. С самого начала эти люди выступили против уменьшения числа парусов, но Джек объяснил им через Стивена, что увеличение числа не всегда приводит к высокой скорости, а в данном случае паруса на корме непременно обезветрят передние, а сейчас, как полагал Джек, их физиономии кривились из-за его замечания о нечистоплотности солдат.

Ему ни разу не приходило в голову, что они могут подозревать его в нечестной игре, пока одним ужасно беспокойным и утомительным вечером Стивен не сообщил ему:

— Я обещал исполнить одно поручение, и по возможности буду краток, хоть я уже три часа закипаю при мысли об этих тонких намёках, подозрениях, теоретических предположениях и почти чистосердечных признаниях в одно и то же время: Хасан думает, что египтяне предложили тебе огромное вознаграждение, чтобы мы не догнали галеру. Все знают, сказал Хасан, что твой переводчик встречался с посыльными от Мухаммеда Али, и все знают, добавил бимбаши, что чем больше парусов, тем больше ветра они поймают, это несомненно. Теперь Хасан хочет сам предложить тебе кругленькую сумму, чтобы ты обвёл египтян вокруг пальца. В общем, как-то так.

— Спасибо, Стивен, — ответил Джек. — Я полагаю, что заново объяснять им основы судовождения нет никакого смысла.

— Абсолютно никакого, дружище.

— Тогда, полагаю, придется смириться с их детскими обидами, — предположил Джек.

Но здесь он ошибался, поскольку за ночь ветер сменился на норд-вестовый, задув «Ниобе» в бакштаг, и когда Хасан и турки следующим утром вышли на палубу, то обнаружили такое количество парусов, какое только могли пожелать. Они обменялись сдержанными, но всё понимающими взглядами, после чего Хасан подошел к капитану Обри и высказал пару благожелательных замечаний на французском — языке, с которым Джек имел по крайней мере шапочное знакомство, а бимбаши что-то негромко проворчал по-турецки примирительным тоном.

Тем не менее, Джеку больше не хотелось давать почву для каких бы то ни было подозрений. В ответ он лишь сдержанно поклонился и поднялся на грот-марс, с которого открывался великолепный вид на туманную, колышущуюся от зноя бескрайнюю синеву, и с вожделением поглядел на юг сквозь просвет в облаке парусов.

С тяжёлым сердцем и угасающей надеждой он осмотрел окрестности. Затем подозвал к себе Роуэна и довольно резко высказался, что предпочитает в одиночестве разгуливать по квартердеку, и предполагается, что вахтенный офицер должен оберегать капитана от банальных «здрасьте» и «как поживаете» пассажиров, не понимающих флотских обычаев, и указал, что фор-марсель не обрасоплен как следует.

На облако парусов все смотрели прямо-таки с религиозным обожанием. Но даже несмотря на это, когда наступило полнолуние, они ещё находились на два градуса севернее Мубары. А когда достигли острова, луна была уже семнадцати дней от роду и почти достигла апогея. Наконец, во второй половине вторника показалась Мубара, ясно видимая в лучах заходящего солнца и четко выделяющаяся на фоне далеких аравийских гор.

Джек немедленно привелся к ветру, чтобы проскользнуть незамеченным, и очень осторожно изменил курс в сторону пролива между небольшими островками и рифами к югу от города. Теперь они находились в районе, к которому имелись достоверные карты, и с помощью двух ориентиров они с Макэлуи провели «Ниобу» на полпути вниз по проливу и бросили якорь на глубине в тридцать пять саженей.

Вероятность, что галера все еще не прошла мимо, пока оставалась. Очень небольшая вероятность, поскольку северные ветры или не дули вовсе, или дули столь слабо, что не задержали бы её продвижение. Но надежда, скорее теоретическая, еще жила, особенно в сердцах самых страждущих, и еще задолго до рассвета капитан Обри и все его офицеры (за исключением хирурга и капеллана), а также большая часть отдыхающей вахты, находились на палубе.

Конец ночи оказался туманным, и слегка охлаждающий северо-западный бриз гулял потоком теплых испарений над убывающей луной, все еще излучающей неясный рассеянный свет, а крупные звезды походили на оранжевые кляксы.

«Ниоба» встала на якорь, течение с подветренной стороны непрерывно поднимало мягкую рябь, если кто и говорил, то только шепотом. Небо на востоке заметно посветлело. Джек устремил взгляд на Канопус [34] — невнятное свечение на юге, размышляя о сыне: вырастет ли мальчишка сопляком, воспитываясь матерью и играя только с сестрами? Капитан слышал о ребятах помладше Джорджа, уже выходивших в море. Наверно, правильно будет взять его с собой в годовое плаванье, а потом отдать в школу на год или два до возвращения на флот, тогда он не станет столь безграмотным, как большинство морских офицеров, включая его отца. Пара его друзей определенно включили бы имя Джорджа в свои судовые роли, поэтому учеба в школе не замедлила бы срок сдачи экзамена на лейтенанта. Две склянки. Услышав их, Джек устремил взгляд вперед, а когда снова посмотрел на небо, звезда исчезла.

Заскрипела баковая помпа, и в эти неуютные часы мёртвого ночного мира, когда привычная дневная жизнь ещё не вернулась на корабль, вахта правого борта занялась уборкой. Поток воды и песка уже достиг миделя, а пемза шлифовала доски форкастля, когда на горизонте появилась красная полоска зарождающегося рассвета.

Кэлэми, сидящий на якорном шпиле в подвёрнутых штанах, оберегая их от воды, внезапно спрыгнул вниз и прошлёпал по мокрой палубе к Моуэту, который гаркнул:

— Эй, там, на баке! Довольно! — и подошёл к Джеку. — Сэр, — обратился он к капитану, снимая шляпу. — Кэлэми кажется, будто он что-то слышит.

— Тишина на палубе! — призвал Джек. Вся команда застыла, как в детской игре, кто где стоял, многие в нелепых позах, с кусками пемзы и швабрами в руках, по лицам было видно, как они напряженно вслушиваются. Вдалеке по правому борту слышалось пение: «йо-хо-хо, йо-хо-хо», его обрывки долетали до корабля, несмотря на встречный ветер.

— Приготовиться вытравить якорный канат, — приказал Джек, — и позовите мистера Хасана и серанга.

Но оба уже стояли рядом и многозначительно закивали, едва только Джек к ним обернулся, показывая жестами, будто гребут — несомненно, сейчас до них доносилась песня гребцов на галере.

Никто не мог сказать, откуда она доносится, но все уже приготовились травить канат, внимательно прислушиваясь: где-то в полумраке с подветренной стороны — вот и все, что они могли понять. Солнце поднималось всё выше и выше над чистым горизонтом и слепило глаза, но дрейфующий белый туман все еще скрывал морскую гладь.

Джек наклонился за борт, пытаясь разглядеть что-то сквозь туман, открыв рот и слыша собственное сердцебиение и довольно громкое и хриплое дыхание. И два голоса сверху.

— Вот она! — прокричал первый с брам-салинга.

— Эй, на палубе! Галера за кормой, на траверзе правого борта, — уточнил с грот-мачты второй.

— Мистер Моуэт, — приказал Джек, — травите канат и ставьте паруса. Марсели и нижние паруса — весьма неторопливо, словно мы обычное судно Компании, плывущее на Мубару и дожидавшееся утра, чтобы свериться с курсом. На палубе чтобы людей было немного — отдыхающая вахта вниз, остальным тоже скрыться. Команду «гамаки подымать» не подавать.

Он спустился за подзорной трубой и еще раз бросил взгляд на карту, которую очень хорошо знал. Когда Джек вернулся, якорный канат уже вытравили из клюза, и «Ниоба» поворачивала под ветром при обстененном фор-марселе. Неторопливо поднимали грот-марсель и крюйсель, а несколько матросов приготовились брасопить нижние реи.

— Где же она? — спросил Джек.

— Два румба по правому борту, сэр, — доложил Моуэт

За несколько мгновений солнце испарило все остатки ночного тумана, и показалась галера, значительно дальше и мористее, чем он ожидал, судя по звуку, но видна она была так отчетливо, как только можно желать. Она находилась с другой стороны пролива, на самом краю бело-бахромчатого кораллового рифа, который располагался в пяти или шести милях северо-западнее острова Хатиба, отмечающего вход в длинный и узкий залив Мубара с городом в самой дальней части.

Галера направлялась к острову, круто к ветру. Несмотря на всю их осторожность, неспешность действий и избегание любых проявлений враждебности, всё выглядело так, словно на галере встревожились: гребцы перестали петь и гребли весьма упорно.

Возникло сразу два вопроса: сможет ли «Ниоба» подойти к острову Хатиба с наветренной стороны, а если нет, то сможет ли она отрезать путь до этого острова галере? Ясности не было. Всё зависело не только от их скорости и морских умений, но также от ветра, течения и прилива: в любом случае это будет непростым дельцем. Макэлуи и серанг знали свой корабль, знали, как он идет в бейдевинд, но их лица выражали сильное сомнение.

Джек подошел к штурвалу.

— Держи паруса наполненными, Томпсон, наполненными, — приказал он рулевому, а потом, когда установили дополнительные паруса и скорость корабля увеличилась, добавил, — в бейдевинд, чтобы паруса слегка заполаскивали.

Они поворачивали все круче и круче к ветру, и когда наветренная задняя шкаторина заполоскала, несмотря на натянутый булинь, он взял штурвал, дал кораблю увалиться под ветер, пока не почувствовал наилучшее положение, и уточнил:

— Держи вот так и не более, — и вернулся обратно к поручню.

Джеку предстояло быстро принять решение, но пока выбранный курс не отменял ни одного из вариантов. Он смотрел на галеру. Длинная, низкая и черная, как венецианская гондола, почти такая же чёрная, как и южная сторона Мубары за рифами (совершенно бесплодная, необитаемая и пустынная скалистая вулканическая порода). Длиной футов сто двадцать от носа до кормы: необычные мачты наклонены вперед, как у всех галер Красного моря; с зелёным, похожим на ласточкин хвост вымпелом и двумя длинными косыми реями с плотно свернутыми парусами.

Каждая мачта заканчивалась «вороньим гнездом», и в каждом — моряк, смотрящий в сторону «Ниобы», один из них с подзорной трубой. Насколько же они напуганы? Гребли они усердно, это уж точно, но около сводчатой каюты на корме, в которой, возможно, обитали французские офицеры, не видно европейских лиц, только человек в мешковатых малиновых штанах обмахивался веером и расхаживал туда-сюда. С какой скоростью она плывет? Трудно сказать точно, но наверняка не более пяти узлов.

— Итак, вот и галера, — удовлетворенно сказал Мартин. Они со Стивеном стояли у поручня полуюта, по очереди глядя в небольшую подзорную трубу. — Если я не ошибаюсь, у нее по двадцать пять весел с каждой стороны. Что делает её похожей на классический пентеконтор [35]. Фукидид, должно быть, видел именно такой же корабль. Какое удовольствие!

— Наверняка. Взгляните на весла, видите, как они врезаются в воду? Словно крылья сильной и низко летящей птицы, огромного небесного лебедя.

От удовольствия Мартин рассмеялся.

— Полагаю, Пиндар делал подобные сравнения, но я не вижу цепей, похоже, гребцы действуют добровольно.

— Хасан рассказывал, что на галерах Мубары никогда не применялись гребцы-рабы, и это еще одна параллель с пентеконтором.

— Да, безусловно. Как вы считаете, мы её догоним?

— Что до этого, — сказал Стивен, — мое мнение не стоит и ломаного гроша. Я могу только заметить, что Фукидид упоминал галеру, за сутки доплывшую от Пирея до Лесбоса, а может и менее, что означает около десяти миль в час, ужасно высокая скорость.

— Но, мой любезнейший сэр, Фукидид говорил о триреме, если вы вспомните, с тремя рядами весел, что, естественно, ускорит ее продвижение по меньшей мере в три раза.

— В самом деле? Тогда, возможно, нам удастся её перехватить. Но если нет, а я должен заметить, что вон тот маленький островок прямо на пути обогнуть будет весьма непросто, тогда, несомненно, капитан Обри будет преследовать её до самой гавани Мубары. Проблема только в том, что если они достигнут её первыми, а мы будем их преследовать, даже атаковать, эффект неожиданности будет полностью утрачен, и они смогут помешать нашей высадке, возможно даже весьма свирепо.

— Доктор, — позвал капитан Обри, прервав свои расчеты, — прошу, попросите мистера Хасана и всех турок спуститься вниз.

Два возможных решения: он мог рвануть, надеясь захватить галеру до Хатибы. Утренний бриз с суши, к счастью, начал свежеть по мере того как нагревалась земля, и мог отойти на румб или два; а смена прилива менее чем через час уравновесит восточное течение. Но хватит ли этого? Галера, вероятно, сможет плыть и быстрее.

Насколько быстрее? Джек видел, как одна галера гребла со скоростью в десять узлов во время короткого рывка. Если «Ниоба», увалившись под ветер, неудачно обойдет риф с наветренной стороны, то галера легко оторвется от нее, обогнув мыс, а затем, установив косые паруса, с ветром прямо в корму, помчится вниз по заливу и, убедившись, что её преследуют, поднимет тревогу в Мубаре.

С другой стороны, он мог держаться пока мористее, успокоив опасения на галере и пройдя вход в залив, чтобы позже днем (а возможно, и ночью) подкрасться только под марселями, с беспечным видом, может быть, под французским флагом. Тем не менее, это означало бы потерю времени, и не нужен даже адмирал, который сказал бы, что скорость — суть атаки. Джек напряженно всмотрелся в далекий остров, оценивая угол, снос корабля и прибавив дополнительный эффект течения и приближающейся точки стояния прилива.

К этому времени солнце заставило его вспотеть, а остров задрожал в мареве, и Джек сердито пробормотал себе под нос: «Господи, какое утешение иметь приказы, когда тебе точно сказали, что делать». И добавил уже громко:

— Брамсели! Все бегом на мачты, все на мачты!

Как-только фор-марсовые поднялись на выбленки, Джек стал тщательно наблюдать за галерой. Когда на «Ниобе» распустились паруса, человек в малиновых штанах бросил веер, схватил длинную трость с набалдашником и начал отбивать ритм и прикрикивать на гребцов. Весла всё интенсивнее рассекали морскую гладь, взбивая пену, и скорость галеры мгновенно возросла, гораздо быстрее, чем у «Ниобы».

— Теперь нет никаких сомнений, они основательно нас боятся, — сказал Джек и принял решение рвануть вперед: если уж на галере известно о его планах, то нет смысла держаться мористее. Отдав приказы поставить все возможные паруса, он обратился к Стивену, — возможно, нужно пригласить бедного Хасана на палубу, теперь уже нет смысла маскироваться. Можете ему передать, что все решится в течение получаса или около того. А если турки встанут вдоль наветренного борта, то их вес придаст кораблю устойчивости.

Бом-брамсели и верхние летучие паруса пришпорили «Ниобу», но поначалу увеличили её скорость не более чем до шести узлов. Галера уходила прочь: первые пять минут она быстро удалялась, но потом ее ход стабилизировался, и они мчались на пределе возможного по тихой, спокойной морской глади, находясь на неизменной дистанции друг от друга. Перевернули песочные часы, отбили склянки.

На свирепых и хищных лицах стоявших на палубе «Ниобы» людей всё это время сохранялось мрачное выражение, все молчали; но когда корабль начал настигать галеру, лица просветлели, и едва расстояние сократилось на пару ярдов, как все радостно завопили.

— Гребцы начинают уставать, — резюмировал Джек, протирая глаза от пота — он высунулся, чтобы лучше видеть море, и солнце вовсю его припекало, — и я этому ни капли не удивлён.

Расстояние сократилось еще на кабельтов, и теперь течение начало меняться. «Ниоба», идущая прямо в пролив, продвигалась значительно быстрее противника и начала стремительно догонять галеру. Напряжение возросло до предела. Сейчас стало вполне очевидным, что корабль не сможет обойти остров с наветренной стороны без лавировки — фатальная потеря времени — но с другой стороны, вероятность перехвата галеры до Хатибы росла с каждой минутой…

Но появилась угроза, которую Джек не предвидел: вдалеке, по правому борту галеры, виднелся разрыв в линии прибоя, узкий проход через риф в лагуну, под силу для мелкосидящей галеры, но непроходимый для «Ниобы». Тем не менее, их курсы с самого начала сходились в одной точке, и сейчас галера находилась в пределах досягаемости девятифунтовок.

— Позовите старшего канонира, — сказал Джек, добавив, когда тот явился, — Мистер Борелл, осмелюсь предположить, дульные пробки убраны?

— Ну да, сэр, — с укоризной сказал Борелл. — Еще склянку назад.

— Положите-ка ей ядро прямо поперек курса, мистер Борелл. Но не слишком близко. Хорошо? Что бы вы ни делали, только не попадите в неё, эта хрупкая штуковина из полуторадюймовых дощечек утонет на раз-два, а у нас все яйца лежат в этой корзинке.

Мистер Борелл никак не желал утопить пять тысяч кошельков, и от его невероятно точного выстрела сердце просто ушло в пятки — ядро шлепнулось в шести футах от галеры, плеснув огромный фонтан воды ей на палубу. Это не побудило галеру остановиться, но дало ее команде пищу для размышлений. Галера немедленно затабанила — весла беспорядочно сталкивались — дернулась, а затем продолжила движение к Хатибе. А в это время проход в рифе быстро скользил к корме.

Они мчались, по очереди набирая скорость. В целом преимущество оставалось у «Ниобы». Дистанция между ними сокращалась, пока не уменьшилась до расстояния прямого выстрела, даже меньше. Если бы команда галеры была уверена, что в них будут стрелять, ей пришлось бы сдаться, чтобы избежать уничтожения. Но судно с грузом, имеющим такую ценность, готово было пойти на любой риск кроме абордажа.

В мире не было ничего, что Джек Обри любил бы больше, чем морские погони. Но через некоторое время его пылающий восторг начал угасать — из памяти снова всплыло воспоминание о сне с уменьшающейся лошадью.

В глубине разума зародились подозрения: по какой причине столько беспокойства при виде судна Компании, на вполне законных основаниях находящегося в этих водах? Почему они так легко прошли мимо бухты? И почему Малиновые Штаны постоянно бегает вверх и вниз по трапу между гребцами, стучит в гонг и кричит, но реальная скорость галеры не соответствует видимым усилиям гребцов?

Что-то определённо не так. Джеку удалось одурачить в море достаточно врагов, чтобы он так легко дал ввести себя в заблуждение. И когда они подошли на расстояние выстрела из мушкета, и на полубаке послышались радостные возгласы команды, его догадки подтвердились при виде еле заметного троса, протянувшегося в необычно бурлящий кильватер.

— Мистер Уильямсон, мистер Кэлэми, — позвал капитан, и оба мичмана подбежали к нему, светясь от радости. — Вы знаете, что делает раненая утка?

— Нет, сэр, — ответили они, продолжая сиять.

— Она пытается спрятать от вас нечто важное. Чибисы сделают то же самое, если подберётесь слишком близко к их гнёздам. Вы видите трос, идущий от кормы галеры?

— Да, сэр, — сказали они, рассмотрев корму.

— Это плавучий якорь, который создает впечатление, будто они усердно гребут и якобы позволяют нам себя нагнать. Они намереваются посадить нас на рифы. Именно поэтому я собираюсь потопить галеру. Мистер Моуэт: пушки правого борта.

Как только открылись порты орудий, Малиновые Штаны побежал к корме и перерезал линь: галера рванула вперед, носовой бурун стал отбрасывать пену аж до середины галеры.

Хасан в развевающемся белом одеянии и с тенью крайней безотлагательности и озабоченности на обычно бесстрастном лице промчался по палубе.

— Он призывает вас не стрелять по галере. На борту сокровища, — сообщил Стивен.

— Скажи ему, что мы здесь ради Мубары, а не из-за денег, — ответил Джек. — Мы не приватиры. Невозможно перехватить галеру по эту сторону острова — взгляни на ее скорость — и как только она его обогнет, то поднимет тревогу. Мистер Моуэт, поднять турецкий флаг. Мистер Борелл, орудия к бою, будьте добры.

Галера буквально на пятачке развернулась на девяносто градусов: теперь виднелась только её корма да всплески весел, она с резко возросшей скоростью неслась к рифу, в эту корму старший канонир и нацелился.

Борелл стрелял с устойчивой платформы в почти неподвижную цель: он профессионал и не промахнется, а если и так, то бортовой залп доделает работу за него. С замершим сердцем он дернул запальный шнур, увернулся от яростно отскочившей пушки и вгляделся сквозь дым, в то время как орудийный расчет уже цеплял откатные тали и банил шипящий ствол.

— Отлично, мистер Борелл, — крикнул Джек. С квартердека он видел, что ядро попало в цель — в районе ватерлинии полетели щепки. Это же самое наблюдала и команда корабля, и они что-то тихонько проворчали, не выражая радость или триумф, а просто оценивая факт.

Еще один гребок весел галеры оставался синхронным, затем ритм нарушился, весла вразнобой падали в воду, перепутались, столкнувшись — гребцы их побросали, и через подзорную трубу Джек увидел, что команда бросилась к шлюпкам. Они едва обрубили последние буксирные концы до того, как галера скрылась под водой, теперь только шлюпки плыли по спокойному морю. В тот же миг никем не замеченная батарея на острове напротив Хатибы, на дальнем берегу залива Мубара, открыла огонь по «Ниобе», но скорее со злости, чем по другой причине, поскольку корабль находился в четверти мили за пределами досягаемости орудий.

— Подойти ближе. Убавить парусов, — сказал Джек, машинально заботясь о рангоуте; и пока ход корабля замедлился, Джек стоял, заложив руки за спину, размышляя о ловушке, которой избежал, и огромном состоянии, которое потерял, и смотрел, как переполненные шлюпки гребут через подводные рифы в мелководье лагуны.

Был ли он скорее счастлив или огорчен? Радуется он или горюет? В этом перепаде настроений он едва мог говорить, лишь заметил:

— И сейчас, когда всё кончено, я так и не увидел французов. Без сомнений, они были одеты как арабы.

— Сэр, — обратился к нему Моуэт, — вымпел галеры все еще виден. Желаете, чтобы мы его взяли?

— Разумеется, — отозвался Джек. — Шлюпку на воду. — Он оглядел то место, где галера ушла под воду, и по эту сторону рифа увидел клотик и два последних фута грот-мачты с зелёным вымпелом, торчащим над поверхностью воды. — Нет, постойте, — передумал он, — приведемся к ветру и подойдем прямо к ней. И давайте, Бога ради, натянем навесы над головой. Иначе мозги вскипят.

Вода была необычайно чистой. Когда они бросили становой якорь, то увидели не только лежащую на ровном киле галеру, точнехонько на плато шириной в пятьдесят ярдов, но и обросший якорь какого-то древнего затонувшего судна гораздо глубже, а также собственный якорный канат, тянущийся в глубину. Матросы перегнулись через поручни, уставившись вниз с молчаливой, страстной жаждой.

— Пока Хасан и турки спорят о том, нужно ли высадиться в другой части острова или нет, – заметил во время обеда Джек, — я решил остаться на якоре здесь: было бы глупо находиться в море целый день, гоняя корабль в этой проклятой жаре. Но как бы мне хотелось предпринять хоть что-то другое. Вид пяти тысяч кошельков на глубине не более десяти саженей под килем, почти заставляет сожалеть о собственных добродетелях.

— О какой именно добродетели ты говоришь, брат? — спросил Стивен (его единственный гость, поскольку мистер Мартин просил извинить его — он не может ничего проглотить в такую жару, но будет рад присоединиться к ним за чаем или кофе).

— Помоги нам Господь, — вскричал Джек. — Ты действительно не оценил доблесть моего поведения?

— Нет.

— Я сознательно отказался от целого состояния, потопив галеру.

— Но ты не мог её настичь, мой любезный, ты сам это говорил.

— Не на этом галсе. Но быстро обогнув остров на следующем, я мог бы преследовать галеру прямо в заливе, и было бы весьма странно, если бы они не дали нам захватить свое сокровище, рано или поздно, и неважно, захватили бы мы Мубару или нет.

— Но батареи были уже наведены, они подготовились и ожидали: нас бы разнесли в щепки.

— Безусловно. Но тогда я этого не знал. Я отдал приказ, руководствуясь исключительно добрыми намерениями — чтобы операция не потерпела неудачу, поскольку французы и их союзники тоже бы лишились своих денег. Я поражен собственным великодушием.

— Священник спрашивает, может ли он войти, — проговорил Киллик резким и еще более неприятным чем обычно тоном. Он кинул кислый взгляд на затылок капитана Обри и сделал непочтительный жест, бормоча «великодушие» себе под нос.

— Входите, мой дорогой, входите, — произнес Джек, подымаясь, чтобы поприветствовать мистера Мартина. — Я только что говорил доктору, что это довольно парадоксальная ситуация, нищий экипаж плавает прямо над богатством, зная, что оно там, видя сундук, так сказать, и все же не в состоянии добраться до него. Киллик, тащи кофе, ты меня слышишь?

— И впрямь парадоксальная, сэр, — ответил Мартин.

Киллик принес кофейник, с фырканьем поставил его.

— Я — уринатор [36], — после короткой паузы произнес Стивен.

— Стивен! — воскликнул Джек, который весьма уважал священников. — Опомнись.

— Всем известно, что я уринатор. — ответил Стивен, твердо глядя на него, — и последние несколько часов я ощущаю огромное моральное давление, чтобы я погрузился.

Это была правда: никто открыто не предлагал ничего подобного, после произошедшего с Хайрабедяном никто не мог напрямую намекнуть, но он слышал перешептывания и перехватывал множество выразительных, как у собаки, взглядов на свой водолазный колокол, подвешенный на грузовой стреле.

— Так что с вашего позволения, я предполагаю опуститься, как только Джон Купер повторно соберет колокол. Мой план заключается в том, чтобы зацепить крюки за отверстия на палубе галеры и тянуть за них, пока не выломают палубный настил, чтобы добраться до содержимого трюма. Но мне нужен компаньон, напарник, чтобы помог с необходимыми манипуляциями.

— Я тоже ныряльщик, — добавил Мартин, — и полностью освоился с колоколом. Я буду счастлив погрузиться вместе с доктором Мэтьюрином.

— Нет-нет, господа, — воскликнул Джек. — Вы очень добры... невероятно щедры... но не должны сейчас думать о подобном. Учтите опасность и примите во внимание кончину бедного Хайрабедяна.

— Мы не намерены покидать колокол, — ответил Стивен.

— Но, разве акулы не смогут заплыть в него?

— Сомневаюсь в этом. И даже если им удастся, мы конечно, заставим их убраться с помощью металлической кошки или, возможно, кавалерийского пистолета.

— Это верно, — добавил Киллик и, чтобы отвлечь внимание от своего замечания, уронил тарелку и ушел, подобрав осколки.

Покидая палубу, дабы отобедать с капитаном, Стивен оставил мрачных, усталых, глубоко разочарованных, с трудом дышащих, склонных ссориться друг с другом и с турками матросов, а когда вернулся, то обнаружил веселые лица, дружелюбные взгляды, атмосферу праздника по всему кораблю, колокол полностью собран и приготовлен к погружению; иллюминатор заново отполирован, внутри подвешены шесть заряженных пистолетов и две абордажные пики, а различные крюки, тросы, лини и канаты аккуратно сложены под скамьей.

Но смех стих и настроение полностью изменилось, когда ожидаемое стало действительностью.

— А вам не стоит дождаться вечера, сэр? — спросил Бонден, когда Стивен приготовился влезть в колокол, и по серьезным обеспокоенным лицам вокруг было совершенно ясно, что он говорит от имени большей части команды.

— Вздор, — ответил Стивен. — Помните, каждые две сажени мы делаем паузу и пополняем воздух.

— Возможно, для начала стоит попробовать с парой мичманов? — предложил казначей.

— Мистер Мартин, прошу, займите свое место, — сказал Стивен. — Джеймс Огл, — обратился он к человеку, ответственному за бочонки, — надеюсь, вы не заставите нас задохнуться.

Об этом не стоило беспокоиться. Рукоятки крутились так, словно Джеймс Огл спасал свою жизнь, и колокол даже не погрузился на две сажени, а свежий воздух уже был рядом и ждал своей очереди. Всё, что только можно было организовать на корабле, было сделано, и двадцать человек с мушкетами и пиками выстроились вдоль борта; но это было то малое, что можно было сделать, помимо того, чтобы выламывать доски палубы галеры, и всем на «Ниобе» резко стало не по себе, когда большая рыбина длиной от тридцати пяти до сорока футов проплыла между ними и колоколом, слишком глубоко для любого мушкета. Она развернулась перед иллюминатором, заслонив свет.

— Должно быть, это большой кархародон [37], – заметил Стивен, глядя вверх, — Давайте посмотрим, что можно сделать.

Он потянул за клапан и выпустил бурлящий поток пузырей спертого воздуха. В одно мгновение акула повернула свою тушу, и больше ее не видели.

— Я бы хотел, чтобы она задержалась чуть-чуть дольше, — сказал Мартин, потянувшись вниз, к концу шланга следующего бочонка. — Погиус говорит, что они очень редки. — Он поднял шланг, и воздух зашипел, наполняя все еще погружавшийся колокол, и выдавил несколько дюймов воды, поднявшихся выше уровня обода. — Я считаю, это самый яркий день в нашей жизни.

— Уверен, вы правы. Увы, я никогда не совершал подъем на воздушном шаре, но предполагаю, что это такое же невесомое, сказочное ощущение. Вон там — маленькая Chlamys heterodontus [38].

Несколько минут спустя колокол достиг палубы галеры, аккуратно встав позади скамеек гребцов, как раз над смотровым люком, решетка которого уплыла. Время шло: нескончаемо для тех, кто наверху, и довольно быстро для тех, кто внизу.

— Где же они? — воскликнул Джек. — Где же они? — Из колокола не поступало никаких сигналов, никаких признаков жизни, помимо пузырьков воздуха, которые время от времени пенились и бурлили на поверхности моря. — Лучше бы я не позволил им погрузиться.

— Возможно, — произнес Мартин после десятой попытки присоединить линь, крюк и трос, — возможно, нам стоит послать сообщение с просьбой опустить крюк с уже привязанными необходимыми снастями и шкивами.

— Я не хочу, чтобы они подумали, будто я неумелый моряк, – ответил Стивен. — Давайте просто попробуем еще разок.

— Вон там две молодые тигровые акулы всматриваются сквозь иллюминатор, — заметил Мартин.

— Без сомнения, без сомнения, — раздраженно буркнул Стивен. — Прошу вас сосредоточиться и продеть трос через эту петлю, пока я ее держу.

Как бы он ни пытался, соединение все равно не держалось, и пришлось отправить наверх позорное сообщение. Вниз спустился простейший и надежный крюк, который невозможно случайно развязать. Тянуть с палубы «Ниобы» стоило больших усилий, но выбиравшие конец матросы не обращали на это внимания, несмотря на то, что температура достигла ста двадцати восьми градусов по Фаренгейту даже под навесами, вдобавок к высокой влажности. Теперь на поверхность начали всплывать крупные участки палубы галеры.

Палуба была такой тонкой и непрочной, что за исключением бимсов можно было вырвать настил обычным крюком, а сами бимсы поддались первому же рывку с «Ниобы». Весь палубный настил был вскрыт, а вода так взбаламучена, что с корабля ничего нельзя было рассмотреть. И тут из колокола прислали сообщение.

«Видим маленькие прямоугольные сундуки или большие ящики, по-видимому, запечатанные. Если сместите нас на ярд влево, мы сможем добраться до ближайшего, который закрепим на тросе».

— Никогда бы не поверил, что такой маленький ящик может быть настолько тяжелым, – заметил Мартин, когда они подняли его в середину колокола, где было больше всего света. – Видите красные французские печати с галльским петухом и зеленые арабские?

— Вот они, наслаждайтесь. А теперь, если вы его приподнимете, я дважды обмотаю вокруг трос.

— Нет, нет. Мы должны обернуть его с двух сторон, как посылку. Как бы я хотел, чтобы на флоте была обычная веревка: этот толстый трос чертовски жесткий, его трудно завязать. Как думаете, этот узел подойдет?

— Восхитительно, — ответил Стивен. — Давайте пропихнем его обратно под обод и подадим сигнал.

— Колокол сигналит поднимать, сэр, если вам угодно, — доложил Бонден.

— Тогда тяните, — ответил Джек, — но осторожно, осторожно.

К этому времени колокол не испускал ни единого пузырька. Сначала сундук было видно слабо, потом немного четче, он медленно поднимался, и ухмыляющиеся матросы ощущали его вес.

— Господи, узел развязывается, — закричал Моуэт. — Навались, навались, навал... ад и смерть!

У самой поверхности сундук выскользнул из веревок и начал погружаться, прямо над колоколом.

«Если он разобьет иллюминатор — они погибнут», — подумал Джек, провожая сундук со всевозрастающим волнением, и одновременно крикнул:

— У талей, приготовиться поднимать колокол.

Стремительное падение сундука пришлось в нескольких дюймах от стекла, с гулким ударом задев колокол, сундук рухнул в нескольких дюймах от его обода.

— В следующий раз нужно завязать узел по-другому, — заметил Мартин.

— Я больше не могу это выносить, — произнес Джек. — Спущусь вниз и закреплю его собственноручно. Мистер Холлар, подайте-ка мне шкимушку и марлинь. Поднимайте колокол.

Колокол подняли. Покачиваясь, он висел у борта, и под одобрительные крики всего экипажа Стивен и Мартин вылезли.

— Боюсь, что мы недостаточно крепко завязали узел, — сказал Стивен.

— Вовсе нет. Вы сделали все великолепно, доктор. Мистер Мартин, я поздравляю вас от всего сердца. Но возможно, на этот раз я займу ваше место. У каждого свое ремесло, знаете ли, капитан на шканцах, а кок в камбузе.

За этим последовал взрыв хохота, моряки стали хлопать кока по спине: они были в таком приподнятом настроении, что едва сдерживались.

Капитану Обри же пришлось преодолеть сильное отвращение, когда он залез в колокол на скамью; выражение триумфального счастья поблекло до мрачной сосредоточенности, и это все, что он мог — Джек ненавидел ограниченные пространства, он ни за что на свете не спустился бы в угольную шахту, и во время погружения сопротивлялся страстному и необъяснимому желанию выбраться из колокола любой ценой, хотя остановка на середине пути для пополнения воздуха и избавление от старого на какое-то время его отвлекла, а когда он ступил на палубу галеры, то почувствовал себя немного лучше — по крайней мере, полностью контролировал положение.

— Мы в точности вернулись на старое место, — сообщил Стивен. — Вот тот сундук, который мы уронили. Давай затащим его внутрь.

— Они все такие же? — спросил Джек, глядя на крепкий сундук с мощными пазами.

— Насколько я разглядел, все точно такие же. Посмотри под обод — там целый ряд подобных тянется в сторону носа.

— Тогда большая глупость использовать линь. Металлические бочечные стропы справятся с ними в момент. Давай поднимемся и захватим парочку. Мы зацепим их за скамью и поднимем ее вместе с колоколом.

Колокол снова подняли и повесили около борта, команда еще раз разразилась приветственными криками, еще громче, чем прежде. Бонден и Дэвис, два силача, отнесли тяжелый маленький сундук на середину квартердека.

— Эй, разойдись, — прокричал боцман, расталкивая нетерпеливо ожидающих, счастливых, плотно стоящих сюрпризовцев, турок и ласкаров.

Плотник пробрался сквозь толпу со своими инструментами. Он опустился перед сундуком на колени, вытащил три гвоздя и откинул крышку.

Сияющие с надеждой лица стали ошеломленными и озадаченными. Более грамотные медленно прочли « Merde a celui qui»[39], нанесенную белой краской поверх брусков серого металла.

— Что это означает, доктор? — спросил Джек.

— Грубо говоря, тот, кто читает это — дурак.

— Это чертовы свинцовые бруски, — завопил Дэвис, в бешенстве размахивая поднятым над головой куском свинца и подпрыгивая с пеной у рта и потемневшим от ярости лицом.

— Отдайте мне другой конец, — любезно попросил Джек, похлопывая его по плечу, — и мы выбросим его за борт.

— Сэр, — робко обратился к капитану Роуэн, — возможно, нам стоит прикупить рыбы?

— Не могу представить, что могло бы доставить мне большее удовольствие, мистер Роуэн, — ответил Джек. — А почему вы спрашиваете?

— Здесь лодка у борта, сэр, человек держит нечто, напоминающее ската с красными пятнами, но он здесь уже довольно долго, и боюсь, что он уплывет, если мы не обратим на него внимания.

— Купите все, что есть, и пригласите его на борт, — ответил Джек. — Доктор, будьте так любезны, расспросите его вместе с мистером Хасаном о ситуации на острове. Это поможет туркам решить, с какой стороны высадиться, а нам поможет оценить положение.

Он отправился в свою каюту, и именно там Стивен нашел его в знойный полдень.

— Послушай, Джек, — заговорил он, — ситуация ясна. Французы были здесь месяц и четыре дня назад. Они починили укрепления и установили батареи, где необходимо. Нет никакой возможности высадиться. Последнюю неделю по ночам они отправляли галеру на юг по проливу, а днем возвращали назад. Рыбаки твердо убеждены в том, что на ее борту находилось много серебра, и я предполагаю, что ящики из-под него оставили, чтобы сохранить легенду, и если бы мы встретили какое-нибудь дау или фелуку, то услышали бы от них о сокровищах и обманулись бы.

— Нас одурачили, — признал Джек. — Какими же глупцами мы выглядим!

— Возможно, этого и следовало ожидать, раз уж об экспедиции трепали все кому не лень, — сказал Стивен. — Но даже в этом случае я удивлен точностью их разведки.